Она редко ночует дома, она почти забыла, что у неё когда-то был дом, была квартира, в которой её ждали, семья, родители, о ней волновавшиеся. Теперь Оборванка заходит к матери или к старшему брату только, чтобы попросить, точнее, выклянчить у них денег, немного, рублей пятьсот. Это пойдёт на дешёвый алкоголь, на сигареты, а если скинуться с Гитаристом, то можно и травы взять – на большее не хватит.
Как она проводит время? Наверное, бессмысленно. Да – без всякого смысла, без всякой пользы. У музеев, в парках, у памятников, рядом с фонтанами ежедневно собирается «взрослая молодёжь» и… ничего – кто-то играет на гитаре, кто-то стучит в барабан, умельцы жонглируют горящими факелами, в сторонке двое, иногда трое, совокупляются. Оборванка обходит окрестности, подставив клетчатую панамку и по-цыгански просит у прохожих мелочёвку. У неё жидкие рыжие волосы, жидкие глаза, худоба и кариес на нижних зубах. Старая, изношенная до ниток, полосатая кофта, стёршиеся кеды… К ней привыкли. Некоторые, наоборот, добиваются, чтобы она к ним привыкла. Сейчас она возвращается, по набережной, на площадь. Смеркается и при беглом взгляде не заметна эта её уличная оборванность. Низенькие здания, редкие фонари, как будто искусственный ветер… два колеса в заднем кармане. Скоро, ночью, им с Гитаристом будет хорошо, вдвойне, втройне – во много раз лучше, чем всегда – в те часы, когда ясно понимаешь, чувствуешь, как ничтожны все людские попытки что-то из себя или для себя сотворить. И оттого самой хочется быть ещё более блеклой, бесполезной. Как следствие, ещё чётче понимаешь ничтожность остальных. Круг замыкается. Сожрать бы другой, спасительный круг, прямо здесь. И второй? Не стоит, отнесу, Гитарист хоть что-то зарабатывает, а я сплю с ним, и этого с него хватит.
По помойной городу-реке, всё равно что липкая гусеница, ползёт ресторанная баржа. Тысячи лампочек, какой-то дребезжащий огонь по всей палубе и какие-то вымышленные, чужие фигуры за широкими столами или у борта, с крошечными оранжевыми огоньками. Дай-ка и я уподоблюсь, проиллюстрирую наше единственное сходство. Оборванка подкуривает. Харкает в реку, затягивается.
Своими частыми, мелкими шажками, Оборванка, перейдя мост, затем дорогу, уже подходит к кучке, таких же выброшенных за борт разумного существования, свихнувшихся особей. Они пляшут, кричат, высунув язык, справляют нужду прямо у лавочки, на которую присела подышать воздухом пожилая пара, вырезают одним им понятные символы на своей коже. А вот и… Гитарист? И на коленях у него крупная, фигуристая, с поблёскивающим и неприлично низко съехавшим ремнём крашенная блондинка?! И… я себя не контролирую! – Оборванка подходит к компании тех, кто хотел бы заслужить её доверие. Те с готовностью протягивают ей бутылку, и Оборванка быстро идёт к ненавистной парочке, на ходу выливая на асфальт эту мочу… р-раз! по затылку кукле! Бьётся бутылка, вниз падают осколки, частью же так и отпечатываются на крашенной, теперь ещё и красным, глупенькой головке. Её обладательница съезжает, бессознательно, вниз. Гитарист вскакивает, но тут же, видя направленное на него горлышко, усмиряется. Оборванка, не спеша, отходит. В глазах злоба и совсем немного паники. Гитарист, опомнившись, кидается к лежащей на асфальте. Оборванка, швырнув в их сторону то, что осталось от бутылки, бросается бежать. Прочь! В подворотню, на крышу или… домой? Нет, только не туда. Точно! – в подъезд, здесь, недалеко.
Грязные, в пепле, ступеньки. Помаргивающие лампы-полоски. Сквозняк. Незнакомка в саже и лохмотьях в углу. Она, то бьётся головой о колени, то откидывает её к исписанной маркером стене. Это снаружи. Но всё-таки, как мощно, циклично бурлит внутри энергия, как уютно здесь, в этом уголке, как приятно гладить свою кисть, предплечье, ласкать свою кожу… и подъезд, он такой обустроенный, позитивный, тёплый…