Как попала птица в застеклённый и плотно затворённый балкон, так и осталось загадкой. Дня два или три Вычуков ломал над этим голову, многократно выходил на балкон, тщательно осматривал все его уголки внизу и вверху, искал возможные щели и лазы, ничего не находил, и только разводил в недоумении руками. Загадка, несомненная загадка. Просто-таки  мистика.

В тот раз он по какой-то хозяйственной надобности открыл балконную дверь, шагнул вперёд – и отшатнулся в испуге, когда что-то просвистело, промелькнуло перед ним и принялось метаться, биться о стекло. Сообразив, что это просто птичка-невеличка, нашедшая здесь, должно быть, укрытие от зимнего холода, он успокоился и стал соображать, как ей помочь, как выпустить на волю. Проще всего было, конечно, открыть створку балконного застекления, и она сама нашла бы выход, но по какой-то неизвестной ему самому причине он решил птичку вначале поймать, и затем уже выпустить.

Поймать удалось, когда она в очередной раз бросилась на стекло, тут он её накрыл обеими ладонями, слегка прижал к стеклу, а затем осторожно взял в пригоршню. Птичка оказалась синицей, миленькой такой желтогрудой пташкой с чёрными бусинками испуганных, покорных судьбе глазок. Она трепетала, вздрагивала в его ладонях, и явно уже ничего хорошего для себя не ожидала. Но ведь он вовсе не собирался неволить её или причинять ещё какой-либо вред. Разглядев птичку как следует и удивившись её неожиданному визиту, Вычуков благородно, и с приятным ощущением этого своего благородства, решил её выпустить.

Поскольку обе руки его были заняты птичкой, открыть створку застекления было теперь затруднительно. Он прошёл с птичкой в комнату, где была открыта для утреннего проветривания форточка, помедлил немного, полюбовался напоследок этим крохотным, почти невесомым изящным созданием, затем поднёс руки к форточке и раскрыл ладони. Синичка встрепенулась, расправила крылышки, но, как ни странно, улетать не спешила. Не верила, должно быть, своему избавлению. Он помог ей, подтолкнул, слегка подбросил к выходу. Тогда она не суетливо, а очень спокойно и даже с каким-то достоинством, взлетела и унеслась в открытое воздушное пространство, в природную свою стихию.

 

*      *      *

За окном между тем назревала весна. Месяц март – ни то, ни сё, уже вроде бы не зима, но и на весну не больно похож. То оттепель, то зазимок, то пахнёт по-настоящему весной, просто даже в воздухе почудится её дыхание, то повалит с неба снег, причём гутой, обильный, и морозец, словно в декабре. И всё же весна шаг за шагом берёт верх. Как ни крути, а по календарю март – месяц весенний.

Определённо, Ида почувствовала приближение весны ещё в конце февраля, стала чаще ему звонить, напоминать о себе, напрашиваться на встречу. Тон её в последнее время, был как бы жалобный, и в то же время напористый, почти требовательный, а в общем, по-женски обволакивающий тон, сопротивляться которому Вычуков ещё не научился. Я женщина слабая, беззащитная, но ты совесть-то имей, говорил её тон, ты что же, дорогой мой, начал уклоняться от свиданий со мною, это разве по-мужски, это разве по-дружески, или мы больше не пара с тобой?..

Сколько уже раз он принимал решение поговорить с нею и разъяснить, что  очень благодарен ей за все прошлые радости, но отношения между мужчиной и женщиной,  вот, между такими, как он и она, вечно длиться не могут, надо это осознать и сделать надлежащие выводы. Но он сам же понимал, что подобные доводы для Иды будут слишком сложным логическим построением. А сказать прямо: не беспокой меня больше, не звони, не приезжай, я не хочу встречаться, не хочу тебя ни видеть, ни слышать – этого произнести он не мог. Его удивляло и немного злило, что она сама не видит ничего и не чувствует. Неужели настолько толстокожа? Что толстокожа, это очевидно, но ведь не настолько же… Значит, просто не желает этого ни видеть, ни чувствовать, знать не желает об этом. И вот, он с ощущением обречённости в очередной раз безвольно соглашался на встречу, хорошо зная, что ничего не скажет из того, что хотел бы сказать, и всё будет как всегда – и скучно, и досадно, и, конечно же, приятно в некотором вполне известном смысле. Эта самая приятность была одной из нескольких причин, не позволявших ему с должной решимостью порвать с Идой отношения. Он не хотел себе в этом признаваться, но, скорее всего, она была единственной настоящей причиной.

Сотворила же природа столь несхожих особей, мужчину и женщину, наделив при этом их необоримой взаимной притягательностью, отчего они то и дело попадают в зависимость друг от друга. Чаще всего – мужчина от женщины. Англичане называют это tender trap, нежный капкан. Да уж, действительно капкан и действительно нежный. Вот как у него, у Вычукова получилось с этой Идой. Получилось нежданно-негаданно и причём без всякой инициативы с его стороны. Потом-то он порицал себя за податливость, за слабохарактерность, за то, что так глупо запал на эту, конечно, соблазнительную, но совершенно ему ненужную примитивную женщину. Да, примитивную, но, чёрт возьми, какое тело, какая грудь, какие бёдра, ножки, какое всё остальное!.. Как только в его воображении всплывали эти милые образы и обстоятельства, куда-то исчезало всякое намерение разрывать с ней отношения. Слаб, слаб человек, ох, как слаб!..

 

*      *      *

У адвокатов существует не строгое, но всё же соблюдаемое правило не браться за дела близких, знакомых, родственников и даже людей незнакомых, но помочь которым тебя попросили знакомые или родственники. Со «своими» клиентами работать намного труднее, ты скован этой близостью отношений, родством, свойством или просто знакомством, а в случае неудачи самокритичные болезненные переживания адвокату обеспечены вдвойне.

В тот раз ему позвонил один давний хороший знакомый и попросил помочь своей сестре не то в квартирном, не то в денежно-заёмном спорном вопросе, подробностей этот знакомый  разъяснить не сумел. «Ты разберись, пожалуйста, я толком сам не понял, что там у неё, ты же юрист, будь другом». Сходу можно было понять, что дело явно муторное, браться за которое серьёзному адвокату нет никакого резона. Но знакомый был хорошим человеком, притом небесполезным (был начальником охраны в аэропорту), отказывать ему впрямую было неудобно. Договорились, что сестра сама позвонит Вычукову, объяснит свою проблему, ну, а дальше будет видно.

Сестра вскоре позвонила, и тут выяснилось, что проблема не у самой сестры, а у некой её знакомой, бывшей или нынешней её приятельницы. Вот сюрприз, час от часу не легче! Самому знакомцу из аэропорта Вычуков взялся бы помогать без вопросов; его сестре согласился помочь с неохотой, собираясь ограничиться одной встречей с устной консультацией; но какой-то совершенно чужой тётке… Да с какого бодуна? Но отступать было поздно, он обещал помочь, значит, должен хотя бы изобразить видимость помощи. Он почему-то был заранее уверен, что и дело это глупое, и женщина сама дурёха. Потом он сам был удивлён, до чего полно оправдалось это его предвидение.

 

*      *      *

Поднявшись на пятый последний этаж старой панельной хрущёвки, он заглянул в бумажку, где был записан номер квартиры, и нажал кнопку звонка. В квартире задребезжало, послышалась торопливая возня, словно там двигали, переставляли что-то или убирали, освобождая в прихожей место, замок щёлкнул, дверь отворилась. Улыбаясь то ли смущённо, то ли обрадованно, перед ним предстала женщина тридцати с лишком лет, явно прихорошившаяся к его приходу, светловолосая, стриженая под «каре» с чёлкой, тёмно-соломенного цвета густые волосы почти до плеч. Чуть ниже его ростом, с выдающимися во всех смыслах формами, с простеньким, открытым, вполне миловидным округлым личиком. Она глуповато улыбалась долгожданному важному гостю, и Вычуков машинально отметил, что зубы  неё отличные, ухоженные, ровные, все натуральные и все на месте, а это, как правило, говорит о хорошем здоровье.

По телефону она сказала, что её зовут Ида, просто Ида, без отчества, дескать, отчество ей ни к чему, она так привыкла. Это не было принято в адвокатской среде: если клиент человек взрослый, обращаться к нему необходимо по имени-отчеству. Никакого панибратства, никакого дружбанства, а тем более, никакого приятельства. Ты клиент, я – адвокат, причём, пока ещё не «твой», а просто консультант, к которому ты обратился за советом. Но с этой милой дамочкой, никакие формальные строгости не получались. Она держала себя по-детски наивно и в то же время по-женски кокетливо и отчасти напористо. Так порой держат себя со взрослыми подростки, ещё ничего не знающие и не умеющие, но старающиеся произвести впечатление на собеседника.

Квартирка была тесная, в две смежных комнатки; они уселись в первой комнате, которая побольше, у журнального столика, и Вычуков приступил к расспросам.

– Ида… Извините, я всё же хочу называть вас по отчеству, обычай у меня такой. Отчество ведь у вас есть, надеюсь?

–  Ну… ну… да, есть отчество. Зачем оно вам?.. Ну, ладно, Ивановна я.

«Ида Ивановна» звучало как-то нелогично, не стыковались почему-то два этих имени, женское и мужское. Впрочем, всякое бывает, к нелогичностям в ходе своей практики Вычукову было не привыкать.

– Давайте, Ида Ивановна, излагайте вашу историю. Признаться, я так и не понял по телефону, кому и что вы должны и по какой причине задолжали.

Непросто это было понять и теперь, когда она сидела перед ним, а он силился вытянуть из неё нужные сведения. Она изъяснялась юридически безграмотно и притом явно недоговаривала, старалась обойти какие-то невыгодные для неё обстоятельства.

– Так кто он такой, этот ваш Гулюкин, который, как вы говорите, вас подставил?

– Ну… это… знакомый один.

– Просто знакомый или близко знакомый?

– А какая разница-то?

– Разница есть. Или вы его на улице встретили, и он там навязал вам свою сделку, или вы с ним, вот как мы сейчас, сидели на диване, чаи распивали, по-дружески обсуждали ваши дела.

– Ну, сидели… да…  Ну, нет, мы не сидели… Просто так встретились однажды.

– Ида Ивановна, чтобы юрист понял и верно оценил вашу ситуацию, он должен знать все обстоятельства. А клиент должен ему всё, рассказывать, ничего не утаивая. Полностью и подробно. Стесняться ваших обстоятельств вам не нужно. Вот как перед врачом вы не стесняетесь раздеться, потому что он врач, так и перед адвокатом вы должны… Нет, не раздеться, конечно,  – торопливо уточнил он, потому что ему показалось, что глаза её загорелись самым живым интересом, и она даже взялась за ворот своей блузки, словно намереваясь стянуть её с себя. –  Нет, конечно, раздеваться перед адвокатом не нужно, а вот изложить ему всё без утайки необходимо.

Ему показалось (опять же, показалось), что она была разочарована, однако стала излагать свою туманную историю полнее и подробнее. Добрый час ему понадобился, чтобы более-менее уяснить обстановку. Картина нарисовалась такая:

Ида – разведёнка, у неё есть дочь девятнадцати лет, которая замужем, и живёт у мужа, с нею Ида общается мало по причине не сложившихся отношений с молодым зятем.  Само собою, Ида, будучи женщиной пока ещё в полной силе (о, да, это очень заметно), встречается то с одним запавшим на неё мужчиной, то с другим. Старается не приводить их в свою квартиру, но иногда это случалось. И вот, откуда-то возник этот самый Гулюкин по имени Владимир. Мужчина по виду солидный, лет на десять постарше неё и, похоже, что с серьёзными намерениями. Так казалось поначалу, он и сам на это не раз намекал. Говорил, что местный, неженатый, что квартира у него имеется, но к себе почему-то не приглашал, столовался и ночевал у неё. Исчезал иногда на три, четыре дня, иногда на неделю. Объяснял, что он предприниматель, у него есть своя фирма, у которой серьёзные связи с зарубежьем, и он должен уделять ей внимание. Правда, на человека с деньгами похож не был, денег на совместные расходы давал самую малость, в кафе-рестораны не приглашал. Говорил, что деньги скоро будут, и притом очень немалые, что тогда он повезёт её на отдых за границу, в Италию или во Францию на Лазурный берег, возможно даже, побывают на Гавайских островах, там дивная природа и океанский прибой на ослепительно белых песчаных пляжах. Вот только ему нужно закрыть одну выгодную сделку с важным зарубежным партнёром.

До этого она работала в кафе официанткой, деньги у неё какие-никакие были. Потом менеджер придрался к какому-то пустяку, перевёл её на кухню, а потом и вовсе в моечную. Там она работать не захотела, уволилась. Сейчас пока ещё без работы, никак не может подобрать что-то приличное. Образование?.. Среднее, общее. Школу закончила, честное слово. Дальше не училась потому, что замуж рано вышла, и вообще к учёбе она как-то не очень настроена. Специальности, получается, у неё нет никакой.

Однажды  Гулюкин появился взволнованный, объявил, что сделка совсем на мази, она должна принести ему (он сказал «нам с тобой») какие-то сумасшедшие деньги, но для этого необходимо срочно внести на банковский счёт его фирмы дополнительную сумму, которой не хватает для окончательных расчетов с зарубежным партнёром. Эту сумму необходимо где-то срочно найти. Можно взять в банке краткосрочный кредит, но ему кредит не дадут, поскольку и без того на нём висит большой кредит. Тут его осенило: слушай, а ведь ты можешь в этом мне помочь! Тебе-то кредит легко выдадут, вот выход из создавшегося положения. Нет ли здесь для неё риска? Для неё – никакого, риск только для него, но совсем небольшой. Кто не рискует, тот не пьёт шампанского, а шампанское вскоре польётся рекой. Будут отели, мотели, казино, варьете, Мулен Руж, Нотр Дам-де Пари, Флоренция, Венеция, Барселона и белоснежные пески пляжей Вайкики близ Гонолулу, что на острове Оаху посреди Тихого океана.

Он повёл её в один банк, затем в другой, в третий, везде она предъявляла паспорт и подписывала какие-то бумаги, потом они приехали в магазин электроники, в котором на неё оформили приобретение в кредит нескольких ноутбуков, принтеров, сканеров, это всё было нужно для функционирования фирмы. Он говорил: «Ну, теперь ты мой партнёр, теперь все доходы поровну, на двоих». Вечером они отметили начало совместной предпринимательской деятельности, хорошенько приняли на грудь. Утром он сказал, что ему нужно на  встречу с зарубежным гостем, вернётся только к вечеру. Поцеловал её  и ушёл. Больше  не появлялся.  Месяц с лишним назад это было. А теперь на неё наседают все эти банки, требуют платежей, проценты накручивают, угрожают арестом квартиры, письма  какие-то с предупреждениями присылают. А она никаких денег в глаза даже не видела…

Вычуков приуныл. Выслушивать подобную мутотень бывалому адвокату приходится по три раза на дню. И всякий раз одно недоумение: ну, как можно своими же руками надевать на себя такое ярмо? Кто будет слушать теперь её сбивчивые рассказы про какого-то Гулюкина Владимира, про которого она не знает ничего, даже отчества, не говоря уже о дате рождения и месте жительства. Да и вправду ли он Гулюкин, а не Пипкин или, скажем, Оболдуев?.. Твоя подпись, твой паспорт фигурирует в документах – будь любезна, плати. А нечем, как выяснилось, платить, добро пожаловать в суд, и давайте-ка всё ваше имущество на вынос. Впрочем, отсюда и выносить-то будет нечего, подумал он, обводя взором скудную домашнюю обстановку. Всё,  что подлежит здесь описи, судебный исполнитель на глазок оценит в несколько тысяч рублей, в то время как долг, по-видимому, с полмиллиона. Скучно, ох как скучно заниматься таким дохлым делом…

–  Они сказали, что квартиру могут отобрать, если я не начну платить,  – жалобным тоном сообщила она.

– К сожалению, это вполне возможно. Но начать они должны с ваших денег. У вас ведь есть деньги в банке?

–  Нет у меня никаких денег.

–  Так уж и никаких?

–  Честное слово. Где-то лежит сберкнижка, но там остаток сотни две рублей.

По лицу, по глазам женщины Вычуков понял, что она не притворяется.

–  Это плохо. Не найдя денег, они обратят взыскание на квартиру. Вы её покупали или приватизировали?

–  Квартиру эту ещё отец с матерью получали, я маленькой тогда была.

–  Приватизированная, значит?

–  Нет, не приватизированная.

–  Как! Вы квартиру не приватизировали?

–  Нет, говорю же, что нет. А это плохо?

–  Это очень хорошо. Дорогая вы моя, это как раз то, что нужно в вашем случае. Значит, вы не собственник квартиры, а наниматель по бессрочному договору социального найма. Вы в ней, надеюсь, прописаны?

–  Конечно, прописана.

–  Покажите паспорт со штампом о прописке.

Она смутилась и заколебалась. Медленно полезла в сумочку, остановилась, ещё поколебалась, продолжила копаться в сумочке, делая вид, что не находит паспорта. Слегка порозовела от смущения.

– Ну, что такое? Опасаетесь, что я узнаю ваш возраст? Мне нужна только страница, где штамп о прописке. Первую страницу можете не открывать.

Она вынула, наконец, паспорт. Всё правильно, прописка самая настоящая, очень давнишняя.

–  И всё-таки, вы уж  простите, я должен убедиться, что это именно ваш паспорт, а не… ну, скажем, вашей дочери.

Она кивнула и с обречённым видом махнула рукой: делайте что хотите.

«Савельева Степанида Ивановна» прочёл он рядом с её фотографией. И никакая она оказалась не Ида, и возрастом постарше лет, какие можно было дать ей с виду. А день рождения, что интересно, восьмого марта. Повезло этой дамочке, или не повезло родиться в женский день,  сказать трудно, пусть сама решает.  Она сидела покрасневшая. Но чего тут смущаться? Скрывать возраст женщине естественно, а имя поизящнее выдумать,  так это вообще сейчас поветрие. Пусть будет Идой, если ей так нравится. Степанида – Ида, да какая, к чертям, разница…

–  Дурацкое имя,  – оправдывалась она,  – это отец с матерью придумали, когда я родилась. Они оба деревенские, вологдской области, и вот учудили… Я когда подросла, хотела заменить, да как-то не собралась… Имя-то почти мужское.

–  Нормальное имя, хорошее, русское, зря вы его стыдитесь. Степан плюс Ида, равняется Степанида. Так ведь? А Идой вы сделались, это, значит, сократили Степаниду. Или слышали, что есть имя такое – Ида?

–  Кто-то из подружек подсказал. А разве оно правда есть, такое имя?

– Есть даже в литературе. У писателя Бунина рассказ так и называется по имени женщины, очень хороший рассказ. Вы Бунина писателя знаете?

Помотала головой. Не знает, конечно. В квартире ни одной книги не видно, телевизор на почётном месте, главный источник культурно обогатительных сведений. Но как же теперь к ней обращаться? Он решил, что обращаться будет проще по сокращённому варианту, да и звучит он, что уж там говорить, приятнее для уха.

–  Значит, так…  э-э… ну, хорошо, Ида Ивановна. Значит, так… Положение ваше, прямо скажу, незавидное, но и не безнадёжное. Небезнадёжное потому, что вы безнадёжный должник, и взять с вас просто нечего. Денег нет, серьёзного имущества нет, квартира ваша государственная, неприкосновенная. Банкам останется только требовать и угрожать. Угрозы у них нешуточные, выбивать из должников деньги они обучены. Наша с вами задача их обуздать, сразу дать понять, что взять с вас нечего и, более того, что вы – жертва мошенничества. К жертве отношение будет уже другое. Надо подать заявление в полицию на этого вашего Гулякина. Заявление я составлю по всем правилам, вы его потом отнесёте в отдел полиции по месту жительства. Давайте мне письма от банков с требованиями и угрозами, я их использую. Вашу историю я понял, всё опишу с ваших слов. Только извините, придётся немножко приврать, чтобы жалостнее выглядело, обрисовать надо этого Гулюкина прохвостом и негодяем.

–  А кто же он ещё? Прохвост и негодяй!

– Ну, вы же с ним в любовных отношениях состояли. Только про это я в заявлении упоминать не стану, это лишнее. Остаётся один деликатный момент. Э-э… видите ли, мы, адвокаты, работаем на договорной основе. В смысле, на хозрасчётной. Понимаете? Наша работа, как и любая работа, оплачивается. Вы говорили, что сейчас не работаете, но какие-то деньги у вас должны быть. Вы понимаете?..

–  Денег у меня нет,  –  чуть слышно проворила она, почти прошептала.

– Ну, как же так? Я к вам пришёл, время своё затратил, знания свои, опыт свой использовал, и впереди у нас с вами ещё встреча, а денег у вас нет. Как же так?

–  Я могу отработать,  – сказала она так же тихо.

–  Каким образом, извините?

– По дому работа. Уборка, стирка, готовлю я хорошо. Жена ваша будет довольна, ей облегчение. Можно и другое, если что нужно.

–  Я вас разочарую. Жены у меня нет, я разведён, как и вы. С уборкой, стиркой и готовкой я справляюсь сам,  не люблю пускать чужих в эту область. Пробовал однажды нанять приходящую женщину, да быстро понял, что у меня самого лучше получается.

Он бросил взгляд на неё, и удивился, как она преобразилась. Глаза её радостно расширились, и вся она прямо зарозовела от последнего сообщения. «Так вы мужчина свободный? Так чего же вы сразу не сказали, ведь это самое главное!»,  –  говорил её почти ликующий, призывный взгляд.

–  Я отработаю, вы будете довольны, –  с полной уверенностью сообщила она.

Он понял. А поняв, пришёл в замешательство. Что-то нужно было сказать на это, но ничего сказать он не мог. Ни «да», ни «нет» не выговаривались. Главное же, что не выговаривалось «нет», а отвечать «хорошо, я согласен» не было и нужды. Он сунул в свой кейс письма из банков и поднялся.

– Составлю заявление на имя начальника отдела полиции, позвоню, и мы договоримся, что делать дальше.

–  Остались бы. Зачем так спешить? Я же сказала, что отработаю.

–  Не могу. Сейчас не могу. Извините, спешу. Я позвоню дня через два. Теперь можете всем отвечать, что у вас есть адвокат, он будет решать все вопросы. В квартиру никого не впускайте, кроме меня, разумеется. Если будут приходить, стучать, ломиться, смело вызывайте полицию. Ну, и мне звоните в таких случаях.  До встречи!

 

*      *      *

В работе у Вычукова было одновременно шесть клиентских дел. Четыре гражданских дела можно было отнести к малозначительным, два уголовных к относительно серьёзным. Одним из серьёзных дел было обвинение двадцатилетнего парня в сбыте наркотика в крупном размере, а это грозило парню как минимум восемью годами. Наркотики у парня действительно были, этого он не отрицал, но пытался ли  он их сбыть, оставалось вопросом. Парень клялся, что не пытался и не собирался сбывать, напротив, приобрёл гашиш для себя, а оперативники всё поставили с ног на голову, скорее всего, сбытчик был их осведомителем, подставлявшим других ради процента раскрываемости у оперов и следаков. Вычукову было немного жаль парня, он добросовестно старался смягчить его участь. Другим уголовным делом было покушение на убийство со стороны тридцатитрехлетнего мужчины, ему светил срок до десяти лет. Этому обвиняемому Вычуков также добросовестно старался помочь, но жалости к нему не испытывал. Было ли это действительно попыткой убийства или, как утверждал мужчина, он лишь хотел слегка поранить потерпевшего ножом из  мести за нанесённое оскорбление, можно было только гадать. Вычуков поддерживал версию своего подзащитного, как того требовал закон, но не чувствовал к нему ни доверия, ни симпатии.

Дело Степаниды-Иды следовало бы отнести к малозначительным, если бы не общая сумма долга в четыреста тысяч рублей. Даже для него, для адвоката, это были немалые деньги, которые нужно было бы ещё потрудиться собрать, если бы у него их потребовали. Для неимущей, незамужней, не слишком образованной, да ещё и безработной на тот момент женщины это были деньги просто невообразимые.

Три дня спустя после их первой встречи они встретились у нотариуса, оформили доверенность на представительство. На другой день сходили на приём к начальнику полиции, подали заявление о мошенничестве гражданина Гулюкина Владимира. Ещё день спустя побывали по очереди во всех трёх банках, оставили там заявления об отсутствии средств на выплату кредитов с указанием причины и, главное, с указанием на то, что в полицию подано заявление о мошенничестве. В написанных под копирку трёх заявлениях на имя директоров банков Вычуков резонно указывал, что кредит был лишь формально выдан  гражданке Савельевой, действовавшей под давлением, не понимавшей смысла своих действий, не имевшей доходов, а также недвижимого имущества, то есть кредит был заведомо выдан без обеспечения. Невооружённым глазом было видно, что он невозвратен. Никаких денег Савельева, естественно, не получала, они были перечислены на банковскую карточку, принадлежавшую мошеннику Гулюкину. Следует провести внутреннее расследование и привлечь к ответственности менеджеров,  одобривших эти кредиты. С них же следует и взыскать все убытки.

После визита в третий банк можно было на время успокоиться и ожидать реакции разгневанных кредиторов. Реакцией, скорее всего, будет вызов в суд. Но до этого было ещё далеко. Могли быть также (и обязательно будут, предупредил он её) прямые и косвенные угрозы, ночные телефонные звонки, попытки банковских или коллекторских  молодчиков явиться с визитом, стучание кулаками в дверь, обещание дверь выломать и тому подобное. Но теперь подано в полицию заявление с указанием кредиторов, так что в какой-то мере она сейчас в безопасности.

Подать уже готовое письменное заявление дело несложное, Ида-Степанида могла бы сделать это и без него, но одно упоминание о полиции, о нотариусе, о менеджере банка, повергало её в такой ступор и в такую растерянность, что Вычуков ясно понял – всё придётся делать ему самому, да притом без оплаты. Боже мой, зачем я ввязываюсь в эту мутную тягомотину, ругал он себя. Я солидный человек, хороший адвокат, пускай не элита, не звезда адвокатуры, но дело своё знаю и худо-бедно его делаю. А вот это – это вот мне зачем?.. Но как только подобная мысль начинала брать верх, в воображении его всплывала полногрудая, белозубая, легко доступная, готовая на всё, сама себя ему предложившая женщина, звучало её призывно-завлекательное «я отработаю, вы будете довольны».  И как можно было от этого отстраниться, как отказаться?..

–  Они уже приходили,  – сообщила она. – И в дверь стучали, требовали открыть, сказали, нужно уточнить что-то в договорах и всё обсудить Я не открыла, как вы велели, сказала, что сейчас позвоню в полицию. И адвокат, сказала, что у меня есть, как вы велели. Из соседней квартиры вышли на шум, тогда они ушли. Снова ведь придут, да? Я боюсь. Идти домой сейчас боюсь. Проводите меня?..

Тогда был июнь, первая его половина. Стояла дивная, по-южному жаркая погода. Всё вокруг было зелено, всё пахло и цвело, по городу летал тополиный пух, природа не желала знать ни о каких задолженностях по кредиту, нотариусах и судебных исполнителях. Парки, пляжи, реки, озёра, лесные тропинки, вот о чём думалось и мечталось в такие дни горожанину. На ней была лёгкая полупрозрачная блузка, через которую был ясно виден белый лифчик, и укороченные брючки «капри», открывающие безупречно стройные крепкие ножки.  Кожа на открытых местах тела была уже слегка загоревшей, с бронзовым, отчасти даже золотистым, оттенком. И она глядела на него привычным уже ему открытым, наивно-призывным взглядом.

–  Так проводите, да?..

Оттягивать неизбежное не было смысла. Может, и не приходили ещё, может, и не стучали в дверь, главное, был бы предлог проводить. Сопротивляться было бесполезно. Главное, она добилась, что он ощущал её уже не как клиента по гражданскому делу, не как стороннюю женщину, нет, это было нечто уже большее, между ними установилась чётко им осязаемая недвусмысленная связь.

Сделав только шаг через порог квартиры, она одним движением сбросила с себя блузку, вторым шагом и вторым движением расстегнула на спине бюстгальтер, а когда подошла к кровати, на ней не было уже ничего. Ей оставалось лишь откинуть покрывало, что она и сделала третьим или четвёртым неуловимым движением. И вот уже она стоит обернувшись к нему, полностью обнажённая, удивительно стройная при такой крепко сбитой фигуре, и смотрит на него удивлённым, слегка даже обиженным взглядом, говорящим: «Ну, в чём дело? Ты же видишь, я готова, а ты медлишь…»

Он колебался только мгновение. Руки уже сами расстёгивали ремешок джинсов, майка-безрукавка сама ползла вверх через голову и падала рядом с ним на пол. «Это против адвокатской этики. Я её нарушаю», –  был последний обрывок покидающих его здравых мыслей. После этого он упал, провалился в какое-то межзвёздное, межгалактическое  пространство, в котором он сделался невесомым и неощутимым для себя самого.

 

*      *      *

 

В такие погожие дни решительно не хотелось работать. Не хотелось не одному ему; следователи и судьи тоже люди, им тоже не чужда романтика, летняя отрешённость, тяга к безобидным плотским удовольствиям. Но эти люди госслужащие, у них конкретные обязанности, графики, отчёты, строгий регламент. У Вычукова тоже были и обязанности, и отчёты, но он был человек свободной профессии, «самозанятый», как это нелепо называлось в законе. Проще сказать, он имел возможность отлынивать от своих адвокатских забот, что и делал все летние месяцы под разными надуманными убедительными и не очень убедительными предлогами. До добра это его не могло довести. В августе ему даже пришлось объясняться с председателем их адвокатской коллегии Моисеем Исааковичем Прицкером.

–  Что-то словно с вами случилось, коллега, я вас не узнаю,  – выговаривал ему руководитель, а он молчал и сокрушенно кивал в знак согласия головой: да, дескать, признаю, виноват.  – Всегда считал вас ответственным человеком, а в последнее время на вас пошли жалобы. Следователь по электронной почте телегу выкатил, сообщил, что вы дважды срывали ему следственный эксперимент, не являлись, объясняли по телефону, что заняты в судебном заседании, а это не подтвердилось моей проверкой, да и следователь не очень поверил. Судья из Октябрьского суда звонила, жаловалась, что вы неаккуратно участвуете в заседаниях, являетесь с опозданием, то и дело телефонограммой просите заседание отложить по разным невнятным причинам. Один ваш доверитель по гражданскому делу вас разыскивал, жаловался, что вы на телефонные звонки не отвечаете, с ним не встречаетесь, не работаете, он ставит сейчас вопрос о замене адвоката. Что с вами, голубчик? Вы нездоровы? На это не похоже. Или у вас личные какие-то проблемы, так их нужно преодолевать, не превращать их в проблемы для других многих людей. До сих пор вас знали только с хорошей стороны, поэтому на взыскании никто не настаивает. Одним словом, прошу принять к сведению, и подобного впредь не допускать. Не мне вам напоминать, какая у нас с вами профессия.

Характерно, что Прицкер не расспрашивал его о причинах подробно. Скорее всего, без объяснений понял, что вопрос не в состоянии здоровья и не в перегруженности делами. Просто на дворе лето, загородный дачный сезон, многие стремятся уйти в отпуск, взять отгул, тем или иным способом увильнуть от городской служебной рутины. А с учётом разведённого холостяцкого положения Вычукова, о котором председателю было отлично известно, всё было понятно без лишних слов. Вычуков, конечно, пообещал подтянуться, судей, следователей, а также прокуроров больше не подводить.

Пообещать вести себя хорошо было нетрудно, куда труднее было вновь сделаться паинькой, неотлучно имея возле себя такую подругу как Ида Савельева. С того дня в начале июня, когда они впервые соединились, казалось, что они больше не разъединялись. У Вычукова было именно такое ощущение. В тот раз он оставался у неё весь вечер и всю незаметно наступившую и ещё более незаметно прошедшую ночь. И, бог мой, что это был за вечер, что была за ночь! Казалось бы, опыта в отношениях с женщинами ему было не занимать, но тут ему была предъявлена такая мощь, такое разнообразие и такой уровень женского умения, а главное, такая беззаветная самоотдача, что ко второму часу у него хватило сил только пробормотать: «Немножко отдохнём, а? Мне за тобой не угнаться».  Она, тоже, конечно, уставшая, но бодрая, раскрасневшаяся, заливисто рассмеялась: «Я же говорила, что отработаю. Видишь, я своё слово держу».

О, господи боже, за тот один раз она отработала месяца на два вперёд. Он вполне уже мог считать не её своим должником, а, напротив, себя обязанным или хотя бы благодарным ей. Но она, как оказалось, вовсе не намеревалась останавливаться на достигнутом. Когда утром он высказался в том смысле, что не собирается злоупотреблять её трудным положением, и потому будет дальше помогать ей без всяких «отработок», она так и вскинулась, и с широко открытыми от обиды глазами воскликнула:

–  Тебе что, не понравилось? Я тебе не подхожу, или… что?..

Он, картинно вскинув руки, отверг столь несправедливое для неё предположение:

– Что ты, что ты, дорогая! Ты даже представить не можешь, до чего ты мне подходишь. Не знаю, как может быть, чтобы ты кому-то не подходила. Разве что какому-нибудь марсианину, у которого другой способ внутривидовых контактов. Но мне совестно думать, что ты это как бы в виде оплаты…

–  Да ладно! Какая там оплата. Не видел разве, что я сразу на тебя глаз положила. Думала, придёт какой-нибудь мухомор лет семидесяти да лысенький, так он ещё и не захочет натурой, деньги потребует. А с тобой я и без денег… то есть, я хочу сказать, что я в любом случае… Тебе сколько лет?

–  Сорок один.

–  Всего-то на четыре года меня старше. Никакой разницы, правда же?

– Да, разница невелика. Кстати, считается, что это оптимальная возрастная разница между мужчиной и женщиной для вот этого дела, которым мы занимаемся.

–  Ну, вот видишь, а ты выдумываешь всякое. А ну-ка, иди сюда немедленно… немедленно, немедленно ко мне!.. – это она проговорила уже прерывающимся от возбуждения голосом, раскрывая навстречу ему объятия.

И он в бессчётный уже раз провалился в сладкий этот омут, сам удивляясь, откуда у него берутся силы, от которых нечему было остаться уже к концу вечера, а их хватило ещё на ночь, вплоть до самого утра.

Что до Иды, то её силы были решительно неисчерпаемы. В этом он убедился в первый их «раз», и постоянно убеждался дальше во все месяцы их противоречивого, беспутного и всё же упоительного романа.

Польза для него от той бурной ночёвки заключалась ещё в том, что он убедился – да, действительно звонят среди ночи, действительно угрожают придти, выломать дверь, подкараулить на улице, сделать с ней что угодно, если не начнёт погашать кредит, а она теряется, зачем-то отвечает на звонки, вступает в разговоры, хотя он советовал отключать телефон на ночь, а днём отвечать кратко, ссылаться на адвоката, и разговор прекращать. Из этого он сделал вывод, что для неё будет лучше дома какое-то время не ночевать. На следующее утро он увёз её к себе, под свою собственную, личную уже, мужскую, а не адвокатскую, защиту и ответственность.

 

*      *      *

В редакции журнала «Правосудие и право», где он время от времени помещал свои соображения по насущным юридическим вопросам, больше месяца лежала (справедливее сказать, висела, поскольку он отправил её по электронной почте) его очередная статейка. Обычно судьба его текстов решалась за неделю-другую, но тут что-то притормозилось. Он начал уже догадываться, в чём закавыка. Критиковать судебную и всю вообще правоохранительную систему страны в журнале не возбранялось, но критику редакция требовала позитивную, направленную на улучшение и укрепление системы, но никак не на её ослабление и уж тем более, не на её разрушение. Вычуков неуклонно придерживался этой линии, поскольку был с нею вполне согласен. Себя он считал государственником, консерватором, а тех его коллег, что считались оппозиционерами, не понимал, осуждал и всегда старался переубедить.

В отосланной новой статье он, однако, допустил… нет, не выпад, не укол и даже не вольность в адрес одного важного конкретного лица, от которого в правоохранительной системе зависело многое, если не всё. Это был  завуалированный упрёк в том,  что данное лицо могло, давно могло бы, сделать то-то и то-то для улучшения судебной системы, но почему-то до сих пор не сделало. Уже при написании статьи Вычуков смутно чувствовал, что нарушает неписаную традицию не рассуждать в критическом ключе о деяниях вышеуказанного лица, пусть даже критика вполне почтительна.

Ему позвонила редакторша, попросила при случае заехать, обсудить необходимые уточнения перед тем как поставить статью в номер. Под «уточнениями» в редакции обычно понимали их требования сократить, изъять, убрать тот или иной неудобный для публикации, или же просто излишний пассаж. Приходилось ехать договариваться с редакторшей, уступать ей в чём-то малом, чтобы уберечь большое и главное.

Иду пришлось взять с собою, оставлять её одну в своей квартире он пока ещё не решался, да к тому же он рассчитывал в редакции не задерживаться, и тогда они прямо оттуда махнут на озёра, где хорошие пляжи, лодки и катамараны напрокат и всякие другие милые летние удовольствия. Она может посидеть у входа в редакцию на скамеечке, пока он там болтает, утрясает свои маленькие трудности.

Сидеть на скамейке в одиночестве ей, однако, не захотелось, через какие-то минуты она скамейку покинула, вошла в редакцию, заглянула в один кабинет, в другой, увидела его за беседой с редакторшей, сделала рукою знак, означающий «я здесь, я рядом, не волнуйся» и устроилась на стульчике у входа в кабинет, дверь которого по случаю летней жары была настежь растворена. Редакторша вопросительно на него взглянула.

–  Это моя… мой… э-э… мой стажёр,  –  неуверенно пояснил он.

Та усмехнулась и понимающе кивнула:

–  Конечно, без стажёра, особенно без такого, адвокат как без рук. Итак, продолжим. Эти ваши «был», «была» «было», поверьте, портят общее впечатление от всего текста, снижают его восприятие квалифицированным читателем. Случайному читателю, скорее всего, всё равно, он не обращает внимание на такие тонкости, но у нашего с вами журнала читатель квалифицированный, и вы это знаете.

К удивлению Вычукова, разговор она повела вовсе не об опасных намёках на могущественное лицо из высших сфер, а о каких-то мелких стилистических огрехах, да к тому же не очевидных. Эта немолодая, не очень опрятная женщина в очках с толстыми выпуклыми стёклами (на Крупскую чем-то похожа, отметил он), вплотную приблизив лицо к монитору компьютера, почти водя по нему носом, несла какую-то не относящуюся к делу околесицу.

– Вот, глядите,  – тыкала она пальцем в монитор,  – на одной странице у вас я насчитала целых восемь «было». Перебор, честное слово, перебор. Я думаю, это ваш недосмотр. Вы же в целом грамотно пишете, больших претензий до сих пор не вызывали. А в этот раз что ни абзац, то «был», «была», «было».

–  Но, Александра Авдеевна,  простите, это же я привожу примеры из своей судебной и внесудебной практики, то есть, рассказываю жизненные истории. Это описательные пассажи, тут без «был» и «были» не обойтись никак. Ведь оно всё действительно было, поэтому я о нём и рассказываю. Кстати, я даже не знаю, какая это часть речи – предлог, наречие, деепричастие?..

–  Гм-м… Часть речи… Похоже, что наречие. А не глагол ли?.. Но это как раз не столь важно, мы не на экзамене по русскому языку. Пусть хоть наречие, хоть междометие, главное, чтобы выглядело грамотно и доходчиво. Вы уж прислушайтесь, пожалуйста, к мнению старшего, если не по званию, то по возрасту. Поработайте, поработайте. Очистите от сорняков ваш текст. Найдите этим словам замену, обороты другие придумайте, чтобы смысл остался тот же, а словечек этих уже не было.

– Чтобы словечек этих уже не было? Вы только что сами употребили это словечко. Видите, даже вы не можете без него обойтись.

–  Мне это простительно, притом в устной речи. Что можно Зевсу, то не можно.. как там дальше… Убирайте, убирайте их, эти словечки. Не везде, конечно, не на сто процентов, где-то без них не обойтись, я понимаю. Ну, хоть половину уберите. Хорошую прополку своему тексту устройте и присылайте по-новой. Мы договорились?

Вычуков беспомощно развёл руками.

–  Со старшими не поспоришь. Сделаю всё, что смогу. Только всё же не понимаю, какое это может иметь значение для узкопрофильного издания. Принято, как говорится, к исполнению. Через пару дней пришлю прополотый вариант. Могу быть свободен?

–  Безусловно. Тем более, что вас вон с нетерпением ожидает ваш, как вы его назвали, стажёр.

И когда он поднялся и сделал шаг к двери, прибавила почти уже ему в спину:

–  Вы там ещё взгляните насчёт ненужных нам острых моментов, эти ваши намёки на важные персоналии, на их якобы невнимание к насущным проблемам. Зачем это нам? Мы здесь политикой не занимаемся, эти вопросы не к нам. Вы же взрослый, умный человек. Вы, надеюсь, меня поняли?..

Когда они вышли на улицу, Ида, слышавшая весь разговор, ничего по существу в нём не понявшая, но тонко уловившая его направленность, спросила:

–  Чего она от тебя хотела, эта старая сука?

–  Ничего особенного, у неё работа такая, искоренять и пропалывать. Велела переделать кое-что, там  делов-то на десять минут.

Он не сомневался, что никакие «было» и «были» редакторшу не волновали, а весь разговор и сама встреча были затеяны именно и только ради последнего директивного указания, которое он, разумеется, выполнит, поскольку заинтересован в публикации. Когда наберётся достаточное количество таких публикаций, появится возможность задуматься, наконец, о кандидатской диссертации. А сейчас можно было с лёгким сердцем ехать вдвоём с Идой на озёра для купания и загорания, и к чёрту-дьяволу все эти юридические и политические мировые проблемы.

 

*      *      *

Ида, что ни говори, изрядно сковывала его .  Дома оставлять её одну он всё ещё не решался, да она и не желала оставаться и скучать в одиночестве, напрашивалась и готова была сопровождать его по любым адвокатским делам. К счастью, это не было совсем уж невозможно,  род его деятельности позволял такое. Пришедшая во время посещения редакции мысль выдавать её за стажёрку оказалась удачной. Он давал ей в руки папочку, научил время от времени открывать её и с умным видом просматривать в ней бумаги. Сам удивлялся, насколько она походила в такие минуты на деловую женщину, а вовсе не на легкомысленную, слабообразованную сексуально озабоченную вертихвостку, каковой на самом деле являлась. Очаровательную, конечно, притягательную и необходимую пока ещё ему, но всё-таки вертихвостку.

Особенно удавалась ей роль серьёзной юридической дамочки в судебных заседаниях. Она устраивалась в зале, на местах для публики, поближе к адвокатскому столику, раскрывала папочку, делала вид, что просматривает бумаги, следит по ним за ходом процесса, и в эти минуты её было не отличить ни от секретарши судебного заседания, ни от прокурорши, ни даже от самой судьи в том случае, когда судья была женщина, а это случалось в девяти случаях из десяти. Неплохо было бы ещё надеть на неё очки, подумал он однажды и высказал такую мысль, и надо же, очки немедленно нашлись, когда-то были ей прописаны от дальнозоркости, она ими почти не пользовалась, потому что почти не читала. В очках же она выглядела просто-таки кандидатом наук, а возможно, и доктором.

Вступать с кем-либо в разговоры и вообще раскрывать в присутственных местах рот он ей строго запретил. Словарный запас у неё был не больше чем в сотню слов, внятно изложить свою самую простую мысль она не умела, терялась, запиналась, и выдала бы себя с головой. К счастью, таких опасных моментов не возникало, она послушно держалась в сторонке, убедительно играла роль скромного ассистента, референта, помощницы, а он со смехом, наедине, конечно, с нею, прибавлял к этому: «эскортницы». От этого известного, понятного ей слова она приходила в восторг и со смеху покатывалась, ей даже льстило такое сравнение. Всё это было очень забавно, хотя и немного рискованно.

Вернувшись к вечеру домой, они надолго забирались в постель, а в перерывах вспоминали в подробностях свой нынешний выход в свет, смеялись над тем, как хорошо она сегодня сыграла свою роль, как ловко дурачила почтенную публику. Вычуков ловил себя на мысли, что при секретаре, стажёре, помощнице, называйте как хотите, он стал выглядеть со стороны солиднее, должно быть, внешне тянет уже на мэтра адвокатуры, имеющего свой штат. Хорошо бы, чтобы у него действительно был такой настоящий, а не понарошечный помощник, но до этого ему пока что ох как далеко, да и вряд ли это будет  когда-нибудь. Сейчас это игра и видимость, но видимость неожиданно для него занимательная и приятная, а уж дома, в постели, всё видимое отлетало, оставалось осязаемое, плотское, ничем другим не заменимое.

Чертовски восхитительна была она в постели, это он признал с первого раза, и признавал после каждого нового, очередного, любовного акта. Никакой вульгарности, которая проскакивала у неё в иных случаях, никакой примитивной разнузданности. Всё удивительно женственно, гармонично и при этом абсолютно естественно. Тут она была королевой, мастером и виртуозом своего дела. Прибавить к этому неутомимость и готовность к подвигам в любых обстоятельствах, где угодно и когда угодно. Однажды она к большому смущению Вычукова сделала ему приятный местный массаж без участия рук прямо на пляже, лишь чуточку отойдя с ним в сторону к ивовым кустам, но люди всё равно издалека видели. Он увещевал её, пытался сопротивляться, быстро обмяк, сдался, и  позволил довершить начатое. Однако, решил более такого не допускать, не хватало ещё, чтобы их засняли, а снимки или даже видео выложили в Интернете. Вот будет клубничка-довесочка к его доселе безупречной адвокатской репутации.

На пляже она первым делом скидывала верхнюю часть своего узкого, словно лента, голубого бикини. «У тебя купальник типа сверхмини-бикини,  – говорил Вычуков. –  Смотри, ты здесь всех мужиков доведёшь до эрекции, переходящей в поллюцию, а там уже недалеко и до полиции». Лифчик он заставлял её надеть, вернуть на его законное место. Но вовсе не из принципов целомудрия, а чтобы не подвергать её грудь опасности солнечных ожогов. Он читал о том, насколько вредны для кожи человека прямые солнечные лучи, а уж женская грудь есть территория повышенного риска. Во-первых, это очень чувствительный орган, а во-вторых, очень ценный. Вот для него ценна эта, именно эта вот, конкретная женская грудь. Подобную грудь он прежде видел разве что у скульптурных каких-нибудь классических изваяний вроде Венеры или Артемиды. Первое время он даже сомневался в том, что грудь настоящая, не силиконовая подделка. Ида покатилась со смеху, когда он высказал ей своё подозрение. Велела осмотреть и ощупать предмет своей гордости и справа, и слева, и снизу, и сверху, хоть с увеличительным стеклом. Грудь у Иды оказалась самой натуральной, натуральнее не бывает. На пятёрку с плюсом. Эталонная. И не как у Артемиды или Афродиты, а гораздо красивее. Головокружительная грудь. И сейчас она принадлежала на правах краткосрочной аренды одному Вычукову, ему одному в целом свете. Он был обязан охранять её и всячески оберегать от солнечных лучей, от завистливых женских, а также и от похотливых мужских взоров.

А ещё он восхищался её кожей. Просто удивительно, как у женщины, пусть и молодой ещё, но всё-таки не юной, могла быть такая безупречно чистая, гладкая, шелковистая кожа. От природы кожа у неё была слегка смуглой, с бронзоватым оттенком. Вычукову нравилось оглаживать её спину. Начиная от шеи возле затылка, где пушились тонкие волоски, и ниже – плечи, лопатки, вся с едва заметно выступающими позвонками гибкая спина, талия, бёдра, ягодицы, и всё, что ещё ниже, до самых пят, всё это было идеально, без малейшего изъяна. Ладони его сами скользили по её телу, по ощущению будто детскому. Насладившись оглаживанием, он приникал к спине Иды щекой, потом целовал её в одном месте, в другом, в третьем, ну а дальше шли горячие минуты, о которых говорить нет смысла, их нужно переживать.

А ещё ему нравилось мыть её под душем. Без всяких губок и мочалок, просто руками и именно просто мыть с хорошей специальной пенкой для мытья под душем. Парфюм этой дорогой, крутого бренда, пенки чудесно сочетался с её телом и с двусмысленностью  вроде бы несложной гигиенической процедуры. Кончалась эта процедура, чаще всего тем, что он лихорадочно закручивал краны, и они перемещались в комнату для продолжения своего основного занятия.

 

*      *      *

 

За все удовольствия приходится рано или поздно расплачиваться, особенно это касается любовных удовольствий. Об этой истине напомнил Вычукову его собственный подзащитный по уголовному делу с наркотиками. Придя на встречу с ним в следственный изолятор, Вычуков сделал неожиданное, неприятное для себя открытие – он больше не участвует в этом деле, он больше не защитник, он теперь отставленный от дела адвокат. Стараясь не смотреть на своего бывшего защитника, испытывая, по-видимому, перед ним неловкость, парень сообщил, что мать наняла ему другого адвоката, а вам, то есть, ему, Вычукову, спасибо, конечно, и всё такое, но вот так вот получается…

Когда подсудимый отказывается от своего адвоката и нанимает другого, это нехороший знак, это тревожный сигнал отправленному в отставку, это значит, что он либо плохо работал, либо чем-то не угодил своему подзащитному, не сумел наладить с ним отношения. И не важно, что парень этот ссылается на мать, которая решила за него, с матерью Вычуков тоже встречался, она была тогда к нему настроена доверительно. Что-то, значит, произошло. Он и сам уже догадывался, что именно послужило причиной недовольства той стороны и как результат его отвода. Сейчас главное было не подать вида, что он уязвлён, отнестись к новости спокойно, с достоинством.

–  Что ж, это твоё право, Николай. Отказываться от одного защитника, приглашать другого, третьего, четвёртого, дело хозяйское. Только, знаешь, это редко приводит к хорошему результату. Как пословица говорит, старый друг лучше новых двух. От перемены мест слагаемых сумма не изменяется. Я хотя бы дело твоё знаю, со следовательшей контакт наладил, а новому адвокату придётся всё заново начинать.

–  Ну, да, я знаю…  –  уныло тянул парень,  – но мать так сказала, что вы, мол…это… ну, мало занимаетесь моим делом.

–  Это неверно. Откуда она это взяла? Занимаюсь, как положено. И откуда она может знать, сколько и чем я занимаюсь? Мы с ней и виделись-то всего два раза.

– Ну, говорит, что вы где-то пропадаете, не ходите ко мне, свидетелей не приглашаете, которых она нашла. На суд, говорит, два раза вы не являлись, заняты очень в других делах… Дескать, не старается этот адвокат. Я тут ни при чём.

–  Ладно, бог вам с матерью судья. На будущее мой совет:    адвоката меняй только в самом крайнем случае, ну, если он, допустим, обвинению подыгрывает, твоих объяснений не слушает, советует признать вину даже если ты её отрицаешь, если ты действительно невиновен. Меня, кажется, в этом заподозрить трудно.  Желаю лёгкого приговора.  Будь здоров, Николай.

С душевной скорбью Вычуков признавался себе, что мать Николая, конечно, права, занимался он последнее время этим делом, да и другими, если честно, спустя рукава. По известной и хорошо ему понятной причине. Поскольку оплачивала его услуги именно мать, она была здесь в своём праве. А Николай был явно с нею согласен, это чувствовалось по его разговору, по его виду и тону. Короче, надо делать выводы, пока не поздно, пока он ещё на хорошем счету в адвокатской среде.

Из следственного изолятора он вышел с твёрдым намерением если и не прекратить совсем, то круто сократить своё приятное летнее приключение. Кстати, и лето уже подходило к концу, даже удивительно, до чего незаметно оно промелькнуло. Первым делом следовало отселить Иду из его квартиры, где она вполне к этому времени обжилась, чувствовала себя хозяйкой, и назад в свою хрущёвку вовсе не рвалась. Пока она живёт у него, ни о какой полноценной работе говорить не придётся. Ида и работа – две вещи мало совместимые. Она и сама, как он вскоре понял, не слишком трудолюбива. Бывая у него, она не рвалась что-то сделать по дому, даже мыть посуду после их совместных трапез принималась только если он об этом попросил, да притом ещё дважды. Труженицей её назвать было трудно. Её природное амплуа – любимая женщина на содержании.

Надо отдать ей должное, многого она не требует. Ни дорогой косметики и парфюмерии, ни золотых побрякушек, ни коллекционных вин, ни изысканной кулинарии. Бокальчик пива, рюмочку водки или трёхзвездного молдавского коньяка, бутерброд с сыром, жареный картофель, омлет с ветчиной, а можно и с варёной колбасой. Кофе любит растворимый, добавляет в него молоко или сливки, а вот сахар не употребляет. Вообще к сладкому она равнодушна. Ну, а одежда сейчас ни для кого не проблема. В секонд-хенде можно полностью экипироваться за четверть цены, а на толкучем рынке вообще за копейки. При всём этом она умудряется всегда выглядеть на пять с плюсом. Это в ней просто заложено, она – вот такая. Короче говоря, обходится она покровителю очень недорого. Но к работе не расположена совершенно, и ничего удивительного, что её увольняли то из одного места, то из другого.  А вот то, что она нынче не трудоустроена, как ни парадоксально, ей только на руку.

Единственной адвокатской работой, которой по-настоящему занимался Вычуков этим летом, была Идина долговая проблема. Здесь он серьёзно продвинулся, ощутимо улучшил её положение. Ещё в июле заставил её стать на учёт в службе занятости, сделаться официальной безработной. Это было нужно, чтобы убедительнее представить её перед банками как полностью неплатежеспособного должника. А чтобы её, не дай бог, не взяли бы где-нибудь на работу по направлению биржи, он научил её нескольким способам уклониться от трудоустройства. Важно было именно и только числиться безработной. Кроме того, он нашёл общий язык с дознавателем, которому поступило их заявление о мошенничестве гражданина Гулюкина. Дознаватель, принявший было решение об отказе в возбуждении уголовного дела, после визита Вычукова дело всё-таки возбудил.

Это был большой шаг вперёд. Теперь Ида с полным правом могла называть себя потерпевшей, и банкам было просто невозможно игнорировать это её процессуальное положение. Несчастная, одинокая, безработная, необразованная женщина, подвергшаяся циничному ограблению. То есть, жертва. Что можно было с неё взять в таком случае?.. Убедить в этом банки было основной задачей Вычукова, и он с почти невозможной этой задачей справился на отлично. Во всех трёх банках ситуацию осмыслили, приуныли, и на какое-то время затихли. Ночные звонки и угрозы в адрес Иды прекратились, писем с требованием погашения долгов больше не поступало. В суд с исковым заявлением о взыскании долга банки также не обращались, прекрасно понимая, что это бессмысленно, ибо нельзя было наложить арест на имущество гражданки С.И.Савельевой ввиду отсутствия такового. Всё складывалось для Иды благоприятно. Следовательно, в свою квартиру ей можно было безбоязненно возвращаться.

В тот же вечер он завёл издалека разговор о своей работе, как много её навалилось, как он будет занят в ближайшие дни, как ему будет необходима сосредоточенность, углублённость в сложные и важные дела, а у неё квартира свободная, пустует, и никто ей сейчас не угрожает. Она всё сразу поняла, надула губки и помрачнела.

–  То есть, мешаю я тебе, получается, так?

–  Да нет, что ты, не в этом смысле. Но работа, понимаешь, работа. Я же деньги должен зарабатывать. На нас двоих, между прочим, потому что ты – безработная.

Этот аргумент подействовал неожиданно сильно. Лицо её прояснилось, в глазах обозначилось понимание задачи момента.

–  Но я-то сама не надоела тебе ещё, правда?

–  Я даже говорить на эту тему не желаю. И тебя прошу об этом не заговаривать, чтобы мы не рассорились. Я же никуда не уезжаю, и ты, надеюсь, не уедешь в кругосветный океанский круиз. Будем встречаться как прежде.

–  Когда я приеду к тебе теперь?

–  Мы созвонимся. Я тебе позвоню как только разгружусь немного по работе.

–  Но ты ведь меня любишь?

–  Даже больше чем прежде, будь уверена.

–  Смотри только не изменяй здесь без меня. Ты знаешь, я очень ревнивая.

–  Что ты, милая, какая может быть измена. Во-первых, работа не оставит времени, а во-вторых, ты из меня все соки вытянула без остатка, у меня на измену просто сил не осталось. Так что будь спокойна, отдыхай там у себя, а я буду набираться здесь новых сил.

Вопрос о возможной измене в её устах звучал забавно, потому что саму её муж бросил и развёлся с нею именно по причине её многократных измен. Муж был дальнобойщиком, отсутствовал по неделям, а ей было невмоготу маяться в одиночестве. Этот факт из своей биографии она бесхитростно выложила Вычукову в минуту своих лирических откровений. Врать, хитрить, скрывать что-либо она совершенно не умела.

 

*      *      *

Вскоре ситуация на адвокатском фронте стала выправляться, причём порой там, где ожидать выправления было уже поздно. Позвонила мать двадцатилетнего подследственного Николая и сообщила, что сын неверно её понял, нового адвоката она не нанимала, а только советовалась с ним насчёт замены следственного изолятора на домашний арест, ей говорили, что у него есть связи, и он может решить этот вопрос закулисно. Нужных связей у того адвоката не оказалось, поэтому всё остаётся по-старому, и она готова далее оплачивать услуги Вычукова по оговорённому тарифу. Отличная и очень своевременная новость. Позже он узнал от коллег, что дело там было попросту в том, что новый этот адвокат за свои услуги заломил несусветную цену, превышающую все возможности женщины, и она благоразумно дала задний ход, тем более, что адвокат, хотя и был из дорогих, хорошего результата твёрдо не обещал.

Сдвинулось с мёртвой точки дело о покушении на убийство. В перекрёстном допросе обвиняемого и потерпевшего Вычукову с помощью грамотно поставленных вопросов удалось вытянуть из потерпевшего ответы, из которых ясно следовало, что, во-первых, потерпевший сам хорош гусь, что действия его можно квалифицировать как агрессивные в отношении обвиняемого; во-вторых, стало очевидно, что на убийство обвиняемый действительно не покушался, а цель его была устрашить противника и, как он выразился, «маленько уколоть». Это значительно усложняло позицию обвинения и улучшало позицию защиты. Можно было теперь с полным основанием добиваться изменения статьи на более лёгкую, а со статьи 105 «Убийство» вовсе соскочить. Услуги Вычукова в этом деле оплачивала жена обвиняемого, и она уже пообещала вознаградить его за достигнутый обнадёживающий результат.

В гражданских делах процессы шли ни шатко, ни валко, с переменным успехом, но чаша весов Фемиды в трёх случаях из четырёх постепенно начинала склоняться на сторону, за которую воевал адвокат Вычуков. За полторы недели без Иды он наверстал всё упущенное и даже создал небольшой задел на будущие месяцы. Оказалось, жить без Иды вполне можно, а уж работалось, так просто замечательно.

К концу второй недели он всё-таки загрустил. Ох уж эти женщины, с ними так трудно, а без них ещё труднее. Ида в эти дни звонила дважды, с ноткой обиды в голосе интересовалась, когда же они встретятся. Он отвечал, что уже скоро, уже вот-вот, он только должен закончить некоторые дела. Наконец, он сам не выдержал, позвонил и сообщил, что, кажется, освободился на ближайшие несколько дней, но не намного, дня на два, не больше. Ну, а в эти свободные два дня можно и отдохнуть. То есть, ей можно приехать.

 

*      *      *

Теперь был март, шла первая его неделя. Это сколько же прошло времени со дня первой их встречи? То ли восемь, то ли девять месяцев, он не помнил точную дату своего первого прихода к ней. Впрочем, это не так важно. Больше полугода – срок очень большой для лёгкого романа, то есть, флирта, для необязательных, не слишком романтических, скорее, физиологических, отношений. Ещё в декабре он пришёл к выводу, что отношения надо заканчивать. Пришёл к выводу и даже принял для себя решение.  Оказалось, однако, что принять решение легко, куда труднее его выполнить. Прямым текстом сказать женщине, что больше в ней не нуждаешься, не испытываешь к ней влечения, не желаешь встречаться даже просто ради самой встречи, ради разговора типа  «что нового», «как поживаешь». Что у неё нового и как она поживает, он  знал без всяких встреч, она это ему выкладывала во время телефонных её звонков, запретить которые он ей не мог  и не отвечать на которые тоже не мог.

Эти встречи нужно было заканчивать непременно. Собственно, он и после первого их «раза» ощутил неясную пока ещё для себя опасность таких безудержных телосплетений. Но ведь тогда это было чертовски приятно, и во время действия было приятно, и по окончании его. Он чувствовал себя гигантом секса, суперменом, доставляющим радость не только себе, но и этой женщине, бескорыстно разделяющей с ним ложе. Так продолжалось месяц, потом другой. А потом он всё отчётливее стал чувствовать, что это не для него. Что никакой он не половой гигант, готовый раз за разом утолять неутоляемые потребности своей экзотической  и, прямо скажем, случайной подруги. Проще говоря, они – не пара, и занятие это, в котором она была энтузиастом и виртуозом, ему далеко не так интересно. В конце концов, он кто? Он – адвокат, гуманитарий, правовед, практик и теоретик, он пишет статьи, которые журналы печатают, а коллеги нахваливают. Он покупает в киосках газеты, он активный пользователь Интернета, смотрит авторские фильмы «не для всех», ценит Феллини и Антониони, читает Харуки Мураками и Пауло Коэльо, размышляет о происхождении человека и зарождении цивилизаций.

Но во что он превращается рядом с нею? В такое же примитивное, обуянное животной страстью существо. Собственно, почти в животное. Ну, не совсем, конечно, не совсем, но близко к этому, опасно близко. Во всяком случае, по окончании каждого акта он отмечал, что во время его не контролировал ни своих действий, ни своих эмоций, ни своей речи, не говоря уже о мыслях, которых просто не было. Унизительное для гомо сапиенс полудикое состояние.

Ту он раздваивался. Одна половина его понимала, что соединение мужчины с женщиной вполне нормально, более того, необходимо для продолжения жизни. Другая половина страдала и возмущалась рабской зависимостью человека, особенно человека мужского пола, от этого в общем-то нехитрого действия, столь потребного всему человечеству. Да, он точно чувствовал, что находясь рядом с нею, глупеет, принижает сам себя, становится на одну с нею доску. Сделавшиеся уже ритуальными соития по выходным и праздничным дням, эти встречи у метро, затем проводы и расставания у того же метро… С этим следовало кончать, и как можно скорее.

 

*      *      *

Банки в последние дни перестали её тревожить. Первые два или три месяца иногда вспоминали о ней, то один, то другой принимался названивать, требовать погашения долга. Она отвечала, как учил он, что, во-первых, она безработная и неимущая, а во-вторых, она потерпевшая по уголовному делу, которое сейчас расследуется, она жертва мошенничества, и отстаньте от меня, пожалуйста, а то я пожалуюсь на угрозы с вашей стороны, ну, а все правовые вопросы – к моему адвокату, который помогает мне бесплатно на общественных началах. Адвоката, то есть, Вычукова, банки не беспокоили, понимая, что это бессмысленно.

Какие-то небольшие деньжата у неё, конечно, были в чулке или в подушке, иначе она не могла бы нормально существовать. В умеренных размерах денежно ей помогал Вычуков. Когда кредиторы перестали её донимать, он твёрдо посоветовал ей найти работу, поскольку бесконечно помогать ей он не сможет. Он уже тогда принял решение понемногу отдалять её от себя. Она устроилась на работу, но долго не раскрывала, на какую именно. Потом всё-таки созналась, что работает уборщицей в торговом центре. Ну, что же, подумал Вычуков, всякий труд у нас почётен, по Сеньке и шапка. Для Иды это, может быть, и не подходящая работа, а для Степаниды в самый раз. Ида она только здесь, у меня и для меня, а на работе она Степанида, а значит, всё в порядке.

Иногда он задумывался, кого в ней больше, Иды или Степаниды, и никогда не приходил к однозначному выводу. В разные минуты она могла быть одной, могла быть другой. То Афродита, то крестьянка от сохи. Она проговорилась, что не только отец с матерью, но и она сама родилась в глухой сельской местности на вологодчине, а в город их семья перебралась, когда ей было уже десять. Деревенский чистый воздух дал ей крепкое здоровье, но ни кругозора, ни общего развития, ни хоть какой-то начитанности, дать ей не мог. А большим умом и тягой к знаниям всевышний наделить её не позаботился. Конечно, для женщины это не столь уж и обязательно, но есть же минимальные кондиции, которым отвечать должна любая женщина, надеющаяся приворожить мужчину вроде Вычукова. У Иды-Степаниды такая кондиция была лишь одна – постель. Маловато. Для серьёзных отношений маловато. Он это понимал и ощущал, она  не понимала, и претендовала на большее, чем он мог дать и на что был согласен. Как-то раз она его просто-таки напугала.

Однажды они шли к нему от станции метро, она сказала, что ей нужно купить один нательный причиндал. Зашли в ближайший магазин, там она долго копалась в ворохе женского белья, он терпеливо ожидал в стороне. Наконец, она выбрала лифчик и трусики не из дешёвых, подошла к кассе и негромко (но он ясно это слышал) сказала кассирше: «Вон, муж сейчас заплатит». Он заплатил бы в любом случае, он и готовился заплатить, но тут его передёрнуло. Вот, значит, как. Вот какие у неё масштабы и замахи. Муж, и никак не менее. Конечно, непременно, обязательно. Он об этом только и мечтал. Он – её муж? Смешно даже подумать. Да и хватило ему одного раза, достаточно было знать, что его бывшая живёт сейчас в Дании,  замужем за каким-то нашим же хмырём с двойным гражданством. Об этом первом и пока единственном его браке приятных воспоминаний у него не осталось. И вот на очереди следующий? Боже упаси!..  С того случая он окончательно взял курс на снижение и сокращение их отношений, а дальше на их прекращение.

 

*      *      *

Вычуков отщёлкнул шпингалет, потянул на себя дверь балкона и шагнул в застеклённое пространство. С того дня как его слегка напугала невесть как туда проникшая птичка-синичка, он выходил на балкон с невольной опаской – а вдруг снова?.. Но нет, птички-синички там не было. Он вспоминал о ней как о неожиданном, забавном случае, не нужном, впрочем,  ни ему, ни птице. Место птицы не здесь, в его тесном, отгороженном от мира закутке, она должна порхать в своих рощах и кущах, а к нему залетать ей определённо нет смысла.

За стеклом балкона был месяц март, его начало. Завтра восьмое число, международный женский день. Угораздило же Иду родиться именно восьмого марта. Она этим даже гордилась и не раз напоминала ему, чтобы он не забыл поздравить её по всем правилам,  причём вдвойне, как новорожденную и как женщину. Конечно, она ждёт цветов, шампанского, объятий. Будет и шампанское, будут цветы и, куда денешься, будут объятия. И будет всё это в последний раз, так он решил твёрдо и окончательно. Портить день рождения он ей не станет, тут нужно действовать  деликатно, гуманно. Наутро проводит её до метро, и там уже скажет, что надолго уезжает из города, а объяснять, почему и куда, не станет. Пусть поймёт всё сама, если, конечно, у неё на это хватит ума. А не хватит, так это будет её дело и её проблема. Он внесёт её телефонный номер в чёрный список, и всё, контакт будет оборван навсегда. Возможно, первые месяцы он будет тосковать, нуждаться в ней, но он сумеет это побороть. Завтрашний их день – последний день, и это уже точно. Он сделает всё это, как бы ни было это трудно, чего бы ни стоило.

Был ли он уверен, что именно так сделает и, главное, что это у него получится? Он сам пока ещё не знал, уверен или нет. Такие окончательные, твёрдые решения он принимал уже несколько раз.

 

 

июнь 2024 г.