Новый Уренгой находится у самого подножья Ямала, в том месте, где материк дает кривую дрожащую трещину. Он похож на спальный район Ленинград образца 1980-го года. Отгрохали его примерно в это время, весь – за пять лет. Наштамповали девятиэтажных домов ленпроекта. От края до края, при желании, можно добраться за час пешком. Вместо тротуаров – бетонные плиты. Всюду – одинаковые розоватые коробки с утопленными балконами заподлицо с фасадами. Город газовой промышленности, иномарок и гаишников, не берущих взятки, – говорят местные. И правда, не увидите вы на дороге номеров «о777оо».
Все лето в тундре горели торфяники. Мы снимали квартиру на восьмом этаже общежития, под самой крышей. Дыма со стороны океана на город надувало столько, что ночью нам приходилось мочить холодной водой марлю и завешивать окна. Утром мы сметали с подоконника в мусорное ведро угольную пыль.
Смог пришел по земле, прокрался меж низкорослых деревьев и заполнил город. Дом напротив, одной стеной обращенный к проспекту, а второй – сдерживающий тундру, когда я проснулся, был лишь силуэтом. Телевышка уходила в бульонную муть. Курить в кухне было лучше с закрытым окном. Пока я пил кофе, туман напитался светом, и видимость ухудшилась.
Жена поставила цветы в пожелтевший хромированный чайник.
Месяц мы провели в полусне. Днем валялись в кровати, и я обзванивал конторы, разместившие объявления о вакансиях, вечером – ходили по барханам песочного поля, которое тянулось от грейдера за горизонт, а ночью, липкие, обнимались в кухне, курили и слушали музыку.
Поиск заработка – утомительное занятие. В начале июля, посчитав наши сбережения, я согласился на должность специального корреспондента местного ТВ, хотя клялся себе, что никогда не куплюсь на усыпляющую бдительность «творческую работу».
Меня считали трудолюбивым, но я ничем почти не занимался. Выходил из офиса один раз в неделю, садился в микроавтобус, ехал полдня до какого-нибудь поселка, держал микрофон, пока глава города докладывал о ходе стройки в удаленных районах, и ехал обратно. Мэрский джип сразу вырывался далеко вперед, а мы еще полдня колесили меж болот. Вдоль трассы колыхались на ветру кусты голубики и тоненькие фиолетовые березки ростом с человека.
Рабочий день начинался у нас в 8:30, я приходил к девяти. Здание в этот час было еще пустым, только вахтерша Любовь Васильевна раскладывала на столешнице ключи с разноцветными бирками, готовясь к наплыву корреспондентов. Еще полчаса я сидел на серой деревянной лавке у входа в двухэтажный бокс и курил, листая промокшую за ночь книгу «ТВ информация в США, 1995». Эту книгу я вытащил из коробки у мусорных контейнеров, когда наш инженер распотрошил бытовку. В архив складывали то, что когда-то было жалко выкинуть. Старое оборудование заменили на цифровое, но люди еще долго не могли осознать, что вся эта годная электроника отправится на помойку. Теперь мы привыкли выкидывать работающие телефоны, покупая утюг, знаем, что через год он поломается и придется покупать новый. А тогда к приобретению телевизора относились серьезней, чем к выбору гражданства.
На ТВ – свои правила. Редактор – снимает заезжих артистов. Середняки – спорт и официоз. Новобранцы – аварии, объезды, рейды, трупы, больницы и прочую чернуху. Но в период отпусков и новичкам перепадает что-то интересное. Поэтому в первый же месяц работы я и увидел ледяное побережье.
Регату ожидали в порте «Ямбург», где и один баркас промышленного флота, пришвартовавшийся к причалу, – событие. Мы приехали на день раньше. Я позвонил связному и назначил встречу. Потом мы – оператор Кирилл, я и водитель – оставили фургон возле трехэтажных, расположенных под одной крышей зданий. Жилые модули висели над землей на метровых сваях, чтобы вечная мерзлота не дотягивалась до их брюха. Внутри, поплутав по футуристическим коридорам, мы нашли столовую №6, попросили на раздаче, чтобы в наши термосы налили кофе, взяли бутербродов с сыром и сели у панорамного окна.
Мужчина в кутке с большим треугольным капюшоном, сидящий за соседним столом, увидел нашивки «ТВ» на наших спинах и подошел.
– Видели белуху, мля? Весь поселок бежит, как за Маней. Впечатляюще, мля.
Кит выбросился на берег в том месте, где дно Обской губы, как в шлюзе, резко прыгает вверх. Животное весило несколько тонн, сдвинуть его не удалось. Местные власти распорядились построить мостки, и поливать белуху из ведер до прибытия океанолога.
Начальник местной пресс-службы, которого редактор описал мне как «вот такого человека», встретил нас на окраине поселка. Бархатный лишайник источал приятный только оленям, маслянистый пар. Как пермские студенты, наблюдающие за работой сумасшедших архитекторов, посельчане разрозненными группами стояли на обочине. В мареве голубого вечера подрагивало оранжевое марево факелов. Двухметровый лысый Касим улыбнулся и протянул огромную руку.
– Первый раз в Ямбурге? Тогда устроим боевое крещение!
– Кутакбашем как по-вашем? – сказал наш водитель и хлопнул в ладоши.
– Поспать бы. Участники будут рано, – сказал я.
– Яхты уже пришли, браток. Завтра – ветер. Но от программы отступать нельзя. Сегодня отдохнут, а утром отплывут на триста метров и зайдут в порт, как положено. Торжественный прием в мерзлотнике – в два. Там похмелимся и в храм.
– Давай заселяться, – настоял я, и водитель приуныл.
– Бросите шмотки в общаге. И едем на берег. Баня стынет. Две кассирши из банка, пиво, рыба – все готово, – настаивал Касим.
Мы с Кириллом отказались.
Перед завтраком, в каюте общежития водитель вспоминал вечер.
– Кая барасн Пятачок, биг зур, биг зур секрет! – сказал он.
Новая кассирша – стоит очень дорого. Увидев новую кассиршу, самцы, как львы, которые просыпаются, только когда речь идет о переделе власти, оголяют гороподобные мышцы. Вопрос стоит о том, кто получит добычу. Инженер промысла Сибареев под это дело построил на берегу Обской губы баню из вагончиков.
Мужички, освобожденные от работы, как гулаговские швеи, кололи дрова, коптили рыбу, накрывали на стол. Начальник местного банка привез кассирш «посмотреть океан». Он участвовал в споре со всеми на равных. Когда Сибареев узнал, что работники ТВ, которых надо было уважить, не приехали, он обрадовался.
– Я приехала из Нарвы, – сказала одна из девочек, когда они напоили их.
Он затащил ее в вагончик и закрыл за собой дверь.
Утром океанический воздух оттянул от берега туман. Водитель стоял у машины с сигаретой в зубах, а мы с Кириллом сидели на камнях. Белесые яхты показались за молом в двенадцать и вошли в порт. Вода плескалась между тертыми бортами судов. Флаги всех стран трещали на косых тросах.
Мерзлотник – широкий коридор, прорубленный в вечных льдах отлогого берега в 1970-ом. Длина его – за сто метров. Хрустальные стены покрыты инеем. С потолка висят на проводах яркие лампочки. Все искрится.
Шагая за делегацией, мы оказались в высоком ледяном зале, где сорок лет назад поселенцы хранили провиант. Теперь там стояли рядком обеденные столы. На них: две шеренги прозрачных цилиндров с вязкой водкой и нарезанная тонкими ломтиками рыба на деревянных досках.
Участники регаты в мохнатых шапках-ушанках улыбались. Они привыкли относиться к людям хорошо. Судьба не вынуждала их иметь с новыми знакомыми общих дел, а потому внешние проявления для них стали единственным ориентиром. Я, по их понятиям, был мрачный тип, и интервью они давали неохотно.
Когда мы замерзли, как собаки, гости отправились смотреть местный храм. В здании бывшей столовой с разноцветными стеклами, играющими роль витражей, и алтарем посредине было жарко. Настоятель, работавший ремонтником скважин, уволился полгода назад. За помещением ухаживала сердобольная женщина в косынке, из вахтовичек. Она показала всем фотографии с салехардским архиепископом, который приезжал святить церковь, и убрала их в ящичек для свечей.
Седой помощник капитана «Персея» с зигзагообразным носом вдруг оживился. Он рассказал, встав за аналоем, как за кафедрой, почему подался в веру. Он просидел двенадцать лет в тюрьме, и быть праведным без надзирателя уже не мог. Пришлось выбирать: «либо тьма, либо свет».
Женщина, оторопев, кивнула. Она не часто слушала такие драматические истории. В рабочем поселке люди шли к Богу от скуки, а не от нужды. Она помолчала и, чтоб прервать неловкую паузу, сказала:
– Сюда возили всех. Чигракова, когда он приезжал петь песни. Мотоциклиста «Хирурга», когда он рассказывал о «русском мире».
– Остаться бы здесь, – сказал помощник своему капитану, и тот кивнул, искренне сожалея, что не может остаться.
Кирилл запечатлел это момент. Дело было сделано. Мы вышли из храма, не дожидаясь, пока опухший Касим увяжется за нами, и через несколько минут пересекли границу поселка. Когда мы приблизились к губе, я попросил водителя остановить машину. Задумавшись о первопроходцах-комсомольцах, веривших в своего коммунистического бога, и о Боге, в которого верили теперь держащие курс на север капитаны яхт, я почему-то вспомнил о ките и захотел побыть наедине с ним.
Мы подъехали к кромке воды. Я вылез из машины на песок, прошел по мосткам и посмотрел вниз. Белуха лежала тихо и совсем не двигалась. Огромный перламутровый глаз ее омертвел. Плавники и пластиковая, как чехол, кожа покрылись коркой льда. Животное лежало, будто Кит, на котором плывет в бесконечность наш мир, и которого несет течением помимо его воли в какую-то далекую сторону.
Связной не обманул, поднимался чертовски сильный ветер.