Пройдя где-то с километр грязной, будто тракторным плугом  распаханной дороге,  и по медвежьи проламываясь еще метров сто по захресченному  поваленными деревьями   лесу, Степан с дочерью Надей наконец-то оказался на кладбище. В своих руках он нес холщовую сумку с небольшим  поминанием,  ну а дочь  прижимала к груди,  букет желтых колокольчиков,  нарванных  еще на дальнем взгорке.

Как-то так выходило, что жена Степана  в такие обязательные для всех живых людей  дни, троицу и родительскую субботу, не могла поклониться вместе с ними ни одной из  здешних  могилок. Была, как на грех, ее  рабочая семидневная неделя, с которой не отпроситься и не уйти.  Потому-то Степан только вдвоем с Надей и обходил могилы, словно путевой обходчик  железнодорожное полотно.  Сегодня  он побывает  у своих родителей,  ну а завтра уже  сходят и на городское кладбище. Там у него теща с тестем.

Сам насилу перебравшись через старую, грохнувшуюся прямо через тропку елку, он и дочери, протянув  руку, помог перейти через  последнее на их пути препятствие.

– Устала?- глянув в ее напряженное,  носатинькое личико,  поинтересовался Степан.

– Да нет, нормально все,- слегка приоткрыв свой маленький ротик, живо откликнулась она. На какие-то жизненные неудобства и трудности его дочь  никогда не жаловалась, хоть и худенькое имела тело, но выносливости в ней на здорового мужика хватало.  В высоких резиновых сапогах, в светлой легкой куртке с накинутым на голову  капюшоном, она больше походила на мальчишку подростка, чем на семнадцатилетнюю, медленно входящую в тело девчонку.

– Ну и хорошо тогда,- сказал ей Степан. Не имея сына, он ее и на машине, лет десять еще тому назад,  научил ездить, и на рыбалку брал,  из ружья и то не раз стреляла.

Еще только подходя к родным могилам, он увидел в соседней высокой ограде каких-то незнакомых ему людей. Их было четверо. Трое из них –  женщина, небольшой мальчик и худощавый  мужчина, изучающе  смотрели на них, а вот четвертый,  более плотный и крепкий, глядел  куда-то отвернуто в сторону.  Обычно в субботу тут редко кто встречался. Только подойдя ближе, он узнал в черноволосой, давно не виданной им женщине, Светлану, с которой когда-то они гуляли в одной компании, а потом она стала совсем неожиданно для него женой его  приятеля.

– Здравствуйте, – не с ней одной, а со всеми сразу, остановившись на время,  поздоровался  Степан.

– И вы тут лежите?-  странно и  глупо, вначале обшарив его глазами снизу и до верху, спросила вдруг Света, отмахиваясь от насевших на нее  комаров, большущим, словно в баню приготовленным, березовым веником. У всех они  были, только разных  размеров. Даже мальчик то и дело усердно колотил себя сорванными тремя,  четырьмя ветками.

– Как это лежу. Живой вот, еще пока, – изумленно хмыкнул Степан, не понимая, чего она вдруг его похоронила.

– Простите, что-то действительно я,- видимо закраснев  все еще симпатичным  чернобровым  лицом, смущенно извинилась она.

– Да ничего, бывает,-  правда, еще находясь под неприятным  гнетом ее слов, как одной из елок придавленным,  проговорил Степан.

Тут и повернулся он, Павел.  Прямой и чуть виноватый взгляд, и тоже какая-то  непонятная растерянность на его широком скуластом лице,  будто Степан их сразу всех застал  за каким-то несовсем приличным занятием.

– А у тебя  тут кто?-  поздоровавшись,  только не так,  как его жена, поинтересовался и Павел.

– Родители, отец да мать,- просто пояснил Степан,  не  совсем, правда, понимая, кому тут еще надо быть.   Сам он пока  во здравии, жена  жива и здорова, а о дочери даже говорить не приходилось. Ей,  еще глупой девчонке, только жить да жить.

– А у вас?-  спросил в свою очередь и  Степан,  отмахнув рукой  от своего лица собравшийся  комариный ворох.   Подаренная одним знакомым охотником мазь, хоть и была ядовито пахучей, но без меры наглых паразитов все же держала на почтительном расстоянии.

– Да бабулька тут одна,-  неопределенно отозвался Павел,  мотнув большой и неприкрытой ничем головой,  над которой то и дело летал его веник,  не прямо на свою жену, а куда-то мимо.

– А, понятно,- отозвался Степан, но на самом деле ему ничего не было ясно. Сколько он не ходил сюда, только их видел тут впервые.  Зато давно знал эту неухоженную,  никому не нужную,  в  поржавевшей ограде могилу,  на которой кроме покосившегося полугнилого,  без имени и звания креста, больше ничего и не было.  И кто бы из этих  людей не имел  отношения к ней, чести своей заброшенностью она ни одному из них не делала.

– Ты сюда-то на машине или как?- после неловко затянувшейся паузы, поинтересовался Павел.

Это затерянное в лесу деревенское кладбище, которое не знающему человеку и не найти вовеки, отступало от асфальтированной  дороги где-то в сторону километра за три.  Кто не имел  своей техники, добирался сюда пешком, а у кого был транспорт, и, смотря еще какой, ехал пока мог.  Вот  и Степан на своем убогом  «жигуленке», только и  дотянул  до самой  большой грязи.

– Да там,  на косогоре бросил,-  неопределенно ответил он.

– А я  уже в низине,  у ручья тормознул, – поняв или не поняв  названное место, где  Степан  оставил  свою машину, проговорил Павел. – Видел, «козелок» стоит?

– Да, проходил мимо,- отозвался  Степан.  Он только и узнал сейчас, что оставленный  новенький, блестящий темной краской вездеход,  принадлежал не кому-то, а ему, Павлу. На таком звере, да еще с навешенной на переднем бампере лебедкой, которая и черта своротит, можно было и до самого кладбища дотащиться. А тот неизвестно почему вдруг испугался небольшой болотинки,  поросшей ивовым кустовнягом.  Вот об этом-то он и поведал тому.

– Да знаешь, струсил я, да и к машине еще не привык, – признался Павел. –  Она ведь в складчину у нас, на четверых, на охоту да на рыбалку и взята ездить,- неизвестно зачем, кто бы ему поверил, добавил он, словно за свое обеспеченное благополучие  извинялся перед старым своим знакомым. А  Степан уже как-то спокойно относился и к чужому богатству, и к чьей-то бедности. Каждому свое было и в той жизни, а в этой и тем более.  Ну, ушел Павел в свое время из каменщиков,  правильно и сделал.  Начал с торговли из-под полы, паленой водкой, раскрутился,  а сейчас известный в городе человек, имеет мебельный цех и несколько магазинов. Ну и Бог ему навстречу. Степан же,  как был строителем,  так им и оставался, и ничуть  не жалел об этом. Что на работе получал, а которое на стороне где, если случалось, зарабатывал. Как бы там ни было, а тоже жил.

– Ну ладно, заговорился тут с вами, пойду-ка я,- как-то устало проговорил Степан и, пройдя всего несколько шагов,  уперся в могилку  родителей.  Провожавшие его чужие глаза, как и потеряв к нему интерес, отвернулись, но все равно он ловил на себе чей-то как бы случайно брошенный взгляд.

– Ну что, папа, помин давай,- негромко  сказала Степану дочь. Пока он стоял и разговаривал, она уж тут навела порядок. Простенький памятничек из гранитной крошки, который он в прошлом году поставил,  мокрой тряпкой обтерла,  да и в ограде елочные иголки  вымела и убрала.  Молодец  у него  девчонка. Не надо было давать  наряды сама, что делать видела. Осмотрев все и как бы приняв ее работу, только после этого и протянул он ей сумку.  Сам же прошел и сел на покрашенную в зеленый цвет, правда,  несколько узковатую скамейку. Широкой доски в то время на нее Степан нигде не нашел.  Как, забыв обо всем на свете,  он только смотрел сейчас  на эти две  цветные, родные его сердцу фотографии,  своих еще молодых родителей,  такими уж он захотел их  тут видеть,  и они на него тоже глядели.  Взгляд отца был как всегда независимо строгий, словно  за столом какие-то деловые бумаги подписывал, в ту пору он бригадирствовал в деревне, а вот мать  смотрела на него с прежней   любовью и  нежностью,  будто стояла тогда не перед объективом фотографа,  а над его детской кроваткой согнувшись.

– Ну, здравствуйте мои дорогие,- наглядевшись вволю, шепнул он им,  как с живыми людьми,  поздоровавшись.

– Пап, водки-то полей,- только дочь и услышала его, также тихо велела  она.

– А.. Сейчас польем, обязательно сделаем,- как бы очнувшись, уже громче заговорил Степан, и суетливо стал выкручивать из бутылки резьбовую пробку. Он только  потянулся, чтоб налить в две старые, еще граненые, стопки, как услышал чей-то мужской  голос с соседней могилы.

– Пять озер?- то ли говорил, то ли спрашивал  у него человек с худым обросшим лицом, зорко следя за  бутылкой.

– Какие  озера?- ничего не понимая, сбитый с толку, покосился на него Степан. Такое соседство его даже раздражать стало. Водки не пьют,  ни саму могилу, ни траву вокруг не обрывают, чего только топчутся здесь, непонятно. Ушли бы хоть, и ему бы легче стало. А то его, как веревками, своим вниманием  по рукам и ногам неизвестно за что вяжут.

– Да бутылка вон.

– Что бутылка?- И только когда он повернул ее  прилепленной зеленой  этикеткой к себе,  то только и понял, о чем  говорит похожий на бомжа человек. Оказывается,  водка так называлась. Каких  названий действительно только не было. Один хрен, все из одного чана. Степан налил все-таки  две стопки, поставленные Надей, в самом низу фотографий. Едва он вернул остатки в бутылке  на место, как тут к ним вошел, быстро шевеля  маленькими ножками,  мальчик,  еще одно действующее лицо. Ему  было лет пять – шесть.  Павлу и Светлане он, скорее всего, приходился  внуком, но никак уж  не сыном.   Не до пятидесяти же лет им все рожать.

-Это вам,- отмахиваясь от комаров одной рукой с веточками, он разжал  другую ручку и вывалил на скамейку несколько конфет- леденцов.

– Ну что ты скажешь,- едва не простонал, все больше  раздражаясь, Степан, загнанно  глянув по сторонам.

– Вот, возьми и от нас дай,- не справляясь уже с собой, он сердито вложил в раскрытую ладошку мальчика столько шоколадных конфет, сколько туда вошло.

– Спасибо,- в ответ пискнул, как очередной прилетевший комар тот,  и также  скоренько замигал ножками, обутыми в красные девчоночьи  сапожки, только в обратную уже сторону.

Степан, вконец уставший от такого внимания к своей персоне, хотел было  собраться и уйти, хотя он у могилок  обычно  сидел  долго, как тут его позвал  Павел.

– Степа, давай курнем,-  он  вышел уже из ограды и ждал его возле широко разросшегося  рябинового куста.   Само кладбище и подходы к нему заросли самым настоящим диким, неуправляемым никем,  лесом. Это раньше все здесь на добровольных началах чистилось и убиралось.  Сейчас  и время поменялось, да и люди тоже. И не в лучшую, пожалуй, сторону.

– Сейчас приду,-  бросил он дочери, совсем не понимавшей зачем и куда зовет ее отца незнакомый для нее человек. Да и Степан не ведал, чего от него  вдруг понадобилось Павлу. Один был в жизни наверху, другой внизу.  Как и общего между ними сейчас ничего не было.  Может дом какой хочет  предложить ему строить, а больше-то чего.

Павел отошел от рябинок и молча повел подходившего к нему Степана куда-то дальше, на самую окраину кладбища, к небольшой, похожей на пятак,  луговине. Остановился он около двух,  в три обхвата, елок. Сквозь их длинные  нечесаные  вершины, словно  обрывками бумаги, проглядывали кусочки темного нахмуренного неба.

– У тебя дочка-то как? – сразу же спросил Павел.

– А что дочка?- испуганно, словно спичкой  вспыхнул сразу же  Степан. За нее он любому, без долгих  раздумий, глотку б  запросто  перегрыз.

– Поправилась хоть?

-Ах, вот ты про что. Да, слава Богу, обошлось.- Степан уж и забыл, или постарался забыть, то, что с год назад было с  Надей.  Рентген показал у дочери межпозвонковую грыжу,  хотя та на спину особо и не жаловалась. Вот тогда и закружился он, забегал, дело-то выходило не шуточное. Операция в институте более ста тысяч стоила, и где ж ему осилить такую сумасшедшую сумму, при своих десяти- двенадцати получаемых.  Ссуду в банке он не  хотел брать, если коснись что, последние штаны,  с него стянут. Да и проценты бандитские. Вот тогда-то он и вспомнил о Павле. Кроме него и не было у Степана обеспеченных знакомых. Как никак, а  лет пять они одну и ту же лямку тянули. Один и тот же ветер,  зимой и летом выстегивал им лица.  С тем бы он потихонечку как- нибудь рассчитался. Может,  и без  накруток  дал бы  тот ему такую сумму. И когда Павел  в помощи  отказал, то Степана он здорово обидел.

Хоть и позвал Павел покурить, но они так оба и не закурили. Даже по карманам не пошарили. Один то и дело отмахивал своей березовой пятерней, наседавших комаров, другой лишь отдувал их,  чтобы говорить не мешали.

– Что за мазь у  тебя такая, что и комары не едят?- спросил Павел удивленно.

– Особая, заговоренная.

– Понятно, а моя вот никак не помогает. Так что с дочерью.  Операцию делал?

– Не было операции.  В  область съездили, а там  проверили и не выявили ничего,- сухо и как бы нехотя отозвался Степан.

Они помолчали, каждый о чем-то своем раздумывая.

– Ты, верно, тогда обиделся на меня, что денег не дал. Поверь, не было их у меня,- снова заговорил Павел, –  Счас бы дал.

– Счас мне ничего не надо.  Обойдусь своими,- проговорил Степан.  Что-то он не особо поверил в неожиданную  щедрость старого приятеля.  Люди, ощутившие  сладостный  вкус денег,  не особо и принимают на себя чьи-то чужие  человеческие   невзгоды.

– Ты бы, раз так, на могилку-то памятничек хоть какой  поставил, или еще что, а то не по людски как-то. Кто ж о них подумает, кроме нас живых,  –  прицельно глянув на того, добавил Степан с усмешкой.

После им так неожиданного сказанного,  Павел невольно морщиться, как отчего-то не совсем съестного и горького, и с ответом похоже не торопиться. Сводит  лоб в крупные колеи  морщин и что-то в своей большой и разумной голове прикидывает, словно на каких-то весах взвешивает.

А Степан, и не дожидаясь ровным счетом никакого ответа, даже не прощаясь, оставляя того разбираться с самим собой,  идет неспешно к заждавшейся  дочери.

-Папа, а что там дядька все стоит и  не уходит?- стрельнув в отца глазами, интересуется  Надя.

– Ах,  дядька. Так я ему задачку  слишком сложную загадал.  Вот  и решает, – еще раз  вынужденно  взглянув на того, ответил  Степан дочери.

Они уж с  Надей собрались и пошли, а Павел,  опустив голову, которую нещадно облепляли комары,  все еще стоял и чего-то раздумывал.  А трое, женщина, мужчина и мальчик, его нетерпеливо ждали…