В городском парке, на мягкой траве сидел Дан и наблюдал за молодёжью, попыхивая трубкой ручной работы, изъящные узоры на которой походили на переплетение древнеегипетских иероглифов. Старые деревья снисходительным взглядом, молча глядели на страсти, бушующие под их ветвями, несмотря на прохладу, наступающую в Кавказских горах к концу лета. Серость сумерек быстро сменилась электрическим освещением из гранённых стёкол фонарей, по виду напоминавших газовые осветители столетней давности. Нежно изливали они матово-желтый свет на асфальтовые тропинки меж стволов дубов и клёнов, принявших к ночи причудливые очертания сказочных великанов.
Перед обелиском с фотографиями погибших во Второй Мировой стояла группа парней. Важным видом, пуская клубы дыма сигарет, доказывали они свою зрелость гулявшим по парку ровесницам, которые, проходя мимо, гибкими телодвижениями стреляли искры, возбуждающие ответственные за животные инстинкты самца гены. Уже нашедшие себе пару, с биением сердца готовящиеся к первым поцелуям и ласкам, укрывались от любопытных глаз в беседках.
«Прекрасное место для демона, чтоб подыскать жертву»,- рассуждал Дан,- «Но как всё это осточертело: люди меняют одежды, но, по сути, остаются такими же, как тысячи лет назад». Беглой оглядкой не заметившая его присутствия пара примостилась недалеко на каменной скамье. Парень, видимо, взявшись за ладони девушки, сбивающимся от волнения голосом, спросил:
– Скажи, ты любишь меня?
У девушки вырвалось из груди лёгкое «Да!». Дан усмехнулся скорому подтверждению своей мысли. Нугзар же почувствовал лёгкий озноб, который сменился чувством блаженной невесомости. Ночами напролёт мучился он в догадках, почему Лидия упорно не отвечала на этот вопрос. Может, любила другого? Терзаемый приступами ревности он вспоминал её глаза, за их медовым цветом пытаясь найти проблеск истины. Их ласковый взгляд не мог быть ложным, – надо было быть круглым идиотом, чтоб не почувствовать это. Так почему же до сих пор она глотала подступившие к губам слова, которые могли мигом поднять его до небес? Четырёхлетний лёд, наконец-то, начал таять, и дал трещину. Нугзар всю ночь шатался по улицам, точнее, летал и иногда подпевал звучавшей изнутри мелодии: «You’re beautiful, You’re beautiful, You’re beautiful – It’s true…»
Нугзар не мог знать, какую боль носила в сердце его возлюбленная. Когда же она призналась, то настолько ужасной фантазией выглядели её слова, что он не поверил, и даже слегка пожурил её за такую выдумку. Лида залилась детскими слезами и убежала.
Неужели это могло быть правдой? Такое только в сказках да в триллерах возможно, в реальной жизни такого просто быть не может! Его возлюбленная вовсе не походила на полоумную, одержимую бредовыми идеями. Хотя, сказанное ею, для Нугзара было бредом: «В каждое полнолуние превращаюсь в волчицу и до рассвета бегаю по лесам и лугам…» Он, конечно, не сомневается в искренности Лиды, но, возможно, это всего лишь дурной сон, в который она поверила и приняла за реальность. До полнолуния оставалось два дня, и Нугзар взялся за фольклор: интернет, книги, фильмы, опять поиск по «Гуглу» и «Яндексу»… Он многое узнал об оборотнях, но не смог ответить на вопрос: возможно ли это? Надо проверить, даже если такое поведение будет выглядеть смешным!
В ту ночь выкатившееся из-за гор на небосклон светило Нугзару показалось необычайно большим. Проплывая сквозь облака, месяц отливался грязно-лягушачьим цветом, вместо обычного мертвенно-бледного. Нугзар прокрался на окраину городка, прислонился к дереву возле дома Лиды и в неподвижности сросся с ним. Наручные часы показали 24:00, и ничего не произошло. Улыбнувшись своей наивности, Нугзар решил идти обратно.
Непонятный шорох донёсся до его слуха. Нугзар посмотрел на низкую плетень, служившую забором. Смутная тень шелохнулась за ней, и глаза перепрыгнувшей через неё волчицы блеснули злой желтизной. Зверь рысцой пробежал улочку и скрылся в тени серебристого леса, подступавшего вплотную к жилищам людей. Визг и лай собак с дворов продолжался довольно долго. До ошарашенного и покрытого холодным липким потом Нугзара, бродившего в беспамятстве, ветерок с гор донёс вой, похожий на жалобный плач.
Лида, конечно-же, прекрасно понимала, что после смерти родителей говорить о тайне нельзя было никому. Вернувшись под утро, она застала их, как обычно, сидящих на диване. Очи отца всё ещё были устремлены на порог, в ожидании возвращения его единственной дочурки, но уже смотрели в бесконечность. В неподвижном воздухе всё ещё висел последний возглас матери, с испугом смотревшей на супруга, и отправившейся вслед за ним в вечность после ада земной жизни.
Что они пережили с тех пор, как при свете полной луны увидели в пелёнках мохнатого щенка вместо их чада, Лида могла лишь предполагать. Винили они в происходящем только себя, считая это наказанием за великий грех, совершённый ими по беззаботной любви, посетившей их в юности. Их родители были кумовьями, а по традиции, после Тайны крещения девяти коленам потомков строго запрещалось жениться. Даже кровное родство на Кавказе считают лишь до семи колен! Но в те времена к религии относились, как к предрассудку буржуазного прошлого, и на свадьбе никто, кроме полуглухих бабок, не вспоминал про это, чтоб не огорчать счастье молодожёнов.
Лида не обиделась на родителей, что оставили её одну с ежемесячным ужасом. Она их давно простила и смирилась со своим состоянием, как с данностью, которую невозможно изменить. Раз уж любовь к Нугзару не смогла глубоко утопить в сердце, то вечно скрывать от него правду не имела права. Где-то в глухом уголке души она лелеяла надежду, что тот поймёт её и не отвернёт своих, чистых как горный родник, голубых глаз. Вот и решилась, но сейчас, получив от него на мобильный телефон сообщение с предложением о встрече, она шла в полной уверенности в том, что наступил конец её мимолётному счастью.
Тем временем Нугзар, убеждавший себя, что видение волчицы было всего лишь плодом возбуждённого чтением уймы легенд воображения, при виде Лиды ещё больше стал стыдить себя за слабость. Поцеловав в щёчку, он пригласил её в кафе. Несмотря на тёплый осенний вечер, была заметна лёгкая дрожь, временами охватывающая хрупкое тело Лиды.
-Теперь-то веришь?- простонала девушка.
Нугзар остолбенел. Долго они сидели безмолвно, обмениваясь лишь взглядами. Наконец Нугзар собрался с силами, приподнялся и, пристально глядя Лиде в глаза, твёрдо сказал:
-Всё равно, люблю!
…Спустя двадцать восемь ночей Нугзар стоял на том же месте. Волчица не показалась, видимо, в этот раз сбежала к лесу другим путём. Стоял и ждал: к утру должна была вернуться.
Месяц побледнел и скрылся за горизонтом, удлинившиеся тени смазались в одну гущу с темнотой. Лай собак вернул из полузабытья присевшего на корточки и прислонившегося спиной к тополиному стволу Нугзара. Волчица бежала посреди дороги. Парень вскочил и стал поперёк её пути. Человек бурил своим взором блестевшие жёлчью глаза зверя. Животное напряглось и прыгнуло прямо на него. Оскал зубов мелькнул мимо лица увернувшегося Нугзара, который, ухватившись за шкуру, повалил его навзничь. Быстро переместив руки на шею, а затем – к морде, насильно закрыл полураскрытую, истекающую слюной пасть. Волчица застонала.
Нугзар представил образ невинного личика Лидии и, взвыв, стал исступлённо целовать пасть волчицы, вторя про себя «Люблю! Люблю! Люблю тебя, несмотря ни на что…» Звериный блеск померк в жёлтых глазах. Они покрылись туманной пеленой, затем – влагой, и по морде волчицы скатились слёзы. Нугзар отпустил животное. Волчица, пошатываясь, побрела к лесу, её слёзы утренней росой капали на дорожную пыль.
Дан безмолвно глядел на эту сцену. Будто что-то сжалось у него в груди в том месте, где у людей бьется сердце, и непонятно откуда появившийся комок подступил к его горлу. Резко наклонившись, он начертил несколько знаков на мягкой земле указательным пальцем, на котором поблёскивал перстень с треугольной пирамидкой крупного алмаза. Взмах его руки по направлению к удалявшейся волчице выстрелил молнию, голубым цветом озарившую окрестности маленького городка. Едва видимый в утреннем тумане силуэт зверя начал принимать человеческий облик, теперь уже – навсегда.
…Водитель микроавтобуса, бурчавший себе под нос ругательства в адрес начальства, вздумавшего назначить его на первый рейс, то и дело поглядывал в зеркало на спокойно сидевшего единственного чудака-пассажира, одетого во фрак. Отправившийся спозаранку в путь из городка, этот странник, прищурившись от утренних лучей солнца, довольным видом улыбался чему-то, глядя на оранжево-золотистые горы.
