Михаил Коротков
Первая половина дня ранней весной.
рассказ
«Дрожащий президент нашего славного микрорайона…», – Микрюков перевернул текст, проверил подколотый к листу конверт. « От благодарных избирателей», – значилось на почтовом конверте. Он ещё раз перечитал первую строчку. «ДРоЖАЙШИЙ».
« Грамотеи, однако…. Совсем зрение испортил об этот компьютер», – подумал пресс атташе Микрюков Николай Арнольдович. И стыдно было самому себе признаться, что за этот короткий промежуток ошибочного зрения в памяти своего мозга он успел уже увидеть картинку недельной давности с экрана телевизора. Картинка была стыдной. Вины Николая Арнольдовича в том стыдном изображении телевизионного монитора не было. Позор был по строительной части. Пропажа средств из бюджета строительства необустроенных людских территорий. Но факт был налицо, как говориться, и президент микрорайона Глеб Матвеевич Серов дрожжал перед лицами проверяющих инстанций мэрии в полном изображении своего первого лица на все районные телеканалы.
« Страшная вещь ассоциации», – улыбнулся сам себе Николай Арнольдович: « Особенно в ненужном месте в ненужное время». Он отвлёкся от чтения писем трудящихся и граждан, и закурил.
За окном ко всему живому, и не очень, подкрадывалась весна. С непредсказуемостью достойной лучших женских качеств погода вертела людским терпением в ожидании солнца и тепла. Вот и сегодня, во второй половине марта второй день за окнами президентского дворца скакала метель, заметая белым чёрные мерседесы и лексусы на дворцовой парковке.
В дверь постучала Ниночка Михайловна и, не дожидаясь ответа от Микрюкова, вошла, внося, помимо шлейфа парфюма, на высоких каблуках, высокую стопку бумаг и документов. Ниночка Михайловна была хороша. Она была хороша до такой степени, что про неё можно было думать различные неприличные мысли. Но это была бы не правда. Ниночка Михайловна была порядочной девушкой. Не совсем, конечно, уже девушкой, но порядочной точно. Досадно было другое. Досадно было, что эту её порядочность никто ни ценил, а в министерских коридорах её фигурку и ниже, всегда провожали скошенные быстрые воровские взгляды мужчин и долгие двусмысленные прокурорские взгляды женщин.
– Здесь почта и распоряжения на подпись. И вот две папки по проекту…, – Ниночка опустила свою тяжёлую ношу на стол для корреспонденции.
– Спасибо Ниночка! – Николай Арнольдович пододвинул к себе пепельницу и воткнул в неё сигаретный фильтр. Захотелось что-нибудь спросить, и он спросил: « Хусаинов там приехал со своих мероприятий?». «Мероприятиями» были шашлыки для проверяющих лиц из проверяющего ведомства.
– Не думаю. У них там сложная программа, – Ниночка Михайловна улыбнулась и вышла из кабинета в приоткрытую дубовую дверь с искусственно состаренными медными ручками. «Понятно»,- подумал Николай Арнольдович, понимая значение сказанного Ниночкой.
Пришлось вернуться к чтению писем избирателей о том, что они безмерно рады состоявшимся голосованиям и поздравляют – поздравляют безвременно выбранного (то есть без времени окончания срока отбывания) президента микрорайона «Залесный», господина-товарища (писали и так, и так) Серова Г.М.
В голове застрял Хусаинов с всегдашней своей подобострастной улыбкой нерусского типа. Человек, который находил в своей страсти к услужению назначение своей жизни и счастье. «И японский вездеходный автомобиль против твоей Лады – Приора»,- закончил фразу за Николая Арнольдовича его внутренний голос. « Другие люди умеют жить по другому»,- с финальным эффектом сказал ещё один голос – жены Зинаиды Львовны.
Все письма от благодарных жителей, инвалидов и ветеранов были напечатаны на лазерном принтере. « Бестолочи. Ничего нельзя доверить»,- Микрюков отчаянно выругался и вызвал технического помощника Олежика. «Уничтожить всё и передать в народный отдел, чтобы от руки у меня всё писали…. Пока не напишут… Мне завтра сдавать Самому…»,- Николай Арнольдович сказал это спокойно, но очень недовольно и грозно: «Так и передай!»
Олежик метнулся к «Уничтожителю», наспех вталкивая в него по несколько листов, а когда закончил с этой процедурой, также резво поскакал на второй этаж к « девочкам».
«А вот письма недовольных и оспаривающих результаты голосования пусть будут принтерные. Их можно не переделывать»,- довольно подумал Микрюков, находя в этом стратегическое мышление и дальновидный шаг.
«Хорошо»,- сказал сам себе Николай Арнольдович, возвращаясь мысленно к формулировкам «недовольных» писем, составленных накануне. «ХО-РО-ШО!»
Второй повесткой дня были поздравления высокому руководству и его многочисленным родственникам.
Сам и вручную Николай Арнольдович сочинял поздравления только для избранного, «ближнего» круга президента и руководства Мэрии. Остальных «мерских» товарищей поздравлял компьютер, что стоял на столе у Николая Арнольдовича.
В отдельных случаях Серов вмешивался сам и расставлял необходимые ему акценты в поздравлениях любимым племянникам мэра. Так и писал резолюции на черновиках: «Теплее» или «Ещё теплее».
« Душевное тепло по цене бумаги для открытки и конверта»,- продолжал думать Микрюков о своём неблагодарном искусстве. Но конверты и открытки были хоть и не душевными, но не дешёвыми точно, а в денежном выражении и вовсе дорогими, ибо имели элементы из сусального золота на вензелях и рамочках.
Пробежав по списку готовых к рассылке поздравлений, проверив, как говорится, наличие присутствия, и, убедившись, что в этот раз важных поздравлений нет, Микрюков поставил в своём настольном поминальнике широкую душевную галку напротив слова ПОЗДРАВЛЕНИЯ.
«ПРОЕКТ» был самым муторным его занятием. Второй том мемуаров, воспоминаний об отрочестве и зрелости доктора философских наук Серова Глеба Матвеевича маячил Микрюкову неизбежно приближающимся вторым инфарктом. Чего только ему стоила история со снятием всего предыдущего тиража первого тома, уплаты неустойки и, практически заново произведённой оплате по причине «трендовой близорукости» не знал никто. Арнольдович тогда оказался в тёмном тупике своей карьеры, несмотря на все литературные таланты и способности к сложению слов в нужные предложения.
Причина была пустяшная и ничего не значащая для близоруких глаз Николая Арнольдовича. Глаза ему пришлось открывать со стороны и, роль эту, внимательного наблюдателя и чуткого консультанта взяла на себя Зоя Владимировна, супруга президента. Нестыковка заключалась в одежде известной певицы Аллы Борисовны Пугачёвой на фотографии с президентом микрорайона «Залесный» Серовым Г.М. во время одностороннего визита Примадонны. Шубка Аллы Борисовны самым наглым и нелепым образом являлась точным двойником верхней зимней одежды жены законно избранного президента микрорайона. Читатель и разглядыватель страниц мемуаров мог получить неверный ассоциативный сигнал. В самом деле, что он мог подумать, кроме того, что: 1). Пугачёва – вот кто настоящая тайная жена президента Серова; 2) Серов прячет жену и путает журналистов. Третий вариант мог быть вообще лишён логики и быть замешан на глупости и желании населения видеть во всём подвох с переодеванием. Одним словом запахло жаренным. И очень близко. Как ему удалось всё уладить и успеть с выпуском первого тома мемуаров ДО, а не ПОСЛЕ первого инфаркта, Микрюков и сам не понимал. Лёжа позднее на излечении в учреждении с бывшим названием «Партлечебница» он благодарил того самого бога, которого когда-то нельзя было благодарить в стенах этого заведения.
Он открыл папку с надписью «Проект». На полях его текста были зачёркнутости, вставки из других слов и пояснения. Серов Глеб Матвеевич не стеснялся в замечаниях к тексту, и, не смотря на свой плохой разговорный и письменный русский, без всякого сомнения, был дальновидным политиком и общественным деятелем, держащим «нос по ветру». «Всегда нужно знать, кого сливать»,- шутил он цинично среди таких же циничных соратников. У власти Серов был давно. Он крепко усвоил правила игры и играл в неё умело, жертвуя фигурами и активами, оставляя себе главное: возможность играть дальше.
От неприятных воспоминаний в горле пересохло, и Николай Арнольдович попросил себе в телефон чая с лимоном. Чай принесли. Приближался обеденный перерыв, но идти никуда не хотелось и чувство голода никак о себе не заявляло. О себе заявляло другое чувство. Чувство неудовлетворённости проживаемой жизнью. «Прожёвываемой жизнью»,- поправил он себя. «Жуёшь себя и живёшь». В такую минуту можно было начать вспоминать литературное прошлое в лицах литинститута, первые книжки стихов и ожидание будущего в будущем. Это всё можно было начать. Но этого не нужно было делать по показаниям лечащего врача.
