В Старицком районе Тверской области есть такая деревенька, впрочем, её название не так уж важно, да и может уже статься, что это название осталось только на старых географических картах, а сама деревня, как и многие такие же другие, неперспективные, обезлюдила и прекратила своё многовековое существование. Дело было в начале августа, в восьмидесятые годы прошлого века, когда город ещё оказывал шефскую помощь деревне в битве за урожай. По графику такой помощи, из нашего КБ отправили меня вместе с другим таким же «инженером – пастухом» на две недели в эту деревню, пасти колхозных и частных бурёнок. Деревенька эта была в пяти километрах от главной нашей «базы» – села, где мы все размещались, поэтому вышли мы в пять утра, чтобы в шесть уже быть на месте у колхозного скотного двора. По грунтовой дороге, с кнутами на плечах, разговорами и анекдотами время пролетело быстро. Вот и скотный двор. Он стоял чуть в стороне от дороги, в ста метрах от самой деревни. Это было стандартное сооружение из брёвен, разделённых кирпичными столбиками вдоль стен и с маленькими грязными окошечками. Ещё издали было видно, что у скотного двора, кроме двух доярок, которые обычно помогают выгонять скотину, у ворот толпится ещё как минимум с десяток человек. Когда подошли поближе – увидели, что это стоят, в основном, пожилые женщины. «Случилось ли что у них? Может, пожар»? – гадали мы. Подошли. Все женщины молча и внимательно на нас смотрят. Наконец, одна из них спрашивает: « А Ефимыч-то ваш в этот заезд приехал?». Ефимычей у нас было немного, точнее, всего один. «А зачем он вам?» – спросили мы. Женщины, переглянувшись, ответили в разнобой: « А потолковать с ним хотим». Когда мы им ответили, что он не приехал и теперь раньше будущего года вряд ли приедет, они немного успокоились и рассказали нам следующую историю.… Но сначала надо пояснить, кто такой был этот Ефимыч. Это был мужчина примерно сорока лет, который работал в КБ экономистом. Росту он был невысокого, телосложения субтильного, и, скорее всего, все его предки со времён Моисея уже тысячи лет никого отношения к сельскому хозяйству вообще не имели. Из рассказа этих женщин и наших «спецов», бывших в той же с ним смене в колхозе, сложилась такая картина: за месяц до нашего заезда, а смены у нас были по две недели, был как раз заезд с Ефимычем. До этого дня в колхозах ему выпадала работа на зернотоке, чистка от навоза скотных дворов, заготовка сена, короче, работа более близкая к его профессии экономиста. Но тут, как на грех, местные пастухи запили, заменить их своими деревенскими не смогли, а наши штатные «инженеры – пастухи» были уже распределены по другим деревням, поэтому и понадобилось старшему по заезду перераспределить работу. Ефимыч не сразу, но согласился, колхоз, как известно, «дело добровольное». Выдали ему кнут, два раза, для тренировки, он им щёлкнул, пытаясь попасть по стволу дерева, но оба раза довольно болезненно огрел только свои ноги, понял, что это орудие труда ему не освоить, и со вздохом отдал кнут обратно. После недолгих поисков, чем бы можно было его заменить, нашёл обычную палку, валявшуюся на дороге и с таким вооружением с другим таким же специалистом широкого профиля, имя которого для истории не сохранилось, поутру отправился на работу. Первые два дня прошли без происшествий. На вечерний прогон скота по дороге в деревне выходили все и стар и млад. Но не только для того, чтобы загнать на двор собственную скотину, а, главным образом, чтобы посмотреть и посмеяться над потешным видом того, как Ефимыч с хворостиной гоняется за коровами, пытаясь придать стаду какую-то, только ему ведомую, бухгалтерскую упорядоченность и управляемость. Стадо, несмотря на все его усилия, двигалось само по себе, коровы явно его игнорировали, не обращая внимания ни на него, ни на его хворостину. Они только удивленно оглядывались, не понимая, что от них хочет этот человек, который даже матом прикрикнуть на них не может, и, если бы не действия второго пастуха, они бы давно разбежались в разные стороны. Бедные колхозники, если бы они знали, чем это всё это для них и их коров закончится. Тут надо пояснить, что если колхоз за выпас колхозного стада оплачивал работу пастухов в денежной форме, то за личных коров их хозяйки кормили пастухов обедами. В деревне оставалось не больше дюжины дворов, где ещё держали скотину, поэтому за две недели успевали пообедать в каждом доме. Обедать в полдень ходили, по очереди, чтоб не оставлять без присмотра стадо. Кормили пастухов, как правило, приготовленными в русской печи наваристыми щами на первое, и картошкой с тушенкой на второе, всё это запивалось свежим молоком, наливаемым из глиняной кринки. Так всё проходило и в тот злополучный день, второй пастух ушёл на обед в деревню, а на лугу, примерно в двухстах метрах от деревни осталось пастись стадо, под приглядом Ефимыча. Примерно через сорок минут, по каким-то своим делам в эту деревню на уазике ехал председатель колхоза. Дорога проходила вдоль этого поля. То, что увидел председатель, осталось в его памяти навсегда. Коротко это может передать только известная картина А. А. Пластова о второй мировой войне, она ещё раньше была в школьных учебниках, под названием «фашист пролетел». Кто помнит, на картине трогательно изображены, на фоне уже улетающего фашистского самолёта, убитыми, мальчик пастушок и бурёнки, которых он пас. Та же картина предстала и перед глазами потрясённого председателя, остановившего машину. Он даже посмотрел на небо, ища недостающий самолёт. Самолёта не было, а всё остальное было: лежали неподвижно маленький пастушок и коровы, но большая часть коров вообще пропала. Председатель растерянно обвёл взглядом поле – недалеко стояла «шаха», так местные называли крытый сарай, служивший местом для складирования сена или ещё чего другого, необходимого в хозяйстве. Из открытых настежь ворот шахи, на разъезжающихся в разные стороны копытах, вышла корова, пройдя несколько метров, она безжизненно рухнула в лужу. Смутная догадка появилась в голове председателя, или «преда», как его ещё звали в деревне. Председатель что из силы нажал звуковой клаксон своего уазика, от его длинного гудка безжизненный пастушок буквально подпрыгнул с земли и забегал вокруг, растерянно размахивая руками и чего-то крича. А председатель всё сигналил и сигналил, пока все, кто жил в этой деревне, не повыскакивали из своих домов и побежали в его сторону. Как оказалось, в шахе, кроме старого картофеля, хранились ещё и удобрения, которые были довольно ядовиты для животных. После того, как Ефимыча на солнышке разморило, и он уснул, коровы разбрелись по всему полю, наиболее смышленые и любопытные из них смогли открыть подпёртые палкой ворота шахи и пройти внутрь и устроили там пир. В результате этого: тем коровам, которые переели сырого картофеля, ещё можно было помочь, а тем, что удобрения – уже нет. За Ефимычем до нашей базы бежала вся деревня, спасло его от расправы только то, что пожилые колхозники не смогли за ним угнаться, а председатель был занят реанимацией коров. К тому времени, когда колхозники добежали до нашей «базы», Ефимыч был уже надёжно спрятан. Как улаживало наше руководство с колхозом этот случай мне не известно. А Ефимыч, уже в городе, на все подтрунивания своих коллег с просьбой рассказать о том, как он проспал коров, отвечал, что ничего такого не было и вся эта история враньё, однако от дальнейших поездок в этот колхоз он категорически отказался.
