Виктория Кузьменко. Путешествие (рассказ)

Есть у женщин одна общая отличительная способность: любая представительница слабого пола способна на абсолютно нелогичный, глупый, необъяснимый поступок, продиктованный исключительно сиюминутными эмоциями, и, что самое неприятное, ничто не может предсказать, когда именно эти эмоции возникнут, даже сама женщина…

Голландия – страна богатая. Особенно влагой. Тут все брызжет влагой – и небо, и тучные луга, и густая зелень деревьев, и бесчисленные каналы, и озера, и камышовые заросли, и мокрый ветер, и подлый дождь, который то притворяется, что не идет, то вдруг польет как из ведра. Если бы здешние люди стали бегать от дождя, им бы пришлось бегать всю жизнь. Но они тут спокойные, не имеют обыкновения расстраиваться по мелочам. На тротуаре под дождем играют дети, у парадных под дождем сплетничают женщины, о чем-то спорят и весело смеются под дождем молодые люди, не говоря уже о влюбленных, которые и здесь, как на всем белом свете, целуются на улице независимо от погоды.

Влага и свинцовое небо делают все унылым и серым. Может быть, именно поэтому голландцы питают страсть ко всему пестрому, яркому, сверкающему, будь то клумбы, горшки с цветами, начищенные до блеска латунные предметы, голубой дельфтский фарфор, красочные уличные шарманки, трубы духового оркестра, картины или витражи. Может быть, именно поэтому фасады домов облицованы красным и желтым кирпичом, а все деревянные части выкрашены в белый цвет; может быть, поэтому всюду ослепительно блестит бронза, а фарфоровые трубки стариков украшены веселыми цветными рисунками и даже шарообразный голландский сыр всегда ярко-красный, как помидор.

А вообще, если у кого-то есть время заняться географией, Голландия – это очень приятная страна с тихими благоустроенными селениями и дремлющими водами, по которым плывут белые перистые облака и белые утки, обаятельно старомодная страна, где не перевелись велосипеды, а люди сравнительно редко страдают от этого бича современности – психических расстройств.

Вытянувшись на кровати в просторной светло-голубой спальне, Нэд Райс разглядывал нависшее пасмурное небо за окном, пребывающее в нерешительности: выдать очередную порцию дождя или подождать. Время от времени он посматривал на циферблат, но большая стрелка настолько обленилась, глядя на маленькую, что, пока пробило два, прошли, казалось, не считанные минуты, а целые часы.

Он думал о Мэри-Ли, впрочем, в последнее время он едва ли думал о чем-либо другом. Наверное, это то, что называют любовью. По меньшей мере «любовь» – это один из тех ярлыков, которые можно навесить на их безумные, запутанные до крайности отношения, в которых смешались почти животная тяга друг к другу, враждебность, восторг, нежность, грубость и состояние почти непрерывного конфликта. Словом, если это и было любовью, то совершенно не похожей на ту, что воспевают поэты.

Кроме собственного имени Мэри-Ли не нравились многие вещи: правительство, политическая система, засилье мужчин, войны, бедность, полицейские. В особенности ей не нравился ее отец – богатый и удачливый финансист, который души в ней не чаял, удовлетворял все ее капризы и в значительной степени – хотя, разумеется, и не до конца – понимал ее теперешнее состояние и смысл ее идейных исканий. К его огорчению, она соглашалась принимать от него деньги только в случае крайней нужды. В общем, нельзя было сказать, что ее взгляды были хоть чем-то плохи. Однако его всегда поражала ее непоследовательность. Если она и вправду ненавидела отца, ей не следовало вообще принимать его помощи. А если она так ненавидела полицейских, как говорила, то, спрашивается, какого черта стала любовницей одного из них?

В сущности, Нэд был не прочь иметь такую, как она, и не только для роли любовницы. Она хороша своей прямотой, не доходящей, однако, до грубости, она бывает, нежна, и здесь ей тоже не изменяет чувство меры, она всегда собранна, привлекательна, досадная суетность ей не присуща, а ее верность не переходит в несносную навязчивость – словом, это достаточно выдержанный и совсем не обременительный спутник, который едва ли может надоесть, потому что Нэд и сам ненавязчив, и ее любовью не злоупотребляет.

Их встречу можно приписать, и совершенной случайности, и чрезмерной предусмотрительности судьбы, смотря как взглянуть. Во всяком случае, обычной она не была, и – насколько им обоим помнилось – их никто никогда не знакомил…

 

На белом свете полно людей, которые мечтают увидеть Венецию, прежде чем лечь на два метра под землю и нюхать корешки одуванчиков.

Венеция была перед глазами Нэда Райса, но подыхать он не собирался. Совсем наоборот. Слишком уж он изголодался по жизни. А что может лучше утолить этот голод, чем вольный воздух Адриатики?

Италия – одна из тех немногих стран, где можно щелкать клювом с голодухи, не испытывая никаких комплексов. Здесь голод – тетка, с которой можно совокупляться без всякого стыда.

Нэд не понимал, что влечет сюда эти толпы зевак. Когда он смотрел, как они текут непрерывным потоком, у него возникало такое чувство, будто они провожают покойника. Венеция разрушается. Разрушается вся, медленно и неумолимо, годами – от воды, от этой неубывающей влаги, которой пропитано здесь решительно все.

Может, это от сырости, но, когда он двигался среди этих достопримечательностей, он ощущал не столько величие прошлого, сколько то, что оно преходяще. Изъеденные сыростью позеленевшие фасады, рассыпающиеся камни, все в трещинах, готовые вот-вот обрушиться стены, искореженные плиты мраморных полов, качающиеся под ногами. Разрушение и тлен под умопомрачительно красивой оболочкой, смерть угнездилась в этом прекрасном теле, и гложет его изнутри, чтоб оставить один скелет. Словом, его не покидали «веселые» мысли вполне отвечающие его «бодрому» настроению.

Рассвело всего лишь с полчаса назад, и на набережной пока было пустынно – «бегуны» только появились и редкой цепочкой трусили, стараясь держаться поближе к парапету, за которым безмолвствовало зеркально ровное серовато-зеленое море. Солнце еще пряталось где-то за домами, выходящими на набережную, но через несколько минут оно должно было ударить своими лучами в зеркальную морскую гладь – и тогда вода сразу вспыхнет ослепительной голубизной. В этот час свежесть заливала набережную, пахло морем – солью, смешанной с йодом, водорослями и рыбой.

По улицам Венеции на бешеной скорости с включенными сиренами неслись две полицейские машины.

Нэд, проследив глазами за движением полицейских, обратил внимание на стоящую белую машину. Вокруг машины с осторожностью кружили врачи скорой помощи.

От группы отделился специалист экспертного отдела с чемоданчиком.

Читайте журнал «Новая Литература»

«Машина сбила человека», – пронеслось в голове у Нэда, приближаясь к месту ДТП. И тут же увидел, что на мостовой лежала девушка. Глаза у нее были закрыты, на лице с одной стороны появился кровоподтек, и из него побежал ручеек крови.

Внимание Нэда, почему то привлекли ее руки, а точнее часы. На них крупными буквами было написано «Мэри-Ли».

– Мэри-Ли, – прочитал он.

Девушка услышала свое имя и попыталась открыть глаза, ощутив на лице тепло дыхания. Запах показался ей знакомым: сладкий кофе, от которого ее сердце привычно затрепетало, тело ощутило прилив сил, а по коже прокатились волны приятной дрожи.

Рука Нэда ласково убрала с ее лица упавшие пряди волос, словно бережно слой за слоем снимая наслоения почвы в надежде раскопать под ней нечто более ценное. Одной рукой он осторожно поддерживал девушку сзади за шею, словно самую хрупкую вещь на свете, а другая что-то мягко чертила по ее подбородку, временами забредая на щеку или в волосы. Волосы у нее были черные. Ее волосы были по-настоящему черные, то есть без каких-либо оттенков. Как выяснилось позже, глаза ее были бархатистыми и темно-карими, да еще великолепно подчеркнутые изящными черными дугами бровей. Кожа у нее было белой, как у испанской аристократки, а скулы чуть приподнятыми, как у индианки. Прибавьте к этому прямой нос и красиво очерченный рот, и вы поймете, почему Мэри-Ли стала для Нэда самой милой девушкой на всем белом свете.

– Мэри-Ли, открой глаза, – произнес Нэд.

– Отойдите все, отодвиньтесь, – громко и агрессивно сказал полицейский. – С ней все в порядке?

Успокаивающая рука Нэда перебралась от волос к кисти девушки и крепко сжала ее, а большой палец продолжал поглаживать ладонь. Его владелец спокойно произнес:

– Она не отвечает.

Слова звучали искаженно и звучали эхом в голове Мэри-Ли.

А голова болела.

– Откуда столько крови? – запаниковал полицейский.

– Из головы.

– Он ее сильно покалечил, мерзавец.

– Я все видел. Я смотрел в окно, – присоединился к разговору очевидец происшествия.

– Открой глаза, Мэри-Ли, пожалуйста, – шептал Нэд.

Она сделала усилие, но ее веки оставались склеенными, словно цветок лотоса, угнездившегося в тине и пытающегося развернуть лепестки раньше положенного срока. Голова отяжелела, мысли ворочались в ней медленно и неуклюже, а кровь под защищающей ее голову надежной рукой билась сильными толчками. Она лежала на чем-то холодном и шершавом. Бетон. Попыталась встать, но тело сопротивлялось, не желая двигаться, а глаза по-прежнему не открывались. Потом она услышала вдалеке сирену «скорой» и снова принялась отчаянно сражаться с непослушными веками.

Снова загудела сирена. Возле нее остановилась машина. Мэрии-Ли почувствовала, как вибрирует бетон возле ее головы, и испугалась. Что на нее наедут колеса. Двери открылись и со стуком захлопнулись.

– Полиция! Он здесь! Он сбил ее! – кричал очевидец, и в его голосе звучала истерика.

– Этот человек все видел, – сказал Нэд.

Когда Нэд замолчал, Мэри-Ли услышала, как кто-то плачет. Потом до нее донеслись успокаивающие голоса полицейских, треск и попискивание раций. Потом врач озабоченно бормотал что-то на счет ее головы. Затем ее сознание улетучилось и вернулось к ней уже в больнице.

Нэд сопровождал ее, а очевидец остался и давал показания полицейским.

Мэри-Ли раскрыла глаза, увидела яркий белый свет и почувствовала, как веки наливаются тяжестью. Попыталась оглядеться, но тут же почувствовала острую боль. В голове громко стучало. Она застонала.

Комната оказалась небольшой, всего-то метров около пятнадцати. Скошенный потолок, два окна без занавесок с низкими подоконниками, бледные стены. Из мебели присутствовали шкаф, железная кровать, сиротские стол и стул. И огромное кресло, стоящее лицом к окнам. Вид из окон внушал неожиданный оптимизм. Сплошные крыши и приличный кусок неба над ними. Из-за того, что подоконники были низкими, возникала иллюзия: небо и крыши находятся прямо здесь и являются естественным продолжением пятнадцати квадратов. И в любое время можно совершить прогулку по облакам. Наверное, хозяин комнаты так и поступил, отправился бродить по облакам – никого в комнате не было.

На первый взгляд…

Нэд зашевелился в кресле и до Мэри-Ли начало постепенно доходить, что эта комната не что иное, как больничная палата.

– Привет, – сказала Мэри-Ли.

– Привет, – ответил, вздрогнув Нэд.

Перед Мэри-Ли стоял небольшого роста, с румяными, как бутафорские яблоки, щечками молодой мужчина. Вдумчивые, слегка на выкате карие глаза, были устремлены на нее.

– Я в больнице?

– Да. Тебя сбила машина.

– Ты кто?

– Меня зовут Нэд Райс. Я сопровождал тебя в «скорой помощи». Ты потеряла много крови… Оказалось, что у тебя редкая группа – «третья отрицательная»… По счастливой случайности у меня такая же группа крови. Так что…

– Ты мой спаситель?

– Ну… не совсем…

– А меня зовут Мэри-Ли.

– Я знаю.

– Откуда?

– Часы, – улыбнулся Нэд.

– Что? Часы? А…ты имеешь в виду, что мое имя написано на моих часах?

– Я просто предположил.

– Ты, наверное, полицейский?

– Да.

– Ненавижу полицейских.

Ну вот, подумал Нэд, а так все хорошо начиналось.

Мэри-Ли внимательно посмотрела на свои часы и приняла решение, никогда и ни при каких обстоятельствах, даже на день не снимать их с руки. Иногда они падали, но такое случается с каждым. И она возвращала их на положенное место. То есть знала, что это и есть их  место. Часы символизировали жуть как много всего.

– А я сбежала от своего отца (я жила раньше вместе с ним в Америке),  – начала свой рассказ Мэри-Ли. – Я добралась до океана и долго сидела на его берегу в замшелой от сырости гостинице с окнами, выходящими в бескрайнюю бездну. А потом переправилась через него на большом пароходе, жизнь на борту которого напоминала вялотекущее постоянство в равнодушном потоке времени. Ощущение движения создавалось лишь за счет людей, снующих по палубам из одной каюты в другую. Наконец, этот стальной муравейник прибыл к месту назначения, и всех поселенцев вместе со мной с него как волной смыло. А потом я приехала в Венецию. Давно хотела здесь побывать.

– А я в отпуске. В этом году решил посетить Италию – сказал Нэд.

Они еще долго и много болтали обо всем  и ни о чем. В дальнейшее путешествие по Италии они отправились вместе. А когда настало время Нэду возвращаться в Голландию, он спросил Мэри-Ли:

– Поедешь со мной?

Она почему-то посмотрела на часы и тихо ответила:

– Да.

Спустя время эти часы станут символом неразрывно связывающих ее с Нэдом уз. Словно между ними была натянута невидимая пуповина, питающая их, позволяющая расти и дарить друг другу жизнь.

Но неизбежным образом проявилась и вторая сторона медали: в любой момент каждый их них мог дернуть за эту пуповину, или перекрутить ее, или завязать узлом, даже не задумываясь, что тем самым медленно лишает воздуха того, кто находится на другом конце.

На расстоянии все выглядело великолепно, а вот вблизи… Вблизи все оказывалось совсем не так. Они не смогли справиться со временем: оно изменило их, ежегодно покрывало новым защитным слоем, с каждым днем добавляло что-то новое, и с этим ничего нельзя было поделать. К несчастью и для Нэда, и для Мэри-Ли, с годами они, несомненно, утратили нечто весьма значимое.

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.