Если смотреть сверху, с пика той вершины у подножья которой находился Клетес[1], то памятники на кладбище выглядели как фигуры, расставленные на шахматной доске. Он – единственный, кто был тут живой – казался основным игроком, способным рассуждать, кто и зачем сделал ход напрасно. Вокруг него – чередование белых, черных скульптур и саркофагов посреди неотступной темноты, которая для большинства здесь уже наступила…
Клетес стоял на небольшом холме, возвышаясь над смертью других, но вместо превосходства чувствуя сопричастностью со всеми и с каждым в отдельности. В левой руке он держал блокнот, исписанный датами и инициалами. Эти страницы заменяли ему электронный ежедневник, работу с которым он не терпел. Белый лист оставлял ощущение произвольности действия и вселял уверенность, что любое событие можно устроить подходящим для себя образом.
В правой руке у него лежали директивы администраторов: куда и к кому в первую очередь вести посетителей. Он быстро пробежал по ним глазами, скомкал записи и по памяти составил документ заново, вычеркнув ряд пунктов. В первую очередь, Клетес менял график посещений, перенося всех визитеров исключительно к двух захоронениям. Сегодня он ожидал служащих из внутреннего аудита, которые должны были разобраться: почему к одному из памятников никто и никогда не приходил. Вероятно, не обеспечена доступность или же произошел сбой в программе распределения? Среди возможных причин упоминалась и компетенция сопровождающего, то есть, его, Клетеса – не напутал ли он что при составлении графика по ошибке или же умыслу.
Впрочем, без мотива ему не могли предъявить никаких обвинений, а узнать его, как надеялся Клетес, стало невозможно, с тех пор как вступили в силу новые правила. Собственно, так он и устроился сюда, когда его приятель-консул рассказал об утвержденном законе, который касался забвения прошлого родственников. Никто не мог копаться в биографии чужих близких, не имея на то разрешения интересанта. И значит, нельзя было узнать о семейных связях Клетеса без его на то согласия, которое, он без сомнения, никогда бы не дал.
Поначалу новая работа вызывала у него неприятие, не столько тяжелыми обязанностями или атмосферой дидактического кладбища, как называли его в газетах, сколько самим фактом лишнего действия на могилах. Он считал неуместным здесь любую анимацию, вне зависимости от того, какие ставились цели.
Некрополь появился несколько лет назад, и сразу вызвал немало пересуд. С одной стороны, он был создан для хранения памяти об ушедших людях, и этим, безусловно, служил на благо. Те, то не имел средств для достойного захоронения, доживая дни в нищете, без опеки родственников и просто добрых людей, могли без платы рассчитывать на последний приют. Таким людям администрация дидактического кладбища давала возможность увековечить о себе память – не быть погребенным в общей безымянной могиле. Но была и другая сторона, которая вызывала неприятие у многих горожан. Даже после смерти обитатели Некрополя, если так можно выразиться, продолжали расплачиваться за свои жизни, сложившиеся самым скверным образом. Изо дня в день сюда приходили молодые люди, чьё будущее вызывало у их наставников обеспокоенность. Теми или иными решениями они давали повод думать, что их может ждать незавидная участь покойных.
Схожие мотивы, поступки и мысли – всё это служило основанием для того, чтобы записать подопечного на «экскурсию» по дидактическому кладбищу. Во время которой служители, такие как Клетес, должны были подробно без эмоций и суждений рассказать о сгоревшей без остатка и сожалений жизни, чтобы на таком самом наглядном примере показать, к чему могут привести их собственные судьбы.
Наставников тревожили самые разные эксцессы подопечных – те могли повторять ошибки одного или другого человека, жившего до них. Почти все истории сводились к трем, представленным в Некрополе. Некоторые горожане видели в таком подходе пользу для будущих поколений, но большинство считало, что это лишь месть несчастным после смерти.
Клетес не принадлежал ни к одним, ни к другим. До того, как устроиться сюда, он просто не замечал существования Некрополя, не знал о пересудах и не участвовал в спорах о пользе или вреде учреждения. Но действительность сама нашла будущего служителя, заявившись к нему на порог без приглашения. Клетес выяснил, что тот, кто был ему отцом (пока не пропал), умер не только дня него, но и для всего света. И тогда словно в этом был какой-то смысл, он решил найти его и позаботиться об упокоении близкого.
Но когда Клетес приехал, то выяснил, что дело уже решено – его родственник станет одним из обитателей Некрополя за счет управы. От сына не требовалось никаких взносов и хлопот, что, пожалуй, для него благо, разве нет?
«Может ли он его навестить?» — спросил Клетес вместо ответа.
Да, конечно, может и не только он один, но для других нужно очень серьезное основание. И вот тут Клетес, не поняв сразу о чем идет речь, начал задавать вопросы. Таким образом он не только узнал о существовании Некрополя со всем его достоинствами и недостатками, но и стал его частью.
Ему и дня не понадобилось чтобы придумать, как он может защитить память того, кто когда-то пропал, но вряд ли заслужил расплату после смерти.
Клетес подал заявление и, воспользовавшись новым законом о забвении родственников, легко поступил на должность служителя Некрополя, куда, по правде сказать, никто и не стремился.
Он шёл туда с одной мыслью – ограничить доступ к своему отцу. Свои обязанности Клетес воспринимал как неизбежную повинность на пути к цели, и исполнять их не рвался. Однако спустя неделю всё изменилось.
За это время он успел ознакомиться с личными делами несчастных, проложивших жизнью, как и его отец, дорогу к Некрополю. Сам того не ожидая, Клетес проникся сочувствием к обитателям мира мертвых, единственным, кто теперь его интересовал. К одному из них, назовем его №1, он полюбил водить «экскурсии», на которых перечислял все его злоключения, чтобы по замыслу руководства Некрополя отбить всякое желание следовать путем ушедшего.
Но волей-неволей при рассказе Клетеса слушатели начинали сопереживать не столько своею вероятному будущему, которое их безусловно пугало, сколько человеку, упустившую свою жизнь. В их глазах №1 был скорее жертвой случая, не виновный ни в чем, кроме слабости. Именно потому, что многие склонны были искать оправдания его жизни и сочувствовали результату его пути, Клетес решил в первую очередь делиться с гостями его историей. Это была его борьба с администрацией Некрополя, ведь таким образом, по его мнению, их замысел претворялся с точностью да наоборот.
Сегодня он ожидал подростка, биографию которого успел порядочно изучить. Паренька направили сюда после двух схожих происшествий, обеспокоивших наставников. Возможно, на один случай они бы не обратили внимания, но второй подряд вызвал озабоченность.
Первый эпизод произошел на гонках в подростковой «формуле», когда он избежал аварии и, вероятно, сохранил две жизни.
Круг за кругом он шел среди лидеров, то вырываясь вперед, то уступая первенство. Незадолго до финиша его соперник предпринял опасный маневр, войдя в поворот одновременно с ним, и чтобы избежать столкновения, он нажал на тормоз, пропустив конкурента вперед. Его занесло на мокром асфальте, и избежав возможную катастрофу, парень не ушел от удара о борт трассы.
В итоге его рисковый противник пришел первым, а он не попал и в десятку. Затем, в раздевалке, когда ему сказали, что, возможно, он правильно устранился от опасности, парень уверенно и с некой гордостью ответил: я и его спас.
Второй эпизод не заставил себя долго ждать. Сегодняшний гость Некрополя проходил испытание в колледж и помог своему другу с дисциплиной, в которой тот не был силен. К решающему экзамену они подошли с равным количество баллов и возможностей.
Однако на этот раз его шансы котировались ниже, последний предмет считался коньком приятеля. Поразмыслив, парень решил поступать на другой факультет, ведь, по его словам, он в отличие от друга был одинаково силен и в смежной науке, так что толкаться не было смысла. Когда он это объяснял, то в его словах сквозила интонация благородства, самоотречения. И рациональной достаточности. После этого ему незамедлительно отправили на исправление в Некрополь…
Клетес встретил гостя на центральной аллее – молодой человек решил не ждать у ворот и обойтись без знакомства, сходу выкрикнув:
– И что, по вашему мнению, я должен был сделать на том повороте?! И зачем?! Чтобы кто-нибудь пострадал?
Клетес кивнул.
– Наши аналитики полагают, что ваши действия принесли больше пользы, во всяком случае, вероятность негативных последствий для окружающих они оценили как высокую. Однако их не устраивает, что в будущем вы можете оправдывать свои малодушные и слабые действия соображениями рационального порядка. Пойдемте со мной, вам нужно услышать…
На месте, около холодного камня, Клетес бегло изучил записи, которые должен был прочитать гостю. Сценарий составляли незнакомые ему люди на основе аналитических отчетов. Его обязанностью было озвучить текст без примеси интонации осуждения или сочувствия.
Он произносил предложение за предложением, стараясь не вникать в смысл написанного, не замечать за строчками разбитую судьбу, но последний абзац отложился в его мыслях.
«…Было холодно и часто хотелось есть. Он возненавидел тех, кто ему помогал – любая их помощь казалась недостаточной, ведь он столько вытерпел, отказывая себе во имя других гораздо в большем, чем люди готовы были пожертвовать ради него. А они считали его злость неблагодарностью, и всё меньше помогали ему».
Закончив читать, Клетес достал из папки старую фотографию: на ней был молодой, уверенный в себе мужчина, способный нравится. На снимок гость обратил больше внимания, чем на историю, которая, как он себя пытался убедить, была далека от него. Повествование шло о сломленном, безвольном человеке, то есть, явно не о нем.
– Кто это? – спросил он, кивнув на фотографию.
– Тот, о ком я тебе только что рассказал.
Клетес отошел на несколько шагов. До следующего протеже был еще целый час.
***
Перед сном Клетес вспоминал о своей прошлой жизни. Это были светлые и одновременно грустные мысли об утраченном времени, в котором, как в коконе, он был защищен и счастлив. Начинались они всегда с благостного утра; будущий служитель просыпался под звуки горна, доносящиеся из спортивного лагеря, что находился неподалеку. С предвкушением ясного дня, словно чуда, он выглядывал в окно. Клетес говорил себе, что ждет солнечную погоду, чтобы порадоваться – сегодня они гуляют весь день. Но видя капли на стекле, никогда не расстраивался, распахивал ставни и протягивал руки под освежающий дождь.
В такие дни воздух был наполнен запахом мокрого леса, что окружал коттедж. Первым просыпался отец, который тогда был просто «папой», и долго сидел за чашкой кофе, читая книги. С годами литература в его руках становилась всё тоньше, пока не превратилась в утренние газеты. Он пил растворимый кофе и курил сигареты; одну за одной, теребя фильтр и перелистывая страницы.
Зимой, когда Клетес вставал, кухонные окна были запотевшими, чайник еще горячим, на столе лежала открытая книга, в ванной оставался пар, а шторка была тяжелой от влаги. Клетес редко видел отца, но привык находить следы его присутствия.
Иногда просыпаясь морозным утром, он слышал, как под окном скребут снег дворники. Отец натирал обувь и выходил на улицу очищать машину от снега. Сегодня день рождения матери, а значит он появится на пороге со снежными хлопьями на волосах и с холодными руками, в которых расцветет букет цветов. На его лице засияет гордая и счастливая улыбка, и он уже не будет таким уставшим и отстраненным…
Нередко от этих мыслей Клетес долго не мог уснуть, вставал, и зажигая светильник, брал записи. Эти были документы, которые аналитики сами того не зная, подготовили о его отце. Около строк, точно заметки на полях, невольно проступали воспоминания…
Учился отец в старом университете, в огромной башне с тысячами окон. Там же с компанией он гулял после пар, полагая, что самые счастливые годы еще впереди.
Клетес смял листки: в записях не уточнили, что, в сущности, у него не было друзей среди студентов, он сторонился приятельских отношений, откровенности и обязательств.
Следом было указано, что профессиональный опыт начался сразу после обучения, и судя по отсутствию любых подробностей, исследование оного не заинтересовало биографов. Далее как строчки из резюме, после которых случилось то, что названо первым поворотным пунктом.
Отец устроился на работу, названную в докладе «многообещающей», но, конечно, ему, как сыну, было что добавить к этим абстрактным словам.
Семье казалось, что удача заслужено и бесповоротно поселилась в их доме. Маленький Клетес впервые попробовал вместо карамели и леденцов шоколадные конфеты – и не одну и не две, отец приносил их килограммами. В его детской жизни тогда тоже начали происходить перемены, которые радовали и волновали одновременно.
В комнате появилось много игрушек, которые ездили, стреляли, светлились. Они должны были нарушить тишину и, значит, развеять его одиночество, поскольку теперь он редко видел родителей. Зато часто слышал, что они ещё молоды, а значит, нужно успеть пожить в своё удовольствие – так, как раньше не могли.
Мать все чаще заставала его в беспокойном настроении. Принимая на свой счёт, она объясняла ребенку, что у неё тоже работа, и им с отцом хочется проводить время вместе. Она не понимала главного. Волнение сына было вызвано не скукой. С каждым новым успехом, которым им не терпелось поделиться со всем миром, ему становилось всё тревожнее. Клетес будто ждал расплату за жадность к удаче, ведь их семья слишком много занимала у будущего ради настоящего. А что если всё везение выйдет сегодня? Что останется на потом?
В то время в доме стали появляться друзья из ниоткуда, которых прежде среди их круга не было. Для того, кто не читал доклад прежде, несколько странно выглядело упоминания имен этих персонажей, ведь сухое изложение не изобиловало подробностями.
Клетес понимал почему этим двоим уделили столько внимания. Первого он помнил с шумной ночи, когда из-за громкой музыки он долго не мог заснуть. Когда же он встал посмотреть что происходит, то увидел, как в гостиной под звуки песни об удаче отплясывал с новым другом его отец.
О втором Клетес знал мало, лишь слышал разговоры в семье о том, что тот занимается охранным делом и будет полезен случись что. И действительно, когда постучались проблемы, о нем вспомнили. И после этого посыпались настоящие неприятности. …Клетес сжал челюсти, продолжив читать сухие данные. Для него эта парочка стала предвестниками разгрома домашнего очага, расплатой за жадность, доказательством того, что богатство не терпит наивности.
А начиналось всё вполне обычно. Бывшие партнеры компании, где работал отец, предложили перейти к ним и вместе заняться бизнесом. Самый активный из них, его новый друг, уговорил взять один кредит на двоих, чтобы быстро решить проблемы. Отец взял займ, большую долю которого передал на доверительной основе. В следующем году он выплатил свою часть, но его друг подвел, исчезнув. Чтобы расплатиться за него он обратился ко второму приятелю, тот согласился, выставив проценты …Через год они достигли невероятного размера, после чего семье Клетеса со стороны бывшего друга стали поступать угрозы. Тогда они сбежали. О потере дома сегодняшний служитель мог рассказать больше обезличенной стенографии.
Клетеса разбудили и сказали одеваться. С трудом разомкнув глаза, он одернул шторы – за окном была темнота. В комнате около его кровати стояли пухлые сумки. Мать подавала ему одежду; отец схватив поклажу, торопливо сносил вещи вниз.
Клетес, которому тогда было 12 лет, спросонья закопался, и мать с нетерпением на него накричала. Спустя минуту извинилась, но продолжила настойчиво собирать сына.
Он попросил дать ему пять минут, чтобы попрощаться с комнатой, где он прожил больше десяти лет. Отчего-то он был спокоен, словно понимал, что происходит неизбежное. Но храбрость оставила его, когда он заметил, что мать в ответ на пустячную просьбу сделала нетерпеливое движение; он задрожал и опустился без сил на кровать. Мать поняла, что перегнула, и со словами «даю тебе пять минут», вышла из комнаты. Когда она вернулась, сын уже стоял на пороге. За его спиной гвоздем на стене было нацарапано: «Это мой дом».
На улице после осеннего ливня висел предрассветных туман. Семья не встретила ни одного человек: почти неразличимые в сумерках они растаяли в переулке, свернув навстречу новой судьбе.
***
Время, которое казалось в Некрополе неуместным, всё же шло. Клетеса ждал следующий оступившийся в глазах наставников подопечный. Она – это была девушка –
не поздоровалась и не встретилась с ним глазами, когда вошла. Но как только он пожелал ей доброго дня, немедля ответила тем же, без каких-либо, впрочем эмоций.
В документах он прочитал её имя – Ирена. Любое описание девушки грешило бы неточностями, на словах он лишь мог выразить следующее: у неё был тихий взгляд – не робкий, но и не самонадеянный, сосредоточенный и отстраненный одновременно. Горящие уставшим румянцем щеки, небольшой рост и черты ребенка. Клетес невольно задал себе вопрос, которым часто проверял себя: если, к примеру, завтра он встретит её на улице, идущей навстречу в потоке людей, узнает ли? Обернётся ли вслед? И ответил – да, узнает. И вряд ли сдержится, чтобы не обернуться.
Клетес проводил её вдоль аллеи и в конце тропинки остановил у памятника.
Информация поступала служителю в наушники, и ему надо было только повторять вслед за голосом. Ровно те же материалы были у него записаны на бумаге, с которой он считывал, вторя монотонной интонации в ушах. Предполагалось, что если посетители видят экскурсовода с документами, пробегающим глазами по тексту, то они вдумчивее усваивают сказанное. Листы были исписаны подчерком настолько идеальным, что по нему было невозможно судить о его обладателе. Казалось, что сам дух объективности заполнял бумаги. Нередко слушатели, устав от подробностей биографии чужого им человека, заглядывали за рукав чтеца, силясь по наклону букв узнать что-то об авторе, чтобы погрузившись в мир догадок отвлечься от монотонной реальности. Но тщетно – подчерк был напрочь лишён индивидуальности.
История в записях велась о жизни женщины. Родилась она по соседству со своим будущим мужем, – начал рассказ Клетес, тут же завладев вниманием гости.
Улица одна на двоих и расстояние в несколько домов в городе, в котором жили 40 миллионов человек. Пожалуй, они гуляли в том же дворе, а затем – это уже точно – учились в одной школе в параллельных классах, но знакомы не были вплоть до выпускного. И лишь на прощальном вечере они, наконец, заметили друг друга, и он пригласил её на танец.
После школы судьба разнесла их не слишком далеко – их университеты были в пяти минутах ходьбы, но и этого расстояния хвалило, чтобы не видеться более четырех лет.
Их жизнь разделилась на пять периодов: 1 – надежда и борьба за будущее; 2 –всеобъемлющая беспечность; 3 – его нервная болезнь, случившаяся за первой неудачей, после которой он не работал год, хотя, пожалуй, мог вернуться в строй гораздо раньше. Он не торопился, вдруг раз и навсегда успокоившись и казалось, что жалел себя и экономил любые усилия. Она работала и тянула обязательства, вела переговоры, одновременно пыталась вытащить его из ракушки, в которую он сам себя заточил. Тогда ей это удалось.
Четвертый период напоминал ренессанс. Он вернулся к волевой жизни и снова стал определять судьбу близких. Всё это случилось как нельзя кстати, ведь к тому времени она уже выбилась из сил: тяготы, упавшие на женщину, придавливали её к земле. Именно тогда глава семьи смог вытянуть их судьбу с проселочной на основную дорогу.
Жена вновь увидела того, кого любила и снова поверила в мужа. С этого времени она устранилась от дел и позволила ему самому решать все вопросы. Она стала тенью, младшим братом, верящим, что кто-то постарше всё делает верно и со всем справится. Но она не знала, что это лишь кратковременное прояснение перед неодолимой темнотой, в которую погрузится его разум. На глубину, с которой ни один человек не способен его достать. Она не догадывалась, что совсем скоро необъяснимая сила лишит мужа воли к жизни и запрет в малодушном теле, словно в каменном склепе.
Вроде и останутся движение глаз и сила рук, но не будет больше ни эмоций, ни желаний. Именно с того дня она больше не увидит у него улыбки и не услышит смех. Тоска замрет в его взгляде, словно в предчувствии чего-то страшного в своей неизбежности. Казалось, он увидел смерть и онемел, хотя встретил её по-настоящему спустя годы. Жена оставалась рядом, но мало чем могла помочь и бороться за них двоих не имела сил. Она пыталась сделать то, что умела лучше всего – воскресить в нем волю к жизни, вернуть прежнего. Но семья погружалась на самое дно, не помогая друг другу, а просто умирая сообща.
Жена не видела, да и не хотела видеть, что творится с мужем, продолжая по памяти доверять ему все дела, думая, что болезнь времена, и она отступит, что это лишь недолгое затмение. И вот-вот случится новый день, и свет разгонит тьму не только на улице, но и в его мыслях. Так она и ждала, больше ничего не делая для спасения, лишь пытаясь вызволить мужа из ловушки.
Его разум напоминал бесконечный лабиринт, который не имел выхода. Любая мысль, попавшая туда, крутилась и блуждала, постепенно обретая тысячи и миллионы витков, но не находя разрешения. Каждый день её мужа был похож на ритуал, который он соблюдал до мельчайших подробностей.
Он просыпался утром и вместо поиска новых возможностей долго сидел в кресле и читал одну и ту же книгу. Поначалу она думала, что ему нравится этот роман, но потом заметила, что закладка не меняет страницы. Когда она сказала об этом мужу, он как будто удивился. И стал не отрываясь смотреть в окно.
А в какое-то мгновение она проснулась и поняла, поняла ясно и точно, и оттого еще более болезненно, что рядом с ней человек, который умер при жизни, а мертвые, здесь на земле, не могут ни любить, ни заботиться.
Когда появилось уведомление о выселении, он, увидев бумаги, застыл в кресле. Жена думала, что муж, наконец, задумался, и возможно, предложит выход. Но всё оказалось не так – он потерял сознание, в мозгу разорвались последние нити, связывавшие его с реальностью. Она выходила его, а когда муж пришел в себя настолько, чтобы заботиться о себе самостоятельно, вызвала машину и уехала. И после жила воспоминаниями о них прежних. А все вокруг твердили, как в самый сложный момент жена отказалась от близкого человека, путь даже и не было сил бороться.
В день перед бегством из дома она стояла на ступенях подъезда с двумя сумками – всем, что могла унести на себе. Из одной высовывалась мохнатая голова питомца, которого она не решилась оставить с лунным человеком. Мокрый снег падал на спутанные волосы и облеплял заплывшие от слез глаза. В голове вертелся последний их разговор:
– Что мы теперь будем делать? – спросила она и опустила бумагу о выселении, словно та была слишком тяжела.
– Пойдём на улице и сядем на лавочку, – ответил он без эмоций.
– А дальше?
– Будем сидеть.
…Она взмахнула рукой с мятым пакетом. Машина несла её прочь от дворов и дома, где она прожила больше 30 лет, дальше от человека, с которым она была вместе всю свою жизнь.
Клетес пролистнул блокнот. Таких малозначительных фактов в документе быть не могло, за него говорила его гостья.
– Я знаю эту историю, – сказала она. – Это моя мать. На её примере меня решили поучать? Не знала, что так принято.
Служитель ненадолго растерялся. С другим человеком случилось то, чего он сам так боялся.
– Не принято. На моей памяти такое впервые. Но вы ошибаетесь. История написана скорее о семье, а похоронен тут её глава. Женщина еще жива.
Ирена едва кивнула.
– Ну а вы?
– Что я?
– Чтобы вы чувствовали, если бы вас так отвели к своему… ну не знаю, любому родственнику?
Клетес помолчав ответил:
– Вы рискуете повторить их судьбу, – тихо сказал он. – Возможно, вас хотят уберечь.
– А вы? – снова спросила она.
– Да что я?!
– Хотели бы так уберечься? Вернее, спаслись бы так?
Клетес не знал, что ответить, но заминку прервал звон дверного колокольчика.
– Меня ждут, я провожу вас.
По дороге обратно она с интересом оглядывала его место службы.
– Кажется, что был каменный дождь, и эти глыбы падали с небес, погружаясь в землю.
– Все было построено на земле, – зачем-то ответил он.
– А кто возвышается вон там, на холме? – спросила она.
«Отец», – чуть было не сказал он, но сдержался.
Пошел ливень. Небо не изменилось, так же сквозь белесые прозрачные облака сияло солнце. На пороге у деревянных ворот стоял мужчина, укрываясь от дождя капюшоном. Девушка прошла мимо него, словно того и не было.
– Входите, – сказал служитель посетителю. – Придётся перенести разговор в помещение, тут недалеко есть гостевой дом.
– Не надо, вон там небольшой сруб, там и посидим.
– Воля Ваша, но неловко как-то, это небольшая коморка…
– Я знаю. Когда-то сам строил.
Не теряя времени, он без приглашения направился к зданию.
Клетес зашёл вслед за ним, словно не хозяин, а гость.
– Я слышал, что первые постройки возвел директор, – произнес служитель.
– Да, так и есть.
Гость снял капюшон.
– Вы меня раньше не видели? Будем считать, что познакомились. Садитесь.
Клетес послушно опустился на стул.
– Я думал придёт аудитор.
– Сегодня я вместо него. У меня только один к вам вопрос. Почему вы не отравляете подопечных к памятнику на холме?
Услышав это, Клетес не раздумывал. У него было припасено несколько сносных причин и одна проверенная версия, но вместо всех заготовок он сказал.
– Это мой отец, – и замолчал, полагая, что ничего другого для объяснения не надо. Но собеседник был другого мнения. Он недолго подождал возобновления диалога, а потом всё же спросил:
– И это, по-видимому, вас заставляет избегать посещений… Хм… Мне бы хотелось знать почему?
– Это неправильно, – сказал Клетес.
– И почему же?
– Каким бы он ни был, это мой отец, а вы ставите его в пример, как не надо жить. И показываете его судьбу как предостережение. Этим вы роняете его память.
– Довольно логично. Раньше я слышал только эмоции. Начнём с последнего, с памяти. Это, на мой взгляд, самое важное. Кто помнит о вашем отце?
И хотя формулировку нельзя было считать приятной, она не содержал подтекст или издевку – это был просто вопрос для получения информации.
– Я и этого достаточно. О ком мы помним, тот живёт вечно.
– А через сто лет?
Клетес промолчал.
– Вопрос как помнить, – подумав, ответил он. – Я лишь хочу, чтобы воспоминания о нем были чисты.
– Чиста только та память, которой нет.
Гость встал и поставил чайник. Служитель не дернулся, чтобы помочь. Он сидел и смотрел перед собой.
– Вы сами разве прежде не считали, что он прожил беспутную и бессмысленную жизнь? – мягко спросил директор.
– Считал. Когда он был жив. Сейчас без толку рассуждать.
– Вы осуждали его, а теперь защищаете, полагая что его выставили на суд другим.
– Я оберегаю его память.
– Но вспомните историю, которую для вас заготовили, – с неожиданной теплотой сказал директор. – Разве услышав её, люди увидят только черное? Возможно, они заметят доверие к людям, любовь длинною в жизнь и семейное, пусть и скоротечное, тепло… И то как он, пока мог, радовался простым вещам.
– Так у всех или у очень многих.
– Что не умаляет каждый конкретный случай, за которым стоит одна-единственная судьба.
– Вы забыли о боли, принесенной родным.
– Боли? Полагаю, вы не раз думали, что сделали бы всё для него, если бы не было слишком поздно. Не говорите мне, что такие мысли посещали вас лишь потому, что как вы считали, уже слишком поздно.
Их разговор прервал настойчивый звон дверного колокольчика.
– Отложим решения, и ваши, и мои, – подытожил директор. – Побудьте наедине с собой, а возможно, и даже лучше, вместе с кем-то. Холодно слишком, – он поежился. – Кругом снег и камень.
– Вы этот холод не убавили, – отозвался Клетес, – создав кладбище у подножья гор, где никогда не бывает весны.
Директор чуть улыбнулся.
– Действительно… Я думал, что место подходит, а сейчас в этом сомневаюсь. Эта земля так кстати освободилась после сходы лавины несколько лет назад. Снег погреб все ветхие лачуги, что пустовали здесь.
Директор направился к двери.
– Я провожу, – встал Клетес.
Они шли по аллее, на которую бережно опускался невесомый сумрак. Прямоугольные фонари неохотно разгорались, привнося вместе с белым светом предчувствие чуда за каждым новым поворотом. Снег хрустел под ногами, и вопреки всему – морозу, камню – звучали птичьи трели. Вокруг, насколько хватало глаз, стелилась белая тропа; она обрывалась в большой темной пропасти, за которой лежала неизвестность. Над ней нависала снежная шапка горного пика, а поверх мерцали холодные звезды.
***
Что произошло дальше, известно из протокола допроса служителя. Он был составлен при расследовании всех обстоятельств, случившихся в тот день. Со слов Клетеса по дороге им попался мужчина, который не стал ждать пока его пригласят за порог и сам отправился на поиски хозяев. Он (как выяснилось позже, звали его Флавиан) свел плечи и попрятал руки по карманам: то ли чтобы согреться, то ли чтобы придать динамику движению.
Со слов Клетеса.
На Флавиане было легкое пальто. Брюки и туфли больше подходящие осени. Светлые, желтые волосы покрывал снег. Я решил, что его добросила машина, а потом он не сразу прошёл на территорию, а какое-то время топтался на пороге. Флавиан шел нам навстречу таким стремительным шагом, словно, наконец, решился. Но на что?
– Эй, – крикнул он на ходу. – Не вас ли я ищу? Мне нужен распорядитель этого учреждения.
Прежде чем я успел что-то сказать, мой недавний собеседник ответил за меня.
– Я директор. Вас устроит моя помощь, молодой человек?
Гость остановился на секунду, воротник его пальто стал выше – видно, он опустил плечи, о чем-то задумавшись.
– Так ещё лучше, – вдруг громко сказал Флавиан, видно хотел быть услышанным не только нами. – И я совсем не так молод, – добавил он, будто стеснялся возраста.
Юноша поднял голову и сделал шаг навстречу. К сожалению для него, тропинка изгибалась, и его нога ушла в сугроб. Флавиан невольно подался вперёд – казалось ещё немного и упадёт, – но сдержал равновесие и быстро вынул ногу из снега. Он нервно оглядел наши лица – проскользнула ли усмешка? – но не увидев ничего кроме внимания, снова стал холоден.
В свете фонаря на расстояния двух-трех шагов мы заметили, как быстро менялось выражения его лица: от уверенности и даже заносчивости к смятению и бессилию. Я понял, что он пришёл, отваживавшись на что-то, но способен перерешить еще не раз. И выбор может качнуться в любую сторону.
– А кто он? – Флавиан кивнул в мою сторону
– Подчиненный, исполняет мои поручения, – ответил директор.
– Неважно, – поморщился гость. – Вы здесь и это главное.
Он распахнул пальто и вытащил с ремня удлинённый, похожий на динамитную шашку предмет. Я невольно сделал шаг назад и потянул за собой директора.
– Взрывчатка!
Флавиан с усилием рассмеялся:
– Нет, это всего лишь сигнальная ракета – для тех, кто меня ждет наверху. А вот у них взрывчатки хватает, тут вы правы. И когда я зажгу фитиль, и они увидят что вылетела красная ракета, осветив небо, то сразу же взорвут динамит, и там в горах, начнётся сход, и снежная лавина погребёт всех нас. И тогда этот Некрополь станет настоящим кладбищем, а не тем, что вы из него сделали – место для пляски на костях и кощунственных разговоров. Эти люди, что пытаются найти здесь приют, уже поплатились судьбами. И чтобы не привело их сюда, ничто не оправдает издевательств над отгоревшими жизнями. Я хочу дать им успокоение, настоящий покой, которого они не нашли на земле, и из-за ваших пересуд до сих пор не обретут на небесах. Мы создадим ледяной мемориал чистой памяти. И не надо никого воспитывать на чужих смертях – у каждого своя ненаписанная история, и в любой момент человек сам принимает решение; и нельзя ни предсказать ни уберечь ни направить, и тем более, заочно осудить. Нет, не надо мне отвечать, – повысил голос Флавиан. – Я знаю, что вы возразите, мол, как полезно знать все последствия. А для чего? Для будущего? Никакие симптомы и генетика не смогут сообщить, кто ты сейчас и кем будешь – это не медицина. И нельзя научить жить: одного ты предостережешь, и он не добьётся того, чего хотел; другого предупредишь, и он, напротив, сделает как запланировал, чтобы показать свою волю и лихость, а в итоге сгинет попусту.
– У вас тут родственник? – тихо спросил я. По мне, это была единственная причина, чтобы осуществить то, чего он так желал. Когда-то я сам мечтал покрыть весь Некрополь чистым снегом и вечным льдом. Окажись я прав в своей догадке, ничего бы мне не помешало переубедить его теми же доводами, что приводил я себе.
– Нет у меня тут никого, – ответил он и только больше замкнулся.
– Может вы боитесь, что когда-нибудь вы здесь окажетесь, и тогда ваш сын…, – начал я.
– Нет у меня сына, – раздраженно крикнул он в ответ. – И нет никого, кого можно было бы назвать близким! И хватит об этом, не за тем я сюда пришел…
– У вас на ремне вторая ракета, – мягко перебил директор. – Зачем она вам?
Флавиан быстро запахнул пальто.
«Какая разница?! О чем он думает?!» – не мог понять я.
– Ответьте и взрывайте, если так хотите, – настаивал директор.
Юноша усмехнулся.
– Это не запасная. Она просигналит зеленым светом, что означает – я договорился или добился цели.
– И какая цель?
–Выманить директора и решить вопрос раз и навсегда. Вы бы точно приехали на погребенное кладбище.
– Но вы погибнете вместе с нами, – вмешался я.
– Я и не должен уйти. На случай если выживу, у меня припасен яд.
– Достаньте зеленую ракету и зажгите её, – приказал директор.
Флавиан смотрел на него какое-то время, а потом сказал:
– Мне даже жаль, что ваши слова не способны гипнотизировать
Он потянул руку к красной.
– Вы не дослушали. Зажгите зеленую ракету и дайте мне яд. Я выпью его, а вы запалите фитиль. И решите задачу без сомнений, которые, в противном случае, остались бы с вами на всю жизнь.
Тогда мне показалось, что я начинаю понимать задумку директора. Он просто выльет жидкость и выиграет время, пока Флавиан будет думать, что делать, раз план уже не может быть исполнен в его первоначальной версии. Я успею броситься на преступника и выбить из его рук сигнальную шашку. А может он и вовсе откажется от своего замысла…
Флавиан не без любопытства протянул яд директору – было видно, что он с облегчением принимает обстоятельства, которые больше не зависят от него. Директор взял флакон и закинув голову, быстро опустошил его. Облизав губы, он отбросил стекляшку.
– Сколько у меня есть время? – спокойно спросил он.
– Минут пять-десять, – с волнением ответил Флавиан.
– Тогда зажигайте, я хочу увидеть зелёный свет.
Ракета стремительно вырвалась из руки Флавиана, точно птица уставшая от плена. Она взмыла вверх, осветив небо спокойным зелёным светом. Я запрокинул голову и подумал – как давно я не смотрел над собой и не чувствовал волнения от предстоящего. Яркий свет вернул из небытия горы и снежные пики, и даже звезды казалось стали ярче. Но шум, который должен был пропасть спустя секунды, только нарастал. А потом раздался оглушительный взрыв, и звук беды покатился к нам, усиливаясь. Громыхало будто в горы пришла гроза… Но не могла же ракета взлететь на такую высоту…
Царственные снежные шапки замерли словно задумавшись… и пришли в движение. Снег неохотно сползал вниз как растревоженная сонная кошка с насиженного места. А затем лавина устремилась к нам, набирая скорость.
– Что происходит? – закричал Флавиан. – Я ведь зажег зеленую ракету.
– Весь план вы не знали, – тихо ответил директор.
Юноша, схватившись за голову, стал отступать назад.
– Простите, простите, – бормотал он и смотрел на директора как на покойника, в смерти которого был повинен. Но если обычный мертвец ответить бы не смог, то этот уверенно сказал: «Бегите».
Флавиан оглядел нас помутившимся взглядом и бросился прочь к выходу с кладбища.
Я стоял и смотрел как он бежит, петляя и сваливаясь в сугробы.
Директор взял меня за плечо.
– Там, – он указал в сторону гор. – Есть пещера, где я оборудовал схрон на случай схода лавины. Успей туда.
– А он? – я кивнул в сторону таявшего вдали Флавиана.
– Ему я дал шанс, тебе спасение. Торопись.
Второй раз меня упрашивать не пришлось. Я бросился к стихии, как будто хотел оседлать её. Вспомнил детство и отдых на море: видя, как вдалеке волна набирает силу, я бежал ей навстречу и в последний момент прыгал, оказываясь поверх гребня.
Я спрашивал себя потом – почему я не оглянулся, почему, в конце концов, не позвал за собой директора, почему не заставил его спасаться вместе со мной?
Знаю одно – не из-за страха. Скорее я был вдохновлен побегом, этой возможностью, которую мне дали, чтобы спастись. И той красотой, что парила надо мной, спускаясь на землю, словно на облаке. Пожалуй, я не был так счастлив и одержим желанием жить с самого детства. С трудом выйдя из оцепенения, я бросился в укрытие, но далеко не ушел.
Первая лавина снега растекалась по кладбищу: одним за другим тонули в белоснежном одеяле саркофаги и памятники. А потом всё исчезло, будто на глаза надели повязку. Откуда взялись видения я не знаю, пожалуй, убежище оказалось не таким уж надежным.
***
Я шёл по дороге, опоясанный простыней. На ногах не было ботинок, но я не ощущал ни холода, ни боли. Я не чувствовал ничего кроме стеснения от того, что был одет неподобающим образом, но это было легкое смущение. Ещё присутствовал смутный страх, что я не знаю точно куда идти, и что тот человек, за которым я шел, норовил раствориться за горизонтом.
Я прибавлял ход, но то и дело сбивался с дороги, и приходилось возвращаться назад. Девушка несколько раз оборачивалась и казалось ещё немного, и я узнаю её. Но нет – лучи солнца, падая на неё, высвечивали черты лица.
Я лишь примечал тёплую в свете улыбку, и чувствуя ласковый взгляд, шёл дальше.
После я очутился на холме, с которого открывался вид на город. Внизу, дальше рощи, шумела узкая обмелевшая река; где-то вдалеке показался мост и стеклянные дома, отражавшие солнце. Мы говорили.
Она была рядом со мной, и я мог узнать Ирену – девушку, рискующую повторить судьбу семьи. Мы устроились на траве, окружённые теплом и лёгким ветром. Над нами пели птицы, волосы трепал легкий ветер. О чем был тот разговор я не помню, возможно, что я лишь молчал, прищурив глаза. Как бы то ни было, мы засиделись до вечера, а когда закатилось солнце, она сказала:
– Холодает, надо идти.
В тот момент я очнулся. На лице и волосах лежал снег. Было темно, пришлось на ощупь пробираться к выходу в сторону едва заметного света.
***
В городе, как у нас назвали центр, я не был очень давно. В своё время моя жизнь начиналась здесь, но дальше следовала только в одном направлении, всё ближе к окраине. И когда я принял решение устроиться в Некрополь, мне не понадобилось менять дом, ведь как известно, кладбища располагаются за городом.
Выйдя из туннеля, я очутился в непривычной суете. Передо мной лежали оживленные улицы, самое начало набережной, где била яркая жизнь.
Я направился в гущу людей, как часто делал, когда боялся остаться наедине с тишиной. Бродил меж гуляющих, и до меня доносились обрывки слов, смысл которых было не уловить. Я разбирал только голоса и интонации; фразы сплетались меж собой, образуя мелодию, словно я слышал пение птиц или стрекот цикад.
Здесь, если миновать самые шумные улицы, можно было забрести в безлюдный закоулок. Обычно тут пустовала лавочка, до которой докатывалось эхо беспечной жизни, но на сей раз она оказалась занята девушкой. Когда на звук шагов она подняла голову, я узнал Ирену. В её руках белела стопка листов, которые до моего появления она изучала. Девушка выглядела удивленной и уставшей. Она чуть приподнялась, словно хотела убежать, и сразу же опустилась обратно.
– Вы уже сами приходите, чтобы облить грязью память родственников? – спросила Ирена.
– Нет, – покачал головой. – Я здесь случайно. Вернее, так думал, пока не встретил вас.
Девушка закрыла бумаги, положив на них локти.
– После нашей беседы этим днём…, – начал я.
– Мы не виделись сегодня, – с досадой от того, что ей помешали ответила она.
– Но вы спорили о памяти, – с сомнением сказал я. Неужели мне приснилось?
– Это было вчера. С тех пор, как можно заменить, я успела собрать немало документов, – она устало потрясла папкой.
Я присел рядом.
– Значит, прошёл вечер и ночь.
– Что у вас случилось? – спросила Ирена.
Я растерянно посмотрел на неё.
– У вас ссадина около виска и снег за шиворотом, – пояснила она.
Я поспешно стал отряхиваться, распрямляя воротник.
– Так что произошло? – повторила она вопрос.
– Был сход снежной лавины, Некрополя больше нет. Всё подо льдом и снегом.
Девушка качнула головой.
– Может так и хорошо, что память просто застыла. Когда-нибудь откапают и снова вспомнят о тех людях, что там захоронены. Но учить на их примере уже будет некого.
Я не стал спорить, поинтересовавшись.
– Что у вас за бумаги?
– ?
– Вы сказали, что весь день их собирали.
– Да, это все документы, что остались от матери. Домовая книга, выписки, письма, счета. Думала найти её адрес, понять, где она сейчас живёт – это же вы всё знаете о чужих людях, чтобы судить; нам же и о своих иногда мало что известно.
– Что-то нашли? – спросил я, оставив без внимания её тон.
– Есть запрос с просьбой чтобы почта приходила в другое место, до востребования.
Ирена посмотрела на меня.
– Вы так спрашиваете, словно обладаете какой-то информацией.
– Ничего сверх того, что было в записях. Разрешите?
Девушка, помедлив, протянула мне документы. На одно письмо она обратила моё внимание.
– Вот здесь мать просит внести изменения в почтовый адрес, но мне сложно представить, чтобы кто-то мог ей писать кроме кредиторов отца.
– Возможно, но вряд ли она так беспокоилась о тех, кто судил деньги. Дело скорее в другом. Ей было важно оплачивать какие-то счета. Существовали обязательства, которые она считала важным исполнять даже в той ситуации. Подождите, – я нащупал пухлый конверт. – Этот не вскрыт, и письмо вы не читали.
– Нет, пишут с незнакомого адреса.
– Но мне он известен. Это милосердный дом, где до последнего дня жил ваш отец.
Ирена выхватила у меня конверт и быстро открыв его, жадно впилась в буквы.
– Что там? – спросил я.
– Письмо от управляющего. Он пишет, что необходим новый взнос за проживание подопечного. Вы были правы. Судя по всему, она продолжала оплачивать его счета… Надо ехать туда! – воскликнула девушка. И вдруг посмотрела на меня с немой просьбой.
– Подозреваю, что мой рабочий день на сегодня закончен…
Идти было не так долго. Хотя адрес, указанный на конверте, находился на другом конце города, я знал короткую дорогу. Я шел и думал, что неслучайно она поселилась как можно дальше. Расстояние естественным образом препятствовало импульсивному решению. По-видимому, она боялась, что в один из дней поедет навестить мужа, и останется с ним до конца. Опять же, у меня был ответ, почему жена этого не сделала. В бумагах, в которых я разбирался по делу ее мужа, содержался отчет по его болезни. Врачи после обследования дали ему месяц, от силы три. В итоге он прожил около двух лет. Доктора сказали, что он действительно боролся, словно не соглашаясь с действительностью. Когда же его перевели в отделение, где о нем заботились и всё делали за него, он сгорел за считанные недели.
Так – каждый в своих мыслях – мы дошли до адреса, который был указан в запросе. Это оказалось почтовое отделение, откуда её мать последние годы забирала письма. Я толкнул дверь, но она была заперта. Табличка на ней сообщала о перерыве на обед.
– Мы можем только ждать, пока она придёт за письмами, – сказал я.
– За какими?! – с надломом отозвалась девушка. – Он больше не в приюте.
– Она может не знать, что мужа нет.
– Хорошо, – собралась Ирена.
– Подождем, – тихо добавила она и вдруг замерла.
Я проследил за её взглядом, и на дальней лавочке заметил старую женщину с конвертом. Конечно, догадаться кто это, было несложно.
Ирена смотрела, как мать открывает письмо, медленно надрывая конверт; как она разворачивает подрагивающую в руках бумагу, как близко подносит к одному, вероятно ещё зрячему глазу, и пробегая первые строки застывает словно парализованная. В тот же момент девушка бросилась к ней, оставив меня одного на крыльце. Подбежав, она обняла женщину, и морщинистое заплаканное лицо скрылось от моего взгляда.
– Директор? – Услышал я и почему-то обернулся на голос.
– Клетес?
– Да, я Клетес, но не директор.
– Вы просто ещё не прочитали директиву. Ознакомьтесь.
Я развернул письмо, в котором лаконично были изложены строки приказа.
Так я узнал, что меня выбрали новым директором.
– Выбрали…, – улыбнулся я. – Но кто?
– Не всё ли равно, – пожал плечами курьер. – Приказ есть приказ. Будьте здоровы.
[1] служитель первого публичного Некрополя, открытого для наставнической цели.