Мягкий свет падал на ее светло-рыжие волосы, юбка вздымалась под ветром словно парашют. Июньский вечер наполнял его легкие ощущением приближающегося недуга, давящим в груди осознаем, что она лучшая из всех кого ему доводилось встречать. Ветер разносил её короткие волосы по лицу. Светлому, гладкому, нежному как шёлк. Этот вид обволакивал его желание и делал его еще отчаянней. В воздухе пахло началом, возможностями, надвигающемся азартом по поводу неё, по поводу жизни: «Это джекпот, это успех. Нужно уметь совладать с этим, вырасти навстречу рассвету и тогда сама удача поцелует меня в губы кровавым, горячим поцелуем. Поцелуем судьбы», — думал он. И был прав, мудрость вбитая словно фасадом в грудь, не была его привычкой, но на это раз что-то в его мыслях было и правда от мудрости, хоть он сам до конца этого и не понимал. Сегодня он встает на ноги и показывает всему миру, что же по настоящему таится в душе порой маленького человека 22 лет. Маленьким человеком он, конечно, не был. Но уж слишком расторопно и порой неряшливо относился ко всему, что не могло дать ему гарантированной выгоды. Слишком ловок он был, слишком быстр. Это было одним из главных его достоинств, но как и каждое достоинство в человеке, имело свои минусы. Чтобы любить, то что больше тебя, нужно быть не просто с большим сердцем, а еще понимать, что самые стоящие вещи за деньги не купишь. Даже за собственные, человеческие деньги, лежащие в глубине души.
22…Какой возраст! Какой, какой? Да обычный. Идет прямо после двадцати одного и до двадцати трех. Так что дело не в возрасте, но ей этот возраст очень нравился, видимо от того что она еще на себе не попробовала, каково это быть 22 девушкой.
Они шли по Арбату. Июнь. Десятый час, уже темнело. Она резко останавливает шаг, вырывает свою руку из под его руки, и с нагловатой, смеющейся, но доброй улыбкой поворачивается к нему и говорит:
— Скажи-ка, а это вечер ударил мне в голову или ты все же по правде так хорош, что я начинаю немного завидовать?
— Вечер? Я? Ммм… Ну, а как бы тебе самой хотелось? — Он ухмыльнулся, положил руки в карманы штанов и играючи произнес одну буквы : — А?
— Дело не в том чего я хочу, а как есть на самом деле! — Она сказала это и сложила руки на груди, будто-то обидевшись, хотя, конечно, ей просто нравилось играть с ним в сопротивление. Противником он был достойным, а таких в этом мире немного.
— Ну вот ты опять о своем! Правда, правда… А я у тебя, крошка, спрашиваю о том чего же желает твое сердце. Ловишь суть вопроса?
— Не просто ловлю, а ловко парирую!
Он залился переливающемся смехом. Короткострижженные, темные волосы упали ему на лицо, а воздух словно стал горячее вокруг него, такого настоящего, такого живого. Ловчее, быстрее любой из проезжающих мимо них машин: «Бесстрашный» — подумала она.
Знакомы они были около года, познакомились по иронии судьбы, до противности банальным способом: через друзей. Случайно, ничего такого. Она отнеслась с небольшим презрением и намного большим недоверием, к тому у кого репутация была настолько плохая, что рассказывая истории о нем, некоторые особы женского пола понижали голос. Она же увидев его, подумала : «У них видимо у всех пожизненное заболевание бронхитом, иначе от чего, говоря о нем, переходить на шепот! Парень, как парень, слишком много выставляется, так что от этого еще более обычный». Хотя, конечно, выглядел он очень хорошо, почти что лучше всех из кого ей доводилось встречать лицом к лицу, может только не лучше её брата. Это с горечью и ропотом осело в её груди, но все же она отметила это для себя. Закусила губу до крови, но отметила, так как врать себе не любила.
Тогда он уже бросил университет, а она училась на психолога на первом курсе. Учится было не то что неинтересно, скорее слишком реально. А ей такой далекой от всего земного, хотелось чего-то нереального, не отсюда…
Это он понял сразу, когда её увидел: «Красивая, статная, благородная, очевидно из хорошей семьи, но такая отгородившейся от всех. Скорее выйдет замуж за какого-то писаку, чем будет флиртовать с идиотом» — это его и позабавило, и порадовало одновременно: « Такие девушки выглядит совершенно легкомысленными, потому что много курят, одеваются откровенно и смеются открыто. Но в реальности они недосягаемы почти для каждого. Раскусить их очень сложно, а если будешь слишком настойчиво пытаться это сделать, то просто зубы все сломаешь об этакий «орешек». Таких нужно не раскалывать, а открывать» — думал он. И был прав. Она была ослепительна, умна, тонка, до нервности хороша и никогда, никогда не согласилась бы выступать на арене жизни под табличкой «твоя». Такая ему определенно была по душе.
Их представили друг другу, он протянул руку. Она её не пожала. И он решил пойти по другому и спросил:
— Скажите, а вы верите в Бога?
— Что? Ну да, верю… С чего такой вопрос?
— Да так…Навожу справки, чтобы потом отчитаться на посту о вашем сегодняшнем поведении…
— Отчитаться? Кому отчитаться?! — Её начинало выводить из себя, как он вилял словами, будто в лабиринте, пытаясь сбить её со следа, которая она сама себе и выстроила. Следа неприязни к нему.
— Ну, как кому? Богу, конечно! — После этих слов дикая улыбка озарила его лицо. И в эти секунды хотелось достать камеру и запечатлеть такой момент. Потому что улыбка была по истине нереальная, не отсюда. Простые ребята так не улыбаются, даже перед порогом в рай…
Она встрепенулась, глаза округлились и чувствовался, что сейчас происходит тот самый момент. Момент решения в её голове: встать и уйти или… И она разразилась диким смехом. Они начали смеяться вместе. Уже после она задала ему тысячу вопросов. А начиная, с тех самых слов про Бога, она была уверена в том что по крайней мере уже нашла того, с кем смеяться под стать ходьбе. То есть легко, привычно и обязательно для душевного, и физического здоровья.
Он работал менеджером по рекламе в довольно таки известной компании. Он был громкий, общительный. Жил в центре Москвы, рядом с Цветным бульваром. Много курил, даже сигары. Он говорил, что люди забыли о тонкой науке курения сигар. С семьей отношения у него были отвратными, другими словами он отрицал любой намек на наличие семьи в родословном плане. А так знакомых у него было куче. Однако, за активной общительностью, что редко бывает, скрывалась жизнь и уверенность в своих силах и в своем выборе, если кратко — то в самом себе. Так что среди кучи знакомых, были и настоящие друзья, даже пару девушек. Конечно невзрачных по сравнению с Ней, но хороших. Он же правда старался быть образцовым другом и может иногда излишне давал многим взаймы. Тем не менее, он был достаточно крепок и умен, чтобы отказать, если сам это решит. Поэтому она не вмешивалась, в его отношения с друзьями. Самые близкие из его товарищей, хорошо знали её. Переодически она встречала их всех с бодуна, сама то являясь к ним идеальной, с усмешкой похожей на фразу: «Себя не пропейте, друзья». Вместе они не жили, потому что он считал, что жить она будет с ним, только когда юношество «официально» уйдет на задний план, да и плюс с его слов : «Как я могу позволить такому идеалу жить со мной, таким никудышным, да еще и во грехе?! Нет уж, твой отец меня не поймет. А ты знаешь, как я его уважаю!». Она очень доверяла всем его решением, пусть даже самым глупым, так что спорить не то что не видела причин, а просто не хотела. Он постоянно нашептывал ей какая она молодец, целовал в висок, медленно вздыхал и мягко произносил: «В нашей маленькой, сумасшедшей семейке ты будешь первая с годным, законченным образованием. Так что знай, крошка, ты лучшая! Я тобой горжусь». Его любимая фраза «в нашей маленькой безумной семейке». Он так называл их отношения. Может от того что кроме этой «семейки», другой у него и не было. Но это не особо его печалило, он знал когда за душой у тебя не пару копеек, а большие деньги, в руках лучшая из девушек, кругом возможности, да еще пару веселых ночей с друзьями, то в этой жизни ты выиграл. В этом он был уверен. Так что победителем он себя чувствовал во всем, даже в том что детство у него было совсем недетское. Он редко говорил об этом, наверное от того что становился злым и задумчивым после таких разговоров. А эти состояния, особенно идущие вместе, он не любил. Но если все же появлялось настроение поговорить об этом, он всегда повторял одно и тоже: «Несмотря на весь ужас, именно это и сделало меня сильным человеком, тем кто я есть. Так что если бы мне дали выбор убрать ту часть моей жизни, то я бы сжав зубы, все равно бы не убрал, а пережил бы вновь, если бы понадобилось».
11:35. 6 июня. Совещание. Идет обсуждение нового плана по развитию рекламы социальных услуг.
Он сидит, нога на ногу, ручкой стучит по столу. Одновременно собранный и дико расслабленный, в этой атмосфере того что за ним последнее слово. По правде говоря, это ему нравилось, но не слишком волновало. Он понимал, что реальная жизнь сложней и чтобы там заслужить «последнее слово», даже таким как он (постоянно первыми во всем), нужно сильно потрудиться.
В голове возникала история двухмесячной давности (все это представление со слайдами немного навевало на него скуку). История про Неё. Потрясная история между прочим! «Она, прекрасная моя, разбила от злости вазу. Такое с ней бывает не часто, но все же бывает… По-моему что-то по поводу учебы и логичной несправедливости, постоянно присутствовавшей в университетах, так потревожило её внутреннее «равновесие» » — он хмыкнул, от этой мысли: «Ох, как она метала и рвала! Настоящая Скарлетт О’Хара, только мудрей (разбила наименее симпатичную из всех ваз в доме)» — Эти мысли, о её внутренней вьюге, переходящей в настоящую бойню, возбуждали каждую черточку и клеточку в нем. Даже не понятно почему… Видимо людей полных огня уж очень привлекают бури в оболочке прекрасно. «Ах, ну как же она злилась! Такую бы на плечо и увезти на Марс…» — крутилось в его голове.
Стеклянную дверь, открывает какая-то девчонка, одета по последней моде, но такая серая. Взгляд на таких никогда не задерживается.
— Извините, вас к телефону. — Обратилась она к нему. Эти слова выбили его из тянущихся фантазий о Ней и её о чертовски потрясающей злости.
Он встает, ощущает вульгарный взгляд этой курицы, идущий по его силуэту. В такие моменты он бесится, что выглядит лучше большинства: «Нужно её уволить», — подумал он про себя: «А то вот это уже мозолит мне глаза не один месяц». — Он выходит за дверь, идет по коридору и сворачивает направо в свой кабинет, окна там почти на каждой стене. С теплым чувством, которое разливается у него в груди, берет трубку и говорит:
— Крошка, ну как там твоя адаптивная социализация и психология человека в век индустриализации?
В трубке, слышно только тяжелое дыхание и тишина.
— Кто это? — Резко спрашивает он. Он понимает, что это никак не она, а кроме неё в это время ему никто не звонит на личный телефон. У большинства этого номера вообще нету.
— Да кто это?! Отвечайте или я сейчас повешу трубку!
— Это я… — Снова затяжное дыхание. — Звоню, просто узнать как ты… Мы не говорили с моего дня рождения, а это значит уже больше полу года. Поэтому вот, решил позвонить, а ты просто на свой обычный номер не отвечаешь… Ну, ну как ты?
В воздухе повисло напряжение, в груди его сжался комок, дыхание сперло, он хотел растерзать этот телефон на куски. Но не мог… Этот телефон, сделанный по старинке на заказ, подарила ему Она. Он не мог, потому что это была их фишка, созваниваться вот так, а не по мобильному. Кроме того, он хотел поговорить с братом, хоть и не мог признаться себе в этом. Грудь сдавливала ненависть, но он хотел. Он заговорил совсем непривычным для себя голосом: холодным, отчужденным, печальным и каким-то пассивным. Будто он проигрывает. Только непонятно в чем…
— Я нормально. Был на совещании. Ты меня отвлек.
— Извини, я не знал, что ты вообще сейчас где-то работаешь…
— Еще бы ты знал… — В телефонной трубке был слышен смешок: горький и злостный. Для брата наш главный герой всегда был олицетворением всего того, чего у него никогда не было. Всего того, чем он стать никогда не мог. Сильным человеком, который умеет принимать выбор. Этот смешок заставил чувствовать его младшего брата никем.
— Может мы встретимся завтра, в том ресторане, на красной площади?
— Завтра я не могу.
— Может тогда послезавтра? Я же просто, как брат брату, поболтать…
Снова смешок.
— Как брат брату? Ну если ты осмелился на такие выражения, то ладно можем, но только на пол часа. У меня дел по горло.
— Ну тогда, я тебя там буду ждать в три. В три подходит? Я так рад!
— Подходит. — Он повесил трубку. Сердце бешено колотилось, он не осознавал до конца, что произошло. И пытался всеми силами себя убедить, что это так, пустяк, он же почти что клянчил эту встречу. Но конечно дело было не в этом. Признать то что мы когда-то отвергли давным-давно, порой тяжелее чем суровую реальность.
8 июня. 20:10.
Он и Она кушают в квартире индийскую еду. Последние два дня он был сильно в себе, будто о чем-то непростом все время думает и каким-то усталым. Она, конечно, это заметила. Но решила не сильно его дергать с вопросами, так как подумала что наверное на работе большая загрузка, плюс идет сокращение и ему нужно уволить пару своих подчиненных, что тоже непросто. Поэтому она много шутила, смеялась, целовала его в щеки и шею, читала вслух главы из своих рассказов. Она знала, что это его всегда расслабляет и даже немного окрыляет. Её невозможная, нереальная легкость, её смех. И она решила, что это то что сейчас ему нужно, а не тысяча вопросов и чуть ли не навязчивые предложения помощи: «Он и так знает, что всегда может ко мне обратиться» — твердила она себе.
Они сидели на балконе. Июнь же. Тепло. Она положила ноги на перила, на ней была одна рубашка, темно-зеленого цвета. Такого же цвета, как его глаза. Он курил сигару и рассказывал ей вальяжно своё мнение о митингах в Москве, потом они начали обсуждать надвигающуюся свадьбу одного их общего знакомого, не ошибка ли это и все такое. Вообщем обычный их разговор, обо всем и ни о чем. Она притягательна прозрачна и открыта, он по нереальному красив, высок (почти два метра в рост) и отстукивает свои слова будто идет по уже знакомой ему дороге, очень точно и уверенно. «Он вообще такой», —крутилось в её голове : «Точный, уверенный. Бесстрашный».
Он положил ногу на ногу, взял огонь и зажег сигарету.
— Мой брат звонил на днях.
Эти слова застали её в моменте, когда она чуть наклонившись через балкон смотрела на шагающих мимо прохожих, очень далеких, идущих по своим делам. За этими его 6 словами так много стояло, что ей показалось, что даже мать со своим ребёнком остановились на тротуаре и начали вслушиваться в надвигающуюся бурю его точных слов. Она глубоко вздохнула, пытаясь словно с воздухом вдохнуть смелость в свои маленькие легкие. «Бесстрашие, бесстрашие. Будь бесстрашной. Дыши», — крутилось в ее голове. Словно аттракцион, карусель для маленьких детей, с позолоченными лошадками на которые все с таким остервенением пытаются залезть.
— Да? — звучало нарочито расслабленно. — И как вы поговорили?
— Как мы поговорили? Как два незнакомца, которые прожили вместе почти 20 лет, при этом так и не воспылав к друг другу теплым чувством.
— Но ведь это не правда, ты его любишь… — Она сразу же поняла, что это было зря. Но слова уже вырвались из её алых губ. Губы которые он целует, но сейчас он об этом не думал. Он был зол, он был обижен и в нем кровоточила давняя рана, о которой он так сильно пытался все это время забыть.
— Ты не понимаешь, это не любовь. Это болезнь. И не надо доказывать мне обратное. Ты ничего не знаешь о том кто эти люди.
Они замолчали. Это было не так важно. Она выдержит, она все выдержит. Потому что она ни чем не болеет, в отличие от него. В двух метрах роста такой уверенности, на удивление может поместиться и укоренится не меньше боли.
Он прокручивал все это в голове. Разговор, брат, люди. Он не стал ей говорить, что на встрече он увидел не брата, а своего мерзкого папашу. Жалкого, хлюпкого человека, неспособного ни на отцовскую, ни на любую другую любовь. Он не стал ей говорить, что он не пошел с ним в ресторан. Что на улице, с первых слов возник конфликт. И он даже не помнит кто его начал. Он помнит только, как его сразу же взбесило это старое лицо, эти его вопросы: «Почему ты там не звонил, сынок?», «Надеюсь, эта девочка не мешает тебе работать?». Помнит как ужасно вычурно этот старик был одет. От него веяло грязными деньгами и беспорядочными, бессмысленными связями. По-моему он ему ответил что- то вроде: «Как ты смеешь мне вообще задавать вопросы, да такие как ты в принципе не должны называться людьми, не то что отцами!» Потом пошла тяжёлая артиллерия, и он начал кричать про маму, про её болезнь: «Это ты довел её до смерти, это из-за твоих измен она стала такой несчастной, что умерла….» Были еще какие-то фразы про брата: «Он может и забыл наше «радужное» детство, но не я!» Беседа же их закончилось, на такой фразе «Я никогда не буду тем чем ты так хочешь, чтобы я стал. Я никогда не буду подобным тебе». Эта фраза отпечаталась в его голове. Почему? Наверное потому что с этой мыслью он и порвал все отношения с семьей. И именно это помогло ему стать тем, кто он есть сейчас. Одновременно эта фраза была вечным щитом в борьбе между юношескими идеалами и скучным, мелочным, жестоким подходом его отца к жизни. Этот щит защищал его от всего мира. Он всегда знал, что может к 20 годам он не решит кем хочет стать. А может даже и к 30, но с самого детства он всегда знал то, кем он быть не хочет.
Он думал об этом, он прокручивал это в голове. Но пока он не мог думать, о том что ответил на это его отец. Это было выше его сил. Не потому что ответ был так плох, как он ожидал или хуже, а потому что отец стал в те секунды похож на человека. А нет ничего тяжелее увидеть добро в том, кто когда-то пытался убить что-то светлое в тебе. С такими людьми не понятно что делать. Ненавидеть? Просить? Первое ему было привычнее и понятнее…
— Милый, мне кажется, ты устал, давай я тебе почитаю…
Её нежный, легкий голос вытолкнул его из этой внутренней и внешней войны на встречу к её белоснежным, гладким как шёлк рукам. Её руки опустились на его голову, потом на шею, на плечи и она поцеловала его в щеку. Он видел её босые ноги которые идут по деревянному полу, как она на цыпочках достает книгу с верхней полки. Красный конь обложке, видно что много раз перечитана. Он сразу понимает, что это пропасть. Сэлинджер. Его любимая. И сразу возникает фраза в голове: «Эта его так называемая его «семья» — липа. А Она…Она – это правда».
9 июня. 10:30. Они в квартире, утро.
Из соседней комнаты доносится музыка. Да, да именно та что он и предполагал «Aint No Mountin High Enough». Он слышит быстрые шаги, как распахиваются шторы и окна. Появляется её нога, свет ударяет в глаза. Ноги стройные. На ней темно-красное белье. В руках какой-то кухонный половник, который видимо должен напоминать микрофон. И она врывается в комнату на словах «If you need me, сall me no matter where you are…». Слова «Just call my name» она уже исполняет на кровати. Она кружится, поет и прыгает. Под лифчиком прямо между грудей, около солнечного сплетения, выглядывает татуировка — анк. Она начинает изящно опускаться на кровать, крутя перед его лицом бедрами. Невероятно веселая, сладкая, притягивающая, до невинности легкая. Такое нужно снимать. И рукой на встречу к нему протягивает, собственноручно нареченный микрофоном половник, чтобы он спел свою партию: «Remember the day I set you free I told you сould always count on me, darlin ». Она начинает хохотать и небрежно бросает: — Yes, I remember that day!
Её грудь вздымается, она свободно дышит. Её ноги похожи на стрелы (стрелы пронзающие его грудь). Она идеальна. И когда он держит её за талию, он чувствует, что способен на все. Один взгляд на неё дает ему силы. Он всегда считал, что она лучше него, такой родилась такой и такой будет. И от этого он понимал, что должен отдать этой девушке все, предоставить ей свои руки и свое плечо, свою славу и тайны, свою любовь и защиту. Он никогда не догадывался, что можно чувствовать себя так хорошо в этой жизни от одной простой мысли, что она ждет только его. Эта мысль, ударяла ему в голову и одновременно успокаивала.
Они провели вместе почти целый день, было весело и смешно. Он почти забыл о недавнем сумасшествии, с его братом и отцом.
Но тут вопрос, вопрос от нее, любимой, разрывающий эту атмосферу прекрасного. «И зачем же Она так со мной…» — подумал он.
— Ты не хочешь попробовать пообщаться со своим отцом? Может он изменился за эти годы? Ведь до этого он никогда не делал первый шаг к примирению…
— Он мне не отец — Резкий ответ. Напряжение нарастает. Мы никогда не ругаемся, но сейчас по-моему ссора будет. Господи, но зачем же она лезит во все это…
— Милый, но мне кажется, тебе нужно попробовать простить…
— Ты бы простила человека, который ударил тебя?
— Ударил… У меня такого не было, я не знаю… Но ведь столько лет прошло, ты же говорил, что люди меняются…
—- Он не человек.
Он встал из-за стола, резко выбросив слова : — Пойду прогуляюсь. И не обернулся на нее, он не мог оборачиваться на неё поле такого холода, слишком стыдно. Она то ни в чем не виновата.
Он ходил по улицам пару часов, уже почти наступила полночь. Он так много прошел и так много злился. Он понимал, что нужно с ней поговорить. Но ему было страшно. «В в её глазах я всегда номер один, всегда бесстрашный. Как же она останется со мной таким, если я всего лишь мальчишка высокого роста? Она, она, она… Я не могу сейчас думать о ней. Она лучшая.» Его мысли непонятным путем завернулись к той недавней встрече с отцом. Отец говорил «Сынок, я поступал очень плохо со своей семьей. С твоим братом. С тобой. С матерью… Может быть уже поздно приносить извинения, но я так хочу чтобы ты знал, что я тебя люблю. Я скучаю по тебе, сынок. Я уже стал совсем стариком, не держи на меня зла, иначе я не выдержу. Не выдержу… ». Эти слова не были прекрасны и они не залечивали раны, но это были слова человека. Который может и полный идиот, но которому правда жаль. Это было слишком сложно воспринять ему. Было легче думать, что этих слов просто не было. Но что-то все же подсказывало ему, что эти слова были. Были сказаны и не просто так. И что-то в этом старом, мелочном человеке поменялось. В его лице появилось сочувствие. Жестокость сменила боль на его заплывшем, уже давно некрасивом лице.
Он шел по набережной у Арбата, рядом с Москвой-рекой. Подростки сидели на ступеньках у воды, курили, пили и смеялись. Среди них был один, выделявшийся красотой и статностью. Будто в 15 мальчике, есть уже что-то от мужчины. Он на секунду подумал, что это он сам 7 лет назад. Решимость в точенных скулах, полные губы которые скоро потянутся к рассвету, хмурые брови, между которых уже пролегла боль в виде морщинки, что явно говорило о нелегкой судьбе столь красивого юноши внешне и внутренне. И зеленые глаза. Темно-зелёные глаза. Только в них прослеживалась надежда, которую он всеми силами прятал от своего отца, между его криков и побоев, измен и грязи. Темно- зелёные глаза будто освещали путь. Вели его на встречу к чему-то иному. Иногда он убегал из дома, садился на велик и рьяно начинал крутить педали, а слезы скатывались из темно-зеленых глаз. Ветер так быстро смахивал их с лица, что можно было подумать, что их вообще не было.
Внезапно, резко, словно гром этот парень поворачивает голову и смотрит прямо в лицо нашему главному герою. Медленно, словно рассвет улыбка расплывается на его лице, нереальная улыбка, не отсюда. Простые ребята так не улыбаются, даже перед порогом в рай… Будто из прошлого возникли нитки зеленого цвета и начали зашивать все трещины в нем, а мальчик продолжал улыбаться, будто они были знакомы, будто он звал его к себе… Морщинка между бровей разгладилась, а надежда из глаз преобразовалось в пульс, в кровь, что течет по жилам. Никаких страхов, никаких пряток. Только жизнь. Только смех. Только улыбка и уже будто бы у него не темно-зеленые глаза. А темно-зеленые с проблеском, с пятнышками янтарного, небесного солнца.
10 июня. 12:18 ночи.
Он медленно открывает ручку двери, не понимая что его там ждет и что будет. Но чувствуя, что надежда вытеснила страх из его груди. Голос слышится издалека. Она съезжает, прислонившись к стенке, на пол. В руках закуренная сигарета.
— Он сейчас вышел, но я попробую передать. Да, да…
Он аккуратно подходит, садится перед ней на корточки и кладет руку сверху её руки, и тихо говорит:
— Родная, дай мне трубку.
Из телефона раздается, низкий, туповатый голос.
— Ало! Ало! Вы точно передадите, а то я с ним пытался поговорить при встрече, но он не захотел меня слушать… Ало?
Она отдает ему телефон, он помогает ей встать с пола. Она нервно и немного ошарашено начинает курить. Он идет с телефоном в соседнюю комнату и прикрывает дверь, оставляя только маленький просвет. Но все же просвет.
Прошло 15 минут. Она сильно извелась за эти 15 минут, выкурила сигарет пять. Можно подумать, что она не умеет держать себя в руках. Он бы на это конечно засмеялся и сказал, что-то вроде: «Не переживай, рядом с тобой себя вообще никто в руках держать не может». Она немного испуганная, аккуратно приоткрывает дверь. Он стоит спиной, одной рукой держа телефон, другая в кармане. И смеется. Он оборачивается на звук её шагов. На лице улыбка, он поднимает расслабленно руку и указывает на её ноги. Она в короткой юбке. Он подмигивает ей и театрально кусает воздух. Она выходит за дверь, улыбка на её лице освещает коридор. Пахнет от неё уже не табаком, а радостью. И подмечает: «Глаза у него как будто посветлели или дело в освещении, не могу понять…». Прислонившись головой к уже открытой двери, она откидывает голову, наконец-то вздохнув полной грудью, и говорит:
— Не просто бесстрашный, а нереальный. Не отсюда… — и начинает заливаться смехом.
