Светлой памяти моего любимого и дорогого дедушки
Лысака Андрея Григорьевича посвящаю

 

 

 

 

Оглянись, присмотрись, назови
То, чем ты дорожишь в этой жизни, –
Ради нежности, ради любви
К человеку, к природе, к Отчизне.

Т.Кузовлева

 

 

 

 

 

 

Пролог

Только раз бывают в жизни встречи,

Только раз судьбою рвется нить.

П.Герман «Только раз»

 

Татьяна медленно шла вдоль песчаного берега Днепра. Тихо плескались волны возле ее загорелых ног. Она невольно вспомнила строки Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде… Ни зашелохнет; ни прогремит». Да, Таня Верестова любила встречать рассвет, особенно в тиши речной долины смотреть подолгу в небеса и наблюдать, как с криком чайки встает над речкою заря.

Широк и могуч Днепр! А главное – прекрасен! Таня не могла отвести свой взгляд от речки, окружающей ее девственной природы. Она не первый раз сравнивала реку с человеком. «Боже, человеческая жизнь, как ни странно напоминает течение реки. Почти всем людям приходится пройти через мучения, страдания и лишения, чтобы достигнуть желаемой цели, осуществить заветную мечту. Интересно, будет ли моя жизнь похожа на плавное течение реки при тихой погоде или же на бушующие, ничем и никем не управляемые грозные волны во время шторма? Ответа на этот вопрос я пока еще не знаю. Мне всего лишь семнадцать. Жизнь только начинается, какой она будет – зависит не только от меня, но и от воли Бога, других людей и сложившихся обстоятельств. Нет, я не фаталистка. Если надо будет, пойду наперекор судьбе, буду бороться до последней капли крови, чтобы спасти себя и тех, кого люблю», – все эти мысли невольно приходили в голову юной девушке.

Ее огромные глаза цвета небесной лазури излучали нежность и печаль. Лучи солнца блестели на длинных шелковистых распущенных волосах. Утренний ветерок слегка шевелил их. В чем смысл жизни, для чего живем мы на Земле? Эти вопросы постоянно мучили Татьяну, терзали ее душу. Она не могла найти ответ. И именно это ее угнетало. «Если человек рождается на свет для счастья и любви, то почему он страдает, терпит оскорбления, унижения, обиды? – рассуждала Верестова, – А если это не так? Если я ошибаюсь? Даже если это и неверно, я никогда и ни с кем не соглашусь, что человек может родиться для чего-то другого. Просто каждый из нас должен будет найти счастье на своем жизненном пути. Только у каждого оно будет разное». Татьяна свято верила в это. Как умную, хорошо воспитанную и образованную девушку, Таню волновали сложные философские вопросы. Как будто она уже предчувствовала все испытания, которые приготовила ей судьба.

Воздух был чистый и свежий. Ее легкие жадно вдыхали пьянящий аромат липового цвета. Это было дыхание леса, расположенного недалеко от реки. Татьяна вспомнила свою родину, свое детство, прошедшее на берегах русской реки Ангара. Ее родина – Россия, а точнее, Сибирь-матушка.

Отец Тани, Владимир Иванович Верестов, принадлежал к дворянскому сословию. Он родился в 1865 году, в семье воронежского помещика Ивана Верестова, спустя четыре года после отмены крепостного права. Местную гимназию закончил с отличием. Всегда отличался от своих соучеников неординарным мышлением, неутоми­мой жаждой к знаниям. Именно поэтому он и поступил в Московский университет, где основательно изучил такие науки, как история, география, естествознание, философия, математика. Он готовился стать учителем. Здесь же Верестов и познакомился с молодыми революционерами, стал членом подпольной организации, целью которой было свержение императора. К этому времени его старые родители умерли, и он как единственный наследник родового имения должен был взять дела в свои руки. Но верный своей идее, глубоко уверенный в возможности народной революции, Владимир Верестов, отказался от наследства в пользу дальних своих родственников и уехал в Киев, где жил его товарищ по университету Левко Лысюк.

В свои двадцать пять Владимир был высокого роста, атлетического телосложения молодой человек. Красоту ему придавали голубые бездонные глаза и русые кудрявые волосы. Многие девушки желали разделить его судьбу, но ни одна из них не была удостоена его пристального взгляда. Владимир почти не замечал женщин, он весь был поглощен революционной деятельностью, встречался с рабочими, писал листовки, проводил собрания. Друзья считали его убежденным холостяком. Но один случай круто изменил всю его дальнейшую жизнь.

Как-то летом Володя вместе с Левко поехали отдохнуть в село N на Киевщине, где жили родители Левко. Там Верестов и познакомился с чернобровой украиночкой Ганной, сестрой Лысюка. Она поразила его своей красотой и нежностью в самое сердце. А какое очарование и доброта! Юная девушка встретила свою двадцатую весну и была, как говорится, на выданье. Каждый вечер Владимир и Ганна гуляли вдоль берега Днепра. С каждым днем любовь в их сердцах разгоралась все ярче и ярче.

В лунном свете ночи ее карие глаза блистали, как звезды, щеки пылали огнем, когда Володя шептал ей на ушко нежные слова любви.

«Как чудна, как прелестна,» – повторял про себя Верестов, любуясь ее отражением в тихих водах Днепра. Он твердо решил жениться на Ганне. Соединить свою судьбу с девушкой из обедневшей козацкой семьи. И вот через месяц после их приезда в село Владимир Верестов сказал Андрею Гавриловичу:

– Отдай, батько, за меня Ганну.

Эти слова не были неожиданностью для Андрея Лысюка. Он уже давно заметил, как его красавица-дочь расцвела, будто роза весной, за время присутствия гостя. Поэтому Андрей Гаврилович немного подумал для вида, поглядел на молодых, вспомнил свою шальную юность и милую жену Галю, которая не дожила до этого радостного момента, и ответил решительно:

– Гаразд! Присылай сватов! Три дня гулять будем. Эх, посвяткуєм!

– Ах! – вскрикнула Ганна, щеки ее залились краской. – Тато, дякую! Я так счастлива!

Молодые поклонились низко до земли и попросили отцовского благословения.

Венчались в местной церкви и ровно через неделю они вместе с Левко уехали в Киев. Прощаясь с тестем, с полюбившимися его взгляду местами, Владимир Верстов, еще не знал, что больше никогда их не увидит.

В 1893 году в Киеве была создана «Российская группа социал-демократов», распространявшая марксистские идеи среди ремеслен­ников и рабочих, Верестов отказался от своих убеждений и взглядов. Жили Верестовы в небольшом доме недалеко от Кирилловской церкви. В роскоши не купались, но и не бедствовали. Владимир достаточно зарабатывал, чтобы обеспечить свою семью всем необходимым. Через два года после свадьбы красавица-жена подарила ему прелестного сына Николая, с такими же черными глазами и бровями, как у Ганны. Их спокойная и счастливая жизнь могла бы длиться бесконечно, если бы не арест Владимира в 1895 году и его ссылка в Сибирь.

Сколько страданий и унижений пришлось пережить ссыльному Верестову и его жене с трехлетним ребенком на руках! Но трудности и лишения не сломили Ганну, большая любовь согревала ее душу и тело. Даже в самые тяжелые дни улыбка не сходила с ее лица. На новом месте им пришлось все начинать сначала. Далекая Украина, древний Киев с златоглавыми церквями – все это осталось в прошлом. Перед ними открылась дорога в другой, совсем иной мир. Владимир Верестов, обладая трезвым умом и практичностью, не поддался меланхолии, не испытывал глубокого разочарования в жизни. «Ну и что, что я должен жить здесь, в Богом забытой деревушке, вдали от современного мира, цель моей жизни заключается в служении людям, самое главное для человека – быть полезным своему народу, своей родине. Воспитать достойного гражданина нашего Отечества – вот мой священный долг. И я выполню его!» – любил повторять Верестов, когда какой-нибудь ссыльный упрекал его в том, что он потерял интерес к идеям революции.

Вместе с местными жителями Владимир Верестов построил деревянную школу для детей крестьян. Сколько времени, сколько усилий потребовалось, чтобы добиться от царских властей получения учебников, различных канцелярских принадлежностей. Много бессонных ночей провел деревенский учитель, черпая все новые и новые знания, проводя разные опыты в области физики и химии, составляя гербарий и заучивая наизусть стихи русских поэтов. Почти на каждом уроке Верестов прививал детям любовь к Родине, к земле и труду, рассказывал о нелегкой судьбе декабристов. Рождение дочери Танюши еще больше укрепило его жизненную силу. Любящая жена помогала бороться с трудностями, преодолевать преграды, но суровый климат Сибири оставил неизгладимый след на его здоровье. В 1911 году он заболел чахоткой. «Ах, Ангара – дитя Байкала! Сколько малых и мелких речек впадает в это чудесное озеро и только ты одна берешь начало в нем. Нет, ее берега мне никогда не забыть! Сколько всего хорошего я помню из детства. Далекая моя родина! Тайга такая тихая и спокойная. Дремучие ели, великаны-кедры, заросли можжевельника. А ягоды, ох, и много же их там! Намного больше, чем здесь». Таня помнила себя босоногой девчонкой, бегавшей по тропинкам через леса и рощи, собирающей травы и ягоды, безумно любящей свободу. Она всегда дорожила свободой, для нее воля и бескрайний простор представляли высшую ценность. Татьяна очень боялась ее потерять. А еще любила землянику, такую сладкую и душистую, и чернику, и морошку. Тане очень нравилось ходить с отцом в тайгу, именно он привил маленькой девочке любовь к природе, к каждому живому существу, воспитал в ней чувство прекрасного. Татьяна была люби­мицей отца и, как две капли воды, похожа на него.

Верестов, заядлый охотник, часто вместе с крестьянами ходил на промыслы. Зима в тайге холодная, малооблачная и безветренная. Голодные волки рыщут по лесу в поисках добычи, бурые медведи сладко спят в своих берлогах, заяц-беляк и белая куропатка скрываются в снежном покрывале от хищников и охотников. Но Владимир Верестов, меткий стрелок, никогда не возвращался домой с пустыми руками. Ганна научилась обрабатывать шкуры песца, горностая и ласки – зимней одеждой семья была обеспечена. Весна в тайге короткая и солнечная. Когда начинается потепление, снег все тает и тает. Природа пробуждается от долгого зимнего сна, появляются первые цветы, в голубом небе раздается звонкое пение птиц. Таня вместе с друзьями бегала по берегу Ангары навстречу утренней заре, купалась в реке, осенью собирала лечебные травы. Так и прошло ее счастливое детство, пролетели беззаботные дни.

За месяц до начала первой мировой войны отец Татьяны скончался от тяжелой и продолжительной болезни. Много людей собралось, чтобы проводить в последний путь Владимира Верестова, величайшей души человека. Большое горе пришло в их семью – потеряли не просто кормильца, а духовного наставника и друга. Море слез пролила Таня у гроба отца, мать же стояла белая, как полотно, ни одна слезинка не упала на ее лицо. Только, когда стали засыпать сырой землей могилу, бросилась в нее. С большим трудом оторвали Ганну от гроба и привели в чувство. Она была похожа на живого мертвеца.

Смерть отца оставила незаживающую рану в сердце Татьяны, наполнила его тоской и печалью. Прошло два года, как она с матерью и старшим братом Николаем приехали на Украину. Добрые люди (сибиряки) помогли несчастной вдове с двумя детьми и собрали денег на дорогу. Мать просто не могла оставаться в Сибири и решила вернуться на родину, в дом своего отца. Старый дед с большой радостью и восторгом встретил своих внуков и любимую дочь Ганну.

С тех пор жизнь их наладилась и потекла своим чередом. Теплый климат, отцовская улыбка, родные лица односельчан немного развеяли страшное горе Ганны. Ее милое лицо посвежело, изредка его украшала скромная улыбка. Дядя Левко жил в Киеве со своей семьей и каждое лето навещал их. Татьяна быстро привыкла к жизни в украинском селе. Узнала обычаи и обряды казаков, полюбила их песни и думы, выучила украинский язык. Могучий Днепр очаровал ее своей красотой. Но светлый образ далекой родины навсегда остался в ее сердце. Большой каменный крест на могиле отца, недалеко от берега Ангары жил в памяти русской девушки.

Всматриваясь в голубую даль горизонта, Татьяна певучим тихим голосом читала вслух по памяти «Письмо Татьяны к Онегину»:

Я к Вам пишу – чего же боле?
Что я могу еще сказать?
Теперь, я знаю, в вашей воле
Меня презреньем наказать…

Это были самые любимые ею строки из романа в стихах Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Таня с детства увлекалась чтением книг, с удовольствием поглощала каждое новое произведение, особенно поэзию Пушкина. (Такую душевную, искреннюю и прекрасную). Она восхищалась его творчеством. Для нее Татьяна Ларина стала воплощением душевной красоты и чистоты, милым идеалом. Таня хотела испытать чувство любви, любить с такой же огромной силой и преданностью, как и пушкинская Татьяна. Она часто себя спрашивала: «Полюблю ли я когда-нибудь кого-нибудь такой же чистой, светлой любовью и буду ли я любимой?» Ей хотелось быть такой, как Ларина, но слова: «Я вас люблю (к чему лукавить?), но я другому отдана, я буду век ему верна» казались ей слишком грустными и жестокими. Это не для нее. Она не желала такой судьбы.

Легкой грациозной походкой Татьяна шла по тропинке, ведущей к селу, и думала: «Найду ли я счастье? Не знаю. Но верю все же, что найду. Пусть для этого придется испытать немало трудностей в жизни, но я не сдамся, не покорюсь судьбе. Я обязательно его найду. Если бы знать, какое оно будет это счастье: огромное или малое, мимолетное или продолжительное. Ведь любить и быть любимым – уже счастье. И, может, даже самое большое. Ах, где же ты, любовь? Почему еще не пришла ко мне? Мое сердце и душа ждут тебя давно”.

Размышления Татьяны неожиданно прервал незнакомый голос:

– Эй, посторонись, дівчино, а то зашибу ненароком! Она оглянулась и увидела в нескольких шагах от себя кибитку. Повозчик, пожилой мужчина, приостановил лошадь и спросил у Тани:

– Скажи, красавица, какая из этих трех дорог ведет к усадьбе графини Сеславиной? Стар уже стал и запамятовал. Вроде как одна новая появилась?

Таня Верестова с интересом рассматривала повозку, особенно молодого мужчину, неподвижно лежащего в ней. Вид у него был измученный: очень бледное лицо, большой прямой лоб, влажный от пота, дыхание прерывистое. Голова металась по подушке, будто ему снились кошмары. Белая рубаха не была застегнута до конца, и Татьяна могла видеть широкую мужскую грудь, покрытую бинтами.

Молодая девушка, как очарованная, стояла и смотрела на спящего незнакомца, с красивыми чертами лица. Ее блестящие глаза даже не замечали повозчика.

Возможно, от разговора молодой человек проснулся, открыл свои большие серые глаза и увидел перед собой прекрасную незнакомку. Она стояла возле него стройная, как березка. Искусно сшитый белый сарафан подчеркивал ее тонкую талию, высокую пышную грудь, широкие бедра. Длинные золотистые волосы, спадавшие на круглые плечи, переливались на солнце. Густые длинные ресницы обрамляли огромные изумрудные глаза. Они сверкали, как яркие звезды в ночном небе. Сколько таилось в их глубине доброты и ласки. Носик был слегка вздернут кверху, но эта маленькая деталь придавала ее лицу очарование. Лебединая шея, алые губы, бархатная кожа.

«Боже, кто она? Неужели я опять в бреду? Или мне снится чудесный сон? Господи, как она мила и очаровательна! Какой пленительный взгляд, какие бездонные глаза, какая фигура, какая наивность. О, это может быть только в сказке! Встретить посреди пыльной дороги такое милое создание – воистину чудо! Если все происходящее – правда, то хвала тебе, Господь. Спасибо за эту встречу. Судьба улыбнулась мне, и я нашел девушку своей мечты, уже казавшейся несбыточной», – думал незнакомец, не сводя глаз с Татьяны. Неожиданно встретившись с глазами молодого человека, Таня слегка побледнела, невольно смутилась и залилась румянцем. Но отвести свой взгляд не смогла. Его большие серые глаза излучали столько нежности и тепла, а улыбка! Такая загадочная и манящая, немного таинственная. Мужской пристальный взгляд обжигал девичье тело. Сердце бешено стучало в груди. Какая-то неведомая ранее дрожь вдруг пронзила ее.

«Неужели это любовь с первого взгляда? Любовь, которую я так давно жду, наконец пришла ко мне, посетила мое сердце? Нет, сердце, ты меня не обманешь. Сейчас, да, именно сейчас с тобой происходит что-то невероятное. Почему ты так часто бьешься? Случайная встреча! А может и не случайная, а если это судьба?!»

Лучи палящего солнца жгли беспощадно лицо больного, жара еще больше усилила не проходящую слабость, силы покинули его, и он лишился чувств.

– Что с ним?! Ваш спутник тяжело болен или ранен? – с тревогой спросила у старика Таня, нарушив молчание.

– Ах, дочка, мой барин совсем мало побыл в госпитале и теперь едет домой. Настрадался, бедняжка. Пора отдохнуть. Немец паршивый все не уймется. Сколько наших братков покалечил. Тьху-ты, сучий пес! Но! Поехали!

Повозка уже давно исчезла за поворотом, а Татьяна все стояла и смотрела в синеющую даль.

КНИГА   ПЕРВАЯ

Часть І
Орловы

Виктория Сеславина родилась в 1876 году в семье графа Ивана Сеславина. Детство и раннюю юность провела в Петербурге, наслаждаясь тишиной и красотой белых ночей, совершая прогулки вместе с гувернанткой и старшими братьями по набережной Невы. Любящие родители часто баловали свою единственную дочь, выполняли все ее желания, разумные и безрассудные. Пятнадцати­летняя Виктория представляла собой бойкую, немного взбалмошную, с острым умом и веселым характером девушку. Ее редко можно было увидеть за вязанием или вышиванием, зато она знала несколько иностранных языков, с большим интересом читала в оригинале произведения Шекспира, Гете, Шиллера и Руссо.

Вдоволь насытившись чтением любовных романов, Виктория мечтала о встрече со своим будущим избранником, который должен был обладать всеми качествами положительного героя романов. И ее мечта сбылась! Сердце юной девушки пронзила стрела Купидона. Ее первой любовью стал учитель французского языка Альфонс Л., двадцатитрехлетний юноша с хорошими манерами и воспитанием, но, увы, с тощим кошельком. Альфонс искренне полюбил свою ученицу, жизнерадостную, резвую девушку, невысокого роста, с еще не сформировавшейся фигурой, не красавицу, но и не дурнушку. Будучи совсем юной, Виктория обладала страстной натурой. Ее глаза горели желанием любить и быть любимой.

Первое свидание, первый невинный поцелуй – все это было открытием для молодой девушки, огромным счастьем, ворвавшимся, как буря, в ее жизнь.

Молодой человек понимал, что эта любовь – безумие. Граф Сеславин никогда бы не отдал в жены свою дочь бедному французу. Поэтому Альфонс твердо решил покинуть дом Сеславиных. Но Виктория не могла позволить себе потерять любимого. Она хотела бежать с ним во Францию, бросить свой дом, своих родных ради одного взгляда, поцелуя возлюбленного. Безумная страсть бушевала в ее сердце. Альфонс долго и упорно уговаривал Викторию отказаться от этой затеи. Но никакие уговоры не могли удержать Вику дома, она даже пригрозила своему избраннику, что способна на самоубийство, если он не возьмет ее с собой. Бедному французу ничего больше не оставалось, как решиться на этот шаг. Темной холодной ночью Альфонс и Виктория совершили побег. Целый день беглецы наслаж­дались свободой, а на следующее утро их задержала полиция. Альфонса арестовали и заключили в Петропавловскую крепость до суда, а юную беглянку родители посадили под домашний арест. Около недели Виктория пролежала в постели, изнывая от горячки. Сколько мучений и страданий пришлось пережить этой крошке. «Ах, почему счастье так мимолетно, почему мы его теряем?» – думала бедная девушка, вспоминая милый образ Альфонса. Когда через две недели родные увидели Викторию, они ее не узнали. Настолько она изменилась. Детское выражение лица исчезло навсегда, появился новый, совсем еще незнакомый отпечаток зрелости на бледном лице, глаза утратили блеск и сияние. С тех пор Виктория вела тихую и печальную жизнь, звонкий девичий смех не нарушал покоя дома Сеславиных. Старшие братья Иван и Юрий редко навещали родной дом, подруги Виктории часто приходили к ней в гости, но она почти не уделяла им внимания, в итоге лишилась и их. Чтение книг больше не занимало ее, игра на рояле наводила тоску и уныние. Однажды к графу Сеславину приехал погостить старый друг граф Валентин Григорьевич Орлов, служащий в царском флоте. Это был крепкий, высокого роста мужчина, холостяк. С морской походкой, куривший табак, знающий много увлекательных историй, побывавший во многих странах мира. Но ему давно уже наскучила холостяцкая жизнь. И он мечтал о тихом семейном гнездышке, любящей жене и куче детей. Грустная и молчаливая Виктория привлекла внимание тридцатишестилетнего графа Орлова. За обеденным столом он не сводил с нее глаз, вечером, когда граф Иван Васильевич играл на рояле, а графиня Елена Александровна исполняла романсы, Валентин Орлов старался сесть рядом с Викторией, пытался заговорить с ней, но все напрасно. Юная девушка была неприступна, как крепость. У Виктории был чудесный голос и музыкальный слух. Раньше она часто радовала своим пением гостей, но после побега услышать голос Виктории было большим чудом.

И вот одним холодным зимним вечером, когда за окном мела метель, и вся семья Сеславиных собралась у камина, граф Иван Сеславин попросил дочь что-нибудь спеть для старого друга. Виктория не могла отказать отцу, которого горячо любила. Девушка встала, легкой грациозной походкой подошла к роялю, положила на него белоснежную руку, слегка запрокинула голову, немного приоткрыла алый ротик, и сразу же полилось нежное пение:

Прощай, любимый, сердце ноет,
Душа вся рвется на клочки.
Так почему же ты уходишь,
Луч света в сумрачной ночи?

С каждым новым звуком лицо Виктории преображалось, бледные щеки покрылись румянцем, давно уже погасший огонь любви вновь вспыхнул в ее глазах. Казалось, она рождена только для счастья и любви.

Мне больно очень, ты же знаешь,
Разлуку мне не пережить.

Мелодичный голос Виктории очаровал графа Орлова. Он увидел совсем иное лицо, лицо, озаренное любовью. «А какие пронзительные глаза», – подумал он.

Но все ж ушел ты, хлопнул дверью,
Разбились все мои мечты,
И счастья не вернуть былого,
Как не собрать опавшую листву.

Вдруг, совсем неожиданно, ручьи слез полились по лицу Виктории, она не допела романс и быстро выбежала из комнаты.

Ночью граф Орлов долго не мог уснуть, милый образ Виктории стоял перед его глазами, но не тот, который он обычно видел, а другой, тот, когда она пела. Молодая графиня пробудила чувство страсти в сердце графа, его охватило безумное желание прикоснуться к ее губам, покрыть поцелуями белое, как снег, юное тело. «Если я через неделю не попрошу у Ивана руки его дочери – буду самым настоящим болваном», – засыпая, сказал Орлов. Да, зрелый мужчина, в расцвете сил, как мальчишка, потерял голову от любви к шестнадцатилетней девчонке. «Виктория, Виктория», – шептал он во сне.

Через три дня граф Валентин Орлов в присутствии графини Елены Александровны торжественно просил у графа Сеславина руки его дочери. Граф Иван Васильевич был польщен оказанной ему честью и с радостью принял предложение. Да, в те времена у невесты не спрашивали согласия на брак. Весть о замужестве, как снег, упала на голову Виктории, она не любила графа Орлова. Уважение, только уважение – и ничего более не испытывала Виктория к этому человеку.

Но воля отца – закон для дочери. Виктория не сразу смирилась с мыслью о предстоящем замужестве, Альфонс ей снился каждую ночь. Много дней невеста провела в слезах, не спускалась к обеду. Но ничего не поделаешь, такова уже ее судьба. В шестнадцать с половиной лет графиня Виктория Ивановна Сеславина стала графиней Орловой. В день венчания счастливая улыбка играла на лице графа Валентина, хорошее настроение не покидало жениха в такой торжественный день, чего нельзя было сказать о невесте. Виктория оставалась печальной и молчаливой на протяжении всей брачной церемонии. Долгожданное «Да» произнесла почти шепотом, без всяких эмоций. Два или три раза скромная улыбка озарила ее милое личико и больше не появлялась. Невеста была очень любезна с гостями, выполняла все, чего от нее требовало это торжество, но радости это ей не доставляло. Графа Орлова не настораживало и не пугало поведение Виктории, он думал, что она просто стесняется выражать свои чувства при большом скоплении людей, ведь он всегда видел ее скромной, застенчивой девушкой и даже не мог подозревать, какая сильная страсть испепеляет сердце молодой графини, но не к нему, а к другому.

Родители Виктории ни единым словом не обмолвились с женихом о прошлом своей дочери. Валентин Орлов ничего не знал о горячей любви Виктории к Альфонсу, оставившей неизгладимый след в сердце девушки. Граф с нетерпением ожидал той минуты, когда останется наедине со своей молодой женой, увидит ее обнаженное бархатное тело, грудь, сможет крепко сжать ее в своих объятиях. Он мечтал увидеть ее обращенное к нему лицо с тем выражением, какое было в тот вечер, когда Виктория исполняла романс. О, это лицо любви ему не забыть никогда. При этом кровь бурлила в его жилах, глаза сверкали неистово, плоть жаждала любви. Сердце бешено колотилось. Но, увы, это лишь осталось мечтой, постоянно терзавшей его душу и тело.

Как только все приглашенные на свадьбу разъехались и в доме остались лишь родители Виктории, граф Валентин Орлов тихо поднялся по ступенькам на второй этаж и осторожно постучал в спальню жены. Но она не открывала. Граф заволновался, постучал еще раз, два и три, но дверь не открывалась.

– Любимая, что с тобой? Почему не открываешь? Ведь это я, твой муж Валентин!

Через минуту за дверью раздался тихий голос Виктории:

– Уходите, прошу вас, ради Бога оставьте меня одну.

– Но, Виктория, я ваш муж перед Богом и людьми, и должен исполнить свой долг.

– О, неужели вы не понимаете, что я не люблю вас и никогда не любила?! Уважение, и только. Иных чувств я не испытываю к вам! – повышая голос, повторяла Виктория. – Я исполнила желание отца и вышла за вас замуж. Перед людьми я ваша жена и останусь ей до самой смерти, но перед Богом никогда. Разве что вы возьмете меня силой. Но это будет не к лицу такому благородному человеку, как вы.

– Прелесть моя, я искренне люблю вас всем сердцем и душой. И желаю вас видеть всегда счастливой и веселой. Не буду скрывать, что тешил себя надеждой будто вы тоже любите меня и этой ночью станете моей. Но раз вы не любите меня, то правы, насиловать собственную жену не в моих правилах. Это просто смешно, хотя мне очень грустно. Так запомните, Виктория, навсегда, что наступит день, когда вы сами будете объясняться в любви собственному мужу. Я в этом уверен! Я, граф Валентин Григорьевич Орлов, добьюсь вашей любви любой ценой. Пусть пройдут недели, месяцы, годы, но вы станете моей! А сейчас уже поздно, желаю вам приятных сновидений. Завтра утром мы выезжаем в Москву.

На следующий день молодые, попрощавшись с родителями, отправились в путешествие из Петербурга в Москву по местам, хорошо описанным в книге Радищева[1]. Они останавливались на ночлег в Софии, Любани, Новгороде, Валдае, Твери и еще нескольких маленьких деревнях. За все это время Виктория не проронила ни единого слова, спали супруги по-прежнему отдельно.

х х х

Дом графа Орлова в Москве был построен еще в конце XVIII века. Валентин Орлов приходился дальним родственником царского фаворита Гришки Орлова. После смерти своих родителей граф Валентин стал полноправным наследником особняка. Огромный зал для гостей с одной стороны украшали портреты Петра Великого, Екатерины ІІ, покойного императора Александра ІІ и ныне царствующих помазанников Божьих Александра III и Марии Федоровны; на противоположной стене в позолоченной раме висело генеалогическое дерево семьи Орловых рядом с портретами предков.

Валентин Орлов увлекался живописью, особенно работами мастеров Эпохи Возрождения. Его дом скорее напоминал картинную галерею. Любил он картины современных русских художников: Шишкина, Васнецова, Левитана, Коровина, Крамского. Здесь можно было увидеть и репродукции картин «Джоконда» и «Мадонна Литта» Леонарда да Винчи, «Возвращение блудного сына» Рембрандта.

Отец Валентина, граф Григорий Андреевич Орлов, всю свою жизнь посвятил изучению Средней и Центральной Азии. Несколько раз в качестве энтомолога[2] путешествовал вместе с Семеновым-Тян-Шанским в горах Средней Азии. Экспедиция на Тянь-Шань стоила графу Григорию Андреевичу жизни. Единственный укус змеи навсегда остановил сердце талантливого человека. Ведь Григорий Орлов не только любил путешествовать, но и занимался изучением философии, истории Российской империи и Франции, Англии, Испании и Италии, прочитал много книг и собрал огромную библиотеку, больше тысячи томов.

Граф Валентин Орлов унаследовал от отца страсть к путешествиям, приключениям, отважный горячий характер и конечно же, любовь к книгам. Он постоянно пополнял книжные полки новыми сочинениями. Многие его друзья завидовали такому количеству книг, а больше всего, их разнообразию. Человек любого возраста, различных взглядов и убеждений, вероисповедания и положения мог найти в его библиотеке интересную книгу. Перечислим только некоторые из них: «Тысяча и одна ночь», баллады о Робин Гуде, сочинения Роджера Бэкона, китайского поэта Ду Фу, Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», Мигеля Сервантеса, «Дон Кихот», Коперника «О вращении небесных сфер», Данте Алигьери «Божественная комедия», «Энеида» Вергилия, сочинения Вольтера, Гомера, Горация, Геродота, Гезиода, Дени Дидро, Карамзина, Жуковского, Лермонтова, Пушкина, Крашенинникова и многие другие.

Спальня Виктории находилась на втором этаже. Это была большая уютная комната. Пол устлан великолепным толстым ковром, окна прикрывали красивые голубые занавески, рядом стоял восточный столик с резными ножками, возле него – стул, обитый бархатом, с правой стороны высокая кровать с белоснежной постелью, над ложем Виктории висела икона Божией Матери. Стену напротив окна занимало большое полотно «Сикстинская мадонна» Рафаэля. Виктория обожала эту картину. С левой стороны висело огромное зеркало в золотой оправе, внизу стоял комод, где хранились драгоценности, духи и различные благовония. Все наряды Виктории хранились в громадном широком шкафу недалеко от двери, итальянское пианино стояло почти в самом конце спальни. Рядом с ее комнатой располагалась спальня супруга.

В первую же ночь пребывания Виктории в московском доме она заперлась на все замки в спальне и очень плохо спала. На следующее утро супруг предупредил ее, что если она еще раз это повторит, то проявит тем самым недоверие и презрение к собственному мужу, нанесет ему смертельную обиду.

С тех пор графиня Виктория Орлова более не боялась супруга и еще больше убеждалась в его честности и благородстве. Через неделю после приезда супругов в Москву, граф Валентин подарил ей изумрудный браслет в качестве свадебного подарка. Но Виктория весьма холодно поблагодарила мужа за подарок, хотя в душе была очень польщена такой щедростью и вниманием.

Новый дом ослепил ее своим величием, блеском и роскошью. Он очень отличался от родительского. Виктории здесь нравилось все, любая мелочь приводила в восторг. К тому же, граф был очень внимателен к ней. Просыпаясь утром, она находила на своем столике хрустальную вазу с букетом алых роз, рядом всегда лежала записка, состоящая из слов: «Я по-прежнему люблю вас, Виктория!» И так повторялось каждое утро. Через полчаса граф осторожно стучал в ее дверь, приветствовал и под руку сопровождал в столовую, где они завтракали вдвоем. Он рассказывал Виктории о своих делах, о последних новостях в высшем свете. При этом Валентин не сводил с нее глаз, радовался, как дитя, каждому слову, слетавшему с ее уст. Затем граф Орлов вставал из-за стола, подходил к жене, преклонял колено и целовал ее крохотную ручку. После этого удалялся по делам службы и только к обеду появлялся вновь. В перерыве между завтраком и обедом Виктория гуляла в саду, наблюдала за появлением первой зелени, распусканием первых почек, слушала пение птиц.

К обеду граф Валентин Орлов всегда приглашал нескольких гостей. Будучи человеком умным и образованным, граф предпочитал общество художников, историков, музыкантов и ученых. Молодая графиня Виктория Орлова, как хозяйка дома, всегда была приветлива с гостями, легко поддерживала светскую беседу и среди московской знати имела авторитет. Виктории было интересно наблюдать за своим супругом и с каждым днем узнавать о нем все больше и больше. Особенно она любила слушать его рассказы о путешествиях, о нраве и быте разных народов, нравилась ей и его любовь к искусству. Вечером молодые супруги обычно посещали Малый театр, где выступала их любимая актриса Мария Николаевна Ермолова[3]. Каждое ее выступление буквально потрясало публику. Валентину Ермолова больше всего нравилась в роли Лауренсии[4], а Викторию покорила Иоанна Д’Арк из «Орлеанской девы» Шиллера. Да, именно такой смелой, отважной, волевой натурой хотелось быть графине Орловой. Тихая, спокойная жизнь не привлекала юную девушку. Иногда вечером Виктория играла на пианино или читала книги в одиночестве, в то время, как граф Орлов занимался служебными делами в кабинете. Перед сном Валентин, как и утром, тихо стучал в дверь спальни жены, желал ей спокойной ночи, нежно целовал руку и удалялся.

Один раз в две недели графиня Орлова отсылала письмо в Петербург своим родным.

Так проходили дни, недели, месяцы. За это время между супругами сложились добрые, дружеские отношения. Виктория большую часть суток продолжала оставаться тихой, молчаливой, но временами ее лицо озаряла улыбка, загадочно мерцали глаза, скрывающие неведомую тайну. Читая перед сном «Сонеты» Шекспира, она не могла сосредоточиться, мысли ее витали далеко в облаках. Тоска и уныние угнетали е чистую душу. Все реже и реже Виктория вспоминала Альфонса, его образ постепенно стирался из ее памяти, но вместе с тем и преследовал ее. Ведь это она, только она виновата в том, что несчастный юноша томится в тюрьме. Его разбитая судьба лежит на ее совести. И этот грех ей никогда не искупить. Виктория уже не была твердо уверена, что по-прежнему любит Альфонса; вспоминая о нем, она скорее испытывала жалость, чем любовь.

Теперь она – графиня Виктория Ивановна Орлова, и останется ею до конца своих дней. «Боже, неужели я так и умру девственницей при живом муже?» – часто ночью спрашивала себя Виктория, стоя на коленях со свечой в руках и молясь Господу. Графине Орловой было страшно признаться самой себе, что, кроме уважения и благодарности, она питает к своему мужу какие-то особые, неведомые ей ранее чувства. Она поняла, что граф Валентин Орлов не только образован­ный, остроумный, всеми почитаемый человек, но и обладатель доброго, благородного сердца и честной души. Каждый день он доказывал ей свою любовь и преданность.

Спустя пять месяцев после свадьбы Виктория решила навестить своих родителей, повидаться с братьями и подругами. Ее желание для графа было законом, но отпустить одну молодую жену в такое путешествие он не мог.

Уже через две недели молодоженов с распростертыми объятиями встречали граф Иван Васильевич с супругой Еленой Александровной в отчем доме. Старший брат Юрий к этому времени покинул столицу, он переехал в Киев, где жила его невеста.

Граф Иван Васильевич обожал своего зятя, а дочь Викторию просто боготворил. В родительском доме на лице Виктории все чаще и чаще играла улыбка, иногда раздавался громкий смех, по высоким ступенькам Виктория порхала, как мотылек. Графу Орлову очень понравилась эта перемена в настроении юной супруги, и он решил доставить ей радость посещением Мариинского театра.

Через несколько дней должна была состояться премьера оперы Бизе[5] «Кармен», считавшаяся в то время самой популярной в мире. И Виктория, очень любившая музыку, не раз высказывала желание увидеть эту знаменитую оперу, которая потерпела неудачу при первой же постановке в 1875 году, а спустя несколько лет приобрела мировую славу.

Новость о приглашении на премьеру еще больше обрадовала Викторию и подняла ей настроение. В тот же вечер она впервые постучала в покои мужа, зашла в его спальню, пожелала спокойной ночи и выразила свою признательность. Такое поведение жены все­лило в сердце графа надежу на скорую победу и придало смелости с дальнейших поступках.

Август 1893 года был сырой и прохладный в Петербурге, граф Иван Васильевич не отличался сибирским здоровьем и успел простудиться. Елена Александровна, как заботливая жена, не могла оставить супруга в одиночестве; молодой граф Иван искусством не интересовался, так что никто из родных не смог составить компанию супругам Орловым в театре.

Зал в Мариинском был полностью заполнен людьми, не было почти ни одного свободного места. Здесь собрался весь цвет столичного высшего общества. И министр финансов Витте[6], и граф Шереметьев с супругой, и академик Петербургской Академии наук Алексей Онуфриевич Ковалевский с семьей, и многие другие видные деятели империи. Не хватало лишь представителей царской семьи. Но это было неудивительно. Петербуржцы прозвали императора Александра III «Гатчинским затворником»[7]. И он полностью соответствовал этому названию.

Мужчины в великолепных фраках сидели рядом с дамами, одетыми по последней моде, и вели оживленный разговор, кое-где слышался смех. Длинные густые бороды украшали многих мужчин, те напоминали бояр времен Ивана Грозного. Усиленная политика возврата к старым русским традициям, проводившаяся в царствование Александра III, была налицо[8]. Увидеть представителя сильного пола с усами или бакенбардами было крайней редкостью. Чета Орловых занимала места в верхней ложе. Несмотря на прохладную погоду, в просторном зале Мариинского театра было душно. Виктория была одета в черное бархатное платье, с белым ажурным воротником, маленькую нежную ручку украшал изумрудный браслет, волосы, уложенные лучшим парикмахером Петербурга, благоухали лавандо­вым ароматом; маленькие золотые сережки придавали нежность милому лицу. Изнывая от жары, Виктория постоянно обмахивала себя веером и не замечала пленительных взглядов молодых людей, обращенных в ее сторону. Но уж от графа Орлова не ускользнул ни один любопытный взгляд в направлении юной жены. Он ревностно оберегал покой супруги. С одной стороны, граф Валентин гордился тем, что является мужем такой очаровательной женщины, а с другой стороны, его сердце сжималось от боли. Вот уже пять месяцев как он остается супругом Виктории только перед людьми, но не перед Богом. Даже его лучший друг, а теперь тесть не знал об этом. Жуткая тайна тяготила графа, мучила его. Ему некому было излить свою душу, рассказать о наболевшем. Маска счастья и благополучия застыла на его лице.

Как только началось представление, среди зрителей установилась гробовая тишина. Играла прекрасная музыка, публика с большим интересом следила за событиями, происходящими на сцене. Однако граф Орлов не мог наслаждаться красотой мелодии, чистым голосом актрисы, исполнявшей арию Кармен, испанской цыганки. Близость Виктории, аромат ее невинного юного тела, милый овал лица сводили его с ума, он не замечал никого и ничего вокруг. Каких огромных усилий стоило ему сдерживать себя от желания покрыть ее губы и тело страстными поцелуями. Воистину, этот человек обладал железной волей. Графиня Орлова, напротив, была всецело поглощена оперой, музыка пьянила ее, вскружила голову.

Действие оперы держало зрителей в постоянном напряжении, события были настолько динамичны и правдивы, что восхищало публику. Одним слушателям было жаль сержанта Хозе, другим нравился Тореадор, третьим опера казалась просто безнравственной, их возмущали поступки Кармен. Виктория была в восторге от Кармен. Эта цыганка поразила ее своими свободолюбием, сме­лостью, горячим темпераментом, презрением к любым услов­ностям. Виктория понима­ла, что Кармен – эгоистична, нетерпелива, нарушает нормы «общепри­нятой морали», но почему-то именно такой тип женщины нравился графине. С трепетом в душе она слушала знаменитую арию Кармен «Тореадор», и вдруг почувствовала легкое прикосновение чьей-то руки к своей. Виктория невольно оторвала глаза от сцены и присталь­но посмотрела на мужа. Да, она не ошиблась, это была сильная, надежная рука графа Орлова. Виктория резко отвела руку в сторону, но Орлов решил не отступать. Он взял ее руку в свою и не отпускал до конца премьеры. Графиня еще раз попыталась высвободить свою руку, но сопротивление было бесполезно. Совсем скоро она поняла, что его прикосновение наполняет ее сердце радостью.

«Боже, неужели у меня пробуждается к нему чувство? Не может быть!» – по дороге домой размышляла Виктория.

Несмотря на недомогание, граф Иван Васильевич с большим интересом слушал оживленный рассказ дочери о прошедшей премьере. Виктория щебетала, как пташка, доставляя любящим родителям море удовольствия. Граф Орлов спокойно сидел в кресле, изредка вставляя слова в разговор. Графу Строганову зять показался рассеянным и чем-то встревоженным. Перед сном граф Орлов, как обычно, зашел к Виктории пожелать безмятежного сна, но сегодня он немного дольше задержался в ее спальне. Граф покрывал руки жены страстными поцелуями, восхищался ее умом, чистотой и невинностью. «О, если бы вы только знали мое прошлое! Никогда бы не называли меня наивной девочкой!» – промелькнула мысль у Виктории. Сразу же  после ухода супруга она упала на колени перед иконой и начала читать «Отче наш». В этот вечер Виктория дала клятву Господу, что никогда без любви не станет графиней Орловой перед Богом. Ночью она спала крепким, беспробудным сном. Ей снилось, будто она находится в московском доме и лежит в своей спальне в объятиях мужа, и он пылко и страстно целует ее нагое тело.

Утром, едва открыв глаза, Виктория обнаружила на восточном столике алые розы в большой хрустальной вазе. По всей комнате распространялся пьянящий аромат цветов. Графиня, находясь под впечатлением от сновидения, лежала на огромной высокой перине, вдыхала полной грудью благоухание роз, и думала: «Бог мой, этой ночью в первый раз со дня моего знакомства с графом, он мне приснился, да еще в такой обстановке! А может быть, Альфонс – это только детское увлечение, а настоящая любовь впереди? Господи, дай ответ на мой вопрос».

Этот сон произвел на нее огромное впечатление. Ей казалось будто ее тело еще горит от поцелуев. Виктория вспомнила вечер в Мариинском, прикосновение руки графа, и ее сердце, как и в тот момент, наполнилось радостью и светом. «Нравится ли мне граф? Да, безусловно, – отвечала Виктория сама себе. – Но люблю ли я его? Не знаю. Сейчас  я не в состоянии ответить на этот вопрос, мне нужно тщательно разобраться в своих чувствах, а для этого потребуется время. А сколько именно, знает только Бог».

Виктория быстро встала с постели, накинула на плечи халат и лениво подошла к столу, чтобы прочитать записку, текст которой знала наизусть. Но прочитав слова, написанные знакомым почерком: «Милый ангел чистоты и добродетели, моя любовь к вам с каждым новым восходом солнца становится все сильнее и сильнее», она невольно вздрогнула, сердце забилось чаще. Графиня вдруг вспомнила Кармен, испанскую цыганку с горячим сердцем, не признающую никакой власти, кроме власти собственных чувств. «Если бы Кармен оказалась на моем месте, она давно бы уже решила, кому должно принадлежать ее сердце. Но, увы, я не Кармен. Альфонса я не забыла, а графа еще не люблю. Однако какое-то неведомое мне ранее чувство все-таки испытываю к Валентину. После вчерашнего вечера мое равнодушие к графу исчезло, словно дым растаял в облаках. Раньше в моем сердце жил только Альфонс, а теперь мой супруг упорно пытается проникнуть в него. Посмотрим, удастся ли графу овладеть моей душой и уж только потом телом», – размышляла Виктория.

Розы были настолько красивы и манили к себе, что она не удер­жалась и взяла одну из них в руки, чтобы насладиться их ароматом. Неожиданно колючие шипы растения безжалостно вонзи­лись в ее нежные пальцы и по белоснежной коже тонкими струйками потекла алая кровь, медленно капая на записку. Виктория не ощутила особой боли, но в случившемся видела дурной знак. И ей стало страшно.

В этот момент раздался стук в дверь и она, не колеблясь, тихо произнесла: «Войдите». Сердце Виктории затрепетало при виде графа. Его визит оказался неожиданным для нее.

– Виктория, что с вами?! Ваша нежная ручка в крови?! – граф был полон тревоги.

– Не стоит беспокоиться, Валентин Григорьевич, рана пустяковая, ваша роза ранила мою руку, но это еще не означает, что вы ранили мое сердце, граф, – холодно ответила Виктория. А сейчас прошу вас оставить меня, – встретимся в столовой.

Шагая по коридору уверенной походкой, граф Орлов подумал: «Еще немного, и это божественное создание будет в моих объятиях; вчерашний вечер не был напрасным – утренние цветы были удостоены внимания».

Десять дней провели супруги Орловы в Петербурге. Пришло время прощания родителей с любимой дочерью и зятем. Граф Иван Васильевич подошел в дочери, крепко обнял ее, по-отечески поцеловал в лоб, тяжело вздохнул и прошептал:

– Прощай, Виктория, прощай, дитя мое, моя единственная радость и мое счастье, – две слезы упали на его дряблую щеку.

– Папа, не переживайте так, мы еще увидимся, мы будем каждый год навещать вас,  – ласково говорила Виктория. Она крепко расцеловала отца в обе щеки, преклонила колени, и он благословил дочь в добрый путь, но сердце отца сжимала необъяснимая тревога, что-то подсказывало ему, будто он видит Викторию в последний раз. Граф Иван Васильевич вышел на проспект и еще долго-долго смотрел на дорогу, по которой умчалась карета Орловых. На душе у графа Сеславина было неспокойно и тоскливо. А родительское сердце ошибается редко.

х х х

Еще в Петербурге граф Орлов пообещал тестю прислать в скором времени портрет Виктории. Поэтому спустя несколько дней после приезда в Москву он сделал срочный заказ одному живописцу. Нужно было написать два больших одинаковых портрета графини Виктории Орловой (один для ее отца, другой в гостиную в московском доме) и маленький портрет Виктории в медальон лично для себя. Художник охотно согласился, так как в свое время граф Орлов за бешенные деньги приобрел его картину. Теперь графиня Орлова каждый день после обеда проводила в саду, в беседке, где позировала художнику.

х х х

Утром 19 сентября 1893 года графиня Виктория Орлова проснулась и увидела, что почти вся ее спальня заполнена большими корзинами роз разных цветов. И алые, и темно-бордовые, белые и даже желтые. Она была безумно счастлива, сегодня день ее рождения и ей исполнилось семнадцать. Виктория была польщена таким вниманием со стороны супруга. С каждым днем он все больше и больше ей нравился. Образ Альфонса лишь изредка тревожил ее сердце, сейчас она питала к нему только жалость – и не более. Но графиня все еще не была готова ответить честно самой себе на главный вопрос, любит ли она своего мужа или нет. Виктория быстро вскочила с кровати, чтобы успеть надеть халат, твердо зная, что через несколько минут граф будет в ее покоях. И не ошиблась. Не успела она застегнуть последнюю пуговицу, как услышала громкий голос супруга:

– Виктория, можно к вам?!

– Да, заходите.

Она встретила его с улыбкой на лице. Орлов зашел в комнату твердым шагом, подошел к жене, преклонил перед ней колено, взял ее руку в свою и, глядя ей прямо в глаза, мягко произнес:

– Любовь моя, Виктория, в этот праздничный день, я хочу от всей души пожелать вам всех благ и хочу всегда видеть вас счастливой и радостной, чтобы улыбка никогда не покидала ваше прелестное личико. Душа моя, я страдаю и помочь мне можете только вы. Единственное счастье для меня – утонуть в ваших объятиях.

Виктория молча слушала графа, не опуская глаз. Внешне она казалась холодной и неприступной, но душа ее горела ярким пламенем. Слова супруга ранили ее сердце.

Граф резко встал, поцеловал ее руку и промолвил:

– А сейчас, Виктория, позвольте мне преподнести вам мой скромный подарок.

Он три раза позвонил в колокольчик и тотчас в покои вошла пышногрудая с длинной толстой косой девица, горничная Меланья, в руках она держала небольшой сверток. Меланья быстро передала его хозяину и исчезла.

– Дорогая, я надеюсь, вы будете мной довольны. С вашего позволения я ухожу, но вернусь через полчаса, сегодня я даю бал в честь своей любимой супруги, то бишь вас, – граф Орлов положил сверток на кровать и исчез с той же скоростью, что и Меланья.

Виктория стояла в растерянности, не в силах промолвить ни единого слова, даже не успела поблагодарить мужа. «Я заставляю страдать этого прекрасного человека с благородным и отважным сердцем», – подумала она, разворачивая сверток. Граф Орлов, будучи человеком пунктуальным, ровно через полчаса тихонько приоткрыл дверь и увидел Викторию. Та вертелась перед зеркалом и любовалась новым подарком мужа. Восхитительное белое атласное платье точно подчеркивало тонкую талию Виктории, ее стройную, как у сильфиды, фигуру, глубокое декольте немного смущало невинную девушку. Длинные, слегка вьющиеся, черные, как смоль, волосы волнами падали на оголенные плечи.

Граф на цыпочках вошел в комнату и, стоя, как вкопанный, околдованный чарами жены, следил за каждым ее движением и думал: «Да, сегодня она намного лучше выглядит, чем в день нашей свадьбы, улыбка озаряет ее лицо, яркий румянец на щеках, глаза блестят огнем».

Виктория не замечала супруга, поэтому, когда он не сдержался и восторженно произнес:

– Душа моя, как вы очаровательны, в этом одеянии вы просто сводите меня с ума!

Графиня вздрогнула от неожиданности, сердце затрепетало от слов мужа.

– Как вы меня испугали, Валентин Григорьевич!

– Я предупреждал о своем приходе.

– Ах, совсем забыла, ваш подарок просто вскружил мне голову. Это платье так великолепно смотрится! Извините, что я сразу вас не поблагодарила. Сейчас я исправляю свою ошибку и от всей души благодарю вас, – она пленительно улыбнулась, и граф не мог отвести от нее глаз. Пронзительный взгляд супруга смутил Викторию, она невольно покраснела. Посмотрев еще раз в зеркало, графиня не без стеснения спросила у мужа:

– Не считаете ли вы мое платье слишком уж открытым для девушки в таком возрасте?

– Любимая, вы просто забываете о том, что перед обществом вы графиня Виктория Ивановна Орлова, молодая замужняя женщина, и проживаете в одном доме со своим законным супругом, графом Валентином Григорьевичем Орловым, известным человеком не только в Москве, но и в Петербурге, а не просто юная девушка, которая дружит с графом Орловым и сопровождает его повсюду. Дорогая, и я не удивлюсь, если наши достопочтенные московские сплетницы уже ведут разговоры о том, когда же появится у нас наследник.

Эту речь Виктория мужественно дослушала до конца, не прерывая графа. Ей стало стыдно. Сегодня ее супруг впервые заставил Викторию задуматься над тем, о чем она прежде и не думала. «Действительно, прошло почти полгода, как я при свидетелях, в Божьем храме, поклялась графу Орлову в любви и верности, покуда нас не разлучит смерть. Господи, как быстро летит время! Тогда вся эта церемония не имела для меня никакого значения, мысли мои были далеки от происходящего, я стояла у алтаря, как во сне. А теперь я с ужасом понимаю, в какой ситуации оказалась по собственной вине и глупости, своевольной натуре. Наверное, совсем скоро у графа лопнет терпение (всему есть предел), и он не сдержит свое обещание и возьмет меня силой. Господи, избавь меня от позора!» – эти мысли с бешеной скоростью мелькали в ее уме, лицо сильно побледнело. Граф ничего подобного о таких рассуждениях супруги и не подозревал, он просто еще раз хотел подчеркнуть то, что именно он – законный супруг Виктории.

«Неужели за эти полгода он мне ни разу не изменил?  С его внешностью и характером в это трудно было бы поверить. Но спросить его об этом я не могу, не имею никакого права. Ведь я его супруга всего лишь перед людьми, а не перед Богом», – продолжала размышлять Виктория.

– Что с вами, дорогая, вы расстроились? Ах, простите меня, что я коснулся этой темы, в столь радостный для вас день. Забудьте об этом, душа моя. Пусть сегодня улыбка не покинет ваше прелестное личико. А теперь, моя богиня, вас ждет еще один сюрприз! – восторженно воскликнул Орлов.

– Прошу вас, закройте свои милые глазки и через минуту вы увидите нечто изумительное.

Виктория послушала мужа, сосчитала в уме до шестидесяти и, открыв глаза, увидела в руке графа небольшой футляр. В нем лежало ослепительной красоты брильянтовое колье. Нежная улыбка озарила ее лицо. В порыве радости и восторга Виктория обеими руками обвила шею супруга, нежно чмокнула его в щеку, но затем, как будто о чем-то вспомнив, мгновенно опустила руки и отошла в сторону. Однако граф сделал вид, будто ничего не произошло, и продолжал разговор:

– Я вижу, мой подарок вам очень понравился, не так ли?

– О, да, безусловно! Колье прекрасно и великолепно! Вы так щедры и любезны сегодня. Я даже не знаю, как вас благодарить, – ласково произнесла Виктория, глаза ее радостно блестели.

– Ваш поцелуй, мой ангел, единственная награда для меня.

Виктория смутилась, щеки невольно покраснели, но не выполнить просьбу графа она не могла. Это была бы черная неблагодарность с ее стороны. Виктория потянулась очаровательной головкой к мужу, и он запечатлел на ее ярко-пунцовых устах страстный продолжительный поцелуй. Но графиня не сопротивлялась, в эти мгновения она испытала упоительное чувство, которое охватило все тело, слегка закружилась голова, пульс участился. Осознав, что ноги не слушаются ее и подгибаются, Виктория медленно опустилась в кресло. Она пыталась успокоиться, но не могла, сердце просто вылетало из груди.

– Мое бесценное сокровище, – мягким и мелодичным голосом обратился Орлов к жене, – позвольте застегнуть колье на вашей лебединой шее.

Графиня Орлова, польщенная комплиментом, тут же согласилась. Прикосновение грубых мужских рук, словно раскаленное железо, обожгло нежную кожу Виктории, нервная дрожь, будто ток, пронзила ее. В то же время она ощутила спасительную прохладу на своем горячем от возбуждения теле. Рассматривая себя в зеркало, Виктория подумала: «Да, теперь я понимаю почему именно это платье граф выбрал для меня». Ее размышления были прерваны громким возгласом Валентина Григорьевича:

– Какой я кретин! Ах, Виктория, простите мне мою бестактность. Я виноват перед вами. Я, как и любой другой влюбленный, думаю только о предмете своей любви, то есть о вас, моя дорогая, поэтому совсем забыл, что ваш отец и мой старый друг граф Иван Васильевич еще на рассвете прислал вам письмо и записку, в которой сердечно меня попросил вручить вам подарок от любящего отца – золотые серьги. Счастливая улыбка расцвела на лице графини, лукавый огонек вспыхнул в ее глазах, и она с нетерпением, по-детски, воскликнула:

– Где же письмо?! А серьги?! Я хочу их видеть немедленно!

Уже через несколько минут, будто по взмаху волшебной палочки, Виктория читала письмо от отца, а небольшие блестящие серьги украшали прелестную головку графини Орловой. Валентин Григорьевич стоял совсем рядом и наслаждался благоуханием юного чистого тела супруги. «Ты будешь моей, Виктория! Сегодня или через год, ты все равно будешь моей. Виктория, ты луч света, ослепивший мою мрачную жизнь», – тихо шептал граф, любуясь ее красотой.

Прочитав письмо, Виктория отложила его на восточный столик, сама удобно расположилась в кресле перед зеркалом и начала расчесывать свои густые, слегка вьющиеся, длинные, черные, как уголь, волосы. При этом она умудрялась рассказывать супругу свежие столичные новости из письма отца.

– Дорогая, я вижу вы уже готовы появиться перед нашими достопочтенными гостями. Сегодня вас ждет праздничный обед, а затем будет бал до полуночи.

– Что вы, граф! – возразила Виктория. – Мои волосы не уложены! Я не могу в таком виде принимать гостей.

– Любовь моя, вы и так прекрасны! Пышная прическа, простите за откровенность, сделает вас старше лет на пять, а я хочу, чтобы моя супруга сегодня всех восхищала своей юностью и красотой. Алая роза придаст очарование вашим черным, как ночь, волосам. Ах, сегодня вы сведете с ума не одного мужчину! Но я не беспокоюсь, ведь ваше сердце холодно, как лед.

Последние слова ужасно обидели Викторию, сердце которой еще до сих пор не могло успокоиться. Но она сдержала себя и тихо ответила мужу:

– Ну-с. Мне, как примерной жене, придется последовать совету своего супруга.

х х х

Приглашенные с нетерпением ожидали появления виновницы торжества. Многим из них впервые предстояло увидеть молодую графиню Орлову. Большинство внимательно изучали портрет Виктории, занимавший почетное место рядом с изображением графа Валентина Орлова, чтобы впоследствии сравнить его с оригиналом.

Наконец настала торжественная минута. Все присутствующие в зале смолкли. Они с волнением наблюдали за четой Орловых. Те медленно спускались по высокой лестнице, сверху до низу усыпанной алыми розами. Только сейчас гости заметили, что ни на одном растении нет ни одного шипа. Это привело в восторг приглашенных, они были изумлены до глубины души. Теперь они поняли с какой силой граф Орлов любит свою прелестную жену.

Казалось, будто эта пара вышла не из своих апартаментов, а только что в Храме Божьем поклялась в любви и верности до самой смерти. Виктория в белом платье и с улыбкой на лице сегодня больше напоминала невесту, а не именинницу. Граф Орлов в элегантном костюме и с глазами, сияющими от счастья, был похож скорее на взволнованного жениха в ожидании первой брачной ночи, а не на законного супруга, полгода прожившего с женой. Многие мужчины, глядя на Викторию, завидовали графу Валентину, обладателю юного очаровательного создания. Старые дамы (не без слез) восхищались этой парой и вспоминали собственный день венчания. Молодые барышни не могли отвести глаз от великолепного туалета Виктории и немного завидовали ее красоте. Действительно, в семнадцать лет Виктория была больше похожа на цветущую алую розу, чем на нераскрывшийся бутон. Некоторое время ее милому лицу не доставало улыбки, но теперь она вновь появилась на устах Виктории.

Первым к супругам Орловым подошел граф Шувалов, восьмидесятилетний старик, двоюродный брат матери графа Орлова. Он поцеловал нежную руку Виктории и произнес торжественную речь:

– Господа, сегодня мы собрались в этом доме, чтобы отпраздновать семнадцатилетние моей дорогой племянницы графини Виктории Ивановны Орловой, юной и прекрасной женщины. В этот знаменательный день я от всей души желаю дорогой имениннице огромного счастья и взаимной любви, пусть исполнятся все ее мечты. Душенька…

Гости прервали речь графа Шувалова бурными аплодисмен­тами.

– Я еще не закончил, – возразил он. – И хочу, чтобы все знали, как я горжусь, что единственный сын моей покойной кузины выбрал себе такую очаровательную и милую жену.

Яркая краска залила щеки Виктории, она ощутила на себе взгляды сотен глаз.

– И в заключение, как и полагается, прелестное дитя, примите мой скромный подарок – золотые часы. Эта фамильная драгоценность хранилась родом Шуваловых еще с времен царствования дщери Петра Великого, императрицы Елизаветы.

Графиня Орлова с радостью и трепетом в душе приняла эту реликвию, сердечно поблагодарив старика. Не успел он отойти в сторону, как приглашенные обступили именинницу со всех сторон. Каждый из них высказывал поздравления и вручал подарок. Граф Валентин Орлов с аристократической вежливостью встречал каждого вновь прибывшего гостя. С мужчиной он обменивался рукопожатием и любезностями, даме целовал руку и делал комплимент. Граф Орлов прекрасно исполнял роль хозяина дома и все признавали, что он замечательный человек и галантный кавалер. Виктория не отставала от своего мужа и выполняла свою роль хозяйки с присущими только ей очарованием и шармом.

Один молодой московский поэт прочитал оду в ее честь, другой, издатель литературных и философских журналов, подарил Виктории бумагу, согласно которой графиня Виктория Орлова весь следующий 1894 год должна будет бесплатно получать издаваемые им журналы. От князей Долгоруковых помимо ювелирного украшения именинница получила музыкальную шкатулку с мелодией «Турецкого марша»[9]. Дары семей Уваровых, Львовых, Яковлевых и многих других знатных особ доставили Виктории большую радость.

Вскоре гости были приглашены в столовую, где их ждал званый обед в честь графини Виктории Орловой. Как только их бокалы из богемского стекла наполнились до краев вином, граф Орлов встал из-за стола с бокалом в руке и счастливым голосом изрек:

– Я поднимаю свой бокал, чтобы выпить за твое здоровье и нашу любовь, Виктория Ивановна!

При этом граф не отрывал своих огромных глаз от жены, та сидела на противоположном конце стола. Слова супруга заставили трепетать именинницу: гордое выражение ее лица сменилось лучезарной улыбкой. В эту же минуту все поднялись, раздался громкий звон бокалов и со словами: «Многие лета дорогой Виктории Орловой!» гости опустошили бокалы. Затем слово было предоставлено князю Сергею Никитовичу Трубецкому, профессору Московского университета и близкому другу графа Орлова. Во время обеда тосты произносились один за другим, всем было весело и радостно. Граф Орлов вспомнил разные смешные морские истории, рассказывал исторические анекдоты, словом, делал все возможное, чтобы никто в его доме в этот день не скучал. Он ухаживал за молодой вдовой Олениной, восхищался ее скромным изящным туалетом, говорил ей множество приятных слов. Виктория, следившая за каждым движе­нием супруга, не могла не заметить его повышенного внимания к княгине Варваре Олениной, молодой белокурой женщине лет двадцати четырех. Около года назад та потеряла молодого супруга. Прекрасное настроение у именинницы улетучилось вмиг. Она не могла спокойно наблюдать эту сцену, так как привыкла, что граф Орлов всегда заботлив и внимателен только к ней. Аналогичное проявление чувств супругом к другой женщине вызвали в сердце Виктории страдания и ревность. Да, именно ревность подтачивала ее душу, лишала покоя. «Боже, я люблю его! Ах, почему я только сейчас это поняла?» – шептала Виктория, нервно теребя руками складки своего платья.

Только спустя полгода со дня своей свадьбы графиня Орлова окончательно убедилась, что ее супруг – умный, любезный, веселый, искренне любимый своими друзьями человек. Она видела, как гости восхищались его находчивостью, мужеством и благородством. Граф Валентин Орлов был истинным аристократом, одним из наиболее состоятельных и знатных людей Москвы – в этом Виктория не сомневалась. Наконец-то граф Орлов оставил княгиню Варвару Николаевну, что-то шепнул на ухо слуге Герасиму, затем подошел к князю Трубецкому и между ними завязалась оживленная беседа. Виктория все еще сидела за столом, она выпила вина немного больше обычного, так что голова слегка кружилась, тело стало легким, ей казалось, будто она сейчас взлетит высоко в небо и присоединится к ангелам.

Герасим вновь появился в столовой. В одной руке он нес гитару, в другой поднос, на нем стояла старинная чаша. Она была полна вина. Присутствующие с удивлением  смотрели на него. Он уверенным шагом подошел к хозяину и передал ему гитару и чашу. Граф Орлов поблагодарил Герасима и громким голосом обратился к гостям:

– Друзья мои, попрошу внимания! Я приготовил маленький сюрприз для всех вас, но главным образом – для моей любимой супруги.

Любопытные взоры обратились к графине Орловой, та немного смутилась и с большим волнением жадно ловила каждое слово мужа. Глаза графа Валентина блестели, на его лбу выступил холодный пот, голос немного дрогнул, но он продолжал:

– Виктория – единственная звезда в моей жизни. И я клянусь, господа, никакой другой не будет у меня. Ее лучезарное сияние ослепило меня и заставило гореть ярким пламенем любви мое сердце.

Душа графини Орловой в этот момент пела от счастья. «Как же я была сегодня глупа! Испытывала муки ревности. А он любит меня и только меня», – думала Виктория.

– Прежде, мои дорогие друзья, я никогда в вашем присутствии не исполнял романсов и не играл на гитаре. Но сегодня, как доказательство моей искренней любви к жене, я впервые буду петь для всех вас. Как и любой актер перед своим дебютом на сцене, я немного волнуюсь, но все же в душе надеюсь, что если вам не понравится мой голос, вы не будете свистеть мне вслед, как поступили бы с другим актером. А сейчас я выпью за удачу из чаши, которую моему предку Григорию Орлову в знак любви и благодарности подарила Великая Екатерина. Виктория, звезда моя, цыганский романс «Гори, гори, моя звезда» звучит в твою честь.

В столовой, словно в оперном театре после поднятия занавеса, наступила гробовая тишина. Граф Орлов удобно расположился в кресле, едва его пальцы коснулись волшебных струн гитары, как звуки чарующей мелодии нарушили тишину. Чудный проникно­венный голос исполнителя заставил вздрогнуть не одно женское сердце.

Гори, гори, моя звезда,
Гори, звезда приветная.
Ты у меня одна заветная;
Других не будь хоть никогда.

Слушая романс, многие знатные молодые красавицы желали оказаться на месте Виктории, почтенные матери семейств сожалели о том, что им не пришлось в юности быть предметом такой страстной любви. А прекрасное пение все лилось и лилось, радуя слух:

Звезда надежды благодатная,
Звезда любви, волшебных дней.
Ты будешь вечно незакатная
В душе тоскующей моей.

Приятный голос супруга очаровал Викторию, каждое слово романса находило отклик в ее душе. Граф Валентин Григорьевич пристально смотрел на нее глазами, полными любви и нежности. Этот бесконечно долгий взгляд заставлял все сильнее и сильнее биться сердце графини Орловой.

Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена.
Умру ли я, ты над могилою
Гори, гори, моя звезда!

Граф встал, поклонился и под восторженные крики публики: «Браво, браво!!! Какой чудесный голос!» подошел к юной жене, преклонил колено, страстно поцеловал белую, как мел руку Виктории и, поймав нежный взгляд жены, воодушевленно произнес:

Гори, гори, моя звезда!
Вся жизнь моя тобой озарена.
Гори, сияй, моя звезда!

Князь Трубецкой, расплывшийся в улыбке от радости, начал аплодировать, все присутствующие поддержали его. Бурные овации длились несколько минут. Наконец наступило молчание. Успех вскружил голову графу Орлову, привел его в неописуемый восторг. С улыбкой на устах он обратился к приглашенным:

– Господа, я очень рад, что мое выступление вам понравилось. Благодарю всех за поддержку. А сейчас пришло время танцев, приглашаю всех в зал для гостей, музыканты уже заждались нас. Граф Валентин Орлов с нежностью взял Викторию под руку, и они первыми покинули столовую, гости последовали за хозяевами дома.

Люстры в огромном зале с колоннами пылали огнем и излучали ослепительный свет, который, словно в зеркале, отражался на паркетном полу. Алые розы и цветущие хризантемы источали пьянящий аромат и составляли главное украшение гостиной. Богатство, великолепный вкус мужа, изобилие цветов, множество свечей, наполняющая зал чудесная музыка Штрауса из оперетты «Летучая мышь» – все это закружило голову графини Орловой. «Боже, как здесь хорошо! Как просторно и комфортно!» – думала она. Ее стройным ножкам не терпелось пуститься в пляс, раствориться в музыке. Первый танец был за Орловыми. Зазвучал вальс «Сказки Венского леса», и граф Валентин Орлов, как истинный кавалер, пригласил свою даму сердца на танец. Виктория с радостью приняла приглашение, и супруги закружились в вихре венского вальса, танец полностью поглотил их. Движения были легкими и плавными, как у мотыльков. Виктория никого и ничего не замечала, кроме бездонных глаз супруга. Его влюбленный взгляд проникал в глубину ее сердца. Граф крепко сжимал ее руку в своей, его дыхание смешивалось с ее, Виктории казалось, что еще немного, и она услышит громкое биение его сердца. Огромная радость охватила Викторию, ей хотелось смеяться и танцевать, танцевать до утра. Но все хорошее кончается. Закончился и вальс. Вновь заиграла музыка, кавалеры пригласили дам на кадриль; графиня Орлова продолжала танцевать со своим мужем. Граф Орлов смотрел на жену и думал: «Скоро, совсем скоро ты будешь моей. Твое поведение холодно, но глаза, глаза выдают тебя. Сегодня ночью ты по-прежнему будешь одна, потому что еще не готова, тебе нужно время, Виктория. Я нравлюсь тебе – это точно, но любишь ли ты меня по-настоящему, с той страстью, что терзает мою душу, не дает свободно дышать? Этого я не знаю. Смею надеяться, что может через неделю или две ты сама придешь ко мне, Виктория! Виктория!!!»

В течение вечера графиню Орлову пригласили почти все мужчины, присутствовавшие на празднике. Граф Орлов тоже времени не терял. Несколько раз он танцевал с княгиней Олениной, два раза пригласил графиню Уварову, приятной наружности женщину лет сорока, и по одному разу с юными сестрами Муравьевыми.

Когда большие настенные часы в зале пробили полночь, Виктория танцевала мазурку со своим мужем. Именинница даже не заметила, как быстро пролетело время. Ей казалось, будто сейчас закончился самый счастливый день в ее жизни. Столько впечатлений, сюрпризов и подарков! Только сейчас Виктория почувствовала, что падает от усталости. Ноги были тяжелые, как колоды, и не слушались ее. После полуночи гости разъехались.

Этой ночью, несмотря на усталость, Виктория не могла уснуть. Она была слишком взволнованна, чтобы попасть в объятия Морфея. Разные мысли роились в ее голове и не давали покоя. Сегодня ночью граф Орлов, как всегда, оставил ее одну, но перед уходом не удержался и поцеловал ее в губы. Виктория не могла забыть прикосновения горячих губ супруга, настолько нежен и сладок был его поцелуй. Никто и никогда не целовал  ее так. У Виктории вдруг появилось желание еще раз насладиться волнующим поцелуем. Именно сегодня в сердце графини Орловой родилась безумная страсть к своему мужу.

«Ах, Альфонс, ты был просто забавой, детским увлечением. Раньше мне казалось, что я люблю тебя и не смогу без тебя жить. Но я глубоко заблуждалась. Мое чувство к тебе было всего лишь каплей в бушующем океане любви, которую я сейчас испытываю к Валентину Орлову. Бедный юноша! Я разрушила твою жизнь, не питая к тебе глубоких чувств. Но я клянусь перед лицом Господа, что скоро ты будешь на свободе и сможешь начать новую жизнь. Я должна открыть свою тайну мужу. И если он меня так сильно любит, как говорит об этом, то простит меня и поможет освободить из тюрьмы Альфонса, – лежа в постели, думала Виктория. – Господи, я люблю графа Валентина Орлова и хочу стать его настоящей супругой перед тобой. Так больше продолжаться не может. Любящая жена должна спать вместе с мужем. Но что мне делать? Граф же честный человек, он дал мне слово, и я уверена, что сдержит его. А мне никогда не хватит смелости признаться ему в любви и я останусь навсегда девственницей при живом то муже. Он не бросит  меня, но скоро его терпению придет конец, граф Орлов купит небольшой дом на берегу реки и найдет себе женщину, которая станет хозяйкой в доме и будет любить его каждую ночь. Потом у них появится дети, которых граф будет не просто любить, а обожать, и они станут единственными наследниками состояния графа Валентина Григорьевича Орлова. А она, законная супруга, графиня Виктория Ивановна Орлова остаток своей жизни проведет в одиночестве и все из-за своей чрезмерной гордыни, недостатка мужества», – такая перспектива вырисовывалась перед Викторией. И вдруг ей стало страшно, неописуемый ужас охватил ее душу. Она на минуту представила графа Орлова в объятиях чужой женщины, и мурашки побежали по телу Виктории. «Неужели за эти полгода он мне ни разу не изменил? С его внешностью и при его манерах в это трудно поверить. Нет, больше так продолжаться не будет. Я не допущу, чтобы мое законное место заняла какая-то незнакомка. Завтра же я расскажу мужу о своих чувствах к нему, и, может быть, стану его женой перед Богом. Господи, помоги мне! Дай мне силу побороть гордость и нерешительность!» Виктория осенила себя крестным знаменем и прочитала вечернюю молитву.

Часы пробили три удара, но графиня Орлова уже ничего не слышала – сон вступил в свои права.

х х х

Виктория проснулась в полдень. Яркие лучи солнца озаряли ее спальню небывалым светом. Пьянящий аромат роз слегка ударил в голову. Вставать совсем не хотелось, но Виктория твердо решила именно сегодня объясниться с мужем. Она немного боялась, но мысль о другой женщине в жизни графа Орлова придавала ей небывалой уверенности и смелости. Минут двадцать она не вставала, надеясь на приход супруга, но долгожданного стука в дверь так и не раздалось. «Коль гора не идет к Магомету – значит, Магомет идет к горе», – с этой мыслью Виктория, как бабочка выпорхнула из постели, накинула на плечи кружевной пеньюар и взглянула в окно. Чудный пейзаж открылся перед ее глазами. Куда ни глянь, всюду царила золотая осень. Листва деревьев была расписана всевозможными красками. Особый эффект создавал непрерывно льющийся яркий солнечный свет. На столике, как всегда, лежал белый лист бумаги, исписанный каллиграфическим почерком графа Орлова, но сегодня его содержание намного отличалось от обычного.

«Милый друг! Простите, что не смог попрощаться с вами лично. Вы спали так сладко, безмятежно, что я не посмел нарушить ваш покой. Любимая, сегодня на рассвете гонец из Санкт-Петербурга передал мне депешу, согласно которой я должен немедленно ехать в Кронштадт. Я человек военный и обязан выполнять приказ. Если бы все зависело только от меня, я бы никогда не покинул вас, душа моя. Жить вдали от вас – самое страшное наказание. Но священный долг перед Родиной зовет меня на службу. Сейчас я не могу сказать, когда вновь увижу вас. Но искренне надеюсь, что разлука будет недолгой. Через несколько дней вы получите от меня более точные сведения относительно места моей службы. Прошу вас, берегите себя! Вы мое единственное сокровище, мое счастье, моя жизнь!

Целую нежно вашу руку, искренне любящий вас муж, граф Валентин Орлов».

Виктория несколько раз прочитала послание графа, пытаясь понять, что произошло. Мысли лихорадочно переплетались в ее голове, сердце вылетало из груди, ноги подкашивались. «Неужели он оставил меня? Может, служба – это только предлог, а на самом деле я ему просто надоела? Все эти месяцы я приносила ему одни страдания и боль. А теперь он уехал, и я наконец-то поняла, что схожу без него с ума. Да, только теперь я поняла, как сильно его люблю». Служба это или нет? Но разлука с ним – большое несчастье.

х х х

Прошло два месяца. Много воды утекло с того дня, как граф Орлов покинул Москву. Задание оказалось серьезным, государственной важности. Графу Валентину Орлову необходимо было подготовить императорский корабль «Александрия» к отплытию во Францию. Император Александр ІІІ был ярым противником Германии, не без участия горячо любимой супруги Марии Федоровны[10]. Внешняя политика России в это время была направлена на заключение союза с Францией, той не терпелось иметь таких могущественных друзей. Спустя некоторое время этот союз превратится в Антанту, которая будет противостоять образовавшемуся в Европе Тройственному союзу Германии, Австрии и Италии.

Летом 1891 года Государь вместе с народом приветливо встретил французскую эскадру в Кронштадте. Ответный визит состоялся в 1893 году. Русский флот был торжественно встречен французами в Тулонском порту. Граф Орлов пребывал во Франции, но мысли его были далеко от происходящего. Разлука с любимой томила душу и сердце, попросту отравляла жизнь. Но настоящий мужчина должен быть не только смелым, но и твердым, волевым, уметь сдерживать свои эмоции и чувства, контролировать ситуацию, служить интересам Отечества – таковы были принципы графа Орлова, и он не нарушал их. Каждую неделю граф посылал весточку домой, но Виктория страдала. Разлука разбила ее сердце, слезы душили грудь, тоска и тревога не покидали ее. Первое время она пыталась отвлечься: играла на рояле до обеда, принимала гостей, вышивала, гуляла в саду, но погода с каждым днем ухудшалась. Постоянный звон капель за окном прерывался не часто. Дни стояли холодные и мрачные. Состояние души Виктории было в полной гармонии с природой. Недавно выпал первый снег. Природа находилась накануне больших перемен. Значительные перемены произойдут и в жизни Виктории.

В ночь на 20 ноября погода неистовствовала. За окном мела метель, дико выла вьюга, ставни стучали под ветром, стекла дрожали в рамах. Снег падал хлопьями. Зима брала власть в свои руки. Виктория не спала, необъяснимая тревога закралась в ее сердце, какое-то предчувствие лишало покоя и сна. Стоило ей закрыть на минуту глаза, как сразу же возникал образ графа Орлова в объятиях французской куртизанки. Виктории чудилось, что она слышит нежные слова, которые граф шептал жрице любви. И графиня Орлова вскакивала с постели в холодном поту. Мучительная ревность приводила Викторию то в ярость, то в отчаяние. Она считала дни, оставшиеся до встречи с мужем. 23 ноября граф Орлов обещал прибыть в Москву. И Виктория с большим нетерпением ждала этого момента. Наконец дрема сломила истерзанную душу Виктории и графине приснился страшный сон. Будто бы Виктория в подвенечном платье идет навстречу графу Орлову, всего лишь несколько минут они сжимают друг друга в объятиях, при этом Виктория испытала неописуемое счастье, настоящее блаженство. Но вдруг какая-то невидимая сила разъединяет их, чей-то властный голос постоянно проговаривает: «Бог любит Троицу, Троицу, помните это и не забывайте никогда, дети мои. Нельзя желать невозможного! Троица!» Голос затихает. Виктория уже на расстоянии десяти шагов от мужа. В его глазах читает боль и скорбь, и вдруг ее руки покрываются кровью, от ужаса она начинает кричать, звать на помощь мужа, но его уже нет. Вместо графа стоит седая страшная старуха, в руках держит косу и, улыбаясь, говорит: «Многих я забрала, многих скосила, а десять, голубка, большое число? Тогда вы и встретитесь вновь». Виктория проснулась, тяжело дыша, страх окутал ее. Было всего лишь четыре часа утра, но до рассвета она не сомкнула глаз.

х х х

В полдень 20 ноября граф Валентин Орлов ехал в карете со своим старым приятелем шефом жандармерии по Арбату. Граф Орлов приехал в Москву немного раньше, чтобы сделать сюрприз любимой жене. В предвкушении скорой встречи с Викторией настроение графа очень изменилось, угрюмый печальный мужчина прямо на глазах преобразился в излучающего счастье человека.

– Как прошла поездка? Одобряешь ли ты новую политику императора «Париж-Петербург»? – интересовался давний приятель.

– Наши броненосцы французы дружелюбно встречали в Тулоне. А эти француженки, ты же знаешь их, такие изобретательницы.

– Еще бы не знать! Самые пылкие и страстные женщины в Европе!

– Я так не думаю. Так вот, они передали оригинальный привет русскому флоту. Почти каждый матрос вернулся в Кронштадт с массивным браслетом из чистого золота.

– Подумать только. Ну и женщины! Un bijon![11] Не зря я люблю француженок. Но ты лучше расскажи о государе.

– Государь, наш батюшка, оказался в небольшом затруднении. Нужно было с непокрытой головой и большим вниманием прослушать Марсельезу» – гимн Французской республики. Ты хоть знаешь ее содержание? – спросил граф Орлов, немного подтрунивая над другом.

– Слышал только, что призывает к восстанию против тиранов, но оригинала никогда не читал, – оправдывался шеф жандармерии.

– Да, я тоже раньше не читал. Но ты послушай, какие строки, я запомнил начало:

О дети родины, вперед!
Настал день нашей славы.
На нас тиранов рать идет,
Поднявши стяг кровавый,
К оружию, граждане!

– Эх, за такие взгляды многие наши соотечественники в рудниках погибли. И царь слушал «Марсельезу»? Подумать только, никогда бы не поверил, что внук Николая І, потомок Петра Великого способен на это. Ведь союз с республиканцами – угроза святым монархическим принципам. Нельзя допустить, чтобы в неграмотной России народ взял власть в свои руки, – возмущался страж порядка. – А ты что думаешь об этом, Валентин Григорьевич?

– Так вот, как я уже говорил, минута наступила критическая. Государь немного колебался, но рядом с ним стояла императрица Мария Федоровна. Она что-то ему сказала, и он послушно стащил с головы фуражку.

– Ну и ну! Ah, mon Dieu![12]

– А вообще, если честно (я тебе доверяю), родись я на полвека раньше, давно бы уже был 14 декабря на Сенатской площади.

– Что за крамолу ты несешь?! Помилуй, Бог, чтобы этот разговор никто из посторонних не услышал. Да, наша беседа приобретает политический характер. Поговорим лучше о личном. Устоял ли ты перед обольстительными куртизанками или провел незабываемые деньки в их объятиях?

– Нет, я даже на них и не смотрел, мысли о жене не давали мне покоя, ты же знаешь, как я люблю Викторию.

– Спору нет. Виктория прелестна, и в глубине души я завидую тебе. У меня много женщин, но ни одну из них не люблю по-настоящему.

– Не печалься, друг мой. У тебя еще все впереди. Тебе только тридцать три, а я встретил свою любовь в тридцать шесть.

– Тихон, езжай быстрее, моему другу давно пора быть дома. Такую жену, как у него, грех заставлять ждать, – крикнул своему слуге собеседник графа Орлова.

– Слушаюсь, ваше сиятельство.

Несколько минут ехали молча, граф Орлов радостно смотрел в окно на московские улицы, и вдруг он увидел юношу с каким-то свертком в руках, тот неожиданно бросился прямо под лошадей. Не успел граф Орлов что-либо понять и сказать, как раздался взрыв. Валентин Орлов почувствовал резкую боль в груди и потерял сознание.

х х х

Виктория сидела у себя в спальне и увлеченно читала книгу Шиллера «Коварство и любовь», слезы ручьями стекали по ее бледным щекам. Горькая судьба Луизы Миллер не могла оставить равнодушной Викторию. В доме царили тишина и покой. В одно мгновение они были нарушены доносившимися снизу громкими возгласами и причитаниями прислуги. Несмолкаемый шум на лестнице заставил вздрогнуть сердце Виктории. Она не могла понять, что происходит, хотела выйти из спальни, но в дверях ее чуть не сбила с ног, летевшая, как стрела, вся запыхавшаяся и в слезах горничная Меланья.

– Горе! Горе-то какое! Хозяин наш при смерти. Его только что привезли,– заикаясь, кричала Меланья.

Кровь мгновенно прилила к голове Виктории, виски бешено стучали, сердце вылетало из груди. Виктория не дослушала прислугу и, как подстреленная лань, преследуемая охотником, понеслась по ступенькам вниз. Окажись на ее пути преграда – смела бы, не колеблясь. Граф Валентин Орлов лежал без сознания на полу на носилках. Мертвенно-бледное лицо не выражало никаких признаков жизни. Некогда белая рубашка теперь напоминала алое знамя. Из раненой груди струйками сочилась теплая кровь. Рядом стояли слуги и молились за спасение души своего хозяина. При виде умирающего мужа Викторию охватил дикий ужас, она крикнула дрожащим голосом:

– За доктором послали?! Скоро ли приедет?!

– Да, барыня. Самый лучший хирург Москвы будет здесь. С минуты на минуту, – ответил Герасим, нервно теребя свою фуражку.

Виктория не удержалась и бросилась к мужу, обняла его кровавую грудь и начала целовать его лицо, шею, руки, повторяя слабеющим голосом:

– Любимый, милый, не покидай меня, не умирай! Голубчик мой, прошу, не уходи! Я люблю тебя, ты нужен мне. Ты мой, ты только мой. Я не отдам тебя никому, даже Богу! Господи, спаси его! Сохрани и помилуй!

Виктория взывала к Богу, к его милосердию, беспрерывно молясь за спасение любимого, осеняла себя крестным знамением.

Только теперь графиня Орлова поняла, какая сильная и могучая любовь живет в ее сердце. Неожиданно Виктория посмотрела на свои руки и увидела кровь. Она сразу же вспомнила ночной кошмар, силы покинули ее, и она лишилась чувств.

Пока графиня Орлова приходила в себя с помощью заботливой Меланьи, хирург Александр Васильевич в соседней комнате извлекал осколок бомбы из груди графа Орлова. Хирург был худощавый мужчина лет шестидесяти, невысокого роста, с седыми волосами и приятной наружностью. Резким голосом он отдавал указания своему помощнику, молодому, на голову выше его человеку, с умными глазами и рыжими волосами. Видно было, что Александр Васильевич нервничает, капли пота выступали на его широком лбу. Осколок задел легкое, поэтому операция была достаточно сложная, требовала большого опыта и знаний, малейшее неосторожное действие или ошибка стоили бы пациенту жизни.

И все же операция прошла успешно. Рана была тщательно обработана и перевязана. Граф Орлов потерял очень много крови, но хирург уверял Викторию, что самое страшное уже позади.

– Голубушка, все, что зависело от меня, я сделал, теперь его судьба в ваших нежных руках. Тщательный уход, выполнение всех предписанных мною требований – вот залог скорейшего выздоровления графа. Случай тяжелый, не отрицаю. Критический момент еще не наступил, но я глубоко уверен, что с Божьей помощью и нашими общими усилиями больной встанет на ноги. А пока нам остается уповать на Божье милосердие.

– Я даже не знаю, как вас благодарить, доктор. Вы спасли жизнь моему мужу! День и ночь я буду молиться за вас. Да, хранит вас Господь, – расточала любезности Виктория.

– И вас, дитя мое.

Шесть долгих дней граф Орлов метался в бреду, шесть бессонных ночей провела у его изголовья Виктория. Ее красивое лицо утратило свежесть, под глазами лежали глубокие тени, голова была тяжелая и ужасно хотелось спать, но она мужественно боролась со сном, два-три часа в сутки – большего Виктория не могла позволить себе. Если ее муж умрет – жизнь утратит всякий смысл для нее. Все эти дни с пересохших губ графа Орлова слетало только ее имя, он звал ее, объяснялся в любви, стонал, просил пить. Страшные муки супруга терзали душу Виктории, каждый его стон откликался эхом в ее любящем сердце. Графиня Орлова боялась, что в любую минуту ее муж может умереть, так ничего и не узнав о большой любви, переполнявшей ее душу и сердце.

На седьмой день утром граф Орлов проснулся, как после долгого ночного кошмара, и увидел перед собой Викторию. Он смутно помнил, что с ним произошло, не знал, сколько времени провел в постели. «Любит ли она меня?» – первая мысль, мелькнувшая в его голове. Эта мысль всегда волновала его, сейчас она испепеляла сердце, жгла душу.

– Душенька, дай мне свою милую ручку. Я хочу поцеловать ее, – тяжело дыша, с трудом проговорил граф.

– Хвала тебе, Господи! Спасибо огромное! Ты услышал мои молитвы и возвратил мне мужа, – воскликнула Виктория. Радости ее не было предела. Он жив и будет жить, дарить тепло и ласку.

Графиня сияла от счастья, душевный трепет всецело охватил ее.

– Прошу вас, молчите. Вам необходим покой. Разговор только утомляет, а вам нужны силы, чтобы выздороветь, – просила Виктория с улыбкой на лице.

– Что произошло?! Я ранен?! Это смертельно?! А где мой друг?

– О, нет! Нет! Что вы! – перебила его жена. – Вы будете еще долго жить, долго-долго. Обещаю. Недели через три, я уверена, вы будете уже бегать на службу. Бог милостивый! Обо всем, что случилось с вами и вашим другом, расскажу позднее. Не хочу тревожить вас ничем. Пообещайте, что будете слушаться меня и выполнять все предписания врача.

– Любовь моя, приказывай. Я послушный раб у твоих ног, – произнес слабым голосом граф Орлов и вновь потерял сознание.

«Излишнее волнение погубит его, я должна скрывать свои чувства», – твердо решила Виктория.

х х х

Дул холодный северный ветер. Над одиноким и безлюдным кладбищем кружила стая черных воронов. И только возле одной свежей могилы стояли две человеческие фигуры. Супруги Орловы через месяц после взрыва пришли проститься со старым другом.

– Ему было только тридцать три. Мужчина в расцвете сил, молод, красив, обаятелен, был полон энергии и энтузиазма. Он так хотел найти любовь, испытать настоящее счастье. И не успел. Он мертв, а я жив, – сдерживая слезы, говорил Валентин Орлов. Он все крепче и крепче сжимал руку жены. – Проклятый террорист схвачен и приговорен к повешению. Дни его сочтены. Он заплатит за все. Этот безусый юнец хотел отомстить тебе, мой друг, за смерть своего брата – революционера, недавно умершего в Петропавловской крепости. Вся вина твоя заключалась в том, что ты арестовал его брата и передал в руки Третьего отделения. Господи, все так бессмысленно и нелепо. Человека убивают ни за что. Мне повезло, осколок задел легкое, но я жив. А ему оторвало голову! Боже, за что? За что ты нас так наказываешь? – граф Орлов перекрестился.

Виктория стояла рядом и непрерывно молилась. Яркий румянец разливался по ее щекам, мороз не щадил нежных рук, ноги казались навеки прикованными тяжелыми цепями к холодной земле, но графиня Орлова не чувствовала холода, молитва согревала ее:

– Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идьте несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. Пошли ему, Господи, царствие небесное. Аминь. Пусть земля ему будет пухом. Виктория повернулась лицом к графу и тихо с волнением сказала:

– Мне даже на миг страшно представить, что на его месте могли быть вы. Я не выдержала бы этого. Вы слишком много для меня значите.

Граф Орлов обнял ее, поцеловал во влажную от слез щеку и подумал: «Неужели она меня любит? Или это только жалость? Просто выражение сочувствия? Будешь ли ты моей когда-нибудь? Еще немного времени, и я лишусь рассудка, любовь убьет меня».

х х х

На следующий день рано утром граф Орлов отправился на службу и вернулся поздно вечером очень расстроенный. Снова предстояла разлука. Он получил приказ – отбыть в Севастополь. Завтра утром граф Орлов должен был отправиться в путь. Проходя по коридору, он заметил слабый свет в спальне супруги и решил попрощаться с Викторией.

Несмотря на поздний час графиня Орлова не спала. Она с нетерпением ожидала прихода мужа. «Господи, спаси и сохрани его! Я люблю Валентина и хочу стать настоящей графиней Орловой перед твоим лицом. Господи, помоги мне», – шептала Виктория, стоя на коленях перед иконой. Комната была погружена во мрак и только тусклый огонь камина освещал ее красивое, тронутое печалью лицо. Казалось, будто великая грешница отмаливает свои грехи перед Богом. Виктория, поглощенная молитвой, не замечала ничего вокруг, она, словно в полузабытьи, повторяла слова молитвы. Каждый вечер перед сном ее губы шептали эти слова, с ними же встречала и рассвет. Внезапный резкий стук в дверь заставил Викторию вернуться в реальный мир из царства грез. Она быстро зажгла свечу, накинула шаль на плечи и произнесла мелодичным голосом:

– Открыто. Прошу вас, можете заходить.

Виктория немного нервничала, сердце забилось сильней. Граф Орлов зашел в спальню своей уверенной морской походкой, он не желал сегодня расточать комплименты и молить о любви, и собирался вести весьма холодный и сдержанный разговор. Но его надежды не оправдались. Увидев покрасневшую от смущения Викторию, ее стройную фигуру, тщетно скрываемую под легким, прозрачным одеянием, полуобнаженную небольшую, но красивой формы грудь, черные, как ночь, волосы, небрежно рассыпавшиеся по покатым плечам, мягкие, подобно бархату, с красивым разрезом глаза, граф Орлов был вновь охвачен всепоглощающей страстью, которая была сильнее рассудка. Кровь загудела у него в жилах, застучала в висках; неистовая дрожь пронзила тело. Еще минута, и он, словно дикий зверь, набросился бы на Викторию, чтобы удовлетворить свой низменный инстинкт. Но встретив нежный и печальный взгляд супруги, который проникал в самую глубину его сердца, граф Орлов сдержал себя, не позволил себе превратиться в скотину. Душевная буря не отразилась на его внешнем облике. Спокойным, ровным тоном он обратился к жене:

– Виктория, завтра утром мне снова предстоит дальняя дорога и снова разлука с вами.

Виктория не в силах была вымолвить и слова. Эта весть потрясла ее до глубины души. Она чувствовала, как комок слез подступает к горлу, и ничего не могла поделать с собой.

– Вы молчите. Вас даже не интересует, сколь долго вы не увидите меня? Ах, Виктория, вы жестокая и бесчувственная девушка. Да, девушка, хотя уже долгих девять месяцев имеете честь носить мое имя. Я покидаю вас с тяжелым камнем на душе, но все же не теряю надежду когда-нибудь растопить лед, сковавший ваше сердце. Прошу вас, Виктория, берегите себя.

Он подошел к ней, поцеловал ее дрожащую руку и со словами: «Час уже поздний, не смею вас больше задерживать», – быстрым шагом направился к двери.

Виктория стояла в растерянности, слезы тихо, без рыданий и всхлипываний текли по побледневшему лицу. «Сейчас или никогда!» – как молния, блеснул мысль в ее мозгу. Не успел граф Орлов переступить порог спальни, как до него донеслись еле слышные слова жены:

– Не уходите.

Он остановился, ему показалось, что это сон, чудесный сон, который сейчас закончится.

Граф Орлов оглянулся, не веря своим ушам, но глаза Виктории излучали столько тепла и любви, что никакие слова уже не были нужны. Он подбежал к ней, и она бросилась в его объятия.

Виктория дала волю чувствам, ее тело содрогалось от рыданий.

– Простите меня, умоляю вас. Простите. Я люблю вас. Очень люблю, но уже долгое время скрываю свои чувства от вас, – обливаясь слезами говорила Виктория. – Я хочу быть вашей навсегда.

Он слышал учащенное биение ее сердца, чувствовал ее теплое дыхание, благоухание юного женского тела. От счастья  у него закружилась голова, лицо озарила радостная улыбка. Граф Орлов впервые слышал от любимой такие нежные слова.

– Любовь моя, неужели это не сон? Ты любишь меня, Виктория, жизнь моя?! Боже, какое это великое счастье любить и быть любимым тобой. Не плачь, душа моя. Все плохое позади. Впереди у нас долгая и счастливая жизнь. Все плохое позади. Впереди у нас долгая и счастливая жизнь. Ты будешь только моей. Сейчас, здесь и никто и никогда не разлучит нас, кроме смерти.

– Ах, не надо об этом. Прошу тебя. Я хочу жить долго-долго и любить тебя всегда. Каждый день, каждую ночь, каждое мгновенье, – перебила мужа Виктория и еще крепче прильнула к его теплой широкой груди. Их влекло  друг к другу с неудержимой силой. Тело Виктории трепетало в плену горячих рук супруга. Их губы слились в долгом поцелуе. Виктория понимала, что сейчас должно произойти нечто неведомое ей ранее. О чем она не могла прочитать ни в одном романе, но о чем всегда смутно догадывалась. Что именно – она не знала, неизвестность несколько страшила ее. И вместе с тем ей хотелось этого, она желала стать настоящей графиней Орловой, и подарить своему любимому супругу маленького наследника. Преодолевая девичий стыд, Виктория решила всецело отдаться во власть своего мужа, человека опытного в этих  делах. Граф Орлов погасил свечу. Он, как пушинку, подхватил на руки Викторию и отнес ее в постель. Наконец-то он сжимал это желанное, сладкое тело в своих объятиях. Так долго и страстно он мечтал обладать этой очаровательной девушкой. И теперь его мечта осуществилась. Нежная, как лепесток, кожа, а ее аромат… и все это не сон, а реальность. Минуты счастья наступили. Слишком долго они ждали этого момента. Даже, если бы сейчас стены дома обрушились на Викторию – это не помешала бы ей отдаться своему мужу.

– Жена моя! Я люблю вас больше всего на свете. Вы мое утешение, моя душа, – шептал, прерывисто дыша, граф Орлов и прижимал ее к своей груди.

Он целовал нагое тело Виктории без конца, испытывая при этом неописуемое блаженство.

– Я твоя и только твоя, любимый, – шептали горящие от поцелуев губы Виктории.

Огромная тяжесть упала с души графа Орлова, когда он покинул спальню супруги. Еще немного и его сердце разорвалось бы от радости, он сходил с ума от счастья. Чтобы не разлучаться с любимой женой, граф Орлов решил провести медовый месяц в Крыму, на побережье Черного моря. Счастливая пара побывала в Севастополе, навестила графа Воронцова в его знаменитом дворце, с высоты горы Аю-Даг наблюдала бескрайний морской простор.

х х х

Маленькая ножка Виктории оставляла почти незаметный след на холодном песке. В это зимнее солнечное утро, как обычно чета Орловых совершала прогулку вдоль берега моря. Черноморский климат резко отличался от суровой московской зимы. Дул легкий теплый ветерок, бережно шевеля пышные кудри Виктории. Море не бушевало, не волновалось, оно трепетало в унисон с душевным трепетом Виктории. Сейчас, когда глаза любимого приникают в самую глубину ее сердца, в ту минуту, когда она читает в них неземную любовь – она не может оставаться спокойной, невольно вспоминает слова клятвы, данной на вершине Ай-Петри, на высоте 1233 м, где берег моря скрыт от глаз человеческих и все вокруг окутано туманом, где человек теряет чувство реальности. Он стоит на земле и в то же время находится на большом расстоянии от берега моря. Он очень чутко ощущает оторванность от всего мира; мира, погрязшего в грязи и крови, мира, поверженного в насилие и хаос.

Там, на вершине горы, человек сливается с облаками, он чувствует себя частицей высшего мира, мира духовной красоты и доброты. Все земные потребности остаются там, на уровне моря, а здесь достигают пика высшие чувства. Особенно главное из них – самое прекрасное и самое таинственное – любовь.

Клятву в вечной любви дали два любящих существа на краю пропасти, и теперь жизнь для них наполнилась новым смыслом.

Виктории не было еще и восемнадцати, несмотря на свое замужество, она сохранила некоторые детские привычки и была похожа на озорную девчонку. Последние три дня супруги провели на званых обедах, так что сегодня графине Орловой не терпелось развеяться, пробежаться вдоль морского побережья.

– Валентин, прошу тебя закрой глаза и считай до двадцати, потом откроешь и будешь бежать за мной пока не догонишь. Согласен, любовь моя? – просила Виктория ангельским голоском, нежно улыбаясь.

– Да-с, что ни сделаешь ради любви, – шутливо ответил граф, привыкший к мелким шалостям молодой жены. Он улыбнулся, закрыл глаза и начал прилежно считать.

Виктория, как бабочка, порхала вдоль берега навстречу усиливающемуся ветру, он дул ей прямо в лицо, щеки раскраснелись, дыхание стало прерывистым, она поняла, что устала, но ей так хотелось, чтобы Валентин побегал за ней как можно дольше. Графиня Орлова не чувствовала своего возраста. Ей казалось, будто она маленькая девочка и бежит вдоль берега Невы, скрываясь от быстроногих братьев. Ну и что? Ей только семнадцать с половиной, не такая уж она и старая. «Покой не для меня. Сидеть в женском обществе и слушать сплетни, о, как я не люблю это делать! Какая это скука! Почему сейчас не лето? Мне так хочется броситься в море и нырять, купаться, кувыркаться, подобно дельфинам. Море манит своей красотой и таинственностью», – думала Виктория. Ей было тяжело бежать, и она решила изменить тактику, спрятавшись среди огромных каменных глыб почти у самого берега моря. Виктория ловко, как белка, перепрыгивала с одного камня на другой, как вдруг ее резко затошнило, внутри как будто что-то оторвалось, голова закружилась, в глазах потемнело, она упала и ударилась головой о камень, при этом лишилась чувств.

Граф Орлов бежал вполсилы, иначе давно бы уже догнал проказницу-жену. Он просто не хотел ее огорчать и дал ей возможность отдалиться на довольно большое расстояние. Это детство одновременно со взрослыми и очень серьезными суждениями о жизни нравились графу в супруге. Он любил ее ум и проницательность, веселый и озорной характер. «Боже, как она изменилась! Как не похожа на ту грустную, опечаленную девицу, какой я увидел ее в первый раз. Теперь Виктория сияет красотой молодостью и счастьем. Звонкий смех ее ласкает слух, а чудный голос сводит с ума, – на лице графа появилась самодовольная улыбка, когда он думал о Виктории, особенно когда вспоминал прошедшую ночь, объятия и поцелуи жены. – Боже, я счастлив! Чего еще можно желать в жизни?»

Валентину Орлову не понравилось, что Виктория затерялась среди камней. «Теперь и вправду придется за ней побегать, – пробормотал он себе под нос.– Непослушная девчонка, посмотрим, кто кого». Жуткий страх охватил графа, когда на одном из больших камней увидел неподвижное тело жены.

– Виктория! Виктория! Любовь моя! – кричал он диким голосом, но она не отзывалась. Граф приподнял жену, осторожно положил ее голову себе на колено, попытался привести ее в чувство, но тщетно. Виктория не открывала своих красивых глаз.

Совсем недавно налетевшие тучи закрыли собой солнце, ветер  набирал силу, море волновалось, природа была в ожидании шторма. Граф Орлов был в отчаянии. Виктория жива, дышит, но без сознания. «Что могло с ней случиться? Что? – спрашивал он себя и не находил ответа. – Ее немедленно надо показать врачу, я не позволю тебе умереть, любимая», – повторял Орлов, весь покрываясь холодным потом.

Он, высокий и крепкий мужчина, нес на руках легкое, как пушок, неподвижное тело жены. Мрачные мысли одолевали его: «Донесу ли я тебя, Виктория?! Ты же  не можешь умереть, правда? Нет! Я люблю тебя больше всего на свете. Ты дороже всех для меня!» Руки графа дрожали, ноги не слушались. Пошел дождь со снегом, море уже бушевало. Одежда Орлова промокла, пот смешался с каплями дождя, волосы слиплись. «Почему мы так далеко ушли от дворца? Почему?» – терзал себя граф. Он посмотрел в сторону, хотел увидеть знакомую зубчатую вершину Ай-Петри[13], но густой дождь скрыл ее от его глаз.

«Дурной знак», – подумал Валентин Орлов. Но все-таки решил взять себя в руки и не впадать в панику. Он прижал Викторию к себе крепко-крепко, поцеловал в губы и поклялся себе, что никогда не расстанется с ней.

х х х

– Боже мой! Что случилось?! – обеспокоено заохала графиня Елизавета Андреевна, увидев на пороге гостиной промокшего до нитки графа Орлова с бездыханной женой на руках. – Эй, Василиса, пошли быстрее за доктором! – крикнула она полной невысокой девушке, стоявшей рядом. – А ты, Параша, принеси нашатыря, да не стой ты, как столб! – отдавала указания графиня Воронцова.

На крики жены высокой полной женщины, лет сорока пяти, еще не утратившей былую привлекательность, вышел озабоченный супруг, граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков. Ему было под шестьдесят, несмотря на седину в висках и небольшую лысину на затылке, его можно было назвать интересным мужчиной. С 1881 года он занимал пост министра императорского двора и уделов. Вместе с графом Шуваловым он был организатором «Священной дружины»[14]. Илларион Иванович посвятил себя борьбе с революционным движением в России. Защита монархии – вот цель его жизни. Тогда, в восьмидесятых годах и завязалась дружба между ним и молодым, еще неопытным графом Валентином Орловым. Граф Воронцов-Дашков пытался сделать графа Орлова связным, чтобы он укрепил отношения между русской и заграничной агентурой. Но граф Орлов отказался от предложенной миссии. Защищать Россию с оружием в руках, отдать жизнь за Родину – таковы идеалы графа Валентина Орлова. А шпионаж, агентура – это не для него. Он всегда предпочитал вести открытую игру.

Однако Илларион Иванович и Валентин Григорьевич сохранили теплые дружеские отношения. Граф Орлов уже не первый раз гостил в этом великолепном дворце.

– Граф, скорее несите супругу в покои. Да, не волнуйтесь вы так, все будет хорошо, поверьте мне, – поддержал друга Илларион Иванович.

х х х

Виктория лежала в спальне на двух подушках, голова была тяжела, как свинец, и болела, но Виктория все понимала, сознание вернулось к ней. Рядом на стуле сидела Василиса и прикладывала ей холод на затылок. Чуть поодаль, удобно расположившись в кресле с мягкой овальной спинкой, сидела графиня Елизавета Андреевна. Она пыталась развлечь гостью рассказами о своем славном деде[15], и о том, как строился этот чудесный дворец, разбивали парки.

– Строился дворец по проекту англичанина Эдуарада Блора, придворного архитектора короля Вильгельма VI и королевы Виктории, – увлеченно говорила Елизавета Андреевна.

Да, это замечательно: и зимний сад со скульптурой «Девочки», и львиная терраса, и Солнечная поляна, но Виктории было грустно, ей очень хотелось поскорее увидеть мужа.

Врач ушел совсем недавно, поставив диагноз пациентке – сотрясение мозга, но это было следствием падения. А вот причина его заставляла трепетать сердце графа Орлова от счастья. Виктория ждала ребенка. И этим все сказано. Тошнота, головокружение, сонливость и слабость – все это еще будет повторяться и не раз. Только теперь молодая мать будет окружена заботой и вниманием. А он станет отцом. Ему не верилось. Он – и вдруг отец, заботливый и любящий отец семейства. Эта мысль вселяла в графа Орлова надежду на долгие годы счастья. Он представлял себя сидящим в кресле с трубкой в руке, рассказывающим захватывающие морские истории, а рядом с ним сидящего с открытым ртом и живыми глазами мальчика, похожего на Викторию. Графиню Орлову, благородную и почтенную мать, он видел играющей на рояле, а рядом с ней поющих двух маленьких, как две капли воды, похожих друг на друга и на него девочек. Господи, и это не сон. Нет! Это может стать реальностью, стоит только захотеть, и у них будет не один ребенок, а трое. Первым он хотел сына и обязательно похожим на жену. Отец, в основном, должен заниматься воспитанием сына, а, может, даже брать с собой в море, тогда разлуку с любимой будет скрашивать присутствие сына, всегда напоминающего живой образ своей матери. «Сын, у меня будет сын», – повторял граф Орлов и улыбался. Он просил графиню Елизавету Андреевну пока ничего об этом не говорить Виктории, он сам лично хотел сообщить жене радостную весть.

Стоило графу Орлову появиться в покоях Виктории, как графиня Воронцова с Василисой тут же удалилась, оставив супругов наедине. Виктория хотела уснуть, но ее муж не мог уже больше сдерживаться, новость переполняла его. Он подошел к жене, стал на колени у ее кровати, осыпал поцелуями ее руки и радостно сказал:

– Любовь моя, у меня для тебя есть замечательная новость.

Виктория вздрогнула, ей стало немного не по себе.

– У нас будет ребенок, дорогая. Это прекрасно! Я люблю тебя! Через восемь месяцев ты подаришь мне ребенка, – граф приподнялся и стал целовать Викторию, не давая ей сказать ни слова.

Виктория обрадовалась. Она станет матерью, теперь ее жизнь изменится, приобретет новый смысл. Одновременно неизвестность страшила ее. С тех пор, как она стала настоящей супругой графа Орлова, Виктория ни разу не думала о ребенке. Все мысли ее были обращены к любимому, в мечтах, во сне она видела только его. А теперь ей придется делить свою любовь на двоих. С этого дня ребенок навсегда войдет в ее жизнь. И будет претендовать на почетное первое место. Она никогда не думала о родах. А сейчас Виктории стало жутко, она представила на минуту, какие боли через восемь месяцев будут мучить ее тело. Радость и страх одновременно охватили ее. Радость материнства и страх перед предстоящими муками и страда­ниями. И какое чувство она испытывала больше, Виктория не могла понять. Вдруг она вспомнила об Альфонсе. «Господи, сегодня или никогда. Я должна во всем признаться Валентину, вымолвить прощение для себя и для Альфонса. Пусть граф попробует освободить бедного юношу», – подумала Виктория.

х х х

Через десять дней супруги Орловы вернулись в Москву, еще через десять дней граф Валентин Орлов добился освобождения Альфонса. С помощью графа тот вскоре вернулся во Францию. Граф Орлов простил Викторию. Теперь ему все стало ясно, наконец, он понял истинную причину поведения жены. Но все это было уже позади. Ревность, муки сердца и души  остались в прошлом. А впереди их ждет долгая безоблачная жизнь, жизнь без тревоги и печали, жизнь, полная любви и счастья – так думал граф Орлов, размышляя о будущем. Но пути Господни неисповедимы, и будущее для нас – неведомая тайна.

Апрель, май, июнь, июль Виктория Орлова провела в подмосковном имении мужа на лоне природы. Роскошная усадьба с вишневым садом привели ее в восторг. Здесь, как и в московском доме, вся мебель была подобрана со вкусом, в стиле Генриха Гамбса[16], стены оклеены английскими обоями и украшены картинами. В спальне Виктории почти всю стену занимала картина Боттичелли «Рождение Венеры». Граф Орлов очень часто сравнивал жену с Венерой и в письмах не раз называл «прекрасной богиней» или «моей Венерой». Пятницу, субботу и воскресенье супруги проводили вместе. Эти три дня были настоящим праздником для Виктории. Душа ее обретала покой, сердце пело от радости и счастья. Она любила мужа и не хотела разлучаться с ним ни на минуту, хотя понимала, что он не может бросить свою службу, отказаться от блестящей карьеры, только ради того, чтобы быть с ней рядом каждый день. Мужчины жаждут славы, все они в какой-то степени тщеславны и лесть для них, как бальзам на душу. Виктория это знала и потому никогда не жаловалась мужу на одиночество, хотя с разлукой она никогда не могла смириться. Первые четыре дня недели казались ей вечностью. Четыре дня не видеть любимого лица, не слышать слов, слетающих любимых уст – было душевной пыткой для графини Орловой. Поэтому в оставшиеся три счастливых дня она пыталась наверстать упущенное.

Супруги Орловы любили совершать прогулки по аллеям большого вишневого сада, растущего вокруг усадьбы и прославившимся красотой своей на всю округу. Цветущие деревья напоминали Виктории невест в подвенечном наряде. Весна была на дворе, и весна жила в ее сердце. Плод любви благополучно развивался в молодом теле Виктории, и она была счастлива. Она теперь – настоящая графиня Орлова, будущая мать наследника рода Орловых. Виктория гордилась своим положением в обществе и нынешним состоянием. Иногда сильно болела голова, тошнило, но Виктория не унывала и не впадала в панику, а с мужеством переносила все неприятности беременности.

В июне к ней приехала ее лучшая подруга детства княжна Ольга. Темно-русая хохотушка, с небольшими карими глазами. Милая девушка покорила сердце многих петербуржских кавалеров, но ни одному из них не ответила взаимностью. В петербургских салонах о ней ходила слава, как о ветреной, немного с причудами, кокетке. На самом деле ее сердце любило только одного человека, брата Виктории, Ивана. Но никто не знал о ее чувстве, кроме ее лучшей подруги графини Орловой. Веселье, беспечность – все это было для публики. Но когда она оставалась одна, тоска и печаль угнетали ее, она страдала от безответной любви. Не могла Ольга, да и не хотела стереть из своей памяти 19 сентября 1884 года. В этот памятный для нее день все отмечали день рождения Виточки Сеславиной, любимицы родителей и знакомых, а пятнадцатилетний брат виновницы торжества в парке еще по-детски, несмело предложил Ольге стать его женой. Он называл ее доброй, умной, привлекательной, заставив ее залиться румянцем и неистово трепетать. Но Ольга промолчала, не вымолвила ни слова. Все было слишком неожиданно для нее. Девичий стыд не дал ей возможности открыться Ивану, признаться ему в любви, которую она около года хранила в себе. Чем же привлек ее этот пятнадцатилетний отрок? Тогда Ольга не задумывалась об этом, любила и все. Причина ее не волновала. Теперь спустя десять лет она пыталась ответить на этот вопрос, разобраться в своих чувствах. Прошли годы, и детская любовь переросла в настоящее зрелое чувство, когда при встрече с любимым сердце замирало в груди, ноги подкашивались и земное желание не давало заснуть до утра. Из незаметной и довольно невзрачной девушки Ольга превратилась в очаровательную и привлекательную барышню. Она не была красавицей, но это и не главное. Обаяние – вот что нравится мужчинам в женщине. А холодная, надменная красота может и не пленить горячие сердца.

При встрече с Иваном на балу или светском приеме Ольга терялась, смущалась. Нет, она не краснела, просто душа ее замирала, особенно при случайной встрече. Ольга не смела взглянуть в глаза любимому, все слова тотчас вылетали из ее головы, движения становились скованными. Очень редко она все-таки решалась встретиться с ним взглядом. Иван слегка кивал головой, бросал на Ольгу многозначительный взгляд, пытался улыбнуться, но что таилось в его душе, никто не знал. «Чужая душа потемки», – говорят в народе. Ольга не могла понять, любит ли ее Иван, нравится ли она ему? Что скрывают его бездонные серые глаза? – эти вопросы мучили Ольгу, не давали покоя ни днем, ни ночью. В своем дневнике она писала: «Проходят дни, проходят ночи, ты не со мной, любимый мой; пройдут так месяцы и годы, а ты не мой, любимый мой».

Чтобы хоть как-то отвлечься от этих мыслей, Ольга решила посвятить себя науке. Она поступила на Бестужевские курсы[17]. Ей очень нравились история и историография. Языки изучать она не любила, зато математика покорила ее. Именно решение сложных задач, взятие производных, исследование функций, построение графиков, помогало ей хотя бы на некоторое время забыть об Иване. Никто не помогал Ольге, ни один репетитор не занимался с ней. Она достигала всего самостоятельно, упорным трудом и настойчивостью. Не все и не всегда Ольга понимала с первого раза, но она не отчаивалась. Сначала немного переживала, но потом брала себя в руки и с помощью учебника находила ответы на поставленные вопросы. Так, благодаря учебнику и ежедневным занятиям Ольга научилась решать интегралы – один из сложных разделов высшей математики. Философия – «царица наук» также привлекла внимание Ольги. Она с интересом читала труды Платона, Аристотеля, Канта и Гегеля. По своему мировоззрению Ольга относилась к объективным идеалистам. Веря в божественное создание нашего мира, она считала, что он развивается по своим собственным законам независимо от действия каких-либо потусторонних сил. Согласна она была и с Кантом, что в мире принципиально нельзя познать три вещи: свободу, бессмертие и Бога. А изречение Платона Ольга запомнила на всю жизнь. Великого древнегреческого философа-идеалиста как-то спросили: «Существует ли любовь с первого взгляда и если да, то как от нее избавиться»? Мудрец ответил умно и просто: «Посмотреть еще раз». И Ольга решила воспользоваться советом философа. Она посмотрела и увидела худощавого, среднего роста юношу, с черными, как смоль, волосами, широкими бровями, сросшимися на переносице, длинными густыми ресницами, большими чувственными губами и таинственным взглядом. Но, увы, не избавилась. Ее любовь напоминала неизлечимую болезнь, от которой не найти чудодейственного лекарства.

Ольга, как губка, жадно впитывала в себя полезные знания. Жажда нового заставляла ее больше времени проводить за книгами, изучать различные науки. Так шли годы. Ольга с отличием закончила учебу, получила диплом учителя. Ей было уже двадцать три. Еще немного, и могла остаться старой девой. Необходимо было принимать решение о замужестве, родители били в колокола, искали ей достойного жениха. Но Ольга колебалась. Ей хотелось немного отдохнуть, расслабиться, привести в порядок все свои мысли и чувства, а затем уже делать свой выбор, от которого будет зависеть вся дальнейшая ее жизнь. Сердце подсказывало Ольге навестить Викторию и не ошиблось.

В июле 1894 молодой граф Иван Сеславин приехал в подмосковную усадьбу проститься с сестрой. По окончании петербуржского горного училища он решил навсегда уехать на Урал. Родители еще не знали о намерении сына. Иван просил Викторию пока сохранить все в тайне. Приезд Ивана был столь неожиданным для Ольги, что она не знала, что делать: оставаться под одной крышей с любимым или же немедленно покинуть усадьбу. Любовь победила. Ольга осталась. В присутствии Виктории  и графа Орлова она всегда вела оживленную беседу в Иваном на общие темы. Наедине оставаться им не приходилось. Иван Сеславин обладал прекрасным чувством юмора, его остроумные замечания всегда веселили гостей и никто не смел всерьез на него обижаться. Он прекрасно танцевал, одевался по последней моде.

В один из жарких июльских вечеров Иван пригласил Ольгу на танец. О! Это были минуты блаженства! Иметь возможность положить уставшие за вечер руки на широкие сильные плечи любимого человека, ощущать его неровное дыхание. Ольге казалось, что если бы не музыка, то можно было бы услышать радостное биение ее сердца. Она украдкой смотрела на лицо возлюбленного, струйка пота текла по его щеке, и сам он был весь мокрый, от него веяло теплом. У Ольги возникло желание поцеловать его в губы. Они не молчали. Иван задавал ей вопросы, она отвечала, но мысли ее были далеко, она думала совсем о другом. Сейчас разговор на светские темы несколько раздражал ее. Вот и смолкли звуки музыки, танец закончился. Он был последним в этот вечер. Ночь показалась Ольге слишком длинной, она не могла долго уснуть, вспоминала недавно минувшие минуты счастья.

Утром, еще под впечатлением вчерашнего вечера, Ольга после завтрака отправилась на прогулку, побродить в одиночестве по вишневому саду. Погода была замечательная. Изящное платье лимонного цвета с красивым белым воротником игриво переливалось на солнце, маленькая соломенная шляпка защищала от палящих лучей небесного светила. Длинные волосы волнами падали на плечи. Почти всегда бледные щеки успели загореть, и это придавало лицу Ольги бодрость и свежесть. Ее красивые полные губки были цвета утренней зари. Вишни в саду давно отцвели и вот-вот должны были поспеть. Тишина утреннего сада радовала Ольгу. У нее было прекрасное настроение, но вскоре оно испортилось. «Вчера я с ним танцевала, мне было хорошо, я наслаждалась мигом счастья. А сегодня он не со мной. Я одна брожу по этому саду. Сейчас мне еще хуже, чем в Петербурге. Его неожиданный приезд, беседы в кругу друзей взволновали меня. Снова открылась рана на сердце. Неопределенность. Я ничего не знаю о его чувствах», – звук приближающихся шагов прервал размышления Ольги. Она пристально посмотрела в ту сторону. Через несколько минут на повороте тропинки появился Иван Сеславин, как всегда, подтянутый, безупречно одетый кавалер. Сердце Ольги сжалось от неожиданности и радости, легкая дрожь охватила ее тело. Но это никак не отразилось на ее лице. Оно оставалось бесстрастным. Иван приближался. Ольга даже не глядела в его сторону, сохраняя напускное равнодушие. «Что я ему скажу? Что? Наконец-то мы будем вдвоем, вдали от посторонних глаз», – мысли путались в голове Ольги. Иван галантно приветствовал ее. Предложил вдвоем прогуляться по саду. Она согласилась. Ольга разговорилась, рассказывала о курсах, преподавателя, интересных случаях. Иван слушал внимательно, но какая-то грусть сквозила в его больших серых глазах. Глубокий взгляд Ивана смущал Ольгу, она невольно отводила глаза в сторону. Ей казалось, что он не просто смотрит на нее, а заглядывает прямо в душу, пытаясь приникнуть в тайники ее сердца.

– Ольга, я должен сказать вам нечто важное, – начал серьезным голосом Иван, не сводя с нее глаз.

Ольга немного встревожилась.

– Завтра, – продолжал он, – я уезжаю в Петербург, а через несколько недель на Урал, где буду на практике заниматься научными исследованиями.

Эти слова словно гром среди ясного неба, обрушились на Ольгу. Она ожидала всего, чего угодно, но не этого. Весь мир перевернулся для нее. Завтра… Да, завтра он уедет, и она больше никогда не увидит любимые черты, не услышит его голос. Прощай, мечта. Столько лет жила она одной надеждой, питала себя иллюзией. А сейчас все рухнуло. Надежда на счастье исчезла для Ольги навсегда. Она стояла и не могла вымолвить ни слова. Комок горьких слез сжал ей горло. Но она нашла в себе силы, чтобы не заплакать. Вдруг совсем неожиданно для себя, а тем более для Ивана, Ольга рассмеялась, судорожно сдерживая душевные рыдания.

– Ах, что-то на меня нашло. Простите ради Бога, прошу вас, не обращайте внимание, – извинялась Ольга.

– Ничего, ничего. Знаете, я почему-то сейчас вспомнил слова, не знаю, правда, кто написал, но мне они давно запали в душу. Вот послушайте, пожалуйста:

Зачем смеяться, когда грустно,
Зачем грустить, когда смешно,
Зачем казаться равнодушной,
Когда в душе совсем не то.

Иван с нежностью посмотрел на нее, но Ольга молчала. «Он прекрасно разбирается в людях, он догадался, что мне грустно. Грустно?! Да, это легко сказано. Я чувствую себя Марией Стюарт, кладущей голову на плаху или Марией-Антуанеттой, склонившейся перед острым лезвием безжалостной гильотины. Я такая же пленница любви, как и великие королевы. Только их мучения кончились, а мои как раз начинаются», – подумала Ольга.

Иван добрым голосом произнес:

– Ольга, выходите за меня замуж. Я хочу, чтобы вы стали моей женой. Вы такая умная, добрая, очаровательная. Я люблю вас.

Она молчала. Все произошло так неожиданно, как будто в счастливом сне. Ольга не могла поверить своим ушам. Все это она уже слышала когда-то. Молодой граф улыбнулся той пленительной улыбкой, которая покорила ее давным-давно, взял нежно ее руку и робко поцеловал. Ольга еле слышно прошептала: «Да». Голос ее дрожал от счастья. Он ее любит! Боже! Какое чудо! Она любима! Ольга увидела мир в розовом цвете. Ей хотелось всему свету рассказать о своем счастье и любви. Ее мечта осуществилась. Сколько лет неопределенности, и она вознаграждена за верность, преданность и любовь. Ее любовь победила, преодолела все препятствия и преграды на своем пути.

Услышав заветное «Да», Иван не смог более себя сдерживать, страсть одолела его, слишком долго он ее скрывал. Иван обнял Ольгу, жадно прильнул к ее пышным губам, и их уста слились в страстном поцелуе.

Один лишь взгляд, одно прикосновенье,
И ты поймешь, что значишь для меня,
И ты узнаешь, что такое счастье,
Зачем живешь ты на Земле, – шептал Иван, и Ольге казалось, что счастье будет длиться вечно.

На следующий день княжна Ольга и молодой граф Иван Сеславин отбыли в Петербург. Непонятное чувство тревоги охватило Викторию при прощании с братом и подругой. Душа была неспокойна.

х х х

В начале августа 1894 года Иван и Ольга обвенчались. Виктория не могла присутствовать на торжественной церемонии. Путешествие в ее нынешнем состоянии было утомительно и небезопасно. К тому же, появление беременной женщины в высшем обществе считалось крайне неприличным. Граф Валентин Орлов был почетным гостем на свадьбе шурина. В середине августа молодые Сеславины навсегда уехали на Урал в поисках не только научных открытий, но и простого земного счастья.

В конце августа Виктория возвратилась в Москву. Теперь она видела мужа каждый день и была счастлива. Ребенок, которого она носила под сердцем, в последнее время часто давал о себе знать. Виктория ощущала его движения, порой он не давал ей спать, устраивая голодные бунты. И тогда она под покровом ночи бежала в столовую и опустошала запасы варенья и солений, причем одновременно. Виктория любила свое, еще не родившееся дитя и хотела поскорее увидеть его.

Графу Орлову доставляло удовольствие проводить вечера с супругой, нежно поглаживать рукой ее покатый живот. Виктория заметно пополнела, немного отекли руки и ноги, но для Валентина ее тело всегда оставалось желанным. Долгое время воздержания рядом с юной женой сводило его с ума. В Петербурге его старые друзья сумели затащить его в специальное заведение для решения плотских утех, но граф не смог изменить своей жене. Ни одна женщина не возбуждала его, милый образ Виктории стоял перед его глазами. «Еще немного, и у нас будет сын»,  эта мысль утешала Валентина Орлова.

х х х

Виктория долго не могла уснуть. Она ворочалась в постели, считала до ста, но все тщетно. В комнате было темно, только лунный свет падал на ее усталое лицо. Через несколько дней граф Орлов должен был ехать в Кронштадт, и мысль о разлуке огорчала Викторию. Она вспоминала, как позавчера муж спросил у нее: «Дорогая, чего ты больше всего хочешь? И какой ждешь подарок в честь восемнадцатилетия?» Виктория улыбнулась ему и ответила: «Я хочу, чтобы слились воедино наши души, сердца и тела». Эти слова, как горные ручьи, искренне лились из глубины ее любящего сердца. Виктория тогда очень удивилась, что говорит в стихотворной форме. Она сама придумала эти строки. А теперь чувства гордости и самолюбия проснулись в Виктории. Голос поэта заговорил в ней. Глубокой полночью, лежа в постели, она захотела сочинить стих и посвятить его Валентину. Виктория мечтала о том, что муж выучит его наизусть и в трудные минуты жизни будет повторять, как девиз, при этом всегда вспоминая ее, любящую жену. Желание творчества охватило все ее мысли. Она пыталась подчинить свой мозг и заставить его творить, но ничего не получалось. Мысли путались, блуждали, как путник, сбившийся с дороги. Вдруг совсем неожиданно ребенок стал бить ножками в живот, напоминая юной матери о своем существовании. Приятное чувство разлилось по всему телу Виктории. Она представила себе счастливого графа Орлова с младенцем на руках и испытала огромную радость.

Мой милый, самый нежный, добрый друг,
Тебя лишь одного я так люблю,
Что, если надо будет, мир переверну,
Весну и лето поменяю я местами.

Эти строки сами пришли ей на ум. Виктория мигом встала с кровати, зажгла свечу и села к столу, достала чистый лист бумаги, перо и написала по памяти эти строки, постоянно повторяя их, чтобы не забыть. Графиня Орлова еще немного подумала и на белом, как снег, листе появились слова:

С небес достану для тебя звезду,
И сердце вынимая из груди,
Пылающей небывалой страстью,
Невольно руки обожгу,
Преподнося тебе в награду.

«А может, лучше в подарок? – на минуту задумалась Виктория. – Нет. Лучше в награду, – сказала она себе и улыбнулась. – Только он заслуживает такой награды!» Она еще раз перечитала все стихотворение, но не была удовлетворена. Что-то в нем смущало ее. «Может, маленький размер? – спрашивала себя Виктория. Или не те слова?» Но оно ей нравилось от первого и до последнего слова. Что-то ей подсказывало, что стих не закончен. Нужен волнующий конец. Нужны такие слова, чтобы глубоко запали в душу, чтобы именно их Валентин вечно хранил в своем сердце, вспоминая ее образ в разлуке. Какая-то мысль мелькнула у нее, и тут же исчезла. Виктория встала из-за стола, подошла к окну, посмотрел на ночное, все в звездах небо и начала читать «Отче наш». И ее осенило. Казалось будто сам Бог ей шепчет, а она выводит красивым почерком:

А если вдруг умру до срока я,
И ты один останешься на свете,
То свято верь, что в Божьем царстве навсегда
Сольются наши пламенные души.

«Господи, спасибо тебе огромное, что вдохновил рабу свою грешную. Господи, спасибо! Это то, что мне нужно было. Последние строки заставляют содрогаться мою душу, они никого не оставят безразличными», – восторгалась Виктория. Ей не терпелось показать свой стих супругу, до утра она просто не выдержит. Поэтому несмотря на первый час ночи, на то, что граф Орлов давно уже спал, Виктория с подсвечником в руках в состоянии эйфории направилась в спальню мужа. В душе Виктория всегда оставалась эгоисткой.

В последнее время граф Орлов спал очень чутко. Тревога за предстоящие роды жены давала о себе знать. Стоило только Виктории сесть на край его постели, как граф сразу же проснулся.

– Любимая, что с тобой?! Тебе плохо?! – с испугом спросил Валентин.

– Нет, милый. Я чувствую себя хорошо, все в порядке, – Виктория улыбнулась. – Просто я долго не могла уснуть и сочинила в твою честь стихотворение! – радостно воскликнула Виктория, но тут же спохватилась и добавила – Ах, прости, что потревожила тебя.

– Что ты, душенька! Быть с тобой – большое счастье для меня. И что же ты сочинила? Мне не терпится услышать плод твоей фантазии.

Виктория задула свечу, юркнула к мужу в постель, обвила его шею руками, прильнув к могучей его груди и нежным голосом прочитала все стихотворение.

– Тебе понравилось?

– Бог мой! Эти прекрасные строки посвящены мне, как же мне благодарить тебя за то, что послал такую жену, умницу и красавицу.

Он крепко прижал ее к груди и жадно поцеловал в губы. Валентин слышал биение ее сердца и в эти минуты забывал обо всем, кроме своей любви к жене.

– Дорогой, я так устала, – Виктория зевнула, прикрывая ладошкой рот. – Сон одолевает меня. Можно я останусь с тобой?

– Да, душа моя, спи спокойно,– граф Орлов нежно поцеловал ее в щеку, и Виктория сразу же уснула, но граф не спал.

Свет луны озарял милое личико жены. Валентин Орлов не сводил с него глаз, любуясь спящей Викторией, такой юной и красивой. Он мысленно повторял себе: «А если вдруг умру до срока я…» Почему именно эти строки врезались в его память, граф не знал, но продолжал повторять, как клятву. Слова хоть и были печальны, но веяло от них оптимизмом. «То свято верь, что в Божьем царстве навсегда сольются наши пламенные души». Верой, надеждой и любовью пронизаны эти строки. Граф Орлов понимал, что тот, кто написал их – божественное создание. Он только сейчас понял, что душа Виктории уже созрела. Она стремится к высшему духовному миру, ко всему прекрасному. Где-то через пятнадцать-двадцать дней Виктория должна будет рожать. И при мысли о том, что совсем скоро тело любимой подвергнется страшным мукам, холодный пот выступал на его лице. «А вдруг Господь отнимет ее у меня?» – подумал граф, и неописуемый страх охватил его. Тревога закралась в его сердце и уже не покидала. «А если вдруг умру до…» – как в бреду шептал Валентин. На рассвете его одолел сон.

х х х

В полдень 4 октября 1894 года графиня Орлова с малым томиком Ричардсона медленно шла по коридору. В последние дни ноги не слушались ее, ходить было очень тяжело. Роды могли начаться в любую минуту, а граф Орлов еще не приехал из Кронштадта. Он должен был приехать дня два назад, но что-то задержало его в дороге. Виктория волновалась, вспоминала ранение мужа, и тревога за его жизнь не покидала ее. Десять дней разлуки казались ей долгими месяцами, она никак не могла смириться с разлукой. И вдруг Виктория услышала лай собак во дворе, голоса слуг.

Сердце ее замерло в тревоге. Вскоре внизу раздался зычный голос новой горничной Наташки, молодой женщины, пышущей здоровьем.

– Барыня! Барыня! Радость-то какая! Барин вернулся. Слава Богу, живой и здоровый.

Виктория почувствовала себя свободно, словно тяжелый камень упал с ее души. Окрыленная чудесной новостью, графиня Орлова с трудом ускорила шаги; быстро, не смотря  под ноги, спускалась она по лестнице. «Сейчас брошусь в его объятия и мне станет легче, страх уйдет», – говорила себе Виктория.

Граф Орлов в верхней одежде стоял внизу и улыбался.

– Любовь моя, я приехал, – радостно сказал он и распахнул объятия. Осталось всего пять ступенек, неожиданно правая нога Виктории подвернулась, и та с криком: «О, Боже!» упала к ногам супруга, потеряв сознание. В один миг улыбка исчезла с лица Валентина, испуг и растерянность сменили ее. Граф бросился к жене, начал хлопать ладонью по щекам, но Виктория молчала.

– Наташка, принеси воды, а ты Григорий, седлай лошадей и мчи со скоростью ветра за доктором! Ну! – не своим голосом закричал граф.

Григорий, здоровенный недоросль, быстро поставил багаж на пол и побежал в конюшню.

– Евпраксия Силантьевна, будь добра, приготовь постель для хозяйки. И, прошу вас, причитать еще рано, – уже более спокойным тоном попросил Валентин Григорьевич свою бывшую кормилицу. Он очень нервничал, переживал за здоровье жены и ребенка, но не хотел показывать свои чувства прислуге.

х х х

Резкий запах нашатыря привел в чувство Викторию. Рядом с ней на кровати сидел Валентин и нежно поглаживал ее бледную руку. Коридор… Голос Наташки.. Лестница… Ступеньки – все это по очереди всплыло в памяти Виктории.

– С ребенком ничего не случится? Валентин, мне страшно, – с волнением спросила она, пытливо заглядывая в глаза супругу.

– Не тревожься, душенька, все будет хорошо. Скоро приедет доктор, он осмотрит тебя. Голубушка, я люблю тебя, ты смысл моей жизни. Прошу только не волнуйся, – граф крепко сжал ее руку и поцеловал в губы. – А голова у тебя кружится?

– Немного, я хочу еще пить, – попросила Виктория.

– Да, конечно, сейчас подам.

Виктория жадно пила воду, и вдруг ее лицо исказила ужасная боль. Рука графини дрогнула, стакан выпал, но не разбился.

– Что с тобой, любимая?! – тревожно спросил граф Орлов. Он знал, что это скоро должно произойти, но все-таки не думал, что так внезапно. Падение с лестницы ускорило время родов.

– Не знаю! Не знаю! Но эта боль внизу живота сводит меня с ума. Господи, помоги мне! Валентин! – кричала Виктория.

Раздался слабый стук в дверь.

– Кто там? – окликнул граф.

– Гришка, барин.

– Входи же! Где доктор?!

Григорий топтался в дверях и, заикаясь, пытался объяснить:

– Барин, не гневайтесь… Но… доктор вот уже два дня, как уехал из Москвы. У него мать-старуха…помирает.

– А!…А! – стонала Виктория. Лицо ее покрылось испариной. – Валентин, спаси меня, умоляю!

Граф был в отчаянии. Жена рожает, доктора нет. Он не может потерять Викторию из-за собственной глупости. Нужно искать выход. И тут в спальню на крики хозяйки вбежала взволнованная Наташка.

– Ваше сиятельство, коли доктора нет, надо звать повитуху.

– Ты права, девка. Но где ее сейчас найти?! – нервно кричал Орлов. – Где?!

– Моя бабушка этим занимается, бабьими делами, – говорила Наташка. – И живет недалече, рукой подать.

– Так чего стоишь, как вкопанная?! Глупая девка! И не возвращайся без нее, дура, – до хрипоты кричал разгневанный граф.

– Слушаюсь, барин, – Наташка пулей вылетела из комнаты.

– Ты тоже ступай, Гришка, – чуть успокоившись, добавил Валентин Григорьевич.

Дверь закрылась. Супруги остались одни. Боль отпустила Викторию. Ей стало немного легче, но страх перед новой болью, еще более сильной, мучал ее.

– Держись, любимая. Ребенок должен родиться живым и здоровым. Клянусь, у нас не будет больше детей, даже если родится девочка.

– Не говори так. У нас будет сын, а потом ты захочешь дочь.

– Нет, я не позволю тебе еще раз так мучаться. Я люблю тебя и не допущу, чтобы ради детей ты еще когда-нибудь рисковала своей жизнью.

Боль вновь усилилась, но Виктория не закричала, только закусила до крови губу. Она не хотела, чтобы муж страдал из-за нее. Валентин это заметил, но сделал вид, что не видит. Он понял, что даже сейчас, испытывая страшные муки, она думает о нем.

х х х

Граф Орлов, как безумный, вдоль и поперек бродил по коридору. Непрерывный стон жены разносился по всему дому. Уже около трех часов длились роды. Каждый стон любимой, словно нож, ранил его сердце. Граф боялся, что его поставят перед выбором: мать или ребенок! Даже не задумываясь, он выберет Викторию, но ребенка ему тоже не хотелось терять. Он знал, что родится сын, чувствовал сердцем.

В спальне, мешая друг другу, суетились Наташка и повивальная бабка. Виктория, обливаясь потом, корчилась, издавала хриплые вопли. Она впивалась пальцами в кровать, комкала простыню, терпела настоящую пытку. Красивые губы распухли от постоянных укусов, болезненная гримаса не покидала лицо.

– Потерпи, родимая. Даст Бог, все минет. Как же она мучается, бедняжка! Давно уже я не принимала такие роды. Ей Богу, лет двадцать, – бормотала семидесятилетняя старуха, вся в морщинах, с небольшим горбом на спине.

– Смотри, бабуля, идет! Идет на свет Божий дитя.

– Твоя правда, дочка. Тужьтесь, барыня, тужьтесь. Еще немножко, еще. Хорошо! Молодец! Умница!

Услышав первый крик младенца, граф Валентин Орлов тут же ворвался в спальню. Наташка держала на руках крупного ребенка со сморщенным личиком. Плач не прекращался.

– Кто?! – взволнованно спросил граф. Но в ответе уже не нуждался. По известным всем признакам он определил пол ребенка.

– Сыночек, миленький, какой же ты хорошенький! – ласково приговаривал Орлов, бережно беря ребенка на руки. – Хвала Богу, ты живой и здоровый. Господи, спасибо тебе, сегодня свершилось чудо – у меня на руках плод моей любви и моего греха. Он посмотрел на обессиленную жену с любовью и нежностью. На ее измученном болью лице сияла гордая улыбка. Сердца обоих родителей были полны радости. Виктория лежала на постели среди простыней с кровяными пятнами. Темно-багровые сгустки последа и комки марли еще не успели убрать. Но все это позади. Впереди их ждет счастье. Они искренне верили в это.

Граф Орлов отдал ребенка Наташке и бросился к жене. Стоя на коленях, он осыпал поцелуями намокшие пряди волос любимой, ее лоб, щеки, губы, шею и даже грудь.

– Родная моя, спасибо тебе, – шептал он. – Ты сделала меня самым счастливым человеком на Земле. У меня есть только ты и сын и больше никого в целом мире. Потеря одного из вас – равносильна самоубийству.

Старуха с Наташкой вынесли ребенка из спальни.

– Любимый, я так счастлива. Все мучения позади. Я стала матерью. А ты придумал имя для нашего сына? – холодный лед внизу живота немного отрезвлял Викторию.

– Боже мой! Я даже и не думал об этом, все волновался. Мы назовем его так, как ты пожелаешь.

– Хорошо, назовем его Алексеем.

– В переводе с греческого это имя означает «защитник». С этого дня мы будем иметь с тобой надежного защитника. Пусть Бог хранит его! Аминь.

– Значит, сегодня 4 октября 1894 года в городе Москве родился граф Алексей Валентинович Орлов, – торжественно произнесла Виктория и рассмеялась.

– А теперь тебе надо уснуть. Отдых – сейчас самое лучшее лекарство.

Граф нежно поцеловал ее в губы и удалился.

х х х

На следующий день рано утром граф Валентин Орлов отправился к известному доктору Захарьину, но, увы, тот давно уехал из Москвы в связи с болезнью императора. Валентину посоветовали обратиться к молодому доктору Игнатьеву, ученику Захарьина. Графу Орлову ничего другого не оставалось, как последовать совету. В тот же день молодой врач осмотрел графиню Орлову и малыша, признаков для беспокойства не обнаружив.

Прошло еще три дня. Вечером Виктория, полулежа в постели, кормила грудью младенца. Граф Орлов, удобно расположившись в кресле, с упоением наблюдал за этой трогательной сценой. Малыш с удовольствием сосал материнскую грудь. Граф невольно бросал взгляд то на картину Рафаэля, то на Викторию. Ему казалось, будто сама Сикстинская мадонна сошла с картины, чтобы накормить его любимого сыночка. Валентин Григорьевич понимал, что слишком счастлив, и в глубине души боялся, что оно может скоро закончиться.

– Дорогой, я совсем забыла. Мои родители и братья очень переживают. Весть о рождении внука и племянника привела бы их в восторг.

– Да, любимая. Завтра утром непременно отправлю срочные телеграммы в Петербург, Киев и на Урал. Малышу пора спать, и тебе тоже. Милая, ты такая бледная! Может, тебя что-то беспокоит? – с тревогой спросил граф.

– Нет, только слабость. Я чувствую себя такой слабой, что не могу встать с постели. Это, наверно, последствие родов.

– Будем надеяться, моя богиня.

Он положил ребенка в колыбель, пожелал спокойной ночи жене и вышел.

х х х

Через день у Виктории поднялась температура. Слабость не проходила. Граф вызвал молодого Игнатьева, но тот не смог определить причину недомогания. Доктор посоветовал графу Орлову немедленно найти для сына кормилицу, у Виктории пропало молоко. 11 октября в доме Орловых состоялся консилиум. Возглавлял его пожилой врач Козырев, только что приехавший в Москву после похорон матери. Тщательно осмотрев больную, он поставил страшный диагноз – заражение крови. Шансов на выздоровление было очень мало. Болезнь прогрессировала. Причина ее заключалась в следующем: по невнимательности повитухи небольшой слой плаценты (детского места) остался в теле матери. К тому же, молодой врач по своей неопытности не провел тщательного осмотра пациентки. И теперь ставился вопрос о том, чтобы лишить Игнатьева права частной практики. По предположению доктора Козырева, кризис должен был наступить 14 октября. Все ожидали этого дня одновременно со страхом и надеждой.

И этот день настал. Граф Орлов сидел на кровати в спальне супруги. Он держал почти прозрачную горящую руку Виктории в своей и с надеждой и болью смотрел на жену. Виктория бредила. Все эти дни жар мучил ее. Красивое лицо графини Орловой сильно осунулось, тронутое печалью смерти. Пышное тело будто высохло. Глаза, впалые, обведенные синими кругами, были закрыты. Можно было подумать, что она умерла, если бы ее уста не шептали беззвучным голосом слова:

– Сыночек, мой, Алеша. Сыночек, Алеша. Любимый, мой, Валентин, где ты? Я люблю тебя, не уходи.

Дни и ночи граф Орлов проводил у изголовья жены. Ему казалось, что он спит и видит ночной кошмар и вот-вот он должен проснуться, тогда все исчезнет. Но, увы, все что происходило – была ужасная действительность. Граф Орлов жил между проблесками надежды и порывами немого отчаяния. Он не мог поверить в то, что очень скоро может потерять Викторию, самое дорогое в жизни, свою путеводную звезду, озарившую на краткий миг его тусклую бес­цветную жизнь. При мысли о смерти жены его рассудок застилался туманом, стон раздирал ему грудь.

«Как я смогу жить без нее? Без ее любящего взгляда, без ее нежных рук, без любимого тела»?! – спрашивал себя Валентин. Душевная боль не уходила, а росла с каждой минутой. «Говорят: надежда умирает последней, но я ее уже теряю. Сейчас восемь часов вечера, а Виктория еще не пришла в себя. Силы оставляют меня, нервы на пределе, еще немного, и я не выдержу, – думал граф Орлов, сдерживая рыдания. – Если она увидит меня в слезах, то все поймет. Нет, мне нужно собрать все свои силы и держаться. Я не позволю ей умереть». Он нежно гладил рукой волосы Виктории. Неожиданно она открыла глаза и печально посмотрела на него. Светлый луч надежды вновь закрался в его измученную душу.

– Любимый, мне страшно. Я боюсь. Я чувствую смерть, но не хочу умирать. Мне только восемнадцать, – голос Виктории дрожал. – Я хочу жить, очень хочу. Пойми, Валентин, наступит завтра, а меня уже не будет. Мир останется прежним. Он вечен и никогда не исчезнет. А моя жизнь в этом огромном мире, словно маленькая песчинка в пустыне, – горькие слезы лились из ее глаз. Она говорила навзрыд, крепко сжимая руку супругу. – Пойми, любимый, я никогда больше не увижу солнца, неба, деревьев, не услышу пения птиц, плеск волн.

– Не говори так, милая. Твои слова разрывают мне душу. Ты будешь жить, верь в это, – пытался успокоить ее граф, но Виктория не слушала. У нее началась истерика. Размахивая руками, Виктория судорожно кричала:

– Мое тело положат в гроб, закроют крышкой, и я сгнию в сырой холодной земле. А через сто лет от моей могилы не останется и следа. Боже, зачем я родилась? Лучше бы меня никогда и не было на Земле. Кто не рожден, тот гнить не может.

– Виктория, Виктория! Я люблю тебя!

Граф Орлов крепко обнял жену, положил ее голову себе на грудь. Виктория немного успокоилась, посмотрела мужу в глаза, погладила его волосы и воскликнула:

– Бог мой! Твои виски стали белыми, как снег! Какая же я эгоистка! Думаю только о себе, а о тебе совсем забыла. И даже не вспомнила о сыне. Ты так страдаешь, твое лицо измучили бессонные ночи. Ты любишь меня, а я думаю о себе. Прости, прости за эти седины. Скоро я обрету покой в ином мире, где не будет тебя.

Виктория провела мертвенно-бледной рукой по его высокому лбу, глазам, щекам, губам.

– Какой ужас! Я только сейчас поняла, что не увижу больше тебя, твоего нежного взгляда, не прикоснусь к твоей широкой груди, не услышу запаха твоих волос, не почувствую сладостного вкуса твоих губ. Родной мой, поцелуй меня крепко-крепко, – тяжело дыша, говорила Виктория. Граф с радостью исполнил ее желание. Виктория трепетала.

– Валентин, ложись со мной рядом. Мне осталось очень мало времени на грешной Земле. Я это чувствую, не знаю, сколько часов мне еще осталось, но конец мой близок. Любимый, я хочу, чтобы в последнюю мою ночь ты лежал рядом со мной и ласкал меня, согревал своим телом. Меня морозит, прошу останься. Внутри у меня все болит, но это неважно, главное, чтобы ты был рядом, – возбужденно шептала графиня Орлова, пытаясь снять с супруга рубашку.

– Постой, любимая. Если ты очень хочешь, я приду попозже, ближе  к полночи. Любое твое желание для меня закон.

– Хорошо, я слаба, но сейчас, мне кажется, силы вернулись ко мне. И я не хочу терять возможность провести последнюю ночь в твоих объятиях, прощальную, – она горько усмехнулась. – Приходи, поскорей. Я буду ждать тебя, пока силы не покинули меня.

х х х

Граф Орлов сидел в своей комнате и нервно стучал пальцами по столу. Часы на стене пробили десять вечера. Валентин Григорьевич понимал, что кризис уже наступил, но что будет дальше – не знал. Надежда не покидала его. Он, как маленький мальчик, надеялся на чудо. Ему казалось, будто доктор Козырев взмахнет волшебной палочкой, и Виктория, сияющая красотой и здоровьем, сейчас зайдет в его комнату. Дверь действительно открылась, но в комнату вошел седой человек высокого роста, с двумя глубокими морщинами на лбу, прямым носом и печальным лицом. Это был доктор Козырев.

Граф Орлов бросился к нему с вопросами:

– Как она?! Будет жить?! Скажите! Да, не молчите, вы! Умоляю!

– Мужайтесь, ваше сиятельство. На все воля Бога. И нам, смертным, не судить об этом. Он забирает ее к себе. Там ее ждет вечный покой, ни печали, ни воздыхания. Медицина бессильна. Я не в силах ничем ей помочь. Вашей жене остались считанные часы. Примите мои искренние соболезнования, – доктор сочувственно пожал дрожащую руку графу Орлову.

Каждое слово лекаря, словно нож, вонзалось в сердце Валентина. Комок слез подкатывал к горлу.

– Нет, не верю! Ни одному слову! Это ложь! Она будет жить! Слышите?! Только что она говорила со мной, силы вернулись к ней. Виктория сама мне об этом сказала, – в порыве отчаяния кричал граф.

– Поймите, она сейчас похожа на свечу, которая вспыхивает на мгновенье ярким светом, чтобы потом погаснуть навсегда. И пока еще огонь горит в ее сердце, вы можете исполнить ее просьбу. Это ничего не изменит, но ей будет легче с вами. Я сам позабочусь о священнике. Грешная душа не должна уйти без покаяния. Надо дать телеграмму ее родным.

– Оставьте, прошу вас, оставьте меня одного, – просил граф Орлов. Доктор смахнул покатившуюся по лицу слезу и вышел.

Граф Валентин Орлов сидел, безмолвно смотря в одну точку. Всякая надежда умерла и весь мир прекратил для него существование. За окном бушевала буря, большие капли дождя с грохотом падали на подоконник, но граф Орлов ничего не замечал. Пустота… Он ощущал сплошную пустоту. В эти минуты он даже не вспоминал о своем сыне. Жизнь утратила для него смысл. Зачем жить без Виктории, без ее пленительной улыбки, без ее чудного голоса? Зачем? Слезы душили его, но он не плакал. Боль, одна только боль в его сердце. Граф Орлов открыл верхний ящик стола, достал оттуда прямоугольную коробку, похожую на футляр, положил ее на стол, открыл и долго-долго смотрел на лежащий там новейший револьвер системы Нагана. «Вот оно – избавление от всех мук. Секунда – и конец страданиям. И в Божьем царстве навсегда сольются наши пламенные души, – и граф усмехнулся. – Боже, нет! Не сейчас! Я не могу не исполнить ее последнее желание», – так думал Валентин Орлов. Он встал и твердым шагом направился в спальню супруги.

х х х

По выражению лица мужа Виктория все поняла, хотя догадывалась об этом. Интуиция не подвела. Но сейчас Виктория не думала о смерти, она хотела проститься с мужем по-своему, чтобы он запомнил эту ночь на всю жизнь, со всеми мелочами и подробностями. Часы только что пробили полночь. Впереди целая ночь. Виктория надеялась, что судьба смилуется над ней и подарит эту ночь. Ночь любви без полного слияния, ночь чистой любви без греха. Виктория умрет, а любовь останется. Любовь будет жить в сердце мужа. Виктория искренне верила в это.

Температура немного упала, и появилась сила, только на сколько ее хватит, Виктория не знала.

– Иди ко мне, любимый! Не стой. Мое тело соскучилось по твоей ласке. Я знаю, что сейчас некрасива, и тело совсем другое, но прошу тебя: согрей меня своим теплом, сделай меня счастливой в последний раз, – звала Виктория своего мужа. Он крепко обнял ее, и долго-долго два любящих сердца бились одно возле другого. С безумной страстью Валентин целовал ее иссохшие губы, маленькую грудь, тонкую шею. Никогда он еще так не любил жену, как сейчас, в эти роковые минуты, никогда так жадно не ласкал ее тело, утратившее былое очарование. Возбуждение достигло своего пика. Никогда еще их чувства и ощущения не были такими обостренными. Два безумца, доведенные до отчаяния злой судьбой, с жадностью наслаждались близостью друг друга. Сейчас их счастье достигло предела, а любовь не достигнет никогда. Они еще вместе. Она еще жива, дышит, улыбается, а завтра все изменится. Она превратится в холодную статую. Ее материальная оболочка, бездыханное тело останется на Земле, а душа вознесется на небо. Виктория, горько улыбаясь, шептала:

Казалось, счастью нет предела,
Казалось, счастью нет конца.
И вдруг исчезло все бесследно,
Как будто в пропасть, в никуда.

Гениально, Валентин. Я даже на смертном одре сочиняю стихи, – хотела пошутить Виктория, но расплакалась. Слезы застилали глаза. – Прости, я все испортила, все-таки не выдержала. Нервы сдали. Голова опять кружится и становится тяжелой, как свинец. Уже светает, а дождь все не кончается. Я так хотела увидеть восход солнца в последний раз, но, увы, не судьба. Любимый, помни меня и никогда не забывай. Я буду вечно жить в твоем сердце, надеюсь, а потом в Божьем царстве навсегда сольются наши пламенные души. И воспитай нашего сына, – дыхание Виктории стало прерывистым. – достойным человеком, с любящим сердцем и доброй душой. И пусть этот медальон, который ты носишь на груди, станет его талисманом. В трудную минуту Алеша откроет его, увидит мой образ и ему станет легче. Я буду его ангелом-хранителем. Сыночек мой, Алеша, – она еще что-то хотела сказать, но не успела. Виктория лишилась чувств.

– Виктория, Виктория, не умирай! Любовь моя, не оставляй меня! – граф тряс тело жены, но безрезультатно. Чрезмерные волнения и болезнь сломили ее. Она была еще жива, но уже таяла на глазах. Граф Орлов побежал за доктором. Спустя несколько минут доктор Козырев осмотрел больную и заверил, что время еще есть. Только придет ли графиня Орлова в сознание до смерти или нет – он не знает. Священник находился в комнате для гостей. А дождь не стихал, лил, как из ведра.

Стоило Виктории открыть глаза, как она еле слышным голосом велела принести к ней сыночка. Молодая кормилица Катерина, с пышными формами и длинной тугой косой до пояса, без замедления выполнила просьбу хозяйки. Маленький Алеша безмятежно спал в своей колыбели. Катерина бережно положила ребенка рядом с матерью и удалилась. Граф Орлов оставался в комнате.

Виктория с нежностью и восхищением смотрела на сына, он улыбался во сне, не ведая, что через несколько часов или даже минут потеряет самого дорогого человека – родную мать. Графиня Орлова с трепетом поцеловала младенца в лоб и подумала: «Боже мой! Всего лишь одиннадцать дней мы делили с тобой эту землю. Совсем скоро я умру, и ты останешься один без материнской ласки и заботы, тебе всегда будет не хватать нежности и тепла материнского сердца. Ты будешь расти год за годом, а меня не будет с тобой. Я не увижу твоей жены, не смогу нянчить внуков. Да, я не буду знать старости. Седина не тронет моих волос, глубокие морщины не избороздят лицо, не вырастет горб на спине и не будут парализованы руки или ноги. Меня не будет мучить подагра, и я не выживу из ума. Только в этом я вижу преимущество умереть молодой, – слезы ручьем лились из ее глаз. – Господи! Да о чем я вообще думаю перед покаянием?! Господи, почему ты не дал мне возможности прожить еще хотя бы один год. Я так мечтала услышать первое слово своего малыша. Увы, ласкающее слух каждой матери, это прекрасное слово «мама» никогда не слетит с уст моего сынули. О! Я не хочу, чтобы у него была мачеха. Пусть пройдет пять, десять лет, но я не желаю, чтобы мое место заняла другая женщина, даже если она будет самой лучшей женой и мачехой в мире! Нет! Не позволю! Моя душа никогда не обретет покоя, если я не буду твердо уверена в том, что граф Валентин Орлов никогда больше не женится. Я ревную. Да, я ревную его даже на краю могилы. Мне тяжело представить, что в его сердце со временем может появиться любовь к другой женщине. Валентину сейчас тридцать семь. Он мужчина в расцвете сил, скоро он забудет меня и найдет другую. Я понимаю, что он имеет право на счастье. Но так я могу рассуждать только о постороннем человеке, взвешивать все «за» и «против» и делать правильные с точки зрения нравственности умозаключения. А на самом деле я настоящая эгоистка, последняя дрянь и ничтожество. Я не способна сказать: «Дай вам Бог любимым быть другой». Эти слова не для меня. Нет! Я не способна на самопожертвование. Я люблю Валентина страстно. Эта любовь испепеляет меня, сводит с ума. Я скорее бы убила его, только бы остаться единственной любимой женщиной в его жизни. Какая слабость! Не могу даже голову оторвать от подушки, нет сил вымолвить слово. Наверно, пришла пора покаяния».

– Милый, позови скорее батюшку. Что-то мне совсем худо, – полушепотом сказала Виктория.

х х х

– После общения с отцом Сергием душа моя немного успокоилась, и я хотела бы, чтобы ты исполнил последнюю мою волю. Это очень серьезно. Валентин, я в здравом уме, прошу от тебя невозможное, но такой уж у меня характер. Покаявшись в своих грехах, я вновь грешу.

– Любимая, я слушаю. Говори, проси о чем хочешь.

– Хорошо, я скажу, – пот выступил на лице Виктории. Она с тревогой и страхом посмотрела в глаза мужу.

– Дорогой, я не хочу, чтобы у нашего сына была мачеха. Умоляю тебя, не женись! – нервная дрожь пробежала по ее телу. – Если бы я могла, встала бы на колени перед тобой, но сил нет. Да, я понимаю, ты еще молод. Тебе нужна будет женщина. Я понимаю и не противлюсь. Ты всегда сможешь удовлетворить свое желание, утолить голод тела, только не сердца. Я не вынесу этого никогда. Моя душа будет гореть в аду от ревности. Любовь на одну ночь – не больше. И пусть каждый раз это будет другая. Умоляю, не позволяй, чтобы в твое сердце закралась любовь к другой женщине, тем более, из высшего света. Это безумное желание с моей стороны, но, надеюсь, ради нашей любви ты исполнишь его, – голова умирающей сжималась, словно в тисках. Искорка жизни стремительно угасала в обескровленном теле.

– Виктория, я все понял и не забуду тебя никогда. Ты будешь жить в моем сердце, пока не сольются наши пламенные души. Верь мне, верь! Твоя последняя воля будет исполнена. Наш сын Алексей вырастет достойным человеком. Образ матери всегда будет с ним. Любимая, не оставляй меня! Не уходи! – граф Орлов бросился к жене, сжал ее в объятиях.

– Боже мой! Смерть уже пришла, настал мой конец, – задыхаясь, говорила Виктория. – Я обманула и тебя, и себя. Я боюсь смерти. Нет, нет я не хочу умирать молодой! Разве можно с этим смириться?! Мне страшно! – слезы беззвучно катились по ее лицу. Началась истерика. Виктория судорожно хватала руки мужа, пытаясь спрятаться от смерти, но, увы, от нее не уйти. Она настигнет свою жертву везде и всегда. – Спаси меня! Спаси! Любимый, я хочу быть с тобой! – Виктория стала еще бледнее, черты ее некогда красивого лица заострялись прямо на глазах.

– Душа моя, я люблю тебя! Любимая! – кричал в отчаянии граф. Усилием воли Виктория еще выдавила последние в своей жизни слова:

– Счастье мое…

Они прозвучали совсем тихо, как вздох. И этот вздох стал последним. Ее глаза закрылись навсегда, душа покинула измученное тело.

– Виктория, Виктория!!! – воскликнул граф Орлов, пытаясь приподнять жену. Его трясло, как в лихорадке, и он не мог справиться с этой дрожью. С ужасом глядя на бездыханное тело любимой, граф Орлов понял, что вместе с ее смертью надежда на счастье исчезла навсегда.

– Нет! Нет! – закричал граф, как сумасшедший, заломив руки. – Нет! Не верю! Нет! Проклятый дождь! Она даже не увидела солнца перед смертью! Господи, почему ты так жесток?! Я не верю больше в тебя! Ты жесток, хуже дьявола, ты сатана, а не Бог! Ты забрал ее душу, которую я любил без памяти, а оставил мне тело, которое закоченеет через несколько часов, покроется пятнами и сгниет в сырой земле. В глубине души я все время надеялся на чудо. Да, до последней минуты я взывал к твоему милосердию, но тщетно. Зачем мне ее тело без души?! Зачем?! Я любил ее душу, сердце, каждый взгляд, каждое движение, каждый вздох. Я боготворил ее, можно сказать, молился на нее. Виктория была моей богиней, моей звездой и душой. Теперь у меня нет души. Она умерла сейчас и никогда не воскреснет.

Граф Орлов, словно в безумии, целовал волосы жены, еще теплое лицо и тело. Но, увы, оно не содрогалось, как прежде, от прикосновения его горячих губ. Очень бледное тело Виктории напоминало восковую фигуру.

Валентин Григорьевич упал на колени перед телом жены и долго-долго беззвучно плакал. Затем в приступе гнева и отчаяния начал бить кулаками по кровати. После этого искусал до крови руки, но ничего не помогало. Боль и тоска не прошли. Доктор Козырев с отцом Сергием силой увели графа из спальни жены и уложили в кровать, чтобы он немного отдохнул, но граф Орлов не спал всю ночь. Мысль о самоубийстве преследовала его.

На следующий день, 16 октября 1894 года, граф Валентин Орлов, словно призрак из мистических романов, бродил по дому. Можно было подумать, что он сошел с ума. Отсутствующий взгляд, блестящие глаза, мертвенно-бледное лицо стали причиной беспо­койства его друзей. Почти весь высший свет Москвы пришел в дом Орловых выразить свои соболезнования. Друзья графа искренне сожалели о случившемся. Они хотели поддержать его, успокоить, утешить. Но все усилия потерпели полное фиаско. Граф оставался безучастным, он замкнулся в себе и не замечал, что происходит вокруг. Временами впадал в забытье и не отвечал на вопросы. Ничего не ел и не спал. Нервная система его была истощена до предела. Казалось, вот-вот – и он взорвется, вспыхнет, как огонь, и погаснет навсегда.

Горе, безутешное горе царило в доме Орловых. Среди присут­ствующих было немало тех, кто больше года назад здесь в торжественной обстановке поздравлял графиню Викторию с ее семнадцатилетием. Многие, глядя на лестницу, невольно вспоминали, как еще прошлой осенью счастливая супружеская пара спускалась по ней к гостям. И слезы горькие слезы наполняли их глаза. Сердце начинало щемить от тоски и печали. Какой прекрасной и юной была Виктория! Такой очаровательной хозяйкой и собеседницей. Тогда, на дне рождения, многие завидовали графу Орлову, а теперь они не могли пожелать такого даже своему врагу.

Так уж устроены люди. Они не могут без зависти созерцать счастье другого, зато в беде и горе всегда придут на помощь. Главный порок человека заключается в том, что счастье других не дает ему спать по ночам, а вот горе соседа он забывает быстро.

Около часа дня приехали родители покойной вместе с ее старшим братом Юрием и его невестой Верой. Граф Сеславин еле держался на ногах, сломленный горем. Графиня, бледная, как смерть, постарела лет на десять, боль материнского сердца лишила ее последних сил. Страдалица-мать оросила своими слезами всю дорогу от Петербурга до Москвы. Граф Юрий Иванович не плакал, только губы немного дрожали. Глубокая скорбь жила в его легкоранимом сердце. Вера при виде гроба едва не потеряла сознание. Горе жениха стало ее горем.

х х х

И холодные, мертвые руки
Так безумно, так страстно лобзал…
Всеволод Крестовский

Ночью граф Орлов впервые подошел к гробу жены. В спальне горело множество восковых свечей, священник непрерывно читал молитвы, а среди этого блеска, утопая в цветах, лежала в вечном доме его любимая. Смерть наложила на ее лицо роковую печать. От былой красоты не осталось и тени. Виктория была одета в белое платье, подаренное супругом, и напоминала таинственную белую розу. Граф прикоснулся к ее руке и тут же отстранился. Холод смерти обжег его руку, будто раскаленное железо. Холодное застывшее тело не излучало тепла и нежности. Он потерял ее навсегда. Всю ночь Валентин не отводил глаз от Виктории, любуясь белизной любимого лица. Но оно не могло уже подарить ему улыбку и пленить взглядом. Граф Орлов любил свою жену мертвую с такой же силой, как и живую!

«Все кончено. Счастье покинуло нас. Впереди долгие годы тоски и одиночества, печали и скорби. Как же ты тогда сказала, Виктория, о счастье? И так верно, так точно! В нашу последнюю ночь ты сказала роковые слова о нашей судьбе. Да, о нашей, а не о своей. Твоя судьба – моя судьба. Твоя душа – моя душа. Вот, наконец, я вспомнил эти слова, произнесенные в порыве любви и отчаяния. Сам Бог вложил их в твои уста.

Казалось, счастью нет предела,
Казалось, счастью нет конца…

Ты права, Виктория. Наше счастье исчезло, мы потеряли его. Но любовь, моя любовь к тебе будет жить вечно! Пока я живу, пока вдыхаю полной грудью этот воздух, пока любуюсь солнцем и ночным небом. Но и тогда, когда мои глаза закроются навеки, я свято верю, что в Божьем царстве… Завтра день твоего погребения. Нет, вернее сказать, нашего. Мое тело живет, а душа мертва. В сердце моем неизлечимая рана, которую можно будет вылечить в день моей смерти. Ах! Зачем мне жить без тебя?! Зачем?!» – рассуждал Орлов. Он нежно поцеловал покойную в губы, и запах смерти остался на его губах. «Боже мой! Завтра ты навеки останешься лежать в сырой холодной земле. Крышку гроба заколотят, и я уже никогда не увижу твоего лица. Сохранится только память. Ах, любимая», – граф тяжело вздохнул, упал на колени перед гробом и горько рыдал до самого утра. Утешения отца Сергия доносились до его слуха, словно сквозь сон. Сейчас граф Орлов желал себе смерти. Смерти, которая должна была избавить его от мук, смерти, которая дарила прекрасное забытье.

х х х

Ах, как ужасно быть живым,
Полуразрушась над могилой!
А. Полежаев

17 октября 1894 года на Новодевичьем кладбище собралось большое количество народа, чтобы провести в последний путь молодую графиню Виктория Ивановну Орлову, урожденную Сеславину. Весь цвет московского общества присутствовал на похоронах. Было пасмурно. Все небо, словно ковром, было застелено темными тучами. Холодный ветер резко дул в лицо. То тут, то там раздавался вороний крик. Большие черные вороны украшали надгробия усопших. Здесь, в этом царстве мертвых, найдет свой последний приют и тело Виктории. Как это ужасно и печально!

В воздухе пахло дождем. Все женщины были одеты в траурные наряды, мужчины – в черных плащах. Сразу за гробом Виктории шел граф Орлов. Его вели под руки Александр Столетов и старый граф Шувалов. Волосы Валентина Григорьевича были белее снега. Страшное горе оставило свой след навсегда. Затем шли родители усопшей. Граф Иван Васильевич, 55 лет отроду, выглядел дряхлым старцем, просящим милостыню под церковью. Смерть единственной дочери подкосила его здоровье. Слезы градом лились из его маленьких опухших глаз. Елена Александровна, 50-летняя женщина, еще не утратившая былой красоты, крепко сжимала руку своего супруга. Даже сейчас, провожая любимицу-дочь к месту ее погребения, графиня Сеславина ни на минуту не забывала о слабом здоровье своего мужа. Смертельная бледность на опухшем от слез лице графини Елены Александровны служила явным доказательством ее невыноси­мых страданий. Материнское горе ни с чем не сравнить. В душе она надеялась, что зять поручит ей воспитание внука. Эта мысль придавала ей так нужные всем в данный момент силы. Вслед за родителями шли Юрий с Верой. Юрий, на целую голову был выше своей среднего роста невесты. Он был хорошо сложен: стройная фигура, широкие плечи. Не красавец, обычной наружности. С овальным лицом, высоким, даже очень высоким лбом, черными прямыми волосами, длинными, но не густыми черными бровями. Не большие и не маленькие темно-карие глаза. Длинный, но не заостренный нос. Средний рот с толстыми губами, признаком доброжелательности. Граф Юрий был на восемь лет старше своей любимой сестры Виктории. Он вспоминал как в детстве они втроем любили играть в шарады, горелки, бегать по парку, а в домашнем театре ставили «Ромео и Джульетту». Виктория имела талант актрисы. Она так трогательно и естественно изображала любовь к Ромео. Юрий очень любил сестру и не мог понять, почему Господь так рано призвал к себе ее чистую, как у ангела, душу.

Закончив в прошлом году Петербургский университет, граф Юрий Сеславин уже около года практиковал в частной клинике в Киеве. Профессия хирурга сложная, но интересная. Работа полностью поглощала его. Дарить счастье людям, возвращать полумертвых к жизни, оказывать экстренную медицинскую помощь – это и есть служба Отечеству. Его долг – спасать жизни людей. В Петербурге он встретил девушку своей мечты Веру Ильиничну Руденко. Это было три года назад. Девушка находилась в самом расцвете, да и сейчас, в двадцать четыре года, привлекала внимание галантных кавалеров. Внучка разорившегося помещика и дочь сельского врача училась на Бестужевских женских курсах, чтобы стать учительницей. Но внезап­ная смерть, в начале 1893 года, ее матери Татьяны Тимофеевны прервала учебу и заставила вернуться домой на Украину. Красивые голубые глаза, длинные темные волосы, пухленькие щечки невесты стали причиной переезда графа Юрия Сеславина в Киев. В ноябре 1894 года они должны были обвенчаться, но, увы, скоропостижная смерть сестры жениха расстроила их свадьбу. Теперь придется ждать еще целый год. Но чем больше препятствий на пути е цели, тем больше получаешь удовольствия при ее достижении.

Так, скрепя сердце, все и пришли к месту вечного покоя графини Виктории Орловой. Молодой поэт Вячеслав Иванов прочел написанную им вчера эпитафию. Затем выступил князь Трубецкой, близкий друг графа Орлова, заставив прослезиться даже мужчин. Бывшей вдове княгине Варваре Олениной, ныне графине Уваровой стало дурно. Ее сразу увели  супруг вместе с братом. Перед тем, как положить гроб в сырую землю, супруг покойной должен был что-то сказать. Граф Орлов посмотрел на всех невидящим взглядом и возбужденно обратился к собравшимся:

Моя любовь ушла на небо,
А я остался на земле.
Ах, почему все так несправедливо,
Ответьте мне, прошу ответьте мне.

Глаза его сверкали, взгляд блуждал, голос становился все громче и громче. Все молчали, потупив глаза. Никто не осмеливался посмотреть в его глаза, полные тоски и отчаяния.

Молчите…
Нечего сказать,
Никто не знает, в чем причина,
Что кто-то остается на земле,
А кто-то в прах уж превратился, –

продолжал граф Орлов, кусая губы до крови. Он припал к гробу головой, обхватил его руками и не хотел отпускать. Только с помощью силы Валентина удалось оторвать от гроба.

Неожиданно в толпе граф увидел доктора Игнатьева, лицо Орлова преобразилось, глаза метали молнии, неописуемый гнев охватил его. Указывая пальцем на Игнатьева, граф Орлов в бешенстве закричал: «Убийца! Это ты убил мою жену. Я убью тебя. Убийца!!! Будь ты проклят!» Граф Орлов хотел догнать молодого доктора, но Столетов и князь Трубецкой удержали его, дабы предотвратить скандал. Игнатьев скрылся.

Через три дня горе-доктор застрелился. Смерть юной пациентки потрясла его, совесть замучила и не давала покоя ни на минуту. Его халатность, простая невнимательность стоили жизни молодой и чудесной матери. Игнатьев лишил жизни не только Викторию, он забрал счастье у ее сына, супруга и родителей. Злополучный доктор считал, что самоубийство искупит его вину. Один лишь Бог ему судья. Ибо известно: «Не судите, да не судимы будете».

Когда гроб был опущен в могилу и засыпан землей, граф Орлов долго-долго лежал, распростершись на свежей могиле. Ни мольбы, ни просьбы, ни уговоры друзей и родственников не могли заставить его уйти. Он хотел остаться один на один со своим горем. Пошел дождь. Сначала маленький, потом ливень. Граф Орлов не замечал изменений в природе, мысли его были далеко. Он гладил рукой небольшой мокрый холм земли и, словно в бреду, шептал: «Любимая! Любовь моя! Виктория!»

Поздно вечером весь в грязи, промокший насквозь, Валентин Орлов вернулся с кладбища и сразу пошел в свой кабинет. В доме все спали, сломленные усталостью и горем. Только Катерина с Еленой Александровной по очереди оберегали сон малыша. Сегодня он был беспокойный и нервный, долго плакал и не мог уснуть. Как будто понимал, что потерял самое дорогое существо на свете.

Словно погруженный в полусон, граф Орлов закрыл за собой на ключ дверь, достал револьвер, зарядил его одной пулей, прочитал «Отче наш», перекрестился, вспомнил образ жены и без страха нажал на курок… Увы, выстрела не последовало. Осечка! Словно в тумане, граф начал заново заряжать револьвер, снова приставил его к виску. Вдруг громкий плач маленького сынишки вернул Орлова к действительности. Он понял, что должен жить ради ребенка. Его долг воспитать благородного верноподданного своей страны, готового отдать свою жизнь за Родину, за Россию! Было бы преступлением отставить сына круглым сиротой. Образ Виктории будет вечно жить в его сердце. И никогда ни одна женщина не займет ее места. Он поклялся перед Богом оставшуюся жизнь полностью посвятить воспитанию дорогого сына Алексея.

Вскоре траур охватил всю Россию. Скорбь народа была всеобща. В 22 часа 15 минут пополудни 20 октября 1894 года праведная душа Императора Александра ІІІ обрела вечный покой. Он скончался на 50-м году жизни. Император умер естественной смертью. Довольно редкий случай в династии Романовых! Вспомнить хотя бы Петра ІІІ, Павла І и Александра ІІ. После кончины Императора Александра ІІІ на Всероссийский Престол вступил Государь Император Николай ІІ[18], начавший свое правление с кровопролития. В канун коронации 18 мая 1895 года на Ходынском поле полегли тысячи несчастных в результате давки. Кое-кто из царской свиты сказал: «Ходынкой началось – ходынкой и кончится!» Этой фразе суждено было стать исторической.

x x x

В первую неделю после похорон жены граф Орлов держался мужественно, не раскисал. Он взял себя в руки. Почти все время проводил с сыном. Пытался не думать о Виктории, но не удавалось. Во время поминального обеда на девятый день граф сорвался. Нервы не выдержали такого сильного перенапряжения и переутомления. Тоска…Смертная тоска овладела им, обуяла его. В его душе не осталось места ни для каких других чувств. Каждый день он ходил на могилу жены и приходил поздно вечером. Граф Валентин Орлов ушел с флота. Его теща, графиня Елена Александровна, осталась жить в Москве в доме зятя. Она практически стала хозяйкой в доме Орловых и занималась воспитанием внука. В то время, как граф Орлов думал только о своей тоске, одиночество души угнетало его. Все силы его тела и души, все светлые мысли и надежды, стремления и мечты исчезли в день смерти супруги. Валентин Григорьевич стал угрюмым и медлительным, потерял сон и аппетит. Так прошли осень 1894 года, зима и март 1895 года. И только в апреле граф стал бодрее, взгляд – живее. Валентин Орлов вернулся к жизни. Только печаль и тоска не исчезли в его глазах, они остались там до самой его смерти. В мае он стал директором департамента полиции Москвы. Виктория продолжала ему сниться каждую ночь, он звал ее во сне, обнимал подушку и просыпался глубокой ночью в холодной постели, и уже не мог уснуть до утра, вспоминая образ любимой. Раз в неделю граф Орлов возлагал большой букет алых роз на могилу жены и долго-долго плакал. Затем возвращался домой и занимался делами (которые всегда существуют у тех, кто еще дышит и видит небо над головой). Свое одиночество Валентин пытался скрасить общением с сыном Алешей.

Летом 1895 года графиня Елена Александровна вернулась в Петербург к больному супругу. Каждый год дедушка и бабушка навещали любимого внука. Так продолжалось до 1901 года. Вскоре на 62-м году жизни скончался граф Иван Васильевич Сеславин, оставив после себя безутешную вдову и довольно солидное состояние. Незадолго до его смерти графа Сеславина навестили сын Иван с невесткой Ольгой и внуками Сергеем и Натальей. Но больше всех дедушка любил своего старшего внука Алешу, сына единственной и горячо любимой дочери Виктории.

Алексей рос с каждым днем. Его живой пытливый ум развивался не по дням, а по часам. Бесконечные «почему» не давали покоя графу Орлову и всем нянькам ни днем, ни ночью. Любозна­тельность, жажда знаний стали одними из главных черт его характера. Всю любовь своего сердца до последней капли отец отдавал сыну. Как только Алеше исполнилось три года, граф Орлов начал каждое воскресенье, после заутрени водить сына на могилу матери. Не проходило и дня, чтобы ребенок не узнавал что-либо новое о своей маме. Алексей с большим интересом и вниманием слушал рассказы отца о матери. Для Алеши мама была доброй феей, юной прекрасной волшебницей. Перед сном он молился, глядя на ее портрет, и считал ее самой святой из всех святых. Когда ему было плохо, в дни печали и грусти Алеша мысленно обращался к своей маме и просил у нее помощи и защиты. Он представлял ее живой, как будто она разговаривает с ним. И Алексей рассказывал ей все свои детские тайны. Иногда ему казалось, что портрет оживает и мама улыбается ему улыбкой ангела, только что сошедшего с небес. В три года Алеша научился считать, в четыре – считать. Русские народные сказки стали настольной книгой маленького графа Орлова. Ночью ему снились фантастические сны, в которых он был царевичем тридевятого царства и волшебным мечом рубил голову Чуду-Юду, чтобы освободить Елену Прекрасную или спасал Василису Премудрую от Змея-Горыныча. И каждый раз прекрасные царевны были похожи на его юную маму.

В 1899 году граф Валентин Орлов ушел с поста директора полиции, чтобы как можно больше времени проводить с сыном. Весной, летом и осенью они жили в подмосковном имении. Отец часто брал сына на рыбалку. Летом они любили сидеть вечером в лесу у костра и спать в небольшом шалаше. Удить рыбу в местном пруду доставляло Алеше огромное удовольствие. Осенью Алексей любил ходить вместе со взрослыми за грибами, собирать ягоды и наблюдать за лесными животными. Животных он любил до страсти. Его большими любимцами были дворовые псы, но котов он любил больше всего. Ему нравилась их пушистая, мягкая шерсть, нежное мурлыканье по вечерам. Алеше не хватало ласки. Отец очень любил его, но держался строго, боялся избаловать. Поэтому Алеша всю свою ласку и нежность изливал на животных. Он не любил охоту. Убийство беззащитных существ вызывало в нем жалость и сострадание,  мальчик считал ниже своего достоинства поднять руку на невинную божью тварь только ради развлечения. Нравились Алеше и лошади. С семи лет он мечтал стать наездником. Но отец не разрешал ему даже пробовать сесть на коня. Граф боялся потерять еще и сына. В первые годы своего детства у маленького Орлова не было товарищей. Он предпочитал общество взрослых: отца, его друзей и слуг. В восемь лет у него появился первый друг, его ровесник Вася, племянник графини Уваровой. Почти за одно лето граф Орлов научил сына плавать. Через некоторое время Алексей стал лучшим пловцом в округе.

Так пролетали дни, месяцы и годы. Отец с сыном почти не расставались. Алеша рос и с каждым днем становился все больше похожим на красавицу-мать. Глаза, улыбка, поворот головы, движения рук были точь-в-точь как у Виктории. Граф Орлов с любовью и болью смотрел на сына. Душевная рана не заживала, а кровоточила все сильнее и сильнее. На балах, обедах граф Валентин Орлов смотрел на женщин, как на пустое место. Ни красота одних, ни скромность и невинность других не прельщали его. Свой идеал, идеал милой очаровательной женщины он утратил навсегда. Нередко его сердце сжималось от безграничной тоски по минувшему, к которому нет и никогда не будет возврата.

Однажды, после холостяцкой вечеринки, проснувшись в объятиях женщины легкого поведения, граф Орлов еще раз убедился, что такой женщины, как Виктория, ему никогда и нигде не найти во всем огромном мире. Он лежал на кровати, курил трубку и вспоминал последние ласки Виктории. Боже, как не хватало ему нежности, душевного тепла, внимания и заботы, юного хрупкого тела жены. Слезы застилали его глаза, грудь разрывалась от горя и тоски. Прошло почти десять лет, а он не забыл ее. Свою Единственную и Неповторимую, свою Мечту и Надежду, свою Путеводную Звезду. Это было 3 января 1904 года.

А в ночь на 27 января 1904 года японский флот без объявления войны напал на русскую эскадру в Порт-Артуре и повредил три корабля. В тот же день японская эскадра блокировала корейский порт Чемульпо, где находились крейсер «Варяг» и канонерка «Кореец». Началась русско-японская война. Война, к которой Россия была не готова, и которую развязала Япония, заручившись поддержкой могучих держав Англии и США. Чего же хотела Япония? Ответ простой: земли. Страдая от малоземелья на своих островах, японцы мечтали о приобретении новых земель. С этой целью еще в 1894 году они объявили войну своему соседу Китаю и отняли у него несколько островов. Русско-японская война продолжалась около полутора лет и принесла немало бед и страданий русскому народу. Сколько смелых сынов погибло, защищая Отечество. Не забыть земле Русской и подвиг экипажа «Варяг». Каким мужеством и самоотверженностью надо обладать, чтобы самим потопить «Варяг», погибнуть вместе с крейсером, но не сдаться врагу. Они смело смотрели в глаза смерти, сражались до последней капли крови, дабы не осрамить честь своей Родины, не запятнать позором гордый Андреевский флаг. Капитан «Варяга» Руднев вместе с командой ушел в века. Их имена золотыми буквами будут вписаны в историю русского флота. Сколько стихов и песен было сложено в честь славных варяжцев. Слова: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», – стали девизом многих юношей того времени.[19]

Графа Валентиновича Орлова тотчас же призвали на службу. Он и не думал отказываться. Граф Орлов, подобно герою Льва Николаевича Толстого Андрею Болконскому из романа «Война и мир», не желал проливать понапрасну кровь, сражаясь на чужбине и отстаивая неизвестно чьи интересы. Но когда беда грозила его отечеству, спокойствию и жизни его народа, он готов был до последнего вздоха защищать их от врага. Любовь к сыну не могла заставить его забыть о святом долге перед Родиной. Граф Орлов отвез Алешу в Москву к бабушке, поручив ей на время своего отсутствия воспитание своего сына. Не забыл граф и составить завещание. Согласно которого единственным законным наследником графа Валентина Григорьевича Орлова являлся его сын, Алексей, рожденный в законном браке с урожденной графиней Викторией Ивановной Сеславиной. Опекуном юного графа Алексея Орлова до наступления совершеннолетия назначался граф Юрий Иванович Сеславин, брат покойной супруги графа Валентина Григорьевича Орлова.

Никто из свидетелей прощания отца с сыном не смог бы удержаться от слез. Настолько это было трогательно и печально. Десятилетний мальчик крепко-крепко обнял отца и не плакал, но его большие светло-серые глаза были так печальны и грустны. Казалось, в этот день Алеша повзрослел лет на десять. Валентин Григорьевич еле сдерживал слезы, голос дрожал, комок горечи подкатывался к самому горлу, сердце обливалось кровью при мысли о разлуки с самым дорогим существом, которое осталось на Земле. Граф Орлов снял со своей груди медальон с портретом жены, открыл его, нежно прикоснулся губами к изображению, закрыл и повесил своему сыну на шею рядом с нательным крестиком.

– Сынок, пусть этот медальон станет твоим талисманом. Храни его  рядом со своим сердцем. Если тебе будет очень плохо, тоскливо на душе или будет угрожать опасность, ты откроешь его, увидишь образ своей матери, и она поможет тебе, спасет единственного сына от всех напастей. Это твой ангел-хранитель, твоя святыня. Каждый раз, когда ты обращаешься к Богу, не забывай молиться о спасении души твоей мамы, а теперь и моей души. Сынок, я люблю тебя. Не забывай нас никогда.

– Папа, папочка! Я тоже люблю тебя. Приезжай поскорей. Проклятые японцы! – сжимая кулаки, сердито прошептал последние слова Алеша.

Валентин Григорьевич раскрыл руки и Алексей бросился в его объятия. Больше отец и сын не увидятся никогда.

В мае 1905 года около острова Цусима произошло морское сражение. Русские матросы и офицеры сражались храбро и смело, но удача была на стороне противника. Большая часть русских кораблей погибла, другие были захвачены японцами или ушли в нейтральные порты, и лишь трем кораблям удалось прорваться во Владивосток.[20] Так, почти через десять с половиной лет тело графа Орлова в «пучине глубокой, безвестной морской навеки, плеснув, утонуло» и в Божьем царстве навсегда слились их пламенные души. А сын их Алеша остался круглым сиротой.

 

Часть ІІ
Алексей

Одиннадцатилетний мальчик болезненно переживал смерть отца, человека, которого он любил всем сердцем, родственную душу, с которой был связан с самого рождения. Отец был для Алеши единственным человеком на Земле, с кем он делил детские печали и радости, все свои тайны и секреты он мог поведать только отцу. Этот человек был для мальчика образцом мужества, благородства, честности, чистых порывов души. Подобно тому, как образ матери всегда олицетворял доброту, нежность, красоту души. Жизнь жестоко обошлась с Алексеем, но он решил не отчаиваться и не падать духом. Он знал, что память об отце всегда останется в его сердце самым светлым, самым радостным и самым дорогим воспоминанием. Жизнь продолжается, и какова она ни есть, человек не вправе отказываться от нее, пренебрегать ею. Ибо живет лишь один-единственный раз на планете под названием Земля. Единственной планете во всей Вселенной, где обитают живые существа – Божьи создания. В одиннадцать лет Алеша столкнулся со страшным горем. И именно оно помогло ему понять всю сладость и прелесть жизни. Только теперь он осознал, какова цена жизни, как дорого она стоит. Ни одна драгоценность в мире не сможет вернуть жизнь любимому существу, никакие деньги не воскресят мертвого. Жизнь бесценна. И ею нужно дорожить, каждым мгновением, секундой. Нельзя терять понапрасну ни минуты. Ведь завтра тебя может уже не быть на Земле. Все останется. Все в этом мире будет продолжать свой бесконечный кругооборот, а тебя уже не будет. Поэтому сейчас, пока ты дышишь, смеешься, ступаешь ногой по родной земле, ты должен приносить пользу людям, обществу, Родине. Ты должен оставить свой след, пусть маленький, но свой из миллионов ног, топчущих нашу планету. Ты должен так прожить свою жизнь, чтобы после твоей смерти люди могли вспомнить о тебе, не тая в душе ни зависти, ни злобы. Поэтому Алексей перед лицом Бога поклялся вырасти достойным сыном своего отца, никогда не осрамить свою честь и верно служить на благо России и ее народа.

В июле 1905 года на правах опекуна граф Юрий Иванович Сеславин забрал Алешу к себе в Киев. Прожив десять лет в любви и согласии, супруги Сеславины не изведали настоящего семейного счастья – Бог не дал им детей. Тщетно Вера Ильинична каждый раз ездила в Крым на лечение. Ничто не могло ей помочь стать матерью. И вот судьба сжалилась над ними, дала возможность посвятить себя воспитанию племянника. Вера Ильинична сразу же привязалась к мальчику, изливая на него всю свою любовь, так долго хранившуюся в ее сердце. Всю свою нежность, доброту, тепло души она отдавала Алеше. Он тоже быстро привязался к тете. Наконец-то в его жизни появилась молодая женщина, которая могла быть ему матерью, заполнить ту пустоту, которая появилась сразу после его рождения. Алеша называл ее «тетей», «милой тетей». Он любил Веру Ильиничну, как полюбил бы любого человека, окружившего его заботой и лаской. Только нежность и ласка могут растопить черствые сердца, заставить человека измениться к лучшему. Нежные слова, ласковые речи – бальзам для израненной души, измученного сердца. Как хочется порою, чтобы тебя обняли крепко-крепко, поцеловали в щеку, провели рукой по волосам, улыбнулись и ласково назвали по имени. «Леша, Лешенька», – только так называла его тетя Вера. Дядя Юра хотел стать для него другом, наставником. Он понимал, что никогда не сможет заменить ему отца или заставить Алексея подражать ему. Юрий Сеславин стремился вырастить Алексея человеком, достойным с гордостью носить имя графа Орлова. Алексей учился в Киевской гимназии, летом вместе с дядей и тетей отправлялся отдыхать в их имение под Киевом. Граф Юрий Иванович после женитьбы на Вере Ильиничне сумел выкупить бывшую усадьбу ее деда. Природа здесь была очаровательная. Густой, лиственный лес, чистый воздух, золотые поля пшеницы, рядом могучий Днепр. Красота, да и только.

Юрий Сеславин, в молодости увлекавшийся верховой ездой, с радостью научил племянника этому искусству. Алексей после окончания гимназии мечтал посвятить свою жизнь военному делу. Он добился того, что в пятнадцать лет умел искусно фехтовать и слыл лучшим стрелком среди своих друзей в тире. Жизнь Алеши в эти годы была очень насыщенной. Учеба, чтение книг, занятия в тире, уроки фехтования, прогулки верхом в Голосеевском лесу, на досуге купание в Днепре. Он не имел ни минуты покоя, ни отдыха. Именно этого он и хотел. Жить… и каждую минуту брать от жизни как можно больше. Алеша любил жизнь, любил людей, с которыми жил и которые его окружали, он любил город, в котором жил. Этот прекрасный город Киев – колыбель городов русских. Зеленый город, город каштанов. А сколько в нем церквей и соборов! Печерский монастырь и лавры поражали Алексея своим величием и красотой. Здесь покоились мощи святых мучеников. Тысячи людей со всей Малороссии шли к этому святому месту. Помолиться, очистить свои грязные души от страшного греха, искупить вину. А Софийский собор! Памятник ХІ столетия. Символ победы над врагом – творение князя Ярослава Мудрого. Владимирский собор… Кирилловская церковь. И еще много-много других исторических памятников, свидетельствовавших о величии славянских народов.

х х х

Пришел 1914 год. И Алексей вместе с дядей Юрой отправился на фронт по дорогам войны. Юрий Сеславин незадолго до этого стал военным хирургом. Корнет Алексей Орлов с первых же боев не щадил себя, его всегда можно было увидеть на самых опасных участках фронта. Своей смелостью и храбростью он заражал бойцов, и они без страха шли за ним в атаку, наносили удар противнику. Огонь… Взрывы… Кровь… За два года войны Алексей привык к этому, но смерть… Нет, с ней он никогда не мог смириться. Он видел, как на его глазах погибали друзья, как в госпитале от потери крови и страшных ран в муках умирали русские воины (вчерашние крестьяне, для которых эта война была простой бессмыслицей). Русский мужик – пахарь, который всю жизнь жал пшеницу, не понимал, почему должен оставлять свою многодетную семью без кормильца, спасая Францию. Солдаты не понимали и не хотели понимать, почему должны умирать, защищая интересы чужих стран. Ведь это не освободительная война! Немцы не пришли на нашу землю, не уничтожили наши посевы, деревни и хутора. Алексей искренне верил в то, что русские люди созданы не для насилия и грабежа, не для захвата чужих территорий, а для защиты Родины, спасения Отечества от врага.

Осенью 1915 года русским войскам пришлось отступать из Галиции и Буковины под натиском противника. Войска, в которых служил повышенный в звании за проявленные доблесть и мужество поручик Орлов, закрепились на линии Каменец-Подольский – Тернополь – Кременец – Дубно.

В марте 1916 года командующим Юго-Западным фронтом был назначен генерал Алексей Алексеевич Брусилов, ставший инициа­тором наступательной операции с вышеназванных позиций. В соответ­ствии с планом генерала Брусилова, наши войска одновременно начали наступление по всему фронту.

22 мая 1916 года поручик Алексей Орлов, заняв опасную позицию, храбро сражался с врагом. «Вперед! За царя-батюшку!», – зычным голосом кричал Лешка в пылу битвы, отражая удары противника, пробираясь все дальше и дальше вперед. Русские наступали, гремела артиллерия, снаряды разрывали землю, многие солдаты падали, чтобы никогда уже не подняться. Другие кричали безумным от страха и боли голосом, пытаясь найти оторванную руку или ногу или собрать кишки, вывалившиеся из живота. Шел бой… Все вокруг было окутано дымом. Разнообразные звуки: громкое «Ура», грохот орудий, стоны раненных бойцов – смешивались в единый протяжный вой. Вдруг раздался голос солдата Василия Котова: «Смотрите, захватил знамя, знамя врага! Молодец! Герой!» И взоры всех воинов обратились в ту сторону, куда показывал старый Котов. В разорванной одежде, с кровью на лбу, но со знаменем в руках и улыбкой на черном от копоти и пыли лице шел молодой поручик Алексей Орлов. «Ура!!! Ура!!! Да здравствует Орлов!!!», – радостно кричали бойцы. Неожиданно в нескольких шагах от Орлова разорвалась граната, и осколки ее безжалостно вонзились в его тело. Резкая боль в груди заставила вскрикнуть Алексея, но руки он так и не разжал. Алексей покачнулся и упал, крепко сжимая в руках вражеское знамя. А бой продолжался…

За 8 часов 22 мая 1916 года русская артиллерия полностью подавила огневые точки австрийских войск и разрушила их позиции.[21]

Обо всем этом Алексей Орлов узнает через месяц, читая военную хронику.

А пока он лежал на холодной земле и истекал кровью. Старый солдат Котов вынес тяжелораненого поручика Алексея Орлова на своих могучих плечах. Хирург Юрий Сеславин прооперировал своего племянника, извлек из легкого осколок, а сам стал жертвой нелепой случайности. В начале июня 1916 года шальная пуля убила Юрия Сеславина. Так, Алексей потерял еще одного дорогого человека в своей жизни. Казалось, смерть преследовала его с самого рождения. Сначала мать, потом дедушка, отец, а теперь и дядя.

Алексею уже двадцать два. Настоящий мужчина. Он твердо решил не сдаваться, за жизнь нужно бороться. Алексей верил, что победит смерть, вылечится и будет здоровым и крепким, как прежде. Тогда он еще не осознал, что не только на теле, но и на душе война оставила шрам. Двадцать два года жизни на Земле оставили глубокий шрам в его душе. И с каждым годом жизни этот шрам будет проникать все глубже и глубже, к самому сердцу.

х х х

17 июня 1916 года Алексея Орлова разбудило прикосновение холодной ладони тети Веры к его горячему лбу. Алеша открыл глаза и увидел, что лежит на пуховой подушке в белоснежной постели с ароматом лаванды. Это была его комната в имении Сеславиных на Киевщине. Здесь все оставалось без изменения, как будто не было двух лет разлуки с домом. Большой письменный стол у окна, рядом кресла с позолотой, обитые богатой шелковой материей. На окнах те же кружевные занавески. На стене справа от стола висели портреты его отца и матери, а слева – дяди Юрия и тети Веры. Возле двери стоял большой книжный шкаф, а на стене рядом с диваном висели иконы с изображением Иисуса Христа, Георгия Победоносца и Александра Невского, трех святых, которых Алексей почитал более всех.

Алеша внимательно изучал склоненное над ним лицо милой тети и пришел в ужас. Настолько оно изменилось! Оказывается, вся эта мебель, книги, портреты могут храниться годами и не измениться. А человек – живое существо – способно к такой метаморфозе. Нет, за два года тетя не могла так измениться, не годы превратили 46-летнюю графиню Сеславину в старуху. Не годы, а потрясения и страдания покрасили ее темные мягкие волосы в белый цвет, не время, а смерть любимого супруга лишили ее голубые глаза блеска. Горе нарисовало ей темные круги под глазами, оставило навсегда глубокие морщины на лице, иссушило совсем недавно пышное тело. Черная вуаль окутывала ее голову, черная шаль была наброшена поверх черного бархатного платья с коротким рукавом. Прошло девять дней как она получила похоронку. Тело ее супруга, графа Юрия Сеславина, навсегда осталось лежать в западно-украинской земле.

– Проснулся, голубчик мой, – нежно проговорила Вера Ильинична и села рядом с ним на диван. – Мне так хочется обнять тебя, но не могу, боюсь причинить тебе боль.

Она взяла его руку и стала нежно поглаживать ее. Часы на стене пробили три часа дня.

– Тетушка, я так рад вас видеть. Мне очень хорошо здесь Я снова дома. Кругом тишина, чистота. Светит солнце, поют птицы. И нет крови, гула снарядов, пуль, пролетающих со свистом – Боже, как хорошо дома!

– Ты прав, Алеша, здесь хорошо и нет того ада, в котором вы были с дядей Юрой. Алешенька, я люблю тебя, как сына, только ты и остался у меня. Горе-то, какое!

И она залилась слезами. Алексей пытался успокоить ее, но без­успеш­но. Рыдания еще долго не прекращались. Немного успокоив­шись, тетя Вера продолжала:

– Слава Богу! Хоть ты живой! Теперь ты мое утешение. Вот уже два часа прошло, как ты приехал. Мы не стали тебя будить, так сладко ты спал. Я велела Леньке и Кузьме осторожно перенести тебя в твою комнату. Сегодня вечером приедет врач, старый друг дяди Юрия, он поживет у нас в усадьбе, пока ты не выздоровеешь. А теперь тебе, милый, пора пообедать. Дуняша уже и бульончик сварила. Сейчас самое главное для тебя, Лешенька, восстановление сил и скорейшее выздоровление. Господи, помоги.

Вера Ильинична поцеловала племянника в лоб, перекрестилась и тихо вышла.

В памяти Алексея вдруг возник образ юной девушки в белом сарафане с небесными глазами и длинными волосами, стоявшей посреди дороги. «Видел ли я ее наяву или это только сон? Красивый сон, безумная мечта?», – спрашивал он себя, не находя ответа. Сейчас Алексей не мог ни в чем быть уверенным. Голова болела, грудь ныла, и хотелось спать. Алеша снова погрузился в дремоту.

х х х

Татьяна, босая, шла по пыльной проезжей дороги, полуденное солнце безжалостно слепило глаза. Справа от нее колосилась золотая пшеница, урожай обещал быть богатым в этом году, очень-очень давно не было такого урожая, только собирать его было некому. В селе большую половину лиц мужского пола забрали на германскую войну. Сорокалетних мужиков этим летом призвали прямо с поля, прямо с работ. Число мобилизованных в армию приближалось к 24 миллионам. В селе остались почти одни бабы, старики да дети, среди которых много было сирот. Брата Татьяны, Николая, призвали еще в январе 1915 года. С тех пор пришло несколько писем, но вот уже около трех месяцев не было от него никаких известий. Таня вместе с матерью и дедом каждый день просыпались с тревогой, боялись дурных вестей. Они знали, что горе утраты пришло почти в каждую семью односельчан. Кто потерял отца, кто мужа, кто брата и даже сестру. В глубине души они надеялись, что горе все-таки обойдет их дом стороной, но иногда страх одолевал их, и долго-долго не хотел отпускать. Впереди уже виднелись крестьянские хаты, но она не замечала ничего вокруг. Все ее мысли были заняты таинственным незнакомцем: «Боже! Он ворвался в мою жизнь, в мои душу и сердце, так внезапно, будто ураган, сметая все на своем пути. Я увидела его всего несколько минут назад, а кажется будто вечность прошла. И теперь я снова хочу его видеть, посмотреть в большие серые глаза, прикоснуться рукой к его волнистым черным волосам. Но у меня нет никакой надежды увидеть его вновь. Я даже не знаю: кто он? откуда? Почему его повезли в усадьбу Сеславиных?»

Таня шла по главной улице села, смешанный аромат цветущих лип, табака, мака кружил ей голову. Так приятно было смотреть на аккуратные расписные белые украинские хаты, слышать ржание лошадей, мычание коров, кудахтанье кур и даже хрюканье свиней. На улице никого не было, все занимались хозяйством: работали в саду или огороде, пекли хлеб, варили борщ или галушки, ухаживали за скотиной. Да и столько дел в хозяйстве, всех не перечислишь. Все готовились к скорому сбору урожая.

 

 

– Вчителько! Люба вчителько, здрастуйте! – кричал бежавший на встречу Тане мальчуган лет десяти. Был он в одних штанах, лицо серое от приставшей пыли, грудь мокрая от пота.

– Добридень, Фома, – Таня улыбнулась мальчишке и ласково потрепала за ухо. – Как твои дела? Хочешь снова учиться?

– Хочу. Очень. Только теперь у нас каникулы. Ви ж так нам казали.

– Так, так, любий. Влітку треба допомагати дорослим збирати врожай. Ты ж сам видишь, який врожай рясный у цьому році. І слухайся тітку Павліну. Гаразд, хлопчику?

– Дякую за пораду. Ви така добра. Мені знов хочеться почути вашу розмову про далекі країни. Особливо хочу ще раз побачити отой розмальований шар.

– Глобус. Запомни, Фома. Это не шар, а глобус. Модель всей нашей большой планеты Земли.

– Як цікаво ви говорите. Справжня вчителька, і така вродлива.

– Дякую, моє сонечко, але годі, трохи побалакали, треба і ділом займатися. Тебе вже, мабуть, тітка шукає.

– До побачення, вчителько.

– Хай щастить, хлопче.

Фома побежал дальше, напевая под нос песенку, а Татьяна смотрела ему вслед, смахнув слезу. Ей было жаль мальчика. Мать его умерла при родах, отец погиб на фронте в прошлом году, воспитывала его сестра отца, Павлина Прокоповна, тоже солдатка, мать троих детей. Трудно им приходилось. Ходили полубосые, полуголодные, с раннего детства приученные к работе.

В декабре 1915 года Татьяна Верестова начала обучать грамоте детей бедняков. В холодные зимние вечера она собирала детвору в своем доме, в большой просторной комнате, и при тусклом свете керосиновой лампы рассказывала сказки Пушкина, «Аленький цветочек» Аксакова, читала наизусть «Бородино» Лермонтова, очень ярко и красочно описывала климат и быт народов далеких стран. Детей поражали несметные сокровища инков, смелость и жестокость индейцев, таинственная красота джунглей. Они забывали о голоде и холоде. Тане очень нравилось объяснять, смотреть в глаза детей и видеть, что им понятно. Она всегда улавливала по глазам учеников, когда они не понимали, и старалась объяснить еще раз, а иногда и больше. Фома Горбенко был лучшим учеником. Он всегда все схватывал на лету, если было непонятно – старался тщательно разобраться, задавал много вопросов, в его глазах всегда горел пытливый огонек. Но именно Фоме приходилось меньше всего уделять времени на учебу. Зимой не было даже во что обуться, чтобы прийти на занятия. И Татьяна подарила ему свои старые валенки. Она всегда старалась чем-нибудь угостить его. Но Фома все равно довольствовался малым, всегда делился с двоюродными братьями и сестренкой.

Таня вздохнула с облегчением, оказавшись в тени кроны могучего ореха, растущего у главного входа во двор. Издалека слышался радостный лай собаки. Не успела Татьяна войти в сад, как Филя, небольшой черный пес с белыми пятнами на голове и на мордочке возле глаз, встречал, сбивая с ног, свою хозяйку.

– Филечка, дай пройти. Хороший, ты, хороший, – ласково проговаривала Татьяна, гладя босой ногой плоский живот пса. Тот лежал на земле и вилял хвостом. Таня очень привязалась к четвероногому другу Филе, чего нельзя было сказать о другом, маленьком мохнатом псе Колобке. Он только что появился на дорожке и лениво подошел к молодой хозяйке. Колобок был очень вредной, непослушной и упрямой собакой и любил только старшую хозяйку, мать Тани.

А сколько всего росло в саду! Сочные красные вишни, груши, сливы, молодые яблони, малина, высокие подсолнухи тянулись своими большими головками к самому солнцу. В огороде цвели огурцы, тыква, картофель, росли свекла, морковь, капуста, чеснок и много-много всего. Столько было растений! Они лезли друг на друга, переплетались между собой, вились на хлев, стоявший недалеко от хаты. Кусты роз и алые, и бордовые, и желтые цвели возле самой хаты. Таня очень любила розы и любила ухаживать за ними. Она любила землю, природу. Ей нравилось сеять весной в землю семена, а потом наблюдать, как они прорастают, как спеют на деревьях плоды и ягоды, а летом и осенью собирать урожай:

Ее дед, Лысюк, был «середняк», он имел 20 акров земли, 3 лошади, 2 коровы, 5 свиней, 10-15 кур, уток, гусей. Так было написано в статистическом документе.[22]

Кроме того, раньше он разводил пчел, имел несколько ульев. Но теперь стал стар, сил не хватало. Пришлось в прошлое лето продать улья. Но и этого вполне хватало, чтобы прокормить семью и еще немного продать на ярмарке.

Еще в саду Таня услышала запах любимого украинского борща и поняла, насколько проголодалась. Утренняя прогулка сегодня затянулась и все по вине таинственного незнакомца. Как будто сказочный принц: появился и исчез. Теперь ее будут ругать.

– Доченька, почему ты сегодня задержалась? Мы тебя с дедом ждали, ждали и уже думали обедать без тебя, – тихо сказала Ганна, наливая деревянным половником деду полную тарелку борща.

– Где тебя черти носили?! А, японский городовой! – бурчал под нос дед, садясь за стол. – Да, садись к столу, коль пришла. Остынет, ждать не будет.

Ганне Верестовой скоро должно  было исполниться сорок шесть. Нелегкая жизнь оставила на ее лице и теле морщины, волосы поседели, появились мешки под глазами, но глаза не утратили своей красоты. Они по-прежнему горели огнем. И стоило ей улыбнуться, как лицо полностью преображалось, приобретало новое выражение. Одета она была в белую, расшитую цветами сорочку из батиста и юбку, вышитую орнаментом цветными нитками, поверх юбки – большой вышитый фартук. На голове повязана косынка. Настоящая казачка. Только ее казак лежал в холодной сибирской земле.

Дедушке Андрею Гавриловичу зимой будет семьдесят три, в последнее время сердце стало сдавать. Теперь еще и жара невыносимая. Временами он просто задыхался. Любая физическая нагрузка была противопоказана, но человек, привыкший всю жизнь работать на земле, отдавать все свои силы работе, просто не может сидеть без дела. Покой для него равносилен смерти. Золотые руки Андрея Гавриловича всегда находили себе работу. Теперь все его знали как часового дела мастера. Любые часы, будь то настенные или ручные, побывав в его руках, шли долгие годы без перебоев. Богатые люди из соседней округи нередко делали ему заказы.

Танин дедушка – участник русско-турецкой[23] и русско-японской войн, герой Шипки и свидетель поражения русских войск при Мукдене[24]. Награжден многими медалями. Да, на Балканах и в далекой Японии подорвал он свое здоровье. В первый раз воевал с гордо поднятой головой, зная, что несет свободу болгарскому народу, освобождение от многовекового ига. Во второй раз – солдат, выполняющий приказ своего командира. Любимое выражение «японский городовой» дед Лысюк подхватил на язык на японской. А нынешнюю войну с немцами старый солдат осуждал больше всего. Очень он любил свою единственную внучку Танечку. Души в ней не чаял. Ему нравились ее настойчивость, целеустремленность, усидчивость, сильный, даже немного мужской, характер. Хотя Татьяна и была похожа на своего отца Владимира, но в детстве мама называла ее «дед Андрей». И теперь упрямство, рассеянность, а вместе с этим живой ум, надежность, верность, чувство ответственности, душевность и сентиментальность были общими чертами дедушки и внучки. Таня тоже очень любила своего деда. Он заменил ей отца, она всегда советовалась с ним, любила вместе посидеть в тени под орехом, читать вслух газету, а затем обсуждать прочитанное. О войне Андрей Гаврилович не любил рассказывать. Когда вспоминал своих рано умерших отца и жену Галю голос его дрожал, слезы застилали глаза. Так что Таня больше не затрагивала эту тему.

В свои годы Андрей Гаврилович был худощавый, среднего роста, с продолговатым лицом и почти лысой головой старик. В молодости он был симпатичным, но в зрелом возрасте и особенно в старости стал некрасивым. Но дело ведь не в красоте! Красота уходит, а доброта остается. Главное – душа. Только она не стареет, не поддается тлену. Да, и в семьдесят два года хочется жить. Очень хочется, даже, может быть, больше, чем в двадцать два. В молодости кажется вся жизнь впереди, и мы не считаем минуты и дни, как в старости седой. Болезни подтачивают физические силы человека, но не духовные. Болезнь ослабляет тело, способствует его старению. Но душа, душа полна энергии и творческих замыслов. Нет, ум человека нельзя остановить нельзя уничтожить мысль. Остановить можно только сердце, этот насос, изо всех сил качающий кровь, чтобы человек мог мыслить, а значит, и жить, существовать на Земле. Как прекрасна жизнь и как не хочется с ней прощаться!

Таня подошла к дедушке, поцеловала его в небритую щеку и сказала:

– Не сердись, дедушка, пожалуйста. Я гуляла вдоль берега, потом мне очень захотелось в лес. Там так красиво, а птицы как поют! В последнее время я очень устала, хотелось просто немного отдохнуть. Вот и задержалась. Извини.

Впервые в жизни Татьяна солгала деду и чувствовала себя виноватой перед ним.

– Садись, милая. Твой дедушка по пустякам не сердится. А ты, Ганна, тоже садись. Поедим – и снова за дело. Работы в саду и в огороде непочатый край.

Вечером уставшая от сбора вишни Татьяна сидела в саду под орехом и слушала деда. Тот читал вслух газету. Мама сидела рядом и вышивала рушник. Из соседнего двора слышалось громкое пение соседки Одарки:

– Розпрягайте, хлопці, коней та лягайте спочивать
А я піду в сад зелений, в сад криниченьку копать…

Но мысли молодой девушки были далеки от происходящего. Если бы ее сейчас спросили, о чем написано в газете, она бы не ответила. Таня даже не заметила тихо капающих слез матери на рушник.

– Ганно, не треба. Благаю тебе,донечко, не край моє серце. Будем надеяться, и Бог пришлет нам весточку от Миколи.

– Не можу я, тато. Не можу. Серце разрывается на части, как только представлю его мертвым, будто лежит в поле, на чужой земле. А може, його і не поховали? И тело его давно вороны склевали?

– Цур тебе, жінко! Ти що таке говориш? Зовсім з глузду з’їхала. Живой и здоровый наш Микола. Может, и ранен, лежит в шпитале. Ты говори да не заговаривайся. Живого уже хоронишь!

– Мамочка, Николай вернется. Обязательно, – утешала Таня, обняв маму.

 

Раздался лай собак. Знак, что кто-то пришел. «Странно, кто же это? – подумала Татьяна. – Дуняша обещала прийти завтра. Может, кто-то из соседей»?

– Дивись, Ганно, хто прийшов! Здоров була, Дуняша.

– Добрий вечір. І вам діду Андрію, і вам, тітко Ганно. Привет, Танюша.

– Вечер добрый, Дуняша. Пойду на кухню я, компот из вишен пока сварю, – ответила Ганна и пошла к дому.

– Садись, дівчино. Щеки у тебя красные, бежала? Какие новости принесла? Рассказывай, коль пришла.

– Ой, что я вам сейчас расскажу!

Дуняша присела на место Ганы, щеки ее пылали, никак не могла отдышаться, чтобы начать говорить .

Вот уже год прошел, как она работает горничной в доме Сеславиных. Родители ее батрачили у зажиточного крестьянина Василия Дьяченка. Отца ее на войну не забрали, ему больше пятидесяти. Тем не менее, он с трудом мог прокормить жену и троих детей, вот и отдали семнадцатилетнюю Дуняшу в услужение. Хозяйка Вера Ильинична была добрая, слова худого никогда не сказала. Так что Дуняше грех было жаловаться. Жила она у Сеславиных, как у Христа за пазухой. Сытая, одетая, по праздникам гостинцы от барина получала для всей своей семьи. Дуняша была девушкой скромной, застенчивой, с толстой русой косой, светло-зелеными глазами, пухлыми губами, полная, но симпатичная. Сразу же после приезда Татьяны они подружились. Дуняша и Таня быстро нашли общий язык, доверяли друг другу, раскрывали свои души. В четырнадцать лет Дуняша влюбилась в сына хозяина коренастого юношу Александра Дьяченко. Трудно было  быть равнодушной к такому парню. Прекрасный характер, работящие руки, добрая душа. Многие девчата в селе мечтали о таком муже. И к Дуняше он хорошо относился, любил поговорить с ней, вместе работать в поле, гулять в лесу. Только по природе своей Саша был скрытный. Никто не знал, о чем он думает, кого любит. Очень трудно было понять его чувства. К тому же отец его, Василий Дьяченко, недавно нашел ему невесту из соседнего села, красавицу Ольгу Кононенко с богатым приданым. Александр всего месяц повстречался с Ольгой. Виделись они теперь лишь на праздник в церкви. Так что Дуняша то теряла, то вновь обретала надежду покорить сердце Саши. Она даже не смотрела на других парней, хотя Николай, Танин брат, не раз пытался зажечь огонь в ее глазах. Никто не знал о ее чувстве, кроме Олены Неделько, подруги детства, и Тани Верестовой.

– Слушайте. Сегодня я, как всегда, убирала в комнатах. Вдруг слышу ржание лошади во дворе и громкий плач хозяйки. Я тут же выбежала во двор. Думаю, может, еще горе какое пришло в дом? Барыня после похоронки сама не своя ходит. Все плачет и плачет да Богу молится, – рассказывала Дуняша.

– Что же случилось? Прошу, не тяни, – с нетерпением просила Таня.

– Так вот, выхожу я во двор. Дивлюся, а там телега стоит, а в ней наш молодой барин Алексей лежит спит.

От ее слов у Татьяны мурашки по телу поползли. Так значит, его имя Алексей. И он богат, знатен. Какая огромная пропасть их разделяет! Алексей, Алеша, Леша, – мысленно , словно в бреду, повторяла Таня.

– Хозяйка, Вера Ильинична, стоит и причитает над ним. То смеется, то опять плачет. Затем позвала Леньку. И они вместе с Кузьмой перенесли барина в дом.

– Як там Кузьма, дочко? Живий та здоровий? Мы ж с ним вместе японцев били, вместе в шпитале лежали.

– Живой.

– Передавай ему привет от меня, Дуняша. И скажи, пущай старика проведает.

– Обязательно скажу. Ей-Богу, скажу.

– Смотри, дівчино. Знаем мы вас. У самой небось, ветер в голове гуляет, голова только парубками и забита. Недарма люди кажуть, що дівоча пам’ять коротка.

Дуняша смутилась.

– Продолжай, Дуняша, – Татьяна изнемогала от любопытства.

– Так это почти и все. Барин часа через два проснулся, я ему свежего куриного бульона сварила. Кузьма курицу зарезал. Потом барыня покормила Алексея Валентиновича и он снова уснул. А я у хозяйки на часок отпросилась, чтобы к вам заглянуть и первым обо всем рассказать. Потому и бежала, чтобы успеть. Ой, батюшки, я совсем с вами заболталась. Пора опять бежать, а то еще не успею. Работы теперь еще больше будет. Молодой барин в легкое ранен. Завтра к нам доктор приедет, старый друг покойного хозяина.

«Господи, у него еще и тяжелое ранение. И правда, грудь-то была перебинтована. Хоть бы поправился», – с тревогой думала Татьяна.

– До свидания. Будьте здоровы, я побежала.

– Біжи, біжи, дівчино, не забудь передать привет Кузьме.

– Не забуду. Бувай, Таня.

И Дуняша стрелой понеслась по дорожке.

х х х

Таня лежала на кровати в одной ночной рубахе, но ей все равно было жарко. Из открытого окна веяло ночной прохладой, но в комнате по-прежнему было душно. Громкий храп дедушки раздавался на весь дом, со двора слышались ночные гулянья котов, не прекращался лай собак и своих, и соседских. Ночь была ясная. Лунный свет падал на большую вазу с розами, стоявшую на столе. Рядом с Таней на постели, свернувшись калачиком, мурлыкала Мурка и видела, наверно, тридесятые сны. Только Таня не могла уснуть. Разные мысли не давали ей покоя. На стене тихо тикали часы. Так проходил час, потом другой, третий. Но она не спала.

«Господи, помоги мне. Подскажи: что мне делать? Как себя вести, если вдруг снова увижу его? Ведь я совсем его не знаю, только имя – Алексей. Какое красивое! В переводе с греческого означает «защитник». Разве существует любовь с первого взгляда? Я никогда в это не верила. А теперь, наверно, придется поверить, поверить в чудо. Потому что любовь – это чудо. Большое, огромное чудо», – размышляла Татьяна.

На дворе уже начинало светать. Кукарекали петухи. «Я действительно сошла с ума, если до сих пор не уснула. Через час пора уже вставать. Пришел новый день. И все повторится сначала. Тревоги, хлопоты по хозяйству. А может, что-то изменится»? – с надеждой спрашивала себя Таня. Ей вдруг показалось, что с этого нового дня 18 июня 1916 года начнется новая, совсем другая для нее жизнь. И ей очень хотелось в это верить.

х х х

Прошло больше двух недель со дня приезда Алексея к тете. За это время благодаря ежедневному контролю врача и бесконечной заботе милой тетушки Веры он поправился. На днях доктор должен будет покинуть их дом. Он предписал больному долгие утренние и вечерние прогулки на свежем воздухе, желательно вдоль берега или по лесу. Свежий воздух – главное лекарство для легких. Алексей с радостью обещал доктору выполнить его предписания. Он в душе не терял надежду на встречу с незнакомкой. Алексей даже не знал, существует ли она наяву или она плод его фантазии, дитя больного воображения.

Три дня подряд утром и вечером Орлов ходил вдоль берега Днепра, но так ее и не увидел. Крестьяне в поле собирали урожай, оттуда доносились звонкие звуки песен, веселые детские крики, сердитые мужские голоса. Несмотря на войну, тяжелые утраты, жизнь продолжалась, шла своим чередом.

Вечером, еще до заката солнца, пробираясь сквозь заросли малины, облепихи, вдоволь налакомившись смородиной и крыжовником, Алексей Орлов увидел вдалеке на опушке леса женский силуэт. Сердце его учащенно забилось. «А вдруг это она? Фигура похожа, удивительное сходство», – подумал он. Алексей старался идти тихо, но хрупкие стебли малины неумолимо потрескивали под ногами. Девушка не оборачивалась. Она увлеченно собирала в корзину чернику. Алеша стоял в растерянности примерно в десяти шагах от нее и не знал, что делать. Не знал, что сказать. Она это или не она? – мучил его вопрос. На девушке был белый, вышитый красными нитками, пышный сарафан. Длинная русая коса спускалась до пояса. Орлов стоял и смотрел на незнакомку.

Таня собирала ягоды для домашних. Вдруг какая-то неведомая сила заставила ее резко оглянуться. Один поворот головы – и ее глаза небесной голубизны, встретились с большими серыми глазами таинственного незнакомцы. Хотя нет! Этот молодой человек уже не был для нее незнакомцем, она знала его титул, имя и фамилию. Только сейчас он был без усов, но все равно Таня узнала его. Из сотни тысяч лиц, миллионов, даже миллиардов людей, живущих на Земле, она узнала бы его лицо. От неожиданности Таня онемела, все слова вылетели из головы. Безмолвную тишину нарушил громкий возглас девушки:

– Ах!

Алексей подошел ближе.

– Не бойтесь, я не причиню вам никакого вреда, –Орлов пытался успокоить девушку. – Я – племянник графини Сеславиной, возвращаюсь домой.

– Вы так неожиданно появились. Я думала, рядом никого нет. Ох, ноги до сих пор дрожат от испуга.

– Простите, прошу вас. Позвольте провести вас домой и взять вашу корзину.

Таня смутилась, щеки ее порозовели.

– Спасибо, не стоит себя утруждать. Я и сама могу дойти домой.

– Нет, я виноват, и должен искупить свою вину. Нет хуже, чем с виною жить. Разве не так?

– Да, согласна.

– Вот и все. Я провожу вас.

Алексей посмотрел ей в глаза, но Татьяна отвела их в сторону.

– Мне интересно узнать ваше имя, таинственная незнакомка,– спросил Орлов.

– Таня, – смущенно ответила девушка.

– Татьяна! Какое прекрасное имя! Татьяна, милая Татьяна. Ведь так писал Пушкин в «Евгении Онегине»?

– А вы читали этот роман? – робко спросила Таня.

– Да, еще в отрочестве. Он произвел на меня огромное впечатление. Я влюбился без памяти в пушкинскую Татьяну. Татьяны милый идеал. И всегда мечтал встретить девушку, похожую на нее. Но, увы, жизнь не настолько поэтична. Проза жизни очень сложна и не так возвышенна и прекрасна, как поэзия. Мне кажется, каждый мужчина в душе надеется встретить свою Татьяну. Но вряд ли это удастся?

– Неужели вы такой пессимист? Вокруг столько красивых, хороших девушек. Или вы считаете их недостойными себя? – с вызовом спросила она, совсем забыв, что разговаривает с незнакомым мужчиной, который вовсе не обязан раскрывать перед ней душу.

– Нег, вы меня не так поняли. Конечно, на свете много хороших, добрых девушек. Просто я еще не встретил «свою Татьяну». Корзина уже полная. Позвольте вам помочь», – оправдывался Алексей.

Поначалу разговор не клеился. Но потом Татьяна овладела собой и спокойно говорила о своей семье, брате Николае. Алексей рассказывал о своем ранении. Тане очень хотелось узнать как можно больше о войне из уст очевидца, а не из газет, где правду нужно было читать между строк.

– Где вы начинали воевать и на каком фронте? – с интересом спросила девушка, несмело взглянув ему в глаза.

– Служил я в войсках Юго-западного фронта, участвовал в Галицкой битве. Это было в самом начале войны. В течение августа-сентября четырнадцатого мы заняли Восточную Галицию и Северную Буковину. Ох, и побили мы тогда австрийцев. Представляете, сто тысяч пленных, да еще захватили четыреста пушек. А в начале весны пятнадцатого, – Таня внимательно слушала собеседника, стараясь не пропустить ни одного слова, – наши войска вышли на лавные перевалы Карпат и остановились. Просто не решаясь продвигаться дальше. Боже, если бы вы видели своими глазами природу Карпат. Какое чудо и какая красота! А полонины! Какие пейзажи можно увидеть, взобравшись на вершины гор. И среди этой красоты лилась кровь, гибли люди. Вот это самое страшное! Когда на фоне такой красоты происходят ужасные вещи, люди одной национальности убивают друг друга.

– Но почему? – с удивлением спросила Таня.

– Понимаете, именно там, в Восточной Галиции, я впервые столкнулся с украинской проблемой. Да, именно с самой главной проблемой украинского народа или малороссийского, как мы говорим здесь. Люди одной нации живут в разных империях, они разобщены. В конце концов, они убивают друг друга, и при этом каждый преследует свою цель. Украинцы, живущие в Австро-Венгрии сражаются против России, надеясь ускорить время освобождения Украины и воссоединения с украинским братом Надднепрянской Украины. Среди них очень много молодежи, которая искренне верит в возможность объединения Украины. Хотя для меня лично эта идея кажется чистым безумием.

– Да, я никогда раньше не задумывалась об этом. Продолжайте, я еще хочу многое узнать.

– Так вот, против нас героически сражалась эта молодежь, они называли себя Сечевыми стрельцами. Это были вчерашние студенты, никогда ранее не нюхавшие пороха. И они выстояли в боях на Ключе[25] и Маковке[26]. Они свято верили, что отдают жизнь в боях за свободу Украины. Мы искреннее восхищались их героизмом, среди них были даже девушки.

– Не может быть! – воскликнула изумленная Татьяна, глаза ее загорелись огнем. И вы убивали их?

– Я старался не стрелять в них, но пули, выпущенные с помощью нежных девичьих рук, убили немало моих товарищей, которые как и я старались только ранить девушек-стрельцов. Это были настоящие патриотки, близость смерти не могла остановить их. Они умирали с возгласом: «Ще не вмерла Україна!»

– Мне даже страшно об этом слышать, не то что представить себя на их месте. А вы были во Львове?

– Конечно. В начале сентября[27] четырнадцатого, за несколько часов до полудня, наши войска вошли во Львов. Граф Шереметьев был назначен военным губернатором города. Он объявил, что в Галиции живет «карпато-русский народ» и «есть только один русский язык». В связи с этим были закрыты все украинские периодические издания, типографии разгромлены или конфискованы, было запрещено продавать, брать в библиотеках книги на украинском языке. Греко-католическая церковь массово переводилась в православную.

– Но это несправедливо! Почему наше правительство так поступило? – возмущалась Татьяна.

– Это еще не все. Украинская интеллигенция, оставшаяся во Львове, была депортирована. Митрополита Андрея Шептицкого арестовали и отправили в Курск^[28].

– Но это абсурд! Я не могу в это поверить! Наша империя находится на грани развала. Она накануне великих перемен.

– Я отдал бы все , чтобы вы ошибались, Татьяна. Но боюсь, что вы правы. В обществе уже витает дух свободы. Но ее часто путают, особенно неграмотные слои населения, с анархией и беспорядками. А там, где беспорядки, там и кровь. Уже совсем скоро село, каких-нибудь десять минут. Я, наверно, надоел вам со своими рассказами.

– Нет, нет, что вы! Нисколько! Прошу вас, давайте идти медленнее, чтобы вы успели еще что-нибудь рассказать, – попросила Таня.

– В конце апреля пятнадцатого во Львов приехал Николай ІІ.

– О! Вы видели самого императора. Как я вам завидую. Мне бы так хотелось его увидеть.

Алексей загадочно улыбнулся, посмотрел на Татьяну и сказал:

– Как знать, может быть вы еще его и увидите. У вас вся жизнь впереди. Вы такая молодая, красивая, – с восхищением говорил Орлов, не отрывая от девушки глаз.

– Спасибо за комплимент. Но, мне кажется, я недостойна его. Вы первый, кто сказал мне эти слова.

– Нет, поверьте, Татьяна. Вы сами умаляете свои достоинства, а я говорю правду, когда называю Вас красивой. Я еще не встречал такой девушки, как Вы. Поверьте моему слову.

– Хорошо, рассказывайте дальше, – Таня перевела разговор на другую тему. Слова недавнего незнакомца заставили сильнее биться ее сердце.

– На чем я остановился? Ах, да! Вспомнил. Перед приездом царя оставшаяся в городе украинская интеллигенция была арестована и выпущена только после его отъезда. Да, охранка поработала хорошо.

– Смотрите, вы только посмотрите, – воскликнула Таня, подняв руку к небу, – какой багряный закат. Огромное красное солнце отражается в реке. Кажется, что солнце совсем близко, будто оно пошло купаться.

Она застыла на месте и любовалась закатом.

– Таня, какое у вас богатое воображение. Просто восхитетельно. Я сейчас стою рядом с Вами, смотрю на Днепр и, мне кажется, будто человеческая кровь смешалась с водами реки. Но может, у меня извращенная фантазия? Слишком много крови повидал я на своем коротком веку. Мне еще нет и двадцати двух.

– Не говорите так. Мне стало страшно. Я представила сейчас все, что вы только что сейчас сказали, и меня охватил ужас. Страх перед смертью закрался в мою душу. Я никогда раньше не думала о смерти. Она мне казалась такой далекой и нереальной. Только сейчас я осознала весь ужас небытия. С этого дня, с этого вечера, даже с этой минуты, я чувствую – у меня начнется новая жизнь. Вернее, новый период времени в моей жизни. Нет старой или новой жизни. Жизнь у человека одна. Ее можно только разделить на несколько периодов по определенному критерию. Но она одна! И с этой минуты, когда я осознала всю ценность жизни, я другими глазами буду смотреть на мир. Раньше я думала, что весь мир создан для меня. А теперь я осознала, что в этом огромном мире, где живет столько людей, столько разных народов, меня можно сравнить с маленькой песчинкой в бесконечных песках Сахары или с каплей воды в бездонном океане.

– Я бы сравнил вас, Татьяна, с маленькой звездочкой в необъятной Вселенной, – восторженно сказал Алексей и взял ее руку в свою. – Знайте, я без сожаления отдал бы свою жизнь только за то, чтобы эта прекрасная река не обагрилась кровью людей. Нельзя допустить кровопролития на этой благодатной земле, дающей такой сказочный урожай. Эти поля и леса не должны стать ареной массовых убийств. Время сейчас неспокойное. Вчера прочитал в газете, что произошли бурные выступления местного населения в Самарканде, Ташкенте, Фергане.[29] В Ташкенте руководителями движения были рабочие. Не помню уже их фамилий[30]. У казахов центром восстания стала Тургайская долина. Там уже льется кровь. Пока волнения происходят в Средней Азии, на Северном Кавказе, но что-то мне подсказывает, что это только начало. Боюсь, скоро проснется и Малороссия. И тогда без крови не обойтись.

Война уже всем надоела. Я сам был свидетелем братания солдат на фронте. Здесь, в тылу, крестьяне тоже недовольны. Рабочие в городах бастуют. Большевики всюду выступают за поражение в войне, распространяют среди солдат антивоенные листовки. Зовут солдат делать революцию, грабить помещиков и строить новое социалисти­ческое государство. К чему мы идем?! Не знаю!

Таня, как очарованная, стояла и слушала своего собеседника, она даже забыла, что ее нежная рука не свободна, а в плену больших мужских ладоней.

– Пора прощаться, Алексей. Мы уже подошли к селу. Темнеет, мои мама с дедушкой будут волноваться.

– Как жаль, время пролетело так быстро, что я и не заметил. Вы очень умная и привлекательная собеседница. Как скоро я смогу вас увидеть? – с надеждой спросил Алексей, боясь отказа.

– Не знаю. Сейчас очень много работы в саду, огороде. Сбор урожая. Может, как-нибудь и встретимся. До свидания.

– Я буду ждать этой минуты с большим нетерпением. До скорой встречи, милая Татьяна, – Орлов улыбнулся и пошел по дороге домой.

Татьяна не уходила. Она стояла и смотрела вслед удаляющейся фигуре. Внезапно путник оглянулся, сердце Татьяны вздрогнуло, но в сумерках нельзя было встретиться взглядами. Увидев, что девушка не ушла, а стояла на том же месте и провожала его взглядом, Алексей подумал: «А все-таки я нашел свою Татьяну» и улыбнулся.

Дома Тане пришлось долго объяснять матери и деду, почему она задержалась, а ночью Татьяна невольно думала о молодом графе Алексее Орлове.

Пора пришла, она влюбилась.
Давно ее воображенье,
Сгорая негой и тоской,
Алкало пищи роковой;
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала… кого-нибудь,
И дождалась… Открылись очи;
Она сказала: Это он[31]!

х х х

Минуло три дня. В воскресенье после заутрени Татьяна пошла купаться. Утренний воздух не баловал прохладой. По-прежнему было душно. Таня пришла на свое любимое место. Кругом ни души. Дорога отсюда не видна. Всюду росли высокие камыши, у самого берега – высокие ивы. Слышно было кваканье жаб. В воде было много водорослей, но Таня любила их запах. Она подбежала к реке и сразу почувствовала спасительную прохладу, идущую от воды. Девушка на лету сняла с себя платье и в одной тонкой белой рубахе с разбега бросилась в речку. Это было просто чудесно! Ее потное липкое тело по плечи погрузилось в холодную чистую воду. Она любила плавать, хотя и не была искусной пловчихой. Таня ныряла, плескалась, как маленькая рыбка, полностью растворялась в стихии воды, словно русалка, в белой длинной рубашке с длинными русыми волосами. Не хватало только венка. Она оставила его на берегу. Таня очень долго находилась в воде, сверху припекало палящее солнце, и ей никак не хотелось возвращаться на берег. Девушка слегка устала и поплыла на спине. Вдруг резкая ужасная боль пронзила правую ногу. Судорога! Эта боль была знакома ей и раньше. Таня сразу перевернулась на живот, усердно заработала руками, но силы оставляли ее. Сильная боль не проходила и не давала возможности сосредоточиться, подумать. В отчаянии Татьяна закричала:

– Помогите! Помогите! На помощь! Спасите!

Звать людей было бессмысленно, Таня знала об этом, но сейчас ничего не соображала, страх перед смертью сковал все ее члены. Она беспомощно барахталась в воде и продолжала кричать диким голосом:

– Спасите, люди! Тону! Спасите!

Таня начала захлебываться.

Ранним воскресным утром Алексей Орлов отправился на рыбалку. Он сидел с удочкой на берегу Днепра, но думал не об улове, а о Татьяне. Теперь он знал, что она – реальность. Она существовала. И не в его больном воображении, не во сне, а наяву. Алексей мечтал прикоснуться губами к ее нежной загорелой руке, поцеловать в губы, провести рукой по русым волосам.

Возвращаясь с рыбалки теми тропами, которыми они с Александром Дьяченко любили ходить, когда играли в индейцев, Орлов вспоминал детство. Вот здесь возле этого дерева, Саша «снял» ему скальп, а эту тропинку, ведущую к реке, они называли «тропой войны». Алексей остановился, внимательно посмотрел на тропинку и увидел – трава примята. Тут же он услышал громкий женский голос со стороны реки. Отчаянно звали на помощь. Не раздумывая, Орлов бросился на зов. Вскоре он увидел лежащее на траве платье. Через несколько секунд Алексей был рядом с тонущей. Не зря он считался лучшим пловцом в округе. Девушка слишком много наглоталась воды и была без сознания. Алексей испытывал страх и радость одновременно, он был безумно счастлив, что пришел на помощь не просто незнакомке, а Татьяне. Он крепко-крепко прижимал к себе девичье тело, боясь отпустить. Он чувствовал ее грудь, его лицо запуталось в ее волосах. Да, сейчас Алексей был счастлив и в то же время боялся, что не сможет возвратить Татьяну к жизни. Он никогда на практике не дала искусственного дыхания. Его этому учили, но, как говорят, жизнь – лучший учитель. И сможет ли он сдать экзамен на отлично, зависит только от него. Орлов бережно положил девушку на траву, не переставая восхищаться ее стройными ногами, высокой грудью, тонкой талией. Мокрая рубашка плотно облепила упругое тело, четко подчеркивая все его линии, но скрывая интимные подробности. Алексей похлопал Таню по щекам, пытаясь привести в чувство. Бесполезно. «Придется делать искусственное дыхание»,– решил Орлов. Он быстро стал на одно колено, положил девушку себе на бедро так, что ее голова и верхняя часть туловища свисали вниз. Алеша делал все точно так, как его учил дядя Юрий. Он открыл Тане рот, начал хлопать ее по спине, чтобы вода ушла из легких. Затем ему предстояло самое важное, то, о чем он мечтал еще утром. Алексей хорошо запомнил, что воздух можно вдувать в нос или в рот пострадавшего, и старался быть честным. Он положил Татьяну на спину, запрокинул ее голову и начал с носа, но ничего не получалось. И тогда Алексей с жадностью припал к желанным губам Татьяны и вдувал ей воздух. Руки его дрожали от волнения, он был весь потный от переживаний и страха. Таня не дышала. Он вспомнил о сердце, приник ухом к ее груди, пытаясь услышать биение сердца, но оно молчало. Сердце Татьяны не билось! Непрямой массаж сердца – вот, что нужно делать в таких случаях. Алексею сейчас было все равно, кто и что о нем подумает. Главное спасти ее! Вернуть ей жизнь! И он без промедления разорвал рубашку на ее груди, не обращая внимания на всю прелесть женского тела. Орлов делал то, что надо было делать для спасения жизни. О Боже! Свершилось чудо! Грудь Татьяны опустилась. Продолжительность этого «выдоха» была больше «вдоха» примерно в два раза. Действительно, именно так говорил дядя. Алексей облегчено вздохнул. Татьяна спасена! Еще немного, и она придет в себя.

Через несколько минут у пострадавшей порозовела кожа. Таня открыла глаза и увидела сияющее лицо склоненного над ней Алеши.

– Здравствуйте, это снова я. Вот мы и встретились, – радостно сказал Алексей.

– Ах! – вырвалось у Тани, она только сейчас поняла, что лежит в одной рубашке с обнаженной грудью. Девушка тут же привстала и закрыла обеими руками грудь.

– Не бойтесь! Я спас вам жизнь и ничего плохого не сделаю. Мне пришлось делать вам непрямой массаж сердца, иначе вы лежали бы здесь мертвая, – оправдывался Алексей, стоя перед Таней в одном нижнем белье. Свежий шрам украшал его широкую мускулистую грудь.

– Спасибо вам огромное. Вы мой спаситель! Мой ангел-хранитель! Я исполню любое ваше желание, только дайте мне одеться, – тихо сказала Таня, сгорая от стыда.

– Конечно. Только позвольте мне взять свою одежду. Как только мы оба оденемся, я провожу вас домой, заставлю выпить горячий чай с медом и пришлю к вам своего врача, он еще не уехал. А о своем желании я сообщу позднее, завтра или послезавтра, – настаивал Алексей Орлов.

х х х

На следующий день все жители села знали о героическом поступке молодого графа Орлова. Ганна тысячу раз благодарила спасителя дочери, дедушка Андрей со слезами на глазах расцеловал Алексея. В каждой хате говорили о чудесном спасении Татьяны. Маленький Фома навестил свою «любу вчительку», приходили Дуняша и Олена Неделько, симпатичная девушка лет восемнадцати, круглолицая, с черными кудрявыми волосами, большими темно-карими глазами, немного широком носом и пышными губами. Была она из семьи крестьян среднего достатка. Ее отец, мать, бабушка и дедушка были живы. Младший брат ходил в церковно-приходскую школу. Первая любовь ее – Саша Гордиенко, сын зажиточного крестьянина и друг Александра Дьяченко, уехал учиться в Киев еще до войны. Вскоре она повстречала батрацкого сына Сергея Токаренко. Тот приехал из соседнего села со своей матерью и годовалым братом на руках. Родной отец бросил их давно, когда Сергей был еще маленьким. А отца годовалого братишки забрали на фронт в начале войны, так что Сергей был главой семьи. Вся ответственность за судьбу матери и брата лежала на его плечах. Сергей без памяти влюбился в Олену. С тех пор она часто приходила к ним домой и помогала по хозяйству. Образ Саши Гордиенко постепенно стирался в ее памяти. И через год она стала невестой Сергея Токаренко.

Вот так судьба заставила Алексея Орлова снова встретиться с Татьяной, и он спас ей жизнь. Из человека, постороннего для семьи девушки, Алеша превратился в доброго ангела – спасителя. И только теперь Орлов наконец-то признался самому себе в том, что любит Татьяну. Но любит ли она его – вот в чем вопрос. Что чувствует она сейчас? Благодарность и только?! А может ли вообще благодарность превратиться в любовь? Алексей мучался вспоминая вкус девичьих губ, запах ее волос, нежные белые груди. Еще никогда ни одна женщина не вызывала у него таких чувств, как Татьяна. Он понимал, что не может больше сидеть и ждать у судьбы новой случайной встречи, он должен действовать, любой ценой завоевать любовь девушки. «Я добьюсь ее, и она будет моей женой, – как молитву твердил Алексей, собираясь во вторник в гости к любимой. – Я попрошу ее исполнить единственное мое желание – обучить ее верховой езде. Тогда у меня будет возможность каждый день видеть Таню, быть рядом с ней, узнать как можно больше о ней. Что она любит? Что чувствует? Какие мысли ее тревожат? Чего она хочет получить от жизни? Какие у нее цели и стремления, надежды и мечты? Я хочу понять ее, заглянуть в ее душу. Я просто уверен, что встретил родственную душу и ни за что не отступлю от нее. Надо будет еще перечитать поэзию Пушкина, особенно «Евгения Онегина». Ах, Татьяна, милая Татьяна», – размышлял Орлов, уверенно шагая по главной улице села.

Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна…[32]

х х х

Татьяна с радостью согласилась исполнить желание Алексея. В душе она, конечно, боялась верховой езды, но чего не сделаешь ради любви. В среду вечером Орлов подарил девушке своего лучшего коня – молодого гнедого Орлика. Каждый день, вечером Алеша обучал Татьяну езде на лошади. Таня была скромной и послушной ученицей, даже не пыталась привлечь внимание своего доброго учителя, хотя в ее душе горело пламя, вулкан любви рвался наружу. Всего за неделю она научилась сносно держаться в седле, тем самым доставив большое удовольствие Алексею. Он очень гордился своей способной ученицей, любовь все больше и больше заполняла его сердце. Во время вечерних  прогулок Орлов не позволял себе никаких вольностей, никогда не говорил о своих чувствах Татьяне. Они были друзьями. Алексей очень боялся своим признанием испугать девушку и потерять ее навсегда. В душе он часто называл себя трусом, последним идиотом, не способным выразить своих чувств. Он не мог понять Татьяну: то  она улыбалась ему, то вдруг смущенно опускала глаза, то без устали что-то рассказывала, а затем отводила свой взгляд в сторону. Алексей не мог понять, что творится в ее душе, не мог сорвать с ее лица маску спокойствия и равнодушия. Спустя время он по-прежнему не знал ответа на вопрос: любим ли он?

х х х

Вечером 1 августа дул свежий легкий ветерок. Жара немного спала. Алексей облюбовал для себя и Татьяны укромный уголок в чаще леса, далеко от дороги, где никто не мог их потревожить. Вокруг все благоухало, по серому небу быстро неслись тучи. Татьяна, сжимая поводья, дышала полной грудью. Шаловливый ветер растрепал ее русые волосы. Она с интересом слушала Орлова, тот ехал рядом с ней на низкой караковой кобылке.

– А вчера приехал мой дядя Левко из Киева, так он рассказывал, что в интендантстве окопались разные аферисты, спекулянты. Они наживаются за счет поставок армии негодной обуви, обмундирования, снаряжения, – возмущенно говорила Татьяна.

– Он прав. Военные штабы действительно работали плохо, да и сейчас, наверно, так же. Обученных резервов не хватало. Но я больше не хочу говорить о войне и политике. Когда я рядом с вами, мне хочется петь, слагать стихи, размышлять о смысле жизни.

Он бросил на девушку смелый взгляд и улыбнулся. Татьяна резко отвела глаза и воскликнула:

– Ой, смотрите, смотрите, быстрее! Алексей, вот на том дереве только что была белочка. Я так люблю наблюдать за ними, они такие смешные. – Она улыбалась, как дитя, довольная тем, что не страдает от одиночества и имеет такого друга, как Алексей Орлов. Он смотрел на нее, она была близко и вместе с тем далеко. Что скрывают ее голубые, как васильки, глаза? Алексей спрашивал себя: «Счастлив ли я сейчас, когда она рядом? Что будет со мной, когда придет пора прощанья»?

– Как вы думаете, Татьяна, стоит ли рождаться человеку ради одного дня счастья? Всего лишь одного дня! Стоит ли ему терпеть мучения, испытывать страдания в ожидании этого дня? А во что превратится его жизнь после того дня, когда он испытает счастье, узнает всю его прелесть , но утратит его и будет весь остаток жизни искать. И вряд ли сумеет вновь найти. Так как вы думаете: стоит ли вообще постигнуть таинство счастья или лучше прожить всю жизнь, так и не изведав его?

– Я думаю, все зависит от того, что именно вы подразумеваете под понятием счастье. Каждый понимает его по-своему. Вот, например, для моего отца счастье означало приносить пользу своему народу и Отечеству, дарить радость людям, окружать теплом и заботой своих близких. Он был счастлив по-своему, хотя и жил в ссылке, в далекой Сибири.

– Сейчас я имею в виду счастье, о котором говорил Чехов, – ответил Алексей.

– Любить и быть любимым? –тихо промолвила Таня.

– Верно.

– По-моему, стоит. Лучше испытать счастье, как бы ни было горько после его утраты. Помните, как писал Лермонтов: «Ты хочешь узнать, что делал я на воле? Жил. И жизнь моя без этих трех блаженных дней была б печальней и серей бессильной старости твоей».

– «Мцыри», – твердо сказал Орлов, не сводя с нее глаз.

– Да. Лермонтов прав, ради капли счастья можно и жизнь отдать.

Как можно на свете прожить без любви?!
Ведь это – великая тайна,
Дар Божий с небес, для того,
Чтоб Земля жила и цвести продолжала.

Любовь вдохновляет, любовь помогает,
Порою всё сердце тебе выжигает.
Лишь только любовь порождает безумцев,
Людей обрекает на адские муки.

Нет хуже – всем сердцем любить человека
И никогда ему не признаться в этом.

Таня задержала свой взгляд на Алексее. «Догадался ли он, что я говорю о себе, о своей любви к нему? Молчит. Неужели он ничего не понял и никогда не поймет? Ведь я  не Татьяна Ларина. Я никогда не скажу первая: «Я вас люблю». Моя гордость этого мне не позволит», – размышляла Верестова.

– Впервые слышу это чудесное стихотворение! И кто же его написал? – полюбопытствовал Орлов.

– Я давно его прочитала и уже не помню автора, – Татьяна впервые солгала Алексею, побоявшись обнажить свои чувства.

– Я бы не удивился, если бы автором этого стихотворения оказались вы. У вас такая утонченная душа, такой живой ум. Вы все чувствуете намного глубже и тоньше, – добродушно говорил Алексей, пытаясь найти ее глаза – зеркало души. У Тани вмиг порозовели щеки, потом побледнели, ноги задрожали от волнения и прилива чувств.

– Ах, не знаю. Даже не знаю, что вам сказать, – заикаясь, ответила она.

– Тогда послушайте меня.

Не там отрадно счастье веет,
Где шум и царство суеты:
Там сердце скоро холодеет
И блекнут яркие мечты.

Когда любви горячей слово
Растет на сердце, как напев,
И с языка слететь готово,
И замирает, не слетев…[33]

Алексей взял ее руку в свою и поцеловал. Таня резко освободила руку, пришпорила лошадь, крикнув:

– Догоняйте!

И помчалась вперед. Алеша верхом вслед за ней. Неожиданно Орлик споткнулся, заржал, раздался девичий крик и Таня упала на землю. С замирающим от страха сердцем Орлов подбежал к девушке. Та лежала без чувств, ударившись головой о камень. Алексей испугался, не зная, что делать. О том, как поступать в подобных случаях, ему никто не рассказывал. Он осторожно взял ее на руки, слегка ударил по щекам и – о чудо! Татьяна очнулась.

– Что с вами?! Вам плохо?! – обеспокоено спросил Орлов.

Девушка посмотрела на него невидящим взглядом и тихо, почти шепотом, сказала:

– Да. Голова очень кружится, в глазах темно.

И вновь закрыла глаза. Рядом стоял Орлик, виновато опустив голову. «Проклятье! Она могла разбиться! Хвала Богу, все обошлось. Она жива, только ей очень плохо. Что же делать?! Господи, помоги! Умоляю тебя! Я люблю ее и хочу видеть всегда здоровой», – просил Алексей.

Вскоре Татьяна открыла глаза и позвала на помощь:

–Мне надо встать, тошнит очень. Скорее, скорей! О! О!

– Да, только опирайтесь на мое плечо.

Алеша осторожно опустил Таню на землю, придерживая за талию. Стоило Татьяне подойти к дереву, как началась рвота. Девушке было ужасно стыдно перед молодым человеком, она просила отпустить ее. Но Орлов не мог оставить ее одну. Таня еле держалась на ногах. Если он отпусти ее, она упадет. Бесконечная слабость одолевала Татьяну, ей хотелось поскорее добраться домой, лечь в белоснежную постель и забыть об этом кошмаре

Когда тошнота немного прошла, Алексей посадил свою возлюбленную на Орлика впереди, сам сел сзади; одной рукой он крепко прижимал ее к себе, а в другой держал поводья. Вслед за ними бежала его кобыла Мечта, мать Орлика. Алеша не мог ехать быстро, чтобы не причинять боль Татьяне. Каждая неровность, каждый бугорок на дороге вызывали у девушки жуткую головную боль; слабость и головокружение не проходили.

Уже стемнело. Небо заволокли тучи, нельзя было увидеть ни одной звездочки. Ветер усиливался, ночь обещала быть холодной. Изредка доносились голоса птиц, в основном, слышно было только сову. Таня дрожала от холода, холодный ветер насквозь пронизывал ее. В то же время от Алексея шло тепло, настоящее мужское тепло. Он был рядом, ничто, кроме одежды, не разделяло их тела. Несмотря на недомогание, Таня чувствовала себя на вершине блаженства. Любит ли ее Алексей или нет – сейчас ее это не волновало. Главное – он рядом, она чувствует сильную мужскую руку на своем теле и счастлива. Большего ей сейчас и не надо! Ах, если бы всегда было так! Всегда быть рядом с ним – чего еще можно желать в этом скверном мире, в это смутное время, когда вот-вот должно что-то произойти, подняться буря, которая сметет все старое, но построит ли новое – вот в чем вопрос.

Танины волосы щекотали Алеше подбородок и вместе с тем благоухали, заставляя биться сердце молодого человека все сильнее и сильнее. Близость желанного тела разжигала кипящую в Орлове страсть. Он с трудом сдерживал себя. О! Если бы только она знала, как он мучается! Какие это муки! Нет хуже пытки – быть рядом с любимой, чувствовать ее тело, вдыхать полной грудью аромат ее волос и не сметь поцеловать. У него нет никакого права заключить ее в объятия и целовать ее волосы, шею, лицо, губы, грудь. Совесть и воспитание велят ему вести себя спокойно и по-дружески. Но сердце! Сердце не понимает языка рассудка. Сердце живет только чувством, любит Татьяну и хочет, чтобы его любили так же, с той же силой и самозабвением. «Достоин ли я ее или она меня»? – нет, Алексей не мучал себя подобным вопросом. Он любит ее! Это его аксиома, не требующая никаких доказательств. Орлов твердо решил, что Таня должна узнать о его чувстве! Не сейчас, не здесь. Он еще не знает, как и когда это произойдет, но сие свершится, иначе он не Алексей Орлов. Но что будет потом? Победа или поражение, радость или отчаяние, полет любви или муки ада. Это будет потом, а сейчас его любимой плохо и он должен помочь ей. Он отдал бы все за минуты счастья, проведенные вместе с нею.

Около одиннадцати вечера Татьяна добралась домой. Мама помогла ей лечь в постель, на голову положила смоченный в холодной воде рушник. Всю ночь Ганна не отходила от постели дочери, каждые полчаса меняла рушник.

Алексей почти не спал в эту ночь, не находил себе места, ходил из угла в угол, тревожась о здоровье любимой. На рассвете он оседлал Мечту и отправился в соседнее поместье, где должен был на несколько дней остановиться доктор Терещенко.

х х х

Утром после осмотра больной доктор поставил диагноз – черепно-мозговая травма и предписал: полный покой, никаких физических нагрузок, ничего не читать и не писать, как можно меньше разговаривать и ни о чем плохом не думать. Тем самым Таня была обречена на одиночество и скуку, целый день лежать в постели и смотреть в окно. На следующий день она не выдержала и вопреки предписанию врача взяла в руки книгу, надеясь развеять тоску. Но тщетно! Таня не могла прочесть и строчки! Ее голова была в ужасном спазме, словно ее зажали в тиски. Малейшее напряжение приносило больной страдание.

5 августа доктор разрешил ей принимать посетителей. Первым, кто к ней пришел, был Алексей Орлов. Он принес Татьяне букет алых роз. Это были любимые ее цветы. Таня была безумно счастлива. Еще никто и никогда не дарил ей цветы.

Первые цветы! Совсем скоро день рождения. Но она не скажет об этом Алексею, лучше промолчать. Орлов интересовался ее здоровьем, много рассказывал о своей семье, о своем отрочестве на берегу Днепра, вспоминал различные курьезы из своей жизни. Таня повеселела, смеялась, ей хотелось бегать и прыгать, танцевать, вновь отправиться в путешествие по замечательной стране, которая называется детством. На прощание Алеша пожал ей руку, улыбнулся и вышел.

Татьяна лежала в постели и улыбалась. Как прекрасно любить человека и ничего не требовать от него взамен. Она чувствовала, что не безразлична этому молодому человеку, но не была уверена, что он ее любит. Она не смела надеяться, что он может испытывать такие же чувства, как и она, так же переживать и страдать. У Татьяны очень противоречивый характер. Она всячески скрывала свои чувства от любимого человека и в то же время безумно желала, чтобы он догадался о них. Почему он медлит? Почему не хочет открыть ей свое сердце, свою душу?

До прихода Олены и Дуняши оставалось больше часа, и Таня решила немного вздремнуть. Она, как всегда положила руку под подушку и вдруг ее пальцы коснулись бумаги. «Что это? Может, дедушка положил и забыл?» – мелькнуло у нее в голове. Это оказался в несколько раз сложенный небольшой кусок бумаги, напоминающий самокрутку. Девушка развернула его, прочитала и не могла поверить своим глазам. На бумаге близко к печатному шрифту было написано: «Я тебя люблю». Три слова, а как много значат! Какое множество мук и страданий, сердечной тревоги и душевной боли заключается в них. В эту минуту весь мир воспринимается нами по-иному. Мы хотим верить в прекрасное, совершать героические поступки, взлететь на крыльях счастья в облака и слиться с небесами, пройтись с любимым по Млечному пути навстречу утренней заре, с небес достать звезду, творить добро, дарить улыбку людям, мечтать о лучших днях и хоть на миг забыть о долге и морали. Как просто все! Однако очень сложно! Жизнь без любви подобна аду!!! И человек познает его на Земле.

«Он любит меня! Какое счастье! Но он ведет себя, как безусый мальчишка. Написать записку  и незаметно положить ее под мою подушку, пока мы с ним беседовали. Безумец! Хотя, почти все влюбленные безумны! Я тоже сейчас радуюсь, как сумасшедшая. Я люблю его и он любит меня. Какие нежные слова! Они ласкают меня, словно руки любимого. Я счастлива! Но что мне делать? Как вести себя дальше? Броситься в его объятия при следующей встрече или по-прежнему скрывать свои чувства? Таить свою любовь на дне души или подарить ее всю без остатка ему»? – Таня ломала себе голову, пытаясь найти разумный ответ, но ничего не получалось. Гордость постоянно напоминала ее сердцу о своем присутствии. Полностью погрузившись в раздумья, она не заметила, как в ее комнату вошли Олена и Дуняша.

– Как себя чувствует наша больная? – улыбаясь спросила Олена. – Небось надоело сидеть дома, подружка?

– Ах, девчонки! Я раньше ничего вам не рассказывала, но сейчас просто не могу удержаться от радости, – улыбка счастья озарила Танино лицо.

– Что случилось, Танюша? Что? – почти одновременно задали вопрос подружки.

– Неужто влюбилась? – догадалась Олена.

– Угадала, Оленка. Я люблю его всем сердцем и душой.

– Но кого?! – не унималась Олена.

– Молодого графа Орлова!

– Ах! – дружно воскликнули девушки.

Тане пришлось все рассказать своим подругам. И о первой встрече на дороге, о знакомстве в лесу и, конечно же, о записке. Девушки были в изумлении, Дуняша в душе даже немного завидовала Татьяне, ее большой любви, не оставшейся без ответа. Дуняша не смела и надеяться, что Саша Дьяченко когда-нибудь признается ей в своей любви.

Олена, девушка белее опытная в делах сердечных , посоветовала Тане немедленно написать ответ своему возлюбленному. Но Татьяна от природы была очень застенчива, и ей очень трудно было признаться в своих чувствах. Все же девушкам удалось уговорить свою подругу, и Таня на небольшом листе бумаги печатными буквами чернилами вывела три слова, но не те, о которых можно сразу подумать, а другие: «Я так же!»Этими словами она хотела подчеркнуть, что любит Алешу с той же силой, с какой он любит ее. Гордость не позволяла ей написать в ответ: «Я люблю тебя!» Таня в глубине души не могла до конца поверить в свое счастье. Сомнения одолевали ее. А вдруг это шутка? Может, он просто пошутил, решил развеять ее скуку. Нет, она не могла быть абсолютно уверена в том, что эти три простых и одновременно божественных слова – правда.

На следующий день утром Дуняша должна была подложить Танину записку в комнату Алексея. Девушки вскоре ушли, оставив Татьяну в большом смятении. Она не могла успокоиться. Ей хотелось петь и смеяться от счастья. Эйфория вскружила ей голову. У Тани появился смысл жизни. Ведь любить – мало, хочется быть любимым тем, кого любишь. Нет ничего страшнее, тратить время и силы, порывы своего сердца на безответную любовь. Это напрасная любовь, напрасные мечтания, стремления и надежды.

Вечером, ночью и на следующий день Таня окончательно потеряла покой, думала только об Алексее. Она никого и ничего не видела перед собой и не слышала, когда к ней обращались. Полная рассеянность и отсутствие внимания, она была крайне возбуждена и представляла собой комок нервов, голова ее просто лопалась. Частое сердцебиение, тревога, беспокойство. Таня была в ужасном состоянии, на грани нервного срыва. То она думала, что слишком самоуверенна и это простая шутка, и терзала себя, свои сердце и душу. То замирала от страха, боясь, что сейчас откроется дверь и войдет он! А что ей делать, она не знает! Она боится его! Вернее, своих чувств к нему и самого признания. Слишком уж она робкая! Состояние Тани невозможно передать словами, вряд ли кто-нибудь когда-нибудь так переживал, как она. Татьяна была вся на взводе, такого душевного переживания она никогда еще не испытывала. Ни в одном романе она не читала о таком чувстве. Что это? Страх признания или страсть? Любовь или грань безумия? На эти вопросы нельзя ответить, сама Татьяна не могла понять, что с ней творится. Начало душевного недуга или такое сильное чувство, пожирающее все остальные чувства?

Вечером пришла Дуняша и с огорчением рассказала о том, что Танину записку смогла оставить только на коврике перед комнатой Орлова, Алексей закрылся в комнате на ключ и весь день не выходил из нее. Вряд ли он сможет прочесть записку! Однако небольшая возможность все-таки была. Таня облегченно вздохнула и немного успокоилась. Значит, время объяснения еще не скоро, и она сможет подготовить себя к встрече с Алексеем.

х х х

Утром 7 августа снова было очень жарко. Солнце хорошо припекало. Татьяна впервые после своего неудачного падения с лошади отправилась на прогулку в лес. Лесной воздух и минимум нагрузок – вот что требовалось сейчас ее организму.

В светло-лиловом сарафане, с распущенными русыми волосами, блестящими в лучах солнца, легкой походкой Таня Верестова шагала по лесной тропинке. Она с удовольствием дышала ласковым и душистым воздухом леса. Он представлял собой смесь различных запахов и придавал девушке силу. Под ее ногами шелестели сухие травы и даже листья, опавшие с засохших деревьев. Лето было жарким, как никогда. Таня вдруг заметила небольшую поляну ландышей. «Боже мой! Какая прелесть!» – вырвалось у нее. Под их большими остроконечными листьями красовались маленькие, немного продолговатые, красноватые плоды. Красивые, будто цветы! Если бы сейчас была весна, она собрала бы себе букет цветов и поставила дома в вазу. И они благоухали бы не один день.

Незаметно летело время. Погода портилась. Небо заволокли черные тучи. Природа ждала дождя, требовала влаги, словно путник, заблудившийся в пустыне. Таня поняла – пора возвращаться домой, иначе можно стать жертвой стихии. К ее большому сожалению, она зашла слишком далеко вглубь леса. «Да, дома я буду не скоро, при всем моем желании», – подумала Татьяна. Она бежала навстречу ветру, но он сносил ее с ног. Это был настоящий ураган. Деревья гнулись к земле, порывы ветра ломали их ветки, некоторые молодые деревья вырывало с корнем. Крупные капли дождя оросили сухую землю. Наконец свершилось! Впервые за полтора месяца пошел дождь. Ветви деревьев безжалостно хлестали девушку по лицу, царапали руки и ноги. Таня вся промокла до нитки. Одежда полностью облепила ее фигуру, волосы слиплись. Сверкнула молния, Татьяна замерла в ожидании громкого раската грома, но вдруг услышала знакомый голос:

–Татьяна! Таня!

Она оглянулась и увидела Алексея Орлова. Он стоял недалеко от нее под деревом.

– Остановитесь! Вы сумасшедшая! Разве можно гулять в лесу в такую погоду?! – кричал Алексей, приближаясь к ней.

Прогремел гром. Таня побледнела от страха. Алеша бросился к ней и крепко обнял. Они несколько минут молча стояли под кроной старого могучего дуба. Молнии сверкали часто и ярко. Сжимаясь от воя ветра, вздрагивая при каждой вспышке молнии, ожидая нового раската грома, Таня все же чувствовала себя счастливой в объятиях Алексея. Она молчала, не зная, что сказать. Как нарушить молчание их уст?! Да, уст, а не сердец! Сейчас их сердца говорили на неведомом никому языке. Межу ними не существовало никаких секретов. Язык любви безмолвен. Первым нарушил молчание Алексей:

– Не бойтесь, я с вами. Мы должны переждать грозу, в лесу сейчас опасно. В любую минуту на нас может обвалиться дерево. Вы согласны со мной?

– Да, – тихо ответила Таня.

– Татьяна, я вчера всю ночь не спал. Все думал о вас. И даже сочинил стих. Пожалуйста, послушайте и не смейтесь надо мной.

Боль сердца, зов и крик души
Готовы вырваться на волю,
Когда сидишь в глухой тиши
Весь полный злобы и тоски.

Один…Один…Всегда один
И нет соратника, нет друга,
Нет рядом родственной души,
Готовой стать подругой.

Душа моя горит огнем,
Метает молнии и громы,
Вот-вот вулкан ее взорвет,
Вулкан любви неразделенной.

Таня слушала его, а сердце ее наполнялось радостью. «Значит, это правда, и никакая не шутка. Он любит меня и вот-вот признается в этом. Как прекрасно жить на Земле, любить так сильно человека. О Боже, спасибо тебе за эту любовь!» – восторгалась Татьяна.

– Вы ошибаетесь, Алеша, – несмело произнесла Верестова.

– Но в чем?! – с недоумением спросил Орлов.

Она прижалась к нему сильнее и тихим, но нежным  голосом промолвила:

– Я разделяю вашу любовь, Алеша. Поверьте, я люблю вас. Ее слова, словно гром, обрушились на Алексея. О! Она любит его!

– Танечка, Танюша, милая! Я полюбил вас с первой нашей встречи. Я люблю вас. Вы – мой идеал. Вы та Татьяна, о которой я мечтал всю жизнь. Я нашел вас.

Он посмотрел ей в глаза, она стояла смущенная, смертельно бледная от волнения, дрожащая с головы до ног. И когда Орлов крепко обнял ее, нашел ее губы, он чувствовал, что Таня почти в обмороке от прилива чувств. Он тоже не осознавал ничего в реальном мире, кроме этого поцелуя.

– Давайте перейдем на «ты», – предложил Алексей.

– Да, – с нежностью ответила Таня.

– Татьяна, я так счастлив, что ты любишь меня. Я хочу, чтобы ты стала моей женой, – сказал Орлов и упал перед ней на колени.

Таня кивнула головой ему в ответ, подала ему руку, он обнял ее, и она спрятала свое лицо у него на груди.

– Таня, Танечка, милая. Ты будешь моей, только моей навсегда. Никто не посмеет разлучить нас, разве что смерть. Боже, я не верю своему счастью. Ты рядом со мной, в моих объятиях. Я слышу твое дыхание, целую твои губы. Это блаженство! Я так люблю Татьяну милую мою, не так ли писал Пушкин о Лариной? Скоро, совсем скоро ты станешь моей женой и мы будем жить с одном доме, под одной крышей. Вырастим детей и вместе состаримся и, может быть, умрем в один день, как в старой доброй сказке. Я просто не смогу пережить тебя, Танюша. Жизнь без тебя будет адом на Земле для меня, – шептал Орлов, покрывая поцелуями ее мокрые лицо, волосы, шею.

Дождь прошел, и все затихло. На небе снова засветило солнце. На листьях деревьев, на траве заискрились шарики воды. Еще сильней повеяло дыханием леса. Алексей и Татьяна, держась за руки, возвращались домой. Счастливые, лица их светились от радости. Голоса их звенели, переливались в лесу, заглушая пение птиц. Они любят друг друга – и только это – главное, все остальное – мелочи жизни.

Неожиданно Таня наскочила на пень, споткнулась и шлепнулась на землю. Алеша помог ей подняться, и они дружно расхохотались.

– Смотри, кукушка, – воскликнула Таня.

– Где? Не вижу.

– Вон там, на том дереве, справа видишь? – показывала рукой девушка.

–Да, увидел.

– Кукушка, кукушка, скажи, сколько нам лет осталось жить? – с тревогой вдруг спросила Татьяна и стала прислушиваться.

– Не верю я в это. Пошли домой скорее, Танюша, а то еще ненароком заболеешь. Доктор уже уехал, – звал Алексей.

Но Таня осталась на месте и приложила палец к губам:

– Тсс, помолчи, пожалуйста.

И тут раздалось звонкое:

– Ку-ку, Ку-ку, ку-ку…

И тишина.

– Птичка, миленькая, ну давай еще. Прошу тебя, не молчи, – жалобно просила девушка. Но кукушка молчала.

– Всего лишь три раза. Может, она ошиблась? Ведь мы еще молодые. Мы не можем так рано умереть, – Таня расстроилась и  печально посмотрела на любимого.

– Я не верю в это, милая, в эти суеверия. Мы будем еще долго-долго жить с тобой и нянчить не только внуков, но и правнуков. Выбрось все это из головы, забудь о кукушке, лучше подумай о нашей свадьбе, дорогая, – успокаивал Татьяну Орлов. – Я люблю тебя и буду всегда рядом в беде и радости, в горе и нужде. Ты всегда будешь жить в моем сердце и моей душе, даже если нас разлучит судьба.

В тот же день вечером Таня Верестова обо всем рассказала своей матери.

х х х

9 августа был день рождения Татьяны. Ей исполнилось восем­над­цать. Дедушка Андрей с матерью подарили ей крохотные серебря­ные серьги, Дуняша с Оленой – красочно расшитые рушники. Приехал дядя Левко с женой. Даже Фома вручил Татьяне самодельную открытку с поздравлением. Алексей должен был приехать вечером, он поехал в Киев выбрать подарок.

Таня с огромным нетерпением ожидала возлюбленного. Она долго прихорашивалась возле зеркала. Надела самое красивое свое платье, цвета бирюзы, оно особенно подчеркивало цвет ее глаз. Волосы подобрала «мальвиной», открыв широкий лоб. В уши одела серьги. Бледные щеки слегка подкрасила румянами. Мама с дедушкой не могли налюбоваться своей милой Татьяной. Сегодня граф Алексей Орлов должен был официально объявить о предстоящей помолвке с Танюшей. Ганна и Андрей Гаврилович были согласны и от всей души желали счастья молодым. «Милая тетушка», графиня Вера Ильинична Сеславина тоже не была против предстоящего брака своего племянника. Она никогда не забывала, что сама была дочерью обедневшего помещика. Да сейчас и не те времена Алексей богат, молод, не хватает только счастья. Вот оно и пришло. Невеста – молодая, красивая, умная, скромная девушка из хорошей семьи. Чего еще желать?

Около семи вечера приехал и Алексей. Долгожданного гостя усадили за праздничный стол, а Татьяна все не решалась выйти из комнаты. Наконец-то, дверь ее спальни отворилась и, словно в сказке, вышла девица-красавица навстречу доброму молодцу. Алексей застыл в изумлении, такой красивой он никогда ее не видел. Он забыл все слова, что хотел сказать в этот торжественный момент.

Таня была необычайно женственна, подобно богине Венере. Очарование девушки сразило его, он робко подошел к ней, поцеловал ей руку и произнес:

Милая Татьяна, не знаю даже с чего начать,
Ведь столько нужно пожелать сегодня вам
В ваш день рождения!
Здоровья, счастья, долгих лет,
Жить на Земле без всяких бед
И исполнение всех надежд.

Хранить любовь в своей душе,
Дарить улыбку добрым людям,
Всегда надеяться и верить.

Еще придет ваш час, поверьте,
И все узнают ваше имя,
И не забудут, как это сделали с другими,
Все будут помнить ваше имя:
Орлова Таня!

Прошу покорно простить меня за некоторою вольность, но я искренне верю, что совсем скоро вы будете носить мою фамилию. И в знак моей любви и преданности прошу принять сей скромный дар. Алексей подал Татьяне маленькую коробочку. Девушка покраснела.

– Ах, Алексей, вы так любезны, улыбка заиграла на ее лице. – Я очень благодарна вам и всей душой надеюсь, что с гордостью буду носить ваше имя и никогда не предам его осмеянию. Лучше смерть, чем позор, – с пафосом произнесла Таня и открыла коробочку. В ней лежала золотая цепочка искусной ювелирной работы.

– Спасибо, Алеша, спасибо огромное! Я очень рада!

– Позвольте мне надеть вам это украшение. Оно как раз будет гармонировать с вашим платьем.

Татьяна согласилась, и уже через мгновение драгоценность мирно покоилась на ее полуобнаженной груди.

– Боже, я совсем забыл о цветах! Сию минуту, я мигом! – воскликнул Орлов и скрылся за дверью.

Появился он с большой корзиной алых роз. Все смотрели на него с восхищением.

– Какая прелесть! Какая красота! – радостно промолвила Татьяна. – Я так люблю розы! Это мои любимые цветы! – восторгалась она.

– Здесь ровно девятнадцать роз, жаль, что дата четная, пришлось один лишний цветок добавить. Но вы и так молоды. Я никогда бы не дал вам и восемнадцати, – говорил, улыбаясь, Алексей.

После праздничного ужина молодые отправились на прогулку к Днепру. Они сидели, обнявшись на траве у самого берега речки. Было тихо и тепло, пахло сырой землей, водорослями и листвой, недавно так щедро напоенной ливнем. Чуть слышно шумел камыш. Ночь была величественная и ясная. Берег был залит серебряным светом луны, река напоминала большой звездный ковер. Ветер дышал в лицо влагой и свежестью. Здесь, на берегу Днепра, возлюбленные наслаждались жизнью, сливались с природой, растворяясь в ней без остатка и забывая обо всем. На небе сверкали созвездия: Малая и Большая Медведица, Пояс Орионы, Волосы Вероники и множество других.

– Леша, я так люблю смотреть на ночное звездное небо. Начинаешь поневоле задумываться о смысле жизни, передо мной возникает множество вопросов, на которые я не могу еще ответить. Вселенная огромна, а жизнь существует только на Земле. Почему? Я не знаю. Сколько еще нераскрытых тайн существует не только на нашей планете, но и во Вселенной?

Любимый, я часто думаю о том,
Зачем живем мы на Земле?
Что должен сделать человек,
Чтоб его помнили весь век?

Какие подвиги, деяния
Заслужат нашего внимания?
Быть трусом, вором, подлецом
Все это значит – быть ничто.

Ведь человек пришел на свет,
Чтобы оставить светлый след.
За пятна, грязь и прочий хлам
Несет ответ его судьба.

Найди же силы, человек,
Чтоб с гордостью прожить свой век!

Так зачем мы рождаемся? Как ты думаешь? – спросила Таня и ее большие голубые глаза встретились с глазами любимого.

Никогда в жизни Алексей еще не испытывал такого блаженства.

– Я думаю, Танюша, что не по количеству лет мы чтем сейчас людей великих, а по сумме дел, совершенных ими ради ближних

– Прекрасно сказано!

– Вон, смотри, на небе созвездие, его ученые мужи называют Волосы Вероники. Оно охватывает около пятидесяти неярких звезд. Его можно наблюдать без всякого телескопа зимой, весной и летом.

– А ты знаешь, почему его так назвали? Кто такая была Вероника?  – спросила с интересом Татьяна.

– Да, мой отец любил как и ты, смотреть на звездное небо, он был моряк и знал множество легенд. Одна из них была посвящена Веронике, жене египетского фараона Птолемея ІІІ. Она была женщиной необыкновенной красоты и особенно прекрасны были ее пышные длинные волосы. Совсем как у тебя. Так вот, пришло время, и царь отправился в военный поход. Шли годы… Умирая от тоски и тревоги, Вероника отправилась в храм. Там она пообещала богу принести в жертву свои волосы, если в скором времени вернется ее муж. Птолемей вернулся с победой – Вероника сдержала слово. Но в то время существовало очень много суеверий, связанных с состриганием волос. По преданиям, человек, отрезавший, волосы, подвергал свою душу большому риску. А тем более, царственные особы, для которых срезание даже кончиков волос было на грани жизни и смерти.

– Значит, Вероника – символ самопожертвования ради любимого человека. Я преклоняюсь перед ней, – с трепетом произнесла Таня.

– Да, представляешь, в какой ужас пришел фараон, когда увидел жену. А как устрашило супругов сообщение о том, что во время пира волосы таинственно и бесследно исчезли! Но у Птолемея был придворный жрец Кенон. Тот сказал фараону, что волосы вознесены музой астрономии Уранией на небо. Так Кенон открыл новое созвездие и посвятил его Веронике. Ах, если бы я был астрономом и открыл новое созвездие или звезду, то назвал бы твоим прекрасным именем Татьяна.

– Леша, ради тебя, ради спасения твоей жизни, я бы отдала не только свои волосы, но и свою душу вместе с сердцем.

– Не говори так. Зачем мне тогда жить, если у тебя не будет сердца и души. Это будет симпатичная кукла, но не ты. Пойми, красота поблекнет, подобно осенней траве, а душа останется, такой же молодой и чистой, как сейчас, – говорил Орлов. – Еще отец рассказывал мне о полярной звезде – верной помощнице моряка.

– Я вижу ее, она в созвездии малой Медведицы и сохраняет почти постоянное положение на небе, но почему – я не знаю.

– Просто она находится на  расстоянии около 10 от Северного полюса. Эта звезда второй звездной величины…

– Хорошо, я убедилась, что ты силен в астрономии. А теперь, мой любимый, мое солнце, лазурный берег, свет в ночи, ты покажи на небе звезды, куда мы вместе полетим. Вселенная – она огромна, в ней сотни тысяч ярких звезд, но ни одна из них своим сиянием затмить не сможет свет моей любви.

Таня с любовью смотрела на Алешу, он не удержался и поцеловал ее в губы. «Любимая, твои глаза нежнее ночи», – прошептал он на ухо девушке. И сердце ее встрепенулось. Она не привыкла к тому, что у них все так благополучно. Где-то, в самой глубине души, оставался затаенный страх. Уж слишком ей хорошо. Как бы не потерять свое счастье в одно мгновенье.

Ведь счастье не вечно, оно мимолетно,
Вчера оно было, сегодня уж нет.
Вчера целовал ты любимые губы
И хочешь сегодня, а их уже нет.

Нужно наслаждаться счастьем, пока оно есть, пока оно рядом и не думать о грядущем. Новый день может забрать счастье. Радуйся жизни и не теряй ни одной счастливой минуты, ибо это время может никогда уже не повторится.

– Послезавтра я еду в Петербург навестить свою бабушку. Я не видел ее больше двух лет. Улажу дела относительно временной отсрочки от военной службы, выберу для тебя самое красивое и дорогое кольцо. Видишь, сколько дел надо успеть сделать! Семнадцатого августа вернусь, а девятнадцатого на Спаса будет наша помолвка, – решительно заявил Орлов. Таня огорчилась, она не хотела расставаться с любимым.

– Не плачь, любимая. Я обещаю, сегодня мы будем гулять до утра. Разлука будет недолгой. Судьба нас соединила, и только она может снова развести. Никогда я по собственной воле не отрекусь от тебя, Танечка.

х х х

Через три дня семья Верестовых получила извещение о том, что Николай Владимирович Верестов пропал без вести. На смену радости пришло горе. Несколько дней мать с дочерью провели в слезах, дедушка Андрей подбадривал их говоря: «Это не похоронка, значит, есть надежда, что Микола жив и когда-нибудь вернется домой. Всякое на войне случается». А сам несколько раз украдкой плакал в уголке, чтобы никто не видел. Но слезами горю не поможешь. Жизнь продолжалась…

19 августа состоялась помолвка Татьяны с Алексеем, на 20 сентября назначено венчание в Андреевской церкви в Киеве.

25 августа Таня пришла домой к Олене Неделько и застала подругу в слезах. Сергею исполнилось девятнадцать, и его забрали на фронт. Трудно было найти слова, чтобы утешить подругу. Все знали, что такое война: сегодня жив, завтра бой и тебя уже нет.

С 1 сентября Татьяна, как и обещала Фоме, продолжала по вечерам занятия с детьми прямо во дворе, пока не стемнеет. Затем Таня вместе с Алешей гуляли по берегу реки до полуночи. Они были молоды, счастливы и с нетерпением ожидали того дня, когда слова батюшки соединят их души навсегда.

х х х

И этот день настал. 20 сентября 1916 года счастливые, полные надежд и мечтаний, Алексей и Татьяна стояли рядом перед аналоем Андреевской церкви.

Многочисленные пилястры, позолоченные капители и орнаменты, яркая живопись и позолота иконостаса, изобилие света – все это поражало присутствующих своим величием и красочностью. Лица святых дышали здоровьем и жизнерадостностью. Всюду на иконах преобладали вишнево-красные тона и цвета темно-зеленых и синих одежд.

В церкви собралось множество народа, большая толпа во фра­ках и белых галстуках, мундирах, бархате и атласе. Дамы в изящных туалетах по последней моде. Очень много было гостей со стороны жениха. Сам генерал-губернатор с женой, директор департамента полиции, генерал жандармского корпуса, прокурор Киева с семьей, близкий друг графини Сеславиной; много врачей, приятелей покойного графа Юрия Сеславина, кое-кто из приятелей Алексея Орлова по Кадетскому корпусу, где он учился. Был здесь и Александр Дьяченко, он тщетно пытался поймать взгляд Дуняши, та не отрывала взгляд от невесты. Бабушка жениха Елена Александровна по причине слабого здоровья не могла приехать на церемонию. Дамы в изящных туалетах по последней моде.

Благодаря безупречным манерам и умению вести себя в обществе Татьяна была принята в высший свет киевской знати. Ее живой ум и широкий кругозор поразили друзей и знакомых молодого графа Орлова.

Среди родственников невесты были ее мать, дедушка Андрей, дядя Левко со своей молодой женой Натальей и пятнадцатилетним сыном Петей. Левко Лысюку было уже под пятьдесят. Он был некрасивый, склонный к полноте мужчина. Однако обладал недюжинной физической силой. Украшали его уже начавшие седеть крупно вьющиеся русые волосы. Рядом с ним стояла его жена, невысокого роста, лет тридцати пяти, худощавая, смуглая, женщина, с черными глазами и волосами. Их сын Петр унаследовал от отца не только физическую силу, но и живой ум. Он был высокого роста, слегка сутулый брюнет, с приятной наружностью.

Была здесь и подруга Татьяны Олена Неделько. Фома все время приподнимался на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть жениха и невесту.

На церемонии все было торжественно и празднично. Родственники и гости с улыбкой устремляли свои взгляды на молодых. Все были взволнованны. Ощущение близости Бога, церковное пение заставили забыть о повседневном и подумать о высшем, духовном; очистить свою душу от зависти, ненависти, лжи, сквернословия, грешных мыслей, задуматься над тайнами бытия: что значит жизнь? И что сие значит – смерть? Что такое любовь и можно ли найти счастье? Спасет ли красота мир, такой противоречивый, полный опасностей и вместе с тем манящий нас своим будущим, неведением того, что ждет нас впереди? Никто не знает своего будущего, никто не может знать, что его ждет не только через год или два, но даже завтра. Сие известно только Богу. Нам же, грешным, остается только верить в него, надеять­ся на лучшее, любить ближнего и уповать на Божие милосердие.

Татьяна в белом атласном платье, с длинной белой вуалью, ниспадающей на плечи, была прекрасна, подобно каплям росы на утренней траве. У Алексея белоснежно-эмалевый Георгиевский крест висел на груди просторной офицерской гимнастерки, сшитой из самого лучшего штиглицкого материала. Эту награду жених получил недавно, после ранения во время Брусиловского прорыва. Военная форма очень шла к лицу Алексею. Он был достоин восхищения.

Таня с любовью и гордостью смотрела на Алексея, душа ее трепетала, волнение усиливалось. Еще несколько минут, и она станет его женой, будет носить его фамилию. Отныне они будут связаны навсегда и только смерть сможет разлучить их. Таня с тревогой думала о первой брачной ночи, неизвестность пугала ее. Будет ли она всегда счастлива с ним, не растворится ли их любовь в повседневности?

Когда дьякон закончил ектенью, священник, благородный старец, в лиловой рясе и шитом поясе, начал читать певучим голосом: «Боже вечный, расстоящиеся собравый в соединение и союз любви… ныне и присно и во веки веков».

– А-аминь, – вторил хор.

Алексей смотрел в ясные и чистые глаза невесты и знал, что еще никто и никогда не зажигал в его сердце огонь любви с такой небывалой силой, как Татьяна. Его любовь к ней могла свести с ума, лишить рассудка. Он любил ее всем сердцем и душой, и не мог дождаться той минуты, когда ее мягкие чувственные губы ответят заветное «Да». Такое короткое и одновременно величайшей важности и значения слово. Всего две буквы, ради которых стоить жить. Которые дарят надежду на счастье, вселяют в душу радость, заставляют трепетать от восторга и блаженства. Это слово, звучащее из уст любимой девушки может подарить рай на Земле.

Взволнованная невеста дрожащей рукой держала свечу, знак супружеской любви, благословенной Господом. Таня почти не дышала, боясь своим неровным дыханием погасить огонь свечи. Она невольно сравнивала свою любовь со священным огнем. И была уверена, что тот огонь, который сейчас пылает в ее душе, никогда не погаснет.

Священник читал молитвы о даровании всех благ и милостей обручаемым и чтобы Господь благословил их обручение, соединил и сохранил их в мире и единомыслии.

Молодые внимательно слушали батюшку, не пропуская ни одного слова. На чудных глазах невесты выступили слезы радости. Слова священника были так трогательны и важны. Осознание самой важности и величия происходящего таинства проникало в самую глубину ее чуткой души.

Ганна стояла рядом со своим отцом, и они вместе плакали то от счастья, то от тоски. Ганна невольно вспомнила своего мужа, который так и не увидел любимую дочь Танюшу у алтаря. Не знала Ганна Андреевна ничего и о судьбе своего сына. Да и жив ли он? Единственное, чему она могла радоваться, так это счастью своей дочери. Дедушка Андрей, будучи по натуре человеком добрым и чувствительным, не мог не растрогаться. Именно в этой церкви пятьдесят лет назад без пышной церемонии венчался он с чернобровой красавицей Галиной, так рано покинувшей его.

Графиня Вера Ильинична Сеславина не плакала, но на душе у нее было грустно. Она вспомнила юную Викторию, когда она умерла, оставив крошку-сына, мать жениха, которой было почти столько же, сколько сейчас невесте. Тот вырос и стал настоящим человеком, достойным уважения и подражания. Да, время идет… Неумолимо идет вперед. Вчера, 19 сентября, Виктории исполнилось бы сорок лет и она могла бы присутствовать на свадьбе сына. А граф Валентин Григорьевич Орлов, героически павший в бою, так и не увидел своего сына женихом. Тут же образ любимого мужа Юрия всплыл в памяти Веры Ильиничны и слезы выступили на ее глазах. Совсем недавно погиб, не дожил до свадьбы своего дорогого племянника, которым всегда гордился, который стал для него родным сыном. Да жизнь продолжается…

Судьбы, предначертанной свыше, не изменить при всем нашем желании.

Священник, взяв на аналое маленькое кольцо Татьяны, надел его на первый сустав пальца жениха и произнес: «Обручается раб божий Алексей рабе Божией Татиане». Невесте казалось, что сердце ее вот-вот вылетит из груди, так сильно оно билось от волнения. Те же слова произнес священник, надевая большое кольцо на нежный длинный палец Татьяны.

Голосом, нежность которого смешивалась с трепетом, Алексей и Татьяна вслед за церковнослужителем повторяли священную клятву любви и верности.

«Ты бо изначала создал еси мужеский пол и женский и от тебя сочетавается мужу жена, в помощь и в восприятие рода человеча… избранная твоя: призрина раба твоего Алексея и на рабу твою Татиану и утверди обручение их в вере, и единомыслии, и истине, и любви…» – продолжал читать священник.

Таня с любовью смотрела на свой безымянный палец, на нем блестело обручальное кольцо, золотое с маленьким брильянтом. Мысленно перед лицом Бога она поклялась никогда не расставаться с этим священным знаком супружеской любви. Ни при каких обстоя­тельствах, даже умирая от голода, она не променяет его ни на что другое.

После обряда обручения следовало венчание. Священнослужи­тель постелил перед аналоем в середине церкви кусок розовой шелковой ткани, певчие запели псалом. Чудное пение, словно ангелов с небес, лилось повсюду и отзывалось в сердцах молодых. Кто же первый вступит на ковер? Кто будет решать все в семье? Они об этом сейчас не думали и потому одновременно вступили на порог будущей совместной жизни.

Священник спрашивал их, согласны ли они вступить в брак.

«Не обещалася ли ты, раба Татиана, другому?» – услышала невеста вопрос батюшки, она взглянула на Алексея, он улыбнулся той дивной очаровательной улыбкой, которой мог улыбаться только он, и Таня смело ответила: «Нет»!

– Нет! – твердо прозвучал ответ на этот же вопрос у Алексея.

Началась новая служба. Молились о том, чтобы Бог ниспослал на вступающих в брак свою небесную благодать. Просили, чтобы Господь дал им плодородие, как Исааку и Ревекке, Иосифу и Моисею. Как видимый знак божьей благодати, батюшки возложил на молодых венцы и трижды благословил их обоих вместе. Затем прочитал послание апостола Павла о важности таинства брака и взаимных обязанностях мужа и жены.

Медленно, с трепетом и благоговейно губы молодых глоток за глотком пили теплое красное вино с водой из плоской чаши. В знак того, что с этих пор они должны жить единодушно, деля вместе печали и радости. Именно так, глоток за глотком, мечтал Алексей пить Татьяну до конца своих дней. Троекратное хождение Алексея и Татьяны вслед за священником вокруг аналоя служило знаком всеобщей радости и торжества.

Наконец, с голов молодых священник снял венцы, прочитал последнюю молитву и поздравил их. Отныне они стали мужем и женой. Их мечта осуществилась. Уста новобрачных слились в поцелуе.

х х х

Еще в начале сентября шестнадцатого года молодой граф Алексей Орлов купил у помещика Ковалевского особняк на углу улиц Левашовской и Елизаветинской в Киеве^[34]. Внешне он был похож на старинный феодальный замок с очень красиво отделанным интерьером. Все здесь дышало стариной и романтикой.

Татьяна представляла себя леди Ровеной на руках храброго Айвенго, когда они поднимались с Алексеем в спальню в первую брачную ночь. Таня чувствовала себя неловко и смущенно, когда Алеша нежно целуя ее губы, лицо, шею постепенно освобождал ее от одежды. В спальне царил полумрак. Из незанавешенного окна лился лунный свет. На новобрачной остался только белый кружевной пеньюар. И вот горячие пальцы супруга коснулись ее плеч и последняя крепость, скрывавшая ее красивое тело, рухнула. Словно греческая богиня, смущенная Татьяна стояла в ярком свете луны. Алексей невольно отпрянул от нее и несколько минут завороженно любовался ее красотой. Зардевшись, как пион, Таня опустила глаза. Дыхание Алексея участилось, голова закружилась, но больше он уже не сдерживал себя. Теперь она его законная супруга. Он заключил ее в объятия и на руках отнес в постель. Он целовал ее мягкие волосы, подобные шелку, лебединую шею, нежную грудь. Чувство все больше и больше овладевало им.

– Танечка, вы сводите меня с ума своей красотой. Я люблю тебя, мой ангел. Я постараюсь, чтобы было не больно. Не бойся…

Она чувствовала отчаянное биение его сердца. Алексей страстно прижимал ее тело к своей могучей мускулистой груди. Пьянящий аромат невинного тела жены сводил его с ума. Сердце Тани учащенно забилось, дыхание стало неровным. Долгожданная минута близка… Вдруг ее тело пронзила острая боль. Все кончилось – она стала женщиной. В первый раз она не почувствовала удовольствия, но Таня была рада, что смогла подарить радость любимому мужчине. Алексей обещал ей, что со временем она также будет счастлива в ночь любви.

Новобрачные говорили шепотом в полумраке алькова. Алексей восхищался Татьяной и благодарил судьбу, что повстречал такую девушку.

Исполнились мои желанья,
Сбылись давнишние мечты:
Мои жестокие страданья,
Мою любовь узнала ты, – с чувством говорил Алеша.

Напрасно я себя тревожил,
За страсть вполне я награжден:
Я вновь для счастья сердцем ожил,
Исчезла грусть, как смутный сон, – а дальше я забыл.

Не помню. Это стихи Кондратия Федоровича Рылеева. Мой любимый поэт.

– Милый, он был декабристом. Свои мысли и убеждения ты можешь доверить только мне. Я никогда не выдам тебя, даже под страхом пытки. Мы живем в смутное время, вот-вот должна произойти катастрофа. Крах Российской империи неизбежен. Война обессилила ее, а большевики подрывают изнутри. Я хочу знать твои мысли, доверься мне, не бойся.

Татьяна нежно поцеловала мужа в губы и погладила его волосы.

– Так вот, послушай, 14 декабря 1825 года Рылеев первым из организаторов восстания на Сенатской площади был арестован, заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, а через полгода – казнен. Он говорил о себе: «Я не Поэт, а Гражданин». Всю свою жизнь он посвятил служению Родине, воспевал борьбу с самовластием, мечтал о республике. У него хватило мужества достойно принять смерть за свои идеалы. А я часто задумываюсь о том, смог бы ли я посвятить свою жизнь служению какой-либо идее, пожертвовать свои счастьем ради светлого будущего других. Я сторонник республики, любая диктатура мне претит. Будь то диктатура дворянства, либо народа. Я за то, чтобы все имели равные права и обязанности перед законом, имели право голосовать на выборах в Государственную Думу. И еще, в детстве отец учил меня, что есть такая профессия – «защищать Родину». Так вот этой профессии я и хочу посвятить свою жизнь.

– Послушай, как сказал Некрасов:

Кто, служа великим целям века,
Жизнь свою всецело отдает.
На борьбу за брата человека,
Только тот себя переживет.

Это великие слова. Все мы, простые люди, ничего не сделавшие для народа, для лучшей жизни нашей Родины, будем забыты; потомки будут помнить имена только тех, кто заслужил это своими поступками.

Два года назад я прочитала поэму Некрасова о женах декабристов. И она меня потрясла. Я около месяца жила под впечатлением. Все время задавала себе вопрос, смогла бы я, как жены декабристов Волконская, Трубецкая, Муравьева, бросить свой дом, детей и уехать в далекую Сибирь к своим мужьям, быть может, навсегда. Эти женщины хоронили свою молодость и красоту, прозябая в глуши, ради того, чтобы хоть несколько раз в неделю увидеть своих супругов. Что толкнуло их на этот шаг: горячая любовь к мужьям или чувство долга перед нерушимостью брачного союза? Тогда я не могла ответить на эти вопросы. Но сегодня в церкви, когда я давала перед лицом Бога священную клятву, я поняла, что без всякого колебания поехала бы за тобой, хоть на край света.

– Зачем мне богатый дом, в котором не будет тебя? Зачем роскошные наряды – если ты не увидишь их? Лешенька, я люблю тебя, – она нежно поцеловала его в щеку.

Вся жизнь моя полна тобой, Алеша,
Я думаю всегда лишь о тебе,
В любое время суток, да и года
Твое лицо стоит передо мной, – говорила нараспев Таня.

Алексей слушал ее, и ему казалось, что душа его парит высоко в облаках. Никто и никогда не посвящал ему стихи, таких слов никто и никогда не говорил ему. Счастье его было бесконечным.

Новобрачные уснули под утро, сжимая друг друга в объятиях.

х х х

Первые десять дней медового месяца молодые провели в Киеве, в начале октября они отправились в Петроград в гости к бабушке Алексея, там же молодой граф Орлов отметил свой день рождения. 12 октября Татьяна и Алексей прибыли в Москву и поселились в старом доме Орловых.

17 октября Таня впервые пришла на могилу графини Виктории Ивановны Орловой, матери Алеши. На голубом небе ярко светило солнце, даря обильный свет обелискам на Новодевичьем кладбище. Татьяна долго и пристально смотрела на надгробный портрет, и ее поражало удивительное сходство матери и  сына. Рядом с ней стоял Алексей – живой портрет своей матери, такой же красивый и молодой, тот же взгляд, те же глаза. Глядя сейчас на печального мужа, Таня поняла, что значит расти без материнской ласки и тепла. Боль любимого стала  и ее болью. Татьяна упала на колени и от всего сердца поблагодарила эту юную женщину, которая ценой своей жизни подарила Татьяне самого любимого и дорогого человека.

Алексей Орлов стоял с большим букетом роз (любимыми цветами матери), беззвучные слезы лились по его щекам. Прошло уже три года с тех пор, как он в последний раз был здесь. Тогда он был с дядей Юрием, а теперь и его уже нет в живых. Жизнь идет, забирая от нас каждый год дорогих нам людей. Как это ни печально, но таков закон природы.

Сын мысленно говорил с матерью, рассказывал о войне, о дяде Юрии, о своей любви и о своем счастье: «Спи спокойно, моя милая мама. Ты обрела вечный покой вместе с моим отцом. Я всей душой надеюсь, что там, на небесах, вы счастливы и ничто вас не тревожит и не томит. Вы спите вечным сном. А нам, живым, предстоит жить, бороться, защищать свое счастье, любить, надеяться и верить. Я не прощаюсь с тобой, мама. Мы еще встретимся, только не знаю, когда».

х х х

В начале ноября 1916 года Орловы вернулись в Киев, в свой особняк. Они часто ходили в гости к графине Вере Ильиничне Сеславиной. Та жила на Институтской улице, недалеко от Крещатика. Навещали молодых и дядя Левко с семьей, и Ганна, и дедушка Андрей, здоровье его с каждым днем ухудшалось. Алексей поступил на службу в Военную канцелярию, Татьяна на следующий год решила поступать в Политехнический университет, поэтому много занималась, посещала библиотеку, изучала языки.

Несколько раз к ней приезжали Олена и Дуняша. Особняк поразил девушек своим величием и красотой. Не без зависти они смотрели на свою подругу, судьба которой так чудесно сложилась в отличие от них. Олена получила только два письма от Сергея, Дуняша в последний раз видела свою любовь на венчании Татьяны. Александр Дьяченко в эту осень поступил в Политехнический университет в Киеве и родных почти не  навещал.

Судьба девушке еще не была определена, но напрасно они  завидовали своей подруге: судьба Татьяны не была такой  гладкой, как всем казалось.

Таня была счастлива. Любовь ее к мужу не уменьшалась, а с каждым днем росла все больше и больше. Уже в конце медового месяца она испытывала настоящее блаженство в ночи любви. Алексей не обманул ее. Они наслаждались друг другом, растворяясь в любви без остатка.

В начале декабря безудержная тоска овладела Татьяной, она скучала по дому. Ей очень хотелось увидеть и поговорить с мамой, поцеловать деда в колючую щеку и поздравить с днем рождения. 13 декабря – день святого Андрея. 12 декабря, во вторник, Алексей и Татьяна приехали в село. С распростертыми объятиями Ганна и дедушка Андрей встретили молодых. Но Ганна была невеселой, больное сердце отца не давало ей покоя.

– Боюсь, доченька, что завтра он отметит свой день рождения в последний раз, – печально говорила Ганна. – В последние дни ему совсем худо, дышать трудно, по ночам почти не спит. Весь такой бледный, худой. Кабана я уже зарезала, хочу еще испечь пирог ему на завтра. Ах, как он его любит!

Таня не хотела думать ни о чем плохом и с улыбкой на лице отправилась к деду. Расцеловала его, поздравила с днем ангела и днем рождения, пожелала здоровья и всего хорошего, но дедушка с иронией улыбнулся:

– Какое тут здоровье?!

– Чтоб хуже не было, – ласково ответила внучка.

Они долго разговаривали на разные темы, Таня читала ему газеты и даже пошутила над ним: «Неудачно ты, дед, родился. Тринадцатого числа – чертова дюжина!» Тот промолчал. Татьяна смотрела на дедушку и с грустью отметила, что мама была права. Здоровье его значительно ухудшилось. Она попрощалась с дедушкой и матерью и уехала на ночлег в усадьбу Сеславиных.

Андрею Гавриловичу не довелось испробовать праздничный пирог – в семь часов утра в день своего рождения он умер. В тот день он встал рано утром, побрился, умылся, одел чистую одежду, поел немного творога, лег отдохнуть на лежанку, но сердце стало болеть еще сильнее, тогда он позвал Ганну и попросил ее съездить за доктором. А сам встал напиться воды. Не успела Ганна одеть валенки, как Андрей Гаврилович с грохотом упал возле стола, крепко зажмурив глаза от боли. Ганна бросилась к отцу, но он уже не дышал.

Три дня и три ночи подряд проплакал Таня, вспоминая последнюю встречу с любимым дедушкой. Внутренний голос подсказал ей приехать в село, встретиться с дедом. Больше никогда она не услышит его слов, и не посмотрит в его глаза. Как это ужасно – терять близких!

Все эти дни Алексей не оставлял свою жену ни на минуту, утешал, как мог. Так с помощью любимого Татьяна пережила еще одну потерю.

х х х

Шло время… В стране произошли важные события. В ночь с 17 на 18 декабря 1916 года в Петрограде, во дворце князя Юсупова, был убит Григорий Распутин. Император Николай ІІ бросил все дела Верховной ставки и отбыл в Царское Село утешать Императрицу. 25 декабря император вернулся в ставку. А уже 27 декабря многие газеты вышли с радостным сообщением[35]. Победа! Победа на Северо-Западном фронте! Как раз в дни Рождества Христова во славу русским воинам!

Таня с мамой невольно вспоминали Николая, и грусть и тоска наполняли их сердца.

Близился канун Нового, 1917 года. Молодые Орловы ожидали этот праздник без особой радости и волнения. Они решили в новогоднюю ночь остаться вдвоем в своем доме в Києве. В их спальне горело несколько свечей, создавая полумрак. Посреди комнаты стоял небольшой стол с праздничной едой, накрытый на две персоны. Таня была одета в атласное платье, черного цвета с глубоким вырезом. Алексей смотрел на нее и не мог оторвать глаз. Эта женщина стала его судьбой. До наступления Нового года оставались считанные минуты. Молодые стояли у окна, в руках они держали бокалы с шампанским, и каждый из них в душе думал о том, какое желание загадать, когда часы пробьют полночь. Ночь была безлунная, за окном завывал ветер, земля была покрыта широким белым ковром. Раздался первый бой часов. Татьяна повернулась к Алексею, посмотрена ему в глаза и с волнением произнесла:

– Любимый, я не знаю, что нас ждет в Новом году. Какие еще испытания пошлет нам судьба? Что год грядущий нам готовит? Это неведомая тайна. Но я всем сердцем желаю, чтобы этот год был если не лучше, то и не хуже прошлого. Я ни в чем не могу быть твердо уверена, кроме своей любви к тебе. И всей душой надеюсь, что и ты питаешь те же чувства ко мне. Я люблю тебя, Алеша, мой милый, – глаза ее наполнились слезами. – Я хочу, очень хочу, чтобы в этом году Бог послал нам ребенка. Я хочу быть не только примерной женой, но и хорошей матерью твоего ребенка, Лешенька.

–Танечка, душа моя, я люблю тебя и искренне верю, что мы будем счастливы. Не плачь, любовь моя.

Они чокнулись, выпили на брудершафт и бросили бокалы на пол на счастье, но они не разбились.

– Что-то мне грустно, Алеша. Вспомнила отца, дедушку, брата. Почему их нет с нами? Почему? Обними меня крепко-крепко. Я хочу забыть в твоих объятиях обо всем. Пусть эта ночь подарит нам ребенка.

Огромная нежность переполняла Таню, ей так сильно-сильно хотелось обнять мужа, чуть ли не задушить в своих объятиях. Она провела рукой по его лбу, теплой щеке и тихо-тихо заплакала, уткнувшись лицом в плечо любимого.

х х х

В начале февраля 1917 года Алексея перевели на временную службу в Петроград. Таня поехала вместе с мужем. Жили они в доме графини Елены Александровны Сеславиной, бабушки Алеши. Она с радостью приняла молодых. Окружила заботой и лаской; не могла налюбоваться своей милой внучкой Танюшей.

Только здесь, в столице, побывав несколько раз на званых обедах и в театре, Татьяна почувствовала себя настоящей графиней Орловой, привлекающей взгляды многих знатных кавалеров. Каждый раз Таня на отлично сдавала свой экзамен на право с честью и достоинством носить высокий титул графини. Бабушкины советы шли ей на пользу. За месяц она неплохо овладела французским, прочитала произведения Шиллера, Гете, Байрона, Шекспира, умела искусно вести светскую беседу, брала уроки вокала и фортепиано. Оказалось, что у Татьяны довольно неплохой голос. Значительно увеличился и ее гардероб, Алексей не жалея денег, дарил ей самые модные наряды. Он хотел, чтобы на обедах его жена блистала, чтобы все восхищались ею. Он любил ее и хотел, чтобы все любили ее, его милую Татьяну.

Высшее общество ослепило своим блеском молодую графиню Орлову. Она была представлена многим знатным особам, среди них были даже члены царской семьи. О таком она никогда не смела и мечтать. Она – простая русская девушка, дочь ссыльного революционера, внучка старого солдата, сидит за одним столом с великой княгиней Марией Павловной и ее сыном великим князем Борисом. Конечно никто из гостей и не подозревает о ее происхождении.

23 февраля по приглашению французского посла Мориса Палеолога Татьяна и Алексей присутствовали на обеде, который посол давал великой княгине и ее сыну. Гостей было много. Пришли и Сазонов, и княгиня Мария Трубецкая, и княгиня Белосельская, и князь Михаил Горчаков с супругой и многие другие. Таня почти никого из них не знала, только княгиню Трубецкую и супругу графа Потоцкого. Алексей сидел рядом с Татьяной и тихим голосом называл фамилии гостей:

– Председательское место занимает Великая княгиня, налево от нее Палеолог, а Сазонов направо; направо от великого князя – виконтесса дю-Альсуэ.

–Кто она? – поинтересовалась Таня.

– Жена секретаря французского посла, сейчас заменяет хозяйку дома, а налево от нее княгиня Трубецкая, – пояснил Алексей.

–Ты забыл, что я с ней знакома?!

– Да, право, я запамятовал. Столько с утра  сегодня произошло, голова раскалывается.

Звучал полонез Огинского. Дамы и кавалеры кружились в танце. Всюду смех и веселье. Стол ломился от всевозможных яств. Шампанское лилось рекой, с небывалой скоростью исчезал коньяк. Эта картина напоминала Татьяне «пир во время чумы». А в это время голодные рабочие требовали хлеба для своих детей, восьмичасового рабочего дня.

А как отличались туалеты светских дам от заштопанных платьев работниц, вынужденных во всем себе отказывать, чтобы прокормить себя и своих детей. Их семьи влачили жалкое существование. Да, они не жили, а существовали. Все радости жизни были преимуществом богатых, их привилегиями и законным правом, передающимся по наследству из поколения в поколение.

А руки?! Сравните руки бедных прачек и княгини или графини. Не надо слов, все само становится понятным. И вот народ недоволен, надоело тянуть ярмо, в которое его впрягли еще много веков назад. Звезда царя была близка к закату. Таня понимала, что еще немного – и с монархией в России будет покончено. Последние дни империи. Но что будет потом, она не знала. В одном Татьяна была твердо уверена: впереди их ждут великие испытания, анархия и хаос ждут не дождутся своего часа, чтобы вырваться на волю и поглотить целый народ.

Таню сильно тошнило, она ничего не могла есть. Запах и вид кушаний вызывал у нее отвращение. Но она не беспокоилась. Все идет естественным чередом. Сегодня утром она была у врача и он подтвердил ее надежду. У нее будет ребенок! Об этом пока никто не знает. Никто, кроме нее. Она мечтала открыть свою тайну Алексею сегодня ночью, когда он обнимет ее крепко-крепко и долго не будет отпускать из своих объятий. Таня была очень счастлива и в то же время с тревогой думала о будущем своего первенца. Великие перемены страшили ее. Сегодня, когда она возвращалась домой от врача, дорогу ей перекрыла колонна рабочих с алыми знаменами и плакатами с призывами «Долой войну!», «Да здравствует револю­ция!», «Долой самодержавие!», слышалось пение революционных песен. Таня испугалась. Ей стало страшно за судьбу своего ребенка, за жизнь Алексея. Если что случится, его не пощадят. Татьяна думала о своей крохе, живущей в ее теле и нежность переполняла ее сердце. Ей хотелось поскорее родить ребенка и увидеть его. Девочка или мальчик, все равно, главное – это их ребенок, плод настоящей люби. Она не пожалеет ничего, жизнь отдаст, лишь бы он был счастлив. Она мечтала забеременеть, и вот ее мечта сбылась. Таня подарит Алексею ребенка, и они станут полноценной семьей. Она улыбалась, представляя себя кормящей матерью. Ах, скорей бы закончился этот обед и они стались бы вдвоем в своей спальне. Таня не могла долго скрывать свою тайну. Нетерпение съедало ее, она начинала нервничать.

За обедом разговор носил совершенно поверхностный характер. Татьяна узнала, что Государственная Дума должна возобновить свои занятия в понедельник, 27 февраля, и это вызвало возбуждение в промышленных районах Петрограда. Вместе с тем, военный губерна­тор столицы велел расклеить афиши, запрещающие собрания, и т.д. и т.п. Политика, политика, сплошная политика…

Тошнота не проходила. Начала кружиться голова, Таня сильно побледнела.

– Что с тобой, любимая?! Ты не заболела?

– Прошу тебя, давай уйдем отсюда. Мне нужен воздух. Я потом все тебе объясню. Мне плохо, действительно плохо.

Рвота могла начаться в любую минуту. Ужас позора еле-еле сдерживал молодую графиню Орлову. Алексей, ни о чем не догадываясь, поспешил выполнить просьбу супруги. Через несколько минут они уже были на улице. Чистый морозный воздух придал сил Татьяне, голова не кружилась, но тошнота была неумолима. Только она успела подбежать к дереву, как ее тело сразу же начало содрогаться под действием рвоты. Алексей смотрел на жену с тревогой и состраданием, одновременно смутное предположение осенило его: «Неужели Танюша скоро станет матерью?» Он боялся поверить в это чудо. Бог услышал его молитвы, и он скоро станет отцом. Отдышавшись, Таня прислонилась к дереву, посмотрела на Алексея и радостно улыбнулась. Алеша понял: он не ошибся. Это правда! Он поднял Таню на руки и радостно закричал: «Любимая, спасибо тебе! У нас будет ребенок! Ребенок!!! Я люблю тебя! И всегда буду любить!» Идущие мимо прохожие с удивлением смотрели на него, но он не обращал ни на кого внимания. Для него в этот миг существовали только Татьяна и их будущий ребенок, нашедший приют в ее теле. Вместе с радостью у Алексея родился страх за жизнь Татьяны, он боялся, чтобы она не повторила судьбу его матери. Он не хотел, чтобы это крошечное существо навсегда забрало ее у него.

– Да, милый, мы будем счастливыми родителями! А бабушка Елена еще успеет покачать на руках правнука или правнучку. Мы будем счастливы, поверь. Люби меня еще сильней, нас теперь двое.

Их губы слились в поцелуе. Снежинки бережно падали на одежду молодых.

х х х

25 февраля, в субботу, снова бастовали заводы и фабрики Невской заставы. Первыми на Шлиссельбургский тракт вышли обуховцы. К рабочим присоединялись солдаты. Боевые дружины невских рабочих разоружили жандармов и городовых. С правительст­венных зданий срывали царские флаги и тут же разрывали их на куски. Волнения усиливались…

27 февраля, в понедельник, около 10 часов утра Татьяну разбудили звуки выстрелов на улице. Она подбежала к окну в одной ночной рубашке и увидела зарево пожара на Литейном проспекте. Затем наступила тишина, были слышны только голоса испуганных прохожих. На углу Литейного царил хаос. Солдаты  вместе с народом строили баррикаду. Неожиданно где-то совсем близко раздался треск пулемета. Таня с ужасом отпрянула от окна и села на кровать. Она вся дрожала от страха. Татьяна знала, что Алексей ушел рано утром, когда на улице было спокойно, иначе он никогда бы ее не оставил одну в доме в такое опасное время. Из соседней комнаты раздавались громкие причитания бабушки Елены. Она то звала на помощь, то молилась Богу.

Таня начала быстро одеваться. Дорога каждая минута. Обстановка на улице накалялась, опасность возрастала. Таня в свое время прочитала несколько книг о Великой французской революции и знала, что такое анархия и беспредел. Что делает во время революции голодный и доведенный до отчаяния простой люд. – об этом она тоже имела представление. Сейчас ее задача – спастись, выжить, любой ценой сохранить ребенка и не стать жертвой разъяренной толпы. Таня зашла к бабушке в спальню. Та стояла на полу на коленях, растрепанная, в одной рубахе, вся в слезах, рядом с ней стояла преданная горничная Меланья.

– Господи! Господи, на кого ты нас оставил?! Где Алексей?! Наш спаситель, наш защитник! Неужели придется пережить еще один 1905 год?! Не допусти этого! Боже, спасти нас и сохрани, и царя нашего Николая ІІ и матушку-императрицу! – кричала навзрыд старуха.

Выстрелы продолжались…

Таня подошла к бабушке, обняла ее, попыталась успокоить, но тщетно. Та была в панике. Но Татьяна, скрывая свой собственный страх перед неизвестностью, взяла себя в руки и помогла горничной одеть старуху. Затем им принесли легкий завтрак. Страх и волнение вызвали у Тани желание покушать. И она с жадностью набросилась на омлет и попросила принести еще полстакана молока. Подкрепившись, она решила придумать, что делать дальше, пока не вернется Алексей. В душе Таня надеялась, что ее муж вот-вот должен прийти и защитить ее, вместе с тем она прекрасно понимала, что сделать это ему совсем нелегко. Он будет подвергать свою жизнь опасности. Да и вообще, кто может сейчас дать ей гарантию, что Алексей еще жив и не убит шальной пулей. Ход ее размышлений прервал звон разбитого стекла на первом этаже дома. Этот звук, словно гром, обрушился на нее. Значит, толпа уже здесь! Громкий шум голосов был совсем близко. Таня посмотрела в окно и еле успела отбежать: стекло с грохотом разбилось, большой булыжник пролетел мимо самого ее уха. Внизу, возле дома, со стороны улицы повстанцы взломали главные ворота. Еще немного, и они будут здесь, в этой спальне! А затем – разруха и насилие! «Бежать, скорее бежать, только бы успеть», – эта мысль лихорадочно билась в голове Тани. Она бросилась одевать шубу, дрожащими руками застегивали пуговицы, кое-как натянула сапоги. Бабушка испуганно смотрела на нее, ничего не понимая.

– Куда ты, доченька? Куда?! Пришел, видно, наш час,

Господь решил забрать нас! – старуха была на грани безумия.

– Прощайте, бабушка. Прощайте! Я верю, мы еще увидимся. Все будет хорошо! Я попытаюсь бежать через сад, потом через потайной ход и на улицу, смешаюсь с толпой. Шуба и сапоги не барские же! Еще с Сибири.

Таня крепко поцеловала Елену Александровну, смахнула слезы со щеки и выбежала из спальни. Она слышала, как старуха кричала ей вслед: «Не уходи! Пропадешь! Помогите!» Но Татьяна уже ни о чем не думала, кроме того, как поскорее выбраться на улицу.  На лестнице раздавался топот людей. Был слышен звук бившейся посуды в столовой, ломали кресла в гостиной. Вандалы принялись за свою черную работу. Таня успела закрыться в бывшей детской, где выросло не одно поколение рода Сеславиных. Эта комната выходила в сад. Татьяна в отчаянии открыла окно и несколько минут со страхом смотрела вниз. Второй этаж – небольшая высота, чтобы разбиться насмерть, но большая, чтобы остаться целой и невредимой. На ее счастье, внизу была построена беседка, так что расстояние разделилось на две половины. Да и судьба не предоставила ей другого выбора. Вот-вот взломают двери, а тогда – конец! «Нет, я поклялась перед алтарем с честью носить фамилию своего мужа. И предпочту смерть позору. Пока я в силах сопротивляться, не отдам себя на поругание грязным солдатам. Нет!» – с этой мыслью Таня взобралась на подоконник и, сцепив зубы, спрыгнула вниз. Она сильно ударилась ногами о железные прутья беседки, казалось, будто ей перебили ноги. Теперь нужно преодолеть еще одну высоту и она будет на земле. Еще усилие – и вот Таня уже лежит в большом сугробе. Яркое солнце слепило глаза. Щеки щипало на морозе, волосы стали мокрыми от снега. Ноги продолжали болеть. И вдруг ее тело пронзила острая боль внизу живота, как будто что-то оторвалось внутри. Ребенок! Не может быть! Нет! Нет! Она не может потерять его. Нет! Это нечестно! Это жестоко! Это бесчеловечно! Нет! Таня закричала от душевной и физической боли. Но душевная, в отличие от физической, которая может пройти в любой момент, остается в нашем сердце навсегда, оставляя незаживающие раны. «Нет! Я спасу его! Главное – добраться к врачу, – повторяла Таня. – Любым путем, пешком, ползком, но я дойду». Кусая губы до крови, сдерживая боль, она поднялась, снова провалилась в сугроб по пояс, опять встала и, пробираясь сквозь снежные завалы, наконец-то попала на Литейный проспект. Со стороны Невского она увидела солдат, занявших позицию, они готовились к бою. На противоположной стороне рабочий люд почти закончил строительство баррикады. Она состояла из разных ящиков, стульев, железных вывесок, уличных скамеек, ставней, частей ограды дома Сеславиных. Над баррикадой развевались красные знамена, протяжное пение «Марсельезы» смешивалось с одиночными выстрелами вдалеке. Среди повстанцев были женщины и дети. Таня невольно вспомнила Гавроша Гюго и горько усмехнулась.

Она, сломя голову, бежала по снегу, обагренному во многих местах кровью. Сталкивалась с прохожими, падала в снег и снова поднималась и бежала. Несмотря на сильный мороз, ей было жарко, вся спина была мокрой от пота, холодный ветер насквозь пронизывал ее тело. Неожиданно она остановилась и с ужасом посмотрела на мертвого старика, одетого в потрепанную, со множеством дырок, телогрейку. Он лежал на мостовой и крепко-крепко прижимал к груди мозолистой рукой засохшую булку. Козацкая шашка оставила глубокий след на его морщинистом лице, глаза были открыты и смотрели прямо на Татьяну. У нее от страха мурашки поползли по телу. Рядом лежал молодой солдат, совсем еще юноша, и утопал в собственной крови. Глаза его были закрыты, и им уже никогда не открыться. Вот они! Следы революции! Ее жертвы! И их не две, а тысячи!

Татьяна была на грани истерики. Многие дома на Невском проспекте пылали огнем. Бегущие навстречу ей люди кричали, что дом Министерства внутренних дел, дом военного губернатора, здание «Охранки» объяты пламенем, тюрьмы открыты, а все арестованные бежали. Возле разрушенной недавно булочной на старом ящике сидела девочка лет семи и горько плакала, рядом с ней лежала дворняга и тихо скулила. С другого конца улицы выехал отряд конных городовых, размахивая шашками. Мимо них пронеслось на полном ходу несколько автомобилей, украшенных красными флагами. Но Таню уже никто и ничего не интересовало. Ощутив, что по ее ногам льется теплая кровь, она поняла, что потеряла ребенка навсегда. В этот миг время для нее остановилось. Она прислонилась щекой к холодной каменной стене незнакомого ей дома и зарыдала. Пустота образовалась в ее сердце, как будто ей оторвали половину сердца, словно вынули душу. К действительности ее возвратил голос любимого человека:

– Танечка! Танюша, что с тобой? Почему ты здесь?! Что случилось?!

Татьяна не отвечала ему, а только смотрела в его большие серые с голубизной глаза и плакала. Он подхватил ее на руки и бережно положил на заднее сидение автомобиля.

– Я отвезу тебя к врачу. Все будет хорошо! Это я во всем виноват. Виноват, что не смог приехать пораньше Проклятая толпа! Я не мог из-за нее проехать. Ведь был на другом конце столицы. Мой полк перешел на сторону повстанцев, командира убили, а я не мог командовать этим кровопролитием. Я спешил к тебе, любовь моя. Но опоздал! Слава Богу, ты жива! Я люблю тебя! Только ты мне и нужна! А что с бабушкой?!

Алексей смотрел на бледную, как смерть, Татьяну и душа его обливалась кровью. Он боялся ее потерять. Он спасет ее! Главное, чтобы Таня была жива, а детей они всегда смогут иметь.

– Алеша, прости меня. Я потеряла нашего ребенка! Нашу крошку, которая так и не появилась на этот свет. Пусть будут прокляты эта революция и люди, которые свершили ее. Потомки не простят их. Алеша, мне хочется умереть, чтобы навсегда забыть о сегодняшнем кошмаре.  Я люблю тебя, прости…

Она потеряла сознание. Алексей вел машину на бешенной скорости, но всего лишь за квартал от дома врача ему пришлось остановиться. Дорогу преградили баррикады. В воздухе свистели пули. Одна из них даже попала в автомобиль.  Оставаться в машине – означало обречь себя на неминуемую смерть без всякого сопротивления. В любую минуту пуля могла поразить бак с горючим. Алексей с тяжелой, но вместе с тем и самой дорогой ношей на руках пробирался под градом пуль к дому врача. Ветер безжалостно хлестал его по щекам. Пули со свистом проносились мимо Орловых. Они рикошетом выбивали из стен домов штукатурку. Вдруг пулеметная очередь в один миг покрыла осколками стекол весь тротуар. И Алексей бежал по этому стеклу, думая лишь о спасении своей жены, каждую секунду она теряла кровь, словно мостила красную дорожку к дому лекаря.

х х х

К концу дня 27 февраля почти весь Петроград оказался в руках рабочих и солдат. На зданиях появились красные флаги. Царский режим в столице был свергнут. И, конечно же, не без жертв[36].

А Татьяна Орлова в этот день потеряла веру в счастье. Несколько дней она провела в постели в доме на Литейном проспекте. Бабушка Елена и Алексей окружили ее любовью и вниманием, старались заполнить пустоту в ее сердце. Дом Сеславиных не очень пострадал, если не считать половины сломанной мебели, разбитых люстр и посуды.

В течение вечера 2 марта было создано Временное правительство под председательством князя Львова. Первый кабинет нового режима удалось создать после многочисленных споров и торгов с Советом рабочих и солдатских депутатов.

2 марта, незадолго до полуночи, император Николай ІІ отрекся от престола. С этого момента он и его семья были обречены.

х х х

Пятого апреля в первый день Пасхи Алексей и Татьяна ехали в экипаже по улицам Петрограда в сторону Николаевского вокзала. Таня крепко сжимала руку мужа и с огромным трудом сдерживала слезы, готовые вот-вот хлынуть из глаз. Сегодня он уезжает на фронт! Впереди долгие дни разлуки. Сердце разрывалось от боли. Ей остается только ждать, надеяться и верить, что он вернется живой и невредимый. Ах, как ей хотелось, чтобы все было именно так. Таня боялась смотреть на Алексея, она устремила свой взгляд в окно.

Петроград в эти дни был особенно оживленным. Движение транспорта постоянно затрудняли толпы народа, в основном, воинские чины. Занятия в казармах не велись, солдаты вынуждены были целый день и большую часть ночи проводить на улице. Вид у них был неряшливый, расхлябанный. Они толпами ходили по тротуару, никому не отдавали честь и толкали прохожих. Улицы почти не убирались, тротуары и мостовые были сплошь усеяны шелухой  от семечек – солдаты постарались на славу.

В Таврическом дворце, городской думе, во всех общественных местах, на площадях и на углах улиц ежедневно во все часы шли митинги.

Алексей с тоской смотрел на жену, стараясь запомнить каждое ее движение, запах волос, цвет кожи. Таня была очень бледной после потери ребенка. Врач сказал, что у нее малокровие. Около недели ее лечили, но пока безрезультатно. Гемоглобин не повышался. Ей необходим свежий воздух и побольше витаминов. В городе Тане оставаться нельзя. Завтра же она уедет на Украину в родное село. На душе у Орлова лежал тяжелый камень, разлука с женой равносильна смерти, но другого выхода не было.

В первые дни после революции Алексей часто задавал себе вопрос: «Что лично мне она принесла?!» и отвечал: «Только горе! Потерю ребенка, разруху в доме матери, тяжелую нервную болезнь у бабушки, вызванную пережитыми потрясениями».

А что принесла революция России? Разруху и хаос, варварство и насилие. Власть из рук Временного правительства все более и более ускользала. Борьба между ним и Советом рабочих и солдатских депутатов продолжалась. В Петропавловскую крепость заключались бывшие министры, чиновники и все те, кто был не угоден революционной демократии. А способно ли вообще Временное правительство вести страну по правильному пути развития? «Продолжение войны до победного конца», – вот лозунг нынешней власти.

Алексею было трудно разобраться в политической обстановке в России, а тем более, предвидеть будущее. Оно стало для него непостижимым и туманным. Поэтому молодой граф Орлов решил добровольно идти на фронт. Прозябать без действия в Петрограде ему не позволял моральный долг.

Орловы стояли на перроне Николаевского вокзала. Совсем скоро подойдет паровоз и они расстанутся. Таня уже не скрывала своих слез. Алексей крепко прижал ее к себе, целовал ее русые волосы и шептал:

– Не плачь, родная. Не надо, прошу тебя. Я вернусь, и у нас будет еще много детей. Хочешь, трое?! А можно и пять! Я обещаю тебе, любимая. Поверь! Моя милая Таня! – и он улыбнулся. – Я бы выпил все слезы, что ты пролила, меня ожидая в разлуке, когда бы я знал, что никто никогда нас с тобой уже не разлучит.

Внезапный гудок паровоза заставил Таню еще крепче обвить руками шею супруга, ей так не хотелось отпускать его. Сквозь слезы, дрожащим голосом она повторяла:

Храни меня, мой друг, в душе,
Мой каждый взгляд и каждый выдох,
Движение рук моих и ног,
Мои слова, мои печали,
И сердца трепет, боль души
Прошу тебя, любимый, сохрани.

Их прощальный поцелуй такой долгий и страстный показался им одним прекрасным мгновением. С болью в сердце они разжали объятия, вот-вот поезд должен тронуться.

– Боже мой, Алеша, ты покидаешь меня, мы больше не увидимся. Неужели мы видим друг друга в последний раз?! – рыдала Татьяна, судорожно хватаясь за мужа. – Разлука сведет меня с ума! Я люблю тебя, Леша.

– Не говори так! Я вернусь! Обязательно вернусь! – убеждал Алексей, целуя ей руки.

Поезд дал три протяжных гудка. Орлов вскочил на подножку вагона и закричал:

– Береги себя! Танечка, я верю, мы еще увидимся. Я люблю тебя! До свидания!

Таня в отчаянии бежала за поездом, но он стремительно набирал ход, увозя с собой ее мужа. С этой минуты расстояние разделяло их тела, но их сердца не в силах разъединить сам Бог.

х х х

1 июля 1917 года Таня получила от Алексея только третье по счету письмо. Из-за беспорядков в стране почта работала плохо и несколько писем пропало. Татьяна с нежностью перечитывала каждое слово, так много значащее для нее. Она бережно хранила все письма, полученные от самого дорогого и любимого человека. Он жив – и это самое главное для нее сейчас. Пусть он далеко, пусть он не с ней, но он дышит, видит то же солнце, что и она, те же небо и луну. Он разделяет с ней планету.

Орлов писал, что 18-го июня армии Юго-Западного фронта атаковали противника. VIII армия генерала Корнилова, в которой воюет Алексей, вторглась в Галицию, фронт противника прорван, наши войска взяли Галич и Станислав. Эти строки он писал с радостью и большим энтузиазмом, но слова, обращенные лично к супруге сквозили не проходящей тоской и печалью:

«Любимая, милая Танечка, каждый день, прожитый вдали от тебя, забирает у меня силы. Нет, я никогда не смогу научиться жить полной жизнью, когда ты далеко, не видя твоих глаз, не целуя твоих губ и волос, не вдыхая аромат твоего тела. Сейчас, в дни нашей разлуки, я люблю тебя еще сильнее. Любовь к тебе без возможности видеть твою улыбку и слышать твой голос превращается в муку. Я должен хоть на миг увидеть твое лицо, такое родное, такое любимое. Я встречаю рассвет с мыслями о тебе, провожаю закат, вспоминая наши прогулки в лесу и у реи. Это были самые счастливые дни в моей жизни. Повторятся ли они снова? Не знаю. Но готов отдать многое, чтобы они повторились. Ты любишь меня и будешь любить всегда, несмотря ни на что, при любых обстоятельствах. Я уверен в этом, смею надеяться. И не хочу поверить в то, что ошибаюсь. Когда я уезжал, то совсем не думал, что буду так страдать. Помни, милая, что я люблю тебя и только смерть сможет разлучить нас. И никто, запомни, никто, кроме нее! До скорой встречи, моя любовь, моя милая Таня – смысл всей моей жизни. Целую нежно твои руки».

Слезы радости и тоски обильно оросили лист бумаги, руки Татьяны дрожали от волнения. Она прижала к своей груди это письмо и улыбнулась сквозь слезы. Он жив!  А значит, есть надежда на его возвращение. Во дворе радостно залаял Филя.

«Наверно, пришла Олена или Дуняша», – подумала Таня и выбежала в сад, чтобы поделиться с подругой своей радостью.

Это было последнее письмо от Алексея. В середине июля приш­ла похоронка. В этот миг мир для Татьяны раскололся на части. Она несколько раз перечитывала слова извещения, пытаясь понять его смысл, но каждый раз мысли путались в ее голове, не приходя к логическому концу. Ее муж геройски пал в бою под Тернополем.

Таня не плакала, она, как безумная, выбежала на улицу и  бежала, куда глаза глядят. И только на берегу Днепра из ее души вырвался дикий стон, скорее похожий на предсмертный вопль раненого зверя. Таня упала на землю и била ее руками, сжатыми в кулак. Душа ее разрывалась от боли, будто ее заживо резали на мелкие кусочки. Тело ее содрогалось от рыданий. Его больше нет! Она никогда его не увидит! Никогда! Ах, как ей хотелось увидеть его еще хоть разочек, а потом и самой умереть не страшно. Алексей ничего не оставил ей, кроме памяти о себе, о своей бесконечной любви к ней. Остались еще обручальное кольцо, три письма и фотокарточка. Перед уходом на фронт Таня попросила мужа сфотографироваться с ним на память.

Теперь ее жизнь будет называться существованием, жизнь без Алексея лишена всякого смысла. А впереди долгие годы одиночества, душевной боли и тоски. Теперь каждый день будет приближать ее к встрече с любимым в ином мире.  А сколько будет таких дней – никому неизвестно, кроме Бога.

х х х

Таня оставалась жить в селе вместе с матерью. Жить одна в киевском особняке она не могла, там каждая вещь напоминала об Алексее. Этот дом был свидетелем их недолгого счастья, и Татьяна не хотела, чтобы он стал свидетелем ее слез. Да, она была счастлива, была самой счастливой женщиной на Земле. Но счастье так быстротечно! Было и ушло, улетучилось в одно мгновенье. Но Таня все равно была благодарна судьбе за то, что испытала счастье в своей жизни. Она бы никогда не променяла единственный год любви и счастья на долгие серые годы бесцветной жизни. Она не могла продать дом, где познала любовь.

Приняв решение никогда больше не выходить замуж, тем самым лишив себя возможности иметь собственных детей, Татьяна в начале августа 1917 года взяла к себе на воспитание Фому и решила ему посвятить свое существование, как-то скрасить душевное одиночество. Радости Фомы не было предела. Он охотно называл Татьяну мамой и еще больше полюбил ее.

События в стране тем временем набирали полный ход. Сначала Корниловский переворот, затем большевистский переворот в Петрограде и принятие 7 ноября 1917 года Центральной Радой ІІІ Универсала[37].

Согласно ІІІ Универсалу в состав УНР должны были входить губернии: Киевская, Волынская, Подольская, Черниговская, Полтавс­кая, Харьковская, Херсонская, Таврийская (без Крыма), а судьбу Кур­щины, Холмщины, Воронежчины должно было решать само население.

ІІІ Универсал отменил частную собственность, национализировал помещичье, монастырское, казенное и церковное имущество; установил 8-часовой рабочий день, отменил смертную казнь за преступления и провозгласил общую амнистию всем политическим и криминальным преступникам, дал всем национальным меньшинствам на Украине полные права и свободу.

Впрочем, этот Универсал, провозглашавший национализацию земли, не вызвал энтузиазма у землевладельцев и среди крестьян в том числе. Также он поставил в оппозицию к Центральной Раде и духовенство. В Универсале не говорилось о том, какую компенсацию государство думает давать за отчуждение у собственника земли.

Как и следовало ожидать, в селах началась акция «відбирання» земли, усиливалась анархия. Графине Вере Ильиничне Сеславиной пришлось покинуть родные места и отправиться жить в далекий Петроград, к свекрови. Ее имение было конфисковано новой властью.

Кругом, во всех селах Украины, царила атмосфера «деления десятин». Бедняки, военные дезертиры, бывшие каторжники и заключенные забирали земли у зажиточных крестьян, которые обрабатывали ее, их деды и прадеды, освобожденные в 1861 году от векового рабства, вложили всю душу в эту землю, мечтали о светлом времени для своих внуков и правнуков. И вот, в один момент, благодаря какой-то бумаге крестьяне, которых скоро назовут кулаками, были лишены своей кормилицы – родной земли.

Так вершится история. Кучка людей решает судьбы миллионов[38].

С каждым днем Татьяне становилось все труднее и труднее без мужа. Образовавшуюся в ее сердце пустоту после смерти любимого не мог заполнить никто: ни ласковая материнская забота, ни широкая улыбка на лице Фомы.

Днем Татьяне было значительно легче. Она всю себя отдавала детям. Теперь она официально работала сельской учительницей. Добрые люди старались не вспоминать, чьей родственницей она являлась.

Новая власть очень была заинтересована в том, чтобы молодое поколение было образованно и воспитывалось в националистическом духе. Теперь перед Татьяной стояла главная задача – обучить детей чтению и письму на украинском языке, ознакомить их с произведениями Тараса Шевченко и Леси Украинки, рассказать о славных походах запорожских казаков, о герое Байде, о гетмане Богдане Хмельницком и о многом другом интересном. Ей пришлось перечитать массу литературы, чтобы почерпнуть знания, которые она передавала детям. Работа увлекала Таню, помогала ни о чем не думать, кроме детей и школы.

Но ночь страшила ее. Исчезали дневные заботы, и в памяти воскресал светлый образ Алексея. Как ей не хватало его! Как хотелось увидеть вновь, услышать его бархатный голос, положить голову на его грудь и забыть о всех бедах на свете. Непреодолимая тоска овладевала Татьяной ночью. Ее тело жаждало тепла и ласки, объятий и поцелуев, которые так щедро дарил Алексей. Ей часто снился любимый. И только во сне она имела возможность распахнуть ему объятия. Он являлся во сне живой, с улыбкой на лице. И все печали уносил с собой. Да, во сне Татьяна забывала обо всем и жила прежней жизнью. Печаль и тоска исчезали, уступая место счастью и любви. Ей не хотелось просыпаться, возвращаться к жестокой действительности. Таня мечтала уснуть навсегда и чтобы во сне Алексей всегда был рядом с ней. Иногда она спящая звала его ночью: «Алеша, Алеша», а он уходил все дальше и дальше. Тогда она просыпалась в холодном поту и не могла уснуть до рассвета. Обильные слезы, подобно дождю за окном, орошали ее подушку.

«Пока сияет солнце, пока бегут ручьи, пока бушует море, пока цветут цветы, мне не забыть тебя, любимый, – шептала Таня, она представляла, что говорит с ним. – До последнего вздоха твой образ не покинет меня. Тоска и печаль – вот две подруги, с которыми мне никогда не расстаться. Как больно одиночество души! Как хорошо нам было вместе! Алеша, милый, – обращалась она в темноту с безумной надеждой, что он ее услышит. – Я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду».

 

КНИГА   ВТОРАЯ

Любовь не знает преград,
Любовь нельзя потерять,
Мы будем вместе всегда,
Когда мы встретимся вновь.
Неизвестный.

Большие белые хлопья снега покрывали черную голую землю. Сильный восточный ветер тревожил сон спящих деревьев. Мороз крепчал. Ночь была темная, не видно ни зги.

Татьяна еще не спала. Она учила наизусть стихотворение Шевченко «Думи мої, думи, лихо мені з вами», чтобы сегодня на уроке прочитать его перед старшими детьми. Несмотря на сильный мороз, в доме было очень тепло, особенно в Таниной комнате, расположенной рядом в печью. Глаза ее устали от тусклого света керосиновой лампы, но спать все равно не хотелось. Мысли о будущем не давали покоя. Время было не просто тревожное, а опасное.

Недавние бои Красной Армии с отрядами сечевых стрельцов, расположившихся в их селе, оставили неизгладимый след в душе Татьяны. Стоны раненых, пулеметные очереди, пение «Интернациона­ла», которое смешивалось с молодыми голосами, певшими «Ще не вмерла Україна», простреленный желто-голубой флаг и развевающееся красное знамя, расстрел безусых стрельцов, вчерашних гимназистов – нет, это забыть нельзя! Героев не забывают, о них помнят всегда! Да, она увидела настоящее лицо большевиков, так сладко обещавших летом отдать всю землю крестьянам и заключить мирный договор с Германией.

Да, заключение сепаратного мира с Германией, Австро-Венгрией и Болгарией 15 декабря 1917 года не помешало большевикам еще 10 декабря 1917 года развернуть наступление на Украину с помощью трех армий под командованием Муравьева, Берзина и Кудинского.

Татьяне никогда не забыть смелых глаз трех юношей, настоящих патриотов своей Родины, боровшихся за независимость неньки-Украины. Красные расстреляли их прямо во дворе возле стен ее родной хаты. В глазах смельчаков не было и тени страха, они были полны ненависти и презрения к врагу. Эти юноши умирали за идею. Им надоело вековое рабство Украины, гнет, которому ее подвергали Россия, Польша, Австро-Венгрия. Эти юноши желали свободы своему народу, своим потомкам. Свободное развитие отечества, что может быть лучше?! В свои 18 лет они познали вкус свободы и уже не хотели, чтобы их дети вновь попали в кабалу, вновь подвергались преследованиям за то, что говорили на родном языке или рассказывали молодому поколению о славном прошлом. В их глазах горел огонек надежды, жила вера, что они не напрасно жертвуют самым драгоценным – своей жизнью «Хай живе вільна Україна», – были последние их слова. Таня не знала имен храбрецов, не нашла среди их вещей документов. Погибли славные сыны Украины, и некому было сообщить об их мужественном конце. Их матери все еще ждут их, ждут своих сыновей, а они уже навсегда остались лежать в родной земле Таня искренне восхищалась мужеством этих юных стрельцов. Они погибли 9 января 1918 года, в день, когда Малая Рада приняла IV Универсал, провозгласивший свободу и независимость Украины, ее суверенитет[39]. Они дожили до этого священного для них дня, но никогда не узнают об этом.

Принятие IV Универсала сыграло большую роль в жизни Украины. Этот последний Универсал Центральной Рады вселил в сердца и мысли украинцев надежду на соборность и независимость. Теперь украинцы имели документ, предоставляющий им полное законное право на борьбу за свои права и свободу. Будущее поколение борцов-патриотов с молоком матери будут впитывать в себя священные слова этого документа.

Сильный кашель Фомы нарушил ход Таниных мыслей, она отложила книгу, взяла в руку лампу и тихонько прошла в соседнюю комнату, где спал малыш. Несколько дней он метался в жару, у него была гнойная ангина. Только вчера вечером температура упала. Самочувствие Фомы постепенно улучшалось, но кашель не проходил. Ни малиновый чай, ни мед с маслом – ничего не помогало. Кашель вызывал мокроту, она скапливалась, и мальчик начинал ею захлебываться. Это были страшные минуты, прямо на глазах у всех мальчишка мог умереть. Таня старалась быть все время рядом с Фомой, чтобы во время приступов кашля помочь ему. Так и сейчас она спешила к больному. Татьяна подошла к кровати, мальчик спал, часы на стене в ее комнате  пробили час ночи, но Тане по-прежнему не хотелось спать. Она села на стул рядом с кроватью и с нежностью смотрела на тревожно спящего мальчугана, который теперь называл ее самым святым для женщины словом – мамой. Она вспомнила о своем ребенке, которого потеряла почти год назад. Проклятая революция! Если бы не она, Таня сейчас бы качала на руках своего ребенка, у нее бы навсегда осталась живая память об Алексее. Как ей хотелось стать настоящей матерью, кормить грудью ребенка, учить его первым словам, первым шагам, дарить ему все тепло своей души. Но, увы, не суждено! Она привязалась к Фоме, полюбила его как родного и ее беспокоило его будущее. В это смутное время, когда власть менялась чуть ли не каждый месяц, ничего нельзя было загадывать. Строить планы на будущее – означало пополнить ряды сумасшедших. Никто не знал, что его ждет завтра, а тем более, через год или месяц. Жизнь каждого висела на волоске и зависела не только от политических взглядов, но и от того, к кому и как ты относился ранее, к какому социальному слою принадлежал. Таня надежно спрятала документы, подтверждавшие титул графини Орловой. Она хранила их в память об Алексее. Для всех в селе она оставалась просто Таней Верестовой. Иметь знатное происхождение или громкий титул было равносильно собственноручному подписанию себе смертного приговора.

Где-то далеко слышался лай собак и ржание лошадей. Сердце Татьяны вздрогнуло. Неужели снова войска? Шум приближался, проснулась Ганна, вскочила с постели и быстро начала одеваться.

– Девочка моя, ты еще не ложилась? Который сейчас час?

– Уже полвторого. Мама, мне страшно. Ты слышишь этот шум? О Боже, стучат в нашу калитку! – Таня прижалась в матери, как в детстве, надеясь на ее защиту.

Ганна повернулась лицом к образам, висевшим на стене, перекрестилась и ответила:

– Все в руках Божьих! Одевайся, доченька. Пойдем посмотрим, кто приехал в столь позднее время.

Спустя несколько минут дядя Левко вместе с женой Натальей переступили порог родной хаты.

– Господи, что случилось?! На вас лица нет, бедные мои. Да не стойте, проходите же, сейчас согреетесь, выпьете чаю с пирогами. Танюша, поставь кипяточка, – говорила сквозь слезы Ганна.

Невестка Наталья сняла шубу и стало видно, что она ждет ребенка. Лицо у нее было измученное, нежная кожа потрескалась от мороза, губы запеклись, глаза были полны слез, руки слегка дрожали. И дядя Левко был невеселым. Он крепко обнял сестру, поцеловал в щеку племянницу, но не проронил еще ни слова. Наконец, собравшись с силами, он посадил рядом с собой жену, обнял ее и начал говорить дрожащим голосом:

– Нет больше Петеньки, сыночка нашего. Погиб под Крутами.

Он смахнул набежавшую слезу, еще крепче прижал к себе расплакавшуюся Наталью и продолжал:

– 26 января[40] большевики вошли в Киев. Начался красный террор. Мне как социал-демократу пришлось прятаться в погребе. Затем мы с Натальей под покровом ночи бежали из города. О, если бы вы знали, что творилось, да и сейчас творится в Киеве. Пять суток ураганного обстрела превратили нашу жизнь в ад, потеря сына сломила наши силы. Я очень боюсь за Наталью, как бы не родила раньше времени. Прошу тебя, Ганна, позаботься о невестке.

Ганна подошла к брату, погладила его по седой, как у старика, голове и сказала:

– Не бойся, Левко. Помогу, чем смогу. Прими мои соболезнования, я, как никто другой, понимаю ваше горе. Микола так и не вернулся. Зять погиб. Беда одна не ходит.

Ганна обняла печальную Наталью и тихо ей сказала:

– Не плачь, милая. Подумай о том, кто толкает тебя своими маленькими ножками и рвется на свет Божий. Сильные переживания только навредят ему.

Невестка прижалась к ней и обе женщины разрыдались. Таня в это время накрывала на стол, принесла из погреба квашеной капусты, соленых огурцов и помидоров, достала самогон, нарезала хлеб с салом, разогрела борщ на печи, успела заглянуть к Фоме, тот все еще спал. На душе у Татьяны было тяжело, новые события просто ошарашили ее, словно обухом по голове. Смерть брата, смена власти. События стремительно неслись вперед.

После ужина Ганна уложила уставшую невестку в постель, а сама с дочерью до рассвета слушала своего брата. Перед их глазами стоял горящий Киев, утопающий в крови своих жителей.

– Такой кровавой резни Киев не видел со времен средневековья. Эти зимние дни напоминали Варфоломеевскую ночь в Париже. С той лишь разницей, что гугенотов вбивали в течение одной августовской ночи, а у нас этот процесс затянулся[41]. Большевики расстреливали всех, кто имел хоть какое-нибудь отношение к Центральной Раде или правительству Украины. И я как активный член украинской социал-демократической партии просто чудом спасся от лап красного дракона. Добрые соседи не выдали меня. Наталья чуть ли не через час сообщала мне о гибели товарищей по партии. Я, как беспомощный младенец, сидел в погребе и ничего не мог сделать, чтобы спасти своих соратников. А началось все с того, что четыре дня Красная артиллерия бомбардировала Киев, била по правительствен­ным домам, церквям, превращая их в руины. Я тоже участвовал в обороне города, но легкое ранение в правое плечо заставило свернуться домой к жене. Долг отца и мужа обязывал меня быть рядом с Наташей. А вот Петеньку нам не удалось удержать дома, – Левко смахнул рукой слезу со щеки и продолжал. – Этот юный борец за свободу и независимость, студент Киевского университета ушел на фронт и не вернулся. Наш Петр Лысюк разделил судьбу мальчишек под Крутами[42].

В ночь на 26-27 января 1918 года в Киеве была эвакуация мирных жителей, но дядя Левко вместе с женой не смогли уехать, сильные душевные потрясения уложили в постель Наталью. Много высших чиновников также не успели уехать. Муравьев наложил на киевскую буржуазию 10 млн. рублей контрибуции.

Но это было ничто по сравнению с массовым грабежом, насилием и убийствами.

Конечно, дядя Левко не мог за такое короткое время рассказать о всех событиях, происходивших в январе и феврале 1918 года, он не упомянул о большевистском восстании на заводе «Арсенал», забыл рассказать о Брестском договоре. Обо всем этом Татьяна узнала от него спустя несколько дней. Долгими зимними вечерами дядя Левко за чашкой чаю говорил без умолку. Он боялся молчать, боялся остаться наедине со своим горем.

х х х

1 марта 1918 года Наталья родила Надюшу. Девочка была маленькая, хрупкая, недоношенная. Роды все-таки начались раньше срока на две недели. Все в семье были в восторге от милой крошки. Ее назвали Надеждой, потому что она родилась в очень трудное время, в то время, когда можно спастись и выжить, только имея в своей душе надежду. Своим рождением это крохотное существо подарило родителям надежду на лучшие дни, своей  улыбкой малютка вселила надежду в сердца своих близких.

Таня с любовью и нежностью смотрела на свою крошечную сестричку и думала: «Неужели когда-нибудь будет лучше, чем сейчас? Перестанет литься кровь и люди будут жить в мире в свободной суверенной Украине? Когда наступит это время? Когда?» – спрашивала она себя и не находила ответа, слишком все было сложно, одним словом, смутное и беспокойное время.

И вот с рождением Надежды надежды действительно начали сбываться.

1 марта 1918 года большевистские войска под натиском немецких войск, австро-венгерских частей и войска Центральной Рады вынуждены были оставить Киев. 2 марта первыми в Киев вошли Сечевые стрельцы, 3 марта – немецкие войска, 7 марта в Киев приехал премьер Голубович с правительством и президентом Михаилом Грушевским и Малой Радой.

А 19 марта состоялось торжественное погребение 27 участников боя под Крутами на Аскольдовой горе. Татьяна с дядей с обеих сторон поддерживали еще не поправившуюся после родов Наталью. Весеннее солнце слепило глаза, но не оно было виновником слез на глазах собравшихся. Здесь присутствовали не только больше тысячи родственников и друзей погибших, но и все те, кому была дорога жизнь этих юных борцов за справедливость, ставших символом самопожертвования украинской молодежи ради свободы и государственности Украины. Плач матерей и сестер кинжалом вонзался в сердца людей. Мысль о мести рождалась в их душах.

Рядом с Таней стояла Дуняша, вся в черном, лицо ее не выражало никаких чувств, оно было каменное и напоминало скорее статую, чем человека. Александр Дьяченко лежал здесь среди своих товарищей. Тела их были изуродованы, покалечены. Остальные остались в поле, и над ними не пели молебна. Среди них был и Петя Лысюк. Ветер в поле отпевал его.

Дуняша с трудом опознала тело Александра, настолько изменилось его лицо. Он обрел вечный покой. Дуняша и Саша никогда не встречались как парень с девушкой, и Дуняша никогда не признавалась ему в своих чувствах. А теперь она, так и не побывав под венцом, была похожа на вдову. Дуняша уже не вернется в родное село. Она решила уйти навсегда от мирской жизни в монастырь. Ее решение было твердым и пересмотру не подлежало. Теперь Дуняша понимала всю глубину горя Татьяны, и все же она не переставала удивляться, как подруге хватает сил и мужества жить дальше, без надежды когда-нибудь увидеть любимые черты, разве что на небесах.

Выступал Грушевский, другие члены правительства. Народ со вниманием слушал их выступления.

– Страшно умереть, но еще страшней погибнуть напрасно. Пройдут годы, десятки лет, столетия – память о юношах-героях останется в веках, – красноречиво выступала Людмила Старицкая-Черняховская, писательница и общественный деятель.

Каждое ее слово отзывалось в душе у Татьяны. Она просто восхищалась этой удивительной женщиной, сумевшей так точно и лаконично высказать то, что у всех лежит на душе тяжелым камнем.

Вот что об этом написал молодой поэт Павел Тычина в стихотворении «Пам’яті тридцяти»:

На Аскольдовій могилі
Поховали їх –
Тридцять мучнів українців,
Славних, молодих…
На Аскольдовій могилі
Український цвіт –
По кривавій по дорозі
Нам іти у світ[43]…

х х х

В среду 22 января 1919 года столица Украины город Киев празд­новал величайший праздник – объединение Западной Украинс­кой Народной Республики и Надднепрянской УНР в одну суверенную республику и годовщину провозглашения самостоятельности Украины[44].

Татьяна крепко держала за руку тринадцатилетнего Фому. Он был невысокий мальчуган с чайного цвета глазами, раскрасневшимися от мороза щеками. Фома был недоволен тем, что из-за малого роста не мог увидеть всего происходящего на площади возле Софийского собора.

Таня, Фома и дядя Левко – депутат Трудового конгресса стояли посредине Софиевской площади среди массы народа, чтобы собственными глазами видеть столь редкое и важное событие в жизни молодой Украины – Акт Соборности.

Татьяне уже двадцать с половиной лет, ее красота, некогда напоминавшая появление первых подснежников, теперь буйно цвела, подобно розе в саду, и испускала чарующий аромат, притягивающий взгляды многих молодых мужчин. Ее пленительный взгляд был полон тоски и печали. Для мужчин она была молодой хорошенькой женщиной, окруженной таинственным ореолом печали. Она жила и не замечала мужчин, не видела их настойчивых взглядов. Не дарила им улыбок. Все мужчины были для нее пустым местом. Сколько немецких офицеров, галантных кавалеров сорвали с ее уст слово «Нет» в ответ на предложение связать свою судьбу с ее судьбой. Ее голубые глаза уж больше не горели тем огнем, каким сияли, когда рядом с ней был Алексей. В них навсегда погасла надежда на счастье, на любовь. Единственным утешением в ее жизни был Фома, умный, добрый, ласковый мальчик, безумно любящий свою молодую маму.

Татьяна приехала в Киев навестить Дуняшу. Прошел почти год со дня их разлуки. Очень много нужно было рассказать Дуняше о жизни мирян. Та приняла постриг и стала сестрой Ксенией Флоровского женского монастыря.

Сколько важных событий произошло в стране в 1918 году! Трудно все сразу вспомнить и перечислить. 29 апреля на заседании Центральной Рады ее члены утвердили проект Конституции УНР и избрали Михаила Грушевского Президентом УНР. В тот же день Конгресс хлеборобов в Киеве провозгласил гетманом Украины генерала Павла Скоропадского и Гетманат под названием «Українська держава». УНР прекратила свое существование.

Таня не раз спрашивала себя, почему все так произошло, каковы причины возврата к старым порядкам. Дядя Левко во время одного из разговоров с ней очень кратко и точно назвал эти причины: во-первых, неопытность молодого правительства Центральной Рады, во-вторых, кризис ее социалистической политики и непринятие этой политики помещиками и промышленниками, в-третьих, потеря авторитета Центральной Рады среди широких слоев населения во время оккупации и много еще других.

В итоге вся исполнительная, законодательная и судебная власть сосредоточилась в руках гетмана Скоропадского. Благодаря возобнов­лению права частной собственности Таня вновь стала графиней Татьяной Владимировной Орловой, ей были вновь возвращены киевский особняк, усадьба Сеславиных. Таня получила законное право на возврат ранее национализированных земель графини Веры Ильиничны Сеславиной, но она отказалась от этого права в пользу своих односельчан. Она просто не могла представить себе, как будет смотреть в глаза крестьян, забрав у них землю. Тем более, времена были смутные. Власть менялась так быстро, словно марионетка в руках кукольника.

В середине июля Таня получила письмо от графини Веры Ильиничны Сеславиной. Та сообщала о кончине своей свекрови, бабушки Алексея. Татьяна почти наизусть помнила это письмо, полное отчаяния и горя, но не утратившее надежды. «Лишенная титула, состояния, без средств к существованию, одна в чужом для меня городе, да еще с больной старухой на руках, я была в отчаянии. Не знала, что делать и куда идти, к кому обратиться за помощью. Но я встретила человека, такого же нечастного и одинокого. Он протянул мне ту соломинку, которая так нужна утопающему. Он спас мои душу и тело от падения. Мы вместе делили последний кусок хлеба во время голода в Петрограде, спали под одной крышей, сквозь которую капал дождь. Он потерял свою семью во время большевистского террора, я помогла ему найти новую. Мы счастливы, если сейчас вообще кто-то может быть счастлив в этой Богом проклятой стране и с сатаной во главе – товарищем Лениным. Да, я полюбила графа Ананьева (ты его не знаешь), этого старого седого человека, способного на сострадание, теплоту и нежность. Это мое последнее письмо тебе. Больше мы никогда уже не увидимся. Вскоре я со своим будущим супругом (мы надеемся обвенчаться во Франции) всеми путями – легальными или нелегальными – навсегда покинем погрязшую в крови и насилии Россию. Да хранит тебя Бог. Пусть удача никогда не покинет тебя. От всего сердца желаю тебе найти свое потерянное счастье, моя милая девочка.

Целую, крепко обнимаю, твоя тетя Вера».

 

P.S. О графе Иване Ивановиче Сеславине и его семье нет никаких известий. Будем надеяться, Бог милостив.

 

Тетя ошибалась, Татьяна прекрасно помнила этого добродушного, склонного к полноте семидесятилетнего графа Ананьева. На одном из раутов в доме ныне покойной графини Елены Александровны Сеславиной Таня имела честь познакомиться с графом и его очаровательными дочерями-близняшками. Они были ее ровесницами. Таня помнила, с какой гордостью и нежностью отец смотрел на своих юных кокеток. У нее сжималось от боли сердце, когда она читала это письмо. В чем были повинны эти милые создания, почему их лишили жизни в самом расцвете сил? Кто дал право большевикам распоряжаться судьбами людей? Можно подумать, что они наместники Бога на Земле; только руки по локоть в крови выдают их ужасные деяния.

Татьяну мучал вопрос: неужели и она сможет найти счастье с другим человеком, забыть Алексея, забыть его ласки, забыть свою любовь и стать супругой другого. Годы идут. Пройдет молодость, завянет красота, как опавшая листва осенью, Фома вырастет и покинет ее. И она останется одна, ощутит потребность во внимании и заботе(хотя ей и сейчас всего этого не хватает, никто не мог заменить ей Алексея), захочет скрасить свои дни. Сможет ли она навсегда остаться вдовой? Таня гнала эти мысли прочь, ей  не хотелось об этом думать. «Всему свое время», – как говорил Экклезиаст.

В конце июля Татьяна закончила курсы украиноведения в Киеве. Теперь она имела право на законном основании обучать детей украинскому языку и литературе, истории и географии Украины. Она изучила труды Грушевского, Крипьякевича, Аркаса, Полонской-Василенко и другие. «Кобзар» Тараса Шевченко стал ее настольной книгой.

За лето по указу новой власти в селе была построена одноэтажная школа, из Киева приехало несколько учителей. 1 сентября Татьяна провела свой первый официальный урок.

В этот момент взгляд ее преображался, в красивых голубых глазах загорался огонь, огонь знаний, и она жаждала поделиться им с каждым, просветить каждую темную головку. Свет знаний озарял ее лицо. Таня была очень рада, что передает свои знания детям, что может приносить хотя бы малую долю пользы обществу; она гордилась тем, что ей предоставилась возможность воспитывать будущее поколение, которое будет жить в независимой стране. Кто знает: может кто-то из ее учеников станет членом парламента или правительства молодого государства Украины. Таня понимала, какая огромная ответственность лежит сейчас на ней и ее коллегах. Они должны привить детям любовь к Родине, к свободе, справедливости, гуманизму и красоте. Они так должны воспитать учеников, чтобы те никогда равнодушно не наблюдали за действиями вандалов, которые теперь называют себя большевиками. Мальчишки и девчонки, резво выбегающие во двор по звонку с ее урока, никогда не должны допустить разрушения церквей, сожжения книг и картин (творений мысли и рук человека), их руки не должны подняться, чтобы убить брата или сестру, но не должны и опускаться при виде врагов Отечества.

Татьяна решила отдать часть усадьбы Сеславиных под сельскую библиотеку. Олена по ее просьбе стала библиотекарем. Местный староста одобрил ее решение. Кроме того, Таня увлеклась изучением астрономии. Рассказ Алексея о Веронике, верной и любящей жене, глубоко запал в ее душу. Татьяну манило ночное небо, усыпанное звездами. Она все время вспоминала ту ночь, когда они с любимым просидели до рассвета на берегу Днепра и любовались звездами. Таня тогда так хотела, чтобы хоть одна звезда упала, и она загадала бы желание. Но, увы, ночное небо не доставило ей такого удовольствия. Все ее мечты оказались напрасны.

В 1918 году перемены произошла не только в судьбе Татьяны. В конце апреля в родное село вернулся сержант Сергей Токаренко. Он надеялся и верил, что любимая Олена распахнет ему объятия. Но глубоко ошибся. Олена по свей натуре была кокетка. Она не могла долгое время проводить в одиночестве и мечтать о своем возлюбленном. Немецкий солдат Адольф воспылал страстью к кареглазой Олене, девичье сердце растаяло и поддалось искушению. Сергей, увидев свою невесту в объятиях врага, с которым сражался на поле битвы, решил отомстить. Он ушел в партизаны. Стал участником Звенигородско-Таращанского восстания. Именно во время подавления этого крупнейшего восстания в Киевской губернии погиб Адольф. Через месяц Олена утешилась и поняла, что совершила огромную ошибку в своей жизни. Что никто и никогда не любил ее так, как Сергей. Раскаявшаяся грешница, обливаясь слезами, умоляла Сергея простить ее, забыть обо всем и начать вместе новую жизнь. Великодушный Сергей, всем сердцем любивший Олену, сумел найти в себе силы и простить свою любимую. 16 ноября 1918 года они обвенчались в сельской церкви.

А незадолго до этого, в ночь на 14 ноября, на тайном совещании Украинского национального союза, был создан новый орган возрожденной Украинской Народной Республики – Директория УНР[45]. Было принято решение о вооруженном восстании против Гетманата. Его центром стал город Белая Церковь. Ядром войск Директории стал полк Коновальца, командира Сечевых стрельцов.

14 декабря 1918 года гетман Скоропадский отрекся от власти и, переодетый в немецкого офицера, бежал с Украины. В тот же день войска Директории УНР торжественно вступили в Киев.

Каковы причины краха Гетманата – Татьяна знала сама и не спрашивала ни у кого. Они были очевидны и просты. Неудачная и неумелая аграрная политика, Скоропадский только обещал, но ничего не улучшил в земельном вопросе, репрессии против бунтующих крестьян. Немецкие суды назначали суровые наказания: за ранение одного союзного воина виновный должен был заплатить 10 тыс. руб, а за убийство одного солдата – 40 тыс. руб. (но это было намного гуманней, чем расправы большевиков), неопределенность военного вопроса (гетман так и не смог создать национальной гвардии), полная зависимость гетманской власти от Германии и Австро-Венгрии.

Но нельзя было закрывать глаза на то, что именно благодаря Скоропадскому в ноябре 1918 года открылась Украинская Академия наук во главе с академиком Вернадским. Гетман не жалел средств на культурные учреждения: были созданы Национальная Библиотека, Национальный Архив, Национальная галерея искусств, Национальный исторический музей, украинские театры. И за это ему глубокий поклон до самой земли от всего украинского народа. Иногда народ забывает о своих героях, и ему надо время от времени напоминать о них.

Придя к власти, Директория возобновила законы УНР и назначила свое первое правительство во главе с Чеховским.

20 октября 1918 года на площади во Львове возле кафедрального Свято-Юрского собора была провозглашена государственная независимость Западной Украины. Осуществилась давняя мечта галичан, они освободились от австро-венгерского рабства, а вместе с тем и от польских «панів», которые на протяжении многих веков пили их кровь. Галичане ликвидировали помещичье землевладение. Теперь у них был свой президент Петрушевич, своя Украинская Галицкая Армия (УГА). Они стали самостоятельным государством, способным по своему усмотрению распоряжаться своей судьбой, принимать решения и воплощать их в жизнь.

Самым заветным желанием галичан было объединение со свои­ми родными украинскими братьями, живущими в Надднепрянской Украине. Правительство Петрушевича направило все свои силы на удовлетворение самого заветного желания своего народа[46]. Надднеп­рянская Украина с радостью протянула свою руку братьям по крови, по духу. Теперь единый украинский народ должен дружно строить и защищать от врагов свое молодое независимое государство.

И вот 22 января 1919 года настал столь долгожданный для всех украинцев день – день Соборности Украины. Киев был одет в свой праздничный национальный костюм. Всюду развевались украинские национальные флаги. Софиевская площадь выглядела в этот день торжественно, как никогда. Во всех учреждениях, школах, предприя­тиях был нерабочий день. Поэтому, несмотря на мороз и сильный ветер, на площади собрались тысячи людей. Негде было и яблоку упасть. Были здесь и члены Директории, и правительства, Галицкая делегация, весь дипломатический корпус, делегаты Трудового Конгресса, Национального Союза Земств и других политических организаций и огромные массы народа. Кто же входил в состав этих масс? Украинские гимназии, украинские скауты, разные клубы и общества, просто прохожие.

Дядя Левко все время рвался к своим товарищам, членам Трудового Конгресса. Те стояли возле памятника Богдану Хмельницкому. Но Таня не отпускала дядю. Ее, как и Фому, разбирало любопытство. Ей все хотелось знать, не только фамилию каждого, кто будет выступать, но и какую должность он занимает, к какой партии принадлежит, каковы его политические взгляды, много ли имеет врагов или сторонников. Таня ощущала себя в центре очень важного для всей Украины события.

Весело и торжественно звенели колокола над Софиевской площадью. Этот звон подхватили колокольни не только Михайловс­кого монастыря, но и всех киевских церквей. Чудесный мелодичный звон наполнил душу Татьяны радостью. Ей казалось, что сам Господь-Бог забросил все свои дела и внимательно смотрит на них. Колокольный звон сливался со звоном ее сердца. Оно звенело от радости и грусти. Радостью за свой народ и страну, а грустью за Алексея, дедушку Андрея, всех тех, кто не дожил до этого светлого морозного дня. Таня невольно вспомнила о расстрелянных юношах зимой восемнадцатого. Как бы они сейчас были счастливы и рады увидеть единую независимую Украину.

Из Собора св. Софии вышла процессия во главе с архиепископом. Хор пел: «Многая, многая літа…» Молебен правил сам архиепископ на украинском языке. Толпа стояла на коленях и молилась. Таня просила у Бога дать ей сил с достоинством переносить вечную разлуку с любимым, подарить хоть немного радости многострадальному украинскому народу. Горькие слезы текли по ее щекам.

А Фома с нетерпением ожидал военного парада галицкого легиона Сечевых стрельцов.

Праздник открывал представитель Украинской Национальной Рады, председатель Галицкой делегации Бачинский. Раздались бурные аплодисменты. Фоме было не очень интересно слушать выступления государственных мужей. Его внимание больше привлекали люди в военной форме. Он уже узнал у Татьяны, что это Сечевые стрельцы – республиканские войска. Невольно его взгляд упал на бронзовый памятник гетману Хмельницкому. И мальчик залюбовался всадником в казацкой одежде, с одной только саблей. Ах, как хотелось Фоме иметь такую саблю, чтобы всегда защищать от беды свою молодую маму. Образ казацкого вождя, о котором столько рассказывала ему Татьяна, предстал перед Фомой во всей своей красе и величии. Фоме казалось, будто сейчас гетман оживет и поведет всю собравшуюся здесь толпу за собой, на бой с врагами Украины.

А враги не дремали[47]. Наступление продолжалось.

Снова раздались рукоплескания. «Слава! УНР слава! Слава!» – прокатилось над площадью. Наступила тишина.

Свое выступление начал посол ЗУНР Лонгин Цегельский. Вдруг внимание Фомы привлек один пожилой человек.

– Мамо, мамо, дивись, ось там, – Фома дернул Татьяну за рукав пальто.

– Тихо, не мешай слушать, – сердито сказал Левко.

– Мамо, будь ласка, подивись, яка борода, як у Чорномора, вон у того дедушки.

Таня посмотрела туда, куда показывал Фома, и поняла, что этот седобородый человек не кто иной, как сам Михаил Сергеевич Грушевский, бывший президент Украинской Народной Республики.

– Фома, во-первых, показывать пальцем некультурно, а во-вторых, этот Черномор, как ты его называешь, сам Грушевский. Помнишь, я тебе о нем рассказывала.

Фоме стало очень стыдно за свое поведение. И он покраснел. О Грушевском он действительно много слышал на уроках, но никогда не мог представить, что у него такая длинная борода. Увидев, что мама и дядя Левко хлопают, Фома последовал примеру взрослых.

Настала долгожданная минута. Члену Директории, профессору Федору Швецу выпала великая честь зачитать текст «Универсала Соборности».

– …Віднині воєдино зливаються століттями відірвані одна від одної частини єдиної України… Віднині український народ, увільнений могучим поривом своїх власних сил, має тепер змогу з’єднати всі змагання своїх синів для утворення нероздільної української держави на добро і щастя робочого люду. Голова Директорії…

– Слава!!! – словно гром, прокатилось над площадью. Оркестр заиграл государственный гимн “Ще не вмерла Україна”. Хоры украинских гимназий  и других организаций громко запели. Народ подхватил гимн. Таня запела вместе со всеми, холодный воздух захватывал дух, но она пела назло ветру и морозу. С каждым куплетом чувство патриотизма росло все сильнее и сильнее в ее измученной страданиями душе. Дядя Левко не пел, ему, как говорят в народе, медведь на ухо наступил. Зато Фома хоть и не имел особого голоса, но горланил во всю глотку.

После парада Таня, Фома и дядя Левко с толпой народа гуляли по улицам Киева, обсуждали события.

– Да, у Владимира Кирилловича Винниченко нелегкая была жизнь. Десять лет провел в нищете, десять – батрачил, двадцать – литературная деятельность, подполье и тюрьмы. И сейчас он вместе с Чеховским и Шаповалом выступает за союз с большевиками. Только мы ему этого не позволим. Я и мои товарищи по партии – сторонники демократического социализма, как в Западной Европе. А большевики под демократией понимают только беспредел и террор, – словно на митинге, говорил дядя Левко.

– А как же Симон Петлюра, личный соперник Винниченко? У него глаза фанатика, – спросила Таня.

– Этот много сумел добиться в своей жизни. Из бывшего семинариста превратился в Главного атамана украинских войск. Просто Наполеон какой-то! Причем, как член Директории выступает за союз с Антантой против большевиков. Но…

Домой Таня и ее сопровождавшие пришли уставшие телом, но бодрые духом, окрыленные надеждой. Маленькая Надюша с улыбкой встречала их. Она не давала покоя своему отцу, который очень любил с ней играть. Но в этот вечер ему нужно было хорошо отдохнуть, завтра, 23 января, Трудовой Конгресс начинал свою работу. Таня в эту ночь долго не могла уснуть. Радость за украинский народ и одновременно тревога жили в ее душе. Татьяна твердо знала, что сегодня, 22 января 1919 года, украинский народ добровольно, по своей воле, объединился. Но вот, что будет завтра, а тем более через год, она не знала. А впереди Татьяну, как и весь украинский народ, ждали тяжелые испытания[48].

х х х

В Киеве большевики создали новое правительство, основанное на автономии Украины в федерации с Россией, и страна получила новое название: Украинская Советская Республика. Ее премьером и председателем стал Христиан Раковский.

На этот раз обошлось без террора. Большевистские части были дисциплинированы. Установилась Советская власть. Но Левко Лысюк не покорился. Он ушел в подполье. Вместе со своими товарищами – членами Трудового Конгресса, ярыми борцами за независимость Украины, Левко Лысюк создал организацию «За вільну Україну». Ее члены торжественно поклялись до последней капли крови защищать Украину и ее народ от тиранов и поработителей. Организация «За вільну Україну» сказала: «Нет!» массовому вывозу продовольствия из страны, она всячески препятствовала этому, совершая диверсии, распространяя агитлитературу. Дядя Левко никого из членов своей семьи не посвятил в дела организации, никто, даже его жена Наталья, ни о чем не догадывалась. Левко Лысюк работал директором «ликбеза», днем он отдавал все свои силы, чтобы обучить грамоте простой люд. А вечером он печатал листовки, которые этот же люд должен был прочитать  на следующее утро. Иногда приходилось участвовать в крупных диверсионных операциях. Его руки умело справлялись не только с пером и бумагой, но и мастерски владели оружием.

х х х

В понедельник, 25 августа 1919 года, Таня сидела у окна в своей комнате и со страхом ожидала прихода постояльцев – трех деникинских офицеров.

Еще в начале июля захворала тетя Наталья, Ганне пришлось ехать в Киев, Фома изъявил желание ехать вместе с ней. Уж очень ему полюбилась Надежда, он называл ее маленькой сестренкой и души в ней не чаял. С болью в сердце отпустила Татьяна Фому с матерью в Киев. Дорога была опасная. Банда Зеленого гуляла в родных краях.

Татьяна осталась одна в доме на хозяйстве. Каждый день работала, как вол. Вместе с крестьянами собирала пшеницу, вязала снопы. Сад ломился от фруктов. Яблоки, сливы, груши – всего полно, бери, чего душа желает. Они вдвоем с Оленой собирали урожай, варили повидло, варенье, сушили абрикосы, яблоки, груши. Сергей пока оставался дома, его не очень прельщала служба в Красной Армии. К тому же сынок Мишка подрастал, требовал защиты и внимания. Всяк мог обидеть молодую жену с ребенком – вот и оберегал их.

В бесконечных трудах и заботах встретила Орлова свой 21-й день рождения. Быстро пролетело время. Не вернуть уж тот день, когда три года назад Алексей подарил ей большую корзину алых роз. Он сделал ее графиней Орловой, она вращалась в высших кругах Российской империи, а кем стала теперь? Внучкой кулака и потомка казаков – для одних, дочерью ссыльного революционера – для других и, наконец, вдовой русского офицера – для третьих. И кто же эти третьи? Деникинцы. На следующий день после Спаса село заняли войска Добровольческой Армии. И установили свой режим. Большая часть их располагалась в бывшей усадьбе Сеславиных. Все украинские книги были выброшены оттуда и сожжены ими. Некоторые офицеры и солдаты расквартировались по домам. Началось преследование украинского языка. Крестьяне обязаны были сдать по пять пудов хлеба с десятины на нужды армии. Тех, кто оказывал сопротивление, тут же расстреливали. Старого еврея, Мойшу Франка который в 1918 году эвакуировался из Киева, зверски убили на глазах у всего села. Число недовольных росло с каждым днем. Но все боялись. Некоторые ушли в партизаны, Сергей Токаренко в том числе. Не мог оставаться он дома, когда вокруг творились несправедливость, убивали невинных людей, запрещали говорить на родном языке. Ни слезы жены, ни вопли ребенка не удержали его.

В доме, где жила Таня, поселились трое офицеров. Двое, Илья и Николай, высокие, молодые, приятной наружности, а третий – Игнатий, маленький, толстый, лет пятидесяти, весь рыжий, в веснушках, глаза заплыли от жира, с козлиной бородкой, тройной подбородок. Один его вид вселял в Таню непреодолимый ужас. Не проходило и дня, чтобы он не затрагивал ее, не отпускал в ее адрес разные непристойные шуточки. Все его поведение напоминало мартовского кота, только внешность Игнатия, не говоря уже о душе, слишком была отталкивающей, чтобы привлечь внимание женщин. Молодые офицеры называли его Игнатием Николаевичем, но Таню он просил, чтобы она называла его просто Игнатием, несмотря на разницу в возрасте. Татьяна всячески старалась избегать его. По вечерам она закрывалась в своей комнате на ключ и до утра не выходила оттуда. Молодые офицеры часто играли на гитаре, а Игнатий Николаевич подпевал хриплым голосом кабацкие песни. Лишь к трем часам утра постояльцы засыпали беспробудным сном. Дикий храп, подобно грому, отдавался в ее ушах.

Таня питала отвращение ко всем трем жильцам. От ухаживаний Ильи и Николая ее тошнило. Все их признания в любви были фальшивы, ни одного искреннего слова не слетело с их уст. Они видели в Татьяне молодую симпатичную самку с красивыми ногами. Их привлекало молодое женское тело. А душа? На это им было наплевать. Они желали развлечься, весело провести время в компании молодой красивой женщины.

Вчера Илья и Николай по приказу Игнатия Николаевича на глазах у Татьяны зарезали свинью. И сейчас Таня с ужасом вспоминала дикий визг животного. Неопытные в подобных делах, офицеры не могли убить его с первого раза. У Тани перед глазами до сих пор стояли налитые кровью глаза Марьки, молящие о пощаде. Но она ничем не могла ей помочь. Хозяевами в ее собственном доме стали чужие, ненавистные ей люди.

Смеркалось. На небе появлялись первые звезды. Тане хотелось хоть на миг забыть об ужасной действительности и помечтать. Представить себе, что Алексей живым и здоровым вернулся к ней, сидит сейчас рядом и смотрит на звездное небо. Таня встала, подошла к столу, достала из шкатулки фотографию любимого и долго-долго смотрела в его большие серые глаза. Ах, как любила она эти глаза, этот взгляд, пленивший ее с первой встречи. Они были счастливы, очень счастливы! Но недолго. Судьба улыбнулась им на миг.

Таня услышала звук открывающейся калитки, во дворе злобно залаял Колобок, Фильки уже не было. Он убежал еще при немцах, с тех пор никто его не видел. Татьяна старалась не думать о любимом псе, так как при мысли о нем ее чувствительное сердце обливалось кровью.

Под южным небом Украины,
Где женщины – как на картине,
Где небо чистое так сине –
Танцуют все… гопак.

Таня сразу узнала хриплый голос Игнатия Николаевича. Молодые офицеры подпевали ему. Все трое были пьяны. Они постучали ей в окно, она тут же закрыла его. Через несколько минут раздался громкий стук в дверь.

– Открой, открой, солнышко мое, – говорил Игнатий Николаевич. Язык его заплетался. Таня молчала. Ей стало страшно, она вспомнила Петроград в феврале семнадцатого года. История повторялась. Тогда ей пришлось спасаться от разъяренных солдат, прыгать со второго этажа, чтобы спасти свою честь. Теперь ее домогался пьяный офицер. В дверь яростно барабанили кулаком.

– Открой, слышишь?! Лучше по-хорошему, не то по-другому поговорим! – Игнатий Николаевич сменил ласковый тон на свой обычный грубый солдатский жаргон.– Открой, сука! Кобель твой пришел!

Дверь еще чуть-чуть и сорвется с петель. Татьяна недолго думая, решительно открыла окно, сняла сетку, взобралась на подоконник и спрыгнула вниз. Добро, первый этаж! Но увы, история не может полностью повториться вновь. В природе все течет, меняется. «Нельзя войти в одну и ту же воду дважды», – как сказал один мудрец.

Сильные мужские руки заломили ее нежные руки назад, Таня хотела кричать, но другие руки сунули ей в рот тряпку.

Колобок уже не лаял, он тихо скулил в предсмертных судорогах. Постояльцы решили убрать единственного свидетеля насилия, конечно, кроме ночного неба и Бога.

Таня снова оказалась в доме, на кухне горела керосиновая лампа, за столом сидел и слащаво улыбался Игнатий Николаевич, на столе стоял почти пустой бутылек самогона, на блюдце лежали квашеные огурцы и жареные куриные ножки. Илья и Николай с трудом удерживали Татьяну, которая вовсю сопротивлялась. Ее глаза горели ненавистью к этому откормленному, как свинья, человеку с гнилой и подлой душонкой. Да, душонкой! Иметь душу способны не все.

– Голубушка моя, уж не серчайте на нас. Просто сегодня мы узнали, один «добрый» человек рассказал нам, чем занималась вдова русского офицера, носящая фамилию потомка, приближенного к самой великой императрице Екатерине ІІ, – его свиные глазки нервно бегали, словно боялись встретиться с чистыми, как святая вода, глазами девушки. – Охохлятилась! Из кацапки превратилась в хохлушку! Вильну Украину ей подавай! Щас! А вот этого не хочешь?! – он показал ей кукиш. – Чему тварь, детей учила?! «Кобзаря» читала! – Игнатий Николаевич громко ударил кулаком по столу. Зазвенела посуда. Таня перестала сопротивляться, все равно бесполезно. Она с вызовом смотрела на этого жирного гнома с красной от самогона мордой. Ей так хотелось плюнуть в него, но кляп крепко держался. Игнатий подошел вплотную к ней, от него несло спиртным, резко рванул на ней рубаху, оголилась нежная женская грудь, улыбка похоти искривила Игнатия Николаевича, глаза с жадностью пожирали ее тело.

– Ребята! А хохлушка ничего! Может, развлечемся, прежде чем пустим в расход?! А?!

В лицах молодых офицеров он встретил поддержку и одобрение.

– Хм, одна на троих! Выдержит ли баба?

– И не стольких выдерживали! – крикнул Илья и повалил Таню на пол, она сильно ударилась лопатками и вскрикнула от боли.

– Братцы, мне как старшему по званию быть первому! – сказал, как отрезал, Игнатий Николаевич и, словно зверь, набросился на жертву. Илья и Николай с нетерпением ожидали своей очереди.

Туман застлал глаза Татьяны, когда эта жирная туша навалилась своим весом на нее. Он с яростью рвал на ней одежду, обнажая все дальше и дальше ее красивое тело. Грязные лапы мерзкого подонка сжимали ее белую грудь, столько ночей лишенную ласки, которая знала только прикосновение губ любимого человека. Этот зверь раздирал ее тело на части, безжалостно кусал своими зубами, ужасная боль пронзила Татьяну. Стыд, насилие, унижение – нет, она не могла это вынести. Это была ее Голгофа. Ее, как Христа, распял этот Понтий Пилат. Татьяна уже ничего не понимала, она не различала лиц, Игнатий, Илья или Николай. Все они были для нее на одно лицо – грязные подонки. Боль с каждой минутой усиливалась, Татьяна задыхалась, запах алкоголя доводил ее до рвоты. Таня не выдержала и провалилась в бездонную пропасть.

х х х

Татьяна очнулась. Кошмар был закончен. Ее одежда вся в крови была превращена в клочки ткани. Она голая лежала на полу. Ужасно ныла искусанная грудь. Рядом лежал обнаженный до пояса Илья и тихо сопел. Ах, как ненавидела сейчас Таня его красивое ухоженное лицо! Ей было противно видеть его могучий торс, это тело, причинившее ей столько боли, страданий, унижений. Она с трудом поднялась, все тело ломало от боли, на ней не было живого места. На лавке громко храпел Игнатий Николаевич. После расправы он спал крепким безмятежным сном. Только пушки могли пробудить этого спящего зверя. Прямо у порога развалился Николай, улыбаясь во сне. При виде его оголенной задней части тела Таня содрогнулась, вспомнила весь пережитый ею ужас. Ее охватило желание броситься в реку и смыть с себя, со своего чистого тела следы этих жадных похотливых рук. Смыть ценой своей жизни позор со своего тела и чистой предстать перед Алексеем, чтобы навсегда соединиться с ним, там, в ином мире, где нет насилия, лжи и подлости. Но броситься в Днепр в чем мать родила?! Нет! Врожденная стыдливость не позволяла ей этого. Пусть сейчас глубокая ночь! Пусть ее никто не увидит под покровом ночи. Но она не может! Она стыдится даже реки, деревьев, луны, звезд. Нет! Она должна скрыть свою наготу! Ведь ее тело видели раньше только два самых дорогих для нее человека на Земле – мать и муж. Только ее любимый супруг имел полное законное перед Богом право прикасаться к ней, видеть самые сокровенные части ее тела и души. Алексей сливался не столько с телом Татьяны, но и с душой, с ее мыслями, чувствами, переживаниями. Только ему она отдавалась целиком, вся, до последней капли. Он пил ее медленными глотками нежно и благоговейно, вкушая блаженство. Они были единым целым, частицей огромной Вселенной!

Эти подонки осквернили ее тело, но не душу! Никогда! Ее душа останется чиста навечно!

Таня на цыпочках прокралась в свою комнату, одела первую попавшуюся рубаху, перелезла через окно и, словно безумная, с растрепанными волосами бежала по улицам села к Днепру. К святой реке! К своей погибели и избавлению! Никто не мог ее сейчас остановить, она забыла, что самоубийство – страшный грех, что никогда ее душа не обретет покоя. Таня забыла обо всем. Она помнила только о своем позоре и желала скорее смыть его. Она бежала и видела перед собой лицо Алексея. Ей казалось, что он ждет ее и зовет к себе.

Татьяна стояла на берегу Днепра, на том самом месте, где любимый рассказывал ей о Веронике. Вероника – символ верности! А она не смогла, не сумела защитить себя и стала жертвой насилия. Она невольно изменила Алексею! Нарушила верность!

– Алеша, прости меня. Я не виновата. Я слабая женщина. Прости. Я смою свой позор, и мы будем снова вместе. Алеша, я хочу быть с тобой! Любовь моя! – кричала Таня, затем закрыла глаза и бросилась в воду.

Тихие волны Днепра сомкнулись над ее головой.

х х х

Таня открыла глаза и увидела склоненное над ней лицо брата Николая.

– Все-таки ты погиб и мы встретились с тобой на небесах. А где Алеша и дедушка? Я хочу их видеть. Но почему здесь так темно? – спрашивала она, думая, что умерла и попала в царство Божье.

–Танечка, успокойся, родная. Ты жива и я живой. Я спас тебя. Тебе еще рано умирать. Танечка, милая! Как давно мы не виделись! – голос его дрожал, он крепко обнял ее и поцеловал в обе щеки.

Таня обхватила руками спину брата, прижалась к колючей небритой щеке и не могла вымолвить ни слова от волнения. Ее душа трепетала от радости и бешено колотилось сердце. Ее любимый старший брат живой! Больше четырех лет не видела она его лица, не слышала его голоса. А как обрадуется мама, увидев живого сына!

– Коленька, братик мой родной! Ты живой! – вырвалось наконец у нее. Таня плакала от радости. –Почему ты не писал? Что случилось с тобой?

– Не плачь, сестра. Я потом расскажу. Успокойся. Что с тобой произошло, почему бросилась в реку? Ты вся в синяках и ссадинах, кто посмел прикоснуться к тебе? Тебя спасло чудо, сестричка. Пока мои товарищи из отряда спали, я решил пойти искупаться и заодно разведать обстановку. Вчера мы встретились с местными партизанами, так они сказали, что в селе деникинцы.

Это слово привело в ужас Татьяну, она вскрикнула и задрожала, словно в лихорадке. Она тотчас вспомнила весь кошмар, который произошел с ней этой ночью. Она опозорена навсегда. Татьяна громко зарыдала. Николай с тревогой ожидал ответа, уже начиная догадываться обо всем.

– Коленька, я не виновата! Это они – сволочи, надругались надо мной! Они! Я не прощу их никогда и отомщу за себя, слышишь, отомщу! – глаза Татьяны сверкали ненавистью.

Услышав слова сестры, Николай Верестов до крови прикусил губу, но не почувствовал боли. Душа болела сильнее!

Николай накинул на худые плечи сестренки свою сухую рубаху. Таня вся дрожала от волнения и холода. Николая душили слезы, когда Таня рассказывала ему о своей жизни, полной страданий и боли. Николай поклялся в глубине своей души отомстить за каждую ее слезу, за каждую ссадину на девичьем теле. Он будет бить белую сволочь до последней капли крови. В его душе бушевала буря. Ненависть к деникинцам жгла сердце, будто огнем.

– А теперь, Коленька, расскажи о себе. Не терпится узнать обо всем.

– Хорошо, Танюша. В начале июня шестнадцатого я был тяжело ранен в бою за городок Броды. Лежал в лесу два дня и не мог ни позвать на помощь, ни подняться на ноги. Просил у Бога скорой смерти. Ведь легко мог стать добычей дикого зверя. Но Бог послал мне в помощь молодую девушку, внучку лесника, Настеньку. Она со своим дедом перенесла меня в сторожку. Все лето и осень лечили они меня. Дед Насти, Степан, искусно извлек пулю из моего позвоночника. В августе вернулась ко мне речь, а к Новому семнадцатому году и на ноги встал. За это время мы успели полюбить друг друга. Души не чаю в своей спасительнице. Ах, хороша девка! Настя осталась круглой сиротой еще в десять лет. С тех пор она жила, как отшельница, в глухом лесу с дедом Степаном, отцом матери. Поначалу она дичилась меня, избегала, но потом ее доброта и забота переросли в нечто большее – в любовь. Она боялась, что как только я выздоровею, то покину ее навсегда. Я и не скрывал от Настуси, что дома меня ждут мать, сестра, старый дедушка, что скоро мне придется с ней расстаться, несмотря на свою любовь к ней. Но Настенька меня и слушать не хотела. Сказала, что не отпустит и все. Еще в сентябре шестнадцатого я написал вам письмо и просил деда Степана съездить в город и отправить его. Тот согласился. В ноябре Настена сказала, что пришел ответ, все мои родные живы и здоровы и шлют большой привет. Но письма не показала, сказала, что дед Степан не доглядел и в печь бросил вместе с другими старыми бумагами. Я поверил ей. В тот же вечер написал вам еще одно письмо. Однажды, в конце января семнадцатого, я совсем случайно увидел, как она бросила в печь письмо, которое я накануне написал вам. Вот я и дал власть своему гневу, словно коршун, набросился на бедную девушку. Настя залилась слезами, упала на колени и просила прощения. Меня как после бани холодной водой облили. Совестно стало. Я ж любил ее, она спасла мне жизнь, а я так отплатил за доброту. Вот я и упал на колени, признался в своих чувствах и поклялся ей сделать ее счастливой. В ту же ночь она стала моей и умоляла меня остаться с ней до весны. Вскоре я узнал о свержении монархии в России. И не знал, что делать. На чью сторону стать. У меня не было документов. В городе снова были враги. За это время я хорошо овладел украинским языком и свободно мог сойти за местного жителя. В апреле семнадцатого Настя сообщила мне радостную весть. Она носила под сердцем моего ребенка. Тогда я понял, что не могу уйти от них. Мой долг быть рядом с ней, матерью моего ребенка. Я переоделся крестьянином. Дед Степан через своих старых знакомых достал для меня документы на имя Миколи Володимировича Севрюка. В начале мая семнадцатого нас обвенчали в Бродах. А утром 13 декабря Настя подарила мне сына. Я назвал его Андреем в честь нашего дедушки.

– Боже, он родился через год после его смерти. Вот это совпадение! – воскликнула Таня.

– Я тогда даже не догадывался, что наш дедушка мог умереть. Когда я уходил на фронт, старик прекрасно себя чувствовал.

– Страдания сделали свое черное дело. Его больное сердце не выдержало. Он так за тебя переживал, все ждал, надеялся, – тихо сказала Таня.

– Да, жаль, очень жаль. Я так любил старика. Пусть земля ему будет пухом. Так вот, я продолжу. Через неделю после родов Настуси умер от воспаления легких ее дед. Всю зиму мы прожили в лесу, а весной я нанялся на работу к местному помещику, жена переехала жить в Броды к старому другу деда Степана. Очень хорошие люди. Помогали нам, чем могли. Но происшедшие в ноябре восемнадцатого исторические события круто изменили нашу жизнь. Я решил бороться за независимую ЗУНР. Наш отец учил нас любить свою Родину, свой народ и свободу, и быть на стороне угнетенных. Я понял, что мой долг освободить Галичину от польского ярма. Украинский народ должен жить и развиваться самостоятельно, гордиться своими традициями и чудесной украинской мовой. Сколько лет поляки топтали украинскую культуру, запрещали язык, навязывали свою религию. Даже я, православный, вынужден был уступить и венчаться в костеле. Моего сына крестил священник, подчиняющийся Папе Римскому. До чего я дошел! Любовь к Насте ослепила меня! Заставила забыть об отчем доме, о долге солдата.

В декабре восемнадцатого я ушел  добровольцем в УГА. На этот раз слезы любимой не остановили меня. Сердце мое было спокойно, я знал, что оставил жену и сына в надежных руках. Главнокомандую­щим был тогда генерал Омелянович-Павленко, а полковник Мишковс­кий шефом генерального штаба. Именно они превратили УГА в высокоэффективную идейную армию. В январе девятнадцатого была проведена реорганизация, были созданы бригады. Каждая из которых имела…

– Извини, Коленька, но мне это неинтересно. Лучше расскажи, как ты оказался здесь, – перебила его сестра.

Они сидели на берегу Днепра, стояла глубокая ночь, с востока прямо в спину дул холодный неприятный ветер, он принес с собой тучи. Они заволокли небо. Скоро должен был начаться дождь.

– Хорошо, я не буду подробно описывать тяжелую походную жизнь, неуспешные бои за Львов в конце декабря и в начале января этого года. Знаешь, я верю, что скоро мы победим всех врагов. И на карте мира навсегда останется государство, по величине равное Франции, под названием Украина. Правительство в нем не будет меняться каждый год, словно времена года, а будет избираться народом. Причем женщины и мужчины будут иметь равные права перед законом. Украина будет иметь свою армию, которая будет защищать ее рубежи, но ни в коем случае не нападать, не истреблять мирное население. В независимом государстве будет свобода слова, печати и вероиспове­дания. Государственным языком будет украинский. Весь народ будет жить и трудиться на благо Отечества.

– Коленька, я тоже верила в это, как и ты. Собственными глазами видела торжество, посвященное Соборности Украины. Я от всего сердца надеялась, что наша жизнь улучшится. Но, увы, после падения Директории все мои мечты рухнули. То, о чем ты говорил только что, всего лишь иллюзия. Ты остаешься пленником иллюзий. Я тоже была такой. Но суровая жизнь освободила меня от мечтаний, с моих глаз упала пелена. Независимая Украина – красивая мечта. Да, красивая, но всего лишь мечта. Скольких людей расстреляли большевики, а теперь деникинцы – за идею ее независимости. Слишком много врагов у Украины. Она похожа на овечку, попавшую к волкам. Каждый из них готов перегрызть другому глотку, лишь бы ему достался лакомый кусок. Очень много желающих отведать украинский чернозем. Польша, большевики, деникикнцы. Еще немного времени, и они растащат ее по кусочкам. Жаль, конечно. А все-таки какая светлая мечта – суверенитет, независимость.

– Таня, ты не права. Нужно верить и бороться. Нельзя отчаиваться и сидеть сложа руки. Говорят: кто ищет, тот всегда найдет. А я скажу: кто борется за справедливость, тот и победит. Наш долг бороться изо всех сил и Бог поможет нам. Мы победим. Поверь! По приказу президента Петрушевича 16 июля УГА перешла реку Збруч и соединилась с войсками Директории. Вот как я оказался дома. Наши войска продвигаются к Киеву, к сердцу Украины, к городу, где я родился. Пусть после девяти месяцев существования ЗУНР, благодаря большой моральной, политической и военной помощи стран Антанты полякам, Украинская Галицкая республика была уничтожена, а ее народ попал в польское рабство, которое еще хуже, чем австрийское. Я не перестаю верить в победу правого дела. Мы будем бить и белых, и красных, потому что не можем идти по пути с кем-либо из них. Немало наших солдат сложат головы за великое дело, за свободу наших детей. И пусть даже не мой сын, но уже внук или правнук точно будет гражданином суверенной Украины. Я в этом уверен. И наш долг сегодня сделать все, что от нас сейчас зависит, чтобы мои пророчества сбылись, – торжественно произнес Николай. Светало. Таня отчетливо могла видеть, как блестят глаза брата. Да, он сильно изменился за четыре года. Возмужал, повзрослел, стал тверд в своих убеждениях. Вряд ли кто-нибудь осмелится назвать его флюгером.

Невольно взгляд Николая упал на седые волосы сестры.

– Таня! – с ужасом воскликнул он. – Волосы! Посмотри на свои волосы, они побелели. Будто снег покрыл твою голову. Ночь скрыла от моих глаз твою боль. Но рассвет выдал тебя, все твои мучения и страдания. Проклятая война!

Таня смотрела на длинные пряди своих волос и не верила собственным глазам. Седые! Седая в 21 год! Боже, за что?! Ей хотелось стонать, кричать, вырвать с корнем эти чужие для нее волосы, но не могла. У нее не было сил даже подняться на ноги. Злость, как туман, окутывала ее. В душе Татьяны нарастала злоба на всех, на весь мир, на Бога и на судьбу. Она проклинала Бога, всех людей (в том числе и себя), кроме Алексея. Его Татьяна боготворила. В самую тяжелую минуту ее жизни он заменил ей Бога, стал святым, к нему обращалась Татьяна, к своему ангелу небесному.

– Я отомщу, жестоко отомщу за свою истерзанную душу. В Библии написано:» Жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, ожог за ожог, рану за рану, синяк за синяк». Каждый прожитый мною день будет посвящен мести. Клянусь Алексеем! Моей единственной любовью, моим утраченным счастьем! – почти хрипящим голосом говорила Таня. Ее белые длинные волосы развевались по ветру, она не плакала, только душа рыдала навзрыд. Ее душа прощалась с тихой мирной жизнью. Теперь ее жизнь будет подобна бушующим волнам Днепра, который ревел и стонал в пяти шагах от нее.

Николай смотрел на Татьяну и думал: «Сестричка, я понимаю твое горе. Белые сволочи будут наказаны! Но ты тоже поможешь своему народу стать свободным. Вместе мы отомстим и за тебя и за весь наш народ. Танечка, мы будем вместе бороться за неньку-Украину. Но только разными методами».

х х х

С необыкновенной легкостью и грацией на сцену ресторана «Венеция» вышла молодая, любимая публикой певица в белом атласном платье. Темно-вишневая шаль была наброшена на обнаженные плечи. Тотчас раздались аплодисменты. Девушка мило улыбнулась, приветствовала публику легким кивком головы, что одновременно служило сигналом для пианиста. Полились звуки грустной мелодии и вслед за ними зазвучал чарующий голос певицы:

Я о прошлом теперь не мечтаю,
И мне прошлого больше не жаль.
Только много и много напомнит
Эта темно-вишневая шаль[49].

Голубые глаза певицы блестели от слез. В зале стояла тишина. Не было слышно ни звона хрусталя бокалов, ни произносимых еще минуту назад тостов «За единую и неделимую Россию», «За скорейшую победу над большевиками», «За здоровье генерала Бредова». Тот сидел в центре главного зала ресторации, в окружении офицеров своего штаба. Сюда, в тихий ресторан, из окон которого открывался живописный вид на Святую Лавру и склоны Аскольдовой могилы, приходили отдохнуть и развлечься важные деятели отечественной промышленности в смокингах со своими спутницами жизни или дамами сердца и офицеры Деникинской армии в надежде весело провести вечер с очередной подружкой.

Сегодня генерал Бредов, командующий киевским гарнизоном, со своим штабом праздновали 15-й день пребывания Деникинской армии в Киеве. За это время деникинцы успели придать городу новый колорит. В первый же день своего пребывания в Киеве они успели снять с пьедестала бюст национального пророка, гения украинского народа – Тараса Шевченко и тут же по-варварски его уничтожить. Украсили площадь перед Городской Думой виселицами с повешенными людьми. В первые две недели своего пребывания деникинцы арестовали 1700 человек. Многие из них были расстреляны за принадлежность к Коммунистической партии, участие в работе советских учреждений. Наперекор всем правилам логики уменьшалась заработная плата, росли цены на хлеб и продукты питания, росла безработица. На предприятия возвращались бывшие хозяева. Приезжали сюда американские и английские капиталисты в надежде погреть руки в сложившейся ситуации. Благодаря их усилиям был ликвидирован 8-часовой рабочий день. Рабочие киевских заводов, как и в прежние времена царской монархии, работали до изнеможения по 11-12 часов в сутки. Возобновившиеся погромы евреев не давали спать по ночам мирным жителям.

В конце концов, белогвардейцы не признавали не только сущест­во­вание независимого государства Украины, но и отрицали наличие истории, языка и культуры Украины. Певучий украинский язык был назван «собачьей мовой». Украинские редакции и издательства были репрессированы деникинцами. Запрещалось продавать книги на украинском языке. Под угрозой штрафа, ареста все вывески были заменены на русский язык. Запрещались концерты украинской музыки. Деникинцы лишили Академию наук субсидий и отобрали помещение. Ее деятельность была прекращена, так что Академия даже не успела отпраздновать год своего существования. Помощниками деникинцев  в их грязном деле были меньшевики и эсеры, которые легально работали на службе у новой власти.

В целом, Украина для генерала Деникина была только югом России или Малоросссией, о которой писал Гоголь. Деникин разделил Украину на три области: Киевскую, Харьковскую и Новороссийскую, административный центр последней находился в Одессе. Во главе областей были поставлены наделенные неограниченными правами генералы.

Вот такие свои «достижения» отмечали офицеры Белой гвардии в сентябре 1919 года в тихом уютном уголке Киева.

В этой шали я с ним повстречалась,
И любимой меня он назвал,
Я стыдливо лицо закрывала,
А он нежно меня целовал!

Певица улыбнулась сама себе, как будто вспомнила поцелуи любимого. Нежность засияла в ее бездонных глазах. Она сняла с себя шаль и закрыла ею свое лицо. Длинные локоны черных волос упали на матовый белизны плечи девушки. Она продолжала петь грустным голосом, теребя в руках шаль:

Говорил мне: «Прощай, дорогая,
Расставаться с тобою мне жаль.

Как к лицу тебе, слышишь, родная,
Эта темно-вишневая шаль.»

Голос певицы дрожал, казалось, еще немного – и она распла­чется. У некоторых дам в зале набежали слезы на глаза. Печальный голос девушки проникал в душу каждого, кто здесь сидел. Певица слегка наклонила голову набок, ее взгляд скользнул по офицерским гимнастеркам, Георгиевским крестам, важно красовавшимся на них, золотым погонам, самодовольным лицам их владельцев. На какое-то мгновение в ее красивых глазах вспыхнула ненависть, но тут же погасла, как будто она забылась на минуту, но вовремя вспомнив о своей роли, продолжала ее играть. Никто и не заметил перемены в лице девушки, кроме впереди сидящих зрителей. Они подумали, что это им только показалось. Но это был не мираж. Глаза девушки действительно вспыхнули ненавистью и злобой при виде офицерских погон. Она смотрела в глаза красивым, по-щегольски одетым дамам, и не могла не вспомнить, как еще совсем недавно их братья по оружию обесчестили одинокую беззащитную молодую женщину, не могла забыть до сих пор прикосновение их грязных рук и губ. Она вспомнила себя лежащей на холодном полу рядом с пьяными офицерами и с трудом сдерживала себя от намерения плюнуть в бесстыжие лица их товарищей. Девушкой с грустными глазами и темно-вишневой шалью была Татьяна. Трудно было узнать в этой поющей на сцене брюнетке графиню Татьяну Владимировну Орлову, вдову молодого графа Алексея Орлова, а уж тем более, Таню Верестову, дочь ссыльного революционера. Но это была она! Татьяна Орлова выступала на сцене ресторана «Венеция».

Каким же образом она попала сюда, что или кто заставил ее стать брюнеткой, какую дорогу она выбрала себе? Вопросов много, ответ один: «Всему виною жизнь».

После встречи с братом Николаем Татьяна разделила с ним все тяготы походной жизни. Всего лишь за четыре дня она повзрослела лет на двадцать. На ее глазах гибли люди, истекали кровью от ран, мимо нее со свистом пролетали пули, но она не боялась. После пережитого в ночь с 25 на 26 августа 1919 года ей ничего уже не было страшно. Насилие страшнее смерти! Татьяна перевязывала раны солдатам, варила еду на костре во время привала, летними вечерами насквозь пропитанная дымом играла на гитаре и пела романсы, чтобы поднять боевой дух у бойцов. Солдаты слушали ее и вспоминали отчий дом, своих любимых, матерей, сестер и жен. Бойцы восхища­лись ее красотой, смелостью и выносливостью. Измученная дневными переходами, она все же находила в себе силы петь вечером, читать наизусть «Заповіт» Великого Кобзаря и отрывки из «Евгения Онегина». Само ее присутствие смягчало уже успевшие ожесточиться на войне души молодых бойцов. Они смотрели на Татьяну и ловили нежный блеск в ее глазах, который она дарила всем бойцам. Они знали о постигшем ее несчастье, но ни разу ни словом, ни намеком не упоминали об этом. Всего лишь за четыре дня бойцы настолько привязались к ней, что когда наступила минута расставания, многие из них с трудом сдерживали слезы. Солдат покорила ее волевая натура, решимость и вместе с тем особое обаяние, которое она излучала, словно свет. 30 августа части 1-го и 3-го корпусов Галицкой армии, в которой служил Николай, и петлюровские части под общим командованием генерала Кравса вступили в Киев со стороны пригорода Святошино. Наконец-то Татьяна смогла повидать своих родных. Радости Ганны при встрече с сыном не было предела. Она и не чаяла встретиться с ним в этом мире. Ганна плакала и смеялась, как сумасшедшая. Одно было ясно для нее – ее сын Николай жив – и это главное, все остальное не имеет значения. В понятие «остальное» входили ответы на вопросы: «Где все это время был Николай? Что с ним случилось, почему они не получили ни одного письма?» В день встречи она не отходила от Николая ни на шаг, никак не могла налюбоваться своим сыном, который уже был настоящим мужчиной. Провожала она его безусым юнцом, недавно потерявшим отца, тогда Николай особенно нуждался в отцовском напутствии. Слава Богу, прошло более четырех лет и сынок вернулся. Ганна вспомнила своего отца, который глубоко верил в эту минуту, но, увы, не дожил до нее, и разразилась слезами. Николай долго утешал мать, но, увидев спящую в кроватке Надежду, сам не смог удержать слез. Он вспомнил о своем сыночке Андрее, который был так далеко и тоже нуждался в отцовской ласке и заботе. Николай рассказал матери о прожитых вдали от нее годах своей жизни. Наконец Ганна узнала, что стала бабушкой. Эта новость еще более умножила ее радость.

Но радость и беда не ходят порознь. Случившееся с дочерью несчастье, как огонь, жгло материнское сердце. Ганне было страшно представить до конца все, что пережила Татьяна. Она благодарила Бога за то, что он послал брата на помощь сестре. Если бы не Николай, Ганна уже никогда бы не увидела свою дочь живой. Мать на коленях просила у Бога, чтобы он исцелил израненную душу ее дочери, чтобы она нашла в себе силы жить дальше, как она это сделала после смерти любимого мужа. «И это пройдет», – твердила себе Ганна, чтобы хоть как-то успокоиться. Радость за сына вытеснила из ее сердца боль о дочери. Радость победила грусть! В то же время встреча с братом после стольких лет разлуки впервые зародила в душе Татьяны безумную надежду на встречу с Алексеем когда-нибудь и не в царстве Божьем, а здесь, на грешной земле. Она стала надеяться на чудо! Да, Таня знала, мертвые не воскресают. «Но все же, а вдруг…» – эти безумные мысли давали ей силы жить дальше.

Фома, узнав обо всем, что произошло с Татьяной, с еще большим вниманием и заботой относился к ней, целовал ее синие от ударов руки и седые, не по возрасту, волосы. У ворот Владимирского собора он поклялся жестоко отомстить за обиду, нанесенную его второй матери.

30 августа 1919 года был радостный день для украинских войск. Но следующий день повернул колесо истории вспять. На этот день Петлюровское командование назначило на Думской площади парад украинских войск, но по иронии судьбы утром, 31 августа 1919 года, с Днепра через Цепной мост со стороны Дарницы в Киев вступили части 7-й армии генерала Бредова.

Таня стала свидетельницей того, как на Городской Думе рядом с украинским флагом был поднят еще и трехцветный царский флаг. Как сейчас, она слышала крики толпы: «Галичане – предатели! Долой пре­дателей!» Эти призывы сливались с другими, совсем противо­полож­ными по смыслу: «Слава галичанам! Хай живе Галицька армія!». На площади перед Думой собрались сторонники монархии и независимой Украины, каждый из них готов был с помощью кулака ( и не только его) отстаивать свои убеждения.

Это подтвердилось сразу после того, как конный отряд запорожцев сбросил деникинский флаг на землю и затоптал ногами. Верные сыны царской России отреагировали стрельбой из окон и с крыш в ответ на действия запорожцев. На улицах города начались беспорядки. В результате штаб ІІ корпуса и 11 сотен были разоружены деникинцами.

Из рассказа брата Николая Татьяна узнала, что в тот же день Петлюра послал к Бредову генерала Павленко, но тот его не принял, угрожая арестом. Командование УГА также не теряло времени зря и послало к Бредову свою миссию с предложением о совместном владении городом. Но Бредов, как и его шеф Деникин, держался с гонором и не желал слышать ни о какой Украине. Он с вызовом заявил: «Киев, мать городов русских, никогда не был украинским и не будет!» Он также сказал, что Добровольческая армия воюет за «единую неделимую» и «Окраїна», как он называл Украину, получит автономию. И если Петлюра с этим не согласится, то деникинцы будут считать его большевиком.

В ходе переговоров с деникинцами украинским войскам было навязано соглашение, согласно которому они вышли из Киева.

Вот каким образом деникинцы воцарились в Киеве. И все это произошло по вине самого украинского народа и его лидера Петлюры в том числе[50].

Итак, Киев был покинут украинскими солдатами, но они искренне верили, что еще вернутся сюда вновь – победителями, чтобы уже больше никогда с ним не прощаться. Их мечты осуществятся наполовину. Они возвратятся сюда 8 мая 1920 года и не одни, а с польскими войсками, но, увы, не навсегда. Успех их окажется кратковременным, они вновь не найдут поддержки у населения, которому к тому времени окончательно надоест смена властей. Народ не захочет поддерживать новых оккупантов в лице поляков и уже 12 июня 1920 года Киев, в который по счету раз будет в руках большевиков, но на этот  раз надолго (более чем на 70 лет).

Но не будем торопить события и забегать вперед. События сме­няют друг друга, история идет своим чередом. И нет ничего постоянного в этом мире. Не успела Ганна вдоволь насладиться обществом сына, как пришло время расставаться. Провожая сына в далекую, полную опасностей дорогу, она чувствовала, что ее сердце сжималось от боли и тоски. Она вновь могла потерять Николая и на этот раз навсегда. В то же время Ганна знала, что другого пути у сына нет и не может быть. Он обязан был выполнить свой гражданский долг перед своим юным государством, с оружием в руках добиться его признания и защищать его интересы. И Николай не уклонялся, в отличие от некоторых своих земляков, от этой священной миссии. Он ушел сражаться за свободу своей Родины, а Татьяна, его родная сестра, осталась в Киеве, но стремления у нее были те же.

Услышав от брата слова, сказанные генералом Бредовым о Киеве, Таня вскипела, ненависть к деникинцам возросла в ее душе с еще большей силой. Личные чувства смешались с патриотическими. И когда с приходом деникинцев все украинское подвергалось запрету, а дядю Левко арестовали 3 сентября по доносу «заботливого» соседа, Татьяна не могла с эти смириться. Она решила тайно бороться с ненавистным режимом, используя при этом хитрость, коварство, лесть, наконец – свои внешние данные.

Пусть она опозорена, пусть обесчещена, но она смоет эту грязь с себя кровью врагов украинского народа, независимой Украины. Подпольной борьбой с деникинцами Татьяна отомстит и за себя и за весь украинский народ, частицей которого она стала. Татьяна чувствовала, что ее жизнь отныне принадлежит Украине, и она отдаст ее только в борьбе за свободу своего народа. Чем бессмысленно прожить долгую жизнь, не принося никому пользу, так лучше умереть молодой, будучи уверенной, что капли твоей крови принесут хоть кому-то пользу. Пусть даже не сейчас, а со временем, не внукам, так правнукам!

Но для осуществления этих замыслов Татьяне нужна была помощь умных и опытных подпольщиков. Она хотела стать членом подпольной организации, цели которой совпадали бы с ее целью. Такая организация была, и руководил ею дядя Левко. Его выпустили через два дня после ареста. Вся его вина перед деникинской армией заключалась в том, что он учил людей грамоте не на русском, а на украинском языке. После освобождения дядя Левко сам предложил Татьяне работу в организации «За вільну Україну». Племянница, не задумываясь, согласилась. То, о чем она мечтала, сбылось. Она вступи­ла в ряды подпольной организации. С этого дня личная жизнь Татьяны Орловой закончилась. Она знала, что ее будущая деятельность будет сопряжена с риском, опасностью, слежкой, облавами и может даже закончиться весьма печально: допросами, пытками и, в конце концов, расстрелом. Но это ее не пугало. Татьяна знала, на что идет и готова была ко всему. Но о провале она никогда не думала и не хотела думать. Новость, о которой Таня узнала 7 сентября, придала ей уверенности, она еще раз убедилась, что выбрала правильный путь. В этот день дядя Левко вместе с Ганой встретили на Галицком базаре своих односельчан. Те рассказали им, что дом Лысюков, в котором они родились и выросли, сгорел. Все утро жители их села с деникинцами тушили пожар, но огонь уничтожил все. Груды камней и три обгоревших трупа – вот что осталось от дома. Справедливость восторжествовала! Виновные наказаны! Их не нужно было убивать, они убили себя пьянством и развратом. Причиной пожара стала упавшая на пол керосиновая лампа, а у трех «кавалеров» просто не хватило сил встать на ноги и выбраться из горящего дома.

Правосудие свершилось! Бог – свидетель ночной оргии – воздал каждому по заслугам. Ее палачи мертвы, а она жива и не успокоится, пока не отомстит за пепел своего дома, той тихой обители, куда она возвращалась из водоворотов, в которые бросала ее жизнь. В этом доме родилась ее любовь к Алексею, в его стенах она мечтала о счастливой жизни с любимым человеком, здесь Алексей просил ее руки. Ах, как много воспоминаний связано с домом, который собственными руками построил дедушка Андрей, вложил свою любовь в каждый камушек, в каждую перекладину. И теперь Татьяне некуда возвращаться, больше у нее нет дома. Остались только мама и Фома – самые дорогие существа на Земле. Теперь Татьянина жизнь приобретала новый смысл. Пути к отступлению у нее уже не было. Потеряв родной дом, она поняла, что прежняя жизнь не вернется, все мосты сожжены раз и навсегда. Назад дороги нет.

Татьяна уже пятый день работала певицей в ресторане «Венеция» под именем Ксении Алексеевой. Паспорт, конечно же, был фальшивый, его раздобыл дядя Левко. Фамилию Таня выбрала сама. Нетрудно догадаться, почему именно Алексеева. Эта фамилия ласкала ей слух, напоминала о любимом, особенно когда ее по несколько раз за вечер публика вызывала на бис. Татьяне пришлось перекрасить свои волосы в черный цвет, она научилась гримироваться у тети Оли, гримерши из бывшего театра, тоже члена организации, чтобы как можно меньше быть похожей на графиню Орлову. Среди посетителей ресторана могли быть люди, которые хорошо знали графиню Татьяну Орлову как в Киеве, так и в Петрограде. И Татьяна меньше всего желала быть ими узнанной. Она даже сделала себе родинку на левой щеке с целью конспирации. Эта родинка в дальнейшем могла сыграть значительную роль в числе особых примет.

Дорогие платья ей шили в швейной мастерской, хозяйка которой была одним из членов организации. В этой же мастерской проходили встречи рядовых членов подполья с его руководителями. Именно на примерке вечерних платьев Таня встречалась с дядей Левко и узнавала последние новости о маме, Фоме, Наталье и Надюше. Татьяна снимала большую комнату в двухэтажном доме на Львовской улице. Она не могла жить в доме дяди, где все соседи знали ее как Татьяну Орлову. Увидев в первый раз загримированную дочь, Ганна ее не узнала и не хотела впускать в дом «незнакомку». Это был своего рода экзамен для Татьяны, и она сдала его на «отлично». В тот же день дядя Левко и Таня обо всем рассказали своим родным, они были просто вынуждены это сделать, у них не было другого выхода. Они никогда понапрасну не подвергали бы свою семью опасности. Для Натальи эта новость не была неожиданностью, она призналась мужу, что уже давно подозревала его, но не хотела ему об этом говорить, чтобы он не переживал за нее. Наталья поддержала мужа, так как прекрасно знала, что никто и ничто не остановит его от осуществления задуманного: ни любовь к ней, ни привязанность к маленькой дочурке. Левко по своей натуре был борцом. И став один раз, еще в молодости, на путь борьбы с несправедливостью, не свернет с него до последних минут жизни. Его жена до сих пор с ужасом вспоминала, как в ноябре 1905 года он утром ушел на баррикады, а вечером она нашла его, истекающего кровью, у ворот собственного дома. Хотя с того времени прошло почти 15 лет, но боевой характер Левко не изменился. Он, как и в юности, без страха смотрел в лицо опасности, шел на рискованные операции, не задумываясь о печальных последствиях.

Рассказ дочери и брата для Ганны, в отличие от Натальи, был подобен грому среди ясного неба. Страх за судьбу дочери сковал ее тело. Но после их долгого разговора с Татьяной наедине матери оставалось только смириться с решением дочери. Ганна хорошо знала, что Таня упряма и никто не в силах ее переубедить. Так что продолжать спорить с ней, а, тем более, отговаривать не имело смысла. Вот так Татьяна стала жить одна в доме на Львовской, а Ганна и Фома продолжали жить у Левко на Покровской. Вдобавок ко всему, тринадцатилетний Фома изъявил желание помогать подпольщикам, дядя Левко почти сразу согласился, пообещав в скором времени найти ему достойное занятие. Вот тогда и забилась в сердце Татьяны тревога, она ощутила на себе то, что чувствовала ее мать, переживая за дочь. Но Таня не показывала вида, она уже привыкла скрывать свои чувства под маской безразличия. Татьяна только подошла к Фоме, погладила его по голове и сказала: «Будь осторожен, сынок! Храни тебя Бог», – и, чтобы не расплакаться, вышла во двор

Уже неделю Татьяна не видела родных, кроме дяди, и даже не знала, когда увидит их вновь.

Звуки музыки смолкли. Татьяна поклонилась зрителям. Тут же тишина в зале была нарушена громкими рукоплесканиями. Букеты роз и хризантем упали к ногам певицы.

– Браво, Ксения! Виват! – кричала публика. Татьяна улыбалась и посылала зрителям воздушные поцелуи. Все были очарованы голосом молодой певицы и многие из сидящих в зале приходили сюда специально, чтобы услышать чистый голос Ксении Алексеевой, в котором не было и тени фальши. Да, уроки вокала не прошли даром.

Кем же была Ксения Алексеева? Личность которой была вымышлена, а биография была плодом бурной фантазии и тонкого ума Татьяны Орловой. Согласно документам, Ксения Ивановна Алексеева родилась в Петербурге 25 мая 1898 года в семье царского чиновника Ивана Викторовича Алексеева. Ее родители не успели эмигрировать за границу и стали жертвами большевиков, сама она чудом осталась живой и приехала в Киев в надежде найти приют и защиту у своей бабушки по матери. Та с радостью встретила любимую внучку и взяла под свое покровительство. В начале сентября этого года бабушка умерла и Ксении пришлось искать работу. Девушка продала бабушкин дом и сняла комнату. Ксения с детства занималась пением, ее родители истратили немало средств, чтобы у дочери были лучшие учителя музыки. И теперь, когда пришло время самой зарабатывать  на жизнь, Ксения вспомнила о своем чудесном голосе, которым многие восхищались в кругу семьи, и решила извлечь из него пользу. Вскоре она устроилась работать в ресторан «Венеция». Почему Татьяна стала певицей, кто натолкнул ее на эту мысль и с какой целью? Конечно, дядя Левко. После того, как Николай рассказал ему, какой популярностью среди бойцов пользовалась Татьяна, с каким восхищением они слушали ее пение, у дяди Левко зародился план. Организации нужен был свой человек среди деникинских офицеров, который вошел бы к ним в доверие и время от времени выуживал нужную информацию. Таким человеком должна была стать Татьяна. Быть чужой среди своих и своей среди чужих – такова миссия Тани с момента ее вступления в ряды организации.

Сам генерал Бредов прислал певице корзину алых роз с запиской, в которой просил ее исполнить романс Павла Германа «Только раз». Ксения с большим удовольствием согласилась выполнить просьбу генерала.

В зале вновь установилась тишина, полились звуки музыки, а вслед за ними и пение:

День и ночь роняет сердце ласку,
День и ночь кружится голова…
Где же ты, желанный мой когда-то,
Где же вы, уснувшие мечты?

Слова романса всколыхнули душу Татьяны, заставили вспомнить первую встречу с любимым на пыльной дороге, недалеко от реки. Какой наивной и невинной она была тогда! Мечтала встретить свою любовь и найти счастье. Любовь она нашла, счастье у нее было, но, увы, она все потеряла. Прошлого не воротишь. Татьяне недавно исполнился 21 год, но ей казалось, что она прожила долгую жизнь. Все самое радостное и светлое было уже позади. Она напоминала старуху, которая изведав все самое прекрасное в жизни, доживает свои дни, предаваясь воспоминаниям былой бурной молодости.

«Где же ты, моя любовь?» – спрашивала Таня эту безликую для нее публику. И сама себе отвечала: «В сырой земле. Один. Навсегда. И никогда уже нельзя будет увидеть его, обмолвиться словом». Да, никогда ей не взглянуть в его серые бездонные глаза. Фото Алексея сгорело с домом в ту роковую августовскую ночь. Отныне образ любимого останется только в ее памяти.

Личные переживания настолько овладели Татьяной, что она забыла на некоторое время о своем долге, о цели работы в этом противном для нее заведении, где пьют и веселятся «хозяева жизни», в то время, как другие вынуждены по 11-12 часов гнуть на них свою спину. Одни должны были, как голодные волки, рыскать по городу в поисках куска хлеба, а другие в это время прохлаждались и вкушали все прелести жизни. Она ненавидела эти лоснившиеся от жира, самодовольные лица банкиров, купцов, прихвостней Белой армии, взявшей снова власть в свои руки, посягнувшей на территориальную целостность независимой Украинской Народной Республики.

За несколько дней работы в ресторане Татьяна достигла первой цели, поставленной перед ней дядей Левко. Она добилась успеха среди деникинских офицеров. Таня уже имела поклонников и молодых, и пожилых, кавалеров орденов и даже безусых юношей, младше ее года на три. За короткое время она успела понравиться всем, кто видел ее на сцене и слышал ее голос. Таня заронила зерна любви не в  одном офицерском сердце. После каждого выступления ее артистическая уборная была завалена корзинами самых разных цветов, ей посылали записки с объяснениями в любви и назначали свидания у Золотых ворот, многие желали подвезти ее на машине домой, и заодно узнать ее адрес. Многие из них приняли ее вначале за девицу не особо «тяжелого» поведения и надеялись вскоре получить положительный ответ на свои домогания. Они решили, что ее можно купить с помощью цветов и подарков. Но Ксения Алексеева заставила их огорчиться, дав понять, что ее репутация честной и порядочной девушки никоим образом не может быть запятнана. Все ее поведение говорило о том, что выбор ею будет сделан только по велению сердца, а не с помощью денег, этих жалких грязные бумажек, за которые и  так слишком много покупают себе «сильные мира сего». И быть их сувениром она вовсе не желает. Хватит с нее и сегодняшней роли: лакомого кусочка за праздничным столом генерала Бредова. После окончания выступления Бредов пригласил ее за свой стол и отказаться она не могла, не имела права.

Присутствие в ресторане генерала Бредова и его штаба имело для Татьяны очень большое значение. Сегодня она должна была познакомиться с любым офицером из штаба генерала, чтобы в дальнейшем выкачивать из него, как из бездонной бочки, информацию любым путем (каким именно, дядя Левко еще не говорил). Поэтому Таня старалась повнимательней изучить публику и выбрать себе среди этой толпы жертву. С этой целью Татьяна обвела пленительным взглядом сидящих в зале офицеров. На мгновенье ее взгляд задержался на одиноко сидящем за вторым столиком офицере лет тридцати. Ее голубые глаза встретились с большими темно-зелеными, как у кошки, глазами молодого человека. Он курил сигару и улыбался Татьяне слащавой улыбкой. И хотя их глаза пересеклись на мгновенье, Таня не могла не заметить, что незнакомец пожирал ее своим взглядом. Этот хищный взгляд молодого, с женоподобной красотой, офицера заставил Татьяну содрогнуться. Ее сердце замерло, как будто опасность была близка. Таня перевела свой взгляд на сидящего за соседним столиком подполковника с орденом св. Владимира на груди. Он даже не смотрел в ее сторону, мило беседуя с двумя симпатичными молодыми дамами в дорогих туалетах. Это был худощавый, с грубыми чертами лица, мужчина лет пятидесяти. Обаяние, которым он обладал, полностью заменяло красоту, которая у него отсутствовала. Этот лысоватый подполковник с добродушным лицом понравился Татьяне, и она поняла, что наконец нашла того, кто вполне подходит для осуществления ее планов. По крайней мере, его вид не внушал ей отвращения, в отличие от молодого офицера с глазами то ли хищника, то ли охотника.

Татьяна продолжала петь:

Только раз в холодный зимний вечер
Мне так хочется любить.

Молодой офицер за вторым столиком не сводил глаз с Ксении Алексеевой. Он пришел сюда не случайно. Если бы его друзья спросили, что привело его сюда, он бы что-нибудь придумал и незаметно перевел разговор на другую тему. Такая уж у него выработалась профессиональная привычка. Работа в контрразведке научила его никогда не отвечать прямо на вопросы даже друзьям, среди них тоже могли быть агенты. После того как его лучший друг Егор Репин оказался красным шпионом и ему пришлось выдать его, Игорь Николаевич Полонский, так звали молодого офицера, навсегда потерял доверие к людям, ко всем относился с подозрением, хотя не показывал виду. Он был хороший актер и умел играть роли не хуже известных артистов в театре. Игорь Николаевич любил повторять себе: «Вся наша жизнь – игра, а мы – актеры».

Так вот, Полонский утаивал информацию от других. Но лгать себе не привык. И на вопрос, почему он здесь, ответил бы одним единственным словом: «Ксения». Он увидел ее впервые три дня назад и уже успел без памяти влюбиться. Нет, он не питал тех возвышенных поэтических чувств, которые присущи влюбленным, мечтающим о первом поцелуе, о нежном прикосновении к руке любимой. Ксения была для него не предметом обожания, а всепоглощающей страстью. Если выражаться точнее, то он желал ее всем своим естеством. Вожделение охватило его при первом взгляде на Ксению. Игорь Николаевич поклялся себе, что любым путем, не брезгуя никакими способами, он будет обладать ею. В тот же вечер он послал ей букет хризантем с запиской, где назначал ей свидание в одном из номеров гостиницы «Континенталь» на Николаевской, где он остановился. Но ответа не последовало. Полонский понял, что девушка не из тех, за кого он ее принял вначале. Игорь Николаевич не отчаивался. «Чем сильнее сопротивление, тем желанней победа», – повторял он себе. Полонский узнал, что любимые цветы Ксении – розы и, надеясь растопить лед в ее сердце, на следующий вечер послал ей корзину бордовых роз и записку с трогательными объяснениями в любви. Он назначил ей свидание в Купеческом парке, при этом изменил почерк и подписался другим именем. Увы, и на этот раз он потерпел неудачу. Слишком много у него было соперников. Но Игорь Николаевич по-прежнему не терял надежду. Желание  обладать Ксенией Алексеевой росло у него с каждым днем. Он все время думал о ней, даже, когда допрашивал арестованных и подписывал приказы о расстреле. Да, крики избиваемых шомполами заключенных не мешали Игорю Николаевичу мечтать о Ксении. Он стремился поскорее разобраться с делами и приехать сюда, в этот тихий уголок, чтобы увидеть очаровательную девушку.

Сегодня Полонский намеревался лично познакомиться с молодой певицей, как всегда под вымышленным именем, работа в  контрразведке давала ему на это право. На его столике стояла почти пустая бутылка самого дорогого бордо «Мазе Франсуа». Фаршированную рыбу он уже успел съесть и решил заказать еще одну порцию.

Зал снова аплодировал Ксении и с восторгом кричал «бис!».

– Что будете пить? Коньяк, шампанское? – улыбаясь, спросила Полонского официантка во фраке и коротких панталонах с кружевом. Ее черные раскосые глаза многообещающе блестели. Перед таким красавчиком трудно было устоять.

– Шампанское, – ответил молодой офицер, подмигнув ей. Он уже успел оценить стройные ножки и красивое личико официантки. Она ушла за заказом, игриво покачивая бедрами. Полонский усмехнулся ей вслед самодовольной улыбкой. «И эта клюнула», – подумал он. Игорь Николаевич настолько был уверен в своей красоте, что даже не предполагал, что Ксения может отказать ему после личного знакомства с ним. Но встретившись с певицей взглядом, он почувствовал сомнения относительно легкой победы. «Нет, нет. Это не может повториться снова. Это было так давно. Нет, не хочу даже думать об этом», – успокаивал он себя.

Первая любовь вновь напомнила о себе. Рана, нанесенная его сердцу в далекой юности, оставила глубокий след. С 14 лет он безна­дежно любил свою троюродную сестру, красивую девочку Яну. Она никогда не обращала на него внимания, не дарила ни улыбки, ни ласко­вого взгляда. Яна Ковальская была его ровесницей, соответствен­но развивалась быстрее своего троюродного брата и физически, и духовно. Он не мог вызывать у нее никаких чувств, кроме сестринс­ких. Когда он болел, Яна навещала его, сидела у его изголовья, подавала лекарства, но не более. На первый его робкий поцелуй она ответила увесистой пощечиной и приказала ему больше не появляться в доме ее родителей. Но Игорь приходил, сестра избегала его. Шло время. Ей исполнилось восемнадцать. Она еще более похорошела, а он еще более, чем прежде, любил ее. В те годы он не был красавцем, безусый юнец понимал, что все его надежды и мучения напрасны. Долгими ночами Игорь, словно малая девчонка, плакал в подушку, а наутро просыпался с опухшими глазами. Сердцу не прикажешь, оно продолжало любить. Пусть безнадежно, но искренне. Так, как любят только в юности! Бегство Яны из отчего дома с сыном графа N и ее скорая свадьба по причине ожидания наследника охладили юношеский пыл Игоря. Он вырвал ее из своего сердца навсегда и решил, что больше никогда не позволит ни одной женщине завладеть его сердцем. Отныне двери его души и сердца будут закрыты навсегда. И кто бы ни стучал, он не откроет.

С тех пор прошло двенадцать лет. Полонский познал многих женщин, но сердца не открывал никому. Женщины стали для него простым развлечением, средством для снятия эмоционального стресса, в каком-то смысле, азартной игрой. Женщины, которых он покупал, дарили ему утеху и наслаждение, но его сердце его вот уже двенадцать лет не трепетало от любви.

Полонский со страхом признался себе, что, когда он смотрит на Ксению, его сердце оживает. И это страшило его. Он не желал повторения мук первой любви.

Тем временем на эстраде семеро девиц в одних газовых юбочках без трико и в черных лифчиках танцевали «кан-кан», выставляя напоказ свои длинные ноги.

Молодые офицеры, которые сидели за столиком напротив Полонского, отпускали непристойные шуточки в адрес танцующих девиц, заставляя краснеть присутствующих в зале почтенных дам, супруг банкиров и промышленников. За соседними столами произносили тосты, весело звенел хрусталь бокалов. В зале ресторана «Венеция» царило веселье. Шампанское лилось рекой. Громко смеялись свободные от работы шансонетки в компании молодых прапорщиков. Слегка прикрытые груди и обнаженные спины девиц будоражили сидящих в зале мужчин.

Полонский искал глазами Ксению и не мог найти. Наконец нашел. Она сидела за одним столом с генералом Бредовым, он что-то оживленно рассказывал ей, и она с интересом слушала генерала. Игорь Николаевич не мог спокойно наблюдать за этой сценой. Ревность проснулась в его душе. Особенно, когда оркестр заиграл «Марсель» и генерал пригласил Ксению на танец. «Шумит ночной Марсель…» – подхватили свою любимую песню тыловое офицерство. Вслед за Бредовым десятки пар между столиков закружились в нежном ритме танго. Аромат дорогих французских духов смешался с запахом табака и английского одеколона.

Генерал танцевал легко, без малейших погрешностей. Все восхищались его очаровательной партнершей.

– Charmante[51]! – шептали в зале.

– Elle est tres gentille[52]! – говорили вокруг.

Танцующие отошли в сторону, чтобы не мешать прелестной паре. На Ксению и генерала Бредова смотрели десятки глаз. Музыка смолкла. Генерал под руку провел девушку к своему столу. Снова заиграла музыка. В этот вечер Ксению приглашали наперебой на танго, фокстрот, так что к его концу она падала от усталости и решила отказывать всем, независимо от звания и положения в обществе.

Когда прозвучали первые аккорды вальса к ней подошел Полонский. Татьяна сразу узнала его. Легкий холодок пробежал по ее телу. Она не понимала саму себя. Почему она боится его? У Тани теперь была возможность поближе познакомиться с ним и развеять все свои страхи. Молодой офицер стоял в двух шагах от нее, и Татьяна могла тщательно рассмотреть его. Выше среднего роста шатен, с широким лбом, прямыми широкими бровями, которые сходились на переносице, греческим носом, небольшим ртом с пухлыми губами и большими темно-зелеными глазами. Они так пристально смотрели на нее. В целом красив, но только внешне! А вот что скрывает внутри, ей предстояло узнать.

– Мадемуазель, надеюсь вы не откажете, – вкрадчиво произнес Полонский, приглашая Татьяну на танец. Для храбрости он выпил еще несколько рюмок коньяка и теперь чувствовал себя легко и свободно. Татьяна согласилась, и они закружились в вальсе. Полонский представился как Игорь Николаевич Порохов, офицер из штаба генерала Бредова. Татьяна просила называть себя Ксенией Ивановной.

Полонский, ощущая аромат ее тела, начал терять над собой контроль, он не мог более вести пустой разговор, ограничиваясь простыми фразами. В сию минуту он желал ее как никогда, но сказать ей об этом не решался, опасаясь получить пощечину на глазах у всего зала.

– Ксения Алексеевна, я полюбил вас с первого взгляда. Но вы не замечали меня, вы даже не посмотрели в мою сторону, когда я прислал вам большую корзину роз. Напрасно ловил ваш прекрасный взгляд. Увы. Но сегодня фортуна улыбнулась мне. Наши взгляды пересеклись. Вы помните? Ксения, прошу, позвольте мне называть вас так. Ксения, я смею надеяться на ответное чувство с вашей стороны. Я ваш раб, ваш поклонник, я люблю вас, – со страстью шептал на ушко девушке Полонский.

Таня растерялась и не знала, что ответить. Красивые невинные слова плохо совпадали с тем взглядом, каким он смотрел на нее. Так смотрит лев на добычу, охотник на жертву. Полонский не был похож на робкого возлюбленного, кроткого воздыхателя. Страсть выдавала его с головой, и Таня видела это.

– Во-первых, прошу вас называть меня Ксенией Ивановной, во-вторых, вам не кажется, что мы едва знакомы, чтобы вести подобный разговор. Я честная девушка, а не игрушка для развлечения или удовлетворения мимолетной прихоти или болезненного тщеславия, – с достоинством ответила Татьяна.

– Хорошо, я выполню все ваши условия, Ксения Ивановна. Буду дарить вам цветы, дорогие подарки.

Близость Ксении сводила его с ума, желание затмило разум, он не слышал собственных слов:

– Я куплю вам квартиру, мы будем жить вместе. За ночь, проведенную с вами, я готов продать дьяволу свою душу. Будьте моей, только моей! Я жажду вас, как путник в пустыне жаждет воды.

Таня вспыхнула от гнева, слова этого человека воскресили в ее памяти весь ужас августовской ночи, она не выдержала и залепила ему пощечину. Глаза Полонского засверкали от злости.

– Вы еще пожалеете об этом! – с вызовом произнес он. Злоба кипела в нем, он не мог простить Ксении публичного оскорбления, косых взглядов, брошенных на него посетителями.

– Я ни о чем не жалею, – ответила Ксения и быстрым шагом направилась к своему столику.

Полонский услышал, как чей-то женский голос совсем рядом назвал его нахалом. Женщинам нетрудно было догадаться о смысле слов, вызвавших такую реакцию со стороны молодой певицы. Мужчины не придали этой сцене особого значения. Но Полонский чувствовал себя глубоко униженным и оскорбленным, точно так, как в тот день, когда узнал о замужестве Яны. Его словно бросили в грязь лицом. Он ненавидел и любил Ксению одновременно. Вернее, не любил, а жаждал ею обладать. Любовь, ненависть, унижение, страсть – все перемешалось в его голове. Он чувствовал себя усталым и разбитым и хотел забыть обо всем в объятиях кокотки. Полонский подошел к первой попавшейся девице с пышной грудью под тонкой шелковой туникой и предложил провести с ней ночь. Молодой кокотке было лет восемнадцать, ее звали Лизетта, и она с радостью согласилась. Ведь не всегда ей удавалось иметь дело с молодыми красивыми клиентами. Лизетта повисла на шее  Полонского, не сводя с него томных глаз.

Таня, когда выходила из ресторана, столкнулась в дверях с тем подполковником, который заинтересовал ее. Она сразу узнала его, первая заговорила с ним, он любезно предложил подвести ее домой, и Таня охотно согласилась. Лед тронулся. Татьяна поняла, что впереди ее ждет трудная и опасная работа.

х х х

На следующий день утром Полонский проснулся в одном из номеров «Континенталя». Ужасно болела голова, тело ныло, будто после драки. Запах дешевых духов ударил ему в нос. Смятая постель, следы губной помады на подушке. Он вспомнил все. Вальс, Ксения Алексеева, пощечина, косые взгляды, как будто в немом кино. Правая щека до сих пор горела, но не от удара, а от позора!

Лучи утреннего солнца слепили ему глаза. И вдруг безмерная злость охватила все его существо, в сердцах он достал браунинг и выстрелил в солнце. Осколки стекла, словно брызги шампанского, разлетелись в разные стороны.

– Я отомщу, отомщу! Будь я проклят! – злобно кричал Полонский. Глаза его налились кровью. На выстрелы сбежались работники гостиницы. Им не пришлось стучать или применять силу, благодаря Лизетте двери в номер не были заперты на ключ.

– Прекратите это безобразие! Вы слышите меня! – размахивая руками, кричал директор гостиницы, невысокого роста старик в пенсне.

Полонский не слушал его, он продолжала стрелять по стенам пока не осталось ни одного патрона. Игорь Николаевич лежал на постели. Весь усыпанный битым стеклом, и смотрел непонимающим взглядом на столпившихся в его номере людей.

– Господин Полонский, вам будет предъявлен сегодня вечером счет, потрудитесь его завтра оплатить, иначе я буду жаловаться самому генералу Бредову, – возмущенно говорил директор. Молоденькие горничные в белых передниках с любопытством смотрели на разъяренного офицера.

Полонский не отвечал, он лежал и смотрел в потолок, безразличие сменило злобу. Он впал в апатию. Работники покинули его номер. «Я все-таки затащу ее в постель! Любым путем, любым способом! Мои люди будут следить за ней, за каждым ее шагом. Я превращу ее жизнь в ад, стану ее тенью. В конце концов, я могу сфабриковать против нее дело. О! Только попади в мои лапы, гордая красавица, и я уже не отпущу тебя, Ксения Алексеева – любимица публики. Я заставлю тебя выбирать между жизнью и смертью, между мной и вечной тьмой! Ты узнаешь мою любовь, Ксения!» – шептал Полонский, в его голове зарождался безумный план.

х х х

Вечером 18 сентября после окончания рабочего дня в издательстве деникенской газеты «Русь» Левко Лысюк шел на конспиративную квартиру по улице Фундуклеевской, где должно было состояться очередное собрание руководителей организации «За вільну Україну». Он шел, не замечая никого на своем пути, настолько был поглощен мыслями о предстоящем собрании. Сегодня нужно было решить ряд важных вопросов. Во-первых, где разместить два типографских станка, чтобы как можно раньше начать печатать листовки против мобилизации в Деникинскую армию, и вообще против установившегося режима. Тогда и Фоме работа найдется. Во-вторых, самое главное – установить связь с партизанами. В душе Левко немного волновался за племянницу, ей было поручено нелегкое задание – любым путем проникнуть в шифровальный отдел штаба войск генерала Бредова. От отдавал себе отчет, насколько трудна и опасна эта задача, и в то же время понимал, что Татьяна, как никто другой, подходит для ее выполнения. Левко Лысюк был глубоко уверен, что у его племянницы пропадает талант актрисы. А способности актрисы незаменимы для работы в разведке.

Да, жизнь идет, власть меняется, а привычки у Левко остаются прежними. Сколько раз во времена старого режима умело скрывался от агентов царской охранки, иной раз ускользал из-под самого носа шпиков. Он знал в Киеве каждую улочку, каждую тропку, которые не раз спасали его от неминуемого ареста. Левко часто вспоминал дни былой молодости, когда он со своим другом Владимиром, отцом Татьяны, мечтал о народной революции, свободе и равенстве, они искренне верили, что идеалы Великой Французской революции укоренятся на русской земле, что народы царской России избавятся от гнета и обретут суверенитет, законное право распоряжаться своей судьбой. Потом они оба увлеклись марксизмом, который заставил их поверить в то, что они сами могут стать участниками и движущей силой мировой пролетарской революции. Так они стали в 1893 году членами «Российской группы социал-демократов», полностью прочитали «Капитал» Маркса и неустанно спорили друг с другом о возможности пролетарской революции в России. В отличии от друга, Левко удалось избежать ареста, и он на несколько лет отказался от бурной политической деятельности, работая простым учителем в одной из киевских гимназий. Как раз в это время он встретил свою судьбу – маленькую худенькую девушку по имени Наталья. На всю жизнь Левко запомнил тот день, когда возвращался домой после работы, как всегда задумчивый, поглощенный собственными мыслями, не замечая ничего вокруг, и чуть не сбил с ног крохотную, как дюймовочка, черноглазую, с румянцем на щеках, Наташу, которая вешала хозяйское белье и напевала модную в то время мелодию. Вот тогда они и познакомились, чтобы уже никогда не расставаться. Левко увидел в глазах простой девчонки живую мысль и решил, что его долг – освободить девушку от тяжелой работы прачки, обучить грамоте и дать ей возможность развивать свой пытливый ум. И он выполнил данное себе обещание. Сначала Левко добился, чтоб Наталья ушла от хозяев, затем снял для нее маленькую комнату недалеко от своего дома и каждый вечер проводил у нее, обучая разным наукам. Наталья была круглой сиротой. Она оказалась способной ученицей. Девушка с особым рвением и усердием грызла гранит науки. Простая прачка имела редкий ум и уникальную память, которой могли бы позавидовать многие знатные дамы из высшего общества.

Четыре года длилась дружба между учителем и ученицей и давно переросла в любовь. Их нежные чувства друг к другу скрепились браком в 1900 году. А рождение сына Петеньки еще более укрепило их союз.

Но мысли о свободе украинского народа, воссоединении ук­раинцев из Российской империи с братьями, живущими в Австро-Венгрии, не давали покоя прирожденному борцу за справедливость. В то же время Левко пытался совместить национальную идею с мировой революцией пролетариата. Он стал членом «Украинской социал-демократической рабочей партии», полностью соответствующей его идеалам. (Программа партии объединяла национальные постулаты и марксизм). Во время реакции, когда партия ушла в подполье, Левко несколько раз подвергался арестам. Около года ему пришлось про­вести в тюремной камере. Наталья терпела, мужественно переживала все трудности. Она ни разу ни в чем не упрекнула своего мужа. Как любая мать, Наталья желала, чтобы ее сын вырос достойным человеком, потому всегда ставила Пете в пример отца. Когда сын ушел на защиту свободы своего народа, она поняла, что их с мужем воспитание дало достойные плоды. Когда Петя погиб под Крутами, она осознала, что если бы можно было возвратить время назад, она ничего не пожелала бы изменить в воспитании сына. Глубокая боль утраты смешивалась с чувством гордости за своего сына в сердцах родителей.

Так, непрерывно думая о делах организации, он и остановился у крыльца старого одноэтажного домика. Дважды громко постучал в деревянную дверь, оглянулся по сторонам, чтобы проверить, нет ли рядом кого подозрительного. В ответ на стук отворились двери, на пороге стояла немолодая, приятной наружности женщина с добрыми карими глазами.

– Что вам угодно, господин? – вежливо спросила она.

– Вы сдаете комнату внаем?

– Да. Вот уж и неделя прошла, как дала объявление в газету «Русь», а вы только третий посетитель, – многозначительно ответила женщина. «Все сходится. Газета «Русь», третий посетитель, значит, в доме меня уже ждут два «посетителя». Скоро должны прийти остальные. Черт! Совсем забыл о Красном Кресте», – размышлял Левко.

– Может, начнем сразу с осмотра? – продолжал говорить пароль Левко.

– Я бы рада сейчас, но мы должны подождать моего племянника. Я не могу решать вопрос о квартирантах без его согласия.

Левко готов был расцеловать женщину от радости. Неужели?! Связь с партизанами будет установлена уже сегодня. Это просто чудо!

– Я подожду сколько будет угодно, мадам, – с улыбкой сказал Левко, снял шляпу и прошел в маленький темный коридор, затем женщина провела его в большую просторную комнату, где за длинным столом сидели не просто его товарищи, а соратники по созданию организации «За вільну Україну». Левко знал их около 15 лет. В комнате, насквозь пропитанной табаком, было очень душно. Окна, выходившие на улицу, были закрыты ставнями. Посреди стола горела тусклая керосиновая лампа. На столе стояли две фарфоровые пепельницы, полные пепла. Два человека чуть слышно о чем-то спорили между собой, не замечая вошедшего Левко.

– Здравствуйте, товарищи. О чем вы так горячо спорите? Поделитесь информацией.

– Здравствуйте, Лев, – обратились они с приветствием к Левко, называя его по старой партийной кличке Лев.

Левко закрыл за собой дверь, подошел к товарищам, они обменялись рукопожатиями и сел за стол.

Левко сразу заметил, что они нервничают. За долгие годы подпольной работы он научился наблюдать за людьми, почти с первого взгляда определять их настроение, предчувствовать опасность.

– Дело серьезное. Вчера мы узнали, что в рядах нашей партии оказались предатели, – сказал, вставая из-за стола, товарищ Арсений. Он работал инженером на заводе «Арсенал» и много сил приложил, чтобы создать подпольную ячейку среди рабочих-арсенальцев. Именно потому, что он работал на Арсенале, его и прозвали Арсением. Сейчас он пытался наладить контакты с рабочими на Шулявке и в железнодорожных мастерских. Необходимо было приложить максимальные усилия, чтобы на призывные пункты явилось как можно меньше сынов Украины. Арсений прохаживался из одного угла комнаты в другой, нервно теребя в руках трубку. Его лицо терялось в табачном дыму, словно в тумане. Мало того, что почти под его носом инженер Кирст создал Организационный комитет по объединению всех профсоюзов Киева и начал издавать бульварного типа газету «Путь рабочего», в которой расхваливали вражеский режим, так еще и среди своих оказались предатели. Это было уж слишком!

– Кто же?! – взволнованно спросил Левко, он всегда бурно реагировал на любое предательство.

– Садовский! – коротко отрезал сидящий за столом старик в черном плаще. Глубокие морщины на лбу и под глазами, седые волосы и длинная брода были не больше, чем грим. Раньше он играл на сцене, а теперь устроился работать писарем в полицейский участок. Прозвище Актер сохранилось за ним до сих пор. Этому невысокому, плотного телосложения человеку с умными глазами, на самом деле было около 45 лет. Любитель пошутить, он всегда умел разрядить напряженную обстановку, вызвать улыбку на лицах товарищей даже в те минуты, когда им грозила смертельная опасность. Но сегодня ему было не до смеха. Слишком много проблем нужно было решить за один-единственный вечер. К тому же, честные люди всегда испытывают отвращение к предателям.

– Да! Бывший член Центральной Рады, украинский социал-демократ Садовский и его сообщники в газете «Слово» призывают сотрудничать с Деникиным! С этим мерзавцем, который даже отказывается признавать само существование украинского народа! – говорил Арсений, стряхивая пепел в пепельницу.

– Кто бы мог подумать?! Ведь мы его все знали и уважали, – сказал Левко, вытирая платком влажный лоб. Он тоже начинал нервничать.

– Мы не только его уважали, мы считали его своим товарищем, а он лижет пятки белой сволочи, продался за рубль! – вспылил Актер и ударил кулаком по столу. – Так вот, Лев, до твоего прихода мы спорили с Арсением, заслуживает ли Садовский наказания. Я предложил подложить бомбу под издательство его паршивой газетки, чтобы раз и навсегда покончить с этим гадом. Можно, конечно, его вообще убрать, чтобы не было больше таких примеров для подражания! А вот Арсений против, говорит, что этим мы ничего не добьемся, что мы должны воздействовать на сознание людей, а уж если что-то и взрывать, так эшелоны с оружием.

– Арсений прав. Предателей осудит история, а мы должны бороться не только против людей, а главное, против идей, которыми они, как чумой заражают население. Умы нашего люда, как грибы после дождя, жадно впитывают любую информацию, которую им, словно на блюдце преподносят разные источники. Вы помните глаза народа на Софиевской площади 22 января 1919 года? Сколько в них было радости, света! В этот знаменательный день наконец-то воссоединился украинский народ в единое целое. Дружба и  братство воцарились на украинской земле. Жаль, ненадолго! Пришли большеви­ки. И вновь советская идея овладела умом народа. Вы скажете, что весь народ – предатель? Ведь так получается, значит, по-твоему его нужно уничтожить? Так, Актер? Нет, нельзя уничтожить народ, надо просто бороться с идеей «единой и неделимой России», против красного и белого террора, а главное, повышать уровень образования народа. Простой люд нужно сначала просветить, а уж затем подавать ему идеи. Лишь просвещенный дух способен на великие творения. Большевики поторопились с революцией, непросвещенная Россия не была готова к такому важному шагу. Мы с вами наблюдаем горький результат, который, надеюсь, послужит полезным уроком для наших потомков. Ну что, Актер, убедил я тебя в бессмысленности терактов? Вспомни хотя бы народовольцев. Чего они добились убийством царя? Ничего, только сложили свои головы во имя светлого будущего.

– Лев, ты так красноречиво говорил, что я почти готов изменить свое мнение, но все же я не совсем с тобой согласен.

И снова они начали спорить, друг другу что-то доказывая, приводили примеры из собственной жизни, из истории. Говорили до самой полночи, решили вопросы о новых явочных квартирах, о денежной кассе, о работе в Красном Кресте, о печати и распространении листовок, об изготовлении бомб замедленного действия. Они понимали, что для того, чтобы работа организации приносила зримые плоды в борьбе с врагом, ее необходимо расширять, привлекать все новых и новых людей. А это было связано с определенной степенью риска. На службе деникинской контрразведки работали профессиональные агенты бывшей царской охранки, которые без особого труда могли приникнуть в ряды организации, что грозило ей провалом и гибелью многих верных людей. Руководители организации Лев, Арсений и Актер осознавали всю степень опасности, но не желали отступать от задуманного. Не лезли они и на рожон, тщательно отбирали новичков, подолгу присматривались к их поведению.

В полночь в дом на Фундуклеевской пришел тот, кого ждали весь вечер – человек от партизан. Он был очень высокого роста, худощавый, и, как большинство высоких людей, немного сутуловат. Черты его лица нельзя было рассмотреть. Он сидел в углу комнаты так, чтобы свет не падал на него. Кто этот человек? Как его настоящее имя? Сейчас это не имело для них никакого значения. Главное – он с ними и против деникинцев. Отныне для них и для всех членов организации он просто Слава. Видеть его лицо смогут лишь единицы. По его голосу руководители организации догадались, что перед ними молодой человек лет двадцати пяти, не более. Слава – это та ниточка, с помощью которой можно будет организовывать диверсии, побеги товарищей из тюрем, ему члены организации будут передавать сведения, полученные из шифровального отдела штаба генерала Бредова о дислокации вражеских войск. Этот незаменимый человек, словно нить Ариадны, будет связывать подполье с петлюровскими войсками. Его голову очень дорого оценили бы враги. Но о Славе пока никто ничего не знал, ни враги, ни друзья. В эту ночь руководителям организации предстояло поближе познакомиться с таинственным молодым человеком, решить организационные вопросы, составить совместный план действий партизан и подпольщиков. Слава должен был соединить две мощные силы в единое целое для полноценной борьбы с общим врагом. Его и трех зрелых мужей ждала бессонная ночь, полная энтузиазма и новых планов на будущее.

х х х

Открытый автомобиль – ландо марки «Рено» мчал по Владимирской. Длинные волосы Татьяны развевались на ветру. Она сидела на заднем сидении машины рядом с подполковником, тот не сводил с нее глаз. Между ними завязалась непринужденная оживленная беседа. Таня совершенно случайно встретила своего спутника, когда проходила по Львовской улице недалеко от своего дома. Шум колес за спиной заставил ее обернуться, и она сразу узнала знакомый автомобиль, который уже однажды подвозил ее домой. Счастливый случай вновь свел ее с владельцем автомобиля подпол­ковником Михайловым Владимиром Ивановичем. Он предложил Татьяне подвезти ее в любой конец города, и она охотно согласилась, прекрасно понимая, что нельзя упускать такой случай. Ее попутчик оказался интересным собеседником. В первый раз Татьяна почти ничего не успела узнать о нем, так как рассказывала больше о себе, чтобы войти в доверие к этому доброму человеку с печальными глазами. Еще Франсуа де Ларошфуко в XVII веке писал, что больше всего оживляет беседу не ум, а доверие. И его слова не утратили актуальность спустя столетия. Татьяне было интересно узнать, откуда эта непонятная боль и тоска в небольших темно-карих глазах собеседника. Она хотела как можно больше узнать о жизни Владимира Ивановича и с большим вниманием следила за его рассказом. Сначала он вспоминал свое детство на берегу Черного моря в южном городе Одессе, потом совсем неожиданно перескочил на события Корниловс­кого переворота в августе 1917 года. Оказалось, что он был одним из приближенных генерала Корнилова. И так далее и тому подобное. Татьяну утомила чрезмерная разговорчивость попутчика, она сделала вид, что продолжает внимательно слушать его, а сама погрузилась в свои мысли.

В этот день, 20 сентября, она шла на явку в швейную мастерс­кую на Прорезной. И только случайная встреча с подполковником спутала все ее карты. Но Татьяна не собиралась отказываться от намеченной встречи. Именно сегодня через портную она должна узнать место и время встречи со Славой. Тот поручит ей выполнение особо важного задания, от которого зависела судьба не десятков или сотен, а тысяч бойцов. Татьяна не знала, какого рода будет задание, но догадывалась, что сложное и опасное, требующее осторожности и смекалки.

Теперь Владимир Иванович с особой нежностью и теплотой начал рассказывать о своей жене Людмиле и дочери Татьяне, при этом голос его задрожал, глаза стали влажными.

– Вы хорошо себя чувствуете? Вы так взволнованы, – заботливо спросила Таня.

– Ничего, ничего, mon ami[53]. Я успокоюсь, – заикаясь говорил Михайлов. – Понимаете, mon ami, понимаете, они не успели на последний пароход, отплывающий во Францию. Все собрали, все вещи, чемоданы. Но не успели, мои милые крошки, и стали жертвами насилия и произвола. Их расстреляли на пороге нашего дома, где мы столько лет прожили вместе. Вы понимаете меня, Ксения. Я не могу выразить словами ту боль, которая переполняет мое сердце и не дает спокойно спать по ночам. Как только представлю самых дорогих и любимых для меня людей, лежащими, истекающими кровью, на пороге нашего дома, душа моя разрывается на части. Ни одна душа не посмела прийти им на помощь, стать на защиту слабых существ. Они умирали, взывая о помощи, умоляя принести им воды, чтобы смочить пересохшие губы. Но никто не откликнулся на их мольбы, боясь поплатиться жизнью. Их стоны будят меня каждую ночь. Уж лучше бы я погиб вместе с ними. Вы спросите, за что их убили. За то, что их белые руки не были покрыты мозолями, за то, что не работали по 12 часов в сутки, за то, что не были пролетариями. Они просто не успели, – он сильно побледнел,  струйки холодного пота потекли по лицу.

– Вам плохо? Может, остановить машину? – с тревогой спросила Таня, оглядываясь по сторонам, как бы ища глазами помощи у прохожих.

– Не надо, mon ami. Я успокоюсь и излечусь только тогда, когда в России не останется ни одной красной сволочи. Мой старший сын честно выполняет свой долг перед Родиной, избавляя ее от этой нечисти, этих чудовищ с человеческим обличьем.

– Я очень сожалею и выражаю вам свои соболезнования, я как никто другой понимаю, что значит потерять самое дорогое в этой жизни.

– Да, mon ami. Мы с вами потеряли самых дорогих людей в этом мире, боль утраты, душевные переживания сближают нас крепче всяких родственных уз. Мы близки с вами по духу. Я очень рад, что повстречал родственную душу в этом городе. Надеюсь, мы и в дальнейшем entendous nous[54]. Mon ami, позвольте поцеловать вашу прелестную ручку. Disons lemot[55], вы мне понравились.

Татьяна не без кокетства подала свою руку подполковнику.

– Я получила большое удовольствие от общения с вами, – она мило улыбнулась ему и дружески пожала руку.

Машина повернула на Прорезную, внимание девушки привлек молодой паренек. Он бежал навстречу по тротуару, расталкивая прохожих. Слышались крики возмущенных людей. Его преследовал деникинский офицер. Татьяна мгновенно узнала обоих. Рыжий паренек несколько раз приносил ей домой записки от дяди и матери. Он был рядовым членом организации по кличке Рыжик. Чем он занимался, она не знала. Таня знала одно – с его помощью ей сообщали о здоровье и благополучии близких ей людей. Сердце Татьяны сжалось от страха. Одному из ее товарищей грозит опасность. Деникинский офицер оказался Пороховым. Таня надолго запомнила его хищный взгляд. Порохов заметно отставал, Рыжик бежал со всей скоростью и вдруг раздалось несколько выстрелов. Затем женский крик, одна дама упала в обморок. Татьяна подскочила от неожидан­ности, она видела как Рыжик упал грудью на мостовую. Михайлов велел остановить автомобиль. Звуки выстрелов привлекли внимание прохожих. В одно мгновение на месте происшествия собралась толпа зевак.

– Почему в него стреляли?! За что?! Средь бела дня! – возмущалась Татьяна.

– Я все узнаю. Оставайтесь в машине. Сейчас приду.

– Нет, я иду с вами. Может, он жив и ему нужна помощь? Скорее, мы можем спасти его! У нас машина.

– Хорошо.

Подполковник с широкими золотыми погонами, с тремя звездами быстрым шагом направился в сторону толпы. Татьяна почти бежала за ним.

– Где это видано? Средь бела дня убивать людей! Детей испугали ироды окаянные! Аспиды! – жаловалась старуха с большой корзиной в руках. Рядом с ней стояли две маленькие девочки лет пяти и жалобно плакали.

– Хай Бог милує і одвертає.

– Ну и порядки тепер. Красные стреляли, і ці туда же. Дождались новой власти. Ось і Російська імперія. Така тепер правда. Що хотят, то і роблять.

– Так они и всех нас поодиночке перестреляют, как зайцев!

Толпа гудела, возмущалась. Росли цены на продовольствие, росла безработица, проводились аресты неугодных, росло и недоволь­ство в народе новой властью, ее беспределом.

С трудом прорвавшись сквозь толпу, Татьяна увидела Рыжика. Тот неподвижно лежал лицом к мостовой. Большое алое пятно выступило на белой рубахе. Таня еще раз столкнулась лицом к лицу со смертью. Рыжик был убит предательским выстрелом в спину. Она не заплакала. Время слез прошло. Пришла пора действовать. Таня поклялась в душе отомстить за каждую слезу его матери, сестры или жены. Враги ответят за каждый выстрел в спину, за каждую пулю в теле ее товарища.

Татьяна подняла голову и встретилась глазами с убийцей Рыжика. Тот поприветствовал ее, в ответ Таня пронзила его холодным презрительным взглядом. Этот человек, кроме глубокой ненависти и отвращения, не вызывал у нее никаких иных чувств. Дабы избежать разговора с этим мерзким типом, она затерялась в толпе.

Подполковник, после недолгого разговора с Пороховым, нашел Татьяну и уговорил ее вернуться в машину. Там он обещал ей все объяснить, и сдержал свое слово. Оказывается, Рыжик был большевиком, одним из членов подпольного ревкома в Питере. Порохов случайно узнал его на улице и решил задержать. Что произошло потом – известно. Закон на стороне убийцы.

– Теперь моя очередь утешать, mon ami. Успокойтесь. Вы слишком впечатлительны и небезразличны к чужому горю. Именно это мне и нравится в вас. Надоело общаться с холодными, черствыми людьми, которых волнуют только их собственные проблемы. И если они иногда приходят на помощь, то отнюдь не бескорыстно. Вам нужно отдохнуть, моя милая самаритянка. Может, отвезти обратно домой?

– Нет, спасибо. Я сейчас выхожу. Мне хочется пройтись одной по свежему воздуху, собраться с мыслями.

– Но мы еще встретимся, mon ami?!

– Да. Где вам будет угодно. Только не вечером. Вы же знаете, я работаю в ресторане «Венеция».

– Давайте лучше встретимся с вами завтра в три часа дня у пешеходного мостика над Петровской аллеей со стороны Купеческого парка. Моя мечта – побродить под руку с такой очаровательной дамой в тиши тенистых аллей. Вы согласны?

– Да. Если ничего не изменится, обязательно приду. До свидания, Владимир Иванович.

– Au revour[56], mon ami. Пусть хранит Господь вашу чуткую душу, дочь моя, – Михайлов сам не заметил, как это слово слетело с его уст. Только теперь он осознал, что Ксения напоминала его дочь. Та же доброта, чуткость, отзывчивость, душевная теплота в глазах. Она даже внешне была похожа на нее. Походка, поворот головы, движение рук.

Таня вышла из машины, помахала вслед рукой подполковнику и пошла своей легкой походкой по тротуару. Девушка была одета просто, но со вкусом. В юбке шантеклер и английской блузе с широким кушаком Таня притягивала взгляды проходящих мимо офицеров. Лакированные туфли на высоком каблуке подчеркивали стройность ее фигуры.

Погода стояла теплая. И хотя листья на каштанах уже почти пожелтели, бабье лето не уступало своих прав осени, дарило земле последнее тепло. Таня всегда любила нежиться на солнце, но сейчас ее не радовали ласковые солнечные лучи. Убийство Рыжика оставило в ее душе неприятный осадок. Она шла по Прорезной и смотрела на всех с грустью, как бы спрашивая у случайных прохожих: «Где в этой жизни справедливость? Почему одни погибают молодыми, даже не познав всей прелести жизни, а другие прожигают ее, доживая до глубокой старости. Если люди рождаются для счастья и любви, то почему они их не получают? А если не для этого, то для чего? Для чего же?!» – вопрос оставался открытым.

От грустных мыслей Татьяну отвлек знакомый голос:

– Господа, купите свежий номер газеты «Русь». Читайте интересные новости в «Вечерних огнях».

Она обернулась и увидела Фому с большой пачкой газет в руках. Он узнал ее и от неожиданности замолк на полуслове. Как давно они не виделись! От радости у обоих перехватило дыхание. Была ли их встреча случайной, какой показалась на первый взгляд? Нет. Дядя Левко, хорошо понимающий чувства Татьяны, решил сделать ей небольшой сюрприз, послал Фому продавать газеты на Прорезную в этот день и в нужное время, недалеко от швейной мастерской. Что может быть приятней встречи с родным человеком после долгой разлуки?

Они стояли в нерешительности, не зная, кому подойти первым. Если бы не проклятая конспирация, они бросились бы сломя голову друг к другу. Но они оба выбрали трудный путь, по которому нужно было идти, гордо подняв голову, не унижая своего достоинства. Быстро овладев собой, Татьяна подошла к Фоме и спокойным голосом произнесла:

– Пожалуйста, один номер «Киевлянина» и два «Вечерних огней». Фома с удивлением посмотрел на нее, его шокировали ее холодность и неприступность. Он молча считал монеты, которые она ему дала. И тут Фома услышал нежный голос, тот, каким она всегда обращалась к нему. Таня говорила тихо, взвешивая каждое слово:

– Фомушка, родной мой, передашь дяде, сегодня днем на Фундуклеевской белый офицер убил Рыжика. Это очень важно. А теперь ступай и береги себя.

Фома кивнул ей в ответ. Таня развернулась и пошла в обратном направлении, тотчас остановилась, как будто что-то вспомнив, и окликнула парнишку. Тот подбежал.

– Если дядя будет не против, каждый понедельник около десяти утра продавай газеты на углу Крещатика и Николаевской возле табачного магазина. Мне просто нужно видеть тебя. Беги, родной.

– Мамо, я люблю тебя и очень скучаю, – прошептал Фома.

– Эй, мальчишка, иди сюда, – кричала элегантно одетая пожилая дама. Таня отвернулась, чтобы не заплакать. Сможет ли она когда-нибудь стать настоящей матерью, иметь своего ребенка? Эта мысль уже не раз закрадывалась в ее голову. Но где найти достойного отца для ее ребенка? Где найти ее утраченное счастье?

Несмотря ни на что, встреча с Фомой придала Татьяне новые силы и энергию, подняла боевой дух. Эта встреча настолько произвела на нее впечатление, что она чуть не забыла посмотреть на окно швейной мастерской, прежде чем постучать в закрытую дверь. В это время мастерская была закрыта на обед. Окно было настежь открыто и с улицы можно было увидеть два горшка на подоконнике: справа – кактус, слева – алоэ. Значит, все в порядке. Татьяна смело постучала три раза в дверь. Спустя несколько минут Таня  была уже в мастерской. Она обменялась приветствием с маленькой полной женщиной лет пятидесяти, хозяйкой мастерской. Татьяна была здесь не в первый раз и чувствовала себя уверенно и свободно, тем более, в отсутствии посетителей. Пышка (настоящего имени этой женщины Таня не знала) провела ее в примерочную, где они могли общаться наедине и не бояться, что их подслушивают. Чтобы попусту не терять драгоценное время, Таня сразу достала из своей элегантной туфельки крохотную записку от дяди Левко, она была спрятана между стелькой и подошвой, содержание ее Таня не знала. Быстро прочитав записку, Пышка тут же изорвала ее в мельчайшие клочки и сказала:

– Слушай внимательно и запоминай. Завтра встреча не состоится. В следующее воскресенье в самом начале утренней службы в Андреевской церкви ты должна подойти с зажженной свечой к молодому высокому поручику. Он брюнет, нос у него длинный, немного с горбинкой, будет стоять у иконы святого Андрея. Ты скажешь: вечная слава святому Андрею. Ответ: и вечный покой тому, кто заменил вам отца. Он будет говорить, а ты должна будешь все запомнить слово в слово. Поняла?

– Да, – еле слышно прошептала Таня. Андреевская церковь… Она не была там со дня своей свадьбы. Боже, сколько времени пролетело с того момента. Прошло три года, а кажется, целая вечность отдаляет ее от того радостного события, когда она у алтаря поклялась в вечной любви Алексею.

– Теперь можешь идти. Удачи, зіронька небесна, – Пышка улыбнулась Татьяне на прощанье.

Для подпольщиков Таня была Зіронькой, а те члены организации, кто питал к ней большую симпатию, ласково называли ее «зіронька небесна». Татьяне нравилось ее прозвище. Еще в детстве она мечтала гореть далекой звездой в ночном небе и своим ярким светом дарить надежду и радость людям на Земле, и даже тогда, когда сгорит дотла своим последним сияньем принести пользу.

Этой ночью, как и в две предыдущие, Таня училась печатать на машинке. Дядя Левко поручил ей любым путем проникнуть в штаб генерала Бредова. Подполковник Михайлов руководил шифровальным отделом и был не против заменить своего личного секретаря. Так что задача была трудной, но выполнимой.

За окном вдалеке сверкали молнии, моросил дождь, стук печатной машинки заглушал звук далекого грома.

 

х х х

Татьяна остановилась у ворот Андреевской церкви, чтобы посмотреть на чудное творение Растрелли. На небольшом выступе Андреевской горы на правом берегу Днепра, словно на высоком пьедестале, возвышался пятикупольный храм.

Накрапывал мелкий дождь, солнце то появлялось из-за туч, то вновь исчезало. Простой люд спешил к заутренней, радуясь предоставленной новой властью возможности общения с Богом. Открытие закрытых большевиками церквей было, пожалуй, единственной заслугой деникинского режима. Стар и млад, бедный и богатый тянулись всей душой в храм Божий молить Господа об отпущение грехов и ниспослании лучшей жизни. Ряды нищих и калек с протянутой рукой стояли по обе стороны длинной чугунной лестницы, ведущей к храму, и жалобно просили милостыню у прихожан, среди которых было немало тех, кто вот-вот встанет в один ряд с просящими, ибо материальное положение киевлян ухудшалось  с каждым днем.

 

 

Татьяна поднималась по массивным ступенькам лестницы и невольно вспоминала, как три года назад в светлый солнечный день Алексей спускался по этой самой лестнице, неся ее на руках. Они были безумно счастливы, полны надежд и веселья. Мечты о будущей жизни вдвоем уносили их далеко отсюда, туда, где восходит солнце. Она до сих пор ощущала тепло его руки на своем плече. Тоска по минувшему счастью охватила Орлову, по тем далеким дням, когда рядом с ней был любимый ею человек, тот, кто подарил ей самое огромное счастье и одновременно принес непроходящую душевную боль, покинув навсегда без надежды когда-либо встретиться на грешной земле, унеся с собой в могилу все ее мечты.

Колокольный звон оповестил прихожан о начале службы.

– Хвалите имя Господне, хвалите рабы Господа, аллилуиа; благословен Господь от Сиона, живой во Иерусалим, аллилуиа; исповедайтеся Господеви, яко благ, яко во веке милость Его… – пел церковный хор.

Татьяна держала в руках толстую зажженную свечу и украдкой смотрела на молодого поручика, который стоял возле иконы святого Андрея. Она не решилась подойти к нему. Он или не он?! Будто бы похож, и все приметы совпадают. А что если не он?! Страх совершить роковую ошибку останавливал Таню. Высок, молод, брюнет и нос немного великоват. Нет, ошибки не может быть. Надо действовать. Она еще раз взглянула на него. И, о чудо!

Их взгляды встретились. Глаза, словно магнитом, потянулись друг к другу, и молодые люди поняли, что нашли то, что искали. В этот момент Татьяна поняла, что не ошиблась. Этот молодой приятной наружности человек  – Слава, встречи с которым она ждала больше недели. Таня уверенно подошла к нему и тихим голосом произнесла пароль, не отрывая глаз от него.

– И вечный покой тому, кто заменил вам отца, – бархатным голосом ответил молодой человек. Радость блеснула в глазах Татьяны. Душа встрепенулась, ожила. Она вновь ощутила полноту жизни. Значит, она кому-то нужна и может приносить пользу людям. А это главное! Вот в чем смысл всей нашей жизни. Гореть не для себя, а для всех!

Капля горячего воска упала ей на руку и немного отрезвила Татьяну, вывела из состояния эйфории. Она сосредоточилась, чтобы не пропустить ни одного слова из уст Славы. Пели «Хвалите имя Господне», царские врата открылись и молодой батюшка начал хождение по всему храму. Затем читали евангелие, пели и читали канон. Но Таня не слышала ни одного слова из этих священных книг. Она, как завороженная, стояла в гуще толпы и жадно вслушивалась в каждое слово Славы, по привычке крестясь в нужный момент. Церковная служба продолжалась, как и служба Татьяны на благо Украины.

х х х

Татьяна шла быстрым шагом по Крещатику на встречу со Славой. Как всегда, подтянута и безупречно одета. В элегантном черном манто и модной шляпке на голове и с маленькой дамской сумочкой в руках. Ветер дул прямо в лицо, насквозь пронизывая ее тело. Но Таня не замечала холода, от быстрой ходьбы ей стало жарко, щеки залились румянцем. Она посмотрела на часы на руке и прибавила шаг. До встречи на углу Крещатика и Думской площади оставалось пять минут. Таня начинала нервничать, впервые она опаздывала на встречу.

Мимо нее проходили сверх меры упитанные фабриканты под руку с дамами в дорогих пальто и надменным взглядом, затянутые в вицмундиры чиновники с озабоченным видом. Блестели эполеты белых офицеров. Шарманщик играл модную мелодию.

Погода была пасмурная и неприветливая. Хмурое небо нагнетало тоску и уныние на киевлян, и так уставших от неожиданных поворотов судьбы, постоянной смены власти. Неожиданное для всех горожан резкое похолодание было вызвано приходом арктического циклона. На большинстве деревьев еще сохранились зеленые листья, а по утрам уже были заморозки – и это только 5 октября. Все с надеждой ожидали возвращения тепла, последнего тепла перед долгими зимними морозами.

По дороге Таня успокаивала себя, ведь она не виновата в том, что опаздывает. О встрече ей сообщили всего час назад. И все же Татьяна очень переживала, что встреча может не состояться и тогда ее обвинят в срыве операции, назначенной на завтра. Главную роль в которой придется играть ей. Итак, завтра состоится ее дебют. Но уже не на сцене.

Татьяна увидела знакомые витрины мебельного магазина. Наконец-то она пришла. А вот и он! Сердце ее готово было выпрыгнуть от радости. На углу спиной к ней стоял знакомый силуэт, который за такое короткое время успел стать ей дорогим. Посмотрев на часы, Слава оглянулся, в руках он держал большой букет белых роз. Таня не спеша подошла к нему. Он улыбнулся и посмотрел на нее своими большими черными, как уголь, глазами. Татьяна вздрогнула от неожиданности: вместо приветствия Слава привлек ее к себе и обжег ей губы поцелуем. Она хотела вырваться из плена его рук, никто, кроме Алексея, не смел прикасаться к ее губам, только он знал их сладкий вкус, но Слава удержал ее, успев шепнуть на ухо:

– Осторожно. За нами наблюдают. Улыбнитесь и смотрите на меня влюбленными глазами.

Таня обернулась и увидела пожилого человека в песне и с тростью в руках. Он стоял у витрины на Крещатике, вид у него был подозрительный. Татьяна успокоилась и улыбнулась Славе в ответ. Тот подарил ей цветы, взял под руку, и они направились в магазин. Таня не удержалась и оглянулась из любопытства, незнакомец с тростью последовал за ними.

Пока Татьяна с нескрываемым интересом рассматривала мебель, интересовалась качеством канапе с креслом и этажерки, Слава успел изложить весь ход операции до последней мелочи, не забывая при этом нежно улыбаться ей и выбирать двуспальную кровать самой новой модели. Он был непревзойденным актером и очень искусно играл роль жениха, которого перед свадьбой волнует проблема, как сделать более романтичным интерьер дома, где они с женой проведут медовый месяц. Продавец, пожилой еврей с хитрыми глазами навыкате снисходительно улыбался им, особенно, когда речь зашла о двуспальной кровати. После долгого спора о цене за нее, Слава с Таней покинули магазин, не сойдясь с мнением продавца. Когда дверь мебельного магазина с шумом захлопнулась за ними, они засмеялись, как маленькие дети, над спектаклем, который только что разыграли. Им было весело и хорошо вдвоем. Слава продолжал оживленно беседовать с ней, улыбка на его лице не была фальшью, она сама напрашивалась при разговоре с такой очаровательной девушкой, как Татьяна. Заметая следы, чтобы оторваться от шпика, они шли по Крещатику, потом повернули на Бибиковский бульвар и остановились недалеко от входа во Владимирский собор. Они молча смотрели друг на друга, только теперь осознав, что им не хочется расставаться. Первым молчание нарушил Слава:

– Пора прощаться, Зіронька. Главное – не нервничать. Держитесь уверенно и спокойно. Вы должны быть актрисой и сыграть свою роль безупречно. Только ваша публика, увы, не будет знать о комедии, в противном случае она по достоинству оценила бы ваш талант.

– Я боюсь, – почти шепотом сказала Таня.

– Это лишнее, в конце концов. Вся наша жизнь – игра, а мы – актеры. Ну, не хмурьтесь. Где ваша улыбка? Все будет в порядке. Вы – сильная женщина. Только прошу вас, берегите себя. Обещаете?

– Да, – твердо ответила Таня и улыбнулась.

Он взял ее нежную руку в свою и прижал к губам.

– Я не прощаюсь с вами. Мы еще встретимся, и я верю, что скоро совсем в другом месте мы отпразднуем с вами годовщину независимости нашей Украины, – глаза Славы засветились огнем.

– Надеюсь, ваши слова услышит Господь и Украина станет свободной.

– Да, я верю в это, искренне верю! Иначе я не стоял бы здесь.

Обняв на прощанье Татьяну, Слава незаметно передал ей желтоватую бумажку и пошел прочь, не оглядываясь. А Таня так и осталась стоять посреди тротуара с букетом белых роз, провожая его взглядом.

х х х

Возле высоких ворот, преграждавших путь на перрон, стоял, сжавшись от холода, часовой. Порывы ветра сбивали его с ног, когда он, как заводная игрушка, совершал свои обычные действия. Пройдет несколько шагов в одну сторону, остановится – и обратно. И так все время, пока не сменят.

За ним наблюдала стоявшая неподалеку девушка в дорогом модном пальто и в шляпе с густой вуалью. В руках она держала букет георгин и небольшую кожаную сумочку. Этой девушкой была Татьяна. Сегодня, 6 октября, ей предстояло справиться с нелегкой задачей – взорвать эшелон с боеприпасами, который следовал на фронт. Уничтожив смертоносное оружие, она спасет сотни тысяч жизней, сражавшихся против Деникинской армии, против его аксиомы о «единой и неделимой». Татьяна очень волновалась, понимая всю важность и ответственность порученного ей задания. Она с тревогой посмотрела на часы на стене здания вокзала. Они показывали 1000. Таня сверила время со своими часами и немного успокоилась. Все точно. Минута в минуту. Мина с часовым механизмом лежала у нее в сумочке и должна была взорваться через 35 минут. Пришла пора действовать. Татьяна уверенным шагом прошла через открытые ворота, ее остановил грубый голос часового:

– Девушка, стойте! Сюда не положено! Это вам не проходной двор!

Протяжный гудок и стук колес приближающегося эшелона заглушал его голос.

– Простите, но у меня пропуск! – возмущенно ответила Таня. Она протянула солдату желтоватую бумагу, ту самую, которую вчера ей передал Слава и снова посмотрела на часы, начиная нервничать.

– Я опаздываю, вы не смеете меня задерживать!

– Но я не могу вас пропустить. Нужен специальный пропуск!

– Я встречаю жениха, его поезд только что подошел к станции. Пожалуйста, пропустите.

– Инструкция. Не положено, дамочка! – твердо отрезал часовой. Татьяна в растерянности стояла у ворот, не зная, что делать. Операция была на грани провала. И тут к ним подошел коренастый, невысокого роста поручик лет тридцати.

–В чем дело? Что здесь происходит?

– Ваше благородие, разрешите доложить. Тут дамочка пытается пройти на перрон.

Часовой сбивчиво объяснил поручику сложившуюся ситуацию. Последний подошел к Тане, галантно поклонился и представился:

– Поручик Михаил Семенович Земляков к вашим услугам, мадемуазель. Разрешите поинтересоваться, кто имеет честь быть вашим женихом?

– Подпоручик Никита Борисович Немов. Он должен приехать этим поездом, – грудным голосом ответила Татьяна.

– Хорошо, мадемуазель. Я проведу вас. Идемте.

Поручик взял ее под руку, и они вышли на перрон. Возле первой платформы стоял товарный поезд с боеприпасами. Сердце Татьяны вздрогнуло. Вот она – цель! И эта цель должна быть уничтожена. Она посмотрела на часы. До взрыва оставалось 20 минут.

– Пожалуйста. Если вас не затруднит, подержите мой ридикюль, – обратилась Таня к поручику.

– С удовольствием.

Резкий порыв ветра на мгновение приподнял ее густую вуаль. Земляков увидел сплошь усеянное  веснушками лицо с бородавкой на носу и голубые бездонные глаза. Татьяна тут же опустила вуаль.

– Простите за нескромность, но такие глаза, как ваши, не прячут. Они достойны обожания.

Спустя несколько минут Таня сидела в купе штабного вагона, обливаясь горькими слезами. Начальник поезда сообщил ей, что ее жениха здесь нет. Его фамилия не числится в списках состава эшелона.

– Возможно, вы перепутали день или он отстал от поезда? – офицеры наперебой утешали убитую горем невесту. Поручик Земляков принес ей стакан воды и пытался успокоить. Он положил Танину сумку на столик и обратился к девушке со словами:

– Простите, вынужден вас оставить. Служба-с.

Таня кивнула ему в ответ. Он галантно откланялся на прощание и вышел.

За 10 минут до взрыва Татьяне удалось покинуть штабной вагон. Она шла по перрону, как во сне, не различая лиц проходящих мимо солдат и офицеров. Паровозный гудок, ржание лошадей, стук вагонных колес – все смешалось в ее голове. Она не знала, куда идти сейчас. Главное, как можно дальше отсюда, скрыться от глаз людских. Через несколько минут все здесь будет объято пламенем. Дым. Паника. Крики и стоны раненых, и, конечно, убитых. Движение поездов будет приостановлено на неопределенный срок. Вагоны с боеприпасами будут уничтожены. Но это все произойдет через 5-6 минут. А пока никто, кроме Тани, не знал об этом. Жизнь на вокзале шла своим чередом.

х х х

Татьяна, заметая следы, дошла до ворот Михайловского монастыря, затем по Костельной, сделав крюк, пробралась на Крещатик вниз, а уже оттуда окольными путями на Мало-Провальную, где жила гримерша. Та, которая творила чудеса, преображая за короткое время членов организации до такой степени, что их не узнавала собственная мать. Подпольщики называли ее Чародейкой и не переставали восхищаться ее мастерством. Это она, словно по взмаху волшебной палочки, превратила очаровательную Татьяну в рыжеволосую конопатую дурнушку с бородавкой на носу. Без грима Таня никогда бы не смогла участвовать в операции. Благодаря живому уму Славы и таланту актрисы Татьяны операция прошла успешно.

В ночь на 4 октября в руки партизан попал в доску пьяный подпоручик Немов. Он отстал от поезда. В кармане его гимнастерки было обнаружено письмо, в котором говорилось, что 4 октября в Киеве его должна будет встречать невеста. Эти сведения партизаны немедленно передали Славе. И тут его неординарное мышление  подключилось к работе и сразу выдало грандиозный план. Настоящую невесту известили телеграммой, якобы от лица жениха, что встреча состоится 7 октября. Обо всем остальном и так становится понятно. Татьяна прекрасно сыграла роль невесты, особенно, когда ломала комедию в штабном вагоне, безудержно рыдая навзрыд. Она еще раз убедилась, что в ней пропадает талант актрисы.

В эту ночь впервые с момента ее приезда в Киев Таня уснула, едва прикоснулась головой к подушке. Ее не мучили ночные кошмары, не тревожили мрачные мысли. Дыхание было ровным, она улыбалась во сне. Ей снился Алексей, она чувствовала тепло его губ и тела, он шептал ей слова любви. Они составляли единое целое.

х х х

Утром 10 октября Житный базар кипел во всю. Рундучок на рундучке, ларек на ларьке, шум, галдеж, толкотня, звон копыт и ржание лошадей. Кого здесь только не встретишь кроме продавцов и покупателей. Жулье, босота, нищие, калеки, беспризорники, музыканты составляли неотъемлемую часть Житного базара, как и любого другого базара Киева в то время. Почти в конце базара сидят шулеры и дуются в «три листика». А рядом стоит сгорбленная, с красным сморщенным лицом, старуха и зычным голосом приговаривает, зазывая покупателей: «Горячие пирожки с картошкой, с капустой!» И никому неизвестно и никого не волнует, сколько бессонных ночей провела эта старая женщина, чтобы изо дня в день стоять на этом месте с горячими пирожками. И в знойную летнюю жару, и в осеннюю слякоть, и в зимнюю стужу, она, как часовой, стоит на этом месте, чтобы заработать копейку для себя и бедных сирот, родители которых стали жертвами большевистского террора еще в январе 1918 года. А сколько еще таких старух можно было встретить на рынках Киева. Жизнь заставляла горожан выносить из дома последние вещи, чтобы обменять их на кусок хлеба, порой даже черствого и поцвевшего.

Совсем недалеко от старухи на деревянном ящике сидел слепой с изуродованным ожогами лицом мужчина лет пятидесяти. На плечи его была наброшена тельняшка, он играл на гармони и пел «Раскинулось море широко…» Скудный звон медяков, бросаемый в фуражку, которая лежала на полу перед его ногами, не мог помешать пению бывшего моряка.

Несмотря на моросивший дождь, гул не прекращался. Простому люду приходилось по несколько раз вдоль и поперек обходить территорию рынка, чтобы купить товар как можно дешевле, ибо каждая копейка была на счету. А цены на продукты были довольно высокие. Деньги и керенки принимались неохотно. На пристани киевляне меняли старое платье или несколько аршин ситца на дрова или картошку, которые подвозили в лодках жители, живущие неподалеку от столицы. Процветал товарообмен. «Арсенал» не работал. Ряды армии безработных пополнялись с каждым днем. Росли грабежи, воровство. В толпе ловко работали карманники, оставляя пустыми карманы у зазевавшихся покупателей. Жулье, как грибы, вырастало из-под земли в тех местах, где плохо лежал товар.

Среди столь пестрой толпы можно было заметить трех чумазых мальчишек в засаленных сюртуках и рваных штанах. Благодаря хорошей ловкости рук они не пропускали карманов ни одного прохожего. Только, в отличие от карманников, эти мальчишки не опустошали, а пополняли карманы, лукошки, сумки, корзины прохожих. Те становились обладателями «ценных бумаг», название которым листовки. Наконец нашлась работа и для Фомы. Всего за несколько дней он сумел организовать свою маленькую организацию из 5 юных патриотов и назвал ее «Промінь» Самому старшему ее члену было 15, а младшему – 10 лет. За три дня эти подростки под видом беспризорников успели распространить листовки на Галицком, Владимирском и Еврейском рынках. В течение последующих дней ребята решили развернуть свою деятельность на Сенном, Печерском рынках и на Шулявке, где, в основном, проживали рабочие семьи. Мальчишки чувствовали невыразимую гордость, внося свою скром­ную лепту в дело организации. Цель их деятельности заключалась в том, чтобы как можно меньше народа пришло на призывные пункты. Текст почти каждой листовки-прокламации заканчивался словами: «Геть добровольчу мобілізацію! Геть білогвардійців!» Фома наизусть помнил текст своей первой листовки, которую он сумел положить в карман молодому человеку, когда еще продавал газеты. Ее содержание гласило:

«Геть добровольчу мобілізацію!

Співвітчизники, добровольці оголосили призов. Вашими ж руками хочуть на вас надіти старі кайдани. Вас хочуть послати на винищення ваших же рідних братів. Не з’являйтесь у військові присутствія, не приходьте на збірні пункти! Не покривайте себе ганьбою вступу в ряди ваших же катів! Геть білогвардійців!»

Труд этих подростков можно было сравнить с трудом героя некрасовской поэмы, который на вопрос: «Откуда дровишки?» давал четкий и ясный ответ: «Из лесу, вестимо. Отец, слышишь, рубит, а я отвожу». Так и они распространяли плоды труда своих отцов, старших братьев, товарищей.

В сенях квартиры Актера имелся ход в погреб, в стене которого проделали отверстие и вырыли рядом другое подземное помещение площадью около десяти квадратных метров и высотою в рост человека. В это помещение поставили два типографских станка и наборные кассы, а также запас бумаги, краски. Вход в погреб хорошо замаскировали. Работали в типографии Актер с наборщиком-профессионалом при свете керосиновых ламп. Вот как была налажена работа в организации по печати и распространению листовок.

Организация «Промінь» выполнила свою миссию. Вместо 30 тысяч новобранцев, как планировалось в белогвардейском штабе, на призывные пункты явилось меньше тысячи человек.

х х х

Информация к сведению.

12 октября 1919 года комендант Киева издал постановление, воспрещающее всякие собрания без разрешения начальства. Виновные в нарушении этого распоряжения предавались военно-полевому суду.

15 октября 1919 года три полка 38-й советской дивизии под командованием И.Федько вместе с отрядом судов Днепровской военной флотилии захватили Киев и пробыли в нем два дня. В Киев с передовыми частями прибыл В.Затонский – член Реввоенсовета Южной группы войск. Белогвардейцы были в панике. Но советские войска вынуждены были отступить из-за тяжелого положения на фронте и закрепились на реке Ирпень в 27 км на юго-запад от Киева.

х х х

– Ты бы видел ее глаза, не глаза, а безбрежный океан. Мне не забыть этих глаз и эту девушку. Она, как сейчас , стоит передо мной. Не хватает только перрона и паровозного гудка, – поручик Земляков увлеченно рассказывал своему новому приятелю. Тот сидел напротив и внимательно слушал его.

Полтора месяца назад она познакомились в этом самом заведении – шантане «Аполлон». С тех пор приятели поддерживали дружеские отношения и любили проводить здесь свободное время, развлекаясь с девочками.

–Так вот, эта девушка, словно Саламандра, появилась на миг и исчезла, оставив после себя объятый пламенем поезд. Ах, как я хочу вновь встретиться с ней. Жаль, что у нее есть жених. Завидую ему. Искренне завидую. И пусть ее лицо усеяно веснушками, а на носу бородавка. Для меня она прекрасней всех женщин в мире.

– Да, ты, мой друг, видать хлебнул лишнего. С каких это пор подобные данные стали эталоном женской красоты? С бородавкой на носу, ха-ха, – рассмеялся его приятель.  – Ну, ты меня и рассмешил. Венера Милосская с бородавкой и веснушками! Давно я так не смеялся, приятель. Официантка, еще бутылку шустовского. Давай еще по рюмочке. Хватит киснуть. Жизнь коротка, веселись, пока есть время и возможность. Ведь завтра или в любой другой день тебя, как и меня, могут найти с пробитой головой в одной из канав. В последнее время красные сволочи не на шутку обнаглели. Но ничего, мы их приструним. Совсем недавно разгромили их типографию. Всех расстреляли до одного. Жаль только, что ничего о других не узнали. Молчали гады, как рыбы. Мы их, сукиных детей,  и шомполами били по пяткам и по голове, – с каждым словом глаза Полонского наливались кровью. – Били палкой по сонной артерии, тело жгли свечами. А они молчали! Сучье отродье! Что ты кривишься, Миша? Может, жаль стало или работа моя не нравится? Ты лучше на руки свои посмотри, все в ожогах, а если бы у тебя все лицо было изуродовано или, не дай Бог, навсегда остался на перроне. А ведь это их рук дело! Не эти, так их товарищи организовали пожар. Какой урон нанесли нашей армии!

Земляков виновато молчал. Его никогда не привлекали методы работы контрразведки. Он предпочитал в честном бою пустить пулю в лоб своему противнику, но истязать беззащитную жертву считал выше своего достоинства. Доводы Полонского заставили его задуматься над обратной стороной медали.

В эту ночь в шантане «Аполлон» было особенно шумно, людно и весело. На эстраде большого зала артисты пели модные сатирические куплеты и публика каталась от смеха. В зале за столиками сидели в основном офицеры штаба, сынки богатых купцов и фабрикантов со своими подругами в бальных туалетах. Очередной номер программы закончился и зал воодушевленно аплодировал. Приятели всегда старались занять удобные места поближе к эстраде, чтобы получше рассмотреть танцующих девиц. И сегодня они не изменили своей традиции.

Шампанское им подавала жгучая брюнетка в черном фраке и коротких панталонах с кружевом. Полонский успел два раза подмигнуть ей и шепнуть кое-что на ушко, от чего девица густо покраснела и тотчас удалилась.

– Хороша. Ничего не скажешь! Ты только посмотри, браток, какие бедра, а плывет, как лебедь. И, увы, без бородавки на носу. Ну, не хмурься. Пошутили и будет. Давай лучше выпьем за что-нибудь хорошее. Придумай сам.

Земляков оживился. Глаза его заблестели. Руки заметно дрожали, когда он наливал шампанское в бокалы:

– Давай, Игорь, выпьем за любовь! Только не за эту грязную однодневную, точнее, одноночную, а за настоящую чистую и верную только чтобы обязательно с двухсторонним движением. Ты понимаешь меня.

– Понимаю. И как никто другой.

Звон бокалов вдруг напомнил Полонскому о его первой любви.

– Эх, жизнь, – тяжелый вздох вырвался из его груди. Вспомнил он и первый поцелуй, принесший только стыд, боль и разочарование. Ему стало грустно. Уже не веселили ни полуголые девицы на эстраде, ни куплеты, которые они пели. Полонский вспомнил Ксению, голубые бездонные глаза, аромат, исходивший от ее тела и волос, когда он танцевал с ней в ресторане «Венеция». Вот настоящая Венера Милосская, правда, формы тела далеки от произведения Боттичелли. Его люди продолжали следить за Ксенией. Пока ничего подозрительного замечено не было. По последним данным, она сейчас работала секретаршей у начальника шифровального отдела, что не мешало ей раз в неделю встречаться с неким молодым офицером, по-видимому, женихом. Скрепя сердце, Полонский выслушивал доклады «хвостов», когда они рассказывали ему о ее амурах с этим офицером. Он горел желанием увидеть своего соперника, чтобы сравнить себя с ним и попытаться понять, что такого могла найти Ксения в том, другом, отвернув его домогания. Но следить самому за ней, прятаться в кустах, как мальчишке, – это не его. Грязную работу он переложил на плечи других. В то же время его раздражала ее безупречность. Ну хоть бы какая-то зацепка, какая-то ниточка, которая сможет потянуть за собой и распутать клубок темных дел. Увы, Ксения Алексеева, подобно жене Цезаря, была вне подозрений.

– Ва-банк! Игра сделана, ставок больше нет… – доносилось из-за соседнего столика, за которым сидели заядлые картежники: двое прапорщиков и третий – поручик. Полонский посмотрел в их сторону, лица играющих были серьезные и сосредоточенные. На эстраде в это время пел баритон:

…весь мир содрогнется,
ужаснется и сам сатана…

В начале ноября дела на фронте были неважными. Красная Армия оказывала мощное сопротивление на московском направлении. Все об этом знали, но, тем не менее, не теряли оптимизма. Они искренне верили, что победа будет за ними, что рано или поздно они покончат с красной сволочью.

–За единую и неделимую Россию!  За генерала Деникина и победу Добровольческой армии над большевиками! – выкрикнул Землков, встав из-за стола с поднятым бокалом в руках.

– За единую и неделимую! – дружно подхватили его тост находившиеся в шантане военные.

– За победу!!! – горланили пьяные офицеры. – За Деникина! – словно эхо прокатилось в зале. Глаза деникинцев горели неподдельным фанатизмом. Некоторым из них уже приелась оседлая мирная жизнь. Они жаждали острых ощущений, рвались на фронт. Пьянство, разгул вовсю царил по штабам. Было открыто множество ресторанов, кафе-шантанов, клубов. Почти всем красоткам пришлось навсегда проститься со своим девичеством. Девицы легкого поведения зарабатывали, как никогда.

– Теперь ты грустишь, браток. Хватит печалиться. Пойдем выберем себе девочку подешевле. Я сейчас на мели. Посмотри на ту, возле буфета, чем не красавица? Рыжая, правда. Я думаю, для нас сойдет, – Земляков показал на высокую грудастую девицу с рыжей коп­ной волос. Это была Лоло – самая модная шансонетка шантана «Аполлон», приносившая ему немалый доход. Вульгарно накрашен­ная, с чрезмерным декольте, она явно привлекала внимание мужчин. Лоло стояла возле буфета. Выкрик Землякова привлек ее внимание, и она остановила свой обольщающий взгляд на Полонском.

–Ты опять уведешь у меня девицу. В который раз! И что только женщины в тебе находят? – обиженно произнес Земляков. – Тьфу ты, черт! Опять двадцать пять! В тобой, Игорь, хоть не ходи.

– Не обижайся. Как говорил Д’Артаньян: «Одна на двоих».

– И двое на одну, – радостно продолжил Земляков.

– Правильно, Миша. Пойдем, договоримся! Правда, она не в моем вкусе, я предпочитаю брюнеток. Но чего не сделаешь ради друга, – сказал Полонский, подмигивая Лоло. Девицы в ответ расплылась в улыбке. Друзья встали из-за столика и направились к ней. Навстречу им шел подполковник с молодой дамой в вечернем туалете. Полонский еще издалека по легкой походке узнал в этой даме Ксению. Она что-то увлеченно рассказывала своему спутнику и прошла бы мимо, не заметив Полонского, если бы вдруг Земляков, уже хлебнувший лишнего, не столкнулся с ней.

– Тысяча извинений, мадемуазель, – начал было извиняться Земляков и тут же осекся, встретившись глазами с Ксенией.

– Внимательней надо быть, молодой человек. Вам здесь не конюшня, – сделал замечание подполковник.

Полонский успел заметить неподдельный страх на лице девушки, но она тут же перевела свой взгляд на него и ненависть сменила страх на ее милом личике. Полонский хотел поздороваться и извиниться за бестактность друга, но не успел. Ксения со своим спутником были уже далеко. Он посмотрел на Землякова, тот стоял, как вкопанный, на одном месте, смотрел вслед Ксении и повторял шепотом, как в бреду:

– Это она! Она! Настоящая Саламандра. Хотя это нелепо. Где веснушки, где бородавка? Неужели я схожу с ума?

– Что с тобой, Миша?! Может, и ты влюбился в эту певичку из ресторана «Венеция»? Это она, Миша. Это была Ксения. Помнишь, я тебе рассказывал о ней в день нашего знакомства? Я тогда сходил по ней с ума.

– Не может быть! Ведь это та девушка с перрона. Это она! Та, которая искала жениха. Та, о которой я тебе сегодня рассказывал.

Полонский рассмеялся.

–Ты сегодня всю ночь смешишь меня. Разве она рыжая? А где ее веснушки и бородавка? Что-то я не заметил. Или, может, это у меня с глазами плохо? Слава Богу, не жалуюсь. А глаз у меня, как у орла.

– Я как и ты, ничего не могу понять. Но клянусь тебе, это ее глаза. Я узнал бы их среди тысяч глаз. Я никогда ранее не встречал таких глаз и думал, уже не встречу. Но судьба вновь свела нас. Только, действительно, почему она брюнетка? Где ее очки и бородавка? Ничего не понимаю. Чертовщина какая-то! Может, это оборотень или сам дьявол в ангельском облике? Не Саламандра, а настоящий хамелеон.

– Давай лучше вернемся к столику и поговорим серьезно. А Лоло от нас не убежит, – сказал Полонский без тени иронии. Он начал кое-что соображать и прикидывать в уме, делая чересчур смелые выводы, а затем спросил Землякова, глядя ему прямо в глаза:

– И еще, мой друг, ответь, только честно, ты никогда не связывал появление той девушки на перроне с пожаром на вокзале?

– Нет. Однозначно, – ответил тот. Потом почесал затылок и, немного подумав, продолжил. – А знаешь, интересная мысль! Я никогда над этим не задумывался. Хотя то, что ты говоришь, сущий вздор и нелепость! Я не верю! Не может быть! – он стукнул изо всей силы кулаком по столу. – Нет!

Они еще долго говорили на эту тему, разрабатывали самые разные невероятные версии. Затем, после чрезмерных раздумий, решили дать отдых своим умным головам, предоставив работу другим частям тела. В эту ночь Полонский, как никогда предавался любовным утехам, предвкушая скорую победу над Ксенией. То, что рассказал сегодня Земляков, бросало тень на девушку. За одну ночь Ксения из разряда неприкосновенных перешла в разряд простых смертных. Дамоклов меч уже был занесен над ее головой, и теперь только оставалось ждать, когда он опустится.

х х х

Татьяна сидела в машине рядом с Владимиром Ивановичем. Стояла глубокая ночь. Таня сделал вид, что дремлет, не желая продолжать разговор со своим попутчиком. И хотя она действительно устала за целый день, сейчас ей вовсе не хотелось спать. «Неужели это провал? Узнал или нет? Что делать дальше? – задавала себе вопросы Татьяна. – нужно срочно предупредить Славу и прекратить на время с ним встречи». У нее до сих пор дрожали от страха колени, мурашки бегали по телу от волнения, особенно, когда она вспоминала, какими глазами смотрел на нее Земляков. Таня хорошо запомнила лицо этого офицера. Хорошо, что она хоть промолчала и он не слышал ее голоса. Иначе он бы точно ее узнал. Татьяна пыталась успокоить себя разумными доводами, но страх был сильнее ее. Таня боялась не только за себя, а за всех членов организации, особенно Фому и Славу.

В конце октября деникинцами была раскрыта типография, Актер и еще несколько членов организации арестованы и расстреляны по приговору военно-полевого суда.

Черные тучи нависли над организацией. В ее ряды явно затесался провокатор. Атмосфера недоверия отравила боевой дух организации. Ее члены с подозрением стали относиться друг к другу. Дяде Левко с Фомой пришлось вернуться в родное село,  некоторое время они должны будут пожить у Олены Неделько.

А пока руководство организацией взял на себя Слава. Поэтому Таня и не хотела подставлять его под удар в случае собственного провала. Цена его головы теперь возросла в несколько раз. Работая в шифровальном отделе при штабе войск генерала Бредова, Татьяна имела неограниченные возможности. Самые важные новости с фронта были в ее распоряжении. Всю полученную информацию она без труда запоминала и в определенное время сообщала Славе. Эти сведения по специальным каналам связи передавались командованию УГА и штабу петлюровских войск, что, безусловно, помогало в борьбе с деникинцами.

В последние дни мозг Татьяны лихорадочно работал, перерабатывая разного рода информацию, начиная с телеграмм и приказов, которые давал или получал этот штаб от высшего белогвардейского командования, и заканчивая сведениями о движении грузовых эшелонов и дислокации деникинских войск. Таня понимала всю важность и ответственность своей работы, потому и переживала после встречи с Земляковым. В случае ее ареста потеря будет ощутимой. Да, она боялась не за себя, а за то, что не сможет приносить пользу на благо общему делу, борьбе за независимость Украины.

Скучала  Таня и по матери, которую не видела уже больше месяца, и по Наталье, и по маленькой Надежде, по всем родным лицам, с которыми имела возможность общаться лишь во сне. Работая в шифровальном отделе, она задыхалась от ненавистных ей лиц, их убеждений и взглядов. В то же время не покидала ее тревога и о судьбе брата Николая. Слишком неутешительны были сведения об УГА. Тиф во всю свирепствовал в армии[57].

Из полученных сведений Татьяна знала, что генерал Тарнавский послал к деникинцам свою миссию с протестом против расстрелов украинских пленных донскими казаками и заодно хотел узнать, возможно ли примирение и сближение обеих армий. Встреча миссии генерала Тарнавского с деникинцами состоялась 31 октября, но генерал Слащев решительно заявил, что будет вести переговоры только с миссией УГА, а не с представителями Петлюры. При получении телеграмм от Деникина 2 ноября были выдвинуты условия перемирия, на которые должно было согласиться командование УГА. И теперь Татьяна вместе с остальными членами организации с нетерпением ожидала сведений о дальнейшем ходе событий. Неужели они станут союзниками деникинцев? Ради чего они боролись столько времени с белогвардейцами? Неужели их борьба с самого начала была бессмысленна? Их товарищи принесли свои жизни на алтарь свободы напрасно? Нет! Им трудно было в это поверить. Но, увы, почти все факты говорили о том, что примирение неминуемо.

х х х

Часы на углу Владимирской и Прорезной, возле кафе, показывали двадцать минут пятого. Слава нервно подносил ко рту дымящую папиросу, то и дело поглядывая на часы. Зіронька впервые за все время их знакомства опаздывала на встречу. Она должна была прийти в четыре. Он не был одинок в своем ожидании. Вдоль тротуара стояли извозчики, поджидая очередных клиентов.

Лошади, словно переняв от хозяев настроение, уныло смотрели на землю. На углу, напротив кафе, однорукий калека пел романс:

Кто мог любить так страстно,
Как я любил тебя?
Но я вздыхал напрасно,
Томил, крушил себя!

. . . . . . . . . . . .

Любил, не быв любимым,
К несчастью моему…
Увы! Насильно милым
Не будешь никому[58]!

Слова романса не только не отвлекли Славу от грустных мыслей, а еще больше навеяли тоску. Смеркалось. На Владимирской уже зажгли фонари. Слава не выдержал и встал со скамьи, окруженной почти со всех сторон кустами под руинами Золотых ворот. Это было очень удобное место для тайных встреч. Во-первых, кусты скрывали лица подпольщиков от любопытных прохожих, а во-вторых, сквозь ветви кустов можно было хорошо рассмотреть все, что происходит вокруг – на Владимирской и Прорезной, на Золотоворотской и Большой Подвальной. Вдобавок, этот прекрасный пункт наблюдения позволял проверить, не привел ли твой товарищ за собой «хвост».

Слава прошел по Владимирской и вернулся назад. Занял прежнее место. В воздухе пахло сыростью и вялыми листьями. Мимо проходили прохожие, спеша к домашнему очагу. Осень давно уже вступила в свои права. Ноябрь стоял на дворе. «Унылая пора», – как говорил Пушкин. Уныло и тревожно было на сердце у Славы. Все шло совсем не так, как хотелось. Он чувствовал, что романтическим мечтам о независимой Украине, скорее всего, не суждено осуществиться. Слишком уж много врагов у такого молодого и слабого государства. Где сейчас боевой дух УГА? А Главный атаман Петлюра? Что полезного на благо Украины сделал он за последнее время? Где теперь Винниченко? Грушевский – первый президент УНР? Разбежались в разные стороны: кто к Деникину, кто к Советам, словно крысы с тонущего корабля. А корабль действительно тонул, и его нужно было спасать. Сейчас, немедленно, дорога каждая минута, иначе будет поздно. И потомки не простят нам, что упустили, проворонили последний шанс стать независимыми.

Не было покоя и в личных делах. Слава никогда никого не обманывал и, тем более, себя. Он прекрасно понимал, что за несколько коротких встреч с Зіронькой успел без памяти влюбиться в нее. Он полюбил ее с первого взгляда, еще тогда, в церкви. При свете свечей он увидел ее глаза и уже не мог позабыть их. Он любил Татьяну, не зная ни ее прошлого, ни вкусов, ни увлечений, ни даже имени. Слава не мог представить будущее, которое ждет их обоих, он не принадлежал себе и ничего не мог планировать в это смутное время. Слава был связан нерушимой клятвой с членами организации, к тому же  цель, к которой они шли, с каждым днем удалялась  от них . Идея независимости для многих становилась миражом, несбыточной мечтой. Но Слава не хотел верить в это, он решил бороться до последней капли крови, до последнего вздоха. Будучи сам русским офицером царской армии, он еще на фронте, в первую мировую, проникся болью закарпатского народа, разделенного не только горами, а цепями рабства со своим надднепрянским братом. Побывав в Галичине, он выучил не только их «співучу мову», но и культуру, историю, традиции. Слава осознал, что не только Австро-Венгрия, но и Россия была тюрьмой для многих народов, которые на протяжении многих веков боролись за свою свободу. И он поклялся себе при первой же возможности посвятить свою жизнь борьбе за независимость единого Украинского государства от Карпатских гор до устья Днепра. И получив такую возможность, он не мог изменить своей клятве, сойти с выбранного пути. То, что любимая им женщина разделяла его взгляды и шла по той же дороге рядом с ним, радовало сердце Славы. Он восхищался ее смелостью, находчивостью, способностью развеять тоску в самые трудные минуты жизни, ее неистощимой энергией, жаждой деятельности. Слава мучался любовью к ней, но не смел, боялся признаться в своих чувствах. Что он мог предложить  ей взамен, кроме своей любви, нежной и доброй души, отзывчивого сердца, мужества и благородства? Да, он готов был умереть за нее, но что ей от этого? Она не замечает его, его скромных проявлений чувств. А сказать прямо, открыться в своих чувствах – этого он не мог. Хотя несколько раз пытался сделать, но каждый раз что-то мешало. «Неужели я влюблен безнадежно, или же она все понимает и продолжает мучать своим безразличием? Все-таки несколько раз мне удалось уловить блеск в ее глазах. А вот и она. Наконец-то, любовь и погибель моя», – подумал Слава. Несмотря на сумерки, Слава без труда заметил ее силуэт среди прохожих. Она почти бежала своей легкой походкой со стороны Владимирской. У Славы от радости перехватило дыхание. Вот она! Цела и невредима, стройна, как береза. И как ей к лицу военная форма! Он невольно залюбовался Зіронькой, спеша ей навстречу. Такой Слава видел ее впервые. Она стояла взволнованная, раскрасневшаяся и говорила скороговоркой, не успев до конца отдышаться.

– Прости, что опоздала, – они давно уже перешли на «ты» в разговоре. – Слишком много дел сегодня было. Но это не главное. Свершилось то, чего мы боялись. 6 ноября Тарнавский и Слащев подписали соглашение в Зяткивцах. УГА в полном составе с учреждениями, складами и железнодорожным имуществом переходит на сторону Деникина, а с Петлюрой воевать не будет. Одесса назначена местом пребывания Галицкого правительства. Ты слышишь меня? Слава, что с тобой?

Он слышал ее и не мог прийти в себя. Что делать дальше? С кем бороться? Вчерашние враги стали союзниками. Но надолго ли?! Они объединились только потому, что УГА решила сохранить свои войска. Иной причины быть не могло. Слава хорошо знал взгляды Деникина и понимал, что ни о какой свободной Украине с ним нельзя было говорить. Теперь остается только занять нейтральную позицию и выжидать. Ничего другого в данной ситуации он придумать не мог. Но куда смотрит Петлюра? Какова его позиция? Против кого будут бороться петлюровские войска? Да, многое оставалось неизвестным. И только время могло пролить свет на сложившиеся обстоятельства.

Слава поделился своими мыслями с растерянной Татьяной, пытался ее успокоить. Но когда она рассказала ему о встрече с Земляковым настал черед Славы беспокоиться о ее дальнейшей судьбе. И только теперь перед лицом реальной опасности он начал понимать, насколько дорога ему эта девушка. Он знал об этом всегда, но именно сейчас прочувствовал это, ощутил всем сердцем и душой. Когда Татьяна скрылась из виду, Слава вдруг вспомнил о том, что хотел признаться в своей любви, узнать ее имя, прошлую жизнь, наконец, предложить руку и сердце. Пусть у них нет будущего, зато есть настоящее. Как сказал Омар Хайям:

Лови же миг! Ведь он не повторится,
Как ты и сам не повторишься в нем.

х х х

25 ноября уставшая после непрерывной напряженной работы в штабе Татьяна брела по малоосвещенным улицам Киева. Ей хотелось хоть немного подышать свежим воздухом, глотнуть полной грудью кислорода, лучшего лекарства от головной боли. Татьяне каждый день приходилось сидеть с душном кабинете, окутанном, словно туманом, дымом от сигарет. И это при том, что она не могла переносить запаха табака. К концу дня у Татьяны постоянно болела голова, начинало тошнить, наступала слабость. Иногда невообразимым усилием воли ей приходилось сдерживать себя, чтобы не упасть в обморок от головокружения или голода при расшифровке очередного приказа. За последние двадцать дней Татьяна заметно похудела, осунулась. Лицо приобрело землистый оттенок. Под глазами от систематического недосыпания и усталости появились черные круги. Одни лишь большие цвета небесной лазури глаза не утратили своей красоты и огня. Постоянное нервное напряжение, которое она испытывала после встречи с Земляковым, надломило ее силы, отняло энергию, которая казалась неиссякаемой и была подпиткой для других членов организации.

Все тщательно взвесив и обдумав, 12 ноября 1919 года Слава пришел к следующему решению: организация «За вільну Україну», несмотря ни на что, будет продолжать начатую ею деятельность по борьбе с Деникиным. Членам организации, которые не желали более состоять в ее рядах, в течение двух дней предоставлялась возможность выйти из нее навсегда, но прежде дать клятву о сохранении и неразглашении в дальнейшем тайн организации. Избавившись таким способом от слабовольных и недовольных, Слава решил приступить к подготовке вооруженного восстания в Киеве, подобного восстанию во главе с подпоручиком Жадановским в 1905 году. Подробности этого восстания Слава знал до мелочей. Не раз на привале еще во время мировой войны ему приходилось слушать рассказ своего денщика Прохора об этих событиях. Слава всегда восхищался мужеством и отвагой Жадановского и мечтал повторить его подвиг. Теперь ему предоставлялась такая возможность, и он не хотел упускать свой единственный шанс. Восстание Жадановского потерпело поражение, но это  было в далеком ноябре 1905 года, а в конце ноября 1919 Слава всей душой надеялся на успех, глубоко верил в победу правого дела. Он закрывал глаза и видел перед собой гордо развевающийся высоко в небе на Городской Думе желто-голубой флаг – символ независимой Украины. Да, ради этого стоит жить и бороться, а если надо, то и голову сложить.

Основной план Славы заключался в следующем: совершить переворот, покончив с верхушкой штаба во главе с генералом Бредовым, затем вывести из казарм революционно настроенных солдат на соединение с рабочими, которые поднимутся на восстание по сигналу товарища Арсения. Но это были только мечты, далекие от реальности. Впереди членов организации ждала трудная и опасная работа, деникинская контрразведка работала, как никогда, хорошо. Все зависело от их выдержки, мужества, целеустремленности. Во-первых, главная задача состояла в подготовке рабочих к восстанию, снабжении их оружием и агитацией среди солдат, хотя бы с помощью рукописных листовок, учитывая разгром типографии. Во-вторых, совершить переворот – дело нелегкое. И здесь нужны не только смелость, но и хитрость, можно сказать, коварство. А в этом деле, как известно, без женщины не обойтись. В подготовке восстания Слава отвел Татьяне решающую роль. С помощью сильнодействующего снотворного можно было обезвредить любого врага, причем тихо и бесшумно, а остальное Слава брал на себя. Но ему нужны были сообщники не только среди солдат, но и среди офицеров. Не зря говорят: «Один в поле не воин». К сроку восстания Слава надеялся склонить на свою сторону нескольких офицеров из круга своих знакомых. Это было не так уж сложно. С каждым днем дела на фронте ухудшались, за последний месяц потерпели поражение и были почти полностью рассеяны основные ударные силы деникинских войск – конные корпуса. Среди офицеров росло недовольство.

х х х

Прошло время. Срок восстания приближался. Хотя конкретная дата еще не была назначена.

Татьяна, проходя мимо отеля «Пале-Рояль», вся погруженная в мысли о своей роли в предстоящем перевороте, не заметила стоявшего на ее пути офицера и столкнулась с ним. Она уткнулась носом прямо в его плечо, резкий запах английского одеколона ударил ей в голову. Офицер посмотрел в ее сторону. Таня подняла голову, чтобы принести свои извинения, но все слова так и замерли на ее устах. Она застыла, словно статуя, сердце замерло, ноги подкашивались. Татьяна не могла поверить своим глазам. Перед ней стоял Алексей. Ее законный муж, которого все похоронили, но он всегда жил в ее сердце. Это был он! Не призрак, не тень, а живой Алексей. К нему можно было прикоснуться, прижаться к его сердцу и ощутить родное дыхание на своей груди. Он жив… жив! Он дышит, Таня хотела услышать биение его сердца, чтобы поверить, что он живой. Офицер молча стоял, пристально всматриваясь в ее лицо.

Что-то до боли знакомое узнал он в глазах этой молодой женщины в военной форме. Но сразу узнать в случайной прохожей свою милую Татьяну не смог. Слишком уж большие метаморфозы произошли в ее внешности за время их разлуки, но если бы он заглянул в ее душу, то узнал бы тотчас. Она оставалась такой же, как и в момент их расставания на вокзале в Петрограде. Сколько воды утекло с тех пор! Алексей уже не был тем наивным юнцом, ушедшим в семнадцатом защищать свое Отечество. Жизнь заметно потрепала не только его тело, но и душу, закалила в боях и суровых испытаниях. И оставила, как памятку, глубокий рубец не только на правой щеке, но и на сердце. Виски покрасила в белый цвет. Сначала плен, потом побег, затем мытарства по Дону с извечными колебаниями. То он на стороне казаков, то в рядах Красной Армии. Словно чаши весов, колебались его взгляды и убеждения, он пытался найти гармонию и равновесие со своей совестью, полученным воспитанием. Увлекшись вначале идеей свободы и всеобщего равенства, братства народов вступил в ряды Красной Армии, но, сорвав личину с большевистской теории и увидев эту теорию на практике, немедля перешел на сторону казаков, на сторону истинной свободы. Сколько раз над его головой пролетали со свистом пули красноармейцев и сверкали шашки казаков. Все прошел. Все выдержал. И только благодаря Татьяне. Думал ли он о ней? Всегда, каждый миг и в окопах, засыпая на мокрой холодной земле в надежде увидеть ее во сне, и на привале у костра в Донской степи, и даже в объятиях дородных казачек. Ибо истинная измена – это не измена телом, а измена душой. Рвался к жене домой через Дон да так и застрял на нем. Уберег его Бог для встречи с той, которую любил и помнил. Вот она стоит перед ним с тем же блеском в глазах, с той же любовью в них. И разлуки как не бывало. Наконец-то он нашел ее, свою Татьяну, свою любовь, свою жизнь!

– Леша! – глухой крик вырвался из груди Тани, и она бросилась ему на шею, теряя сознание от избытка чувств. Ее впечатлительная натура не могла вынести такого потрясения.

х х х

Татьяна пришла в себя в одном из уютных номеров отеля «Пале-Рояль». Вначале ей показалось, что она видела чудесный сон, в котором к ней пришла ее любовь. Но это был не сон, а реальность. Алексей только что переступил порог своего номера с драгоценной ношей на руках. Этой ношей была Татьяна. Как только Таня открыла глаза, Алексей бережно опустил ее, чтобы сильнее прижать к своей груди.

– Родная моя, милая Танечка. Я виноват перед тобой. Я был в плену, потом бежал на Дон, хотел…

– Не надо. Ничего не говори сейчас, – оборвала его на полуслове Татьяна – Ты рядом – и это главное. Ты мой, снова мой, как и прежде, и не было разлуки. Я могу смотреть в твои глаза, прикоснуться к губам, – она осторожно провела рукой по его израненной щеке и бережно припала к ней губами. Губы Алексея нашли ее губы, и они слились в долгом страстном поцелуе. Ибо не только их души, но и тела соскучились друг по другу. Любимая была так близка, что Алексей еле-еле сдерживал себя, свое желание.

– Леша, мне кажется, мы расстались только вчера. Я так отчетливо помню вокзал, перрон, все, что говорила тебе на прощание. А ты помнишь? Помнишь мои слова? Ты сохранил меня, как я просила? – улыбнувшись, спросила она.

–Да, любимая. Я всегда любил тебя и люблю сейчас. Все эти годы ты жила в моем сердце, была неотъемлемой частичкой моей души.

– Сегодня ты воскрес для меня. Ведь я получила на тебя похоронку. Все думали, что ты погиб. Только я, как безумная, верила, что мы все-таки встретимся с тобой рано или поздно. Вот мы и встретились, чтобы больше не расставаться. Я счастлива сейчас, благодарю и Бога и судьбу за эти мгновения. Я могла не встретить тебя и продолжать жить в одиночестве, медленно умирая от неизлечимой тоски по тебе, моля Бога о спасении твоей души. Но ты живой, Леша, живой! Какое это счастье, блаженство! – смеясь и плача, Таня гладила его волосы, плечи, словно не верила своим глазам.

– Миленький мой, родной. Ты снова со мной. Мы нашли друг друга, – как молитву, повторяла она.

– Случайная встреча. Только раз бывает в жизни встреча, у нас с тобой это произошло дважды. Судьба разлучила нас и вновь свела. Так будем же благодарны ей, – сказал Алексей, еще сильнее прижав к себе жену. Она положила голову ему на грудь и заплакала навзрыд.

– Я должна многое рассказать о себе, – сквозь слезы говорила Таня. – Но не сейчас. Не хочу омрачать эти счастливые минуты рассказом о проведенных вдали от тебя годах. Завтра или как-нибудь в другой раз мы расскажем друг другу о себе. Только не сейчас. Я твоя жена и хочу быть с тобой.

И он покорился ей, ее воле. Не стал задавать лишних вопросов. Хотя никак не мог понять, что заставило ее надеть военную форму, где сейчас его бабушка, тетя Вера, почему Таня не живет в их доме на Левашовской, в конце концов, где ее дом, мать, дядя Левко с семьей. У него была тысяча вопросов к ней, но он не задал ни одного, чтобы не испортить сиюминутной радости, так как понимал, что за эти тревожные суровые годы могло произойти что угодно.

– И ты будешь со мной, любимая. Моя единственная, чью фотографию я носил в кармане своей гимнастерки рядом с сердцем. Ты спасла мою жизнь. Твоя фотография, твой образ. Твой медальон уберег меня от вражеской пули еще в семнадцатом. Ты – мой ангел-хранитель, моя путеводная звезда, мой компас, не дающий заблудиться на тернистом жизненном пути, моя надежда, которая всегда согревала меня, даже тогда, когда переплывал тронутый льдом Дон. Я люблю тебя, – Алексей со всей силой страсти поцеловал ее.

…

Лунный свет освещал лица влюбленных. Это была их ночь. Ночь любви и блаженства. В эти минуты они забыли обо всем. О своем долге перед Родиной, о тех трудностях и несчастьях, что им пришлось пережить вдали друг от друга, о том, что идет война, льется кровь, арестовывают сотни инакомыслящих, борцов за свободу, затем пытают и мучают их до полусмерти; расстреливают без суда и следствия только за то, что человек не желает быть рабом и хочет сохранить свое достоинство. Не думали они и о новых испытаниях, которые ждут их впереди. Их увлекла, заманила в свои сети великая сила, имя которой любовь.

х х х

Таня проснулась рано утром и лежала в постели, не шелохнувшись, чтобы не разбудить мужа. Она услышала звук подъезжающего автомобиля, шаги постояльцев за дверью и, словно очнувшись от долгого забытья, вернулась в реальный мир, вспомнила, что ее ждет в штабе работа, что она не свободна и не имеет права самовольно распоряжаться своей судьбой. Татьяна встала с постели, быстро оделась, привела себя в порядок, нашла на столе клочок бумаги и дрожащей рукой написала: «Милый, люблю тебя, как никогда. Не ищи меня, я найду тебя сама. До встречи. Твоя Татьяна». Она оставила записку на столе, подошла к кровати, на которой безмятежно спал ее любимый, он слегка похрапывал и улыбался во сне. Таня стояла и долго с любовью и нежностью смотрела на него, стараясь запомнить каждую клеточку его тела. Неизвестно, встретятся ли они еще. Она надеялась увидеть его за день до переворота, предупредить обо всем. Но всякое бывает в жизни. Как говорят: человек предполагает, а Бог располагает. Татьяна так и рвалась поцеловать Алексея, но удержа­лась. Бог милостив и еще предоставит такую возможность.

Не чувствуя земли под ногами, Таня спустилась по ступенькам отеля. Она бежала не от мужа, а от самой себя. Она боялась изменить своему делу, остаться в объятиях любимого и забыть о своем долге перед товарищами, перед Славой, который давно уже стал ей дорог. Татьяна бежала в утренних сумерках по улицам Киева в штаб, не замечая лиц случайных прохожих, счастливая и несчастная одновременно. Счастливая, так как знала, что Алексей не в сырой земле, и несчастная, от того, что они вновь обречены на разлуку, но теперь по ее вине. Она не знала, сможет ли Алексей понять ее, простить, когда ему станет все известно о ней. И не хотела сейчас об этом думать. «Лучше об этом подумать потом», – отгоняла она от себя мрачные и нелепые мысли. Что он подумает о ней, проснувшись в холодной постели?

Автомобильный гудок отвлек Таню от ее мыслей. Она обернулась и увидела в двух шагах от себя лицо Полонского, высунувшееся из кабины машины. Он был за рулем и сразу сбавил ход.

– Здравствуйте, мадемуазель Ксения. Я вижу, вы опаздываете. Садитесь, подвезу вас к штабу.

– Спасибо за заботу. Как-нибудь доберусь сама, – ехидно ответила Таня. Она не выносила этого типа. Один его вид вызывал у нее отвращение. Татьяна ускорила шаг, дабы избежать продолжения разговора. Но Полонский не сдавался и, поравнявшись с ней, спросил:

– А вас не удивляет, мадемуазель, что я знаю, где вы работаете?

Таня испугалась, она действительно даже не задумалась об этом. События этой ночи выбили ее из колеи. Она молчала.

– Не будьте букой. Посмотрите на меня, подарите улыбку. Ведь я знаю о вас все. Вы в моей власти.

Девушка с удивлением посмотрела на него. Что он может знать? «Хотя, – она вдруг вспомнила, что видела его с Земляковым. – Неужели тот меня узнал и обо всем рассказал? Хотя, нет. Это просто чушь! Разве я похожа на рыжую дурнушку с веснушками на лице  и бородавкой на носу, – тут же успокоила она себя. – Главное, держать себя гордо и с достоинством, не показывать своей слабости, а, тем более, страха», – мысленно дала себе установку Татьяна. Но блеск ее глаз, усталый вид говорил Полонскому о многом.

– Да, я вижу вы провели бурную ночь в объятиях очередного любовника! Назовите имя этого счастливца! Подполковник или молодой поручик, с которым вы встречаетесь по углам. И не надо смущаться, не такая уж вы наивная и невинная, какою кажетесь с первого взгляда, – злобно усмехаясь, говорил Полонский.

Таня вздрогнула. Значит, об их встречах все известно. Скрывать не имеет смысла.

– Как вы смеете разговаривать со мной в подобном тоне, я вам не кокотка из ближайшего шантана. Если вам не с кем проводить ночь, так загляните туда. Думаю, за определенную плату там от вас не откажутся. А я девушка честная и не понимаю ваших намеков.

– Я не буду вам ничего объяснять. У меня попросту нет такого желания. Скажу одно: выбирайте – или вы согласитесь быть моей, или же вас арестуют по подозрению в поджоге на вокзале 6 октября сего года. Доказательства у нас имеются. В отличие от моего друга, которого вы узнали в шантане «Аполлон», я уверен на сто процентов, что вы виновны. И сумею это доказать, чего бы мне это не стоило. Тогда за вашу жизнь никто и ломаного гроша не даст. Можете попрощаться тогда не только со свободой, своим женихом или любовником, но и с жизнью. Так что решайте: за вами выбор. Или я забываю об этом грустном эпизоде на вокзале и мы становимся с вами друзьями со всеми вытекающими отсюда последствиями, – эти слова были сказаны им с определенным сарказмом, – или на карту будет поставлена ваша жизнь. Итак, выбирайте. Даю минуту на размышление. – Он остановил машину и посмотрел на часы. – Я засекаю. И ни секунды больше. Слишком долго ждал я этой минуты, мадемуазель.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Какой пожар? Вокзал? Вообще, о чем идет речь? И при чем здесь я? Оставьте меня в покое. Я  не желаю больше с вами говорить, –Татьяна ускорила шаг и собиралась повернуть за угол. В один миг Полонский выскочил из машины и преградил ей путь, он взял ее за руку и тихо сказал, чтобы не привлекать внимания прохожих, которые и так оглядывались в их сторону:

– Как я понял, вы сделали свой выбор. Ну что ж, это ваше право. Не буду больше ни о чем вас просить, а тем более, умолять. Я тоже горд и ценю свое достоинство. Как жаль, что вы упорно не желаете быть моей, Ксения. Так вот, я обещаю вам, с этой минуты вы не расстанетесь со мной до самой вашей смерти. Мой девиз: если не мне, то никому. Так что забудьте о своем женихе. Теперь я буду составлять вам общество, пока вы не закроете своих прелестных глаз. А они у вас прекрасны. Земляков не дурак! Хотите вы того или нет, но вам придется проехать со мной. Пройдите к машине.

– Но штаб, я должна, – пыталась возразить Татьяна.

– Никаких «но». Я обо всем их предупрежу, – грубо оборвал ее на полуслове Полонский. – Вы задержаны до выяснения обстоятельств. Документы при себе? – официальным тоном спросил он.

– Нет. Хотя, да, – сбивчиво ответила девушка. Она старалась успокоиться, но вопреки своей воле и здравому смыслу, продолжала нервничать.

Полонский чувствовал ее дрожащую руку и понял, что не ошибся. Птичка попалась, и он приложит все усилия, чтобы дверцы клетки захлопнулись за ней навсегда. И если уж откроются, то лишь для перехода в иной мир.

х х х

Татьяна, одетая в пальто, сидела в кабинете Полонского и сдержанно отвечала на его вопросы. Тот сидел в офицерском френче напротив и пристально изучал каждое ее движение, интонацию, взгляд. Таня крепко вцепилась руками в свою сумочку, чтобы не выдать волнения. В большом просторном кабинете с белыми голыми стенами, кроме письменного стола у стены, который разделял Полонского и Татьяну, и двух кожаных кресел, на которых они сидели, не было больше никакой мебели. Налево от стола была еще одна дверь, обитая толстым войлоком. Двери кабинета были открыты и вели в коридор, по которому время от времени надзиратели волочили по полу истерзанных арестованных. Полонский специально посадил ее напротив открытых дверей так, чтобы каждый стон узников напоминал ей о той участи, которая ожидает ее в случае неповиновения деникинскому режиму. Таня вздрагивала при каждом их стоне, но вовсе не собиралась ни в чем признаваться, а тем более, выдавать товарищей. Она не теряла надежду выйти сухой из воды. В конце концов, у них нет никаких доказательств. На чем основаны обвинения? На нелепом предположении Землякова. Полонский дважды звонил ему за время допроса, но его не было на месте.

Вот уже битый час Татьяна сидела в этом проклятом кабинете с ненавистным ей человеком, который пытался проникнуть в ее душу, выведать самые сокровенные тайны.

– Итак, я еще раз вас спрашиваю, мадемуазель Ксения Алексеева, что вы делали утром 6 октября 1919 года? Только не спеша и как можно подробнее, – этот вопрос Полонский задавал ей третий раз за время допроса.

– Я не помню. Это было давно. Почти два месяца назад. Скорее всего, дома или гуляла по городу. Дневника не веду, так что точно сказать не могу.

– Но все же вспомните. Только что вы продемонстрировали, что у вас отличная память. Очень подробно и в деталях рассказали мне несколько эпизодов из вашего детства и отрочества в Петербурге. Советую вспомнить, – настаивал Полонский.

– У меня, честно, плохая память на текущие события. Например, неделю назад я вечером поставила чайник на огонь и совсем забыла о нем, увлекшись другими делами. И вспомнила о нем только спустя два часа. За это время он стал чернее ночи, и мне пришлось на следующий день три часа чистить его пеплом.

– А может быть, вы пошли утром на вокзал, оставили взрывчатку в одном из вагонов, ушли и забыли об этом? – с улыбкой спросил Полонский.

– Извините, такие вещи не забывают, – улыбаясь, ответила Таня. Непринужденная беседа с Полонским немного успокоила ее, и она стала давать отпор.

– Вы продолжаете утверждать, что никогда в жизни не встречали подпоручика Немова Никиту Борисовича.

– Да.

– Хорошо, в каких отношениях вы с подполковником Михайловым Владимиром Ивановичем?

– Он мой друг. Даже больше, чем друг, скорее, как отец.

–Вы замужем или у вас есть жених?

– Я встречаюсь с поручиком, – Татьяна назвала фамилию, имя, отчество Славы. – После победы над большевиками мы собираемся пожениться.

– Да, милочка, вам еще долго придется ждать. К несчастью, положение на фронте не столь благоприятно. Красное отродье перешло в наступление на южном и юго-восточном фронте. Но мы отвлеклись. Значит, вы утверждаете, что никогда не состояли в браке и отрицаете любовную связь с поручиком. Он назвал фамилию Славы. Я правильно понял?

– Совершенно верно.

– А если у меня появятся доказательства, что вы давно уже замужняя женщина и скрываетесь под чужой фамилией? Что вы тогда скажете? – Полонский говорил эти слова чисто наобум, чтобы проверить ее реакцию.

Сердце у Тани упало, она не ожидала такой проницательности от Полонского. Но Татьяна умела владеть собой и спокойно ответила:

– Я честная девушка, какой смысл мне вас обманывать?

– А если мы проверим вашу честь с помощью врача?

Внутри у Тани все похолодело.

– Как вам будет угодно, пожалуйста, – невинным голосом ответила она, смотря ему прямо в глаза.

– Хорошо, поверим вам на слово, – Полонский довольно ухмыльнулся. Улыбка мартовского кота не сходила с его лица. Спокойный тон девушки заставил поверить его в ее девственность. От одной только мысли, что перед ним сидит девственница, Полонский еще больше взволновался, его желание усилилось в несколько раз. Он и так еле-еле сдерживал себя, чтобы не наброситься на девушку и не овладеть ее телом прямо здесь, на холодном полу. Настолько Татьяна пробуждала в нем природу.

– У меня нет к вам более вопросов. Но начальник контрразведки лично изъявил желание познакомиться с вами. Вам придется еще некоторое время провести в моей компании, поскольку его высокоблагородие еще не приехали.

– Но мне надо идти домой. Я устала. У меня много работы в штабе.

–Увы, порядок есть порядок. Я выполняю приказы своего начальства.

На несколько минут в кабинете воцарилась тишина. Таня молча рассматривала потолок и белые голые стены, а Полонский не без удовольствия наблюдал за ней.

– Мне жарко здесь, – первой нарушила молчание Татьяна.

– Пожалуйста, можете раздеться, мадемуазель.

– Спасибо, я не собираюсь здесь надолго оставаться. Когда же ваш начальник вызовет меня? Я не люблю ждать, ожидание утомляет меня.

– Я позвоню ему еще раз.

Игорь Николаевич снял трубку телефона и набрал номер. На этот раз он получил положительный ответ. Полонский подал ей лежавшие на столе бумагу и ручку со словами:

– А теперь, мадемуазель Алексеева, оставьте нам свой автограф на память. Вот протокол вашего допроса. Через несколько минут вы будете в кабинете у начальника контрразведки.

х х х

Татьяна с Полонским поднялись по темной лестнице, подозреваемая шла впереди, офицер – сзади, словами указывая ей дорогу. Они прошли немного по тусклому коридору, и вот дверь кабинета начальника резко отворилась. Яркий свет ослепил ей глаза. Она застыла в нерешительности на пороге, но Полонский подтолкнул ее вперед, закрыл за ее спиной дверь и ушел. Таня мельком оглядела интерьер кабинета и, как подкошенная упала в одно из кресел, стоявших в ряд вдоль стены. Напротив двери у стены стояли два больших шкафа. Письменный стол, весь заваленный бумагами и папками, за которым сидел начальник контрразведки, стоял у окна с толстыми решетками. Начальник был тучный мужчина лет пятидесяти с грубыми чертами лица. Подперев рукой щеку и продолжая курить сигару он холодно официально обратился к Татьяне:

– Я знаю, вы уже устали от неоднократных ответов на вопросы относительно событий 6 октября 1919 года. И все же желаю услышать ответ из ваших уст на следующий вопрос: Что вы делали в течение всего дня 6 октября 1919 года? Начиная с утра и заканчивая вечерним туалетом.

Он молча, прищурив глаза, слушал ее рассказ. Она говорила четко, лаконично, без каких-либо эмоций, в отличие от манеры разговора с Полонским, но по-прежнему сжимала в руках сумочку. Клубы дыма летели прямо ей в лицо, но Таня не замечала их, ее нервы в этот момент были напряжены до предела. На ее лице не осталось и тени улыбки.

– Достаточно, – прервал ее начальник. – Предположим, я вам верю. Но в целях безопасности вынужден отстранить вас от работы в штабе генерала Бредова. И вообще, с этого дня вы лишаетесь права работы, касающейся военной сферы, и не имеете права покидать пределы города. А пока идите, мадемуазель, вы свободны. Татьяна молча поднялась с кресла, но дойдя до двери, обернулась и тихо сказала: «До свидания».

По иронии судьбы сила привычки победила силу страха. Вместо «прощайте», она произнесла роковое «до свидания».

Захлопнув за собой дверь, Татьяна облегченно вздохнула. Пронесло. Она вырвалась из цепких рук контрразведки, правда, придется немедленно обо всем сообщить Славе. С этой минуты она уже ничем не сможет помочь в подготовке переворота. Эта мысль огорчила ее. Когда Таня спускалась по темной лестнице здания, она вдруг совсем неожиданно для себя увидела удаляющийся по пустынному коридору силуэт человека. Алексей! Это он! Сомнений быть не может! Его шаги она узнала бы за сотни миль. Таня не верила своим глазам. «Не может быть, чтобы он здесь работал. Он зашел сюда по ошибке», – убеждала она себя. Но жестокая правда обжигала ее. Татьяна представила как Алексей, ее единственная любовь, пытает арестованных, и ее бросило в дрожь. Она бежала вниз по лестнице, не замечая ступенек, все время повторяя: «Нет! Нет! Он не может быть чудовищем! Руки, которые ласкали мое тело, не могут принадлежать палачу. Нет! Не верю!»

х х х

– Ваше высокоблагородие, как вы могли отпустить ее? Она же лжет самым откровенным образом. Эта смазливая девчонка нанесла значительный урон нашей армии и должна понести суровое наказание, – возмущался Полонский в кабинете начальника. Игорь Николаевич не мог смириться, что Татьяну отпустили. Такой ход событий вовсе не устраивал его. Он не мог получить любовь Ксении, потому всей душой жаждал мести. Глаза его пылали гневом, он через силу сдерживал себя, чтобы не нагрубить начальству.

– Успокойтесь, поручик. Я не дурак и видел, как она бессовестно, глядя мне в глаза, несла всякую чушь. Она лжет. Я выпустил ее чтобы она навела нас на след.

– Мышка попадет в мышеловку! – радостно подхватил мысль Полонский.

– Я уверен, она действовала не одна и не с двумя или тремя помощниками. За ней стоит организация. И наша цель – раскрыть ее.

– И тогда она ответит перед военно-полевым судом. Мадемуазель Ксения Алексеева, вам еще недолго оставаться на свободе и сводить с ума молодых офицеров, – почти шепотом говорил Полонский.

– Кстати, поручик, я больше чем уверен, что это ее вымышленное имя. Хотя к ее паспорту у меня нет никаких замечаний. Что ж, поживем – увидим. Наши люди уже следят за ней, – начальник контрразведки задумался на минуту, затем добавил. – Да милое, очаровательное создание, но какой урон! Она, словно маленькая мышка, которая переточила огромный склад с продовольственными запасами.

Он внимательно посмотрел на Полонского, словно видел его в первый раз, и, прищурив глаза, продолжал:

– А знаете, Полонский, я ведь не слепой и хорошо вижу вашу личную заинтересованность в этом деле. Чем же она вас так привлекла? Изящной фигурой, легкой походкой или бездонными голубыми глазами? – последние слова он произнес игривым тоном. – Советую забыть о ней раз и навсегда. И как можно скорее. Иначе я отстраню вас от дела и передам его Алексею Орлову. В нашей работе сантименты ни к чему. Вы меня поняли, поручик?! – строго спросил начальник.

– Да, ваше высокоблагородие.

В это время в коридоре послышался шум, который заметно приближался. Дверь в кабинет распахнулась, на пороге появился подполковник Михайлов, дежурный пытался остановить его, но тот брезгливо отмахнулся от него:

– Прочь с дороги, холуй! – громким голосом обратился к начальнику. – Я возмущен и требую справедливости! Как вы посмели в чем-то обвинить этого чистого ангела, врожденную добродетель!

Подполковник размахивал руками, весь кипел от гнева и напоминал кратер вулкана, из которого начала извергаться лава.

Начальник молча выслушал обвинения в свой адрес, затем спокойно ответил:

– Для начала присядьте, подполковник. Мы сейчас с поручиком Полонским попытаемся вам все объяснить. Только вы должны дать слово офицера, что о содержании нашего разговора никто не узнает. Василий, принеси воды, – приказал начальник дежурному, тот поспешно удалился.

Подполковник как-то сразу обмяк, молча сел на стул и приготовился слушать. Он начал понимать, что дело серьезное.

х х х

На следующий день около четырех часов вечера состоялась встреча Татьяны со Славой. Она не могла дождаться этого свидания. Всю ночь не сомкнула глаз. Она тысячу раз представляла себе выражение его лица, когда сообщит ему столь печальное известие. Из-за нее придется перенести на неопределенное время дату восстания. Чувство вины не покидало Таню с тех пор, как она вышла из кабинета начальника контрразведки. Она считала себя во всем виновной, проклинала свою неосторожность.

И вот встреча состоялась. Они идут вместе по освещенным улицам Киева. Шикарно одетая дама под руку с молодым галантным офицером. Любо-дорого посмотреть. Никто из прохожих не смог бы предположить, какие узы в действительности связывают эту прекрас­ную пару. С Банковской они завернули левее, на Институтскую, затем еще левее – на Крещатик. Совсем немного им оставалось пройти до цветочного магазина на углу Крещатика и Фундуклеевской – новой явки. Там они должны были встретиться со связным от Арсения. Таня уже успела обо всем рассказать Славе, и теперь между ними повисло напряженное молчание. Слава болезненно обдумывал произошедшее. Тревога за жизнь девушки смешивалась с очередной неудачей в подготовке восстания. Мозг его лихорадочно работал. Сегодня или никогда он должен признаться в своих чувствах Зіронькє. Слава чувствовал, что другого подходящего момента уже не будет. Пришла пора действий. Он не заметил, как они подошли к дверям магазина с вывеской  «Камелия». Слава открыл дверь магазина, пропустил вперед даму своего сердца. Он был взволнован. Никогда в жизни так не боялся, как сейчас. Боже! Как трудно признаться в своих чувствах, особенно, когда они так сильны, что немеет язык при попытке излить свою душу любимой. Он, всегда сильный и телом и духом, смелый в борьбе с врагом, вдруг стал слабым и беспомощным. Слава прятал свой взгляд от нее, боясь столкнуться с ее бездонными глазами и утонуть в их синеве.

Дружелюбное приветствие продавца-связного заставило Славу вспомнить о долге и обязанностях. Пока он с большой щепетильностью выбирал алые розы для своей любимой, он успел перекинуться несколькими очень важными фразами с добродушным стариком – продавцом. Восстание переносилось на неопределенный срок. Татьяна в это время любовалась цветами. Благоухание роз, аромат гвоздик закружили ей голову, навеяли воспоминания. Она вспомнила, как впервые Алексей подарил ей корзину алых роз. Это было так давно! В далеком шестнадцатом, когда она была наивной беззаботной девчонкой, мечтавшей о счастье и искренне верившей, что оно близко. Тогда рядом с ней был ее любимый и они вскоре должны были соединить свою судьбу навеки. Ах, как все цвело тогда в ее жизни, как пело ее сердце от радости. А потом, что было потом?!

Страшно вспомнить. Тот проклятый день в Петрограде, забравший у нее еще не родившееся дитя! Этого она не забудет никогда. А похоронка! Татьяна удивлялась, почему не наложила на себя руки, когда узнала о смерти Алексея. Наверно, чувствовала, что он жив. Это точно. Но он уже не тот, не тот прежний Алексей, ее Алексей, с которым она рассталась на вокзале в Петрограде. Нет, он уже другой. Годы разлуки изменили его. Это она поняла не сразу, не тогда, когда столкнулась с ним у дверей «Пале-Рояля», не тогда, когда предавалась любви в дешевом номере отеля. Она поняла это тогда, когда увидела его спину в коридоре контрразведки. Нет! Ее Алексей не мог там работать. Неужели он стал чужим для нее и она никогда не поймет, что побудило или заставило его работать в столь гнусном месте. Нежный, смешивающийся с трепетом голос Славы отвлек Таню от ее мыслей. Она обернулась. Слава держал в руках небольшой букет из алых роз. Его руки слегка дрожали, было заметно, что он нервничает.

– Это вам, моя Зіронька, – смущенно произнес Слава, избегая ее взгляда. – Я люблю вас с первой нашей встречи, не зная вашего прошлого и не задумываясь о будущем. Я люблю, не зная вашего имени, – последние слова он говорил более уверенно, пытаясь найти ее глаза. Но теперь она избегала его взгляда. Татьяна хотела признаться ему, что замужем, что любит другого человека, но в то же время очень ценит его дружбу, его чувства и всегда будет для него самым верным и надежным другом и только другом. Но не успела. Судьба распорядилась иначе. В этот момент у двери прозвенел колокольчик, Таня обернулась. В магазин вошел Полонский, за его спиной выросло еще двое громил с тупыми лицами. Татьяна так и замерла на месте. «Все кончено», – сказала она себе. Полонский метнул злобный взгляд на нее и, нагло улыбаясь, подошел к ним.

– Ваша песенка спета, господа. Finita la comedia, – самодовольно осклабился Полонский, подошел вплотную к Татьяне, вырвал букет из ее рук, бросил его на пол и с невыразимой злобой начал топтать грязными сапогами беззащитные цветы.

– Вот так я растопчу каждого из вас. Вот так! – кричал он от распиравшей его злости. На Славу он смотрел с ненавистью и презрением. Тот, ничего не понимая, бросился на защиту своей любимой, хотел схватить Полонского за горло, но двое тут же набросились на него сзади и заломили ему руки за спину. Слава отбросил их одним махом в разные стороны, но силы были неравны, в магазин подоспело подкрепление. Татьяна ощутила на своих руках холод стальных наручников. Какие-то незнакомые ей люди подхватили ее под руки и почти что вынесли из магазина в полуобморочном состоянии. Дверцы клетки захлопнулись за ней и теперь уже навсегда.

х х х

Вот и снова знакомые ей белые стены кабинета, ненавистная физиономия Полонского с ядовитой улыбкой на губах. Только теперь Татьяна понимала, что просто так отсюда ей не выйти. Она по-прежнему продолжала отрицать свою причастность к событиям 6 октября.

– Вы ничего не хотите добавить? – спросил Полонский, начиная терять терпение.

– Нет! Мне нечего сказать. Все, что я знала, уже сообщила вчера вам и вашему начальнику. Я не понимаю, на каком основании вы меня задержали снова.

– О! Об этом вам еще успеет рассказать ваш дружок. А пока мы разберемся с вами. Мне надоело играть в кошки-мышки. Мы не дети! Все! Баста! Пора ставить точки над і, – кричал Полонский. – Эй, Василий, пригласи сюда Землякова.

Двери, обитые войлоком, распахнулись, и Татьяна увидела немолодого, сутулого мордоворота с выпученными, как у жабы, глазами и широкими скулами. Она не знала, какую должность здесь занимает этот человек, но ничего, кроме отвращения, он у нее не вызывал. Это был старший надзиратель Костоломов. Фамилия его, как никогда, соответствовала профессии. Не зря говорят: «Бог шельму метит». Скольких он пытал на своем веку – не перечесть, скольких замучил до смерти! Даже офицеры контрразведки иногда удивлялись, откуда в нем столько ненависти. Арестованным, попавшим в его руки, редко удавалось остаться в живых. И те единицы, которые все же чудом спаслись, дали ему грозное прозвище Люцифер.

– Слушаюсь, ваше благородие, – Костоломов приложил руку к козырьку, щелкнул каблуками и направился к двери.

Услышав фамилию Землякова, Татьяна поняла, что это – конец. С замершим сердцем ждала она появления человека, который принесет ей смерть. Да, Таня отдавала себе отчет, какое наказание ее ждет. И внутренне подготовила себя с достоинством встретить смерть. Нет, она не будет плакать и унижаться, просить пощады – это не в ее правилах. В игре, которой она играла, на карту была поставлена ее жизнь. Татьяна проиграла, но сдаваться не собиралась.

Костоломов ввел Землякова. Тот почти не изменился, только лицо немного осунулось и лихорадочно блестели глаза. Сразу было видно, что он нервничает. Земляков замешкался на пороге, тревожно осматривая глазами кабинет. Глаза Землякова и Татьяны встретились, не выдержав его долгого пронзительного взгляда, Таня опустила глаза. Эту сцену Полонский не оставил без внимания.

– Проходи, мой друг. Ах, да, совсем забыл, Василий, живо стул для господина поручика.

– Слушаюсь, – Костоломов вышел из кабинета

– А пока, Михаил Семенович, позволь тебя познакомить с мадемуазель Ксенией Ивановной Алексеевой или ты уже с ней знаком?

Земляков немного прошел вперед и застыл в ожидании, не решаясь подойти к Тане. Он узнал ее еще на пороге, но боялся признаться в этом Полонскому, понимая, что его слова будут равносильны приговору. Татьяна еще тогда, на вокзале, привлекла его своей простотой и непринужденностью, он понимал, что перед ним необычайная женщина. Кроткая овечка, которая в любую минуту могла превратиться в разъяренную львицу.

Земляков продолжал молча стоять. Полонский не выдержал и повышенным тоном спросил:

– Мне это все надоело! Забудь, что ты – мой друг. Я спрашиваю тебя как следователь свидетеля: видел ли ты эту даму на перроне вокзала утром 6 октября? Отвечай же: да или нет! Или ты хочешь, чтобы я арестовал тебя за сокрытие особо опасной преступницы? Ты же прекрасно понимаешь, что было в ее сумочке!

– Я не могу сказать точно, – запинаясь начал говорить Земляков, его очень удивила перемена в поведении Полонского. Такого тона он не ожидал от него. – У той дамы были веснушки на лице, бородавка на носу и рыжие длинные волосы, хотя глаза очень похожи, ну просто вылитые.

– Ерунда, веснушки, бородавка, рыжие волосы – настоящий камуфляж. Веснушки можно накрасить, бородавку приклеить, на голову одеть парик, но глаза ты правильно подметил. Глаза нельзя изменить. Это единственная константа! Мы можем носить тысячи масок, и лишь глаза выдают нашу суть, – при этом он хитро сощурил свои глаза и развел руками.

Костоломов принес стул, поставил его рядом со стулом Полонского и вышел. Земляков, как подкошенный, сел на стул, вытирая платком холодный пот на лбу. Он чувствовал себя подлецом, трусом, предателем и в то же время понимал, что это дело нельзя оставить безнаказанным. Эта девушка не одна, за ней стоит группа людей и, если их не разоблачить, то события 6 октября могут повториться еще не раз. Он взял себя в руки. Нет, жалость и сострадание к ближнему, тем более, к такой утонченной и благородной девушке, не должны победить голос здравого смысла.

Полонский сел на свое место и попросил Татьяну встать и, медленно прохаживаясь вдоль стены туда и обратно, снова повторить свое сочинение на тему: «Что она делала утром 6 октября». Таня подчинилась его приказу, она напоминала ученицу, которая добросовестно подготовила урок и теперь рассказывает его перед всем классом у доски учителю. Только на этот раз учителей было двое.

– Хватит! Резко прервал ее рассказ Земляков. Нервы его не выдержали. – Довольно ломать комедию. Я готов поклясться на Библии, что это она. Походка, рост, фигура, глаза, в конце концов, голос. Я узнал ее голос. Это была она! Она! Из-за нее погибли наши ребята. Будь она проклята тысячу раз! – голос его срывался. Полонский улыбался. Наконец-то он добился того, чего хотел. Медленно, но уверенно он пришел к своей  цели. Игорь Николаевич впервые видел своего друга в таком возбужденном состоянии. Татьяна в растерянности остановилась. Земля поплыла под ее ногами. Но она не решалась сесть на стул, пока Земляков осыпал ее голову проклятьями. Тыча в нее пальцем, Михаил Семенович кричал:

– Это она! Она! Роковая женщина! Появилась и исчезла, оставив за собой огненный след. Саламандра!

– Успокойся, дружище. Не надо. Побереги свои нервы. Они тебе еще пригодятся в борьбе с врагами монархии, – успокаивал его Полонский, хлопая по плечу. – Ты выполнил свой долг, я благодарен тебе, Михаил. А сейчас попрошу тебя оставить нас наедине. Уже поздно. Тебе завтра на службу. А меня с мадемуазель ждут долгая и утомительная беседа.

Он кивнул в сторону Татьяны. Она по-прежнему молча стояла и наблюдала за происходящим. Страх перед провалом прошел. Таня с гордо поднятой головой смотрела на своих мучителей. Земляков послушался друга и покинул кабинет. Полонский и Татьяна остались наедине.

– Вот и все, Ксения Ивановна, вы разоблачены. Садитесь поудобней, как вы уже слышали, нам предстоит долгая беседа. Итак, к какой организации вы принадлежите, в каком году связались с большевиками, кто руководитель организации, имена, явки и т.д. и т.п. В общем, вы поняли? Я слушаю вас внимательно.

Слова Полонского окончательно вывели Татьяну из равновесия. Они были последней каплей, переполнившей чашу ее терпения.

– Да. Это была я на вокзале. Пожар 6 октября – дело моих рук. И я горжусь этим, – с вызовом заявила Таня, глядя ему прямо в глаза, уничтожая его своим взглядом. – Жаль, на вас пули не хватило! А давно пора! Ненавижу всех вас! Подонки, сволочи!

Наконец Татьяна дала волю своим чувствам и высказала то, что давно накипело в ее душе, то, что приходилось постоянно скрывать за маской доброжелательности и почтительности. Ах, как долго ей пришлось лицемерить и пресмыкаться перед врагом. Теперь свет зажжен и занавес опущен, спектакль окончен, она вновь стала сама собой. Полонский не перебивал ее, а только морщился при каждом новом ее слове.

– Я ничего не скажу вам! Ни одного имени, ни явки! Можете убить меня! Я не боюсь! Будьте вы все прокляты!

Таня не выдержала и плюнула в лицо Полонскому. Тот вскочил от ярости со стула, подбежал к ней и ударил со всей силой кулаком наотмашь в челюсть. Все произошло столь мгновенно и неожиданно, что Таня не успела увернуться от удара. Она не чувствовала боли, ярость и злость кипели в ней. Девушка посмотрела на Полонского таким ненавистным взглядом, что если бы глаза могли убивать, Полонский давно бы уже лежал трупом. Он разбил ей губу, теплая кровь стремительно бежала ручьями на белую английскую блузу, насквозь пропитывая ее. Белая блуза стала алой.

Полонский дрожал от злости, вытирая лицо рукой.

– Ты у меня заговоришь, сука! Я научу тебя, как вести себя со старшими, – он замахнулся, но спокойный взгляд Тани остановил его, Полонский опустил руку. Он боялся этого взгляда, давно уже никто на него так не смотрел. Без страха, раболепия и заискивания. Ее взгляд был холодный. Одна сплошная ненависть застыла в ее красивых бездонных глазах. В этот миг, несмотря на усталость и бледность, Татьяна была прекрасна. И Полонский невольно восхищался ее мужеством и самообладанием.

– Я сломаю тебя, сломаю. Ты слышишь, стерва?! – он начал трясти ее за плечи. – Кто руководит организацией? Кто?! Говори, мерзавка проклятая!

Она молчала, не опуская глаз.

– Ладно, на сегодня хватит. Разговор продолжим завтра. Василий!

На его зов, словно из-под земли, вырос Костоломов.

– Отведи ее в камеру. Пусть посидит, обо всем хорошенько подумает. Взвесит все за и против. Добро, теперь ночи длинные. Времени на все хватит. И не забудь покормить. Пусть пока пользуется благами цивилизации. А завтра утром не свежую голову мы с ней поговорим по душам. Как говорят, утро вечера мудренее. Приятных сновидений, мадемуазель Ксения.

Татьяна опять ощутила на своих руках холод стальных наручников. Но мысли ее были далеко отсюда. Теперь она знала, что где-то совсем рядом, может даже в соседнем кабинете сидит Алексей и также допрашивает арестованных, хоть бы и Славу. И ей стало страшно. Страшно за себя, за то, что полюбила такого человека, отдала ему всю свою душу и тело без остатка.

х х х

Теперь ей пришлось познакомиться не только с кабинетами, но и темной, тесной одиночной камерой, с грубым столом и прогнившим топчаном. Это первое, что ей бросилось в глаза, когда она попала сюда. Когда глаза привыкли к темноте, Таня без особого напряжения рассмотрела свое новое жилище. Кто знает, может быть, последнее пристанище в ее жизни. Это была камера шириной в полтора и длиной в три аршина, с холодными стенами, покрытыми липкой плесенью и с цементным полом. Грязи на нем было на полтора вершка. Крохотное окошко без стекла, забитое фанерой. Так что надежды увидеть утром хоть кусочек неба, пусть даже хмурого и усеянного тучами, у Татьяны не оставалось. Она так и стояла у двери своей камеры в наброшенном на плечи пальто, не решаясь подойти к топчану. Тот стоял справа от двери, прямо у холодной стены. Таня брезгливо поморщилась, представив, что сейчас ее юбка будет вымазана в грязи. Но у нее не оставалось иного выхода. Не стоять же ей всю ночь, как часовому, в собственной камере. Недолго думая, она подняла подол дорогой юбки и осторожно, на цыпочках, добралась до топчана и села, попыталась как можно удобнее расположиться на ночлег. Насколько это вообще возможно в холодной грязной камере. Таня обнаружила застывшую кровь на ногах выше колен. Она невольно вспомнила разъяренную физиономию Полонского в тот момент, когда он ударил ее наотмашь, и осторожно прикоснулась рукой к распухшей губе. Та до сих пор кровоточила, болела и ныла. Татьяна непроизвольно улыбнулась. «Хорошо, хоть зубы целы, – подумала она и опять усмехнулась. – Боже, о чем я думаю? О красоте, передних зубах? Может, меня завтра расстреляют? Где же логика? Или так устроены все женщины? Даже в последние мгновения своей жизни они хотят выглядеть безупречно. Пусть лучше расстреляют, только не трогают тела», – Таня успокаивала себя, хотя отлично знала, что из застенок контрразведки выходят или покойниками или калеками. Здоровой и красивой ей уже не быть, разве что она предаст товарищей. Но на это она не способна. Татьяна понимала, что назови она хоть одно имя и они от нее не отстанут. Будут требовать каждый раз все новые и новые имена, лучше молчать. Ее молчание, пусть даже ценой ее жизни – другого выбора не было, спасет многие жизни. Ненавистный образ Полонского опять всплыл в ее памяти. «Нет, гад, не сломаешь. Зря тешишь себя иллюзией. Можешь резать хоть на кусочки – ничего не услышишь в ответ», – шептала она. Таня вспомнила дядю Левко, последнюю встречу с Фомой, матерью, прощание с братом, страстную ночь с Алексеем в «Пале-Рояле». Все это теперь ей казалось таким далеким и в то же время дорогим. «Ради вас, ради тебя, Фомушка, и тебя, мама я буду молчать. Клянусь своей безумной любовью к Алексею. Да и ради него. Стоит мне только признаться, чья я жена, и его тут же схватят и расстреляют. Нет, этого допустить нельзя. Пусть живет. И неважно, где он работает. Ведь, не смотря ни на что, я люблю его по-прежнему, так же сильно и страстно, как и в день нашей свадьбы, а, может, еще больше», – размышляла она. За годы разлуки она еще сильнее полюбила мужа. Пусть все считали его мертвым, но она всегда жила с надеждой на чудо. И вот чудо произошло. Он жив. Совсем рядом, в одном здании с ней, только стены, холодные стены камеры разделяют их. Он далек и близок. Далек телом, но близок душой. Таня верила, что сейчас Алексей думает о ней, вспоминает их ночь любви и, скорее всего, пытается отыскать ее следы в этом большом шумном городе. Она знала, что он любит ее. Алексей доказал это совсем недавно. И Таня благодарила судьбу за то, что перед таким суровым испытанием она дала ей испить последний глоток счастья. Пусть краток был миг ее счастья, но не забыть его уж никогда! Впервые за свою недолгую замужнюю жизнь Татьяна молила Бога, чтобы помог избежать встречи с мужем. Эта возможная встреча была бы приговором для Алексея. Татьяна была уверена, что он сделает все, чтобы спасти ее и тем погубит себя. Да, он не сможет равнодушно пройти мимо нее, когда ее будет вести конвой по коридору на очередной допрос. Таня просила Бога о скорой и мгновенной смерти. Чем меньше времени она пробудет здесь, тем больше вероятность избежать роковой встречи с Алексеем.

Татьяна перебирала в памяти события минувших дней и не могла понять: почему арестовали Славу. «Это я виновата! Я одна! Из-за меня, моей неосторожности арестовали его, – накручивала она себя. – Но Славу отпустят, обязательно отпустят. О заговоре ничего не известно, иначе Полонский давно бы уже сказал». И тут она услышала глухой стук. Вначале ей показалось, что стучали в дверь. Но потом поняла, что это совсем рядом. Стук повторился. Стучали в стену. «Нет такой толстой стены, через которую нельзя услышать перестукива­ние», – не раз повторял ей Слава. Он вычитал эту фразу в своем любимом романе Мора Йокаи «Сыновья человека с каменным сердцем»[59] и любил повторять, когда Татьяна опасалась, что их организацию раскроют и она останется одна в камере без поддержки товарищей. Тогда Слава успокаивал ее, обнимал за плечи и уверял, что даже в тюрьме не бросит ее одну, а будет пытаться установить связь с помощью тюремного телеграфа, как это делали герои романа братья Ёне и Рихард. Роль телеграфа играли стены. Один стук по стене в соседней камере означает букву «А»; два быстро следующих друг за другом – «Б», три коротких – «В» и так далее. Как хорошо, что она успела выучить азбуку Морзе. Наконец-то ее познания найдут достойное применение. Радость охватила Таню. Она не одна. За этой холодной стеной живая душа! Слава! Он сдержал свое слово и не бросил ее. Теперь они все смогут обсудить.

– Зіронька, это ты? – спрашивали в соседней камере. Сомнений быть больше не могло. Это Слава! Татьяна радовалась, как ребенок, забыв о больной губе, пронизывающем душу холоде.

– Да.

– Я люблю тебя. А ты?

– Да, – не раздумывая ответила она. Разве можно было в такие минуты ответить: нет? А если это их последняя ночь в жизни? И они никогда не увидят рассвет. Разве можно было отнимать у человека последнюю надежду? Пусть это ложь, но эта святая ложь спасет его, поможет выстоять перед лицом смерти, придаст сил. Но разве Татьяна солгала, ответив: «Да»? разве не любила она его, не ценила в нем мужество и благородство, не восхищалась живым умом и богатым воображением. Сколько раз она убеждалась в его доброте и бескорыстии! Он был чужд тщеславия и мелочности. Гордый в меру, но без заносчивости и чувства превосходства над другими. Да, Таня любила его. Только по-другому, не так, как Алексея. Иначе: без страсти, без безумств – тихо и спокойно. Без бурь и волнений. Алексея она любила просто так, не выделяя его достоинств и недостатков, просто не спрашивая ни о чем, не анализируя его поступков. Славой бы она восхищалась, гордилась. Может быть, если бы тогда, в шестнадцатом, Татьяна не повстречала Алексея, если бы он не вошел в ее мысли и душу навсегда и бесповоротно, не завладел всецело ее духом и телом, может, тогда бы она и полюбила Славу со всем пылом и страстью, на которые была способна. Да, она умела любить! Сильные женщины любят лишь раз в жизни. Ее сердце выбрало Алексея, и Татьяна будет верна ему до конца. Нет, ее нельзя было в чем-либо упрекнуть. Ответив «Да» Славе, она никого не предала. Просто Таня выделила в своем сердце крохотное место для Славы. Да, она впустила туда Славу, открыла ту запретную дверь, которая раньше была открыта только для Алеши.

Наконец, Слава получил ответ на вопрос, мучивший его столько долгих дней и ночей. Его чувства разделены. Он любит и любим. А значит, счастлив. Несмотря ни на что. Пусть завтра его расстреляют, а он все равно будет счастлив. Умрет счастливым с ее именем на устах. Но! Он даже не знает имени своей любимой.

– Как Ваше имя?

– Татьяна.

«Татьяна, Таня, Танечка, Танюша», – повторял он. Теперь ему ничего не страшно. Пусть пытают, разорвут тело на части – он выдержит, победит любую боль, повторяя ее имя.

Татьяна и Слава еще долго перестукивались, она рассказала ему о Полонском, его методах работы, просила прощения за свою неосторожность. Но Слава отрицал ее вину. Его еще не вызывали на допрос, и он не мог ни о чем ей рассказать. Иногда их общению мешали лязг соседних дверей в коридоре, стоны и крики несчастных, уводимых на очередные пытки или расстрел. Они были увлечены друг другом и судьбой, которая вела их в бездну.

х х х

Внезапно стук прекратился. И сколько Таня не пыталась возобновить связь, ответа не было. Значит, его увели на допрос. Татьяна потеряла счет времени. В этой темной камере нельзя было отличить ночь от утра. Возбужденная от общения с другом, переживая за его судьбу, она не могла сомкнуть глаз.

«Кто же меня выдал? Кто этот мерзавец?» – ломал себе голову Слава, когда его повели на первый допрос. То, что заговор раскрыт, он знал наверняка. Иначе как объяснить причину его ареста? Неужели из-за Зіроньки? Нет! Хотя, все может быть. Слава был твердо уверен в тех людях, кому доверился. На них можно было положиться, как на самого себя. Хотя, он понимал, что что-то здесь все-таки не так. Кто-то все же предал.

Каково же было его удивление, когда в кабинете Полонского он увидел своего лучшего друга Степана Матвеевича Боброва, штабс-капитана из штаба генерала Бредова. Тот сидел с глубоком кожаном кресле рядом с Полонским и курил сигарету. При виде Славы он встал и пошел к нему навстречу с широкой улыбкой на лице. Слава не мог опомниться от удара. Его друг Степан, тот, кому он столько раз доверял свои мысли и взгляды, оказался гнусным предателем. Бобров, розовощекий, невысокого роста красавчик, с наглым видом протянул Славе руку и насмешливо произнес:

– Ну, здравствуй, друг прекрасный. Вот так сюрприз! Не ожидал тебя здесь встретить, – ироническая улыбка играла на его губах. Слава не выдержал и набросился на своего так называемого друга с кулаками. Конвоиры бросились на защиту, Слава пытался вырваться из рук палачей и в бешенстве кричал:

– Подлец! Подонок!!! Как ты мог?! Я доверял тебе, считал лучшим другом! Мразь! Ты не достоин носить офицерский мундир!

Бобров в это время поднимался с пола, отряхивая свой китель и потирая рукой затылок. Удар действительно был сильный, он  просто сразу свалил его с ног.

– Ну, ничего, дружок! Мы еще с тобой разберемся. Сделаем из тебя шомполами мясо, посыплем солью и оставим на пару часов размышлять. Гляди, вся дурь из головы выйдет. Бобров занял мягкое кресло Полонского.

– Не надо так сразу, Степан Матвеевич. Мы люди мирные. Зря терзать не будем, – подал свой голос Полонский. Он наблюдал за произошедшей сценой в кабинете, оперевшись на подоконник открытого окна. С утра у него болела голова после бессонной ночи, в течение которой ему по несколько раз приходилось допрашивать арестованных большевиков из Красного Креста и радиостанции. Вид у него был усталый, глаза воспаленные. Сцена, свидетелем которой он сейчас стал, немного развеселила его. «Прекрасный удар!» – отметил Полонский про себя. Он втайне радовался, когда его коллега Бобров или, вернее, агент деникинской контрразведки по кличке Бобер (настоящей фамилии его он так и не знал) свалился на пол. В душе Полонский всегда недолюбливал Боброва. Тот был настоящий профессионал, ас своего дела. Полонский завидовал его способностям и успехам. Вот и сейчас главная заслуга в раскрытии готовившегося переворота принадлежит Боброву. А на него, как всегда, свалили грязную работу. Имена руководителей, пароли, явки – всего этого требовало от него начальство. Как будто он сам участвовал в заговоре или клеил проклятые листовки. Игорь Николаевич внимательно изучал физиономию Славы и понимал, что в его руки попал очередной «крепкий орешек» и вряд ли ему удастся расколоть его. Разве что испробовать самые изощренные пытки. И то – поможет ли? Хотя игра стоит свеч. Его обязанность любой ценой, всеми доступными и недоступными средствами извлечь информацию из этой упрямой головы. Полонский продолжал изучать Славу и чем дольше смотрел на него, тем больше осознавал, что впереди его ждет трудная работа.

Костоломов связал руки Славе и посадил его на стул перед столом Полонского.

– Ваш друг, господин поручик, оказался  нашим агентом, – обратился к арестованному Полонский, оставаясь на своем месте. – Нам известен план заговора, за исключением имен, которые вы нам сейчас сами и назовете.

– Ничего не скажу, гады. А ты, хамелеон проклятый, запомни, еще свое получишь рано или поздно! Помяни мое слово, – Слава злобно уставился на Боброва и сплюнул на пол.

Полонский подошел к коллеге, что-то шепнул ему на ухо, тот кивнул в ответ, поднялся и направился к выходу. На пороге он задержался и сказал напоследок: «Прощай, дружок. Надеюсь, больше с тобой не увидимся. Разве что на том свете».

Слава хотел крикнуть ему вслед что-нибудь плохое, но сдержался. Такой тип не заслуживает внимания, а достоин одного лишь презрения. Двери кабинета захлопнулись. Костоломов, словно сторожевой пес, оставался стоять у входа.

– Ну, не хмурьтесь, господин поручик. Жизнь – сложная штука. Иногда такие номера откалывает! Вот у меня тоже в жизни был такой случай. Самый лучший, единственный друг оказался красным шпионом, но ничего, отошел. Не скрою, это было для меня большим ударом, как нож в спину. Но, как видите, я живой и сижу перед вами. И вам того желаю. Отныне ваша жизнь в ваших руках. Будете вести себя хорошо – и можете располагать моей дружбой и доверием.

– Идите вы со своей дружбой, знаете куда! Далеко-далеко, к чертовой матери! Не надейтесь, я вам  сапоги лизать не буду. В холуях не состоял, так что извольте-с, господин хороший.

– Что ж, значит, русского языка вы не понимаете, придется по-другому с вами разговаривать. В последний раз спрашиваю: будете говорить? – теряя терпение, спросил Полонский.

– Нет!!!  – заорал в ответ Слава. Он догадывался, что последует за его отрицательным ответом, но твердо решил молчать ради товарищей, ради Татьяны. Ее любовь поможет выдержать все, перенести муки ада без единого стона.

– Василий, приступай к работе. У меня нет времени с ним возиться. Пора его девчонке язык развязывать.

При упоминании Татьяны Слава содрогнулся, словно на него вылили ушат ледяной воды. Значит, и ее будут пытать, терзать девичье тело, прежде, чем казнить. Он знал: иной дороги отсюда нет. Да, Слава не раз думал о таком исходе еще на воле, но надеялся, верил всей душой, что это не произойдет. Был просто уверен. Иначе остановил бы ее еще тогда, в церкви, заставил бы отказаться от работы в организации. Хотя, нет. Зачем обманывать себя. Он никогда бы этого не сделал. Да и она бы не послушала. Ведь Таня все понимала с самого начала, никогда не питала иллюзий. И была готова ко всему. Теперь их долг –  выстоять, не сломаться, не пасть на колени, обезумев от  пыток.

Сильные руки Костоломова, насквозь пропитанные человеческой кровью, грубо схватили Славу за плечи и поволокли в комнату, двери которой раньше были закрыты.

– Давай, дружок, пошевеливайся. Сейчас мы с тобой поговорим по душам, – короткий смешок вырвался у Костоломова.

Слава оглянулся по сторонам. Они были в небольшой узкой комнате. Посредине стояла скамья метра два длиной. Возле нее стояли помощники Люцифера – двое верзил с обнаженным торсом и жадно смотрели на добычу. Слава сразу узнал их – громил из цветочного магазина. В комнате было душно. Жару создавали горевшие в грубе[60] угли. На стенах висели различные орудия пыток. Здесь Костоломов чувствовал себя настоящим хозяином, Полонский был только гостем. В этой комнате Костоломов создал свой маленький ад на земле. И, подобно сатане, здесь правил балом. Поэтому и получил прозвище Люцифер. Эта комната была своего рода чистилищем, откуда заключенные или попадали в рай, уходя на расстрел, или продавали душу дьяволу, предавая своих товарищей. Костоломов не жалел угля и топил на славу, пытаясь поддерживать имидж своего «заведения».

Двое громил сорвали со Славы одежду. Он остался в одном исподнем. Затем бросили на скамью, сели на его плечи и ноги. Костоломов склонился над головой Славы с ножом .

– Ну, будешь говорить?

Слава молчал, сцепив зубы. Костоломов начал резать кожу на его ногах. У Славы в глазах потемнело от невыносимой боли. Он вдруг вспомнил Татьяну, ее прекрасные глаза, милую улыбку и сам не заметил, как улыбнулся, превозмогая боль. Полонский был поражен. Такой реакции Игорь Николаевич не ожидал – улыбаться от боли?! Это невозможно. Он никогда бы не поверил, если бы кто-то рассказал об этом. Но факт, он сам тому свидетель.

– Говори, упрямая сволочь! – кричал Костоломов. Специальными щипцами он срывал ногти с пальцев Славы, потом стал колоть шилом грудь. Ужасная боль терзала Славу, но он не мог выдать своих товарищей. «Молчать, молчать», – повторял он себе, закусив губу.

Громилы уже стояли у печи и тупо смотрели на пытки. Ни один мускул не дрогнул на их лицах при виде человеческих страданий. У них давно выработался иммунитет на чужую боль. Души зачерствели, потеряли всякие чувства. Ничто не волновало этих зверей с человечьим обличьем, кроме естественных потребностей. Полонский был поражен силой воли арестованного. Он не понимал, откуда Слава и такие, как он, люди черпают силы. Где источник их мужества, где эти недра? Что заставляет их выдерживать такие муки? Неужели идея сильнее смерти? Да и что это за идея, ради которой можно умереть?

Когда Славе стали прижимать дверями пальцы рук, он не выдержал и застонал.

– Наконец-то подал голос, щенок! А то я уж подумал, что ты немым стал, – сказал Люцифер.

– Шомполами его, Василий! Быстро заговорит! Мое терпение на исходе! Не вытрясешь из него имена, так я из тебя самого мясо сделаю! – разозлился Полонский. Начальнику контрразведки срочно нужны были имена, явочные квартиры. Игорь Николаевич поклялся любой ценой развязать язык арестованным. На Славу обрушились удары стальных прутьев. Ему казалось, что кожа лопается на спине. Ненависть, жгучая ненависть к мучителям переполняла его. Он нашел в себе силы приподнять со скамьи голову и выплюнуть в лицо Полонскому кровавый сгусток.

– Ах ты, сукин сын! Я тебе покажу, гнида! – вскипев от злобы, Игорь Николаевич выхватил из рук Костоломова стальной прут и яростно, со свистом, начал наносить удары по пяткам допрашиваемого. – Завтра я развяжу тебе язык с помощью твоей девки! Ты у меня все, как на духу, выложишь!

Последних слов Слава не слышал, он потерял сознание.

х х х

– Хорошо, подведем итоги нашего разговора. Вы утверждаете, что впервые слышите о восстании, никакой разведывательной деятельностью в шифровальном отделе не занимались и отказываетесь назвать имена и фамилии членов организации, к которой сами относитесь. Вернее, отрицаете свою причастность к какой-либо организации. Я вас правильно понял, мадемуазель Ксения, – говорил Полонский , развалившись в кресле. Они были одни в кабинете.

– Да, – лаконично ответила Таня, начиная терять терпение от затянувшегося допроса.

– А если в обмен на ваше признание я предоставлю вам свободу и прощу ваше маленькое прегрешение на вокзале 6 октября? Что вы на это скажете?

Как ни заманчиво звучало предложение Полонского, но Татьяне пришлось отказаться. Причем без сожаления. Получить свободу ценой предательства? Да ни за что на свете! Лучше смерть! Смерти она не боялась. Конечно, ей жаль было расставаться с жизнью, ей едва только исполнился 21 год. Встреча с Алексеем обещала ей столько радости и счастья впереди, после их ночи в «Пале-Рояле» у них мог родиться ребенок. Но, увы. Теперь для нее все потеряно и безвозвратно. Страшнее смерти для Татьяны был ужас пыток. Она боялась не выдержать боли и сломаться.

Полонский не удивился ее ответу. Он давно уже распознал ее сильную натуру. Но насколько она сильна, он еще не догадывался. Да и сама Татьяна об этом не знала.

– Я вижу, мой вчерашний урок не пошел вам на пользу, – Игорь Николаевич задержал свой взгляд на ее блузе с засохшей кровью. Разбитая губа болела, особенно, когда Таня пыталась проглотить кусок черствого хлеба. Полонский еще с утра позаботился, чтобы ее не мучал голод. – И по-прежнему продолжаете упрямиться, впрочем, как и ваш жених.

Упоминание о Славе возродило в сердце Татьяны прежнюю тревогу, не покидавшую ее с тех пор, как прекратился стук из соседней камеры. Она догадывалась, что с ним случилось что-то страшное. Но Таня даже не могла представить, какие нечеловеческие муки ему пришлось пережить.

– Значит, это ваш окончательный ответ?!

– Да.

– Пеняйте тогда на себя. Я умываю руки. De’licieux[61], – пробурчал себе под нос Полонский. –Вижу, придется познакомить вас с другими методами работы. Вернее, испробовать на вас, ma belle ledi[62], – с иронией произнес Игорь Николаевич. – С этой минуты ваша жизнь превратится в сущий ад. И вы глубоко пожалеете, что вообще родились на этот свет. А теперь позвольте познакомить вас с исчадием ада – нашим Люцифером. Василий!

Татьяна молчала, сердце ее бешено колотилось от страха. Она понимала, что за последними его словами последует что-то ужасное. Посиневшая губа – это только цветочки. Но какие ягодки ее ждут впереди, знали только Полонский и Костоломов. Татьяне, как и любому смертному на Земле, тайна будущего была неизвестна.

Хлопнули двери, обитые войлоком, и тут же рядом с Полонским, словно гриб из-под земли, а точнее, из своего маленького ада вырос Костоломов. Он с любопытством оглядел Татьяну сверху донизу, будто барышник кобылу на базаре. А между тем, он обдумывал, какие лучше орудия пыток применить к ее хрупкому телу. Когда-то на нее так смотрела бабушка Алексея, перед тем, как выбрать Татьяне новое платье для очередного бала. Но все течет, меняется. Раньше к ее фигуре примеряли платья, а теперь – орудия пыток!

– Чего вылупился, болван?! Я сам ею займусь. Иди лучше печь пожарче растопи да ведра три холодной воды принеси.

– Слушаюсь, господин поручик!

– Что ж, придется немного подождать. Кстати, это и был Люцифер. Так сказать, собственной персоной.

Мозг Татьяны лихорадочно работал. «