Он не единожды пытался разговорить отца на тему, как тот пришёл в Красную армию?  Фамильные корни  – по отцовской линии – из священнослужителей, дворян; знание двух иностранных (французский, немецкий); найденные в малоприметном боковом ящичке  бюро бумаги, свидетельствовавшие  об успехах при выпуске из Московского кадетского корпуса; Михайловского  училища и …суконная «будёновка», да звание комэска. Явная нестыковка.

– Только не стоит приукрашивать,- не выдержал как-то очередной серии вопросов  Фёдор Иванович. – Был достаточно молод, идеологически неопределён; «шатался» так сказать. В сентябре 17-го пришёл в краткий отпуск из-за контузии, задержался в Москве, а тут революционная буря подхватила. Знающего народу у большевиков не хватало, случайно попал в Красную  гвардию. Затем западный фронт  –  бои против немцев и Юденича. Через несколько месяцев перешёл к своим ( в один из добровольческих белых полков): надоело  смотреть и слушать о расстрелах многих знакомцев. Недоверие к «золотопогонникам» довлело часто над разумом.

С весны 1918 года был на юге – сначала в районе Царицына, чуть позже на Дону. Ни душа, ни сердце успокоения найти не могли. Кровь и жестокость присутствовали в полной мере с обеих сторон. Гражданская война тем и выворачивала «наизнанку», что брат на брата; сын на отца часто не задумываясь замахивался, только потому что изначально по разные стороны были.

Хочу заметить, что «красные», в основном, только к стенке ставили, а вот наши, «белые» всё больше вешали – подчас могли так все фонари  на целой улице украсить. И особой, какой-то садистской жестокостью отличались женщины с нашей стороны . Вот один из примеров – походная жена штабс – капитана Черемисина. Любила, стерва, пленному иной раз по глазам нагайкой «с шайбой» хлестнуть или кавалерийской пикой раненого добить, долго смотря, как из пронзённого тела кровь хлещет.

Надоело всё «до чертей». И отсутствие порядочного мыла, и вшивость  ( как во фронтовом окопе) и частые вспышки холеры, тифа; и бесконечные подозрения с обеих сторон, и доносительство, и мародёрство, и участившиеся случаи  выстрелов в спину.

Особенно возмущали  ничем не оправданные проявления  садистской жестокости и цинизма.

Фёдор Иванович позволил рассёдланной Астре поваляться на траве, предварительно хорошенько протерев её соломой. Снял седло, сам стал рядом, готовый при первом выстреле вновь заседлать лошадь.

Фёдор Иванович стоял почти в центре группы из четырёх человек (сговаривались насчёт вечерней пульки), когда «краем уха» зацепил разговор, рано начавшего седеть,  ротмистра Юдинкова с двумя молодыми кавалеристами. Один всё удивлялся, что не встречал на поле боя отрубленных голов.

– Неоднократно видел расколотые черепа, «разваленные» до седла тела, а валяющихся голов ни разу,- сетовал он.

– Всё потому, батенька,- назидательно произнёс Юдинков, – что мы рубим пехоту сверху, с силой. А здесь требуется удар «мягкий», скользящий. При случае, напомните.

Взбивая пыль, на залитую солнцем площадь  влетела пролётка. Кроме кучера, в ней сидело ещё трое : в центре , в изодранной гимнастёрке и с кровоподтёками на лице, высокий мужичёк; по бокам от него , с примкнутыми штыками на трёхлинейках двое наших солдат (явно конвой).

Почти сразу из большого каменного дома на крыльцо, торопясь и немного прихрамывая от недавнего ранения , но резво «выкатился» полковник Архаров.

– Это что такое?

–  Да, вот – велено в штаб доставить, к Вам,  вашеблагородие!

– Комиссар?

– Так точно,- отозвался конвоир.

– Некогда. Мне пролётка нужна. Повесить,- буднично распорядился Архаров и плюхнулся на сиденье, скрипнувшее рессорами.

Архаров ткнул кучера в спину, Пролётка с места взяла скорость.

Комиссар стоял на солнцепёке с трясущимися руками. Один из конвойных отправился в штаб, видимо за верёвкой и мешком, чтобы выполнить приказ полковника.  В это же время к «красному» подошёл Юдинков. Он не торопясь достал серебряный портсигар с монограммой, протянул комиссару.

– Угощайтесь и успокойтесь.

Пленный взял две папиросы: одну сунул за ухо, вторую быстро и жадно закурил.

Юдинков сделал три шага назад. Раскуривая, комиссар стоял к нему спиной, прикрываясь от лёгкого дуновения июльского ветерка. Ротмистр неожиданно для всех выхватил саблю и нанёс по шее пленного комиссара сухой скользящий горизонтальный удар. Голова упала и мягко  откатилась в пыли. Фёдору Ивановичу и смотреть бы на голову продолжать, а он, словно завороженный,  не мог оторвать взгляд от шеи, из которой через несколько мгновений вылезло горло, откуда стала хлестать чёрная кровь.  Тело зашаталось и рухнуло оземь с глухим звуком.

– Вы его , как петуха непокорного,- заметил вскользь вольноопределяющийся Фроликов, у которого даже пропало желание продолжать обсуждение предстоящей баталии за карточным столом.

Юдинков торжествующе  огляделся и сказал, обращаясь к молодёжи:

–  Ну, видели , как надо рубить? С одного удара – чик – и вон она, голова. Пойди, скажи напарнику, что ничего более не требуется – ни верёвки, ни мешка,- сказал второму конвоиру.

– Милостивый государь, Вы поступили подло. Зачем же нужно  словно надежду давать, угощать комиссара папиросой? – возмущённо вскинулся Фёдор Иванович.

– Не кипятитесь, как курсистка. Какой пример молодёжи? Сделал я всё верно: во- первых правильный удар показал, обучил. Во- вторых , комиссару мучиться в мешке да в петле не пришлось. А то, что закурить дал – это ему нервы успокоило. Может Вы меня может ещё «к барьеру»? Извольте, готов.

–  Полно, господа! Жизнь нынче – копейки не стоит и не такие фортели показывает. И, Фёдор Иванович, голубчик, не забывайте – завтра наступление. Не дай Бог! ежели за спиной кто- либо не из своих окажется. Доброхотов много развелось. Ещё и в контрразведку заявят. Мы то Вас знаем, а там остолопов и «садюг» хватает.

В тот вечер застрелился один из преферансистов – подпоручик Николаев. Выставил на всю компанию полдюжины «Смирновской» и два шустовских коньяка. В прощальной записке объяснил, что кругом слишком много грязи и подлости, «душно ему», ушёл к себе в комнату и застрелился.

Фёдор Иванович после похорон, трижды приставлял наган к виску, но  на курок так и не нажал. Ему всё мерещелись агатовые  глаза Зиночки, которую он оставил в Екатеринодаре . Там теперь  красные.

Через неделю стал помощником командира эскадрона 1-й Конной.

Вечером чаёвничал на просторной веранде у старого знакомого ещё по Москве – инженера Розанова. Зинаида Гавриловна сидела напротив.

Так началась его долгая тридцатисемилетняя служба в молодой советской России.

 

Борис Бычков.