Поселили нас в офицерское общежитие, размещавшееся в доме офицерского состава № 1 (ДОС-1, или ДОС-раз) и занимавшее четыре квартиры с первой по четвертую на первом и втором этажах. Приняли нас как родных. Основной жилец общежития 1-го этажа – «пиджак», он же «двухгодичник», он же «двухгадюшник», он же «сезонник», он же «студент». Крайнее прозвище применялось крайне редко, потому что в первую очередь так называли выпускников гражданских ВУЗов, связавших жизнь с армией на 25 лет. Был у нас в 1 аэ такой – капитан Шынкин. Будучи в Ужгороде на соревнованиях, общаясь со своим одногруппником Василь Василичем Голубком, я узнал ещё одну профессию, которая нештатно называется тоже «пиджак». Когда через границу проходит камион (фура – по-закарпатски), то пиджаки подходят со своими паспортами к таможенному контролю, после чего выходит, что все грузы камиона принадлежит пиджакам и облагается налогом льготно. Эти пиджаки к нашим пиджакам отношения не имеют. Второй этаж занимали кадровые. Нас определили в первую квартиру, адрес уточнился до ДОС-раз-квартира-раз. В нашей дружной трёхкомнатной квартире проживало восемь человек: по трое в больших, второй и третьей, комнатах, и я со страшным лейтенантом Сахаровым в первой, соответственно, размерами поменьше. Если кому-то покажется, что такое количество народа на одну, даже трёхкомнатную, квартиру многовато, тот не знает воэнной специфики. Тонкость состоит в нескольких аспектах. Первый: как мы уже знаем, в армии не работают, в армии служат. Второй: служба в сравнении со штатской инженерной работой, где, как нам упорно объясняли, ненормированный рабочий день, вообще никакому нормированию не подлежит. Помимо походов на службу, есть еще ДС или боевое дежурство (БД), куда мы заступали на неделю защищать небо столицы СССР с юга; есть дежурство по полку – дежурным или помощником дежурного по полку; есть дежурство по стоянке части (ДСЧ); есть еще отпуска, отгулы, командировки, справки, больничные, может, есть ещё что-либо, что я забыл. Исходя из вышеизложенного, весь коллектив ДОС-раз-квартира-раз, может, ни разу полным составом и не собирался, а бывали случаи, когда бродишь по квартире, а послать некого. Я даже умудрялся, ближе к дембелю, барышню в комнату приглашать, и никто не тревожил. Володя Сахаров – РТВшник, страшный лейтенант, жил давно, а меня к нему подселили. Сдружились мы быстро. Он попытался даже мне прозвище дать – Пупсик. Наверное, потому, что сам был ростом до 165 см, а я 188. Я тоже не лыком шит, в том же духе вспомнил «12 стульев» и начал его называть Дусей (предполагалось, что таки измучен Нарзаном). В результате «Пупсик» не прижился, а Сахаров стал «Дусей», причём многие не знали его ни по имени, ни по фамилии. Дуся и всё! Попытка через годы разыскать его в социальных сетях ни к чему не привела – с такой «редкой» фамилией и не менее «редким» именем любая сеть вываливает тысячи Сахаровых… Кстати, в нашей квартире на 4 апреля 1988 г. Дуся был единственным кадровым воэнным. Остальные были пиджаками, причём массово выпускниками Московского энергетического института (МЭИ).

Во второй комнате жил Быков Леонард Сергеевич, москвич, шибко образованный, эстетически продвинутый и выше меня ростом. Прозвища у него не было, хватало имени-отчества. Я ему глубоко благодарен за моё эстетическое образование – он познакомил меня с творчеством Сальвадора Дали и Марка Шагала, Казимира Малевича и т.д. Я когда-то в родной Полтаве учился три четверти в художественной школе, однако уровень моей эстетической отсталости не позволил мне приблизиться к творчеству Шагала и Малевича, а Сальвадор Дали мне понравился, хоть и псих.

Впоследствии я пытал мнение своего брата – хирурга высшей категории, из нас двоих у мамы с папой самого высокого, умного, красивого и духовно одарённого – мнение о картине Шагала «Утро». На очень мрачной картине, на заднем плане стоит хатынка, которая не соответствует ни строительным нормам и правилам (СНиП) СССР, ни Дэржавным будивэльным нормам (ДБН) Украйины. Как главный инженер проекта (ГИП) заявляю: валится она во все стороны, не знает куда упасть, потому и стоит, пока. На переднем плане лежит чудо, причудливо изогнувшись, и читает книгу. Причем освещённость опять же не соответствует ни СНиПам, ни ДБНам, попросту темно. Читать оно? не может, книга, скорее всего, для пущей важности. Такой вот сюжет. Брат прищурил глаз и изрёк, что у чуда множественные переломы позвоночника, нормальный, здоровый человек так изогнуться не может.

Спорили мы с Леонардом поначалу, однако, довольно часто. Тем было две: он ученый – я конструктор, то есть он светоч, я – заклёпочник, и Россия-Украина.

На обзывательство заклёпочником я злился потому,  что ничего не мог ответить. После службы мы не прекратили общаться и дружим до сих пор, и я знаю, что учёным он таки стал. Путь был тернист. Он изготавливал мебель (начал ещё в Ефремове), учился на художника-мультипликатора в студии «Пилот» («Следствие ведут колобки» помните? Это их), в каком-то НИИ, связанном со СПИДом, заведовал спиртом (приезжая в гости в Москву к Сергеевичу, я его попивал), занимался запчастями и ещё, наверное, чем-то. Сейчас он близок к атомной энергетике, конкретней не скажу – секрет, да и сам толком не знаю.

По второй теме Леонард ловко цитировал неведомо где выученный рекламный слоган на украинском – «такси швыдкый та зрАчный засиб пэрэсування». Попытки объяснить, что правильно не «зрАчный», а «зрУчный», ни к чему не приводили. О чём мы ещё спорили и что делили, не помню. Тогда ещё не были актуальны слова «бандеровец», «петлюровец», «мазепинец» в сочетании со словом «фашист». Но когда переходили на ор и сразу за ним хрип, спор решал Саша Орлов из ДОС-раз-квартира-два простым незамысловатым вопросом: «А чё это ваша великая украинская река Днепр делает в моём родном Смоленске?» Эту часть географии я тогда знал плохо, поэтолму лез в драку, пока однажды не посмотрел карту. Выяснилось, что Днепр течёт и по Смоленской области, и по Белоруссии, где называется Дняпро, и только потом попадает в ридну неньку Украйину.

Когда у меня не хватало, что ответить по обоим вопросам, я рассказывал концовку анекдота о перекличке в армии:

– Орлов!

– Я!

– Орёл!

– Соколов!

– Я!

– Сокол!

– Быков!

– Я!

– Ну, ничего, ничего…

Вторым жильцом по порядку, но не по росту был Сабацев, по прозвищу Сабонис. Тоже под два метра или даже за два. Прозвище удачно объяснялось и созвучием с фамилией и ростом. Был он в разговоре и суждениях резок и лютой ненавистью ненавидел «фишек». Думаю даже, что это он придумал прозвище для электронных специальностей технического состава. От основной братии москвичей, преимущественно из Московского энергетического института (МЭИ), Сабонис отличался тем, что был маёвцем, т.е. студентом (точнее выпускником, но вы же помните, в армии студент, это как первая любовь – раз и на всю жизнь) МАИ. Третий житель уже готовился к дембелю и раны в моей душе и памяти не оставил, хоть Сергеевич и утверждает, что его фамилия Бастардов и что он вооруженец 1аэ. Впоследствии на третьей койке мерцали какие-то времянщики, пока не поселился выпускник Высшего Воэнного авиационно-технического училища, тот был уникум, но о нём позже, в хронологическом порядке. В третьей комнате поселили Митю-Толмача и Славку. Третьим, точнее первым там уже жил питерец Быковец Михаил Игоревич из Питера, не знаю какого, но питерского,  ВУЗа. Он играл на гитаре и пел лихие и озорные песни – «Когда я пьян, а пьян всегда я, тогда я вспоминаю Вас…», «Кирюха, Алёха – задумано не плохо – по двадцать граммов, а пока по бутылочке пивка, ведь дорога до пивной не далека…» и т.д. и т. п.

Во второй квартире, она была двухкомнатная, кроме Орлова, жила ещё череда двухгадюшников. Матузов, он же Мату-Заде; Олег Зенов, он же Валентин Зверев; рыжий Костя Константинов; Черниговский Петя; Эдуард Кочнев, он же Жирная Блоха, кстати, из нашей эскадрильи, как и Зверев. У Жирной Блохи в нашей эскадрилье был почти однофамилец кадровый, тоже техник самолёта, Кочнов Игорь. Все были москвичами, кроме Орлова – он смоленский, но все без мощного московского гонора, как у Леонарда и Сабониса. Среди этой компании, пьяниц было мало, поэтому общение ограничивалось бытовыми вопросами и задушевными беседами.

А вопросы бытовые были. Во-первых, дверь в квартиру-раз не запиралась. Вспомните великий фильм «Формула любви»: «Что за дикая страна – ключи раздали, а замков нет!» Это в сочетании с близостью к КПП привело к появлению такого социального явления, как общественный туалет «ДОС-раз-квартира-раз». Каждый сошедший с автобуса Ефремов – Ефремов-3, считал своим долгом зайти к нам в гости без предупреждения. Да мы и не нужны им были. Только наш ватерклозет. Некоторые делали вид, что заходят поздороваться, поговорить и только потом как бы вспомнить, что нужно по нужде. Основная часть таких реверансов не делала, шли, как к себе домой. Причём именно в квартиру-раз! На той же лестничной площадке была квартира-два, но туда почему-то не ходили. Анализ этой аномалии показал, что причина посещения квартиры-раз и непосещения квартиры-два крылась в наличии запираемого замка в квартире-два и отсутствии запирания в квартире-раз. Просто не было ключа. Почему эта проблема не интересовала постояльцев квартиры-раз – не знаю, но живо, даже рельефно себе представляю ответ Леонардовича и Сабониса: «А мне пофигу!» – было в те былинные времена такое модное течение – пофигисты. Попытка выяснить у коменданта местонахождение ключа ни к чему не привела. Купил в городе новый замок. Комендант промолчала, но не промолчали сцыкуны. Они по привычке ломились в закрытую дверь и ругались по причине попирания их законного права мочиться в нашей параше. Причём от обязанности убирать они готовы были отказаться в нашу пользу. Первое время мы открывали и, если просители знали слова «здравствуйте» и «пожалуйста», запускали. Месяц-два борьба велась не на жизнь, а на смерть. Потом поток сцыкунов начал иссякать и затих.

Во-вторых, горячее водоснабжение было организовано через газовую колонку. Ничего сложного, в родной Полтаве я 17 лет прожил с такой колонкой, но в Полтаве напор, необходимый для включения автоматики, бывал не часто, и это была проблема, из-за чего мы с отцом ходили в общественную баню с шайками на улице Парижской коммуны, выкладывая за вход по 25 копеечек. В гарнизоне напор был, а проблема была в другом – газ в квартире был, газовая колонка была, газовой плиты не было. На вопрос коменданту общежития, мол, как так, ответ был – чтобы не взорвали дом. Газовую колонку мы пару раз, таки, разогревали до красного каления и то не взорвали, а плитку, видите ли, взорвём!!! Готовить офицерам разрешалось только на двухконфорочной электроплитке марки «Рось». Мы погудели с комендантом для проформы. Офицеров техсостава кормили три раза в день, включая выходные и праздничные дни, кормили очень хорошо: был выбор блюд, чистота, сервировка. Я там не то что научился, а даже привык пользоваться ножом и вилкой. Поэтому кулинарией мы не занимались, поэтому и подискутировали с комендантом вполсилы. Комендант, женщина неопределённого возраста, ростом ниже Дуси, слегка склонная к полноте – типичный колобок. О таких говорят: крепко сколоченная бабёнка. Если то, что я написал о коменданте, можно отнести к недостаткам, то компенсацией оных были неудержимая живость и напор, не путать с напором воды – он слабее.

Во-третьих, ещё один диспут с комендантом произошел на почве бытового сифилиса. Я обратил внимание, что на унитазе отсутствует седалище и крышка. Пока нас не распределили по эскадрильям (в народе – эскадра, так короче), наш выезд в город никто не контролировал. Съездил и купил недостающий девайс для унитаза вместе с замком от бытовой проблемы «во-первых». Воспользоваться седалищем смог только однажды. Утром следующего дня все обитатели ДОС-раз-квартира-раз были разбужены громким ором, таким, что проснулись не только мы, но и ДОС-раз-квартира-два; ДОС-раз-квартира-три и даже ДОС-раз-квартира-четыре. Смысл крика сводился к тому, что никакие седалища на унитаз офицерам не положены по причине бытового сифилиса, который свирепствовал в 70-е годы в офицерском общежитии. Никакие увещевания, типа буду спиртом протирать (ложь, безусловно, не было у меня спирта) или носить с собой не проходили. В качестве контраргумента приводилась только сдача нас всех командиру полка. Напор был мощный. В результате, победил напор, мы помним, что напор воды слабее! Ставшее ненужным седалище с крышкой выбросить я не мог – хохол барахло не бросит. Перед самым дембелем я ещё раз пострадал из-за своей национальной особенности – стойкой любви к барахлу – когда евреи шли в Иерусалим, хохлы оттуда уже с полными торбами возвращались и/или, когда хохол родился – еврей три дня плакал. Дивайс я приспособил для прикрытия выключателя в нашей с Дусей комнате. Дабы выключить/включить свет, необходимо было приподнять крышку. Дабы не забывали выключить свет (бывало такое), на крышке появилась красывая надпись «Уходя, гаси свет!», выполненная декалями (переводными картинками в виде букв и знаков препинания), позаимствованными в авиационном научно-техническом комплексе (АНТК) (ранее Киевский механический завод (КМЗ)) им. Антонова. А после того как дверь была удачно захлопнута, оба комплекта ключей остались в комнате, а для проникновения в комнату без взлома Дусю, как из катапульты, запустили в форточку, появилась вторая надпись, выполненная теми же декалями: «Не забудь ключи, идиот!»

Ещё одно неуставное украшение было в нашей комнате – абажур из вытяжного парашюта. Потолки были высокие и стропы маленького купола (площадь 1 м²) свисали вниз, заканчиваясь верёвочной петлей. Петля по жизни крепилась к тормозному парашюту площадью 21 м². Слава славянам, купола тормозного парашюта у нас не было, а петелька пустовала. Не долго. В хозяйстве у Дуси я нашёл одиночный старлейский погон и отдельно две звёздочки. Добавив к жизни немного креатива, был мгновенно изобретён, немедленно изготовлен и стремительно подвешен к петельке погон старшего капитана с пятью звёздочками. Как-то замполит полка, он же начальник политотдела полка Петр Иванович Вкин (вместе получалось ПИВкин), зашел в общагу пообщаться с молодыми офицерами, он это часто делал, интересовался жизнью молодых, заботился, выбивал нам шмотки, словом, душа-человек. От вида погона старшего капитана ему стало дурно. Побагровев от гнева, задыхаясь, он начал что-то орать о чести погон и уже шел к выходу, когда увидел седалище с крышкой на стене. Тут он от негодования утратил дар речи и побагровел окончательно. Речь ПИВкин продолжил уже на построении в понедельник. Начал опять с чести погон, но когда дошел до унитазного дивайса, гнев начал его захлёстывать и он, задыхаясь, закончил речь словами: «…а откуда гавно – там выключатель!»

Дедовщина в чистом виде у двухгодичников не была принята. Не было и обязательных у срочной службы категорий: запах, дух, слон, черпак, дед; не было ста дней до приказа, но дембель, как явление, был. И был он, как и у срочников, неизбежен, как восход солнца. Дембеля тоже были, но очень краткосрочно. Пиджак был дембелем с момента вычеркивания из списков части и до отъезда. Это мог быть день-два, могло быть и 10 минут. Отвальную, на моей памяти, организовал только Кельин Тимофей Владимирович или просто Владимирович. Остальные стремились расставание с частью сократить до 10 минут. Наблюдая отъезды пиджаков без отвальной, я подумал: может быть, поэтому кадровые недолюбливали пиджаков. Решил, что я без отвальной не уеду. Так и было, пригласил и техсостав, и летчиков, и техников. Пришли не все, но были даже  два лётчика – это дорогого стоит. А пока я узнал, что наша «дедовщина» состоит из двух категорий – первый и второй год. Внешне второгодника можно отличить только в «зелёной» форме, как мы, двухгодичники со штатским уклоном, называли повседневную форму для строя. На втором году службы поплавок – ромбик о высшем образовании – переворачивали вверх ногами, что означало – штыки в землю. Кстати, высшее гражданское образование кадровые называли верхним. Думаю, это потому что многие имели среднее воэнное, а пиджак имел и высшее гражданское, и высшее воэнное. Теоретически пиджак мог занять инженерную должность без дополнительного образования, а воэнный со средним училищем за плечами не мог. Перевёрнутый поплавок воэнных удивлял. Они, желая исправить вопиющее нарушение формы одежды, подходили и шепотом, словно сообщая о расстегнутой ширинке, говорили об ориентации поплавка. Ответ «Я знаю» приводил их шоковое состояние. Воэнный мог прийти на построение с засаленным воротником, но два года напоминать мне, что лейтенантские звёздочки на моих погонах не на тридцати миллиметрах от края погона, а на тридцати пяти. Я каждый раз говорил, что знаю, потому что при вставке звёздочек пользовался вместо линейки спичечным коробком. Сейчас многое поменялось, и когда я вижу полковничьи звёзды в фильмах вставленных мимо просветов (просвет – это полоса на погоне, у младших офицеров – один просвет, у старших – два, у генералов и прапорщиков жизнь беспросветная, как их погоны), вялую руку при отдаче чести – меня коробит. Может, я на 2/25 таки стал немножко кадровее, чем просто штатский. Второй признак двухгодичника и второгодника – это обращение к воэнным. Не по уставу, но трудно придраться. Вместо уставного «товарищ звание» или более широкого «товарищ командир» второгодник применял обращение по имени-отчеству, чем строго подчёркивал свой гражданский статус.

На втором этаже жили кадровые. Мы с ними были в прекрасных отношениях, но бухали каждый сам по себе. Были у меня претензии к тому офицеру, который (нехороший человек) день и ночь крутил на японском магнитофоне, установленном в окне, «Яблоки на снегу…» Установка магнитофона в окне говорила о широкой душе хозяина – «я-то слышу – и вы послушайте!» Не взирая на широту души, шлягер так достал, что год после армии яблок я не ел долго.

Был ещё пример прекрасных отношений, что произошел в первые дни службы, когда мы даже не знали, где взять горячительных напитков в гарнизоне, а в гарнизонном магазине их не продавали. Как-то зашёл к нам «слегка взволнованный» старлей по прозвищу Бес. Прозвище было оправдано ростом, атлетической фигурой, черными усами и волосами и очень глубоко посаженными тёмными глазами. Он спросил, как меня зовут. Получив ответ, подумал и предложил: «Саня, водку жрать будешь?!» Я, как человек, любивший студенческие попойки и не видевший принципиального различия между студенческими и воэнными попойками, ответил: «Буду». Разница, похоже, была, поскольку Бес водки больше не предлагал, долго думал, молчал и задал новый вопрос: «Саня, баб рвать будешь?!» Я сильно засмущался, долго ковырял пальцем в носу и, в силу природной скромности, ответил отрицательно. Похоже, мои ответы были ему не нужны, потому что третий вопрос не был связан с двумя предыдущими: «Ты откуда родом, Саня?» Услышав ответ, что из Полтавы, он организовал самую длинную задумчивость и, соответственно, паузу, глядя в одну, только ему одному известную точку на стене. После этого встал, нетвёрдой походкой дошел до двери и в дверях изрёк: «Карл XII был му..ак, не знал географии. А то чего бы он из Швеции на Москву через Полтаву поперся?»