Ливень  лупил по жестяной крыше как пионер, дорвавшийся до барабана. И собравшись, капля к капле на лотке слива в единую крученую силу, он бил из проржавевшей водосточной трубы в рассохшуюся, почерневшую кадушку. Внутри дома, в единственной его комнате, дождь шел гораздо тише. Все что капало с потолка, попадало в тазики, банки из-под томатной пасты и невесть откуда взявшееся здесь больничное судно, именуемое в просторечье уткой с предостерегающей надписью на боку: «Для анализов», как будто иначе кто-то собрался бы посолить в нем огурчики.

Дядя Миша уселся у окна на крепкий приземистый табурет и так переживал разразившуюся грозу, будто от ее исхода зависела судьба жизни на Земле.

– Судный день наступил, право слово. Все, конец свету. Вот не вовремя-то, ядрит твою мать, прости меня Господи!

А небо за окном, раздираемое молниями, бившими одна за другой, трещало и рвалось на мелкие кусочки. Ураган, сломив с березы крупную ветку, словно перышко таскал ее за зеленые кудри по грязным лужам. Натянутый над баркасом брезентовый тент уже наполовину сорвало с крепежа и полоскало на ветру, словно батистовый носовой платочек.

Дядя Миша глянул на небо – не видно ли просвета? Нет, не видно. Грязные кудлы иссиня-черных туч драло о частокол забора. Казалось что небо, прогнувшееся до самой земли, не выдержав тяжести скопившейся в нем воды, вот-вот сорвется с крюков небесных и рухнет прямо к нему во двор.

– За грехи наши тяжкие…– прокряхтел старый бакенщик и, громко топая кирзачами по мокрому полу, пошел крепить тент. У двери свернулся калачиком здоровый черноухий пес. Дядя Миша снял плащ с вешалки.

– Ну, что Валет, пойдешь на двор? 

Пес посмотрел на него как на сумасшедшего и снова закрыл глаза. Сбрендил старик.

Чуть только он шагнул за порог, ветер тут же накинулся на него, подхватил и, толкая в спину, погнал бегом к баркасу. Обратно то, как пойду, подумал старик. Живо долетев на берег реки, и на удивление быстро поймав край полотна, он, прокинув через петли новую веревку, уже собрался, было крепить ее, как вдруг покажись ему, что в баркасе кто-то прячется. Дядя Миша засунул руку под брезент по самое плечо и стал там шарить.

– А ну-ка – кто там? Ай!

Бакенщик выхватил руку наружу, по пальцу текла кровь.

– Да что ж ты делаешь, пес шелудивый? Я ж тебя домой забрать хотел. Ну и хрен с тобой, сиди там.

Он затянул узел на веревке покрепче и, пригибаясь к земле, рванулся против ветра к дому. Гроза бушевала всю ночь. А утром над умытым миром снова взошло солнышко, проснулись птицы и ну славить его на все голоса, как в первый день творенья.

– Валет, пошли, посмотрим, что там за гостя к нам занесло. Ты только смотри, держи себя в руках, знаю я тебя. Ладно, если сучка окажется, а ну как кобель.

Они вышли на крыльцо. Валет сладко потянулся и побежал за дом по своим утренним делишкам. Бакенщик не спеша, раскурил сигаретку и оглянулся вокруг.

– Да, наваляло делов. Ну, где ты там? Валет!

Они спустились к реке, воды прибыло как весной в половодье. Кол, к которому был привязан баркас, торчал теперь метрах в двух от берега. Дядя Миша снял сапоги и, медленно ступая босыми ногами по илистому дну, двинулся к лодке, пока добрался до нее забрел в воду по пояс. С трудом, распутав размокший узел и приоткрыв край брезента, он осторожно заглянул внутрь.

– Язви ее мать! Вот это, да…– только и нашелся старик, что сказать, качая головой и рассматривая найденыша. Бакенщик опустил брезент и, отвязав баркас, потянул его к берегу.

На берегу радостным лаем его встретил Валет.

– Тихо! Тихо ты! Не напугай. И как я дурак старый его вчера не углядел? Смотри вот.

Старик откинул брезент. Валет встал передними лапами на борт, заглянул внутрь и завилял хвостом – на дне лодки, свернувшись калачиком, спал мальчонка лет семи.

Пригревшись на солнце, он, причмокивая во сне губами, спал как убитый.

– Намаялся, намерзся малец, шутишь – всю ночь на улице. Вот, это он меня вчера цапнул, – хозяин повернулся к Валету и сунул ему под нос забинтованный палец. – Отчаянный парень. Ну, чего теперь нам с ним делать?

– Слышь дед закурить дай, а то мои размокли.

Дядя Миша чуть язык не проглотил. Он повернулся к ребенку.

– Чего подать?

– Курить говорю, у тебя есть? – мальчишка уселся на борт лодки и, осклабившись, издевался над оторопевшим стариком. – Ты что дедок совсем оглох, аль недослышивашь чутка?

Дядя Миша скорее почувствовал, чем понял насмешку и осипшим от обиды голосом откликнулся.  

– Есть, то есть – да не про твою честь! Чего расселся, а ну мотай отсюда. Вот так – спасай его! Стою тут перед ним с мотнёй мокрой, а он еще и изгаляется сопляк.

Валет, почувствовав в голосе хозяина перемену, залаял мальчишке прямо в лицо. Тот и ухом не повел.

– Давай, давай трави сироту собакой! Дедушка Мазай выискался. Все вы такие, сперва сюси-пуси разводите: мальчик, мальчик, а чуть что не по-вашему, так сразу – у пацан! Сигаретку пожалел хрен старый! – он перепрыгнул через борт и зашагал по берегу вдоль воды. 

– Я вот отцу-то твоему скажу, так он тебе за такие разговоры уши оторвет.

– Ага, скажи, только сперва найди его козла! Найдешь – привет ему от меня пламенный! – Прокричал мальчишка, не оборачиваясь.

– Погодь-ка пацан! Слышишь? – Дед вдруг вспомнил его заброшенный вид и не детские больные глаза. На сыром песке вытянулась цепочка следов его босых ног. Старик глянул ему в след – семенит вдоль воды как куличок.

– Ты чего это про сироту молол? Правда что ли?

– А пошел ты!

– Да я то сижу, это ты идешь. Ну, иди, иди себе. А ты плавать-то умеешь?

– А тебе чего! – вдруг почувствовав неладное, забеспокоился маленький оборвыш, остановился и не очень уверенно протянул. – Умею…

– На острове мы с тобой теперь оказались вот так, стало быть, паря. Вода после дождя поднялась в протоке метра на два с гаком. Ты теперь своим ходом недельки через две перебраться на ту сторону сможешь.

– Мне же вчера там по горлышко было… А я все равно спробую.

– Ага, это конечно. Как напробуешься досыта, приходи греться. Иди-ка,  Валет с ним, а не-то потонет еще.

Часа через два Валет поскребся в дверь.

– Ты чего это один? А?

Пес виновато повилял хвостом, заскулил и побежал обратно. У старика больно кольнуло в груди и он, задыхаясь, побежал на протоку. Господи, не ужели утоп малец?

Он сидел на берегу, на камешке и дрожал как в лихорадке. Дядя Миша тронул лоб ладонью:

– Э, да у тебя жар!

Он подхватил мальчишку на руки и, прижал его к груди как драгоценный подарок.

– Что ж ты внучек чудишь то?

В квадратной жестяной банке с надписью «Чай цейлонский» из всех лекарств, которые напридумывали люди у дяди Миши оказался лишь градусник да пластмассовый патрончик с давно испарившимся запахом камфары.

– Ничего-ничего, сейчас мы тебя вылечим.

Дед залез в огромный кухонный стол, нижней частью служивший буфетом и, выставив наружу костистый зад в старых джинсах «техасах» как он их называл, шурудил там что-то разыскивая. Валет сидел рядом и с интересом разглядывал доступную часть хозяина.

– Вот!

Он, кажется, нашел то, что искал и, гремя тарелками, полез назад.

– Вот оно!

И дядя Миша торжественно предъявил собаке две бутылки. Одна красовалась в заводской алюминиевой беретке, другая початая была заткнута газетной пробкой. Валет обнюхал их по очереди и, сморщив нос, оскалил зубы. Гав, гав!

– Не нравится, не пей! И не ори, ребенка разбудишь!

Сидя на полу, он вытащил зубами газету и с опаской понюхал содержимое – сразу нестерпимо захотелось жить и дышать, запах уксуса пробил до самого затылка.

– Вот это вот самое – это ему, – задыхаясь, едва смог прохрипеть старик. – А вот эту, царство небесное моей Анне Ивановне – запасливая была женщина, эту мне. Надо ведь подумать: столько лет простояла тут бедняжка в забвении и одиночестве.

Старик вылил в тазик полведра воды, с опаской плеснул туда уксус, размешал пальцем и лизнул его.

– Годится.

Всю ночь он сбивал жар, завернув раздетого мальчишку в мокрые простыни. И, наконец, к утру ему кажется, полегчало. Успокоился и старик, он только теперь понял, как устал. За эту ночь не то, чтобы глаз сомкнуть, присесть было некогда. Напоследок он напоил малыша чаем с сушеной малиной и, завернув его в свою теплую байковую рубашку, перенес на лежанку теплой печки, которую протопил загодя. Дед присел у стола и, умаявшись за ночь, задремал. Проснулся оттого, что падает. Загремел запутавшийся в ногах табурет и дед растянулся на полу. Над ним через край стола свесилась стриженая под ноль голова.

– Дед ты чего?

– А ты чего? Ты как тут? – Он уселся на полу и никак не мог отловить в чугунной голове дельную мыслишку. – Я ж тебя на печку отправил?

– А я слез.

– Ну да, конечно – еще ничего не понимая спросонья, ворчал старик, – И я вот тоже… слез.

Он поставил табурет на ноги, облокотился на него и, кряхтя,  тяжело поднялся. Посреди стола стояла пустая картонка из-под шашек, а вокруг нее рядками по клеенке были разложены медали и ордена.

Мальчишка с удивлением посмотрел на старика.

– Это что все твои, собственные? Или собираешь?

– Ага, вот пока от Волги до Праги добрался и насобирал, – рассердился дед.

– Да ты не злись. Что спросить нельзя? К нам в детдом на 9 мая приходил один дедок, так у него всего штуки три медальки было.

– Штуки три! Много ты в этом понимаешь! В нем может столько железа нашпиговано, что медалей этих целый ящик отлить можно. Ладно, – смягчился дед, – кормлю гостя байками, а ты, верно, есть хочешь? Собирай-ка регалии. Война как говорится войной, а обед по расписанию. Постой, да что ж это мы! Давай познакомимся что ли.

Он протянул руку.

– Зови меня дядя Миша или дед Миша, как хочешь. Ну, а ты кто у нас будешь?

Мальчонка встал на кровати и сунул в дедову клешню узкую ладошку.

– Кутузов Михаил.

– Вон что, тезка значит! А тут ваше сиятельство как же? От Бонапарта драпаете?

– Не твое дело! – Полководец насупился. – Штаны мои где?

– Сохнут портки твои. Эх ты, моряк с печки бряк, обмарал штаны, а говоришь, заржавели. Сопишь вот теперь? А если б утоп?

Дед бегал от стола к печи, доставая из нее то чугунок с картошкой, то кастрюльку со щами и беззлобно ругался. Разобрав доски в полу, он свесился в подполье и выставлял, выставлял оттуда пыльные банки с солеными огурцами да грибами. Такое на него вдруг нашло, будто гостей полон дом, и угостить их надо на славу. Разложив по тарелкам свои разносолы, он с удовольствием осмотрел стол и крякнув угнездил в центре стола бутылку «беленькой».

– Ну что? Кажется все чин-чинарём! Давай Мишаня двигайся к столу, отметим твое прибытие.

Мишка вяло поковырялся в еде и отвалился на подушки. После горячки еще кружилась голова, и тело ломило так, будто трактор по нему проехал, клонило в сон.

– Ты спи, спи внучок. Тебе сейчас это в самый раз, самое первое лекарство. А я посижу тихонечко, да за твое здоровье выпью.

Дед время от времени подливал в стакан, закусывал хрустящим огурцом и все говорил да говорил. Под его неспешный говор Мишка то проваливался в сон тягучий и липкий будто мед, то выныривал из него. Чудесные и страшные картины сна вновь сменялись стариком, одиноко сидящим за праздничным столом. Он размахивал руками, смеялся, о чем-то рассказывал, но слов было не слышно. Вместо них изо рта вылетали бабочки и, облепив Мишке лицо, щекотали его своими усиками, не было сил отогнать их, и он снова засыпал.

– Ты что Мишаня! Знаешь, как мы с Нюрой моей жили – любо дорого поглядеть. Правда, тяжело было сразу после войны-то. Да-к тогда у всех одна музыка была. Но голодом не сидели, нет. Я плотничал, по тем временам это первое дело. Витька, сын мой значит, подрос. Новый дом с ним поставили. Пятистенок. Корову в колхозе купили, вроде раздышались. А потом Никита-чудотворец, царь кукурузный, взял да и отрезал покосы по самый забор. Всё, сливай воду. Плюнул я тогда на жизнь такую – свел нашу Звездочку на бойню, а кому ее продашь-то? У всех одно горе: держишь корову – сдавай масло, курей – тащи яйца. Что ты, по сараям ходили, нюхались, не припрятал ли кто курёнка. Распрощался, значит, я со своим хозяйством, Витька к тому времени в городе определился, в ремесленное пошел, ну и я подался со двора,  у реки вот приткнулся бакенщиком.

Летом мы с Нюрой тут жили, славно так устроились: она огородик наладила, рыбка к столу всегда свеженькая, а как лед станет на реке, обратно в Долматовку перебирались, к людям значит поближе. А в прошлую зиму беда у нас приключилась. Поехала моя бабка в город к Витьке, внуков, мол, проведаю, то да сё. Как из автобуса стала выходить так со всего маху и пала. Да угодила боком на край скамейки, сильно ушиблась – до черна. Толи сама запнулась, толи толкнул кто, шут его теперь разберет, только поболела она, поболела и померла. Рак, тудыт его растудыт.

Он уронил голову на грудь и по щекам, спотыкаясь о седую щетину, бисером побежали слезинки.

– Ты чего дядь Миш? Не плачь.

Старик вскинулся:

– Э, да ты не спишь. А я тут понимаешь, расквасился совсем. Да я что, я ничего. Это не я, это водка плачет. Только все равно тяжело мне стало без нее, без Нюры моей, понимаешь? Ну, она, правда, не забывает меня, заглядывает. Сядем, бывает с ней вот тут у стола, покалякаем как раньше, ей то там одной тоже, поди, не сахар.

Дед разжег фитиль керосиновой лампы, и надел на нее стекло, стало чуть светлее.

– К себе все зовет.

– Как это заглядывает? – Мишка покосился на почерневшее в сумерках окно и подтянул под себя ноги.

– Да так. Вишь вон у меня в раме, в нижней шибке стеклышка одного нет – там и ходит. Вот бывает, ночью воссияет вдруг за окном, тут она и является.

Зыбкий свет маленького огненного язычка, дрожащего на краю фитиля, раздвинул стены комнаты и вычернил углы, в них шевелились неясные тени.

– Ты Миш давай ложись на печке, там тебе теплее будет, а я здесь покемарю. Захочешь по маленькому, на двор не ходи, сыро ночами, там, у двери я ведро поставил. А попить, вон из чайника пей. Да я сплю-то чутко, в пол глаза, шумни если что.

Только он, было, задремал, как край одеяла приподнялся, и Мишка юркнул к нему под бок.

– Я с тобой буду спать. Ладно? А то на печке жестко.

Он придвинулся к самому уху и шепнул деду:

– И страшно.

После бутылочки, которую дед, расслабившись, одолел всю, да после бессонной ночи он, пожалуй, первый раз в жизни проспал зарю, проснулся, когда солнце через окно стало бить в глаза.

Валет развалился на крыльце, а Мишка сидел рядом и почесывал ему пузо. Валет, притворно зевая, блаженно жмурился на мальчишку, откуда такое счастье вдруг свалилось. Дед конечно человек не злой, но и нежностей телячьих не допускал. Пес извернулся, лизнув Мишку щеку, вскочил и стал носиться по двору, облаивая огромных стрекоз трещавших у него над самым носом.

Дед уселся рядом с Мишкой, щелкнув портсигаром, достал сигаретку и закурил.

– Вот давай Мишка выздоравливай скорее, мы с тобой на рыбалку двинем. На зорьке ершик клюет – заглатывает чуть не до поплавка. А уха, какая из ерша. Только чистить его не надо и потрошить тоже ни-ни. Прямо так вот и кидать. Уха получится – ум отъешь!

Валет, набегавшись, уселся напротив них и, наклонив голову в бок, внимательно слушал деда. Потом сунулся носом Мишке под руку и, задрав лапки, свалился к его ногам.

– Дед,  а какой Валет породы?

– Сложной, местная порода.

Прошло несколько дней. Они жили той безмятежной жизнью, на которую способны только старики и дети. Не забегая далеко в будущее, не думая о вчерашнем дне и не загадывая на завтрашний, они радовались дню сегодняшнему и жили им одним.

– Миш, а Миш. Ну и здоров же ты спать. Так и царство небесное проспишь. Иль не пойдем рыбалить?

– Да я может, еще раньше тебя проснулся. – Мишка сидел на кровати и тер кулачками опухшие глаза. – Чуток прикорнул только.

– Чуток. А удочки то снял с чердака?

– Ой, нет! Я сейчас, сейчас. – Мишка пошлепал босыми ногами по солнечной дорожке нагретых половиц.  – Дед, а кто это?

Старик выглянул в окно – с середины реки к берегу правил лодку участковый.

– Это наш «упал намоченный» Вася Кудряшов. Он конечно парень хороший, но мало ли. Ты Мишка вот что: от греха подальше ныряй-ка пока на чердак и посиди там, да не шуми. Ну, давай, давай шустрей, а я пойду, власть встречу.

Дюралевая лодка мягко ткнулась носом в песок, и молодой лейтенант легко выскочил из нее.

– Привет, дядь Миш! – Лейтенант оглянулся на спешившего к нему старика, затянул лодку на берег повыше и вытащил из нее огромный рюкзак. – Я тут тебе хлеба привез да сахару, крупы, чаю. А то сам-то ты, когда теперь выберешься. Ну, здравствуй.

Они пожали друг другу руки и уселись на борт «казанки» покурить. Участковый развязал рюкзак:

– Ты глянь, дядь Миш. Я тут набрал кое-чего на свой взгляд, да может еще что надо. Тем более, кажется гости у тебя.

– И как ты только поспеваешь углядеть за всем.

– Профессия такая.

– Гости. Ну, так и что ж? Витька внука прислал на каникулы.

– Витька, это сын что ли? – Участковый внимательно посмотрел на смутившегося старика. – Внук это хорошо.

– Конечно от сына внук. А ты от кого думал они появляются?

– Да ладно тебе дядь Миш не кипятись, шучу я. Рыбаки днями мимо плыли, они и сказали что ты не один. Ну что чаем то напоишь?  А то я продрог что-то, с утра не больно жарко.

– Чаем говоришь? Чаем можно. Ну, пошли.

Сели пить чай втроем. Сначала сидели как на поминках, потом участковый рассказал, как они с председателем недавно ловили браконьеров. Один из них перепугался, стал сбрасывать сети за борт да запутался в них, вывалился из лодки и стал тонуть. Пришлось его сначала спасти, а уж потом штрафовать. Он потом так благодарил, даже обещал заметку в газету написать. Вася так живо показывал, как рыбак плюхался в воде, как сидел, будто мокрая курица и плакал от счастья – в цирк не ходи.  Дед с Мишкой хохотали до слез. Потом Мишка рассказал анекдот про то, как один муж вернулся из командировки, теперь Вася задохнулся от смеха.

– Да, Мишка! Ну, ты даешь! Вот бы отец тебя сейчас слышал. Ты где это историй таких набрался?

– Дядь Вась дай «пистик» посмотреть.

Участковый разрядил пистолет и отдал его восхищенному Мишке.

– Ух, ты тяжелый какой!

– Ну ладно, Миш ты иди, поиграй, а нам с твоим дедом поговорить надо.

Мишка убежал, повисла гнетущая тишина. Посидели, молча, глядя в стаканы, попили чай.

– Я ведь что приехал-то к тебе дядь Миш. Тут дело такое не знаю, как сказать. Сын, когда говоришь, у тебя был?

– Да с неделю назад, вроде того. А что?

– Не был он у тебя. А вот в деревню он приезжал, вместе с рабочими. Дом они твой разобрали, ну не весь конечно, кухню оставили. Нас с председателем не было, я же говорю, мы на реке два дня были. Вот они и управились по быстрому.

– Змеюка, вот змеюка! Это Валька-сноха, как только похоронили Нюру начала Витьку на это подбивать. Все гноила: нам папа дом на даче строить надо, а ваш пустой стоит. Переезжайте к нам в город, а то хотите так на даче живите – воздух, природа, курочек заведем.

Помолчали.

– Ты заявление писать будешь? Свидетелей пол деревни.

– На кого заявление, на сына? Стыдно то как. Как же он мне в глаза смотреть теперь будет? Как мне внуку в глаза смотреть?

– Ладно, писать, не писать это дело ваше, семейное. – Участковый встал из-за стола. –  А насчет внука ты не финти дядя Миша, не твой это пацан. Он из детского дома дернул, у нас в отделе на него ориентировка лежит.

Старик опустил голову, беда за бедой.

– Ну и что ты теперь делать с ним будешь, а товарищ милиционер?

– Не знаю! По закону я должен вернуть его обратно в детский дом.

– По закону. А по сердцу?

– Да что вы всё из нас «ментов» чучело бездушное лепите! Будто мы не люди! Мне, что ли не жалко его! Я сам без отца рос!

– Может усыновить мне Мишку? – Старик  ухватился за эту идею, как утопающий за соломинку. – Конечно, делов то!

– Не дадут тебе его – одинокий ты, да и возраст.

– А Витька! Оформим на него, а жить Мишаня со мной будет!

– Это ты здорово удумал!

– Чего опять не то?

– А как помрешь вернуть его обратно государству, да? Давай-ка дядь Миш пока так: я никого не видел и ничего не знаю. Думать будем, время пока терпит. Парнишка то не сбежит, пока мы с тобой мозгами будем раскидывать?

– От добра не бегают.

 

Они сидели рядышком, забыв про удочки. Лодка на приколе тихо покачивалась у берега. Уже давно стемнело. На черно-синее полотно неба, сплетаясь в узоры созвездий, сыпались как из сита тысячи и тысячи новых звездочек. Запрокинув головы, они с восторгом смотрели на то, как ночь застилает небо золотой парчой.

– Видишь вон ту светлую дорогу через все небо? Млечный путь называется.

– Дед, а куда он ведет? Там что ходит кто-то?

– Я думаю, это люди те, что померли, уходят от нас по нему. Бредут горемыки незнамо куда. Вот и бабка моя сейчас бредет где-то там одна одинешенька.

– Она хорошая у тебя была? Ты скучаешь?

– Очень.

– А чего там светло так?

– Много их там, свечки, наверное, в руках вот и светло.

– Я слышал наоборот, когда звезда падает с неба, значит где-то, человек умер.

– Ну да, ты смотри сам, сколько звезд то на небе. А людей на земле разве столько? Это скорей мы туда, а не они оттуда. Так, пожалуй, вернее.

– Дед, а как ты думаешь, они видят нас оттуда?

– Наверное, видят. Ночь вот наступила, бакены на реке зажглись, а оттуда глядеть вроде как тропинка из звездочек.

– А эти звезды на реке ты зажигаешь?

– Все, отзажигался уж, автоматика сама зажигает. Я теперь сторожем числюсь. Давай Миш, сворачивай удочки пойдем уху варить.

– А когда ты меня обратно в детдом отправишь?

– Никогда. Веришь?

– Слово?

– Слово.

– Верю.

Дед, распрямляя затекшие ноги, встал в лодке и оглянулся на реку.

– Стой! А бакен с излучины где? Мать честная да вон же он, к берегу уже прибило. Видно с якоря сорвало. А ну-ка дуй из лодки, быстро! Надо его обратно тащить.

– Да ладно тебе дед, завтра утром оттащим на место.

– Я тебе дам завтра! – Он глянул на часы. – Скоро теплоход с туристами пойдет, а на том месте глубины небольшие, да еще как на грех баржа в том году затонула. Упаси бог, на нее налетит! Марш говорю из лодки!

Грести было тяжело. Бакен плыл на буксире, и тормозил ход. Господи, только бы успеть. Пот щипал глаза, дышать было нечем, сильно кололо в груди, но старик греб и греб, забирая против течения к середине реки. Ничего еще не много, а потом снесет как раз туда куда нужно. Все, кажется, точно попал, старик сбросил якорь с лодки, натянул цепь и закрепил ее в проушине бакена. Все успел! Он откинулся в лодке и вздохнул всей грудью, по сердцу как ножом полоснуло.

Ну, здравствуй Анна Ивановна, вот и дождалась.

Старик лежал, растянувшись на дне лодки, в его глазах вспыхивали звезды Млечного пути. Показался теплоход, гремя музыкой, и сверкая огнями, как новогодняя елка, он прошел мимо бакена и, погудев, скрылся.

Мишка стоял на берегу и ждал деда. В берег один за другим били пенные валы и гнали лодку к берегу. Ее то вскидывало на них, то бросало вниз, деда в ней не было.

– Деда, ты где?!

Валет заскулил, заметался по берегу. Мишка бросился в воду и кое-как поплыл навстречу лодке. Волны быстро измотали его.

– Деда, помоги! Деда!

Черная вода булькнула над головой, и стало тихо. Мишка кувыркался под водой, уже не соображая где верх, где низ. На берегу завыла собака, но он не услышал.

Кто-то крепко схватил его поперек туловища и куда-то потащил.

Мишка открыл глаза и увидел над собой Васю Кудряшова. Мокрая милицейская рубашка прилипла к телу, один погон оторвался и висел набок, с его мокрого чуба капало Мишке на лицо.

– Ну, слава богу, живой! – Вася сидел в «казанке», прижимая к груди закутанного в милицейский китель Мишку. Его начало тошнить.

– Ничего это хорошо, это хорошо. Терпи казак. А я ведь что? Я ведь к вам рванул. До утра дотерпеть не смог, деда вот порадовать хотел и тебя тоже. Как поспел просто чудо.

Мишка дрожал и клацал зубами, голова кружилась.

– А деда Миша где?

Вася отвел глаза в сторону.

– Нет больше деда. Нет. – Вася, пряча слезы, поднял голову и посмотрел на небо. – Он теперь далеко.

Мишка все понял и заревел.

– Ты не плачь. Ты со мной теперь жить будешь. Это мы с дедом твоим так решили. Так и будет.