Глава 1.

События, о которых дальше пойдет речь, произошли давно, более семидесяти лет   назад. Многое уже подзабылось, ускользнули из памяти детали, стерлись тонкости всего происходящего в то далекое и смутное время. Но основное осталось и не могло совсем исчезнуть из воспоминаний. Слишком велики и неоднозначны были   сами люди, участвующие в этом трагическом круговороте, не жалевшие ни сил, ни самой жизни, чтобы одержать верх в том смутном, диком аду, где они тогда пребывали. А самое главное – живет в сознании тот главный герой, который все это совершил, и повел за собой плененных и утративших веру  в справедливость возмездия соратников вопреки логике и без малейшей надежды на успех. И победа пришла, несмотря н на что.  Но оказалась она сосем недолгой.   Вскоре снова наступить политический мрак, леденящий душу, ждавший тогда и многих  неповинных людей с исковерканной судьбой .

Пожалуй, стоит уже открыть имя нашего героя. Тем более что оно совершенно невыдуманное – Романов Михаил  Афанасьевич , до войны  служивший в Первой  Пролетарской дивизии, дислоцировавшейся  в Москве и ходившей парадами во время праздников  по Красной площади.

Шел сорок первый год. Страна готовилась отметить международный день трудящихся. Парадную дивизию уже вывели на тренировки. Романов, как всегда, руководил ими. На торжествах он обычно шел мимо Кремля   впереди своих орлов с обнаженной саблей.   Миновав мавзолей, выходил из строя и пропускал мимо себя всю дивизию. После чего поднимался наверх, туда,  где слева от вождя и чуть ниже его стояли военные.

Дома Михаилу Афанасьевичу бывать приходилось редко.  Даже поздно вечером   его часто вызывали на совещания в верха. Сталин любил проводить их по ночам.  Так случилось и на сей раз. После обеда ему позвонили и сказали, что к часу ночи ему необходимо явиться в Кремль. Поэтому он заранее предупредил своего шофера, чтобы тот ни в коем случае не задерживался. Верховный страсть как не любил опозданий на собрания, жесток за них наказывал, считая это грубейшим нарушением воинской дисциплины. И Романов, зная это, никогда не задерживался, был точен и никогда не допускал ни малейшей задержки. А тут вдруг случилось непредвиденное.

Уже в полночь ему позвонил шофер и , чуть ли не плача, с  растерянностью сообщил, что машина сломалась, приехать не сможет. Сердце ушло в пятки. Что делать?  Как быть? Дежурная машина уже не успеет. Каким же образом добраться во время до Кремля?!

Романов пулей вылетел из дома. Вдруг какая – нибудь попутка подвернется!  Но улица была мертва. Даже прохожих не было. Тишина стояла гробовая. Мрак окутывал дома. Редко светились отдельные оконца.  Отчаянье овладело им.  Неужели он сегодня так оплошает!  И чего ему это будет стоить?! Можно же и должности лишиться!…

Михаил Афанасьевич сделал несколько лихорадочных шагов  по тротуару и замер, услышав вдруг шум двигателя. Из соседнего двора на улицу неожиданно выехала машина, перевозящая нечистоты.  Он бросился ей наперерез.

– Стой!  Стой ,тебе говорят!

Машина чуть не сбила его.  Водитель с трудом затормозил. Высунувшись из кабины, испуганно спросил:

– Что случилось, товарищ полковник?

Вместо ответа Романов, быстренько обогнув  двигатель, рывком открыл левую дверцу и вскочил на сидение рядом с шофером .

– Быстро в Кремль! – приказал отрывисто.

– Но моей машине туда нельзя!  Ни в коем случае!

И только тут Романов уловил отвратительный душок, стоящий в кабине. Шофер – то, видно, к нему давно привык. Но он был прав: говновозкам строго –  настрого было запрещено ездить в центре.

– Жми под мою ответственность! – распорядился он. – И пошевеливайся! Опаздываю я!  Ну, живо, живо!!

Это было сказано с такой яростью, что шофер понял, что дело тут действительно нешуточное и рванул с места в карьер. Благо улицы были пустынны. Через двадцать минут они были уже возле Спасской башни. И тут на них набросилась охранявшая их стража. Как вы смели! Не положено! Безобразие!

Романов выскочил из машины и, показав пропуск, приказал немедленно отпустить шофера на все четыре стороны  а сам рванул в ворота башни. Через несколько минут он был уже возле зала заседаний. С сильно сердцем распахнул входную дверь. Заседание уже началось. За длинным столом сидело человек сорок. Все взоры обратились сразу на него.

– Разрешит, товарищ Сталин? – с трудом выдавил из себя Романов, глядя на вождя, стоявшего во главе стола. Язык повиновался ему с трудом.

Верховный сердито посмотрел на него и язвительно протянул:

– Изволите опаздывать товарищ Романов.

– Машина сломалась. Товарищ Сталин!

– И на чем же вы сумели добраться?

– На говновозке, товарищ Сталин!

Зал грохнул от смеха.  Вождь тоже   скупо улыбнулся и уже не таким строгим голосом сказал:

– Хороший способ передвижения. Садитесь, товарищ Романов.

Собравшиеся снова рассмеялись. А Романов понял, что прощен и почувствовал громадное облегчение, торопливо опустился на пустой стул рядом. Сердце екнуло. Пронесло!.. Слава Богу!.. А ведь могло и не пронести!..                      Больше он уже никогда не опаздывал. А водителю своему крепкую взбучку, конечно, дал. Подвел все – таки тот его.  Но наказывать не стал, понимая, что техника всегда может отказать, даже в бою. Взысканиями он не любил разбрасываться. Считал, что хороший выговор, доброе слово действует на подчиненных сильнее, чем наказание.

 

Глава 2.

Романов часто задумывался нал своей судьбой. Какая же она у него все – таки получилось изломанной.  Сын небогатого крестьянина он с детства работал в поле, сеял, пшеницу, убирал картошку, ухаживал за домашней птицей.  Так и думал на всю жизнь остаться хлеборобом. Но вышло иначе. Отец заставил его после школы поступить   на курсы пчеловодов. Сам он как раз завел себе пасеку и думал расширить ее. После учебы   сын начал помогать ему и вскоре стал заправским пчеловодом.  И тут уж окончательно решил, что это его призвание. Он намечал расширить свое   пчелиное хозяйство и создать  огромную пасеку, известную во всю их Костромской  губернии.

Но не тут – то было. Началась первая мировая война. И его вскоре призвали в армию. И, поскольку он был   грамотным,  стал рядовой Романов посыльным в штабе 4 стрелкового Императорской фамилии  полка. Участвовал в боях, а потом его направили в учебную команду. Окончив ее, стал ефрейтором, командиром пулеметного расчета, с которым и отправился снова на фронт. Отвоевав до начала   восемнадцатого года, с восторгом встретил февральскую революцию. Надеялся что уж теперь – то он вскоре сумеет распрощаться с армией и вернуться в родной поселок Варавино к  своей любимой пасеке.  И снова осечка.

В начале апреля его вызвал командир полка и сказал:

– Ты человек способный, Романов, грамоте разумеешь. Такие люди нам нужны. Направляем тебя и Четвертую Московскую школу прапорщиков.

Он было заикнулся о своем желании стать пчеловодом. Но куда там. Полковник посмотрел на него осуждающе и, сморщившись, возмущенно   мотнул головой.

– Как ты не понимаешь, ефрейтор, что революции необходимы способные, умные кадры. А в сельском хозяйстве могут   трудится простые деревенские работяги, ничего не смыслящие в политике.

Так он стал прапорщиком и получил назначение младшим офицером в соседний полк. Октябрьскую революцию встретил у себя на родине
, приехав как раз в отпуск. Большевики тотчас призвали его в свои ряды. С их лозунгами он был вполне согласен. Пора нашему народу обрести свободу и самому руководить страной.  Его прикомандировали к управлению Варнавинского уездного начальника В местном военкомате определили заведующим учетно – мобилизационного отдела. Пробыл он там недолго. Через несколько месяцев его, как участника войны, послали   на Южный фронт. В 16 армии Романов стал командиром роты 232 стрелкового полка. Принял участие в боях с войсками Деникина. Бы тяжело ранен и попал в Тамбовский госпиталь. А выздоровев, опять оказался в самом пекле Гражданской войны. Но на сей раз участвовал в боях с бандами Махно в Воронежской губернии.

Когда наступил наконец мир, перед Романовым встала дилемма: вернуться в родное село и сова заняться пчеловодством или остаться в армии, где ему предложили должность командира батальона. Он выбрал последнее. Привык к армии, сросся с нею. Расставаться уже не хотелось.

Так началась его служба в мирное время. Помотало по стране немало. Где только не был: в Средней Азии и Сибири, на Дальнем Востоке и в  Заполярье.   Возглавлял снова батальон, был начальником штаба полка
, а затем и его командиром. В 1939 году неожиданно    был назначен в Москву в Пролетарскую дивизию. Тут – то снова и начались его злоключения, только на сей раз исключительно морального характера.

Прежде всего неожиданно при родах умерла   любимая жена. Это был страшный удар. Он – то думал прожить с нею всю жизнь, считая свой семейный тыл обеспеченным. А тут –  на тебе!.. Снова остался один – гол, как сокол.  Вдобавок на руках крохотуля дочка, Ее надо поить, кормить, воспитывать. Пришлось срочно подыскивать няню. Менять свой распорядок для. Больше бывать дома возле Катюшки, отрываясь от   многочисленных   служебных дел, вызывая тем самым косые взгляды начальства.  Потому, наверное, и замедлились его продвижение по службе. Долго ждал назначания командиром полка, потом начальника штаба дивизии.

Большие неприятности доставил Романову и   тот неприятный   инцидент с двумя молодыми офицерами, случившийся как раз под новый сорок первый год. Командир одной из рот капитан Сергеев и его заместитель старший лейтенант Курок пошли как – то вечерком поужинать в ресторан  «Славутич», расположенный на окраине Москвы неподалеку от их части. И надо ж было такому случиться, что как раз в это время   там отмечали день рождения жены начальника штаба их батальона ее подруги. Компания была небольшая и чисто женская. Друзья расположились за столиком неподалеку от нее, заказали ужин и молча наблюдали, как веселятся  знакомые девчата.  Все шло хорошо, пока к ни не стали приставать молодые пижоны, кутившие за столиком чуть в сторонке. Вначале пытались пригласить молодых и очень симпатичных женщин на танцы, подходили по одиночке. Те, конечно, наотрез  отказали им. Тогда подгулявшие молодцы начали набиваться к ним за стол, предлагая шикарную выпивку и закуску.  Когда  Сергеев и Курок увидели, что притязания  юных жеребцов начинают переходить норму,  решили ввязаться  и отогнать подонков от жен офицеров полка.    Встали, подошли к ним и резко сказали:

– А ну, отхлыньте, пижоны, от дам!

– Нето,  что будет? – с ухмылкой спросил один молодец в дорогом   костюме, дымя сигарой, торчавшей у него  во рту.

– Вышибут вас отсюда! – рявкнул Сергеев.

Подскочил официант, а за ним и охранник ресторана. Пижоны понлли, что им несдобровать, примолкли. Офицеры отошли от   них и посоветовали дамам закругляться, чтобы не нарваться на какую – нибудь   неприятность. Те согласились с ними и через несколько минут покинули «Славутич».

Офицеры же, посидев еще немного, закончили ужин и тоже расплатились с официантом.  Ничего не подозревая, вышли из ресторана и свернули в ближайшую улицу. Тут – то их их и поджидали пижоны, решившие разделаться с офицерами за испорченное им веселье. Их было шестеро. вооруженных футбольными битами – соотношение не очень – то совместимое. Но отступать было некуда, да  и не в правилах офицеров   было не принимать боя,  навязывемого нахальным  противником.   Они отступили к стене ближайшего дома, чтобы прикрыть спины, и встретили налетевших молодцом жесткими ударами рукопашного боя. Конечно, им тоже   досталось. Сергееву ударом биты повредили плечо, а   Курку свернули скулу. Но зато нападавшие получили по полной.  Твоих из них со сломанными руками и ребрами увезла «скорая», остальные позорно разбежались.

И все было бы ничего,   забылось, –  мало ли случается уличных драк, –  не случись непредвиденного.  Один из попавших в больницу с тремя сломанными ребрами   шалопай   оказался сынком какой – то очень важной особы. На другой же день районная прокуратура завело уголовное дело на офицеров, избивших ни в чем неповинных гражданских молодых парней с помощью боевых приемов, запрещенных к применению в гражданских условиях.  Сергеева и Курка вызвали в следственное управление и предъявили обвинение. Поступило распоряжение посадить их пока идет следствие,  на гауптвахту.

Романов, ознакомившись со случившемся, отправился в прокуратуру и попытался доказать невиновность своих ребят. Но куда там…  Его и слушать не захотели. Виноваты – и все! Михаил Афанасьевич попытался сунуться с этим делом в московскую гарнизонную комендатуру, – никакой поддержки не получил. Побывал в штабе округа, -тоже    бесполезно. Ребят было страшно жалко.  Упекут же в тюрьму ни за что, ни про что!..  И тогда он решился пойти к Берия. Может. хоть он поможет. У него ж такой авторитет!   А они были хорошо знакомы, вместе нередко сидели в Кремле за праздничными  столами.

Лаврентий Павлович принял его довольно скептически. Выслушав, сказал, что   это, конечно, не его епархия, лезть туда не хочется но уж ладно: постарается разобраться. Чрез пару дней Романова вызвали в прокуратуру. Берия   был уже там. Пригласили   следователей, других работников, имевших дело с этим случаем. Они в один голос обвинили во всем офицеров. Лаврентий   Павлович выслушал их молча, потом внезапно спросил:

– И сколько ж было тих пострадавших хлопцев?.. Ага, шестеро… А офицеров?..   Неужели двое?.. Какое прекрасное соотношение… Умеют, значит, военные защищать себя, бить врага. Их же награждать надо…  – Он помолчал и уже сурово добавил: – Немедленно прекратить всю эту тухлую чехню! И чтоб я больше таких вещей от вас не слышал!

Так и закончилась эта история, потрепавшая Романову немало нервов.

 

Глава 3.

В эту проклятую ночь Романову так и не удалось заснуть. Внезапно заболела дочь. Часам   к двенадцати температура у нее подскочила до тридцати девяти градусов. Девочка хрипела и кашляла. Он не знал, что и делать. Вызвал «скорую», но она явилась лишь под утро. Врач, осмотревший Катюшку, заявил, что у нее наверняка воспаление легких, и ее необходимо срочно везти в больницу, да и там первое время присматривать. Но кто бы это мог сделать, было непонятно. У Романова в тот день начинались учения, и дивизия не могла остаться без него. А вызвать няню не представлялось возможным: она как раз отпросилась на пару дней поехать к старой подруге, с которой не виделась много лет. Вот когда Михаил Афанасьевич остро пожалел, что не обзавелся новой женой. Была бы дочь хоть с какой – то мамой, ну, пусть с мачехой

Первый раз он женился на своей землячке, бегавшей с ним в одном дворе и учившейся вместе в школе. Михаил Афанасьевич с детства относился к ней  с нежностью и не представлял себе иной жены. Она тоже любила его. И вопрос о совместном житье – бытье был решен заблаговременно. После   же  ее смерти он и внимания никакого не обращал на женщин. Считал, что се- мейная обуза ему вовсе не к чему. Однако во время болезни дочери пришлось об этом   серьезно задуматься. Тогда – то он нашел все –  таки выход. Помогла немолодая соседка, всегда тепло относившаяся к нему. Она и отправилась с Катюшкой в больницу, побыла там с ней.

Задумавшись о создании новой семьи, Романов стал внимательно присматриваться к окружавши его особам.  Внимание его привлекла начальница их военторга Юлия Борисовна Виноградова. Высокая симпатичная стройная женщина с   импонировавшей ему большой грудью. Она была уже не юной девой, годиков на пять все – таки  его помоложе. Он пригласил ее в ресторан поужинать, заговорил об одинокой жизни. А поскольку обходных путей терпеть не мог, сразу выдал себя. Она поняла,  сказала, что тоже считает его подходящим мужчиной и знает о его сложных  жизненных обстоятельствах.   Чрез пару месяцев   они поженились. Все было прекрасно. Хозяйкой она оказалась хорошей, женщиной ласковой и любящей. Одно было плохо. Прожив несколько лет вдвоем, они, как ни старались, не смогли «сделать» ребенка, что его  страшно огорчало.   Он мечтал о сыне, наследнике славного рода истинных россиян Романовых, сложившегося пару веков назад. Уж Михаил Афанасьевич как – нибудь воспитал бы   из него стоящего мужика.

Книги и учебники по истории Великой Отечественной войны, как правило, утверждают, что она началась внезапно.  А так дли это? Романов уверен, что нет, никакой неожиданности не было. Обстановка в мире была тогда напряженная, если не сказать, грозовая. В сорок первом году нацистская Германия вела войну в Европе. Захватывались целые страны. Уничтожались тысячи людей. Разрушались города и села. Как же можно было спокойно взирать на все это. Пакт Молотова – Ребентропа, заключенный недавно и выдававшийся за фундаментальное соглашение о ненападении, у многих, а у военных, знакомых Романову, практически у всех,  вызывал сомнение. Удивительно только то, что Сталин этому поверил и приказал войскам не готовится к войне, а соблюдать осторожность и ни в коем случае не предпринимать никаких провокационных действий Вот почему
, считал Михаил Афанасьевич, армия оказалась не готовой войне и удар немцев по России оказался столь сокрушительным.  К Верховному он относился с большим почтением, несмотря на его некоторые искривления в политике, который были видны всякому здравомыслящему человеку, на репрессии, обрушившиеся на военных в тридцать седьмом году, как считал Романов необоснованно.  Сталин был для него   вершителем народных судеб. Тем более, что за последние пару лет многие репрессированные были реабилитированы, к чему вождь не мог не приложить своей властной руки. Но вот понять   то, что он поверил обещаниям Гитлера не нападать на Россию при подписании пакта, Романов не мог  до после недавней  встрече с Верховным.

Произошла она совершенно случайно. Стоял   июль месяц. Немцы уже бомбили Москву несколько раз, не добившись значительных результатов и понеся в авиации большие потери. Романов был вызван тогда  в Кремль ее комендантом, чтобы согласовать некоторые вопросы дополнительной  охраны правительственных зданий, в которой принимали участие и его солдаты.. Он шел как раз по внутреннему двору мимо царь – пушки, когда ему навстречу из дома слева вывалилась небольшая   группа людей во главе со Сталиным. Он хотел быстренько отступить, чтобы не   попасться на глаза Самому. Но тот заметил его, узнал и знаком подозвал к себе.

– Добрый день, товарищ Романов! Как дела?

– Отлично, товарищ Сталин! – вытянулся Михаил Афанасьевич

Верховный прищурился и с легкой усмешкой спросил:

– На нестандартных машинах больше не ездите?

Ему, видно, запомнился   приезд комдива в Кремль  . – на говновозке   Лица  окружающих осветились  улыбками, что было сейчас так несвойственно. С начала войны люди ходили хмурыми, озабоченными, смех уже давно не звучал.

– Никак нет, товарищ Сталин! – отчеканил Романов. – Но если понадобиться, всегда готов. Лишь бы были колеса под тобой,   если спешишь.  Опаздывать никому   не позволено.

– Вот это верно, – посуровел Сталин. – Любая задержка может окончиться крахом. А мы как раз сейчас этим грешим. Немцы прут   как оголтелые. А мы не торопимся хоть как – то остановить их.

– Надо сил против них побольше бросить, – невольно вырвалось у Романова.

– А где их так быстро взять? – еще больше насупился Верховный.

– Наша дивизия всегда готова! Люди хорошо обучены! Только дайте команду!

– Это – то верно. Небось давно рветесь на фронт?

– С самого первого дня, товарищ Сталин!

Он действительно давно уже просился на передовую, но неизменно получал отказ, чем был страшно недоволен.

– Похвально, –  протянул одобрительно Верховный. – Но крепкие резервы нам еще очень понадобятся. Ими нельзя разбрасываться. Так что придется подождать, товарищ Романов.

На том, собственно, и закончился их краткий диалог. Сталин со своей группой прошел мимо. Романов остался стоять на месте с надрывом в душе. Ему казалось что сейчас, если не еще раньше, нужно все силы бросить против наступающих гитлеровцев и во что бы то ни стало задержать их. Отступая, можно многое, если не все, то очень многое  потерять. Лишь значительно  позже он понял, что Сталин был прав. В той тяжелой обстановке
, что сложилась в начале войны, нужно было даже ценой больших потерь хотя бы замедлить продвижение немцев, чтобы накопить резервы
подготовить достойный отпор, что и произошло впоследствии.

 

Глава 4.

Сталин был абсолютно прав: Романов с первого для войны рвался на фронт. Он не   мог понять, почему их прекрасно укомплектованную и хорошо обученную дивизию держат в тылу. Бросают же в бой нередко только что сформированные частит, солдаты которых и стрелять – то как следует не умеют. А тут до него после разговора с Верховным дошло: надо же в самом деле иметь   надежные   резервы.  Немцы   рвутся к Москве.  И кто – то ж должен стать у них на пути надежным заслоном. Понял он неожиданно и другое: Сталин на просто прошляпил подготовку Гитлера к нападению на Советский Союз, он просто был человеком слова. И уж если что – то обещал, то выполнял во что бы то ни стало. По – видимому, и главу германского государства   считал таким же. Судил по себе.   Тот же его клятвенно заверил, что в ближайшие года нападения не будет. Специально человека в Москву для этого присылал. Романов слышал о недавнем секретном прилете самолета из Берлина. По всей видимости, это и был посланец фюрера.

После неожиданной встрече с Верховным, оставившей в душе какой- то будоражащий след, Романова порадовала еще одна  сногсшибательная весть. Кто – то из   командиров охраны Кремля сказал ему по секрету что приказам главкома снят с должности начальника Генерального штаба Георгий Константинович Жуков. Дело в том, что при подготовке к парадам на Красной площади Михаил Афанасьевич нередко сталкивался с генералом армии и даже несколько раз вступал с ним в спор. Тот был въедлив и высокомерен. То, что он говорил, было законом, даже если   порол чепуху. Романову и прежде некоторые комдивы говорили, что Жуков амбициозен и въедлив, придирается по пустякам, заставляет все делать так, как он велит. В это, правда, плохо верилось. Но тут он на собственном опыте убедился   в правоте товарищей. Жуков ему даже однажды сердито, с явным осуждением сказал: « Ох,  и   непослушен же ты, Романов, с дисциплинкой  явно не   в ладах. Смотри, когда – нибудь у тебя на сей счет будут большущие неприятности.  Залетишь!».

Эти слова запомнились ему. тем более, что впоследствии они оказались пророческими.  Запомнилась и еще одна встреча в тот же день, уже в штабе гарнизона. Он шел по коридору, когда из одной боковых дверей вынырнул высокий стройный генерал. Романов сразу же узнал   Рокосовского. Они были знакомы давно еще в Гражданскую войну. Константин Константинович командовал тогда кавалерийским эскадроном, в котором Романов начинал свою службу на фронте. Потом их пути надолго разошлись. Встречались иногда мельком. А в тридцать седьмом году Романова потрясла весть о том, что Рокосовский арестован как враг народа.  Говорили, что он работал на иностранную разведку. Михаил Афанасьевич, хорошо зная Костю, никак не мог поверить этому Да, в двадцать девятом году тот был за границей, воевал в Китае, и воевал, говорят,  неплохо. Но чтобы он изменил Родине… Нет, не могло быть того! Романов был убежден. что Рокосовского оклеветал что полностью и подтвердилось в сороковом году. Константин Константиновича не только выпустили из тюрьмы, а и сняв все обвинения, а и восстановили в звании и в партии. И это, как понимал Романов, сделал Сталин. Тысячи военных были тогда реабилитированы. И тут без указания Вождя никак не могло обойтись.

Увидев его в коридоре штаба, Рокосовский заулыбался, большие темные глаза его стали какими – то ласковыми и даже немного озорными.

– Рад тебя видеть, Михаил Афанасьевич! – быстро подойдя, сказал он, обнимая. – Давненько мы не встречались.

– А  меня  бы и не пустили туда. где ты был,  дорогой, – шутливо  отозвался Романов. – Счастлив видеть тебя целым и невредимым. Могли бы и кости поломать, как некоторым.

Да уж, – нахмурился Рокосовский, – там всякое бывало. Ты прав. На себе испытал при допросах. Тяжкие обвинения предъявляли.

– А как же их могли снять?

– Одному богу известно.

– Но бог – то у нас один.

– Вот ему и следует поклониться.

Они поняли друг друга. Оба улыбнулись.

– А я, зная тебя, никогда в эту чепуху не верил, – пожал плечами Романов.

– Вот за то спасибо, дружище! – проникновенно сказал Рокосовский.

– Иначе и быть не могло. Ведь мы с тобой вместе в окопах спали  и  беляков били в Гражданскую!

Пройдя по коридору штаба, они вышли на улицу. День стоял солнечный, жаркий и тихий, словно и не было никакой войны.  Но Рлманов сердцем чувствовал, что сие безмолвие опасно и в любой момент может взорваться воем сирен, оповещающем о налете вражеской авиации.

– Ты куда направляешься? – спросил он у старого друга.

– Как и все – на передовую. Командиром бригады Резервного фронта.

– А меня пока туда не пускают, – с огорчением протянул Романов.

– Не горюй. Придет   и твой черед. Все там будем.  Обстановочка хреновая. Немец прет напропалую.

– Полагаешь, не остановим?

– Ну что ты! Наших не знаешь… Долго запрягаем, зато резво скачем. Будет и на нашей улице праздник! Только, пожалуй, не скоро.

На том они и расстались. Но предсказание старого друга запомнилось навсегда и в конце концов оказалось вещими.

 

Глава 5.

Осень наступала медленно. Тепло лишь изредка прерывалось небольшими похолоданиями. Но листья на деревьях пожухли быстро и печально опадали с веток, словно плача по тем погибшим, которые   ежедневно тысячами клали свои головы на фронте. Пошли дожди, тоже плакучие и долгие.  Сразу подули сильные   ветры, разгоняющие пожары   домов от немецких бомбежек. В Москве таких было немало. Несмотря на сильную противовоздушную оборону, гитлеровские самолеты   нередко прорывались к столице и нещадно уничтожали жилые кварталы. Потом сразу ударили холода,  да такие сильные,  что без теплой одежды на улицу не выйдешь, хотя стоял всего  сентябрь месяц.

Романов уже устал проситься на фронт. Он готов был даже в одиночку рвануть туда, возглавить хотя бы роту. Но случилось нечто совсем неожиданное. Его внезапно вызвали в штаб и сказали: «Сдавай дивизию. Назначен новый командир». Он был крайне удивлен За все время  пребывания в Москве не имел ни одного нарекания по служб, только благодарности и награды. Полки были прекрасно обучены, хорошо вооружены, смогли бы под его командованием хорошо противостоять немцам, показать себя в бою. С чего же вдруг такая немилость?  Вопрос этот вырвался у него случайно. Кадровик, беседовавший с ним, посмотрел снисходительно и укоризненно заметил: «Экий ты, Романов, скорый на отрицательные эмоции… Может, просто хотят использовать твои руководящие способности. Ты направляешься в Тулу для формирования   новой дивизии. Ясно?».

К новому месту службы Романову пришлось ехать одному. Жена с дочкой остались в Москве. Катюшке нужно было ходить в школу,   а  Юлию Борисовну не опускали с работы. Она по – прежнему руководила военторгом, только рангом повыше –  гарнизонным и целыми днями пропадала на службе. Они виделись лишь поздним вечером, да и то не всегда. Жена моталась по частям, расквартированным в столице, обеспечивая их необходимым провиантом.  Магазины заметно опустели, а семьи военнослужащих надо было кормить. Вот она этим и занималась.

Тула встретила Романова сильным ливнем. Он буквально промок на привокзальной площади, ожидая запоздавшую машину. В штабе вновь формируемой дивизии царил полный раскардаш. Все бегали, суетились: то обмундирования для новобранцев не хватала, то продуктов,  а больше всего оружия, не говоря уже о беприпасах, которых  насчитывалось  по два – три патрона на винтовку. А нужно было обучать солдат стрельбе.  Им же не на учения предстояло ехать, а на фронт. Пришлось крутиться, добывать все необходимое с большим трудом, стать не командиром, а снабженцем – попрошайкой, к чему он был не приучен,  и это вызывало у него отвращение. Но что поделаешь – надо!..

К концу сентября дивизия была с грехом пополам укомплектована. Началось ее обучение. И тут вдруг поступил приказ отправляться на фронт. Напрасно Романов пытался доказать, что солдаты еще не готовы к боевым действиям. Но его и слушать не стали. Обстановка под Москвой такая угрожающая, сказали, что необходимо срочное пополнение ее защитников. Романову не оставалось ничего делать как погрузить личный состав в эшелоны и двинуться на запад.

В штабе фронта Романова встретили с облегчением. Наконец – то прибыло пополнение, которого так долго ждали!  Немцы прут напропалом и уже близко подошли к Москве. Надо остановить их во что бы то ни стало! Дивизию сразу же бросили на правый фланг, чтобы заткнуть какую – то дыру. Михаил Афанасьевич думал, что им придется с хода вступить в бой, но это оказалось ре так. Наоборот, на данном участке наступило некоторой затишье. Было время правильно расположить позиции в обороне и занять их, что Романов и сделал, лично объехав все места, где располагались его полки.

На командном пункте дивизии стояла неестественная тишина. Даже гула разорвавшихся снарядов не был слышно, хотя впереди, как сообщили, шел жестокий бой. Романов склонился над карой, обозначая занятый рубеж. И тут к нему ввели какого – то испуганного майора с артиллерийскими петлицами.

– Вот, задержали типа, удиравшего в тыл, – доложил ему сопровождающий конвойный.

– Никуда я не удирал! – возмущенно воскликнул майор. – Искал часть, к которой могу присоединиться.

Он был высок, плечист и строен. Лицо смуглое, лобастое с большими карими глазами, сверкавшими живым, настороженным блеском. Взгляд суровый, пронзительный и какой – то неукротимо – вызывающий. Такого у  трусов не бывает.

– Садитесь, – кивнул Романов вошедшему на стул возле  стола и отпустил конвойного. – Ну, рассказывайте. Слушаю вас. Только   покороче.

– А что рассказывать, – воскликнул майор, – Разбили нашу армию! Немцы нас в несколько раз превосходили. Почти все командиры полегли! А генерала Гончарова  расстреляли.

– Кто – немцы?

– Нет, в том – то и дело что свои! А он храбро воевал!

– Как это свои? Ну, ка   отсюда поподробнее.

– Приехал генерал Мехлис…

– Это начальник главпура, что ли?

– Он, конечно, кто же еще! Гад несусветный! Обвинил Гончарова в трусости и приказал расстрелять перед строем. Меня заставлял это сделать. Но я отказался. И чуть самого к стенке не поставили.

– Вот так – без трибунала и следствия? – ошарашено спросил Романов.

– Да кабы только одного Гончарова. Он же еще и другого камандарма – генерала Каганова на тот свет отправил. Тоже за отступление! И так же перед строем!

Не поверить тому, что рассказывал майор, было нельзя. Не мог же он придумать такую несусвятицу. Да и проверить все это было нетрудно. Но как  же тогда   мог начальник Главного политического  управления Красной Армии позволить себе такое! Чтобы не расследуя и не проверяя, без военного  трибунала самолично расстреливать генералов,  да еще перед строем!

Несколько лет спустя, уже в мирное время, Романов узнает, что оба генерала – и Гончаров, и Каганов после войны реабилитированы. Вины их в отступлении войск в сорок первом году практически не было. Мехлис же таким образом проявил непростительное самодурство, став палачом по собственному разумению, нарушил все советские законы, чему нет и не будет прощения. Сталин поздно остановил разгулявшиеся репрессии, из = за чего погибли сотни тысяч невинных людей.

Глава 6.

Немцы явно приближались к позициям дивизии. Отчетливо слышан был уже грохот канонады. Романов дал команду войскам   быть в готовности номер один. Резервный фронт, куда они входили, вот – вот должен был вступить в сражение. И тут на их КП неожиданно появился его командующий генерал армии Георгий Константинович   Жуков. Они были знакомы давно. Неоднократно встречались при подготовках к парадам, на совещаниях в Кремле, общались на войсковых учениях. И что характерно, мнения их нередко расходились. Каждый отстаивал свою точку зрения. Романову, как младшему по званию и должности, приходилось невольно отступать, хотя в душе он никогда не признавал себя   неправым. Жуков, по мнению многих, был жесток, суров и самонадеян, не терпел, когда ему противоречили. А   такие иногда находились и неизменно за свое непослушание, даже незначительное, строго наказывались. Конфликтов в таких случаях было невозможно избежать. Так случилось и на сей раз.

– Ну, как ты тут, Романов, успел развернуть свой войска?  Не проколбасил?  – строго спросил Жуков

– Нет, товарищ генерал армии, все сделали   своевременно. Вот посмотрите! – протянул ему Романов карту с нанесенной   боевой обстановкой.

Тот взял карту и, прищурившись, стал рассматривать ее. Лицо его все больше мрачнело.

-Это что ж такое получается, Романов? – прошипел он наконец зловеще. – Как ты расположил полки? Горбули какие – то,  а не боевые прядки! Что ты наделал?

– Оборона построена глубоко эшелонированной, товарищ командующий, – вытянулся Романов. – Немцы же бью клиньями, наступают вдоль дорог.

– А ты что, боевого устава нашего не знаешь? – взорвался Жуков. – Как там тебя учат? Противнику нужно противопоставлять прочную линейную оборону, как крепость. Чтобы он на нее напоролся и сразу завяз!

– Но обстановка – то диктует   иное! – не выдержав, взорвался Романов. – Положение – то на их фронте была уж больно напряженным,  и он чувствовал, что поступает правильно. Опыт предыдущих боев надо учитывать! – Фашисты прут клиньями! Бить их надо с боков!

Жуков поглядел на него с неприязнью и жестко отчеканил:

– Ты вот что, Романов, своей тактики тут не придумывай, мать твою!.. Действуй по уставу!  Немедленно перестрой боевой порядок!  И задержи немца во что бы то ни стало!  Это приказ!

Михаилу Афанасьевичу ничего не оставалось делать, как подчиниться, хотя сделал он это с тяжелым сердцем. Зная уже немецкую тактику наступления, Романов и строил свой боевой порядок в соответствии с ней. Именно глубоко эшелонированная с большими зигзагами вдоль дорог оборона могла нанести противнику наибольший урон, в чем он был абсолютно уверен. Но против приказа командующего не попрешь. Тот явно действовал по – старинке, как было принято до войны. Но что поделаешь? Надо подчиняться И все же   кое в чем Романов сохранил прежний порядок, оставил так, как придумал ранее. Это касалось прежде всего артиллерии. Большинство ее он выстроил вдоль магистрали, проходящей через расположении дивизии с запада на восток к Москве. Батареи были расположены лесенкой вдоль дороги, что потом уже в бою и сказалось положительным образом.

Интересной в тот момент была у него и еще одна встреча. Объезжая полки, он на дороге чуть не столкнулся с набольшим вертким газиком, вынырнувшим неожиданно возле одного из боковых поворотов.  Его машина смогла затормозить и остановиться буквально в трех метра от него. Романов выскочил из вездехода, чтобы выругать неосторожного, если не сказать нахального водителя, прущего   незнамо куда. Но из газика неожиданно вышел старый знакомый еще по по прежней службе Андрей Андреевич Власов. высокий, грузный, плечистый мужик, в своих неизменных роговых очках. Он тоже узнал Романова и обнял его. На нем был серый полушубок с новенькими погонами генерал – лейтенанта. А Романов знал его на чин ниже и сразу поздравил с присвоением высокого звания. Как выяснилось, Власов только что получил его за успешное наступление его армии в районе Красная Поляна, где была разгромлена большая танковая группировка немецких войск, наступавших на Москву, и освобождены Светлогорск м Волоколамск За этот подвиг Сталин лично вручил ему еще и орден Ленина.

– Куда направляешься, Андрей   Андреевич? – поинтересовался Романов.

– К новому месту службы, –  улыбнулся Власов. Лицо его стало менее суровым и почти добродушным. Обычно он всегда держался строго и официально. – Назначен заместителем командующего Волховским фронтом.  А ты что тут делаете, Михаил   Афанасьвич?

– Да вот, сформировал новую дивизию, еле успел, и ее тотчас же на передовую.

Власов нахмурился. Густые черные брови его резко сошлось над переносицей. Губы сердито поджались.

– Это у нас умеют. Но надо держаться! Позади Москва!

На том они и расстались, пожелав друг другу удачи. Романов и представить себе не мог, что в следующий раз они встретятся при страшно трагических обстоятельствах.

 

Глава 7.

Немецкое наступление началось уже когда совсем рассвело. Как и предполагал Романов, основной удар наносился вдоль главной магистрали. Лавина танков устремилась по дороге, сметая все на своем пути. Но там были лишь легкие заслоны, которые быстро отошли, понеся незначительные потери. Бронемашинам позволили вклинится на несколько километров в глубь обороны, и только тогда открыли огонь батареи, стоявшие замаскированными вдоль  шоссе. Лавина снарядов обрушилась на танки. Некоторые сразу загорелись. Отдельные же по инерции продолжали двигаться вперед, и их встречал не только огонь орудий, а и противотанковые гранаты и «коктейли Молотова», бросаемые из глубоких окопов, скрытно вырытых вдоль магистрали. Вскоре подбитыми оказались пятнадцать машин. Видя это, остальные в конце концов повернули обратно. Тем более что сопровождавшая их пехота была тоже отсечена жестким пулеметным огнем и залегла вскоре после начала наступления. Атака немцев таким образом захлебнулась.

Романов был удовлетворен. Все получилось именно так, как он задумал. Немцы отошли. Наступило затишье. День склонялся к закату До теиглты оставалось всего пару часов. А ночью фашисты редко наступали. Они предпочитали действовать в светлое время. Романов уже знал об этом. Значит, наступила передышка. И нужно было ею воспользоваться. Очевидно о том же подумал и начальник штаба дивизии полковник Иван Иванович Сергеев, подошедший к Романову на КП.

– Ну, что, командир, перетасовывать карты будем или нет? – спросил он хриплым голосом и закашлялся. Невысокая, узкоплечая фигура его судорожно дернулась. На худом продолговатом лице   появилось какое = то мучительно –болезненное выражение.

Михаил   Афанасьевич   еще утром заметил, что его начальник   штаба  явно простужен. Но тогда как – то не придал этому значения. А сейчас вдруг понял, что напрасно. На впалых щеках Сергеева играл болезненный румянец, а   высокий бугристый лоб покрыли капельки плота. Температура тела у него была явно сильно повышена.

-Ты лекарство хоть принял? – сразу поинтересовался он. – А то еще в лазарет угодишь. Только этого нам еще не хватало.

– А, пройдет, – махнул рукой Сергеев. – не до того! Лечиться после войны будем. Ты лучше скажи мне, Михаил Афанасьевич, как считаешь: полезут немцы еще раз в том же направлении или изберут другое?  От этого все зависит.

Романов задумался. Вопрос, действительно, был не из простых. От него многое зависело. Главное, где сосредотачивать силы для отражения новых атак. А то, что они вскоре последуют, не оставалось сомнения. Гитлеровцы остервенело   рвались к Москве.

– Полагаю, что они снова выберут центральное направление. Главное, тут есть где развернуться их танкам, – после паузы раздумчиво   сказал Романов.

– А что если атака начнется в другом месте? –  прищурился Сергеев. – И мы не сможем быстро перебросить туда  резервы?

– Вряд ли. Насколько я уловил, немцы привыкли к шаблону.

– Смотри, командир, тебе виднее. Но я бы подумал и о других вариантах.

Однако Романов остался при своем мнении. Он был убежден, что противник останется верен себе и ничего в своей тактике  не изменит, в чем, как оказалось   в ближайшем будущем, жестоко ошибался, что и привело к самым трагическим последствиям.

Между тем, стало смеркаться. И Сергеев предложил попить чайку с хорошей   закуской. Они с утра практически ничего не ели, не до того было. Адъютант принес разогретую кашу с сосисками, и они сели за стол. Романов заставил начштаба, не смотря на его протесты, принять лекарство от простуды, пригрозив ему иначе немедленно отправит в медсанбат. За едой постепенно разговорились. Михаил Афанасьевич был в общем – то знаком с биографией своего начштаба, но не очень подробно. А тут вдруг узнал о нем интересные детали. Тот, будучи еще совсем молодым красноармейцем, в двадцать первом году участвовал в подавлении Кронштадского мятежа, а чуть позже, уже отделенным командиром, в разгроме Тамбовского восстания. Оба этих эпизода, связанные с Тухаческим, Романова интересовали давно. Он пытался даже кое что почитать о них подробнее, но все документы были строго засекречены. Все, что касалось расстрелянного Маршала и военного заговора против Сталина в тридцатых годах, являлось страшной тайной. Многие даже утверждали, что никакого заговора вовсе не существовало. Но Михаил Афанасьевич был увере, что государственный переворот готовился, и лишь своевременное его раскрытие Сталиным спасло Россию от кровавого конфликта, неизвестно чем бы кончившегося. Ведь заговорщики были связаны с гитлеровской разведкой, хотели задушить те свободы, которые были прописаны в сталинской Конституции тридцать шестого года,  объявляющей верховной  властью  в  стране Советы рабочих и крестьянских депутатов, а не партию. Заговорщики тем самым бы лишались своих тепленьких верховных кресел и попадали в зависимость от народа.

В этой зловещей истории было много темных пятен, интересовавших Романова. И личность руководителя заговора была среди них далеко не последней. Вот почему признания начальника штаба в участии при подавлении двух   контрреволюционных мятежей особенно заинтересовал его. Он попросил Сергеева рассказать ему об этом подробнее.

– А что об этом   толковать, – хмуро отмахнулся полковник. –  Кровавые были побоища! Вспоминать   тошно. И забыть не могу такое. Так и встает перед глазами, дрожь берет.

– Неужто так страшно   было?

– Хуже некуда! Мало того, что там в балтийских моряков нещадно палили  из всех орудий и пулеметов, уничтожая сотнями, так потом Тухачевский приказал расстрелять де тысячи с лишним человек после взятия крепости. А еще по его прикажу поставили к стенке каждого пятого солдата одного из Ориенбаумских полков, отказавшегося выступать против мятежников.

Сергеев замолчал и некоторое время сидел молча, твердо сжав губы. Серые глаза его возбужденно поблескивали, а кулаки крепко сжаты. Видно он и в самом деле не мог избавиться о тех кровавых видений прошлого.

– На Тамбовщине   было еще хуже, – поморщившись, сказал он тихо.

– Это почему же? – не выдержав, спросил Романов.

-Так там же простые крестьяне были. А Тухаческий распорядился применить против них на только простое оружие, а и химическое. Представляете!.. Более двухсот тысяч народу погибло!..

Их разговор был прерван сильным артиллерийским   залпом. Немцы начали обстрел позиций дивизии.

 

Глава 8

В эту ночь спать им практически не пришлось.  Почти беспрерывно бухали снаряды. Фашисты чуть ли не до рассвета вели методический огонь, не прекращая его ни одного часа.  Обычно – то в темное время они этого не делали, И Романов спрашивал себя: почему? Ответить не мог. Лишь позже он понял, что противник изматывал их, готовясь к масштабному наступлению. А вот когда оно началось и где, Михаил Афанасьевич тоже дважды ошибся, за что им и пришлось жестоко расплачиваться.

 

Ночь еще практически не кончилась. Восток только начал алеть, как наступила вдруг необычная тишина. Мир неожиданно заглох, словно погрузившись в воду, где звуки моментально глохнут. В ушах только звон остается. После длительного несмолкаемой канонады это было настолько неестественно, что Романов растерялся. Что же дальше – то будет?..  Но молчание продолжалось недолго. Взревели танковые моторы и сразу же снова ударила артиллерия. Да не в центре обороны дивизии, как Романов рассчитывал, а на ее левом фланге. Именно там немцы на сей раз наносили главный удар.

– Видишь, командир, что они вытворили!  – воскликнул Сергеев, вскакивая. –   А я тебе говорил! Они же не дураки. Дважды соваться в одно и тоже место не станут.  Что будем делать?

Романов и сам прекрасно понимал, что проткнуть линейную оборону танковым клином ничего не стоит. Место очень уязвимое.

– Вот что Иван Иванович, бери – ка ты противотанковый резерв и быстренько дуй с ним налево. Хоть какая – то там будет поддержка! – распорядился Михаил Афанасьевич, прекрасно понимая, что подмога тамошнему полку будет мизерной. Немцы наверняка бросили там большие силы.

Бой на левом фланге нарастал медленно, но верно, постепенно приближаясь к КП.  Романов прекрасно понимал, что происходит. Фашисты  явно прорвали их оборону. Случилось то, что он и предполагал, споря с Жуковым по повожу построения позиций дивизии. Как же все = таки неправ был Генерал армии! Но разве его переубедишь!

Пулеметные очереди звучали все ближе, а снаряды рвались уже позади них. Подозвав адъютанта, Романов приказал ему передать всем штабгникам, чтоюы немедленно покинули КП и выдвинулись влево в окопы, заблаговременно вырытые там солдатами по распоряжению начштаба. Молодец он все – таки! Прозорливый малый!.. Сам он тоже побежал туда же, намереваясь возглавить контратаку, чтобы хоть немного отбросить наступающих немцев. Но до окопов он добраться не успел. Рядом разорвался снаряд. Взрывная волна подбросила его к верху и резко швырнула в сторону. Он упал на землю и потерял сознание.

Сколько он пролежал без чувств Романов не знает, но, наверное не меньше часа. Очнулся, когда вокруг уже раздавались громкие немецкие голоса. Противник явно занял территорию командного пункта дивизии и, по всей вероятности, продвинулся глубоко в тыл. Это было их явное поражение. Случилось то, чего Романов втайне опасался с самого начала, зная о значительном перевесе сил у фашистов. И как это ни горько было сознавать, он –  таки попал в плен.

Тело закоченело, несмотря на полушубок и теплое обмундирование, одетые накануне, когда им наконец привезли зимнюю одежду. Все – таки пролежал он в снегу контуженным, вероятно, немало. Мороз, правда, был не очень сильным, но все же успел пробраться под мех. Романов шумно сел. Надо ж было что – то делать живой человек, хочет он того или нет, как = то должен проявлять себя. В этот момент к нему подскочил толстый, круглощекий немецкий солдат и, схватив за правую ногу, стал сдирать с нее сапог. Видно, генеральская обувь очень ему понравилась. Романов, не раздумывая, мгновенно   что есть силы   ударил солдату в лицо тем же правым сапогом. Тот отлетел в сторону и, вскочив с искаженным лицом, сдернул автомат со спины и направил его на пленного, явно намереваясь выпустить по нему пулеметную очередь.

«Вот и все! Конец тебе, Романов! – мелькнуло в голове у Михаила Афанасьевича. – Может, оно и к лучшему!»

Однако солдат не успел выстрелить. К нему быстро подскочил молодой плечистый офицер с возмущенным лицом и с размаху ударил перчатками по щекам. «Не сметь, свинья! – закричал по – немецки. – Ты что, не видишь, кто пред тобой!  Генерал и во вражеской армии остается высоки чином!». Как это ни странно, но  во вражеской армии, видно, было  воспитано  чинопочитание.

Романов хорошо знал язык врага, изучал его еще на курсах повышения квалификации десять лет назад. Затем в академии учился вместе с немецкими офицерами – их в тридцатые годы было немало в наших военно = учебных заведения. И они часто общались. Так что объясняться по – немецки он умел изыскано. Офицер протянул ему руку, помог встать. И Романов от всего сердца поблагодарил его. Тот все – таки спас ему жизнь.

Русских пленных немцы согнали в одну кучу. Их оказалось пятнадцать человек, среди которых был и полковник Сергеев, ставший отныне постоянным спутником Романова на целых три года, оказавшиеся весьма и весьма трагическими.  В глубоком тылу противника, куда их потом перевезли на машинах, добавилось еще четыре десятка бедолаг, оказавшихся в плену. Их сразу же разделили на три группы: отдельно рядовой состав, потом младшие командиры и, наконец, полковники с генералами. Последних чуть позже набралось ровно четверть сотни. Так их всех вместе и привезли в Берлин, разместив   в пяти камерах центрального каземата.  Тут им и предстояло провести долгие месяцы.

Глава 9.

Первые недели плена оказались страшно тягучими. Время будто остановилось. И все они оглохли. Никаких известий в тюрьму извне не попадали. Оставалось только гадать. Как там на фронте? Кто побеждает? Вопрос о взятии Москвы не вставал. Все заключенные в душе верили, что  столицу, конечно же, отстояли. А вот как обстоит дело на других участках фронта, тут мнения расходились. Одни считали, что немцев повсюду остановили; другие, наоборот, полагали, что враг продолжает продвигаться в глубину России: сил у него предостаточно. Сумел же он захватить такую большую территорию страны за первые месяцы войны.

Вначале пленных гестаповцы не трогали. Давали, наверное,
привыкнуть к пониманию своего   бедственного положения, из которого нет, дескать, выхода. Потом стали вызывать на беседу по одному
предлагать сотрудничество. Ничего другого, мол, вам не остается. Но на это согласился лишь один. Это был плюгавенький замкомдива с Ленинградского фронта. Все остальные сразу окрестили его презренным предателем, подлежащим расстрелу. Больше его они и не видели.

Романов был согласен с мнением товарищей, но тут же подумал: «А они, собственно, кто? Раз сдались в плен, неважно в каком состоянии – это никого не интересует, разве не считаются в армии изменниками, которых нужно немедленно отдавать под трибунал?.. Это был железный воинский закон, соблюдавшийся у них с первого дня войны.  И они считали его в сущности правильным». Правда, у него давно закрадывалось сомнение: нужна ли такая жестокость?  Люди нередко попадали в плен случайно, в силу каких – то жестоких чрезвычайных обстоятельствах, никак не связанных с трусостью. Его пример, да и всех других, сидевших с ним в Берлинской тюрьме, яркое тому подтверждение. Они же не подняли рук перед лицом смертельной опасности, сражались до последнего. За что же их казнить? Могут же еще когда – нибудь  и пригодиться. Патриотами – то своей Родины быть не перестали.

Через месяц с небольшим пленных стали выгонять на работу. Таскали тяжелые мешки и ящиках на складах.  Рыли какие – то котлованы под строящиеся военные объекты. Кормили не то чтобы хорошо, в основном кашами и вареными овощами, но голода никто не испытывал, хотя в рационе не было ни мяса, ни рыбы, ни масла. Просто в теле от недоедания калорий чувствовалась какая – то слабость, и таскать тяжести становилось все труднее.

Однажды поздно вечером Романова, который уже ложился спать, неожиданно вызвали из камеры. Он удивился. Для допроса, вроде,
совсем  неподходящее время. Немцы во всем любили пунктуальность. Тогда зачем он нужен? Каково же было его неподдельное изумление,
когда оказалось .что в кабинета начальника тюрьмы его встретит генерал Власов. Вот уж не думал не гадал о таком свидании. Андрей Андреевич был сильно похудевший – морщины обметали лицо, но такой же высокий и тучный. Под глазами залегла глубокая чернота, а тонкие губы были сухими и потрескавшимися. На нем был новый серый  мундир без каких = либо знаков различия и наград. Большие роговые очки, как всегда, поблескивали строго и внушительно. Романов уже знал о том, что Власов тоже попал в плен. Об этом ему рассказал Сергеев, знавший всегда последние новости. Он сообщил ему при том интересную деталь. Когда 3 ударная армия, которой командовал Власов, была окружена и почти полностью погибла, не имея ни боеприпасов, ни продуктов питания, Сталин прислал за командующим самолет, чтобы ввезти его  в Москву. Тот отказался лететь, заявив: «Не могу бросить своих погибающих солдат! Совесть не позволяет…. Как потом людям в глаза буду смотреть!..» Этот благородный поступок генерала, а Михаил Афанасьевич,
зная прямолинейность и прямоту Власова, не сомневался в том, что так оно и было, восхитил его. Наверное, он, попав в такой жуткий переплет, поступил бы точно так же.

Они обнялось, как старые друзья, попавшие в столь критическую непредсказуемую ситуацию. Оба это прекрасно понимали. Вот только нынешнее положение у них, как выяснилось, было разное.

– Как ты тут бедуешь? – спросил участливо Власов, усаживая старого сослуживца на стул напротив. – Не скис еще совсем?

– Да нет, вроде, держусь пока.  Как говориться есть еще порох в пороховницах. Но положение, конечно, ужасное.

– И выхода не видишь?.. А он ведь есть! Нужно бороться, пересмотрев, конечно, кое какие свои взгляды.

Романов понял куда клонит собеседник Он уже слышал, что Власов способствует немцам. Вначале не поверил этому. Но когда увидел его в кабинете начальника тюрьмы, понял, что слухи о его отступичестве основательны. И Власов сразу стал ему чужим. Тот уловил,
видно, резкую перемену в его настроении,  сказал примирительно:

– А ты, Михаил Афанасьевич, не торопись с выводами – то. Посмешишь – людей   насмешишь, – так, кажется, знаменитая русская поговорка гласит. Вот послушай, я тебе только некоторые факты изложу. Ты их прекрасно знаешь. Был голодомор в России в двадцать первом – двадцать втором годах. О же уйму народа унес…  А в двадцать третьем – двадцать четвертом? Опять голод!.. Сколько на сей раз людей загублено?..  Ты ахнешь!  Семь миллионов  только в  Поволжье!.. А репрессии тридцать седьмого года?.. На твоих же глазах проходили. Самых лучших опытнейших командиров расстреляли. Потому и войну встретили без опытных руководящих венных кадров. Позорно отступали и снова обрекали народ на убой.  Сотни тысяч солдат зазря положили. И кто все это делал?.. Большевики! Они ведь всем распоряжались и губили людей, чтобы утвердится у власти. Ну, разве я не прав?

Монолог был страстный и по сути потрясающий. Кажется, даже возразить нечего. Против фактов ведь не попрешь! И Романов в душе не мог не признать этого. Восстало в нем другое. А разве не их коммунистическая партия
, несмотря на все огромные потери, сохранила   Россию, победоносно провела  сквозь все кровавые войны и страшные  лишения  и, на страх врагам,  сделала могучей мировой державой. Недаром же советские люди стали жить весело и дружно. А кто стоял во главе всех этих свершений?.. Сталин! Да, были у него загибы и ошибки (но кто ж не ошибается!), но в основном он же победил!
Вывел народ к счастливой жизни!

Все эти доводы он после паузы горячо высказал Власову. Тот выслушал его хмуро, угрюмо покачал головой. Помолчал и   грустью сказал:

– Да…не сойдемся мы с тобой, Романов, во мнениях. Мыслишь однобоко. Но чувствую, – не переубедить! А я то рассчитывал на твою поддержку.  Очень ты мне был бы нужен. Я создаю русскую освободительную армию. Но не для войны с своим народом. Мы будем строить новую демократическую Россию, где люди станут жить свободно, счастливо, без каких – либо притеснений и репрессий. И ты мог бы стать моим самым ближайшим помощником в этом справедливом, благородном деле.

Ну, что ему мог ответить Романов? Быть помощником в создании военной силы, способствующей нацистам против его Родины! Да, какой же честный человек согласиться на столь гнусное предложение! Но он не стал так резко говорить. Понимал, что чувствует Власов, на глазах которого   руководимая им армия была уничтожена немцами под Москвой. Могли же в конце концов оказать ей так необходимую поддержку, ну, хоть какую – то… Невольно вспомнил свою разгромленную дивизию. Ведь построй они оборону так, как он задумывал, выдержали бы, возможно, еще ни один танковый удар. Особенно если бы им добавили боеприпасов и  несколько артиллерийских батарей… Но что об этом толковать после случившегося. Война не терпит никаких промахов и жестоко за них карает. Надо смотреть в будущее, чтобы впредь не совершать никаких ошибок. И это вполне возможно даже в их трагическом положении.

Расстались они с Власовым холодно, понимая, что отныне дороги у них в жизни не только разные, а и прямо противоположные. История доказала это со страшной очевидностью. Прощаясь, Андрей Андреевич со вздохом сказал:

– Разочаровал ты меня, Фома неверующий. А я так надеялся…. На вот возьми один документик страшненький, почитая на досуги и поразмысли над ним, – протянул он Романову несколько листков бумаги, скрепленных металлической скрепкой.

– Что это?

– Не бойся, –  усмехнулся Власов, – не пропагандистская галиматья.  Письмо Шолохова Сталину о голодморе и ответ руководителя кровавых репрессий.  Случайно мне попала копия сего документика. Не бойся, не фальшивка. В партийном архиве случайно выкопал недавно.

На том и разошлись старые друзья, чтобы больше уже никогда не встретиться. Каждый пойдет своим путем. И судьбы их будут прямо противоположны.

Позже Власов побеседовал и с другими пленными из их тюремной команды. Предлагал, конечно, сотрудничество, обещая всяческие блага. Но поскольку все вернулись в свои камеры и остались там, Романов понял, что никто из них не дал согласия служить в РОА. Его это не столько порадовало, сколько помогло утвердиться в правоте своей собственной позиции. Значит, он был глубоко прав. Ни под каким даже самым благородным предлогом. не говоря уже о материальных, самых больших выгодах, не может настоящий Человек предать свой народ!

 

Глава 10.

Советская авиация стала бомбить Берлин все чаще. Обычно она прилетала глубокой ночью, когда все спали. Но если прежде сигнал воздушной тревоги раздавался раз – два в месяц, то теперь стал звучать каждую неделю. И бомбы стали рваться в городе погуще. Их разрывы стали отчетливо слышны в тюрьме. Заключенных, правда, во время налетов еще не выводили. Но в последний раз одна из ракет угодила в самый дальний зарешеченный корпус, убив несколько человек.  И на следующую ночь, когда завыла сирена, команду пленных подняли с нар и спустили в подвал.  Немцы, видно, не хотели чтобы погибли  захваченные ими русские генералы.  Пришлось им несколько ночных часов томиться, сидя  на земле в низких, пропахших плесенью конурах, что было мало приятно. Спать – то им больше не давали; с утра выгоняли на тяжелую работу. А каково это таскать грузные мешки на горбу,когда  глаза слипаются от бессонница и  усталость буквально валит с ног.

Но так продолжалось недолго. Однажды утром пленных построили во дворе и, усадив в грузовик, отвезли на вокзал. Там их ждал зарешеченный вагон, в котором они и отправились из Берлина на запад. К концу дня по надписям на станциях определили, что находятся уже во Франции. Резко повернув на север, оказались в старинной крепости, где располагались солидные казематы двухсотлетней давности.  В свое время здесь, очевидно,  содержались еще сторонники французских революционеров Марта и Робеспьера. Отныне в этом каменном, забытом Богом «мешке» должно было продолжаться их тюремное заключение.

Во время всех этих переездов и перетрясок Романов совершенно забыл о документе, врученном ему на прощанье Власовым. Он тогда положил его на дно своей большой сумки, в которой хранились все его вещи, и даже на удосужился прочитать.  И только теперь, уже в Бордо, вдруг спохватился. Не зря же Власов вручил ему сию бумаженцию. Видно, для него она многое значила. Надо же знать, что так волновало генерала!  Поспешно достав изрядно помятые листы из баула, он пробежал их глазами и ахнул. Документ был действительно потрясающим: письмо Михаила Шолохова И.В. Сталину датированное 4 апреля 1934 года, как раз в зпоху развернувшегося тогда страшного голдомора в России. Знаменитый писатель сообщал вождю, с которым был знаком лично, о страшных безобразиях, творимым тогда во время хлебозаготовок на Северном Кавказе многими партийным деятелями превратившихся буквально в палачей.

Чем дальше читал письмо Романов, тем ему становилось все страшней. Как могло появиться такое изуверство?!    Неужели его могли допустить такие знаменитые руководители партии, как Молотов и Каганович,
которых политбюро послало на Украину и Северный Кавказ для руководства хлебозаготовками!

Но Шолохову нельзя было не верить. А он писал:

«Вот перечисление способов, при помощи которых добыто 593 т. хлеба:

1. Массовые избиения колхозников и единоличников.
2. Сажание «в холодную». – «Есть яма?» – «Нет». – «Ступай, садись в амбар!» Колхозника раздевают до белья и босого сажают в сарай. Время действия январь – февраль. Часто в амбары сажали целыми бригадами.
3. В Вашаевском колхозе людям обливали ноги и подолы керосином, зажигали, а потом тушили. «Скажешь, где яма? Опять подожгу!» В этом же колхозе подозреваемую клали в яму, до половины зарывали и продолжали допрос.
4. В Наполовском колхозе уполномоченный РК, кандидат в члены бюро МК, Плоткин при допросе заставлял садиться на раскаленную лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть, горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потом «прохладится» выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара снова на плитку и снова допрашивают. Он же (Плоткин) заставлял одного единоличника стреляться. Дал в руки наган и приказал; «Стреляйся, а нет – сам застрелю» Тот начал спускать курок (не зная того, что наган разряжен) и, когда щелкнул боек, упал в обморок…

Романов читал эти строки, а их было очень много, и у него от возмущения волосы вставали дыбом. А Шолохов, между тем, продолжал перечислять в своем письме те издевательства и пытки, которым подвергались простые, ни в чем не повинные крестьяне. Дальше шел ответ Сталина знаменитому писателю. Вождь признавал допущенные извращения и обещал крепко наказать виновных, но в то же время и оправдывал их. Потому что уважаемые хлеборобы, дескать, «проводили итальянку» (саботаж) и не прочь были оставить рабочих.  Красную армию – без хлеба… Вели войну на измор».

Ответ Сталина Романова, мягко говоря, не удовлетворил. Тем более. что тот не мог не знать, что в тот год в России был большой неурожай, и крестьяне сами порой сидели без хлеба. Ему бы следовало сурово и без пощады наказать извращенцев и палачей под какими бы удобными пропагандистскими лозунгами они не прятались. Чтобы впредь это никогда и ни в коем случае не повторялось!

Нет, он не осуждал Иосифа Виссарионовича, хорошо зная его лично. Тот был, конечно, резок, прямолинеен и рубил нередко, как говориться, с  плеча.  Но руководителю таков великой державы, как Россия, следовало бы  все же глубже разбираться  в том, что творят его партийцы, не давать им распоясываться, крепче сдерживать репрессии  в стране, которые ему же теперь и приписывают.

Раздумья на эту скользкую тему не привели Романова ни к чему хорошему. Хотел он того или нет, но не признать вождя в какой – то мере виновным в творимых на Руси безобразиях, приведших народ к голодомору, он не мог.  Следовательно, Павлов был в какой – то мере прав, выступив против большевиков, допустивших такие страшные репрессии, как против крестьян, так и против военных. И все же это не позволяет человеку, служившему России столько лет верой и правдой, предать ее, да

еще в самый критический момент, когда враг напал на твою страну, и речь идет о самом ее существовании. Тут нужно отставить какие бы то ни было сомнения, и все силы отдать защите Родины! На сей счет у Романова не было никаких колебаний

Тяжкая тюремная жизнь, между тем, продолжалась. Пленных заставляли работать по десять – двенадцать часов в сутки. К ночи все буквально валились с ног. Но никто не жаловался. Люди понимали: для того, чтобы выжить и бороться дальше, необходимо стойко вынести все трудности и сохранить веру в будущее. Романова порой удивляло то.  настолько пленные терпеливо переносили все невзгоды и не теряли мысли об освобождении. Разговоров у на эту тему было много. Бежать из плены во  что бы  то ни стало было главной мыслью заключенных. Но как это реально сделать, никто не знал. Предлагались самые невероятные планы, осуществить которые было просто невозможно.  Решение пришло совершенно неожиданно, и со стороны, которую никто даже предположить не мог.

 

Глава 11.

Обслуживанием гарнизона крепости занимались, конечно, французы. Они убирали помещения, отапливали их, водили машины, доставляли грузы, готовили еду, как для немцев, так и для пленных. В основном это были молодые люди, не более тридцати лет, подвижные, даже торопливые. и, разумеется, очень послушные. Любое приказание нацистов выполнялось беспрекословно и быстро. И все же что – то в их облике, на взгляд Романова, было непокорное.  Он не сразу понял в чем тут дело. И лишь приглядевшись повнимательнее и проанализировав увиденное, догадался, что ребята не так однозначны и покорны, как показывают. Взгляды, которыми они порой обменивались, были горячими и непримиримыми, как у затаившихся пред схваткой бойцов. И когда он это понял, то решил попробовать вступить с ним в контакт.

Перетаскивая однажды ящики с углем в котельной Михаил Афанасьевич столкнулся с высоким стройным кочегаром. Лицо у того было конопатое и очень добродушное, а глаза темные, как угольки, и сверкающие каким – то непримиримым блеском. Романов почему – то сразу испытал к нему доверие. Они познакомились. Кочегара звали Маратом. Говорили они по немецки.  Оба хорошо знали язык врага. Как сразу же выяснилось в разговоре, француз, как и большинство его товарищей, считали нацистов своими ярыми противниками, и работали на них только потому, что больше было негде, а семьи – то кормить надо.

– Ты чего, русский, на меня так пристально смотришь? – неожиданно спросил Марат с доброй усмешкой. – Думаешь, на немцев работаю, значит служу им?

– Нет, как раз наоборот; что – то в твоем облике свидетельствует о непримиримости.  Ошалелые глаза тебя выдают. Удивляюсь, как наци того не замечают.

– Так они же считают нас рабами, ни на что не способными. Плевали они на какие – то там взгляды. Горбатишь на них хорошо, – и ладно.

– Значит это не так?

– Ты догадлив, русский.

– Зови меня батей. Я дивизией командовал. В плен попал контуженным.

–  А я и не сомневаюсь в том, что покорно ты никогда не  сдался бы. По тебе видно.

– Хорошо, что мы оба можем чувствовать настрой друг друга. И сколько же вас таких непримиримо настроенных?

– Много. Про МАКИ слыхал? Есть такая партизанская организация у французов. Компартия руководит.

– Кое какие слухи доходили. Только говорили, что вас очень немного.

– Ну, это когда было, года два назад, наверное. С тех пор многое переменилось. Теперь наши ребята и склады немецкие взрывают, и преследуемых людей от гитлеровцев спасают, и воинские эшелоны под откос пускают. Скоро американцы с англичанами тут, на севере страны,
высадятся. вот тогда уж мы во всю развернемся. А у вас, пленных, какое настроение? Бежать не охота?

-Еще бы – мечтаем! Вот только сделать это не знаем каким образом. Может, поможете?

– Это надо с ребятами обмозговать. Денька два подождите…

На том они тогда и расстались. В тот же день вечером Романов рассказал своим товарищам по несчастью о разговоре с Маратом. Весть о том, что можно связаться с МАКИ, была встречена с энтузиазмом. Все давно мечтали о побеге. Строили даже на сей счет какие – то планы, понимая, что они нереальны. Крепость хорошо охранялась, и немцы следили за каждым их шагом.

Встреча с Маратом. как они и договорились, состоялась через пару дней в той же котельной, куда Романов снова привез со склада тачку угля. На сей раз француз был более общителен и добродушен. Он даже пошутил: все ваши, дескать, уши, наверное, навострили, услышав про меня. На что Михаил Афанасьевич ему серьезно ответил, что безвыходность их положения в немецком плену заставит кого хочешь хвататься за соломинку.

– Мы с ребятами обсудили ваше бедственное положение, – посерьезнел Марат. – Выбраться из крепости, конечно, очень и очень нелегко. Но невозможных вещей не бывает. В конце концов всегда находится выход.

– И какой же. по вашему мнению?

– Да самый простой должен быть, чтобы противник о нем даже подумать не мог. Все, что угодно, мол, только ни это.

– Интересная постановка вопроса, – усмехнулся Романов. – Но довольно занятная и, я бы сказал, непредсказуемая. И что же может быть столь неожиданным для наших охранников?

– Надо прорываться не черными ходами и закоулками, а напрямик.

– Что ты имеешь в виду конкретно? Я что – то не понимаю.

– Ребята вот что предлагают, – Марат хитровато прищурился. – Надо ломануть через главный вход. Немцы даже представить себе не могут такой вариант. Периметр окружен рвом и колючей проволокой, усиленно патрулируется, а у въездных   ворот только стража небольшая стоит.

– Но на башнях же часовые с пулеметами сидят. Нас сверху всех перестреляют.

– А вот это уж наша забота: снять их! Чуть поодаль разрушенные здания стоят. Вот туда мы снайперов и посадим.

Романов оторопело посмотрел на собеседника. То, что предлагал Марат, показалось ему слишком примитивным. Представить себе что – либо подобное не представлялось возможным. Но тут же мелькнула мысль: а может, секрет как раз в том и состоит? Никто никогда ж не подумает, что может произойти   именно так. В этом весь секрет. Ай, да французы – молодцы! Головы у них работают дай Бог! Но в словах его еще прозвучало сомнение:

– Полагаешь, получиться?

– Не сомневаюсь, – твердо ответил Марат. – Чем непредсказуемие будут наши действия, тем сильнее   возникнет паника у немцев и больше шансов на успех. Обмозгуйте все это в своем кругу. Подходит вам такой план или нет?

Когда ночью Романов рассказал сокамерникам о сделанном Маратом предложении, наступила долгая пауза. План, как и для него вначале, показался почти фантастическим. Но помозговав, генералы пришли к выводу, что все, возможно, может удастся.

Следующие несколько дней ушло на подготовку операции. Марат тайком принес им пяток револьверов, патроны и несколько гранат. Привыкшая к тишине и спокойствию охрана умудрилась ничего не заметить. К тому же гитлеровцы были обеспокоены положением на восточном фронте. Красная Армия подходила уже к границам Германии. Было от чего тревожится!

Выступать решили в воскресение, когда немцы отдыхают и больше расслаблены. И не ночью или на рассвете, как полагал вначале Романов, а в полуденное время; конвойные как раз обедают. Все произошло быстро и без особых потерь. Марат с парой своих   товарищей проникли из кочегарки к камерам и сняли трех часовых. Распахнув двери, выпустили пленных. И они помчались по узкому коридору к выходу. На пути смели еще двух конвойных. Драка завязалась у главных ворот. Но тут к русским присоединилось несколько французских ребят. Они смяли охрану, потеряв всего двух человек, и выскочили из главные ворота. Часовые на близлежащих вышках, как и предусматривалось планом, были сняты снайперами МАКИ. В общем все получилось как нельзя  лучше. А за воротами к ним подкатил грузовик, пригнанный одним из товарищей Марата. Где уж они его достали, один Бог ведает.

Ну, а дальше пошло еще быстрее. Немцы были, конечно, в растерянности от такого дерзкого, совершенно непредсказуемого нападения и запаниковали. Понадобилось какое – то время, чтобы они опомнились. Пленные успели сесть в машину и уехать. Погоня за ними устремилась не сразу. И они успели добраться к морю. А там их уже ждал парусник. Теперь их было уже не догнать.  Подняв паруса,  взяли курс на Англию.

 

Глава 12.

Великобритания встретила бежавших из плена россиян весьма  торжественно. Представители французского МАКИ уже успели передать в английскую столицу сообщение об их подвиге. Иначе их схватку с  тюремной   охраной и удавшийся побег из крепости не называли. Все газеты опубликовали зто сообщение на первых полосах

Посадив в порту на легковые машины, героев, а иначе их и не называли, сразу повезли в Лондон. На улицах столицы их радостными криками встречали толпы народа. Потом сразу же пригласили на торжественный митинг в центре на одной из площадей. Выступить пришлось и Романову,  и еще нескольким генералам. А что они могли сказать? Только то, что выполняли свой воинский долг и готовы пожертвовать жизнями для победы над фашистами; двоих – то уже не стало.

Вечером состоялся прием у вице – пртимьера. Он лично пожал им руки и каждому сказал несколько одобрительных слов. Потом был шикарный  банкет. Пленные давно такого вкусного не ели. У некоторых потом даже животы разболелись. Пришлось принимать лекарство. Но все остались страшно довольны. Честно говоря, никак не ожидали такой волнующей встречи в чужой стране.

Романов был буквально потрясен. Англичане, конечно, их союзники, снабжали оружием, боеприпасами, теплой одеждой и консервами.  Немало их кораблей погибло при доставке России грузов в северных морях. Но чтобы столь любовно и почтительно относится к русским военным, пусть даже они совершили что – то героическое, – вот уж чего он и представить себе не мог. А как бы у них на родине вели себя люди,  окажись они в такой  ситуация?.. Ничего подобного он и представить не мог.  Неужели они менее эмоциональны?

Ответить на эти вопросы Михаил Афанасьевич сразу не мог. Но подумав немного, понял, в чем тут дело. За годы Советской власти народ приучили к сдержанности суровыми мерами, порой даже слишком жестокими. Недаром же за четверть века у них проводилось столько карательных операций. А сколько тысяч людей содержалось по лагерям и тюрьмам! Разве это не устрашение?

Поймав себя на таких крамольных мыслях, Романов ощутил холодок. Неужели он скатывается к позиции того же Власова? А как же тогда коллективизация и индустриализация, сделавшие Советский Союз сильнейшим государством мира! А рост обороны страны, укрепление его могучей армии!.. Да разве смогли бы они иначе победить гитлеровцев!  Вот уже до границ Германии их армия дошла, как писалось во всех английских газетах… Нет, тут должна быть золотая середина. Нельзя склоняться в одну – критическую сторону. Положительного было все – таки значительно больше. И в том главная заслуга Сталин. да и всей Коммунистической партии.

Через несколько дней их пригласили в королевский дворец. И тут случилось невероятное. Оказалось, что Романов, как возглавлявший подвиг российских пленных, по решению правительства был удостоен ордена  Бани, высшей  английской наградой. Об этом во всеуслышание и объявили на раунде в знаменитых апартаментах королевы. Орден был тут же ему вручен. Все присутствующие сердечно поздравили его, пожелав дальнейшего благополучия на службе России. Он был, конечно, тронут, но тут же подумал о том, как сие отличие воспримут у него на родине: тем боле что его, как это ни странно, одного наградили за рубежом из всех оставшихся в живых двадцати двух человек. Как бы еще не осудили,,, Он знал отношение высшего руководства к подобным актам – они  не поощряются. История показала насколько он был прав… Однако тогда, принимая искренние поздравления официальных лиц и своих товарищей, Михаил Афанасьевич был тронут и радовался. Позже, перебирая английские газеты, он понял, почему так высоко была отмечена его роль   во всем случившемся. Слишком уж много написали в печати именно об  умелом и геройском руководстве побегом российских пленных на страницах печати, явно преувеличив его заслуги. Но изменить что – ли было уже нельзя.

Следующие пару недель прошли, как в тумане. Их беспрерывно таскали по разного рода митингам и собраниям. Заставляли выступать, повторяя одно и то же. Больше того, что произошло, сказать было нечего. К тому же, каждая такая встреча оканчивалась небольшим банкетиком. А людям, не принимавшим спиртного много месяцев, подобная алкогольная нагрузочка была просто не под силу, и они чувствовали себя плоха, а некоторые просто болели. Но отказаться от таких мероприятий, устраиваемых местными властями, было просто невозможно. А им всем хотелось поскорее вернуться домой, увидеть родных и близких, с которыми они уже не чаяли  встретиться.

Наконец, наступил день, когда россиян решили – таки отправить в Москву. Им заранее сообщили об этом, вызвав неподдельную радость. На другое утро посадили в самолет, и они, наконец – то, полетели на родину, сгорая от нетерпения поскорее свидеться с дорогими людьми. Но в столице их ждал совсем не торжественный прием.

Романов втайне предполагал, что их возвращение окажется не столь радостным, как многие надеялись, будут известные шероховатости. Но чтобы случилось такое светопредставление, как произошло на самом деле (иначе и не назовешь), даже мысленно не мог представить.

Спускающихся из самолета по трапу генералов внизу ждало десятка полтора чекистов в строгой форме с автоматами. Лица их были суровыми, если не сказать, враждебными. Никаких приветствий с возвращением на родину, разумеется, не звучало. Всю группу бывших пленных, словно они ими и оставались, быстренько взяли под конвой и молча повели к грузовику, стоявшему неподалеку. Погрузив в кузов и подперев охраной, быстро повезли в город. За все время пути ни разу не останавливались. Разговаривать было строжайше запрещено. Не прошло и часу, как они очутились , – Романов даже в самом кромешном сне предположить этого не мог, – во дворе Бутырки. Тяжелые тюремные ворота медленно захлопнулись за их машиной.  Высадив всех из кузова, построили в две шеренги и развели по камерам. Так встретила их Родина!

 

Глава 13.

Позже Романов ни раз с тяжелым сердцем вспоминал их заключение в тюрьму по приезде домой. Разве нельзя было поместить вырвавшихся из плена генералов в какое – нибудь приличное помещение, пусть даже изолированное? Они же не думали скрываться, бежать от допросов или что – то утаивать. Были все на виду в готовности отвечать на любые каверзные вопросы. Кто ж это до такого додумался?!

Этот каверзный вопрос он вскоре задаст не кому – нибудь, а самому Лаврентию Берия.  Тот через несколько дней заявится в Бутырку. И не к кому – то из двадцати двух пленных, а именно к Романову, которого прекрасно знал лично.

Как – то поздним вечером в камеру к Михаилу Афанасьевичу ввалился  сам начальник тюрьмы., грузный полковник с отвисшей челюстью и изрядным брюшком. Пронзительно осмотрев помещение, он поинтересовался, нет ли у заключенного каких–либо претензий к содержанию: хорошо ли кормят, достаточно ли тепла для обогрева. Романов очень удивился. C какой стати такой высокий чин интересуется житейскими   делами своих подопечных? Такого еще   никогда не было…  Однако через полчаса все стало понятно. На пороге появился Лаврентий Берия. Сверкая очками, протянул руку, чего Романов никак не ожидал и , поздоровавшись, неожиданно  сказал:

– Рад видеть тебя целым и невредимым, Романов. Признаться, никак не предполагал, что когда –  нибудь буду лицезреть тебя живым и здоровым. Хорошо сохранился, хотя было, наверное, ой, как нелегко.

– Да уж чего скрывать, – усмехнулся Михаил Афанасьевич, – досталось изрядно. Немцы с пленными не церемонились.

– Даже с генералами?.. А мне докладывали, что условия для вас создали весьма терпимые. Разве не так?

– Ну, это как посмотреть. Тюрьма есть место заключения, где все сидящие там равны. Никому никаких поблажек. У нас ведь тоже так.

Берия присел на одинокий стул возле привинченного к стене крохотного столика, окинул взглядом камеру и вздохнул:

– Пожалуй, ты прав, Романов. – И помолчав, снял очки, протер платком из кармана и, водрузив на место, тихо и даже немного сочувственно   сказал. – Небось, на волю душа рвется.

– Еще бы! Одного только не понимаю, зачем нас дома – то в тюрьму упекли. Мы ведь бежать не собирались. На все вопросы готовы были дать любые ответы. А за решеткой уже немало насиделись у фрицев. Жизнью рисковали, чтобы вырваться оттуда.

Насупившись, Берия сердито посмотрел на собеседника и резко отчеканил:

– Порядок такой! Надо ж было во всем разобраться. Не допустить никаких послаблений. Вы же все – таки в плену были.

– Но и бежали оттуда с боем, рискуя жизнью! Двое погибло!

– А вот в этом во всем нужно было еще разобраться.

– Так в английской печати все было прекрасно описано.

– Мало ли что наболтают иностранные газетчики. Мы по своим каналам проверяли.

– И как, убедились?

– Теперь да. Особенно в том, что касается твоей особы. Претензий нет. – Берия снова выразительно помолчал и вдруг с неподдельным интересом спросил: – Ты с Власовым в плену сталкивался?

Романов понял, что собеседник, конечно, знает об их встрече с командующим РОА и не зря задает этот вопрос. Личность Власова его, видно, очень интересует. Тот ведь до сих пор не пойман и продолжает свою антироссийскую деятельность.

– Так точно. Дважды с ним беседовали, Лаврентий Павлович.

– И что же он тебе предлагал?

– Служить вместе с ним, воевать против большевиков, которых он ненавидит. Место своего зама обещал дать. Я, разумеется, сразу же наотрез отказался. Идти против своего народа – страшнее преступления не бывает!

– Правильно! Молодец, Романов!.. За тобой вообще никаких грехов в плену, – мы проверили. Завтра тебя из Бутырки выпустят. Что ты намерен дальше делать? Где работать?

– Так я же армеец до мозга костей. Больше ничему не обучен. Хотелось бы на службе остаться.

Берия задумался. На его высокий лоб набежали тугие морщины, а глаза за стеклами очков потемнели.

– Понимаешь, Романов, – медленно протянул он, – есть строжайщее указание: пленных в армии не возвращать ни под каким предлогом. Только сам, – поднял он палец, – может это решить. – Посмотрев на сразу помрачневшего Романова, понятливо хмыкнул: – Ладно. Я сегодня у него буду, попробую доложить. Только ничего заранее не обещаю. Как решит, так и будет!..

На том они пока и расстались. Ночью Романов долго думал об их встрече. Он, конечно, многого не знал о Берии. но основные этапы пути его во власти были знакомы. Там было немало черных, буквально трагических страниц. Одна из них хорошо запомнилась Михаилу Афанасьевичу, ставшему свидетелем многих страшных репресии тридцать седьмого года.  Лаврентий, будучи перед войной близок к Сталину, по его заданию вместе с Маленковым и Микояном проводил чистку партийных органов в Армении и Грузии. Пострадали тысячи честных людей, вина которых была совершенно не доказана. По малейшему подозрению и доносу, коммунистов, всю жизнь свято боровшихся за Советскую власть, хватали без разбора и решением «тройки» без суда приговаривали к высшей мере наказания, в лучшем случае – к длительному заключению.  Закавказье тогда буквально умылось кровью. Руководил он и операцией во выселению чеченцев, ингушей, курдов, крымских татар и месхетинских турок уже во время войны. Тоже было загублено много народа.

Но знал Романов и другое, не менее важное: реабилитацию тысяч армейцев в предвоенные годы, когда Берия возглавлял НКВД, и без его разрешения ни одного заключенного не отпустили бы. Проявил себя Лаврентий уже в войну и в руководящей области. Будучи заместителем председателя Государственного Комитета Обороны и отвечая за производство боеприпасов и вооружений для фронта, обеспечил их вполне необходимом количестве, чем обеспечил нашу победу.

В ту последнюю тюремную ночь Романов почти не спал. Если вздремнул немного, то перед самым рассветом. Все остальное время в голове была сумятица: то вспоминалось далекое прошлое, то переносился мысленно в сегодняшний день и думалось о будущем, представлявшимся почему – то совсем не радужным. Ведь клеймо пленного, как бы потом не отличился, все – равно останется за тобой. А его ой как нелегко нести! Не станешь же каждому доказывать, что очутился ты в руках врага не по своей воле в весьма плачевном физическом состоянии, что никогда и в мыслях не допускал измены Родине и боролся с врагом в любых, самых невероятных условиях. Кто у нас поймет и оценит такое! Это за границей сумели правильно осознать происшедшее и даже наградить орденом. А в России – матушке тут царит полный беспредел. Женевскую всемирную конвенцию о бережном отношении к военнопленным заткнули за пояс. Да о ней просто никто не знает, и несчастных людей, попавших случайно и уж, конечно, не по своей воле в руки врага, пусть даже отличившихся потом в боях, все равно клеймят беспощадно.

Все самые худшие опасения его оправдались буквально на другой же день. Утром после завтрака его снова посетил Берия. Он сдержал – таки свое обещание; поговорил с самим насчет Романова. Когда Лаврентий сообщил об этом Михаилу Афанасьевичу, у того сердце замерло.

– И что же сказал товарищ Сталин? – со страхом спросил он, не ожидая ничего хорошего.

Берия был умнейшим мужиком и сразу понял, что твориться в душе у собеседника. Он усмехнулся и, неторопливо поправив очки, одобрительно протянул:

– Да он понял твое стремление остаться в армии и даже одобрил его. Все правильно, сказал, у военного человека служба всегда стоит на первом месте. Вот только два условия имеются для того, чтобы снова надеть тебе погоны.

– И как же? – почему – то с еще большим страхом, словно предчувствую какой – то подвох, спросил Романов хриплым голосом.

Берия посмотрел на него с пониманием, вздохнул и тихо протянул:

– Генерала мы тебе дать не можем. Все – таки плен!.. И потом надо здать орден. Вернуть его в английское посольство. Сам понимаешь, не гоже русскому офицеру носить заграничную бляшку. Только давай без выпендрежа, Романов! Скажи сразу –  да или нет.

Что оставалось делать Михаилу Афанасьевичу? Отказаться от возвращения в армию он просто не мог. Все его существо восставало против. И в то же время было так смертельно обидно…

– Может, в гражданке тебе работенку подыщем? – после паузы смущенно предложил Берия, заметивший колебания и неуверенность Романова. – Там тоже дел невправорот.

– Нет! – уже твердо и безоговорочно заявил Романов. – Вся моя жизнь принадлежит армии!

– Я почему – то был уверен в этом, –  сказал Беря со вздохом облегчения. – Ну, будь здоров! – протянул он руку.

На том они и расстались, чтобы больше уже никогда не увидеться. Через пару часов Романов, получив все свои вещи и необходимые документы, покинул Бутырку.

 

Глава 14.

Возвращение Романова домой было воспринято с огромной радостью. Все близкие и друзья обнимали и поздравляли, натащив вина и разных закусок, устроили настоящий пир. Жена знала о его пленении и, поскольку никаких сведений о судьбе мужа больше не получала, считала, что он сгинул, и она осталась одна с чужим ребенком на руках.  Сама Виноградова (в замужестве она оставила свою девичью фамилию – так ее все знали на службе) продолжала работать начальником военторга. Ей подчинялись десятки людей и дел было невпроворот. Так что уделять время воспитанию девочки не было никакой возможности. Этим занималась нанятая ею няня, потом воспитатели детсада и учителя школы. Катюшка подрастала, и отношения между ними становились все прохладнее и острее. Привыкшая к безусловному повиновению подчиненных Юлия Борисовна   требовала того же и от названой дочери, не терпела никаких возражений. А та, росшая в одиночестве и привыкшая поступать по своему, нередко перечила ей и в результате вспыхнувшего скандала получала срогие наказания. Отношения их ухудшались с каждым годом. И Романов не мог этого не заметить.

Радость его возвращения была тем самым сразу омрачена.  Оставшись вскоре наедине с дочерью, он напрямик спрсил ее:

– Скажи мне откровенно, Катюша, у вас с матерью нелады?

Она опустила глаза и, помолчав, тихо уронила:

– А у меня нет матери.

– Кто же тогда  вырастившая тебя Юлия Борисовна?

– Ну, что ты спрашиваешь, папа, – поморщилась она. – Прекрасно же знаешь.

– Я хочу это услышать от тебя, дорогая.   Только честно!

Катерина резко посмотрела ему прямо в глаза и, поджав губы,  неожиданно  выпалила:

– Злая мачеха – вот кто она!

Он ожидал услышать все, что угодно, только не такое   сногсшибательное заявление, и растерялся. Дочь по прямоте натуры, видимо, была вся в него Помолчав, сдавленно спросил:

– Неужели все так плохо?

– Хуже, думаю, не бывает.

– Ну, и что же мы будем делать в таком случае? Может, мне сразу развестись с Виноградовой?

Она посмотрела на него укоризненно.

– К чему такие опрометчивые решения! Вы же с ней раньше хорошо жили. Зачем же вдруг рушить? А я уже притерпелась, привыкла. Да и она при тебе, надеюсь, не будет ко мне столько резка и непримирима. Давай не будем торопиться с выводами, папа. Жизнь покажет, как лучше поступать дальше.

Он посмотрел на нее не без удивления. Такая маленькая еще девчушка, всего десятилетие прожила на свете, а рассуждает так здорово, словно философ. Молодец! Вот как, значит, жизнь ее выучила.

Откровенный разговор с женой на ту же тему оказался тоже не из легких. Юля сразу поняла в чем дело и резковато спросила:

– За дочку решил заступиться? Уже нажаловалась. Да ежли их, молодых, в руках не держат. знаешь, что может получиться?

– Но надо ж меру знать, наверное, –  возразил он и, обняв жену, по которой очень соскучился, примирительно сказал: –  Давай не будем ссориться. Нужно только нам помягче длуг к другу быть. Мы единая неразрывная семья. В заключении я это особенно остро почувствовал. И готов все силы приложить для того чтобы мы все были счастливы.

Наверное, она поняла его и в душе согласилась; потому что сказала:

– Я так рады, что ты все – таки вернулся! Поэтому готова душу заложить для того, чтобы жить мирно и дружно.

На том и порешили. Все начать сначала. Изгнать из обихода любые ссоры и недомолвки, чтобы во взаимоотношениях был покой и обоюдное согласие. Задумано все было отлично, а вот складывалось на деле не совсем ладно. Слишком разные были характеры у всех троих. Поэтому и возникали различные недомолвки и конфликты. Тем более, что вскоре им пришлось расстаться, и довольно надолго. Романов поехал к своему новому месту службы – в Уральский военный округ. А Юлия Борисовна не смогла последовать за ним. С работы ее не отпускали. Ведь шла еще война, Пусть наши войска захватили уже Берлин и виделась победа, но порядки везде на службе были еще строгие. Да и Катюшка должна была закончить учебный год в той школе, где начала; ее не отпускали. Поэтому в Екатеринбург Михаил Афанасьевич поехал один.

Свое назначение Романов воспринял несколько иронически. Вот уж никогда не думал, что ему в армии придется заниматься снабженческими делам. А это как раз в основном и возлагалось на зама по тылу, которым он стал в штабе. Но возражать не имело смысла, спасибо надо было сказать, что получил хоть такую должность. О командной работе, на которую он просился, следовало пока забыть. Так ему и сказали в отделе кадров еще в Москве. Ощущение своей неполноценности не покидало его. Марка ущербного вояки, побывавшего в лапах врага, так и висела над ним, – чувствовалась буквально всей спиной. А ведь он выполнил все те тяжкие условия, которые предъявил ему Берия. Согласился стать лишь полковником. Сдал орден Бани в английское посольство, что было особенно тяжело. Награду – то он получил действительно за героический поступок. Они же на смерть тогда шли, схватившись в крепости с охраной.

Вместо того, чтобы заниматься своим любимым и весьма результативным делом – обучением и воспитанием солдат, подготовкой их к бою, Романову пришлось взяться за совсем несвойственные ему вопросы: доставать портянки и штаны, картошку и пшенку, штыки и патроны. Он был совсем не обучен этому. Поэтому и получалось коряво, с какими- то явными изъянами. То одно не получалось, то другое На него вскоре и стали поэтому смотреть, как на неумеху.  А командующий и вовсе совсем махнул рукой. Не такого ждал зама по тылу. Однажды он вызвал его к себе и сказал:

– Ты уж лучше, полковник, никуда не суйся. Без тебя все сделают как надо. Изучай пока новое дело. Я понимаю, ты строевик, а в тыловые дела надо вникнуть не только поглубже, а и быть оборотистым малым, готовым на неудобные и порой даже шокирующие компромисы.

Что он мог ответить? По сути ничего, разве что сказать: не получиться из него ловкого дельца, способного лукавить и обманывать других, не приучен с детства этого делать и не собирается тут менять что – либо. Но командующий, видно, и сам понял, в чем дело, вздохнул и устало обронил:

– Ладно, Романов, о твоих героических и очень тяжелых приключениях я осведомлен. С честью выдержал. Но и ты пойми: мне нужен толковый хозяйственник, способный во чтобы то ни стало, любыми способами обеспечить войска всем необходимым. Наступило послевоенное время. Все переходят на мирную продукцию А нам же только военная нужна. Вот и думай, как ее получить, не смотря гни на что…

Однако перестроится Романов все же не смог, как ни старался. Натура не позволяла. Так и остался он в штабе округа «белой вороной», неумекой, не способным выполнить стоящие перед ним задачи. Это в основном стали делать за него замы и другие работники тыла.

Через годик с небольшим жена с дочкой переехали, наконец, к нему в Екатеринбург. Юлия Борисовна вскоре нашла работу по специальности. При ее опыте и железном характере это оказалось совсем нетрудно. Катюшка заметно выросла и повзрослела. Фигура у нее окончательно оформилась. Она стала статной и строгой: эдакой кареглазой, изящной красавицей. Романов стал замечать, как парни частенько бросают на нее восхищенные взгляды.

Жизнь на новом месте постепенно налаживалась. Не без изъянов, конечно, особенно в служебных делах, но сносно и привычно.  Отношения с сослуживцами со временем наладились, с некоторыми стали совсем дружескими. В семье   тоже царили мир и спокойствие. Конфликтов во всяком случаях не было, что Романова вполне устраивало. Он надеялся, что и в дальнейшем они сумеют сохранить это благоприятную атмосферу, и  ему спокойно дадут дослужить  до старости. Однако, как это ни раз случалось в его страшно исковерканной жизни, вскоре случилось самое невероятное. Опять пришла большая беда, если так можно назвать новый грандиозный конфликт, возникший с новым командующим округом.

 

Глава 15.

Назначение Жукова командующим Уральским военным округом оказалось для Романова совсем неожиданным и очень неприятным. Он отлично помнил свои прежние острые стычки с маршалом и до войны,
и особенно во время Подмосковной битвы. Именно тогда, выполняя его нелепые и в корне неправильные указания о перестройке обороны дивизии, Михаил Афанасьевич и потерпел поражение от наступавших немцев, закончившееся его пленом.  Такое разве забудешь!

Интересным было и то, почему прославленного полководца снова турнули подальше от Москвы. Для исправления обнаруженных у него тогда недостатков достаточно было бы и Одесской эпопеи. Неужели опять Берия постарался? Романов знал о том, что Лаврентий давно недолюбливал Жукова и всячески старался отдалить его от Сталина, который приблизил его, особенно в войну, сделав своим заместителем. Но маршал, конечно, здорово вознесся, возомнив себя величайшим полководцем, выигравшим все основные битвы минувшей войны, за что и был наказан еще в сорок восьмом году. Сталин тоже не любил зазнаек, хотя и очень ценил Жукова.

Но о причинах нового назначения маршала в УралВО можно было  лишь огадываться, особенно если не знаешь теперешних московских интриг и подводных течений среди руководящей элиты. Прежде – то Романов, служа в практически придворной дивизии, был в курсе всяких закулисных дел, а теперь мог только гадать, отчего и как произошло то или иное событ.

Готовясь к встрече с Жуковым, Романов долго и тщательно обдумывал свое поведение. Ластиться он не хотел, да и не умел. Это унизило бы его, чего позволить себе он никак не мог. Но и вставать не дыбы тоже, конечно, не следовало. Человек – то он все – таки рассудительный и понимает, что лояльность в поведении должна присутствовать, как и строгость, основанная на собственном достоинстве.

Жуков замено постарел. Ему было все – таки уже за пятьдесят. Да и  нервотрепка последних лет не могла не сказаться. На жестком, строго высеченном лице его появились морщинки, а в густых темных волосах заблестели белоснежные сединки. Да и глаза смотрели не так строго и вопрошающе, как раньше. В них стала проглядывать какая – то грустная усталость.

-Вот мы и снова столкнулись, Романов, –  сказал маршал с легкой усмешкой, вызвав его в свой кабинет. – Давненько не виделись.

– С сорок первого года. Целых семь лет.

– Да – а…  –  протянул Жуков задумчиво, поглаживая рукой слегка впалые щеки. – Целая вечность прошла. Войну надо не по годам считать, а по тысячам жизней, отданных во имя победы. Да и после нее тяготы не уменьшились. Людям страшно тяжело жилось. Надо ж было заново возродить огромную часть России. – Он помолчал и тихо добавил; – Слыхал о твоих мытарствах, Романов, слыхал… Не позавидуешь. Как дальше – то служить думаешь?

– Это уж как получиться, товарищ Маршал. Заранее предсказать трудно. Как карта лягет, в народе говорят. Гнуться во всяком случае, думаю, не стоит.

– А ты, вижу, все такой же норовистый, Романов. Не повлияли на тебя невзгоды. Ершистым был, таким и остался.

– Есть с кого брать пример, – неожиданно улыбнулся Михаил Афанасьевич.

– И кого же ты имеешь в виду?

– Так вас же, товарищ Маршал.

– Значит, считаешь хорошим примером для подражания, –  засмеялся Жуков. – Ну ты даешь, Романов.

Несмотря на некоторую шутливость в их разговоре, Михаил Афанасьевич понял, что Жуков по –  прежнему крут и не терпит возражений. А поскольку и он не изменился, то служить вместе им будет трудновато. История показал, что он не ошибся.

Между тем в семье у него снова начались нелады. Повзрослевшая Катерина совсем перестала слушаться Юлию Борисовну.  Все ее замечания она воспринимала настороженно и не считала нужным, как правило, на них соответствующе реагировать. Он несколько раз серьезно беседовал с ней, просил быть любезней и все – таки слушаться хозяйку дома, чтобы в семье был мир и покой. Она обещала и некоторое время старалась не дерзить, но это плохо у нее получалась. И опять начинались ссоры. Обстановка особенно обострилась с началом летних каникул. Группа из их класса, человек пятнадцать, решила совершить недельное турне по Уральскому предгорью.  Катерина вошла в их число и стала собираться в поход. Вот тут – то Юлия Борисовна и взбунтовалась и строго – настрого запретила дочери участвовать в этом паршивом турне.

Романов не понял жену. Он в сущности ничего не имел против поездки Катюши, считал ее даже полезной для здоровья.  Но когда сказал об этом хозяйке дома, та возмутилась до крайности.

– Ты что, не понимаешь? – закричала. – Хочешь, чтобы она принесла тебе в подоле дитя!  Ведь они там в палатках будут спать вместе с пацанами!

– Но они же не такие распущенные, чтобы на с того, ни с сего заниматься сексом! – возразил он, огорошенный таким неприятным заявлением жены.

– Это ты так думаешь! На самом деле  они давно снюхались, милуются бесконечно! Разврат полнейший!

И сколько он ее не убеждал, что это далеко не так, Юлия Борисовна стояла на своем. В конце концов вынужден был согласиться. Иначе мир в

семье было не восстановить. Пришлось – таки запретить дочери турпоездку, хотя сделал он это с тяжелым сердцем.

Увлечением Катюши стал волейбол. Все свободное время пропадала на  тренировках и соревнованиях. Иногда даже в ущерб школьной учебе. В дневнике у нее стали чаще попадаться «тройки», заменявшие отличные оценки. Жена и тут хотела вмешаться, запретить. Однако на сей раз Романов не позволил. Спорт, он считал, – дело святое.

Ну, а в конце года произошло то, что Романов предвидел. Начались итоговые учения. Войска округа были подняты по тревоге и выдвинуты в предгорье не исходные позиции. Предстояло сдержать мощное наступление «синих» и нанести стремительный ответный удар. Первую половину задачи они выполнили успешно, а вот позже застряли. Силы противника оказались не так слабы, как предполагалось. На ступающие час- ти были остановлены и залегли. Продвинуться дальше не смогли и вынуждены были окапываться. Пауза затянулась, что и привело к беде. Прошли ночь и полдня, а подняться в атаку «красные» не смогли. И все было бы ничего, не испортись быстро погода. Подул сильный северный ветер. Температура резко понизилась до минус десяти. Посыпал снег, превратившийся вскоре в свирепую метель. Выдержать ее было нелегко. Тем более что солдат еще не снабдили теплым обмундированием. Многие просто замерзли и простудились, а некоторые получили обморожение. Такой результат наделал много шуму. Выговор пришел даже из Москвы.

Жуков вызвал Романова и   строго отчитал, считая, что это только его вина, о чем и будет сообщено в приказе по итогам учений. На что Михаил Афанасьевич законно   возразил. Он же предлагал накануне переобмундировать солдат. Но кто, как не сам командующий, дал распоряжение наступать налегке, ничем люде не обременяя; только стремительный контрудар, дескать, условия быстрой победы. Романов, конечно, не сказал, что шаблон в действиях войск в современных условиях, которого придерживается Жуков, не только  не допустим, а и просо вредит обучению  современного солдата.

– По – твоему. выходит, что это я виноват в том, что случилось, – ощерился Георгий Константинович. – Ну, ты даешь, Романов!  Готов на кого угодно свалить свою оплошность. Нет, так дальше дело не пойдет. Я надеялся, что ты хоть чуток переменился. Ан, нет!  Ошибался. Так что служит вместе нам не гоже. Подавай – ка рапорт на увольнение. Срока службы у тебя для пенсии предостаточно. Пора и отдохнуть привольно на гражданке.

Дальнейшая судьба Романова таким образом была решена окончательно и бесповоротно.  Никаких возражений с его стороны никто и слушать не хотел. А что ему оставалось делать? С начальством не поспоришь. Силенок у него оставалось еще немало, мог бы с десяток лет еще учить солдат. Что – либо другое делать он не умел, да и не хотел. Призвание человека должно быть его сущностью, смыслом жизни.

Так трагически для него закончилась изломанная судьба известного русского военачальника Михаила Афанасьевича Романова. На этом и можно поставить точку.

 

Декабрь2016г.

Москва

 

Коротко об авторе: Полянский Анатолий Филиппович, член Союза писателей России с 1960 г., автор 70 книг, участник ВОВ, инвалид 1 группы, почетный ветеран ВДВ, лауреат литературных премий им. А.Фадеева, К.Симонова  (Государственные),  М.Давыдова (Академия наук), «Золотой венец границы» (ФСБ), кавалер орденов М.Лермонтова, В.Маяковского, С.Есенина, «За вклад в победу. 1939 – 1945), нагрудного знака Лиги писателей Евроазии «Литературный олимп».
,

б

 

.