Читайте в номере журнала «Новая Литература» за январь 2025 г.

Евгений Синичкин. Гроза (миниатюра)

Чересчур яркий, прямо-таки ослепляющий свет. Затем тьма. Вновь свет. Они сменяют друг друга так быстро, что начинает кружиться и болеть голова. Боль ноющая, неисчезающая, мутная. Она вынуждает свалиться на металлический стул с деревянным сиденьем и упереться рукой в мерцающий стеклянный стол.

Громко. Вокруг сплошной шум. Удары. Бамс-бамс. Однообразные биты. Тумс-тумс-тумс. Сиплый вой умирающей виниловой пластинки. Копытный топот каблуков еле-еле прорывается сквозь пелену электронной музыки.

Ездок оробелый не скачет, летит;

младенец тоскует, младенец кричит.

Ездок подгоняет, ездок доскакал…

в руках его мертвый младенец лежал…

Разноцветные лазерные струи бьют по лицам танцующих. У них зажмурены глаза. Если их открыть, распахнуть, то волной накатит стыд, который не позволит телу извиваться скользкой гадюкой. Спасительная слепота.

Вспышки учащаются. Убыстряется и так стремительный ритм изнасилованной компьютером музыки. Головы, словно получившие ускорение маятники, дрыгаются из стороны в сторону. Лица искажаются, размазываются. Волосы спутываются и, кажется, по-змеиному шипят. Перед глазами крутятся открытости коротких юбок и прозрачных маек, плоские животы и позолоченные кольца в пупках.

Запахи дыни, ванили, чистого человеческого тела, ядреного пота, апельсинового геля для душа и клубничного шампуня, дорогих и дешевых духов смешиваются в коктейль, от вдыхания которого мгновенно раздаются в горле рвотные позывы.

…И снилась ей долина Дагестана;

знакомый труп лежал в долине той;

в его груди, дымясь, чернела рана,

и кровь лилась хладеющей струей…

Свет чуточку утихает. Народ приостанавливается. Они судорожно дышат. Улыбки. Пьяные улыбки. Одурманенные улыбки. Эхом разносится по залу голос ди-джея. Он жует слова – они неразличимы. Однако все радостно кричат. Сколько уже бед изведал мир из-за того, что люди радовались речам, которых в действительности не понимали? Потрепав зимнюю шапку, зачем-то надетую в жарком, наколенном помещении, он умолкает. Знакомый мотив стука, считающийся музыкой, наполняет клуб. По-моему, он эту композицию запускал раньше. Или нет? Разве разберешь?..

Не могу понять, что мне говорят. С чего меня позвали сюда? Тут невозможно произнести и пары слов, потому как их все равно не расслышат. В нарушаемой световыми всхлипами темноте не осознаешь, кто находится перед тобой. Безумие. Чувствую себя страдающим клаустрофобией, запертом в маленьком, узком лифте. Так шумно – до рези в ушах…

…Жаль мне себя немного,

жалко бездомных собак –

эта прямая дорога

меня привела в кабак…

Бреду к стене в дальней части зала, подальше от динамиков и основной массы танцующих. Наталкиваюсь на прыгающих девушек. Бьюсь ногой о незамеченный стул. Ой, что же за напасть! Хватаюсь за стену, как утопающий за спасательный круг. Тише. Свободнее. От двери тянется полоска освежающего воздуха. Там, снаружи, не прохладно, но, как ни крути, лучше, чем здесь.

Читайте журнал «Новая Литература»

…Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

а за мною шум погони,

мне наружу ходу нет…

Опираюсь спиной на стену. Наконец-то я в относительной дали от свихнувшихся людей. Опускаю веки и пытаюсь расслабиться. На левом виске рвется из-под кожи вена: она стучит, брыкается и норовит убежать из головы, где сейчас все гудит, звенит и стонет. Кто-то бьет в плечо. Когда открываю глаза, рядом никого уже нет. Может, я сам себе треснул?

В уголке, перед туалетом, тесно стоящие юные парни производят обмен: первый нервно сует смятые деньги, второй в ответ – пакетик с белым порошком. Охранник поплевывает в считанных метрах от них и, без сомнения, все видит, но взирает на происходящее с довольным равнодушием соучастника.

Иду в туалет. Открываю первую из трех обшарпанных кабинок. В унитазе воняет куча чьих-то фекалий. Кое-кто нагадил и обрадовался, что необязательно убирать за собой. Боже, как же мерзко…

С отвращением захлопываю дверцу. Помыть руки, умыться. Но вода течет вяло, уныло, скромной, ленивой струйкой. Захочешь, а не сможешь избавиться от приставшей гадости.

…Ты не спешила с печальным признаньем,

я ничего не спросил,

только мы оба глядели с рыданьем,

только угрюм и озлоблен я был…

Я хочу уйти. Да-да, уйти – и побыстрее. Что я здесь забыл? Осталось недолго, нужно собрать последние силы и предупредить знакомых. Где они? Наш столик, я добрался до него, они должны быть поблизости. Вот Наташа, у барной стойки. Рядом с ней неизвестный мне молодой человек. Он привычно скалится, рука его, будто щупальце, движется по ее спине, чтобы обхватить. Что она делает? Ведь тут же, невдалеке, ее кавалер. А она любезничает с этим местечковым ловеласом. Я оглядываюсь. И он не отстает от нее. Пока его «возлюбленная» строит глазки незнакомцу, он шепчется в уголке с грудастой блондинкой. Она, хлопая ресницами, дискантом несет какую-то чушь, а он, не слушая ее, мысленно снимает с нее топик и лифчик.

В недоумении стою возле бара. На высокий круглый табурет – разве удобно сидеть на нем? – плюхается нечто длинноногое и забывшее об одежде. Подмигивает мне и просит угостить ее чем-нибудь. Она щебечет мне какие-то комплименты, закатывая глаза божится, что не привыкла знакомиться так, за напитком, и всячески изображает пай-девочку. На руке, которой она держит поставленный барменом фужер с зеленым зонтиком, виднеются частично стертые печатки. Я устаю слушать ее бормотанье и поднимаюсь. Подвинувшись ко мне, она предлагает уединиться, и я отшатываюсь и улепетываю без оглядки.

Дикость! Господи, что за дикость! Неужели есть те, кто соглашается? Не понимаю. Не принимаю. Хочу скрыться, спрятаться, исчезнуть, чтобы быть подальше отсюда.

…Что это? Грусть? Возможно, грусть.

Напев, знакомый наизусть.

Он повторяется. И пусть.

Пусть повторится впредь…

Нельзя больше медлить и оставаться. Ни на что не смотря и не поворачивая головы, уверенным шагом выхожу на улицу.

Вдали, выше горизонта, сверкает молния. Три-четыре молнии прорезают черное-пречерное небо каждые полминуты. Их можно принять за изображение длинной реки с притоками на физической карте крупного масштаба.

Воздух тяжелый, густой, его трудно вдыхать.

Гроза далеко. Она движется к нам и подойдет минут через десять. Широчайший небесный экран, как удивительный хамелеон, меняет цвет почти ежесекундно, переходя из болотно-черного в сверкающе-белый.

Раскаты грома, преодолевая большое расстояние, становятся неслышными, когда подходят ко мне. Легкое глухое постукивание по небосклону.

…Но там, увы, где неба своды

сияют в блеске голубом,

где тень олив легла на воды,

заснула ты последним сном…

Мимо снуют силуэты. Они торопятся, посматривая на небо. Перед входом в клуб – просторная площадка. Народ прячется, и она постепенно пустеет. Я – в ее центре, расправляю плечи. Слегка покачиваюсь в такт пробуждающемуся ветру. Его порыв крепчает, усиливается, отрывая от тела рубашку и прогуливаясь по спине, подмышкам и плечам. Поеживаюсь.

…А я смотрел кругом без думы, без участья,

встречая свысока желавших мне помочь;

я чувствовал вверху незыблемое счастье,

вокруг себя – безжалостную ночь…

Молния прячется за многоэтажный блочный дом. В ней есть что-то от гигантского спрута, чудовищного дитя природы, разрушающего уродливое творение рук человеческих.

Гремит прямо у меня над левым ухом. Гроза совсем близко.

Ветер вдувает мне в лицо первые капли дождя. Одинокие, брошенные на передовую, в разведку. Редкие холодные уколы. С ними прилетает слабый аромат увядающей сирени. Справа от себя, метрах в двадцати, вижу наклоненный куст с изобилием обломанных веток. Бездомный, бесприютный. Такой неродной для того мира, в котором и для которого он был рожден…

…Кто видал, как в ночи кипит

кипяченных черемух рать?

Мне бы в ночь в голубой степи

где-нибудь с кистенем стоять…

И вот подходят основные силы дождя. Они падают мягким градом, проникая сквозь одежду. Дождь перерастает в ливень, в ливень безудержный и восхитительный. Зажмурившись, я отдаюсь ощущениям: с моей промокшей одежды стекает вода, все мое тело покрыто теплыми ручейками, волосы на голове прилипли ко лбу и вискам. Я открываю глаза – оставшиеся на улице люди бегут, они лезут в подъезды близлежащих домов и протискиваются в коридор ночного клуба. Чего они боятся? Вода – это жизнь, а они несутся от нее сломя голову. Спешат скрыться от жизни настоящей, неподдельной, без софитов и алкоголя в изысканных бокалах. Из дверей дискотеки выглядывают охмелевшие головы с раскосыми глазами, молодые еще лица, тратящие впустую юность.

…Холмы – это наша юность,

гоним ее не узнав…

В небе творится нечто невероятное. Живая светомузыка – от самой природы. Это искусство натуральное, искреннее и могущественное. Вода смывает усталость, грехи, обиды, раздражение – она очищает, а молнии, испепеляя меня до чувства полнейшей незначительности, даруют второе рождение. Я никчемен, поэтому счастлив. Как выше все это той жизненной суеты, которой мы привыкли придавать значение! Мир, ты чудесен, ты завораживающий! Я иду к тебе, обновленный, чистый, забывший начисто тревоги и страхи. Пусть все чуждаются этого великолепия, пусть травятся подделками. У них все впереди – они еще поймут…

Порой опять гармонией упьюсь,

над вымыслом слезами обольюсь,

и может быть – на мой закат печальный

блеснет любовь улыбкою прощальной…

Я смеюсь. От души, звонко, как давно не смеялся – пожалуй, с детства. Ливень прекращается. В вышине по-прежнему стучат небесные барабаны, но больше не льет. Я счастлив и не хочу плакать и жалеть себя – это со мной впервые за несколько месяцев. Провожу пальцами по голове, загребая назад и выжимая волосы. Облизываю губы. Домой! Хлюп-чпук. Это откашливаются мокасины…

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.