Все же в приметах есть смысл. Например: с какой ноги встанешь, так и день пойдет. Анна встала с левой ноги. Отчетливо это запомнила, зафиксировала в себе: встала с левой ноги, стало быть, все пойдет не так. Так оно и пошло – не так. Причем, с первых же секунд. Только открыла глаза – увидела в настенном зеркале серый отсвет пасмурного дня, услышала тихий шорох мелкого дождя по стеклу, вспомнила свой идиотский сон (а приснилась черная коза, которая дуром скакала по ее квартире, нагло грызла цветы на подоконнике и вообще вела себя крайне хамски), так сразу и поняла: ничего хорошего ждать сегодня от жизни не приходится. Поэтому и встала с левой ноги – с судьбой не поспоришь.

Она пила зеленый чай с ванильным бубликом, когда противным звонком дал о себе знать телефон. Телефон ее давно стал вполне одушевленным существом, в зависимости от настроения и обстоятельств он мог быть добрым, веселым, раздраженным, ворчливым, противным и откровенно злым. Сегодня он подал голос злорадным тоном, типа: «ага!». Еще не ясно, что именно «ага», но было совершенно очевидно – хорошим «ага» не бывает.

– Тьфу на тебя! – сплюнула она в сторону телефона, но трубку все же сняла. А куда деваться? В трубке отозвалась дочь. Голос у дочери был схож по звучанию и тональности с дождем за окном: серый, тихо шелестящий.

– С Аней что-то? – предположила она самое худшее, что только могла предположить, замирая в страхе ожидания.

– Аня в порядке, – поспешила успокоить ее дочь, – жива, здорова, смотрит мультики. От меня Дима ушел.

– Как это «ушел»? Куда?

– Откуда я знаю куда. Мама, ты не поняла, от меня ушел муж. Совсем. Вчера все нормально было, а сегодня я встала, его нет, только записка на столе: «Прости, но я ушел. Так надо». И все. Больше ничего. Даже вещи свои не взял.

– А ты ему звонила на сотовый? Не пробовала поговорить, объясниться?

– Мама, он недоступен. Все время недоступен. Уже полчаса как.

– Ишь, ты. Какой недоступный попался. …И хрен с ним!  – взяла она себя в руки, – Я тебе еще три года назад говорила, что этот человек тебя не стоит. Так что не переживай. Подумаешь, золото какое обронила! Плевать!

– Да… – шелестела дождиком дочь на другом конце провода, – только год назад ты уже совсем другое говорила. Что Дима мужик стоящий, и мне за него держаться как раз надо.

– Ты и держалась. Но раз он сам ушел, то скатертью дорога. Не звони больше, не унижайся. Ничего, доча, перебьемся. То ли еще бывает в жизни. Я сейчас соберусь и приеду одиннадцатичасовым автобусом. Ты Анютке не говори пока ничего, мала еще, пусть смотрит свои мультики спокойно. И сама не суетись, не пори горячку. Приеду, подумаем вместе, что делать.

Вот так и начался день, коему судьба была быть несчастливым.

Пока Анна заправляла постель, пока умывалась и машинально совершала другие утренние ритуалы, думы ее крутились вокруг дочери и зятя. Дочь верно напомнила про ее слова годичной  давности о том, что Дима мужик стоящий. Этому предшествовали долгие два года, в течение которых Анна кардинально переменила мнение о зяте от «никудышний и нестоящий» до «надежный и настоящий». И вот вам здрасти. Как сказали бы американцы: сюрпрайз. Храни бог от таких жизненных «сюрпрайзов».

Заставила себя позавтракать. Муж покойный любил шутить: война войною, а обед по расписанию. Ей силы нужны сейчас. Чтобы дочери помочь, чтобы поддержать ее, о внучке позаботиться. Только после завтрака села на диван, чтобы с мыслями собраться, чтобы подумать спокойно что надо сделать до отъезда, как опять ехидно затренькал аппарат.

– Отключу заразу, – предупредила она, прежде чем сняла трубку. Звонила соседка Динка. С соседкой отношения были не однозначными: от великой дружбы до великой вражды. Между этими крайними состояниями существовало множество промежуточных: дружеско-задушевные, приятельские, на уровне «привет – пока», прохладные, «я тебя не знаю, и знать не хочу», «да пошла ты…» и так далее. Сейчас они находились на стадии «заглянуть по-соседски на чаек».

– Дина, я очень занята. Если ничего срочного, то поговорим потом.

– Ладно, – легко согласилась соседка. Но Анну эта легкость не обманула, как-никак в соседях без малого тридцать лет прожито, знали друг дружку как облупленных. Поэтому когда через пару  минут раздался звонок в дверь, она даже не возмутилась.

– Чё случилось то? – взяла Динка быка за рога, едва переступая порог квартиры Анны.

– Срочно еду в город к Наташке. У нее проблемы с мужем.

– Ахти, господи. Я то думала…

– Тебе все пустяки. Оно и понятно – одна как перст, – не удержалась от колкости Анна.

– Зато вы нарожали, замуж повыскакивали и чего хорошего? Похвалиться кроме проблем нечем.

– Ладно. Говори чего пришла и иди себе. Некогда мне.

– Так я это… Рыбу тебе принесла. Мне вчера племянник две селедки закинул. Одну то я еще вчера уговорила, а второй хотела с тобою поделиться, вот принесла, специально пожирнее оставила, но раз меня в этом доме встречают как незваного гостя, что хуже татарина, то не едать здесь моей селедки!

Динка так в сердцах хлопнула дверью, что в прихожей слетела со стены гравюра с изображением пасущихся на лугу коров. Стекло, покрывающее гравюру, разбилось на осколки, проткнув бумагу в нескольких местах, рамка отлетела в сторону. Гравюра Анне никогда не нравилась – пошлая дешевка – но все же факт, что разбилась она именно сегодня, говорил сам за себя. Кстати, в свое время ее, гравюру, подарила Анне именно Динка. Как говорится: сама подарила, сама и разбила.

Выбросила гравюру вместе с осколками в мусорное ведро, пустую рамку убрала на полку, принесла из прихожей дорожную сумку, с которой обычно ездила к дочери в гости, стала укладываться. На дно положила свежую ночную сорочку, потом новый халат хлопчатобумажный, платье на выход, смену белья – неизвестно, сколько там придется пробыть. Если Наташка совсем упала духом, то надо будет пожить с ней, помочь с внучкой управиться и с хозяйством, войти в колею, пообвыкнуться с положением брошенной мужем женщины. Убедить, внушить всеми силами и средствами, что жизнь с уходом мужа не закончилась, что в 28 лет она еще только-только начинается, и все самое прекрасное и замечательное еще едва обрисовывается на горизонте. И жизнь дает ей, в конце концов, шанс начать все сначала. Тем более, что не одна, а дочка с ней. Да еще такая расчудесная девчурка, просто диво дивное. И как только Димка посмел так поступить с родной своей дочерью и с ее родной дочерью?! Вот не думала, не гадала, что он таким подлецом окажется.

Сумка, наконец, была уложена. Сверху оставалось еще место для гостинцев, что она купит по пути на вокзал. Конечно, в городе в магазинах всего полно, но не с пустыми же руками ехать в гости к единственной дочке и любимой внучке. Во внутренний потайной карман сумки положила паспорт (на всякий пожарный) и всю свою заначку на черный день – 17 тысяч рублей. Черный день наступил.

Часы показывали почти девять, пора отправляться на вокзал. Пока доберется, пока билет в кассе купит, пока гостинцы и подарочек для внучки присмотрит в магазине рядом с вокзалом…

Она в последний раз оглянулась все ли сделала, что надо. Газовый кран перекрыт, цветы обильно политы, зонт взяла – вроде все – и вышла из квартиры.

…И откуда она взялась – эта черная (!) кошка?! Юрким чертенком мелькнула прямо под ее ногами, когда она спускалась с третьего этажа. Споткнулась, одна нога зацепилась за другую, сумка выпала из рук, неловко ухватилась за перила, не удержалась, больно ударилась правым боком и упала, да еще как неудачно – прокатилась по ступенькам на животе носом вперед. Хорошо еще никто не видел, как она враскоряку считала всеми своими ребрами каждую ступень.

Посидела немного, приходя в себя. Погладила ушибленный бок, стряхнула с кофты мусор, что собрала со ступенек. Протянула руку, поймала ручку сумки, подтянула ее к себе. Черная кошка мирно сидела рядом, с любопытством наблюдала за ее манипуляциями. Анна даже ее ругать не стала, что толку: кошка не виновата, что невезучесть этого дня закинула ее под ноги Анны. Как говорится: как мавр сделал свое дело, так и кошка всего лишь сделала то, что ей было предопределено сделать. Вот тебе и сон в руку: черная коза обернулась черной кошкой.

Встала, и тут же охнув опять присела. Дикая боль пронзила всю правую ногу до бедра. Только этого не хватало: кажется, у нее перелом!

На одной ноге держась за перила еле доскакала до своей квартиры. Дома осмотрела ногу. Нога в щиколотке распухла, утолщилась. Допрыгала до телефона, набрала 03.

– Скорая слушает, – отозвался равнодушный молодой женский голос.

– Пришлите, пожалуйста, бригаду по адресу: Базарная 40, квартира 8.

– А что случилось?

– Что-то с ногою.

– А что именно?

– Девушка, если бы я была медиком, я бы вам назвала точный диагноз. Но я по образованию химик, а по профессии была бухгалтером, до того как вышла на пенсию. Вы врача пришлите, он вам потом расскажет что с моею ногою, если вам так интересно.

– Вы ударились? Упали? Что-то уронили на ногу?

-Нет. Просто она… вдруг перестала меня слушаться. А вдруг это инсульт? – Анна, произнося свой возможный диагноз, на всякий случай постучала костяшками пальцев по деревянному подлокотнику кресла: не накаркать бы. Но попробуй сказать этой девице, что она сверзилась с лестницы: не видать тогда никакой скорой. Скажет: езжайте в травматологию. А как ей до этой самой травматологии добраться прикажите? Скакать через весь поселок как одноногому зайцу?

В ожидании скорой лежала на диване, думы думала. Дочь Наташу жалко было до слез. Только вроде все устроилось, и вот вам. А ведь и хозяйка она хорошая, и мать исключительная, и как женщина собою исправная – легконогая, тоненькая, какие сейчас в моде, на лицо симпатичная. И чего этому Димке не хватало? Только квартиру собственную приобрели, только на ноги встали – и вот вам: ушел. Куда? Зачем? Почему?

В дверь позвонили, она запрыгала открывать.

Вошел молодой энергичный врач – совсем еще пацан, с ним, видимо, санитар – мужик постарше.

– Кто больная? Вы? – спросил тот, что постарше.

– Я, – призналась она.

– Это у вас не инсульт, – с ходу определил санитар.

– Я тоже так думаю. Скорее всего, перелом.

– Упали? – подключился к диагностике и врач.

– Было дело.

– А зачем врали?

– Так вы бы не приехали.

– Не приехали бы.

– А мне куда деваться?

– В травматологию.

– Так я не доберусь туда. Раз уж приехали, посмотрите мою ногу, будьте так любезны. И если перелом, подвезите по пути до травмпункта.

Молодой врач был любезен, не успел еще обюрократиться на своей хлопотной работе, не зачерствел еще сердцем, помнил врачебную клятву. Он внимательно оглядел ногу Анны, осторожно прощупал ее в щиколотке.

–  Попридержи дамочку, – зачем-то попросил он санитара. Санитар обхватил сидящую Анну сзади под руки.

– Это зачем еще? – удивилась она. В это время врач-пацан так сильно дернул ее за ногу, что у нее от неожиданности и боли аж в глазах потемнело.

– Вы чего это? А?! С ума совсем посходили, что ли?! – от обиды у нее аж слезы выступили.

– Вывих у вас, женщина. То есть, был вывих. А теперь уже нет. Компрессик спиртовой подержите или хотя бы просто холод и все будет о, кей. Но в следующий раз врать все же не рекомендую. И никуда сегодня из дома не выходите, ноге нужен покой. Поносите повязку стягивающую.
После ухода бригады скорой помощи, Анна подержала на ноге лед из морозильника, потом туго забинтовала щиколотку эластичным бинтом. Часы показывали 10 минут двенадцатого. Автобус в город  уже ушел. Теперь только вечерним, семичасовым можно уехать. М-да. Что такое не везет, и как с этим бороться. Пришлось позвонить Наташе.

– Доченька, я обязательно приеду вечерним. Ты только держись там. Чем занимаетесь с Анечкой?

– Ничем. Ничего не хочется. Жить не хочется, мама, – тихо грустила Наташа.

– Это еще что за разговоры?! Прекрати немедленно! Одевай Аню и марш гулять! Не гоже девочку весь выходной день держать в духоте в четырех стенах. Жизнь продолжается, поверь мне.

– Мамочка, как он мог? – расплакалась Наташа, – Я ему так верила. Мне казалось, что мы с ним уже срослись душами, сердцами. Хоть бы все нормально объяснил, по-человечески. Что не так. Чем мы с Аней его не устроили. А то как вор какой, потихоньку… Только коротенькую записочку после себя и оставил. Разве так можно, а?

– Нельзя. Так нельзя, Наташа. Нельзя раскисать. Ты же у меня сильная, ты у меня умница. Держись. Я скоро приеду.

– А что случилось то? Почему не получилось одиннадцатичасовым?

– Да у меня тут… небольшое происшествие. Так спешила к вам, что растянулась на лестнице. Думала перелом ноги. Нет, только вывих был. День у меня сегодня… тоже с утра не заладился.

– Так ты тогда не приезжай. Мы обойдемся сами.

– Приеду. Я обязательно приеду. Чего бы мне это не стоило. Даже если цунами, торнадо, землетрясение одновременно случатся, даже если конец света – я приеду. Ты только держись, моя дорогая. Я с тобою.

Стояла у окна. Смотрела на непрекращающийся мелкий дождик за стеклом. На бегущих и бредущих под зонтами. Вон черная кошка не спеша шлепает прямо по луже, остановилась, пьет воду. То ли та же самая, то ли другая. Видимо, сегодня имеют право на существование только черные кошки. Странная штука – жизнь. Полоса светлая, полоса темная. И ничего не поделаешь с этой закономерностью. Если дню предопределено быть несчастливым, то ничего тут не попишешь. Только пережить как стихийное бедствие. Но один день еще ладно. Как бы у Наташи не пошла теперь черная жизненная полоса.

Чтобы время до вечера прошло быстрее, прилегла подремать. На всякий случай поставила будильник на полпятого: не доверяет она сегодняшнему дню.

Проснулась часа через два. Даже не успев еще открыть глаза, поняла: что-то в мире поменялось за то время, что она отсутствовала.

За окном ярко светило солнце. Сверху жизнеутверждающе пели птицы. Внизу чирикали счастливые дети. Она встала с дивана с правой ноги. Тут же подал голос телефон, тон его на сей раз был вполне доброжелательным. Было ощущение, что день начался заново, но по другому, мажорному сценарию.

– Мамуля, – счастливо пропела дочь, – мамочка, можешь не приезжать! То есть, приезжай, конечно, в любое время. Только у нас все в порядке.

– Дима вернулся? – спросила утвердительно Анна, поражаясь, как за каких-то два часа может кардинально поменяться мир.

– Да. То есть, нет! – радостно смеялась в трубку Наташа. – Он, оказывается, вовсе и не уходил. То есть уходил, конечно, но только на работу. Когда мы с Аней еще спали, ему позвонили с работы и срочно попросили выйти. Какой-то аврал случился. Вот он и оставил записку в том смысле, что ему надо срочно на работу. А я не поняла!

– Вот и славно! Поцелуй за меня Анечку. И Диму тоже поцелуй. Держись за него, дочка. Он мужик стоящий. А я приеду в следующие выходные. В гости.

Анна достала с антресолей книжного шкафа папку с рисунками внучки. Выбрала яркую акварельную картинку – желтый цыпленок держит в клювике веточку сирени. Внизу неуверенным детским почерком выведено красным фломастером: «Дорогой бабулечке в день рождения». Вставила в пустую рамку, повесила в прихожей на гвоздь. Куда лучше, чем жирные тупые коровы.

Вышла на балкон. Вдохнула свежего после дождя воздуха. Зажмурилась на солнце. Рядом кто-то крякнул. На соседнем балконе стояла недовольная чем-то Динка.

– Не уехала таки? Ну-ну… Везучая ты. Вторая селедка, похоже, с душком попалась. Я как от тебя вернулась, с психу всю сама и слопала. Теперь вот с горшка не слезаю целый день, животом маюсь. …Ой, пойду я. …Надо мне…

Анна улыбалась миру с высоты самого верхнего, второго этажа.

Внизу рыжий пушистый котенок что-то весело искал в умытой изумрудной траве.