Геннадий Николаевич Дмитриев. Разве это жизнь? (рассказ)

30 лет назад, в октябре 1987 года, в местной газете одного из подмосковных научных центров появился некролог, на который мало кто обратил внимание. Сообщалось, что на семьдесят первом году жизни скоропостижно ушёл из жизни академик РАН Гелий Иванович Богов. Его имя было малоизвестно широкой советской публике; он был засекречен органами КГБ, как руководитель сверхсекретной лаборатории «Бессмертие».

На самом деле Богов не умирал. Вместо него в гроб положили двойника. Похоронили скромно, без особых торжеств на местном кладбище в одной могиле, где покоились его жена, ушедшая из жизни двумя годами раньше, и единственный его сын, погибший ещё ранее в Афганистане. А здравствующий Гелий Иванович с помощью ближайших друзей-коллег по совместной научной деятельности, в своей же лаборатории лёг в специально приготовленную для него вакуумную капсулу, распорядившись начать эксперимент и… разбудить его ровно через 30 лет. На этот шаг учёный, занимавшийся проблемами бессмертия, решился отчасти потому, что был одинок.

Друзья Богова добросовестно выполнили указания своего руководителя. Они были заинтересованы в таком грандиозном научном эксперименте, открывающем новые горизонты будущего человечества. По всем расчётам Богов, выйдя из капсулы через 30 лет, должен помолодеть почти в 2 раза и, соответственно, значительно улучшить физические возможности всего организма. И все годы, до последнего дня, сотрудники лаборатории делали всё возможное и невозможное для сохранения тайны эксперимента, а главное – для поддержания сна руководителя в полном покое, исключая малейшие ошибки и оплошности.

 

Наступил тот намеченный по научному сценарию день, когда Гелий Иванович, после реанимационного периода и адаптации, вышел из капсулы. Врачи его обмыли, побрили, причесали и помогли ему одеться в новую одежду. И наконец он появился в реабилитационном зале, где его встретили друзья-коллеги. Богов выглядел безукоризненно: явно помолодевшим и оживлённым, с улыбкой на слегка бледноватом лице.

– Здравствуйте, друзья! – обратился он к встретившим его. – Выспался вдоволь.

Все окружили его, отвечая приветствиями и также улыбками. Встреча была радостной, трогательной, волнующей. Его обнимали, целовали. В его адрес сыпались комплименты.

– Стоп, друзья! Стоп! Сказал он. – Давайте перейдём к делу. Пусть Андрей Ильич… Ох же, как ты постарел… и сединой покрылся, и животик нарастил… Андрей Ильич! Доложите вкратце итоги нашего эксперимента.

Андрей Ильич Вознесенцев, первый заместитель Богова, предложил всем занять места в креслах и начать совещание. Но до его начала Гелий Иванович, не удержавшись от чувств, подошёл к малорослой и хрупкой женщине, ещё привлекательной и с сияющими карими глазами, обнял и поцеловал в нарумяненную щёку.

– Светлана! Радость моя! – воскликнул он, не обращая на других внимания. – Ты по-прежнему научный секретарь?

Ответил Вознесенцев:

Нет, Гелий Иванович. Светлана Николаевна у нас давно защитила докторскую и давно является старшим научным сотрудником лаборатории.

Светлана, озорно сверкнув красивыми глазами, успела шепнуть Богову:

– Вот так, мой дорогой Штирлиц!..

Впрочем, если бы кое-кто и услышал сказанное ею – никто не удивился бы. Именно Светлана Розова в те давние годы окрестила так шефа за его сходство с известным киногероем.

А ещё, до начала совещания, Богов попросил Вознесенцева представить ему мужчину, моложавого, коренастого и бритоголового, в котором, как ни напрягал память, не мог признать кого-либо из бывших при нём сотрудников.

Вознесенцев доложил:

– Это представитель ФСБ Николай Петрович Глядов, назначен нашим куратором в 1999-м году…

– Стоп! Какого ещё ФСБ? – возмутился Богов. – У нас не должно быть посторонних. Никого!

– Извините, Гелий Иванович… Что не представил Николая Петровича сразу; но он не посторонний, а свой… Если помните, наша лаборатория подконтрольна (и финансируется!) Комитету государственной безопасности. А его при вашем руководстве в 80-е годы представлял сотрудник КГБ Юрий Михайлович Кругляков, доктор наук, профессор, который ушёл из жизни в конце 90-х. Вот вместо него нам и прислали нового куратора из ФСБ Российской Федерации, ставшей продолжателем КГБ. Поменялась лишь вывеска государственной службы безопасности.

Читайте журнал «Новая Литература»

– Что-то ты, Андрюша, мне голову морочишь… При чём тут Российская Федерация, а не СССР? Что за причуды? Поясните! Иначе я позвоню сейчас Горбачёву и попрошу его ответить.., – занервничал Богов. – Как-никак с Михаилом Сергеевичем мы знакомы.

В зале воцарилась тишина. Нарушил её вновь Вознесенцев:

– Гелий Иванович, – обратился он к Богову. – Успокойтесь и не торопитесь. И вот почему. Во-первых, Горбачёв – давно никто, а обычный пенсионер. Во-вторых, если и дозвонитесь до него, то он вряд ли вспомнит вас… тем более, что ваше имя из всех каталогов вычеркнуто, вас похоронили.

Далее Вознесенцев коротко проинформировал Богова о роковой и предательской роли Горбачёва, как последнего руководителя советского государства, в развале Советского Союза. О том, что все бывшие союзные республики стали самостоятельными суверенными государствами наравне с Российской Федерацией. Что захвативший в России власть Ельцин, идя на поводу у «американских ястребов», подставил русский народ под нож: развалил всю экономику, позволил разграбить страну и обрёк народ на нищету. Что ныне, после Ельцина, у власти находится Путин, который с тяжёлыми потугами собирает Россию, как державу.

– Не верю! – отрезал Гелий Иванович, вжавшись поглубже в кресло. Но мгновенно, обежав глазами присутствующих, взял себя в руки, успокоился и спросил: – С кем из официальных лиц власти мне могут устроить встречу? Не исключаю, что на сотрудников моей лаборатории оказано давление.

Слово попросил Николай Петрович Глядов:

– Вас, Гелий Иванович, устроит встреча с директором ФСБ Николаем Платоновичем Патрушевым? Ему, кстати, я сегодня доложил о вас, и он изъявил желание встретиться с вами. Вы согласны?

Богов молча кивнул. Он, судя по раскрасневшемуся лицу, расстроился и негодовал. Ещё бы! Он родился в год Октябрьской Революции, прожил большую часть жизни при Сталине, при котором СССР стала супердержавой, и вдруг – такие отвратительные новости. «Лучше бы не выходить из капсулы, спать и спать, – взбрела у него мысль. – Ну и «порадовали» меня друзья!.. Лучше бы не слышать…».

Воскресенцев с ходу заметил нежелательные перемены в настроении, поведении и в движениях близкого ему Богова, обратился ко всем:

– Предлагаю закончить наш брифинг. Гелию Ивановичу противопоказано длительное умственное напряжение, ему предстоит пройти полный реабилитационный курс. Но чтобы не оставлять нашего учителя и друга в одиночестве… поручим Светлане Николаевне поухаживать за своим бывшим начальником.

Все, кроме профессора Светланы Розовой, откланялись и тихо покинули помещение.

 

Богов и Розова, оставшись наедине, не молчали ни секунды. Он взорвался первым:

– Радость моя, Светлана! Как я по тебе соскучился! Кажется, не видел тебя вечность…

– Всего 30 лет!.. – сказала она, вложив в эти слова, пожалуй, все-все добрые чувства своей души. Она подошла к нему, положила свои худые руки ему на плечи, поглаживая их.

– Ты не изменилась. Такая же изящная, красивая, добрая.

– А вы, мой дорогой Штирлиц, выглядите очень свежо, в вас нельзя не влюбиться…

Они обменялись ещё комплиментами, которые и следовало ожидать после стольких лет разлуки. Используя неопределённость разговора, она поднесла журнальный столик и поставила на него поднос, на котором было приготовлено всё для чаепития. Теперь они сидели в креслах друг против друга, пили чай со сладостями и общались – так, как это делали много-много раз.

По его просьбе она рассказала об основных, на её взгляд, проблемах лаборатории за прошедшие годы. О том, что в 90-е финансирование лаборатории было уменьшено в разы. Что кое-кто высказывал мысли продать американцам научные разработки, но большинство проголосовали против. Что идейно слабые сотрудники уволились и погнались за «длинным рублём». Что были такие учёные, кто пытался сбежать за рубеж, но их попытки пресекались службами ФСБ. Что в 2001-м их закрытый городок посетил без афиширования президент Путин, после чего увеличилось финансирование, повысились зарплаты учёных и всех специалистов, а для их комфортного проживания в короткий срок был построен коттеджный посёлок.

– Стоп! Стоп, моя радость! – прервал Богов её рассказ. – Что с моей квартирой? Я же разрешил в ней жить тебе, чтобы ты вырвалась из протухшей коммуналки, и вручил тебе ключи. В известность поставил и Вознесенцева. Ты проживаешь в квартире?

Она, судя по её спокойному лицу (не дрогнул ни один мускул) была готова к такому вопросу. Отвечала не спеша, с присущей ей деловитостью:

– Дом пошёл под снос… по программе реновации хрущёвских пятиэтажек. Перед сносом дома все ваши значимые вещи, документы и рукописи я перевезла к себе. И всю вашу библиотеку забрала. Правда, отдельные научные работы, изданные вами, по просьбе руководства передала в научно-культурный центр, построенный на месте снесённого дома…

Он не дал ей договорить, с ходу спросил:

– Моя радость, а где ты ныне проживаешь?

– В коттеджном посёлке. В небольшом уютном доме возле пруда. Все четыре комнаты я оформила на свой вкус, меблировала как считала нужным. С кем-либо советоваться не желала… Всё сама, сама… – она извлекла из своего рабочего портфеля ключи от дома и показала их. – Могу вручить их вам в любое время.

Они оба замолчали. Смотрели друг другу в глаза, поглощённые мыслями. О чём они думали? Наверное, каждый о своём. Скорее всего о тех прошлых счастливых годах, когда вместе трудились, общались, переживали радости и горести, но уверенно двигались к намеченным ориентирам.

Тишину нарушил он:

– Вспомнил, хозяюшка моя… С ключами от квартиры я отдал тебе мою сберегательную книжку… с правом пользования. Сохранила её? Воспользовалась деньгами,.. скажем, при переезде? Денег было немало, должно быть ещё больше за счёт процентов… Пора подумать, на что их потратить. В чём сегодня нуждаешься?

– Спасибо, ни в чём! – ответила она, и, сделав паузу, тяжело вздохнула: – Денег нет. Все ваши накопления «съело» государство и власть.

– Так, так, так… – его лицо не выражало ни удивления, ни сожаления. Видимо, он ещё не осознал услышанное.

И она пояснила:

– За прошедшие четверть века в России четыре раза произошло обрушение рубля: в 1994, 1998, 2008 и 2014 годы. Все обвалы были спланированы США и российскими спекулянтами при бездействии Центрального банка, государства и власти. Так что, Гелий Иванович, лишились накоплений не только вы, но и я, и все сотрудники нашей лаборатории, имевшие хоть какие-то сбережения. Ограбили весь русский народ.

Он поднял руки, сжал кулаки и вспыхнул:

– Чья у нас в стране власть? Кому она служит? Неужели народ молчит, когда его грабят?

– Народ?.. О чём вы, мой дорогой, говорите? Был народ… А при Ельцине, в 90-е годы, народ пошёл на убыль… Десятки миллионов преждевременно сошли в могилу и не родились. Более 14 миллионов уехали из России в результате всех реформ.

– Неужели? – сотрясал он кулаками. – Разве могут реформы проводиться без согласия  народа? Почему Конституция не защищает народные права? Куда смотрят коммунисты? Чем занимается правительство?

– Эти вопросы из разряда политических. К политике же я, как и вы, не имею никакого отношения. Мы – учёные. Наша задача двигать науку. Каждый должен добросовестно делать дело, которому служишь. А с грабежом народа, как понимаю, должны разбираться правоохранительные органы… Если, конечно, у них есть совесть.

Между тем, за окнами сгущались сумерки. День уступал свои права ночи. И Светлана, глядя на чернеющие стёкла окон, всполошилась:

– Мой дорогой друг, – обратилась она к нему. – Мы, пожалуй, заговорились. Однако во всём должна быть мера. Тем более, вы пока не прошли последнюю ступень реабилитации. Вам нужен покой, следует воздерживаться от больших умственных нагрузок. Так что давайте расставаться. Я ухожу. Сейчас вам принесут диетический ужин… И спать! Постарайтесь избавиться от всех мыслей. Спать и спать! За вашим покоем наблюдает за компьютером дежурный врач; во всех помещениях: в кабинете, столовой, спальне установлены приборы, контролирующие ваш покой, – с этими словами она поднялась из кресла, подошла к нему и поцеловала его по-детски – в щёку:

– Спокойной ночи! Завтра увидимся.

 

Утром следующего дня, после завтрака, Светлана первой из всех научных сотрудников лаборатории пришла к Богову. Поздоровалась с ним. Он, как часто и в былые годы при встрече с ней, взял её руку и прижал к своим губам. Она без промедления предложила ему разместиться в кресле и заговорила:

– По плану дня два часа отводится для вашего обследования врачами и проведения необходимых для вас процедур. Затем – второй завтрак и часовая прогулка со мной на территории парка нашего центра. После этого в вашем кабинете будет встреча… С вами желает пообщаться главный наш шеф – директор ФСБ Николай Платонович Патрушев. Потом обед, на него приглашены Патрушев, Вознесенцев и… я, конечно…

– Стоп! Стоп, моя радость! – приостановил её речь Богов. – Я ещё вчера ознакомился с недельной программой моего возвращения… Но в эту программу, переданную мне вчера, хотелось бы включить три встречи с моими друзьями: с космонавтом Владимиром Джанибековым, с писателем Юлианом Семёновым и с академиком Игорем Бестужевым-Ладой. Ты их всех прекрасно знаешь. Ведь всегда сопровождала меня и присутствовала на этих встречах.

Светлана, как бы собираясь с мыслями, выдержала паузу и чётко доложила:

– Простите, мой друг… При составлении программы мы, действительно, не учли ваши дружеские привязанности. Однако огорчу вас… Джанибеков, насколько мне известно, тяжело болен, но… попытаемся соединить вас с ним по телефону. Что касается Юлиана Семёнова и Бестужева-Лады, то они ушли из жизни. Кстати, Бестужев ушёл недавно – в декабре 2015-го.

– Стоп, Светлана! Скажи: Игорь Васильевич всё-таки сформировал Международную академию исследований будущего? Он же, как помнишь, только и грезил этой идеей.

– Да, мой друг! Бестужев осуществил свою мечту. Я, кстати, не раз была у него в академии, и как-то он вручил мне свою книгу «Свожу счёты с жизнью. Записки футуролога о прошедшем и приходящем». Почитать дам, на следующей неделе.

– А Юлиан Семёнов? Что написал после меня? Помнишь, как мы сидели у него в гостях за огромным овальным столом, на набережной Москва-реки, возле Кремля, и он говорил, что в основу портрета Штирлица взял черты моего лица и мою армейскую выправку? Помнишь? Да?..

Светлана кивала в ответ, улыбалась. А Богов вдруг ошарашил её неожиданным предложением:

– Давай-ка сегодня съездим в Москву, прогуляемся. Душа просит. Не терпится пройтись по брусчатке Красной площади… Помнишь, как позволяли себе подобные прогулки в прежние времена?.. Помнишь? Обещаешь мне эту поездку?

Раздался стук в дверь, в кабинет вошёл Вознесенцев, без предисловий заявил:

– Коллеги! Вы нарушаете распорядок дня, закругляйтесь. Вы, Гелий Иванович, готовьтесь к осмотру и процедурам. Вы, Светлана Николаевна, зайдите к Глядову… Николай Петрович хочет согласовать кое-какие вопросы.

Вечером, в конце рабочего дня, Светлана Николаевна навестила Богова. Она принесла для любимого шефа различные фрукты, те же яблоки, которые он обожал; также положила ему на стол пачку разных свежих газет. Осторожно заметила:

– Вы же, мой дорогой, 30 лет не читали газеты. Раньше, как помнится, всегда требовали, чтобы к обеду на вашем столе были «Правда», «Известия» и «Комсомольская правда».

– Точно-точно, моя радость! Как я признателен тебе за внимание! – Он преклонил перед ней колено, взял её руку и прикоснулся к ней губами.

 

Поехать на прогулку в Москву удалось на следующий день. После того, как Богов прошёл все положенные процедуры.

Ему доставили современную одежду. Принесли осеннее полупальто, строгое и представительное, шляпу, кашне, костюм и полуботинки – всё черного цвета, что он признавал как официальную одежду, предназначенную для встреч на высоком уровне. Она помогала ему одеваться, долго подбирала галстук – какой более пойдёт ему к лицу.

Он, между тем, завёл разговор о прочитанных вечером газетах. Посетовал на то, что среди чтива не оказалось «Правды» и «Известий». Подчеркнул:

– Более всего понравилась «Советская Россия». Хотя, замечу, в ней много необычной для меня информации… На отдельных предприятиях людям не платят месяцами зарплату; в регионах Сибири в этом году изъято из оборота почти 3 млн. литров нелегальной алкогольной продукции; имеются факты издевательства над детьми в учебных заведениях. Неужели, Светлана, это правда? Что-то не припомню, чтобы в прежние времена, особенно во времена Сталина, подобное случалось. Сталин всех проходимцев отправлял куда следует… Дабы другим повадно не было…

После он совсем распалился:

– Знаешь, Светлана, о чём прочитал ещё и что меня ещё более возмутило? Оказывается, в Москву на дровнях тащат ржавый памятник «литературному власовцу» Солженицыну. Собираются открыть с помпой «стену скорби». Солженицыну? Кто он такой? Написал в «Гулаге» об обиженных… Да, в ГУЛаге содержались 80 процентов воры, тунеядцы, преступники, уголовники… А Солженицын, насколько мне известно, находясь в США обливал СССР грязью, подстрекал наших врагов пойти на русских очередным кровавым походом…

Она прервала Богова. Приложила к его губам свой миниатюрный пальчик:

– Ради Бога успокойтесь, мой Штирлиц. Вот теперь вы выглядите как надо… Нам пора выходить. Нас ждут. – Она взяла его за руку, как ребёнка, и повела за собой на выход, на улицу, где на площадке главного корпуса их уже ждали.

 

В лаборатории имелся штатный комфортабельный автобус с имеющимся в нём специальным и реанимационным оборудованием, в нём и разместились (по списку) Богов, Вознесенцев, Розова, Глядов, а также четверо врачей и трое охранников-телохранителей. На выезде из ворот к автобусу присоединились реанимационный автомобиль и два полицейских автомобиля сопровождения.

До МКАДа ехали быстро. Головная полицейская машина мигалками, а порой и сиреной уверенно прокладывала путь, освобождая дорогу. Гелий Иванович, расположившийся в кресле по соседству со Светланой, пристально смотрел по сторонам, переводя взгляд то налево, то направо. Трасса по указателям населённых пунктов была для него знакомая. Но вызывали у него удивление многочисленные постройки: дома, супермаркеты, автозаправки… Он то и дело показывал рукой на солидные коттеджи и замки, восхищаясь их разнообразием в архитектуре, удивительной красотой и изяществом. Наконец не выдержал:

– Радость моя! Выходит, народ у нас живёт совсем неплохо. Смотри: сколько дворцов понастроено! А ты говоришь: Россию разграбили.

Она не стала скрывать правду. Ответила, как думала:

– Дворцов у нас по всей стране немало. Построили их в основном те, кто разграбил Россию и довёл народ почти до нищеты.

Он на время перестал тревожить её вопросами, предположил, что Светлана сегодня не в настроении. Бывают же у женщин дни, когда они не в духе… Это мужчины обязаны быть постоянно в настроении, поскольку у них иная физиология.

Когда выехали на МКАД, чтобы доехать до Кутузовского проспекта, колонна едва потащилась. Водители едущих впереди транспортных средств неохотно уступали дорогу. И только требовательные приказы в рупор из переднего полицейского автомобиля действовали на них отрезвляюще, и они уходили в правый ряд. Тут-то он не удержался:

– Радость моя! – он старался говорить помягче, поучтивее. – Вопрос первый: этого кольца, МКАДа, при мне не было?

– Было, но при мэре Лужкове в начале 90-х была проведена масштабная реконструкция.

– Вопрос второй: почему так много автомобилей? Раньше ездить было легко.

– В Москву съезжаются отовсюду… Ради денег и лучшей жизни. Население Москвы за прошедшие 30 лет увеличилось почти в три раза.

– Вопрос третий: вдали вижу какие-то высотные стеклянные башни. Это что? Подражание Америке и Европе? Русские всегда отличались своей архитектурой, которая не предусматривала небоскрёбы. При наличии у нас, русских, самой большой территории нам сам Бог велит заниматься малоэтажным строительством. Разве я, радость моя, не прав?

– Правы! – она положила свою руку на его, чтобы он перестал истязать себя немыслимыми вопросами; стала поглаживать его руку, перебирать его пальцы, что любила делать ещё в молодости, чтобы он не нервничал.

Выехали на Кутузовский проспект. Колонна заняла спецполосу и поехала быстрее. Он озирался по сторонам, на его бледноватом лице прослеживались удивление и отчаяние, готовые вылиться в возмущение.

– Что творится?! Что творится?! – твердил он чуть ли не шёпотом, чтобы не привлекать к себе внимание сопровождающих. Придвинулся ближе к Светлане и с ещё большим возмущением в голосе заговорил: – Нет, Москва сегодня меня не радует. Этот город не для меня. Это эстетическое уродство. Современная архитектура уродлива, а живопись, скульптура, мода – всё это многое отражает привычный ужас нашей комфортабельной повседневности. Что может увидеть красивого современный горожанин? Только бетонные и стеклянные громады, рядом с которыми он ощущает себя маленьким и потерянным. Травы и деревьев – всё меньше, снега, наверное, и зимой не видно. Постройки подавляют человека, высасывают из него и без того скудные силы. Да, вроде бы здорово это: небоскрёбы, башни, мосты, супермаркеты… Но всё это превращает человека в ничего не значащего муравья… А что будет дальше?

Она, сидя рядом с ним, и привыкшая за далёкие минувшие годы к его голосу, слышала его и понимала. И успокаивала:

– Мой дорогой, ничего не творится. Столица живёт своей обычной жизнью.

– Какой жизнью?.. В годы юности, когда учился в МГУ, мне нравилось часами бродить по Москве. Изучал её, отдыхал, наслаждался красотой. А сейчас? Бушующее море машин! Толпы людей! Покажи мне кого-то, кто просто прогуливается по тротуару. Не вижу! Все бегут, спешат, толпятся… Автобусы и троллейбусы забиты людьми. Куда спешат, зачем спешат? Во времена моей молодости Москва в дневное время была полупустой. Да! Потому что днём люди трудились на заводах и фабриках, учились в учебных заведениях, продвигали науку в научно-исследовательских институтах… А что ныне? Никто не работает? Никто не учится? Никто в науке не стремится сорвать Адамово яблоко? Эх-хе-хе… Эх-хе-хе…

К Красной площади они подъехали со стороны Васильевского спуска, вышли из автобуса возле Храма Василия Блаженного.

– Коллеги! – обратился Гелий Иванович ко всем. – Давайте навестим Ленина.

Он взял под руку Светлану и с ней зашагал по брусчатке. Зашагал бодро и уверенно, как будто ему было лет сорок.

Их запустили в Мавзолей без задержки (видимо, было указание «сверху»). Возле покоящегося Ленина постояли в тишине несколько минут и опять вышли на площадь. Он не удержался от высказывания:

– Пока Ленин в Мавзолее – Россия будет жива. Да здравствует Ленин! Мы все в долгу перед ним. За то, что он первым в мировой истории дал народу землю, гарантировал бесплатное жильё, бесплатное образование и бесплатное медицинское обеспечение.

Посетили и могилу Сталина. Гелий Иванович и ему поклонился. Вслух высказался:

– Я тебя, Сталин, люблю как родного отца. Обязан тебе. Благодаря тебе вырос, получил образование… Прошёл суровую школу войны. Вернулся в науку и… получил из твоих рук знаменитую Сталинскую премию за мои скромные научные труды. Да что говорить?! При тебе наша страна была самая большая по охвату земли. Благодаря тебе мы одержали Победу над фашизмом. При тебе для людей были построены самые лучшие дома. При тебе получили развитие все науки и заложены многие виды промышленности, в том числе атомная и космическая. При тебе можно было за двугривенный (20 коп.) ездить в метро до упаду… Спасибо тебе, Сталин! Спасибо тебе за всё, что ты сделал для народа.

Возвращались к автобусу молча. В автобусе он придвинулся поближе к Светлане и полушёпотом заговорил:

– Не понимаю в этой жизни что-то… Почему Сталина вынесли из Мавзолея и перезахоронили отдельно? Почему в нашей лаборатории нет портретов Ленина и Сталина? При мне эти портреты были. Были! Разве, Светлана, забыла об этом? Почему сегодня, в отведённых для меня апартаментах, нет портретов лучших людей планеты? Тех, которые жили не для себя, а для народа.

Весь обратный путь Гелий Иванович не проронил ни слова. Лишь она видела, как в какие-то минуты он прикрывал ладонью глаза и тяжело вздыхал. «Наверное, – предполагала она, – он вспоминает всю прожитую нелёгкую жизнь. Для него страницы прошлого, пожалуй, самый лучший бальзам для сердца и для будущего».

И она не удивилась, когда следующим утром, как только зашла к нему, он вручил ей письмо, адресованное руководству лаборатории «Бессмертие». В том длинном письме Богов писал:

«…Не желаю отягощать коллектив лаборатории своим присутствием. В нынешнем мире, где царит несправедливость, а я во имя её торжества ничего не могу сделать – пребывание в этом мире не имеет смысла. Поэтому я осознанно принял самостоятельное решение: вернуться в капсулу «Бессмертия» и посвятить себя дальнейшему научному эксперименту, который, вполне возможно, позволит в будущем жить долгую жизнь людям честным и порядочным.

Решение моё окончательное. Настаиваю на продолжении моего эксперимента сроком на 50 (пятьдесят) лет».

(подпись)

Светлана, прочитав его заявление, почувствовала себя плохо. Она побледнела, голова раскалывалась от напряжения, сердце вырывалось из груди… Но она набралась сил и заговорила, перейдя с ним на «ты»:

– Дорогой мой! Ты под впечатлением увиденного… Это пройдёт. Ты переживаешь: квартиры нет, денег нет… Это решаемо. Но ты забыл обо мне. За-а-а-был! А я ведь тебя люблю! Люблю всю жизнь!

Богов, видимо, не услышал её. Он продолжал прохаживаться по кабинету, размышляя о чём-то, известном только ему. Проронил он вслух только одну фразу:

– Разве это жизнь?

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.