Жили были три сестры: Элла, Новелла и Любовь.

И были они разные, как огонь, вода и воздух. И верой отличались. и суждениями, и родители тоже по-разному были ими почитаемы.

Элла — христианка, Новелла — иудейка, а Любовь — атеистка. Элла верила в Иисуса, Новелла — в Моисея, а Любовь — в Высший Разум. Читать далее →

Насупившись в пенсне с потрескавшимися мутными стёклами старичок-лекарь в пожелтевшем мятом халате, не знавшем крахмала, снял крышку черепной коробки пациента сухими крепкими пальцами, окрашенными никотином в густой тёмно-коричневый цвет. Совершил он это действие крайне осторожно, наподобие того, как снимают крышку кастрюли с закипевшим борщом, дабы не обжечься, да, не приведи Господь, не уронить на пол, создав пугающий домочадцев кухонный грохот.

— Павел Аркадьевич, что там? Читать далее →

Шёл дождь, что называется стеной, непролазные топи бурлили своей неведомой никому жизнью, покрывались водными пузырями, медленно ползли как вдоль, так и поперёк протянутой до самого горизонта просёлочной дороги. Сапоги случайного путника шумно присасывались к жиже, тонули в ней и со свистом выпрыгивали при каждом шаге, салютуя свежей грязью вокруг себя. Читать далее →

Солнечное свежее весеннее утро включило лёгкие с помощью бесцветного тумблера на невзрачном сером пластмассовом пульте. Частота дыхательных движений пришла в норму, пульс шлёпнул по пальцам, лежащим на кисти левой руки.

— Пациент номер триста двадцать семь! — киношная медсестра из пятидесятых аккуратно чётко и с выражением отчеканила врачу терапевтического отделения.

— Как бодрость духа, бедолага? — врач взглянул в толстолинзые очки на 327-ого.

Я предпринял неимоверные усилия, чтобы ответить, но не смог разлепить губ. Читать далее →

Шустрые, словно паучьи лапки, лучики света жизнерадостно плясали на пыльном окне палаты хирургического отделения.

На серо-желтом подоконнике застыли в предсмертном припадке сушеные тушки дрозофил.

Не то, чтобы кто-то увлекся естествознанием, просто так надо… Читать далее →

Она была жирна телом и хамовита в общении. Саркофаг переоценённости собственной натуры казался громоздким и шумным.

Она поминутно раздражалась, закуривала, теребя нервными пальцами тонкую папиросу, шарила свободной рукой в сумке, выискивая склянку с машинным маслом для шарнирного механизма саркофага.

Масло, словно нарочно, притаилось в самом дальнем уголке её ридикюля и она продолжала шуметь на всю улицу, привлекая внимание прохожих и остроухих жильцов близлежащих хибар. Читать далее →