I

В лихие девяностые годы только ленивый не мог заработать денег. Бардак и беспредел в стране творился неописуемый. Надлежащего контроля и учёта за расходованием бюджетных средств не было, с попустительства самого президента Ельцина деньги разворовывались. Тогда-то и появились у нас «новые русские», и они сорили деньгами налево и направо, устраивая свою жизнь и строя своё будущее.

Простым людям деньги в те времена также можно было поиметь – не такие уж большие, но честные, заработанные своим трудом. В этой связи один из моих давних приятелей, в прошлом полковник, рассказал интересную историю о деньгах и любви. Историю необычную, в которой его чуть ли не насильно хотели женить. Женить ради денег и богатства.

Итак, слово моему давнему приятелю (назовём его Владимиром).

Звание полковника мне присвоили в конце восьмидесятых; служил-трудился в ту пору в академии, возглавлял научный отдел. Работа нравилась, была интересной, творческой, к тому же готовился защищать докторскую степень.

Однако с распадом СССР, ещё при Горбачёве, никому «наверху» армия не была нужна, о её проблемах стали забывать, как забывать и о материальном благополучии офицеров. О моей зарплате тогда, где-либо в обществе, было стыдно и говорить; средний рабочий на московских стройках получал в несколько раз больше, чем я. Для чего же я оканчивал высшее инженерное училище, затем академию, а после – аспирантуру? Выходило так, что приезжий эмигрант – толи с Украины, толи из Узбекистана, имея в руках мастерок или лопату, зарабатывал значительно больше.

А как, скажите, на нищенскую полковничью зарплату можно было содержать семью, растить и воспитывать детей?

Помню один день. Прихожу вечером домой (голова болит от кучи заседаний, проведённых в академии по, в общем-то, пустяковым вопросам: дисциплине офицерского состава, чистоте и порядку и подобным), сажусь за стол, предполагаю, что моя жена, благоверная Нина Семёновна, поставит передо мной тарелку с каким-либо кушаньем. К еде я непривередлив, к деликатесам безразличен; мне подавай кашу, любую, но предпочитаю макароны по-флотски – привык к ним ещё в курсантские годы. Сижу, значит, за столом, а жена ставит мне тарелку с четвертушкой чёрного хлеба. Смотрю на неё вопросительно. А она:

– Чего глаза вылупил? Забыл? Неделю назад предупреждала: денег в доме – ни гроша. Последние копейки отдала с утра сыну… чтобы в школе пирожки себе купил…

Дальше – больше. Давай стенать, что дослужился я до большого звания, науку двигаю, а о семье не думаю. Что она уже всех друзей и знакомых обегала, назанимала кучу денег, чтобы семью прокормить, а я, этакий-такой, вечерами газеточки почитываю, пишу всякую дребедень – то есть научные статьи… В конце же своего «наезда» на меня, спрашивает со злой ухмылкой:

– Что прикажешь теперь делать? Может быть, мне пойти на Тверскую? Встать на панель?

Крыть было нечем. Нищенское существование семьи и нужда заставили меня включить мозги и искать выход из создавшегося положения. Хотя, впрочем, кто-то сказал: если бы в этом мире не было женщин, то все деньги не имели бы никакого смысла.

Шутки-шутками, однако, если есть проблема – её надо решать. Любую проблему, возникающую в жизни, нельзя оставлять без внимания. К чести многих офицеров, они в те трудные времена искали и находили любые пути для честного зарабатывания дополнительных денег к имеющейся зарплате – её же, как известно, выдавали нам с большими задержками, ждали её, бывало, и по три месяца. А жить-то надо! Что оставалось делать? И офицеры, отработав днём, вечерами трудились чаще всего в охранных структурах, расплодившихся тогда в той же Москве; сторожа, охранники, водители – эти должности были у нас «в почёте».

Мне, однако, вздумалось найти применение своим силам и способностям на стройке. Там, на стройке, если трудиться в поте лица, то за месяц выходило больше, нежели за полгода работы тем же охранником. Только не бойся трудностей, не ленись, а вкалывай, как вкалывали наши предки в тяжёлые годы испытаний – не по восемь часов в день, а по восемнадцать.

Обдумал я всё, и поделился мыслями с товарищем, также действующим полковником.

– Николай, – говорю ему. – Мы что, слабее мигрантов? Да мы ещё в состоянии с мешком цемента на плечах плясать вприсядку…

В осуществлении наших замыслов помогло знакомство с руководителем строительной организации в Министерстве обороны, неким Иваном Степановичем. Мужичок он, конечно, ушлый, жуликоватый, но со мной, ради дружбы, старался держаться порядочно, быть обязательным. Он-то и находил для нас объёмы работ… – под свои десять процентов.

Бригада наша специализировалась в основном на кровельных работах. За первые два года, с благословения Ивана Степановича и при его помощи, научились делать любую кровлю. Работал, естественно, только в летний сезон, оформляя себе отпуска, уходя на больничные или придумывая значимые предлоги: например, помочь престарелой бабушке, живущей в деревне, убрать по осени картошку.

 

II

На четвёртый год нашего сотрудничества с Иваном Степановичем, в начале лета, он предлагает, по его словам, выгодную работёнку: от МКАДа в десяти километрах, подъезд удобный, хозяйка на месте предоставляет временное жильё.

Выехали на объект, чтобы разобраться в деталях и тонкостях предстоящей работы. Поехали на машине посредника.

При подъезде к объекту, в километрах двух до него, внимание привлёк дорожный знак, который означал: впереди – тупик. Дальше, на дороге, стоял шлагбаум с дежурившим возле него милиционером. Постовой взглянул на номер нашего автомобиля, затем перевёл взгляд на наши лица, заглянул в сторожевую будку (видимо, посмотрел в табличку, кого можно впускать) и, взяв под козырёк, поднял шлагбаум.

– На любую чужую машину требуется заявка хозяев, – пояснил Иван Степанович с явным удовлетворением в голосе, мол, едем к важным людям.

Остановились в конце тупика; асфальтовая дорога оборвалась и упёрлась в хвойный лес. Высилась грозно четырёхметровая кирпичная стена длиннющего забора, в ней – высокие, глухие металлические ворота. Поверх всей стены блестели тёмными глазками стёкол охранные камеры. «Серьёзно тут… Серьёзно!» – отметил я про себя, однако вслух спросил:

– Режимный объект?

– Да нет… – выдохнул посредник. – Просто иные с жиру бесятся… Денег девать некуда.

Въехали в открывшиеся ворота на территорию. Нас встретила управляющая имения, представилась Лизой. Знакомя меня с ней, Иван Степанович «подбросил» в мой адрес немало лести:

– Владимир в моей стройорганизации лучший бригадир, – «заливал» мой посредник (похлопывал меня по плечу), – За прошедшие пятнадцать лет он какие только кровли не делал. Работал на коттеджах у Чубайса, у Татьяны Дьяченко (дочери Ельцина), у знаменитого офтальмолога Святослава Фёдорова…

Лиза, статная, с виду умная и интеллигентная женщина, лет тридцати, слушала, не перебивая, кивала одобрительно головой, встряхивая завитушки тёмных волос. А я, остолбеневший от лести, не знал: гордиться мне или не гордиться, что мне, лучшему бригадиру крупной стройорганизации, доверены работы у знаменитых личностей страны.

Знакомство с объектом вызвало у меня страх – на таком бывать ещё не приходилось. Трёхэтажный особняк выглядел с фасада как уменьшенная копия Большого Театра, с величавыми колоннами и четвёркой лошадей, запряжённых в колесницу. «Тут, – размышлял я про себя, – опростоволоситься нельзя никак, тут, очевидно, требования к качеству будут предъявлены по высшей планке».

Вдали, в лесной чаще, просматривался огромный двухэтажный деревянный особняк – его Лиза, знакомя с участком, назвала просто: «банька».

Весь участок, как объясняла Лиза, более пяти гектаров. Заметив моё волнение, она улыбнулась:

– Не переживайте… Дышится здесь легко, работать будет в удовольствие. Жить будете там, – она указала на маленький одноэтажный гостевой домик на въезде, – Под охраной… Сторожа Поликарпыча.

Мы обговорили всё, что следовало, и покинули имение. По пути в Москву я дебатировал с Иваном Степановичем, долго не соглашался по цене вопроса.

– Маловато, Степаныч! – доказывал я, рисуя расчёты.

– На этот объект бригады в очередь стоят. Не согласен с ценой – уговаривать не стану! – только и сказал посредник.

Пришлось тему разговора закрыть и пожать друг другу руки. Мне выдали денежный аванс.

 

III

В указанный день я и мои товарищи по бригаде прибыли в имение. Приехали на старом «Москвиче», принадлежащим мне. Кроме меня, выбранного моими товарищами командиром (а для хозяев – бригадиром), были Николай, полковник, научный сотрудник смежного моему отдела, а также преподаватели Сергей, подполковник, и Борис, майор, – все действующие офицеры, с ними в предыдущие годы мы трудились на частных объектах.

Встретила нас управляющая Елизавета Петровна (по-другому её называть не имел права). Ей же я представил по одному своих товарищей, представлял по имени, и пояснил:

– Так вам будет легче нас запомнить.

Она ответила на наши вопросы, обращаясь с каждый из нас на «вы».

Мы, привыкшие к армейскому порядку, стояли перед ней не толпой, а в шеренгу; если задавали вопросы, то только по одному, и она, в конце встречи, окинула нас хитроватым взглядом и сказала с улыбкой:

– Что-то вы не похожи на обычных рабочих… Все стройные, подтянутые, с аккуратными причёсками…

Ситуацию эту мгновенно разрядил острый на словцо Борис:

– Мы из будущего! Из XXI века!

На следующий день, с шести утра, приступили к работе. Задача стояла простая: демонтировать участками старую кровлю, изначально плохо уложенные оцинкованные листы, из-за чего в ряде мест наблюдались протечки; и, также участками, укладывать глиняную черепицу – она, разумеется, более долговечная, смотрится богаче и привлекательнее; всего же нам следовало перестелить почти тысячу квадратных метров кровли.

Начали дружно и весело. Без суеты, без лишней ходьбы, без лишнего шума – ради здорового сна спящих хозяев. Каждый чётко выполнял свою операцию, я же, как бригадир, координировал действия товарищей, работая руками, а больше – мозгами.

Через три часа отправились на получасовой перерыв. Расслабились, попили чайку с бутербродами. Потом – вновь на крышу. С неё открывалась сказочная панорама: вдали зеленел хвойный лес, отдельные полянки в нём, покрыты разнотравьем, а внизу, ближе к деревянному дому, сверкал зеркалом пруд, окружённый молодыми берёзками, а ближе к особняку раскинулся сад с яблонями, грушами, вишнями – от них исходил сладковатый, нежный запах.

Часам к одиннадцати солнце, поднимающееся в зените, стало припекать. Небо, как назло, было чистое, без единого облачка. Мы разделись по пояс, остались в спортивных трико, а на голову, защищаясь от солнечных лучей, повязали снятые с себя майки.

Первый рабочий день показался тяжёлым. Отвыкшие за зимний период от строительного труда, но физически крепкие, как и полагается быть военным, мы втягивались в работу через силу, преодолевая самих себя. Благо ещё, что Борис, самый молодой из нас по возрасту, неиссякаемый на юмор, поддерживал наш боевой дух. Он в течение дня выдал кучу афоризмов, типа: «Всё падает под прямым углом», «Если инструмент выпадает из рук, то он непременно попадёт по ноге» (чтобы мы не забывали о технике безопасности и страховке), «Командир (это относилось ко мне) разработал систему, понятную даже дураку; значит только дурак и будет ею пользоваться».

Закончили работу к девяти вечера. Спускались по чердачной лестнице крайне усталые, мокрые от пота, но гордые, удовлетворённые сделанным; считали, что если так дело пойдёт, то весь объём работ выполним дней за двадцать (наш же посредник Иван Степанович говорил: «дай бы бог вам справиться с задачей дней за сорок»).

Внизу, во дворе, нас встречала управляющая – вся воздушная, лёгкая, в голубоватом халатике – аж просвечивались все прелести её тела; мы её весь день не видали, а тут – на̀ тебе: фея из сказки.

– Мальчики, добрый вечер! – улыбалась она, разглядывая нас. А разглядев, ахнула: – Да вы ж сгорели… Все спины красные… Идите на пруд, – она указала рукой в сторону леса. – Искупайтесь. Можете купаться каждый день… И в перерывах…

Мы так и поступили. Сбегали за полотенцами и мылом, побежали к пруду.

Вода показалась божественной, хоть не выходи из неё. Песчаное дно просматривалось на всю глубину. Обмылись, поплавали, и к себе, в свой домик; здесь нас уже встречали управляющая и сторож Поликарп – старый, седой, но кряжистый. Она показала в руке баночку крема и, почти по-военному, скомандовала:

– Марш по кроватям. Дайте мне ваши спины, буду лечить…

Мы подчинились безропотно, улеглись на свои кровати. В течение нескольких минут она обежала каждого из нас и втёрла своими нежными пальчиками в гудящие от усталости наши спины, плечи и руки какую-то бальзамную мазь. Усталость сняло, как рукой, но полученный солнечный ожог чувствовался.

Наш острослов Борис и тут, во время «лечения», не удержался, чтобы не высказаться.

– Елизавета Петровна, – говорил он глуховато в подушку, когда она втирала ему мазь в плечи. – А можно попросить вас об одолжении? Да? Тогда погладьте чуть ниже? Да-да, пониже…

– Пониже пусть тебе жена гладит, – парировала она.

– Я холостой, Елизавета Петровна, – не успокаивался Борис. – Могу ли я рассчитывать на исключение?

Она, ввязавшись в разговор с Борисом, видимо, захотела выговориться и ответила также не без иронии:

– Бог, создавая человека, немного переоценил свои способности. По-моему, Боренька, Бог сам исключил вас из разряда несчастных и наградил умением заговаривать женщинам зубы…

В разговоре с управляющей мы держали дистанцию, не позволяли себе недозволенного. Понимали: от неё зависит многое. Захочет, придерётся к чему-либо и избавится от нас, выставит всю бригаду за ворота и без оплаты труда; такое мы наблюдали в те бесправные девяностые годы. Однако у нас, на этом этапе, отношения с управляющей (нашей заказчицей) складывались дружелюбные.

Прогноз погоды на ближайшие дни был неутешителен: солнце и под плюс тридцать. Мы, бригадой, единогласно решили: выходить на работу будем в пять утра, с часу дня до четырёх – перерыв, а заканчивать – к часам десяти вечера.

В таком режиме мы проработали до выходного дня; и не сбылось предсказание нашего юмориста Бориса – он, после неудачного первого дня, когда мы все обгорели на солнце, отпустил фразу о невезении, посматривая искоса на Елизавету Петровну:

– Природа, мужики, всё-таки презирает людей… Женщины же единственны, и лишь они способны мужиков поднять и оживить.

В последующие дни мы были умнее: работали в одежде, защищаясь от палящего солнца.

 

IV

Если бы не изнуряющее, палящее светило, то наши успехи в труде были бы более значительными. Повезло ещё в том, что нам предоставили все условия для работы: прекрасная «гостиница», в которой мы жили по соседству со сторожем Поликарпом; зона отдыха в берёзовой рощице, возле пруда, где мы с удовольствием освежались в короткие перерывы; а главное – нам никто не мешал, нас никто не напрягал. Странно, но в имении, на всей территории, царили тишина, покой и безлюдье.

По утрам я замечал: в начале восьмого утра в чёрную блестящую «Вольво» садилась молодая особа – всякий раз в новом, ярком и стильном костюме; уезжала, а возвращалась, как правило, после нашего обеденного отдыха. Кто она? На каких здесь правах? Эти вопросы меня не интересовали, и о ней, стильной дамочке, я даже не удосуживался спрашивать Елизавету Петровну, перед которой отчитывался за проделанную работу ежедневно вечером и которая вскоре разрешила называть себя Лизой.

Днём на территории появлялись лишь старый Поликарп и его жена Ангелина, женщина также в годах, но весьма бодрая и активная; они вместе наводили порядок на многочисленных цветочных клумбах, ухаживали за ягодными кустами и плодовыми деревьями, утром и вечером поливали и поливали серебристой водой все растения, газоны, тротуарные дорожки. Поликарп, кроме того, утром и вечером выпускал из огромного вольера чистокровную немецкую овчарку и уводил её на прогулку – в самую даль имения, где возвышались старые сосны; его жена периодически заходила то в особняк, то в деревянный дом, именуемый баней, и пропадала там, занимаясь уборкой.

Кстати, о Поликарпе. Видимо, ему было скучно в имении, не с кем поговорить на серьёзные темы, и он, как наш сосед в гостевом доме, чуть ли не каждый вечер заглядывал в нашу комнату, вызывая нас на разговор. Его интересовало всё: от политики до женщин. Зайдёт, бывало, спросит разрешения присесть, и давай задавать вопрос за вопросом. А товарищи мои при этом смотрят на меня, на своего командира – на что отвечать или умолчать. Да и велика ли охота чесать языком после трудового дня?! Спины болят, ноги гудят, клонит ко сну – всё от усталости и напряжения.

Но обижать старика – не дело. Я, как старший в бригаде, и желая дать товарищам отдохнуть, больше сам отвечал на его вопросы.

Помню, старик прищурил хитровато глаза и спрашивает:

– Бригадир, разъясни мне, почему Россия так бедна? Почему простой человек бедствует?

– Потому что Россия пережила две страшные войны: Первую мировую и Вторую, которая для нас, русских, называется Великой Отечественной… Сколько людей погибло на полях сражений, сколько от голода поумирало…

– Не совсем ты прав, бригадир, не совсем, – вздыхал старик. – Скажи-ка тогда… почему немцы, воевавшие против нас и поверженные нами, живут нонче лучше, чем мы, победители?

Ну и Поликарп! Он же без образования, имеет всего семь классов деревенской школы, а как поставит вопрос – так с ходу и не знаешь, как ответить лучше, понятнее. Но отвечать приходилось, ради авторитета всей бригады.

Запомнился мне разговор с Поликарпом о женщинах. Рассказывая о своей жене Ангелине, он провёл интересную мысль – о том, что порядок в семье начинается с женщины.

– Мне на Ангелину зря обижаться нельзя, – говорил старик. – В доме убрано, занавески на окнах чистые, постель свежая… Сам всегда накормлен, сыт… И то верно: Природа и Бог предписали женщине рожать детей, продлевать род мужа, быть мужу верной…

Тут я прервал старика и сам решился задать ему заковыристый вопрос, ответит или нет? Спрашиваю:

– Ты, Поликарп, наверное, долго искал такую жену? Признавайся, где нашёл?

– Женщину для жизни искать и звать не надо, – хитровато улыбнулся старик. – Женщины, что кошки… Они не идут, когда их пальцем манят… Они приходят, когда их не зовут и не звали.

Вот вам и Поликарп! Мудрый. И телом крепкий. Ещё бы! Жить с такой женой, как Ангелина! У той грусти на лице ни с утра, ни с вечера не увидишь, по хозяйству успевает везде, не жалуется ни на что: ни на здоровье, ни на богатство, которого нет, ни на самого Поликарпа.

Словом, с ним с первых дней я сдружился, и помогали мы друг другу в чём могли, чаще всего советом и словом. В жизни везёт чаще тем, у кого соседи хорошие.

А, по-моему, на третий день к нам наведался наш посредник Иван Степанович. Спрятался он в тени молодых берёз и в присутствии управляющей стал расспрашивать меня, как дела, какие проблемы; принял окончательную заявку на необходимые для стройки материалы, попытался дать какие-то советы, как лучше в жару работать. Но Лиза, не привыкшая к длинным диалогам, его остановила:

– Иван Степанович! Ребята у вас грамотные, порядочные (где таких сыскали?), у меня ни к вам, ни к ним претензий нет. И вообще: не тратьте зря время, не жарьтесь в жару, не приезжайте, а держите связь со мной, по телефону. До свидания!

Молодец Лиза! Отбрила посредника весьма любезно, по-хозяйски. Степаныч – ещё тот субчик!.. Есть у него плохая привычка: приедет на объект – и, если найдёт где мою рационализацию, то есть где я упростил работу, сэкономил те же материалы, – и начинает канючить, урезать деньги от ранее обговоренных. А как раз на этом объекте мы с ребятами нашли ряд грамотных решений, позволяющих, не в ущерб качеству, сократить график выполнения работ.

Когда посредник уехал, я, из добрых чувств, подошёл к Лизе, сказал ей «спасибо» и вполне галантно, как учили ещё в молодости, поцеловал её бархатную ручку. Она засмеялась:

– Джентльмен! Джентльмен… Лучше бы обнял и расцеловал. Тебе ж, Владимир, силы не занимать… мышцы так и бугрятся… Тебя на помост надо выпускать, в сражения тяжелоатлетов…

На веселой ноте мы с Лизой тогда и расстались.

Ох, эти женщины! Если бы их не существовало, все деньги в этом мире не имели бы ни малейшего смысла. И не пришлось бы ради любимых жён, ради семьи вкалывать в жару.

 

V

Накануне выходного, по-моему, в четверг, мы с ребятами спускались с крыши на «перекур» (кстати, никто из нас не курил; выпивать изредка выпивали, но в меру). Ко мне, с несколько озабоченным видом, подошла Лиза и, обращаясь ко мне официально, на «вы», предложила:

– Пойдёмте со мной; посидим на скамеечке, у фонтана.

С ней, один на один, мы уже перешли на «ты», однако при других продолжали общаться на «вы». «Зачем ей понадобился в середине рабочего дня? – подумал я. – Неожиданная необходимость? Какая?».

Уселись на скамейке. Лиза впилась мне в глаза своими, положила по-свойски свою руку мне на колено и вполголоса, заговорщицки, спросила:

– Баньку любишь?

– А кто её не любит? Из нас, русских?

– И с веничком… – хохотнула Лиза.

– Конечно, с веничком! Да с ледяной водой! – а сам не возьму в толк: к чему разговор, куда она клонит?

– Есть предложение… – заговорила она таинственно. – Попаримся вместе?

– С превеликим удовольствием! – мой ответ был машинальным, из действительной любви к русской бане.

– Прекрасно! – она не спускала с меня пронизывающего взгляда. – Но… париться будем вчетвером… я, моя младшая сестра Лина, ты и Николай.

– Вчетвером?

– Да!

– Я с Линой?

– Да!

Дальше она объяснила, что, дескать, я понравился её сестре, и, стало быть, в баньке я должен ухаживать только за ней, за сестрой; а она, всего-навсего управляющая, она обязана идти навстречу пожеланию сестры; она же, Лиза, будет в паре с Николаем. Кроме того, Лиза, не пряча от меня глаза, поставила следующее условие: в баньке всё должно быть естественно, париться будем раздетыми до нагиша, то есть голенькими.

– Хозяйка-то кто? Я видел её хоть раз? Вдруг ты мне какую-то корягу предлагаешь, – язвил я преднамеренно.

– Сам ты коряга, дорогой. Похож на грузчика, а хочется тебе супермодель?

Лиза смеялась искренне, похлопывая ладошкой по моему колену. Со стороны мы смотрелись, наверное, близкими друзьями.

Она, честное слово, мне нравилась. Нравилась как женщина. И подчиниться ей наедине, в интимной обстановке, я бы не отказался – тем паче ради всего коллектива, всей бригады; она же – заказчица, а я – подрядчик, ей принимать у нас работу и за неё платить нам деньги; так что дружить с ней надо. Как пить дать, надо!

Мою паузу в диалоге Лиза воспринимала, видимо, по-своему, мол, заинтриговала меня – кто такая Лина? Похлопывая по-прежнему меня по колену, она пояснила, что я не мог не заметить женщину, покидающую каждое утро имение, а к вечеру возвращающуюся.

– Но почему Лина выбрала именно меня? – спросил я из очевидного любопытства.

Лиза (ох уж эта очаровательная интриганка!), без смущения, а с хохотом, поделилась секретом… Не далее как вчера, они с сестрой спрятались в берёзовой рощице возле пруда и наблюдали в бинокли за нашими вечерними водными процедурами, и Лина охала и ахала, любуясь мною: «Хорош бригадир! Хорош! Мне бы такого мужичка…». И в итоге и предложила попариться вчетвером. Бориса и Сергея на этом «совещании» было решено отправить на выходной домой, а вынужденный «прогул» всей бригады компенсировать премией.

«Н-да, – размышлял я после расставания с Лизой, – у богатых свои причуды… Но нет женщины, которая не мечтала бы встретить Аполлона».

 

VI

В субботу после обеда мы с Николаем затопили баньку, запарили венички. Сидим в предбанничке, голенькие, естественно, как и было нам велено, только прикрыли что надо махровыми полотенцами. Сидим за столом и попиваем чаёк, любуясь мельхиоровым самоварчиком.

Без опоздания заявляются Лина и Лиза; обе в белоснежных шёлковых халатиках, без всякого на лицах макияжа, с подвязанными за головой волосами, в хвостик.

Мальчики, здравствуйте! – приветствует нас хрустальным голоском Лина. – Всё готово?

– Так точно! – Николай поднимается из кресла первым, я – за ним.

– Тогда вперёд! – улыбается Лина. – Вы вперёд, а мы – за вами.

Мы с Николаем избавляемся от полотенец и заходим в баньку первыми. Девчата – следом за нами, без халатиков. Рассаживаемся по полкам. Лиза придвинулась сразу к моему товарищу и завздыхала:

– Ой, мальчики, какие молодцы… Прогрели… аж дух захватывает. И, чувствуется, пихтовым маслицем с мятой надурманили… Запьянею я, запьянею…

Как прогрелись чуток, девчата улеглись по полкам. Я открыл каменку и плеснул туда полковшичка заготовленного пихтового настоя – разнёсся смолистый хвойный дух. Мы с Колей взяли по берёзовому веничку, встряхнули их над раскалёнными камнями – полилась в пихтовую гущину терпкая берёзовая прель.

Не знаю, как там Коля (на него не смотрел), а я с превеликим удовольствием приступил к своим обязанностям: чётко работал веничком над пленящим красотой телом Лины, обмахивал, овевал его, чтобы глубже, полнее раскрылась кожа для жгучего, гибкого охлёста размякших листьев и ветвей. Потом шёл веничком скользом, потом впотяг, потом мелко, часто припаривая, прихлёстывая от лопаток до пят, от носков до груди.

Лина медлительно переворачивалась, с живота на спину и обратно, и слабым голосом, прикрыв голову и лицо войлоковой шапочкой, уркала, как сытый голубь.

Коля обслуживал Лизу также добросовестно, слегка кряхтел от жара и натуги, и она радостно повизгивала:

– Ещё, Коленька, ещё… По лопаточкам, поближе к шее… Так, так… молодец…

После такого целительного сеанса, по команде Лизы, мы выскочили из парной и нырнули в голубую воду бассейна, находящегося в соседнем помещении. Лиза сновала возле Николая, подныривала под него, брызгала водой ему в лицо, хохотала, нагло прижимаясь к нему всем телом, но он особо не сопротивлялся, лишь издавал как бы нехотя:

– Ну не мешай, не мешай… Дай мне остыть, дай охладиться… Киплю ведь, киплю…

Таких сеансов, полных от начала до конца, мы провели три или четыре. Потом разошлись по душевым кабинам. Не знаю, как Коля с Лизой, а Лина попросила меня обмыть её под душем; она указывала мне, какие использовать шампуни, какие моющие губки, и я угождал ей, да и мне, что и говорить, сие занятие было не в напряг (хотя сам был на взводе…).

Финал, послебанный, лично для меня был неожиданным. Мы посидели в предбанничке за столом, попили прекрасного французского коньяка, а затем Лина, первая, поднялась и указала мне, чтобы следовал за ней.

Мы оказались в уютной, отделанной деревом спальне, расположенной на втором этаже. И всю ночь провели вдвоём. До утра.

Николай с Лизой, как выяснилось позже, ночевали в спальне, спрятанной за стеной бассейна.

Испытание на прочность, как думается, мы с Колей прошли с отличной оценкой; на всю бригаду получили денежное вознаграждение – за, якобы, прогул в работе.

Утром девчата ушли в «Большой театр». Мы же с Николаем отправились в гостевой дом, в свою комнату.

К девяти утра, в воскресенье, подъехали Борис и Сергей, и мы дружно вышли на работу.

Тот день выдался опять солнечным, жарким. Но мы, закалённые в службе, не чувствовали особого напряжения. Когда стало припекать, разделись до трусов. И тут я заметил на себе странные взгляды товарищей, донеслись их усмешки – как будто они впервые видели меня полуобнажённого. Юморной Борис не удержался от возгласа:

– Кто же тебя, командир, так разукрасил… всего иссинячили…

Оказывается, расставшись с Линой поутру, я даже не удосужился посмотреть на себя в зеркало. А следовало бы. Вся моя шея и грудь были усыпаны синяками – результат страсти Лины, её поцелуев.

Ребята, глядя на меня, прыскали от смеха.

– Дурни! – остановил я их смех. – Чего смеётесь?! Ради вас и пострадал… Премии с утра получили, за вчерашний прогул? Получили! Вот и держите языки за зубами!

Борис всё-таки не удержался и в эту минуту:

– Мужики!.. Оказывается, деньги можно зарабатывать не только руками…

Николай не встревал в разговор, но смеялся со всеми, словно и ему было в диковинку: кто же меня разукрасил. «Ну и пусть думают, что хотят, – пришло мне на ум. – Кому какое дело до моих похождений?! Может, я на соседней улице нашёл себе забаву…».

 

VII

Все последующие дни я волей-неволей думал о Лине. Если Лизу я относил к числу красивых и деловых женщин, то она, Лина, превзошла свою старшую сестру по всем параметрам: и в красоте, и в уме… Может быть, потому, что моложе сестры на восемь лет? Молодость всегда красит женщину. Распускающийся цветок привлекательнее, нежели давно распустившийся.

В Лине я подметил всё же необычайную простоту. Она одевалась богато, но с изысканным вкусом; любая одежда на ней подчёркивала точёность её фигуры, цветовые гаммы её платьев и костюмов гармонировали с её тёмными длинными волосами, со слегка бледноватым лицом. Она, при всей своей обеспеченности, не носила дорогих украшений, хотя, как заметил, надевала ежедневно новые бусы из обычных, рядовых, камней, предпочитая ниточки с бело-серебристым жемчугом.

Нет, Лина не такая простая. Ночью, после купания в бассейне, в перерывах любви, она читала мне стихи: Пушкина, Лермонтова, Фета, Тютчева… Она рассказывала о русской природе, при этом подчеркнула, что по её желанию в имении посадили чуть ли не полусотню редких хвойных и плодовых деревьев, и их список она составляла сама. И если вначале общения с ней я удивлялся её буйной страсти, её любовным бурям и порывам, то позже я понял их происхождение; тяга к стихам, к природе и есть признак дикой, чувственной стихии, пусть и окультуренной, её женское начало – порой слепое и агрессивное, порой тёмное и влажное… Её стихия, в любом случае, прекрасна: в ней свежесть молодости, доверчивость, цельность, самоотверженность… И её нельзя осуждать за вдруг появившееся желание провести ночь со мной, малознакомым мужчиной; значит, во мне она разглядела то, что именно ей и нужно, полагаясь на свою интуицию.

Что такое любовь? Однозначного ответа на этот вопрос нет и, пожалуй, не будет. Мне думается, лучший ответ принадлежит Генриху Гейне: «Ангелы называют это небесной отрадой, черти считают адской мукой, а люди называют это любовью».

 

После выходного, по-моему, в среду вечером, мы всей бригадой возвращались с купания. Дорогу перегородила управляющая; поздоровалась со всеми, и при всех обратилась нарочито серьёзно ко мне:

– Бригадир, хозяйка желает вас видеть. Есть к вам вопросы. Переоденьтесь и заходите к ней.

«Есть какие-то претензии к бригаде?» – возникла у меня мысль. – Но рабочие дела каждый день обсуждает со мной она, Лиза. При чём тут хозяйка?

Мысль о предстоящей встрече с Линой меня взволновала. Казалось, что я не видел её вечность. Я сгорал от вполне объяснимого желания не только её увидеть, но и услышать её мелодичный голос, обнять её за тонкую талию, расцеловать в тёплые губы…

В особняк к ней, свежевыбритый и приглаженный, я заходил с замирающим сердцем, переполняемым радостью и грустью одновременно. Как она встретит меня? Что скажет?

В огромном холле с мраморными колоннами по периметру меня встретила сияющая Лиза. Она отвела меня на второй этаж, открыла дверь и запустила в огромный зал-студию; сама же удалилась, сказала:

– Удачи, джентльмен!

В просторном светлом зале, одних окон с тройными рамами более десяти – увидел её сидящей за мольбертом (подставкой для подрамника с холстом, за какими обычно художники пишут картины). Она, услышав мои шаги, тут же поднялась и поторопилась мне навстречу, сбросив с лица задумчивость и серьёзность. За несколько её шагов, которые она делала в моём направлении, я был поражён обилием полотен, висевших вдоль стен – целая галерея картин, в основном пейзажи и портреты.

Она подошла ко мне вплотную, молча, без слов, положила свои руки мне на плечи, и стала награждать меня жаркими поцелуями. Я отвечал ей тем же.

Не знаю, сколь долго мы так стояли, я готов был взять её на руки и унести хоть на край света, но боялся: ведь я всего-навсего бригадир, а она – хозяйка имения; я был обязан до конца играть свою роль, дабы не накликать не столько на себя, сколько на бригаду какое-либо несчастие. Я был полностью в её власти и, как понимал, не имел право на своевольство. Она не выдержала моей скованности и заговорила первой:

– Соскучилась по тебе, Володя. Хочу, хочу тебя…

Я попытался сменить тему и, указав на пейзаж, схожий с картиной Алексея Саврасова «Грачи прилетели», спросил её:

– Твоя работа?

– Моя.

– Саврасова чем-то напоминает. Кстати, одна из лучших его работ, которая мне нравится – это «Лосиный остров», в Третьяковке наслаждался этим полотном.

– Ты понимаешь в живописи?

– Любой образованный человек должен понимать искусство, разбираться и в живописи, и в архитектуре…

Она приложила ладонь к моему рту.

– Помолчи! Помолчи, пожалуйста… Следуй за мной.

Она повела меня в дальний конец студии, открыла почти невидимую в стене дверь, и мы очутились в маленькой спальне – здесь из мебели были всего-навсего кровать и столик с предметами женского туалета. Она медленно раздевала меня, а я – её. Упали на кровать и… задохнулись от счастья.

Большинство людей в ранней любви ненасытны; они счастливы ровно настолько, насколько они к этому приспособлены. Любовь – это находить в счастье другого своё собственное счастье.

Мы насытились друг другом пусть не сполна, могли бы и больше, но я сознавал, что с рассветом мне на работу – на мою подружку-крышу, а ей, как она сказала, с утра надо ехать в Строгановскую академию, где она училась в аспирантуре.

Расстались мы часа в два ночи. Она умоляла, чтобы каждый вечер, после десяти, я навещал её; свет в окнах её студии, как пояснила, служит сигналом для моего беспрепятственного входа в особняк, к ней.

Разумеется, когда я пришёл в нашу комнату, все ребята спали. Не слышал моих шагов и сторож Поликарп – храпел вовсю, а немецкая овчарка в вольере, видно, привыкла ко мне и не реагировала на меня никак.

Ночь, пожалуй – это самое лучшее и удобное время для влюблённых; они раздают любовь чаще без сожаления и мигом забывают о том, кому что дал. Заснул я мгновенно и спал без задних ног.

 

VIII

Любовь любовью, но дело прежде всего. Одной любовью, как говорят, сыт не будешь. Чтобы любить и чувствовать себя в любви независимо и гордо, надо иметь в кармане деньги (зло они или добро – поди разберись!), честно заработанные деньги, чтобы не попасть в ту же тюрьму за взятку, хищение или мошенничество. Эту мысль мне вдолбили родители в детстве, и с ней, этой мыслью, ставшей для меня основной заповедью, я жил и живу и по сей день.

Конечно, ночные встречи с Линой сказывались на моей работоспособности; в процессе трудового дня на меня наваливались вялость, сонливость, усталость, и приходилось, напрягая всю свою волю, переходить на «второе дыхание» (слава богу, организм был крепким, а дух ещё крепче) и работать, работать и работать…

Бригада с первого дня взяла в работе высокий темп, все ребята, без исключения, вкалывали до седьмого пота, и к концу второй недели стало очевидным: ещё несколько дней, и кровлю мы завершим. Но чтобы наш посредник не думал, что деньги за труд достаются легко и быстро, мы, обсудив всей нашей четвёркой, решили предстоящие субботу и воскресенье объявить нерабочими днями. Согласовали своё решение с управляющей, она не возражала, но мне «тет-а-тет» сказала следующее:

– Уедешь ты на выходные или нет, но советую: переговори с сестрой… Она нуждается в тебе…

Чуть позже ко мне подошёл Николай и сообщил, что Лиза просила быть с ней хотя бы в субботу, и он ей это пообещал.

Вечером, как начало смеркаться, я увидел свет в окнах хозяйки и зашёл к ней охотно, с большими надеждами. В этот раз она ожидала меня в гостиной, за столом, и предложила поужинать. Встречая, она торопливо подошла ко мне вплотную, озорно взглянула, обняла и поцеловала.

– Красное вино любишь? – смотрела она каким-то затаённым взглядом, предвещающим неожиданность.

– Предпочитаю что-то покрепче, например, водочку.

Мы уселись за стол друг против друга, она налила мне в рюмку «Столичной», я, в свою очередь, налил ей в бокал красное «Крымское». Она подняла бокал:

– Пред-ла-гаю, – нарочито растянуто говорила она, – За тебя, Володя! За тебя, мой… милый… полковник!

Я лишился дара речи. Не знал, что и ответить. «С чего бы она взяла, что я полковник? Я всего-навсего бригадир, из рабочих… Так меня представлял при знакомстве с управляющей Иван Степанович, согласно выдуманной нами легенде; кому нужен на стройке действующий полковник? Лучше строитель-профессионал…». Но я быстро оправился от замешательства, и ответил Лине подобающе:

– За тебя, моя принцесса!

Выпили. Приступили к еде. Но я сгорал от любопытства и, видя её самодовольное личико, задал ей, со всей настойчивостью в голосе, вопрос:

– Ты меня любишь? Да! Тогда скажи откровенно: откуда у тебя информация? Что я полковник…

Она пыталась перевести разговор на другие темы, однако я с прежней настойчивостью попросил ответить на мой основной вопрос, употребляя в обращении с ней: «милая», «счастье моё», «моя маленькая»… И она сдалась, сослалась на Лизу, поясняя:

– Видишь ли, милый, моя старшая сестра считает своим долгом уберегать меня от любых неприятностей. А тут появилась бригада со стрижеными мальчиками – то ли кэгэбэшники, то ли бандиты… Плюс, милый, твои манеры поведения – ты явно не похож на рабочего, даже на любого строительного начальника… Лиза, ясно, приставила к стенке вашего шефа Ивана Степановича, пообещала ему за достоверную информацию достойное денежное вознаграждение… Твой шеф сознался, сказал, что ты – полковник, человек надёжный, что в целях заработка подобрал под стать себе крепких и толковых парней из числа рабочих и, используя их труд, зарабатываешь себе на жизнь. – Лина сделала паузу, наблюдая за моей реакцией на сказанное; я же молчал как партизан, и она продолжила: – Впрочем, ничего плохого, милый, в твоём творчестве и фантазии я не вижу. Сегодня каждый выживает, как может.

Я молчал. Изображал из себя голодного, наваливаясь на еду, хотя и взаправду хотел кушать. Молчание – лучше и серебра, и золота, особенно тогда, когда не знаешь, а что тебя ждёт впереди? Плохое, очень плохое или совсем плохое? Слушая Лину, я изредка поддакивал ей, кивал головой, в знак одобрения ею сказанного, и кушал, наваливался на деликатесы, от которых, честно говоря, отвык – «Васька слушает, да ест».

Она же, довольная, что угодила мне ужином, вдруг разоткровенничалась:

– Зная, милый, о тебе почти всё, скажу вкратце о себе: у меня есть муж, брак не оформляли, в обществе он представлял меня своей женой, я – соответственно; он вращался в околоправительственных кругах, имел связи, деньги, мне в подарок купил это имение и на меня оформил все документы; но однажды, после известной попойки Ельцина… пропал и мой муж, сплетен полно: убили, сбежал за границу и так далее. Словом, несколько лет я живу в полном неведении; и мне посоветовали: «Поменьше светись в обществе….». Я и так нигде не бываю. У меня один маршрут: дом – академия, академия – дом. В заточении я. Езжай куда хочешь, но страшно: вдруг кто-то узнает… из бывших друзей или врагов мужа?..

Я слушал её откровения, не понимая, однако, к чему они? К чему весь ужин-пир? Начал впадать от усталости в дремоту, которую внезапно расколол её вопрос:

– Володя, а зачем тебе твоя нынешняя жизнь? Мужа у меня, считаю, нет, любовников также нет… Живи со мной! Разве я тебе не нравлюсь? Нравлюсь! И ты, как вижу, на меня глаз положил… Не так ли?

– Так, так… – у меня, честно говоря, уже не было ни сил, ни желания для дальнейшего разговора; я поднялся из кресла и сказал только: – Подумаю.

Мужской инстинкт подсказал мне следующий шаг: бери её на руки и уноси в спальню. Можно ли лицезреть красивую женщину, не желая её? Нельзя! Никак нельзя.

Я подчинился инстинкту. Во мне заговорила сама страсть. Страсть владения молодым женским телом, источающим необъяснимые ароматы. Никакая усталость – ни физическая, ни умственная – не способна уменьшить или заглушить вполне объяснимую и естественную человеческую страсть, называемую любовью.

Оглушённый страстью, я взял на руки очаровательную Лизу, понёс её в спальню, на кровать, и почему-то читал про себя строчки сатирика Жванецкого: «брачную ночь считать первой, первую ночь считать брачной, а семейную жизнь – счастливой, другой не будет». Смешно? Не смешно, пожалуй. Но факт оставался фактом: по сути, я оказался в плену любви, завёл себе вторую жену и, в целом, вторую семью. Не грустить же по этому поводу? Почему бы и не посмеяться над самим собой?

В спальне было светло от ясного желтоватого заката, она наполнялась сильными и разнообразными запахами. Пахло акацией, сиренью, смородиной, лопухами, чернобыльником… Заливались в саду соловьи, чётко и сильно, со всей сладостью соловьиного самозабвения. Где-то вдали, в лесу, закуковала кукушка: ку-ку, ку-ку…

 

IX

В пятницу, поздно вечером, я отвёз до станции на своём видавшем виды дряхленьком «Москвиче» Бориса и Сергея, пожелал им в выходные отоспаться и набраться сил. Расставаясь с ними, соврал, дескать, нам с Николаем надо, под занавес «командировки», разобраться с проектом заканчиваемой кровли – нет ли каких отклонений, всё ли сделано верно и, дескать, мы с Николаем уедем на отдых завтра, с утра.

Борис, неиссякаемый на анекдоты и афоризмы, не удержался:

– Командир, – поднял он указательный палец вверх, призывая к внимательности: – Будешь читать проект, запомни: слабые места любого проекта любят собираться в группы; но при этом… не отвлекайся на женский пол; женщина ночью трёхмерна…

– Учту! – пообещал я другу и ответил ему своим афоризмом: – Нельзя вступать в сражение с неодушевлённым проектом, равно как и объектом. Сражения с женщинами опасны! Хотя иногда полезны, для души… Можно быть у ног женщин, их колен… но только не в их руках.

Посмеялись, и ребята побежали на подходящую электричку.

Я же вернулся в имение. Сёстры ожидали меня в «Большом театре», за столом вместе с Николаем – он сидел между ними. К моему приходу они требовали от моего товарища загадать желание в связи с тем, что он оказался меж двух дам с почти одинаковыми именами (одна буква в их именах не так читается!). Николай долго не думал и подбросил девушкам «леща»:

– Желаю, чтобы вы любили меня без ревности к моему бригадиру и другу.

На весёлой ноте мы славно отужинали и разошлись спать; Лиза с Николаем отправились в баньку, а мы с Линой остались, разумеется, в особняке.

Любовью долго заниматься я не мог, давала знать о себе накопившаяся за неделю усталость, и не помню, как отключился; она, правда, тоже выбилась из сил и заснула у меня на груди. Спали мы долго. До тех пор, пока солнце, стремившееся в зенит, прорвалось яркими лучами сквозь шторы и ударило нам в глаза. И всё же часа два или три мы не покидали постель – валялись, дурачились, как маленькие дети и шутили, обмениваясь редкими фразами.

В какой-то момент она уселась на меня, чуть ли не дотрагиваясь свежими сосками своих плотных грудей моего лица. Она ещё раз подарила мне тепло своего тела, вытянула мои руки в стороны своими, приковав к постели, поцеловала и, дыша мне в лицо, спросила:

– Ты подумал?

– О чём?

– Насчёт моего предложения… жить со мной?

«Ах, да! – вспомнил я наш разговор, вернее – её исповедь о том, что она одинока, что живёт чуть ли не в заточении и что, почему бы нам не сойтись, точнее – переехать мне к ней жить. – А что мне ответить ей? И сейчас! Я застигнут врасплох».

Секунды – на размышления, и я отвечал:

– Да, я подумал. Но ответ мой не однозначный, не короткий… Предлагаю обсудить эту тему обстоятельно… Я желаю тебе в будущем только счастья… Хочу учитывать и твои чаяния…

Я лепетал ещё что-то, всё вокруг да около, уходя от прямого ответа. Жизнь что: шутка? Взял и одним «да» или «нет» расписался в судьбе? И я, глядя ей в большие и тёмные, как море, глаза, сказал:

– Впереди у нас воскресенье. Целый день! Найдём ещё время… поставим все точки над «i»…

– Милый мой полковник! Преклоняюсь пред твоим умом, но ловлю тебя на слове… Очередной наш диалог – завтра, в воскресенье.

К обеду к нам, в спальню, как к самым близким родственникам, заявились – не запылились Лиза и Николай, возбуждённые и довольные, с сияющими лицами. Хорошо, что мы услышали их радостные голоса при входе в нижний холл и успели чуть-чуть привести себя в порядок, прикрылись одеялами, Лина схватила резинкой распущенные волосы в пучок, и к приходу «родственников» мы, как невинные ангелы, сидели на кровати, прижавшись к её инкрустированной спинке из затемнённого лаками ясеня.

Лиза с порога запела:

– Вставай, вставай, дружок… (кто её дружок?), хватит нежиться… На улице красотища! Идём гулять, загорать, купаться…

Попили вчетвером чай да кофе – кому что нравится, и отправились на пруд. Там бесились-резвились как дети, бегали друг за дружкой, играя в догонялки. Лиза улучила момент и столкнула в пруд вначале меня, а затем Николая, после чего мы разбились на свои пары и брызгались водой – кто кого победит. Лес вдали шумел от ветра, берёзы возле воды качались, видно, завидуя нам. А нам было весело, мы смеялись по поводу и без, награждая друг друга репликами и комплиментами.

Вечером я отвёз Николая до станции, в Москве его ожидала супруга. Я о своей жене вспомнил на миг и забыл; она привыкла в прошлые годы к тому, что я, уезжая на заработки, не появлялся дома по месяцу и больше; для неё, жены, было главным, чтобы я возвращался домой с деньгами – чем больше, тем лучше. Когда в семье не на что купить элементарное, те же продукты, то о любви даже речи не могло идти. Да и покажите мне рядовую, обычную семью, где муж и жена, прожив лет двадцать вместе, сюсюкаются и играют в любовь? Какая там любовь?!  Одни физические влечения. Дай бог, чтобы в каждой обычной семье сохранились мир и покой, а супруги относились друг к другу уважительно, проявляя терпение, проявляя истинное благородство. Разругаться, разбежаться в разные стороны – проще простого. Но что потом? Будет ли лучше? И что будет с детьми, оставленными на произвол судьбы? Ну, допустим, что разведённый (сбежавший) супруг (супруга) найдёт вторую половину. Но как, спустя годы, сложатся их отношения? Не повторится ли история с разбеганием в разные стороны, что у нас происходит сегодня на каждом шагу? А кому, спрашивается, нужны чужие дети? Кто их поставит на путь истинный?

Одолеваемый нелёгкими раздумьями, я возвратился в имение. Сестёр, по свету в окнах, нашёл в столовой особняка. Ещё не заходя в огромные двери, похожие на музейные благодаря замысловатым рисункам по дереву, в щёлочку увидел их, сестёр – беседовали о чём-то оживлённо, видимо, делились «секретами» прошедшей ночи. Но как только я появился во весь свой далеко не маленький рост, они прекратили разговор, а Лиза словно обрадовалась моему появлению, привстала и говорит:

– Славненько, что ты опять с нами. Ты нам и нужен, к тебе есть предложение… Но вначале предлагаю выпить по рюмочке коньяку… за прекрасный день, за мужские способности…

Выпить, так выпить. Где наша не пропадала? Но, сидя за столом, я ждал от Лизы обещанного предложения. И она не заставила себя долго ждать:

– Владимир, – заговорила она, не торопясь. – Мы с сестрой посоветовались и, учитывая твои способности и умения, твою обязательность и упорство в деле, предлагаем тебе… по завершению кровли (а тут вам работы дня на три) спроектировать и построить возле пруда (место покажем с Линой) беседку для отдыха. Думаем… дополнительные деньги, минуя посредника, без участия Бориса и Сергея (мы рассчитаем бригаду за кровлю полностью) для тебя и Николая лишними не будут… Всё понял?

А чего тут было непонятного?! Я и сам был заинтересован подработать за лето побольше, намеревался купить себе новую машину, а дряхленький «Москвич» продать; не дело же постоянно лежать под авто, его ремонтировать и ожидать, в какой момент оно забарахлит или рассыпится. Жалко было, конечно, Бориса и Сергея, остаются без работы, но, увы, для всех милым и добрым не будешь – как говорят: се ля ви (такова жизнь).

Что касается проекта беседки, то и тут ничего страшного я не видел. Занимаясь научной деятельностью, я участвовал в разработке серьёзных и масштабных проектов, связанных с оборонным комплексом страны. Диссертацию защитил несколько лет тому назад по важной проблеме защиты от ударных воздействий стрелкового оружия и осколочных боеприпасов в связи с их применением при террористических актах. Собрал все материалы, обработал и подготовил их для докторской диссертации о взрывостойкости сооружений как упругих систем, в плане возможной войны с вероятным противником. Однако последней моей научной работе ходу не дали. Пошёл к завкафедры (есть такой заслуженный профессор):

– Валерий Иванович, – спрашиваю его. – Моя работа интересна, нужна?

– Нужна! – отвечает он.

– А почему не включаете в план?

Валерий Иванович, маловатый ростом, но широкий в плечах, с крупной головой и широким лбом (от ума, видно) покряхтел, поэкал, а заключил просто:

– Володя, ты видишь: мы, военные, никому не нужны. Нас забыл Горбачёв. Ельцину мы, военные учёные, совсем не нужны, он окружил себя американскими советниками и пляшет под их дудку… Всё понял? А если и не понял, то иди, иди и трудись.

Я, однако, не успокоился. Напросился на приём к начальнику академии. Когда же зашёл к нему и стал доказывать важность моих научных изысканий, он, не дослушав меня, любезно выпроводил со словами:

– Не до тебя дорогой… Без тебя проблем куча, хозяйственных… Сам знаешь. Иди и желаю успеха!

Так что беседку спроектировать и сделать – пустяки! Голова есть, руки на месте. Эти фразы я, ясно, не сказал Лизе, отвечая на её вопрос: «Ты всё понял?», а кивнул головой в знак согласия. И мы с девчатами пропустили ещё по рюмочке коньяка – за успех предстоящего дела.

Лиза вскорости удалилась в свои покои, сослалась на то, что следует отоспаться. Мы с Линой поднялись в её студию, она попросила меня высказать мнение и пожелания по многочисленным полотнам, выполненным ею в карандаше, акварелью и маслом.

В её студии мне особенно понравились портретные работы. Из многих, просмотренных мною, сразу заметил портреты Лизы: вот она сидит торжественная в кресле у камина, а вот – на фоне их пруда, окружённого молодыми берёзками, задумчивая, отрешённая, грустная…

– Ты, по-моему, подражаешь Михаилу Врубелю, – осторожно заметил я.

– В чём? – вскинула Лина удивлённые глаза.

– У Врубеля картины, – рассуждал я, – по краскам и очертаниям похожи на кристаллы разноцветных камней… То на фантастические цветы, то на сверкающие золотыми и серебряными нитями драгоценные ткани с замысловатыми узорами… А знаешь ли, когда Врубель впервые оказался в Эрмитаже, он упал в обморок? Почему? Был очень чувствителен к красоте…

Лина слушала меня не перебивая, кивала мне в знак согласия. Ещё бы? Затронул тему, которая ей приятна; задавала вопросы. Но о портретах, посвящённых Лизе, уточнила:

– Нравятся?

– Да, но только ты чересчур украсила сестру… Она не настолько красива, насколько показана на портретах.

Словом, прежде чем отправиться спать, мы допоздна задержались в студии.

В эту ночь, в её объятиях, я чувствовал себя на седьмом небе, и не переживал за позднее время. Завтра, обещала она, мы сможем отоспаться вволю.

…Интересная всё-таки жизнь! Странная… Всего две недели знакомства и общения, а она, эта хрупкая женщина, стала для меня самой желанной, самой любимой. Я жадно и вопросительно глядел на неё в ту ночь. Вся прелесть, вся грация, всё то неизъяснимое и зовущее, что есть в ней, – всё в её маленькой головке, в её вьющихся волосах, в её аппетитных пухленьких и сочных губах, в её почти невинном взоре. Какое счастье быть рядом с такой женщиной, получать от неё тепло и ласку, отвечать тем же! И не испытывать угрызения совести, что ты всё-таки для неё не муж, а мужчина, пока временный.

 

X

Мы спали бы в воскресенье долго. Но к полудню в нашу спальню влетела развесёлая Лиза:

– Поделитесь блаженным теплом, – захохотала и… нырнула к нам в постель, с моей стороны, щипая меня, куда придётся.

Я искренне завозмущался, а Лина нет; она, прижимая меня к себе, смеялась:

– Терпи, милый… Терпи… Это обычные шуточки у сестры; она просто не встретила в жизни настоящего мужчину.

– А Николай?

– Он хороший, но… – Лиза замялась, но досказала: Коля всё же не такой, как ты… Чего-то в нём недостаёт. Чего? Понять не могу.

– Что я полковник, а он рабочий? – задал я умышленно этот вопрос.

– Не знаю… Не ощущаю я с ним полного счастья.

Мысли Лизы не нравились мне в том плане, что она таким образом обижает моих товарищей: Николая, Бориса, Сергея, мол, они не такие, как я. А я-то своих товарищей знаю по службе долгие годы, и у каждого из них масса достоинств. Выходит, что Лиза не может читать лица людей, не хочет к ним прислушиваться, не замечает их незначительные, но благородные жесты и поступки. А и среди рабочих есть почитатели музыки, поэзии, живописи, архитектуры… Да одно то, что мои товарищи не пьют и не курят, не сквернословят, а держат себя в обществе достойно – разве всё это не показатель их воспитанности и благородства?

Лиза принесла всем нам в постель, на подносе, заваренный кофе и пирожные. Мы коллективно, как дворяне в прошлые века, лёжа в постели попивали ароматный кофе, а я посчитал своим долгом продолжить начатый разговор и защитить не столько себя, как мужчину, а своих товарищей.

– Девчата, – смотрел я больше на Лизу, адресуя свои слова, прежде всего ей. – Посмотрите, сколько счастья вокруг! Небо, лес, пруд… А вы ничего не видите, ничего, кроме себя… Видимо, верно говорят, что несчастливы как раз те, которым что-то нужно именно в данный момент.

Красивых, достойных мужчин много, только вы их не замечаете. Видимо, они не там, где их можно увидеть лично; они на экране, в рекламе, высоко в офисе, далеко в горах… Но вряд ли они все хотят быть объектом сексуальных притязаний, с утра и до вечера. Есть же и духовные интересы.

А красивая женщина? Она уж точно лучше своей внешности, глубже своего содержания. Её появление мужчины не видят, а чувствуют; некоторые впадают в молчание, кто-то вдруг становится остроумным, иные предлагают свою помощь в житейских делах, а отдельные садятся к роялю… В общем, красивая женщина так же редка, как умный мужчина.

– Ты хочешь сказать, что я некрасивая? – вспыхнула Лиза. – И что мне теперь делать? Повеситься? – она посмотрела на меня чуть ли не с ненавистью.

Я, чтобы как-то смягчить разговор, продолжил его в несколько другой плоскости:

– Красивыми считают себя многие женщины. Но у красивой женщины один «недостаток» – ею нельзя насладиться одному. И у неё одно «достоинство» – она не бывает счастливой. Красивая женщина, как правило, разъединяет мужчин и сплачивает женщин.

Ты, Лиза, вот упёрлась сейчас в меня, и никого другого рядом не хочешь видеть. Разве Николай не красивый мужчина? Чем он хуже меня? Что я полковник, а он рабочий? А ты попробуй взглянуть в него глубже… Ведь ни звание, ни чин, ни учёная степень, ни прочее подобное ещё не красят мужчину так, как его дела и поступки…

Прервала мою речь Лина:

– Милый, прекращай! У нас не собрание, – посмотрела на сестру. – Встаём? Идём к роялю, сыграю для души.

В соседней комнате на чёрном мраморе пола покоился белый рояль, возле него стояли вразброс белоснежные кресла. Лина уселась за рояль в том виде, в котором покинула спальню – в ночной белой рубахе, с распущенными вьющимися тёмные волосами (не причесав их, не подкрасив губы) – вся по-домашнему. На меня же накинула неизвестно чей, также белого цвета хлопковый халат, мне явно маловатый – так что приходилось придерживать его полы, чтобы не сверкать плавками. Да и Лиза была одета не для встреч в обществе – в коротких шортах, подчёркивающих её стройные ноги, в белой майке, обтягивающей её немаленькие груди. Словом, родной дом, одна семья. Без всякого стеснения, без претензий друг к другу. Все счастливы и довольны!

Я встал на изгибе крышки рояля, Лиза – рядом со мной, наступила босой ногой на мою босую ногу; а когда Лина заиграла и запела романс «Выхожу один я на дорогу», Лиза своей ногой наступала на мою, как на педаль рояля, призывая меня придерживаться музыкального такта. Третий куплет этого романса Лиза, дав нам понять, чтобы помолчали, пела одна: «Уж не жду от жизни ничего я, / И не жаль мне прошлого ничуть…».

Мы исполнили с десяток чудных русских романсов: «Гори, гори моя звезда», «Не уезжай ты мой голубчик», «Не уходи, побудь со мною», «Отцвели хризантемы в саду…», «Не уходи, не покидай», «И не могу, и всё люблю» и так далее. Похоже, девчата этими романсами пытались разбудить во мне глубокие чувства любви, которыми в этот день я и так был пресыщен. Давненько, давненько не пребывал я в таком приподнятом настроении. «Пожалуй, – думалось мне, – если бы рядом стоял ещё и Николай, то нам всем было бы ещё веселее и приятнее». И ясно, что вскорости Лиза покинула нас, выдвинув предлог, что надо прогуляться по посёлку, да навестить кое-кого из знакомых.

Остаток воскресенья мы с Линой купались в пруду, загорали, играли в бадминтон – словом, наслаждались выходным и по-прежнему занимались любовью. Почему-то и она, и я забыли о продолжении серьёзного разговора о нашем будущем, который намечали на этот день. Почему? Не знаю! Видимо, когда в настоящем всё уж очень хорошо, то о будущем не думают. Будущее что, разве не мираж? Его же нельзя заключить в определённые рамки в настоящем.

А может быть, в определённый момент жизни мы просто теряем контроль над тем, что с нами происходит, и нашей жизнью начинает управлять судьба? Но ведь это, пожалуй, есть самая большая ложь в мире. Да, судьба нас сопровождает в жизни. Но жизнью всё же мы управляем сами, и должны управлять. «Жизнь – не путешествие к могиле с намерением прибыть туда в целости и сохранности. Это когда вы, намотавшись по бездорожью, восклицаете: ух, ты! Вот это была поездка!». Не помню, кто это сказал.

А может быть, – размышлял я далее, – Лина сама, из чувства благородства, не желает возвращать меня к старой теме; мол, молчишь, ну и молчи! Тебе предложено будущее? Выбирай сам! Не лучше ли наслаждаться нынешней любовью, не думая о будущей?

 

XI

В понедельник бригада вновь была в полном составе. Отдохнувшие, со свежими силами мы, как всегда, дружно взялись за работу и за три дня, как и предполагали, работая без затяжного обеденного отдыха – благо, жара спала, – закончили кровлю особняка. При этом мы сделали новые сливы, выполнили прочие дополнительные мелочи, не учтённые в первичной смете. Управляющая приняла у нас работы, рассчитала до копейки и прибавила вознаграждение за скорость и качество.

Полученные деньги я разделил на равные четыре части и рассчитался с товарищами. Все были несказанно рады итогом работы; Борис, пересчитывая купюры, на радостях заметил:

– Теперь могу год не получать своё офицерское жалованье. – Затем, на той же весёлой волне: – деньги, мужики, есть деньги. Если вы в них особо не нуждаетесь и их не хотите, их всегда будет навалом.

В тот же вечер Борис и Сергей «проставились», мы лихо посидели за столом, а затем, вместе с Николаем, проводили их до станции. Я и Коля не скрывали от товарищей, что нам удалось заполучить в работу беседку, но данный объём явно не для четверых, достаточно двоих вполне. Наши младшие и по возрасту и по званию товарищи на нас не обижались, а, напротив, при расставании выплеснули из себя море благодарностей и комплиментов.

Замечу: в понедельник и вторник мы не видели ни хозяйку, ни управляющую; сёстры, покидая нас на двое суток, поехали, по их словам, навестить родителей. Возможно, поэтому бригаде и удалось совершить в работе резкий рывок, а мне и Николаю удалось к тому же передохнуть от женской ласки.

После возвращения со станции и проводов «боевых» соратников женщины всё же напомнили о себе; вначале нас с Николаем пригласила к себе Лиза, с целью обсудить проект и смету предстоящей работы. К этому разговору мы готовились и появились не с пустыми руками, а с соответствующей документацией: с планом установки беседки, чертежам, сделанными Николаем от руки карандашом, и сметой, составленной мною.

Лиза пыталась быть серьёзной и внимательной. В начатом мною докладе я сообщил, что мы предлагаем установить беседку возле пруда в виде ротонды – круглого небольшого строения с куполом – он будет держаться на шести колоннах, похожих по форме на шесть колонн, имеющихся на фасаде особняка; мол, таким образом, будет соблюдена гармония. Я подчеркнул, что в колоннах ротонды, как и на особняке, будут аналогичные дорические капители, обычные архитрав и триглиф – всё сказанное я комментировал на рисунках.

Далее Николай показал заказчице чертежи проекта, и она, видимо, не шибко разбираясь в них, не стала томить его вопросами.

Смету защищал я. В сметных делах Лиза всё-таки что-то понимала, пробежала её глазами, сказала «Хорошо!» и, подвинув к себе последний лист сметы, вдруг зачеркнула итоговую цифру, но приписала рядом знак умножения и жирную двойку – то есть умножила на два, и вывела новую итоговую сумму. Она с удовольствием и нескрываемым превосходством посмотрела на меня:

– Доволен?

Ещё бы не быть довольным! Она одним росчерком пера увеличила стоимость предстоящих работ вдвое. Своя рука владыка!

Не ожидавший с её стороны такого жеста с барского плеча, я умышленно покряхтел, словно проглатывая в горле застрявшую кость, и ответил просто:

– Весьма признателен, буду должником.

И чёрт меня дёрнул произнести последнее слово! Можно было остановиться в ответе на первых двух словах. А она как раз и ухватилась за последнее, указала пальцем на свои губы, мол, целуй. Делать ничего не оставалось, приказ начальника – закон для подчинённых. И в присутствии Николая, наблюдавшего за этой сценой, я обнял Лизу и поцеловал её в жаждущие губы. Потом, как ни в чём ни бывало, я обратился к равнодушному видом Николаю:

– Ты, брат, свидетель: первую часть своего долга я отработал… Вторую… отрабатывай сам…

«Но до чего Лиза интриганка! – размышлял я про себя. – Взяла, и при Коле устроила концерт… Что, хочет вызвать у него ревность? Чтобы он и не вздумал ночью сачкануть и отказаться от неё?.. Но Коленька молодец! И виду не подал, что её ревнует. Ревность – плохой спутник в человеческих отношениях. Ревность до добра не доводит».

Время между тем было позднее. В окнах Лины горел свет – значит, она меня ждёт. Я любезно распрощался с Лизой и Николаем, удалился на свой «огонёк»…

 

XII

Утром следующего дня я покинул особняк гораздо позже обычного. Душа пела от счастья; Лина на рассвете избаловала меня ласками и поцелуями, следы которых (то есть синяки) я заметил в зеркале её спальни.

Возле огромной цветущей десятками растений клумбы заметил сгорбленного Поликарпа, занятого поливом цветов. Старик смотрел на меня из-под седых кучных бровей с удивлением; он привык в будни видеть меня на работе первым, а тут на̀ тебе: десятый час, а я ещё бреду не спеша, да ещё не в рабочей одёжке, а в белоснежной футболке и отглаженных светлых шортах.

– Здравствуй, Поликарпыч! – поприветствовал его я.

– Здорово, здорово… коль не шутишь, – отвечал он. – Ужо птахи от солнышка прячутся, а ты не при делах…

– Раз в жизни разве нельзя? Припоздать…

– Оно, конечно, быть могёт… однакося без труда настоящего мужика нету. Кажный мужик должон быть кормильцем семьи. Это-ть только бабье дело на печах греться…

Старик ещё что-то бормотал, я не стал ввязываться в разговор, а поспешил скрыться в гостевом домике.

Николая на месте не было; видно, его не отпускала Лиза. Я переоделся в рабочую одежду и принялся готовить колышки, шнурку и прочее, чтобы разбить площадку под ротонду.

Появился Николай не скоро, с кислой миной на лице, признавая опоздание. В оправдание сказал, извиняясь:

– Не ругайся. Не мог же я покинуть Лизу, если она на то разрешения не давала. Говорю ей раз, два… пора на работу, бригадир будет ругаться. А она своё: лежи, говорит, успеешь к своему полковнику… В постели я для тебя командир. И не мог я её ослушаться… Возьмёт смету, и вместо знака умножения поставит деление…

Рассмеялся я от души. И Коля захохотал неудержно. В сетях мы у наших женщин, в сетях… Правда, Лина другая женщина, она редко когда просит в постели, обласкает и пригладит так, что страсти сами закипают… Не удержавшись, я спросил товарища:

– Устал от Лизы?

– Да, как тебе сказать?! – вздохнул он. – Женщина, в общем-то, красивая, притягивающая… Но красота её чисто внешняя, сердце безжалостное. В любви она идёт напролом, ей если хочется – она добивается любыми путями, чаще словесными требованиями – это делай так, а это эдак… Думается, что любящая женщина меньше говорит, а больше делает; любящая может прижаться тихонько и незаметно обнять, погладить… И сам мгновенно взорвёшься, не заставляя себя, отдашь ей в любви всё, на что способен, всё, что умеешь или не умеешь…

– Хочешь сказать, что она «себялюбка»?

Николай призадумался.

– Да, она самолюбива, – продолжал он исповедоваться. – И навязчива. Очевидно, потому, что видит во мне простого мужика, которого надо погонять, которым надо командовать. Но одно дело командовать на той же стройке, имея на то права, а другое – в постели. В постели все равны, если согласилась переспать с работягой, то оставайся всё-таки женщиной. Той женщиной, которой без тепла, нежности, душевного обаяния нельзя не быть. Полагаю… если у тебя есть любовь, то тебе больше не нужно ничего; но если у тебя её нет, тебе важно лишь самоудовлетворение, насыщение – то, что не имеет особого значения, что другое у тебя уже есть.

Я пожал Николаю руку – за его искренность, его откровения. Про себя же подумал: «Спасибо тебе, дорогой Коля! Ты ради коллектива готов и выносишь все испытания в несостоявшейся любви. Иначе бы (кто знает?), какие деловые отношения сложились бы у нас с управляющей?! Встречаются же среди заказчиков такие, кто в любой работе ищет недостатки и придираются к чему угодно. А Коля, как Александр Матросов: грудью закрыл амбразуру…

 

В тот четверг мы с Николаем «посадили» ротонду, показали место этой посадки хозяйке и управляющей, согласовали ещё раз все рабочие вопросы. Никаких проблем с «беседкой» мы не видели. Асбестоцементные трубы нужной высоты и нужного диаметра, под колонны, заказали давно проверенному нами поставщику, ему же – сухие смеси и металл, прежде всего арматуру. На следующий день, в пятницу, договорились, что Николай отправится на известный нам военный завод, передаст чертежи купола, и его, в предварительной договорённости по телефону, пообещали, по дружбе, изготовить в кратчайшие сроки, привезти в разобранном виде и смонтировать. Всем же нужны деньги! Тем более в те времена. Тогда оборонка загибалась, тогда на заводах ВПК, связанных даже с ракетостроением, готовы были принимать любые заказы, в том числе на изготовление чайников и кастрюль. А по документам нашего заказа числилась не какая-то сковородка, а купол ротонды, а его история начиналась ещё до Древнего Рима. Это вам не «хухры-мухры», а связь с древней мировой культурой, в частности – архитектурой.

В четверг мы сделали также опалубку для заливки фундамента нашего шедевра. Вечером я передал Николаю нужную сумму денег для авансирования заказа на заводе, отвёз его на станцию, лично посадил в электричку.

В тот вечер заморосил дождь, нудный и упрямый (нет, чтобы пролить ливнем, да обрадовать и освежить!), он подпортил настроение, изжевал и закапал саму душу. Никогда не любил, и не люблю поныне моросящие затяжные дожди. Лучше гроза! Да чтоб грянул гром! Чтобы раскололось на части небо от сабельных ударов грозовых молний! Стихия должна быть стихией – лихой, грозной, бескомпромиссной… Природа без стихии – ничто, её без стихии – не понять.

На ночь я пришёл к Лине. К ней я, пожалуй, привык – видел в ней новую жену, ещё молодую, ещё не научившуюся ворчать по случаю и без случая, и с ней мне было приятно и тепло.

 

XIII

В пятницу, без Николая, уехавшего на военный завод, я трудился в гордом одиночестве. Попросил Поликарпа чуток мне помочь; вместе подтащили к пруду арматуру разного диаметра, швеллера и уголки, вязальную проволоку и прочее, а затем взялся резать металл по размерам, укладывать его как положено по СНиПам.

Дважды подходила ко мне Лина, в лёгкой кофточке и обтягивающих её бёдра коротких шортах.

– Передохни, милый, – щебетала она мне в уши, прислоняясь грудями, выглядывающими поверх мини-кофточки. – К чему надрываться одному? Пойдём в дом, сыграю тебе на рояле, попоём…

– Не могу! – отвечал ей. – Есть график, надо выполнять.

На третий раз она подошла молча с мольбертом, чемоданчиком с красками и складным стульчиком. Расположилась как ей удобно, и взялась за своё ремесло. Когда я садился передохнуть, она умоляла:

– Сядь ко мне лицом, вот так, так… Сделайся задумчивым… Посиди, посиди так ещё минут десять, ещё…

Отказать красивой и любимой женщине невозможно. Чертыхался я про себя, что меня отвлекает от дел, но ей всё-таки подчинялся. В какой-то момент всё же разозлился от её указаний и сказал:

– Ваша милость, вы украдёте у меня драгоценное время… Буду вынужден продлить его вечером на столько, сколько его потерял. У меня есть план, должен его выполнять. Поняла? Поняла, что приду к тебе поздно?

Она лишь заливалась смехом; специально, чтобы совратить меня и избавить от тяжкого труда, вышагивала взад-вперёд подле меня и маячила перед моими глазами голыми ногами; мол, смотри на них, а не на холодный чёрный металл, неодушевлённый и мёртвый. В конце-концов я не выдержал, внезапно подлетел к ней, обхватил обеими руками её ноги, пониже бедёр и понёс к пруду, вошёл в воду по пояс, разжал руки… бросил её в пруд. Она не обиделась на эту мою выходку, но, когда вышли на берег, показала на свои ноги – от моих рук виднелись яркие синяки.

– Как я покажусь теперь в шортах? – запричитала она. – В посёлок теперь и не выйдешь.

– Прекрасно! – ответил я. – Нечего перед чужими мужиками сверкать… Надевай брюки. И вообще: ноги предназначены для того, чтобы ходить, а не для того, чтобы ими совращать мужиков…

Мы оба промокли, одежда прилипала к телу. Продолжать в таком виде работать было бессмысленно. Я поддался на её уговор отправиться в дом переодеться. К рабочему месту я, понятно, не вернулся. Тот вечер мы отдали отдыху.

 

В субботу и воскресенье мне также удавалось поработать только до обеда – пока она спала, пока наводила причёску, пока одевалась вновь в соблазнительные одежды. Потом она заявлялась ко мне, применяя законные и незаконные приёмы общения, утаскивала меня с рабочего места. Она распоряжалась мною как законным молодым мужем – нежно и ласково. Мне ничего не оставалось, как ей подчиняться, идти навстречу всем её пожеланиям.

Нам, правда, повезло в том, что Лиза на выходные уехала в Москву по, якобы, неотложным делам, и нам, разумеется, никто не мешал.

Нам вдвоём было очень уютно. Мы купались в любви, стараясь доставить друг другу удовольствие. Правильно говорят: человек счастлив, когда он на своём месте. Я с ней чувствовал себя необычайно счастливым.

 

XIV

Николая, по договорённости с ним, я ждал в субботу. Мы вместе с ним просчитали всё: что в пятницу он заедет на завод, передаст в работу чертежи купола, отдаст причитающийся заводчанам аванс, подпишет договор… Вечерком же он обязался заехать к моей жене и передать ей деньги, заработанные мною за кровлю.

Николай, к моему удивлению, не появился ни в субботу, ни в воскресенье. Прибыл он в имение только в понедельник. Страшного в этом я ничего не видел – мало ли чего ни случается? Может, в пятницу не застал мою жену дома; может, его жена взяла его в оборот и заставила отправиться за покупками – раз появились деньги… Всё могло быть!

Но когда в понедельник я увидел товарища, переступившего порог комнаты, то обомлел… Его лицо было в ссадинах, под правым глазом чернел огромным пятном фингал. «Родная жена, что ли, его так разукрасила? Или (вспомнился мне фильм «Бриллиантовая рука») шёл, поскользнулся, упал… – очнулся в гипсе?». К моему огорчению или утешению заметил: к его лицу приложена женская рука – кто-то «подштукатурил» его.

– Всё в порядке, Коля?

– Так точно!

– А украшения? – я имел в виду фингал и многочисленные ссадины.

– Ерунда! – ответил он. – Доложу по порядку.

Не торопясь, он начал рассказывать:

– Сел в электричку. Людей почти никого – будний день, четверг, на Москву свободно. В вагоне духота, клонит ко сну. Ну и задремал. Вскоре почувствовал: рядом кто-то присел, в карман лезет. Там, к счастью, только мелкие деньги, на дорожные расходы – чтобы, скажем, зайти в магазин, да к столу купить что-то съестное, вкусненькое; жена, например, халву любит и зефир.

Приоткрыл глаза и вижу: сидит рядом парень, а напротив – ещё два «лба» здоровенных. Правой рукой хвать руку того, что залез в карман. Сжал её так, что тот захрипел, словно его за глотку душить начали: «Отпу-сти, – ревёт, – От-пусти…».

В сию же секунду те двое, что напротив, вскочили и ударили мне в лицо. Успели ударить только по одному разу, дальше им не позволил, а подскочил и давай их, всех троих, молотить… Жаль, между лавок тесно, а то бы отметелил их как следует. А так они выкрутились, сбежали из вагона, побежали в соседний… Бежать же за ними – дело никчёмное, к тому же пассажиры завозмущались: «Бандиты, – кричат, – бандиты!». Одна женщина, подозрительно поглядывая, выкрикнула: «Бандитская разборка», и все оставшиеся в вагоне, глядя на меня со страхом, побежали в противоположный вагон – в другую сторону от тех подонков.

Гнаться за налётчиками? Нет смысла. И тебя в их компанию замешают. К тому же при себе у меня большие деньги: аванс за ротонду и две зарплаты за кровлю – моя и твоя, для твоей жены.

– Коля! – прервал я его рассказ. – А где ты держал деньги? Куда их припрятал, когда ехал в электричке?

Мне стало чуть ли не дурно, когда он рассказывал о потасовке в электричке с тремя парнями. Окажись на месте Николая хиленький мужичишка, то те парни вытряхнули бы не только деньги, но и всю душу… И ради чего тогда мы три недели «загорали» на крыше, делая кровлю? А как пришлось бы отвечать сёстрам (и хозяйке, и управляющей) за пропавшие деньги, полученные авансом за ротонду?

Отвечая на заданные мною вопросы, Николай поднял в руке небольшой и неказистый картонный чемоданчик, потёртый со всех сторон, которому давно пора быть на свалке, но в котором он, по привычке, возил бельё и туалетные принадлежности, и сказал, улыбаясь:

– Здесь-то, в рабочих брюках и были завёрнуты все деньги. Кому нужен задрипаный чемоданчик?!

Далее Николай продолжал свой рассказ о злополучной поездке в той же спокойной манере:

– Итак, доехал я до дома. Заявился перед женой. Объяснил, в какой «переплёт» попал. Отмочила она меня компрессами и примочками, с утра на «боевые раны» наложила пудру, и поехал «красавчиком» на завод. Там проблем никаких, но полдня с ребятами думали, прикидывали, как купол покрасивее сделать… Глядишь, пойдут аналогичные заказы – в России богатенькие стали появляться…

Вечером поехал к твоей жене. Мы, знаешь, виделись с ней пару раз, признал её. «Здрасьте, говорю, Нина Семёновна». Она на меня смотрит с испугом; видела в форме, а тут перед ней штатский мужик, побитый и разукрашенный. «От Володи, говорю, я. Деньги привёз». Передаю ей деньги, а она смотрит недоверчиво, с какой-то издёвкой. «Хороши, говорит, работнички… Небось водку хлещете, да кулаками меряетесь…». Надо бы выложить ей всю правду – про инцидент в электричке, но она мне и рта раскрыть не даёт. «За деньги, говорит, спасибо. Володе привет. Пьянствуйте всё же пореже; где пьянка – там, небось, и бабы, а там, ясно, и драка…». Был ли смысл слушать дальше твою Нину Семёновну?! Развернулся и ушёл.

В субботу и воскресенье моя жена от себя не отпустила; лечила меня, плакалась, что похудел, что деньги, конечно, заработал приличные, однако ж, здоровье дороже, лучше не перепахивать…

Я хотел было задать Николаю пару вопросиков насчёт моей жены – как выглядит, во что была одета, но подумал-подумал, и не стал. К чему травить себе душу? Ясно, что прожил с женой уже столько, что пора и разводиться. Любви никакой. Уважение? Если денег домой не принесёшь, то и уважения не дождёшься.

В понедельник мы с Николаем отработали по полной программе, и вечером, без раздумий, я отправился к Лине; свет в её окнах горел, она меня ждала.

И в этот день, и в последующие, одолевали меня глубокие размышления о счастье, любви, самой семейной жизни. Как на эти вечные проблемы смотрели великие люди? Ну, я в этом мире маленький человек, возможно, чего-то не понимаю или недопонимаю. Была ли у меня любовь в молодости? Несомненно, да. За женой, когда она была ещё девушкой, побегал и пострадал немало. Первые годы, как сошлись в браке, не увидев её день, сходил чуть ли не с ума, только и ждал часа, как переступить порог дома, а как зайду – обниму её, прижмусь – одно счастье, одни страсти, одна любовь… А годы шли, подрастал сын, отношения с женой становились прохладнее, а дальше… любовь и вовсе затухла. Видимо, потому, что мы с женой больше заняты текущими нескончаемыми проблемами и заботами: как распорядиться семейным бюджетом? Что купить, а на что денег не хватает? Куда в связи с нехваткой средств лучше пойти работать? В каких объёмах помогать престарелым родителям? И так далее. Вся жизнь – одни вопросы: как выжить?

А великие, знаменитые? Чего не хватало тому же Льву Толстому для полного семейного счастья? Жил в имении, нужды ни в чём не знал, что скажет, то прислуга и сделает. Однако на определённом этапе, ближе к пятидесяти годам, Лев Николаевич не смог переносить систематические стенания жены по поводу и без них, незаслуженные обвинения в свой адрес, и по-тихому уходил из дома, находил любовь на стороне – с крепостными девушками и женщинами своего же имения. Почему? Кто в семье Толстых был прав: он или его жена Софья? Иные защищают его, а другие – её. Попробуй разберись в чужом счастье! Хотя… Хотя, Лев Николаевич, пожалуй, погорячился, оставив нам в наследство такую фразу: «Жениться надо всегда так же, как мы умираем, т.е. только тогда, когда невозможно иначе».

Да, любовь прекрасна! И торжественна! Но, очевидно, лишь та, которая строится на исключительно взаимных и прозрачных отношениях, где нет ни малейшего расчёта, ни толики выгоды. Разве любовь Лины ко мне не такая? Ей же ничего от меня не нужно, кроме меня самого. Она предлагает соединить наши судьбы, не требуя от меня ровным счётом ничего. Ничего, кроме меня самого, в чём есть, в чём появился в её имении, со своим дряхленьким «Москвичом»; более того, в последних разговорах она настаивала купить мне новую машину – «Только скажи: «да»» – говорила она.

Своими размышлениями о счастье и любви я поделился как-то с Николаем. Взял и подкинул ему нежданный вопросик:

– Лиза, как вижу, мечтает о тебе, как о муже. Женился бы на ней?

Товарищ мой, видно, был готов к этой теме разговора и, особенно не задумываясь, отвечал:

– Лиза по-своему хороша. Но таких хороших и прекрасных женщин тьма-тьмущая. Не жениться же, однако, на каждой… встречной? Это абсурд! А куда деть свою жену? Да, она с годами выглядит не такой красавицей, как раньше, чувства притупились, страстей давным-давно нет, отношения, откровенно говоря, едва теплятся. Но я поводов для раздора не даю – мы ж, Володя, с тобой воспитанные и образованные. Стало быть, о разводе с женой не думал и не думаю. Если уж взял свой крест, то надо нести его до конца. Пусть тяжело. Пусть очень тяжело. Но иного пути нет. Не разрушать же семью?

Больше на подобные душещипательные темы я Николая не тревожил. Как я понимал, мой товарищ был откровенен и с Лизой. Потому она порой и появлялась не в духе, злилась иногда по утрам, после расставания с ним; видимо, он, в постели, не обещал ей ничегошеньки–ничего, кроме собственного тела и плоти.

 

XV

Эту и последующие две недели мы с Николаем в труде выложились по полной. Залили фундаментную площадку для беседки, подвели к ней от особняка вьющуюся змейкой дорожку и покрыли её специальной бетонной плиткой, установили колонны; а затем к нам подъехали ребята с военного завода и, с помощь автокрана, с нашим участием, смонтировали купол. Беломраморная ротонда с бронзовым куполом смотрелась величественно; Лина и Лиза не могли удержаться от восхищений.

– Беседка из Древнего Рима, – восторгалась Лиза. – Не достаёт только Юлия Цезаря, в древнеримских одеждах и с мечом…

Она без стеснения подошла ко мне и, в открытую, поцеловала меня в губы чуть ли не взасос. То же самое она повторила и с Николаем, давно убедившимся в том, что сопротивляться Лизе бесполезно.

Лине ничего не оставалось делать, и она также наградила меня и моего товарища искренними и тёплыми поцелуями.

Потом был ужин на четверых. На ночь мы разошлись по парам.

С утра Николай получил полный расчёт за свой труд (согласно смете… умноженной на два) и уехал домой, распрощавшись с хозяйкой и управляющей. Расставался он с Лизой на наших глазах, в присутствии Поликарпа и его жены Ангелины. Расставался, как мне показалось, сухо, без особых эмоций. Прижал Лизу к мощной своей груди, стеснительно чмокнул её в щёчку и сказал на прощание чересчур сухо, стандартно:

– Спасибо, Лизонька! За всё!

Она же окаменела; только её округлившиеся тёмные глаза повлажнели – очевидно, любовные чувства к Николаю были и оставались; как-никак больше месяца длились их отношения, пусть они не разрослись в будущее. Почему? – это дело десятое; не мне судить и гадать: почему?

 

Я умышленно так сжато рассказал о последних неделях пребывания в имении и работе над ротондой. Можно было короче: днём трудились, а на ночь уходили к своим женщинам; с той лишь разницей, что Николай делал это из чувства солидарности со мной, чтобы не обижать Лизу, я же летел к Лине всегда на крыльях, всякий раз жаждал её видеть, слышать, ощущать – любовь захватила меня с головы до ног, наэлектризовала своей энергией каждую клеточку моего тела. Да что говорить! Кто по-настоящему любил, тот знает, что такое любовь и можно ли о ней сказать словами понятно. Любовь – это всё! Формулу любви, как думается, не сможет вывести никакая современная машина, никакие ЭВМ. И инопланетяне с их высшим разумом, думается, не преуспели в этом.

Последние три недели я пребывал будто в ином мире. Мы с Линой настолько привыкли друг к другу, что не могли дождаться окончания длиннющего дня; всякий раз, когда я возвращался к ней после работы, она встречала меня, вешалась на шею, сопровождала в ванную и мыла меня, как ребёнка, а потом обтирала полотенцем, сушила феном мои волосы, расчёсывала их… Идиллия? Да! Ни в каком сне такого счастья не увидишь!

Не знаю, как у Николая с Лизой было в любви, но такой, как у нас, не было уж точно. Во-первых, потому что Коля после работы шёл вначале в домик с нашей комнатой, там мылся в общественном душе, переодевался, приводил себя в порядок, а уж потом следовал к женщине. Во-вторых, на все выходные, с вечера пятницы, он уезжал домой в Москву, а возвращался в понедельник утром. И Лиза, стоит отдать её должное, перед выходными не закатывала Николаю истерик, воспринимала его действия как неизбежное, провожала его молча, встречала сдержанно, не набрасываясь с поцелуями – будто они сговорились и расписали все правила поведения на̀ людях. Возможно, они и пылали вдвоём, оставаясь наедине, возможно, и горели бурными страстями… Кто знает?! Мне Николай об интимных отношениях ничего не докладывал, а я его – не спрашивал.

Лина? Она, в отличие от Лизы, на глазах у других, более сдержанна, но наедине со мной вела себя раскованно и свободно – не как любовница, а как жена. Наедине со мной она позволяла и весь день ходить со мной на прогулки по имению в почти прозрачных шортах и блузке, а в спальне соблазняла голым телом, натирая его ароматными кремами. Вполне вероятно, что у неё было меньше стеснения, чем у Лизы, она, в свои двадцать шесть лет, могла красоваться своим телом – ещё молодым, свежим и безупречным. Лиза же, старше сестры на восемь лет, пыталась подражать Лине в одежде, в манерах поведения, в речи, но это не всегда ей удавалось – наверное, по причине разницы в воспитании и общей эрудиции. Лина, как известно, прекрасно музицировала, кроме как на фортепиано, играла на аккордеоне, а её способности в живописи были незаурядными, несколько её полотен, как мне стало известно, экспонировались на московской выставке и были отмечены призами. Лизу же, к сожалению, бог, видимо, обидел талантами. Однако в любом случае эти две женщины в светском обществе выглядели весьма и весьма достойно; представляю, сколько у них было поклонников, когда сёстры, одетые в одинаковые костюмы или платья, выходили в свет.

Что и говорить, без женщин мужчины – ничто. Без женской любви мужчина не может быть полноценным в этом мире. Мужчина в жизни женщины – её отражение. И всё-таки наше несчастье, что мы не можем без женщин ни обходиться, ни жить с ними. Генрих Гейне писал: «Женщина – одновременно яблоко и змея».

 

XVI

После отъезда Николая я ещё неделю находился в имении. Нет, не сидел сложа руки, не пребывал с утра и до вечера возле женщины, мною любимой, из-за которой я, пожалуй, напрочь потерял голову.

Задержаться ещё на недельку меня упросила Лина, ссылаясь на необходимость привести в порядок во всём её немаленьком хозяйстве все имеющиеся коммуникации. Повод для этого я дал сам, во время выполнения кровельных работ. В те дни, однажды, прибежала Лиза с отчаянными воплями «Потоп! Потоп…». Как выяснилось, в бане лопнула труба, и вода хлестала во все стороны, заливая помещения.

У меня в машине всегда находятся нужные инструменты для ремонта и сантехники, и электрики, и я в тот раз взял всё необходимое, бросился на устранение аварии. Устранил её вскорости, но в процессе работы заметил: подтекают отдельные краны, засорены канализационные трапы, кое-где электророзетки почернели от замыканий, отдельные выключатели не работают… И, куда ни глянь, повсюду видны верёвочки и проволочки, куски медицинского лейкопластыря, лохмотья изоленты – то есть, какой-то мастер, не утруждая себя, для ремонта использовал любые подручные материалы, какие придут в голову, вместо того, чтобы выполнить ремонт как прописано в простейших учебниках.

– Чьих рук дело? – спросил я тогда Лизу, показывая конкретно на шланг в душевой кабине, обмотанный изолентой.

– У нас один мастер – Поликарпыч, – ответила она, не выказывая ни малейшего удивления. – Что-то неисправно, бежим к нему. Он же как может… И на том ему спасибо.

Словом, в ту последнюю неделю я переквалифицировался, стал сантехником и электриком по совместительству. Не оставишь же любимых женщин на пороховой бочке, когда неизвестно, где и что взорвётся, потечёт или заискрит?!

Лина, радость моя, была признательна мне, что не отказал. Я же больше всего был рад тому, что ещё неделю мы не расстанемся с ней, и я смогу видеть её, слышать и ощущать всю-всю, до каждого изящного пальчика с неярким маникюром, до каждой завитушки её тёмных волос.

Пришлось мне, правда, созвониться с моим непосредственным начальником по академии, пришлось врать ему, что мать моя, проживающая в деревне, немощна, и нуждается в помощи по хозяйству. Добро от начальника получил, пообещал ему, в знак уважения, привезти из деревни мешочек домашней картошки.

Лина также заявила, что отблагодарит меня не только любовью. Как-то вечером, в постели, она коснулась темы моего «Москвича». Спросила как бы невзначай:

– Тебе не стыдно будет в Москве… подъезжать ко мне к Строгановке на этой машине?

– А тебе стыдно?! Подруги засмеют?

– Да! Но стыдно прежде всего за тебя, ты же мой мужчина.

– К чему речь? – впадал я уже в обиду. – Не сыпь мне соль на рану…

Действительно, я давно подумывал продать «Москвича», подзаработать ещё, своими руками, и приобрести модную по тем временам «ГАЗ-24»; в мечтах представлял: подъезжаю к Лине на новенькой, сверкающей красками, чёрной «Волге» и везу её на край света – туда, где тишь, гладь, да поют соловьи.

– Не хочу тебя обидеть, – Лина по-прежнему смотрела на меня влюблёнными глазами. – Я решила, не сейчас и не вдруг, а ты не противься, дать тебе деньги на новую «Волгу».

– Деньги не приму! – отвечал ей упрямо. – Деньги надо зарабатывать честно, мозгами и руками.

– А я не уговариваю тебя взять деньги просто так; ты заработал их… на ротонде. А за эту неделю заработаешь ещё, честно. Я подсчитала, сколько тебе не хватает на новую машину дать тебе в долг, отработаешь их хоть следующим летом. Только уважь меня, если любишь… Хочу хоть в чём-то быть тебе полезной…

Мне не хотелось продолжать этот разговор (постель – не лучшее место для деловых тем), я обнял Лизу и окунулся в её тепло, в её встречную любовь. В раскрытые окна, при заходящем солнце, врывался сухой и сладкий запах елей и роскошный запах жасмина, сквозь лёгкие шторы в спальню просачивался красно-золотой вечерний свет, стояла тишина, нарушаемая лишь сладостью соловьиных песен – соловьи, очевидно, щёлкали до самозабвения где-то в берёзовой роще возле пруда.

 

Неделя пролетела как миг – в напряжённой работе днями и в объятиях с любимой ночами. Я выполнил все обязательства по коммуникациям, и не только ликвидировал видимые недостатки, но и выявлял их и устранял в ходе проведённой мною ревизии (обследования) всех объектов имения. Отчитываясь за проделанную работу, заверил сестёр, что до следующего лета гарантирую исправность всех систем и узлов коммуникаций.

В последующий вечер ужинали втроём. Лиза рассыпалась в комплиментах в мой адрес, а Лина была грустноватой. Её глаза помутнели, наполнились тоской, она боялась смотреть на меня, уводила любимые мною её глаза по сторонам, а в движениях тормозилась.

Лиза попыталась хоть как-то оживить нашу компанию; она, обращаясь к сестре, вдруг сказала:

– Линка! Что печалишься? Увидишь, увидишь скоро своего полковника… Только в генеральской форме.

Я хмыкнул про себя, воспринял сказанное за неуместный розыгрыш.

Лиза же положила свою руку мне на плечо, потрепала мои волосы, словно я её близкий мужчина, и запела ласково:

– Володенька, смотри на жизнь веселее. Мы с сестрой о тебе замолвили словечко… кому следует…

И всё же этим её словам в тот вечер я не придал никакого значения; ну, выпила она коньячку лишнего – вот и мелет языком что попало…

Более всего я думал о Лине, переживал за наше расставание. Её состояние…

Её состояние было понятным. Видимо, её давно жгла мысль о том, что она так и будет жить в своём имении почти одинокой своей жизнью, может быть, вспоминая меня, вспоминая наши радостные и бурные ночи, и вряд ли увидит меня, а если и увидит, то ненадолго, в лучшем случае на ночь, с большим перерывом во времени; а время (ох, уж это время!) иногда бежит стремительно, а иногда, в ожиданиях, тянется так долго, что можно сойти с ума и рехнуться окончательно.

И я, в предчувствии расставания, испытывал странное, непонятное мне чувство, которого ранее не было совсем. В какой-то момент я ощутил такую боль и такую ненужность всей дальнейшей жизни без неё, что меня охватили ужас и отчаяние. Неужели завтра (после, возможно, последней с ней ночи) я буду лишён всех тех испытанных наслаждений всей её женской прелестью, что имел в течение долгого, нет, не долгого, а мимолётно пролетевшего месяца? Как же жить дальше?

Лиза вскоре покинула нас. Мы остались с Линой наедине. Она рассчитала меня за работу, к заработанным деньгам добавила, несмотря на мои категорические возражения, необходимую сумму для покупки нового автомобиля. К тому же подарила мне собственную картину – выполненную на холсте масляными красками, с названием «Древний Рим. Рабы».  На картине двое мужчин, в одних набедренных повязках, стоя на коленях, выкладывают мрамор на пол ротонды; тела обоих мужчин, похожих на Геракла, рельефны и налиты мышцами, правда, их лица скрыты в сиреневой дымке и не узнаваемы (эту картину, выйдя на службу, я принёс в академию, показал Николаю, и мы долго восхищались мастерством нашей хозяйки, узнавая на картине себя).

Утром я покинул имение. Лина, при расставании, не могла сдержать слёз, не вышла провожать меня во двор (провожал меня Поликарп). Она, прощаясь, явно не нацеловалась за ночь и долго не выпускала меня из своих объятий, покрывая моё лицо слезами и поцелуями. Я обещал ей, что, по возможности, если она не против, буду стараться навещать её в выходные дни и, не зная, о чём говорить, несколько раз повторил:

– Люблю! Люблю! Люблю…

Приехал я к ней в имение, на новой чёрной «Волге» только через две недели, на выходные.

Приехал бы раньше, но возможности не было. Основной причиной тому был мой взрослый сын, Александр. Он, в конце августа, вдруг поставил в известность не мать, а меня, отца, что собрался жениться на бывшей школьной подруге Виктории, которую я не раз видел у нас в доме. Почему – бывшей? Потому что этим летом сын окончил школу и поступил в институт (хотя я настаивал на его поступлении в высшее военное училище, но мама, моя жена Нина Семёновна, была категорически против, дескать, нечего идти на службу в нищую развалившуюся армию). А Виктория в институт не прошла по баллам. И сын, как я понял, боясь потерять Викторию (а, возможно, и по другой причине – поди разберись в их отношениях!), предложил ей официально зарегистрироваться в ЗАГСе.

Когда сын поставил меня в известность о своей женитьбе, мне, откровенно говоря, стало не по себе, плохо. Виктория мне не понравилась с первого дня нашего знакомства, когда сын, сколько-то лет назад, привёл её к нам в дом. Смазливая девчонка, но вялая, заторможенная, доброго слова сказать не может, капризная. Но не это главное. Виктория с родителями живёт в однокомнатной квартире, а в нашей семье – двухкомнатная квартирка. Куда поселить молодожёнов? Снимать им жильё – денег нет ни в той семье, ни в нашей. А зачем сыну обуза в лице Виктории, когда он учится в институте, а она… Чем будет занята она? Куда её пристроить на работу? Кто этим займётся? Вопросы, вопросы…

И все вопросы я разматывал в выходные дни. Встречался с Викторией, с её родителями, беседовал с женой, Ниной Семёновной, с сыном Александром. Перед всеми, с каждым в отдельности, разложил всё по полочкам, все «за» и «против» и доказал несвоевременность брака. Пусть время пройдёт, поживём-увидим, что дальше делать. И все согласились со мной.

Конечно, самым тяжёлым был у меня разговор с сыном. Но в том разговоре я задал ему всего три вопроса: «Где собираетесь жить?», «У вас образуется семья, кто её будет содержать и на какие деньги?», «А если Виктория забеременеет, что дальше?». Александр понял, что с женитьбой проявил поспешность. А в конце нашего мужского разговора я ему прямо сказал:

– Сынок, жизнь прекрасна тогда, когда ты свободен и никому ничем не обязан. Живи и радуйся жизни! Что касается материального, то есть денег и всего, что с ними связано, то надейся только на самого себя – всё сам и сам…

Вот по этой причине я и не приехал к Лине в первый же выходной после нашего расставания. Не беда! Мы с ней при встрече наверстали упущенное…

В последующие месяцы я навещал Лину всё реже и реже. И причина тому была веская опять: меня повысили в должности, появилась перспектива стать генералом, и я пропадал в академии, с утра и допоздна, все дни, включая субботу (с первого сентября в военных учебных заведениях, как и везде, начался учебный процесс).

Ближе к декабрю меня отправили в месячную командировку в Петербург и, понятно, приехать к Лине не было никакой возможности (о ней думал постоянно и ждал встречи). Когда же, накануне Нового года, эта возможность появилась, и я настроился ехать, то позвонил ей. Но, как ни странно, ответила не она, а Лиза.

– Дай, пожалуйста, трубочку Лине, – попросил я.

– Её нет!

– Рядом нет? Отъехала в Строгановку? Она в Москве?..

– Её нет совсем, – спокойно отвечала Лиза. – Уехала за границу.

– Надолго?

– Видимо, надолго.

У меня в голове помутнело. «Как же так? – думал я. – Взяла и уехала, и не сообщила мне. Случилось что? Непредвиденное? Не укладывающееся в рамки обычного…».

Лиза, между тем, продолжая наш диалог, спросила, как жив-здоров (о Николае – ни слова), затем, мягко, нежно:

– Володя, приезжай ко мне сам. Можешь на все новогодние праздники… Я люблю тебя не менее, чем Лина…

Тут я лишился дара речи. Не знал даже, что сказать, какие подобрать слова. Но к Лизе у меня нет никаких чувств. Это не моя женщина. Это не моё! Но чтобы не обидеть её, не ранить её душу, сказал просто:

– Не могу!

– Подумай! Не кипятись! – настаивала она. – Я ничем не хуже, чем сестра… И в любви… И я также богатая, буду помогать деньгами… Они не нужны тебе? Тебе – нищему полковнику…

Всё во мне закипело, и я бросил трубку. Не имел больше ни малейшего желания говорить. Она же меня унизила, растоптала и оскорбила… Неужели, если у человека мало денег, если он не богат, то он нищий? Нищий чем? Не сердцем же, не душой, что, пожалуй, самое важное. Духовное превыше материального.

А что? Большая любовь бывает только у людей с большими деньгами? У банкиров, топ-менеджеров разных, у генеральных директоров и депутатов Госдумы? А, скажем, токарь или пекарь, или врач с учителем на большую любовь не способны? Где им! У них всё маленькое – и дела, и жизнь, и любовь тоже маленькая, если денег мало.

До чего отдельные женщины в отношениях с мужчинами зациклены на материальном, на тех же деньгах! Впрочем, чего далеко ходить!.. Моя супруга, наверное, не лучше. Отработал я лето, купил машину, какие-то деньги передал ей на житьё-бытьё, а она всё не рада, всё недовольна. Ворчит и ворчит изо дня в день, стонет от малоденежья, говорит, что пора бы давно и новую мебель в квартиру купить, что мог бы ещё недельки три не появляться домой и не спешить в академию. Не слышу я от жены ласкового слова, одни претензии ко мне.

Вот и Лиза… Красивая женщина. Но душой бедная. Вздумала купить мою любовь. Ошиблась! После её унижения, мол, я нищий – видеть её не хочу. Пусть ищет себе богатых.

Отошёл я от грустных размышлений, вспомнив вдруг слова Алексея Толстого. Он оставил опыт защиты от «мерзостей жизни». «Пока мы живы, – утверждал Толстой, – мы должны строго держаться добра и правды… Дурное, если ему отдаться, неизбежно вызывает презрение к другим и к себе». Чем жить? Только хорошим – вся дрянь в жизни так мелка, что и думать о ней не стоит.

 

…О Лине, радости моей, я вспоминаю постоянно. Однако время идёт, и я утрачиваю в памяти её живой облик, а наши летние каникулы любви превращаются в легенду; даже не верится, что она когда-то была со мной (и где теперь?); уже думать о ней и чувствовать её я стал поэтически, с тоской о любви вообще, с грустью о прекрасном женском образе… Что бы я ни делал, чем бы ни занимался – за всем она, воспоминания, связанные с нею, и боль, что никому не сказать, как я её любил и люблю и сколько на свете прекрасного и чудного…