1
Письмо первое, летнее.
Владимиру Романову привет!
Жара. Июль. Пока еще темно,
то, пользуясь недолгим затемненьем
и передышкой, я спешу писать.
Который день, которую неделю
пылает солнце, будто Фаэтон
прокладывает новые маршруты
поближе к нашей средней полосе.
Горячий, мутный воздух днем едва
передвигается. В садах деревья
листвой желтеют, как ни поливай,
земля устала и лежит пуста.
Заметно пахнет горечью, травой,
перегоревшей на корню, и дымом
обставших нас, грозящих нам пожаров.
Все говорят, такой жары в Москве
не помнят с лета 72-го.
Наш год тогда встречал нас горячо.
А я-то думал – не поеду к морю
(я не люблю жару) и в подмосковной
купавенской прохладе допишу
хотя бы пьесу. Будет время мне
писать свободно, вдумчиво, удобно.
Но по такой жаре какая пьеса,
стихи какие… Мыслями теку
по дереву. Не долгожданной влагой –
текут смолой расплавленной они,
бесформенные, липкие и злые.
Мне плохо, я к такому не привык,
но, развлечен кой-как происходящим,
смотрю, как лето скоро месяц бьет
одни температурные рекорды
вслед за другими. Чуть ли не хвалюсь
погодой перед теми, кто в отъезде
и спрашивает: “Как вы там? Горите?”
Вот так и Плиний Старший наблюдал
происходящее.
Ни страха, ни унынья –
спокойный интерес ученого,
который столько знает о природе,
что вряд ли что-то новое добавит
к написанному облако над морем.
Что это смерть, ему еще не ясно.
Но все огни – огонь. И вот пожары
торфяников питает то же пламя,
что и Везувий. Так же воздух полон
зловещим, невесомым, серым пеплом,
и так же смерть случайна и быстра.
Так будем веселиться – время есть –
и ничего не ждать от жизни: краток
и ненадежен нам сужденный срок.
Мы здесь всегда живем при катаклизме.
Будь здрав и не надейся на погоду.
2008
2
Письмо второе, осеннее
Владимиру Романову привет!
А вот и осень, редкими дождями
промытая; нам лето задолжало
хороших дней – бери теперь, пока
погода позволяет, и живи.
Прозрачный воздух холоден и тих,
спокойны мысли, сердце не тревожно.
Гляжу в окно, как белка по ветвям
скользит проворно. Яблони, рябины –
все переживший, все видавший сад,
как перед смертью, замерший, усталый.
И воздух полон золотом сквозящим,
темнеет рано, дело к холодам.
По осени второе начинаю
тебе письмо – заметками фенолог
такими в нашем детстве оживлял
центральной прессы скучные страницы.
Никто их не читал – как знать, одни
они и оставались, может быть,
от общей неурядицы и лжи
отделены. И вот тогдашний опыт
нам заново становится полезен.
Как незаметно все переменилось!
С такою аккуратностью в России
нечасто совершаются событья
действительно значительные. Больше
обычно шуму. Ухнуло, осело,
что было нам надеждой. Пыль одна
еще в холодном воздухе витает.
И в этот раз спокойно и не споря
мы отдали на откуп негодяям
политику. Когда б отняли, мы
хотя бы устыдились.
Как, зачем
в тех, кто хитер, настырен, хлопотлив,
предположили силу? Не они
удачливы, а мы, мы бесталанны.
Не много лет прошло, а видим: эти
сробели, упустили, растерялись
не лучше нас. Не боги, ох, не боги
горшки такие, видим, обжигают.
Все безобразно спуталось. Россия
опасно замерла.
И зря мы, значит, хамам уступили.
Могло ли получиться? Да, могло,
и лучше, чем у этих.
Политика не вовсе нам чужда.
Она, когда не грязь и преступленье, –
риторика. Так вот ее искусство
в парламенте, на площади, в суде!
Такая же словесность, как и наша
поэзия, Господь ее прости.
Зачем пишу? Не знаю. Может быть,
раз навсегда разделаться пытаюсь
с гражданской этой скорбью. Желчь свою
с чернилами мешая, отвлекаюсь.
Страна, вокруг лежащая, была нам
когда-то Родиной.
Уехать, что ли, или досмотреть
все до конца? Не знаю. Все равно.
Я, дописав письмо, не тороплюсь
его отправить. Вряд ли в самом деле
чего-то опасаюсь, но вернее
с оказией.
Будь здрав и не надейся на отчизну.
2008
3
Письмо третье, зимнее.
Владимиру Романову привет!
Зима. Декабрь. И года под конец
накопленная смертная усталость
промерзлым камнем давит – не вздохнуть,
и время накануне, в декабре,
заледенев как будто, замирает.
Что будет дальше? Что еще пройдет?
И здесь ли только так похолодало!
Как ни старей, а Новый год надежды
нам оживляет. Будет передышка,
и будет легче. Старые долги
нам спишутся. Другие наступают,
и лучшие, конечно, времена.
Нет-нет да и поверишь: так, все так.
Так, обманувшись в главном, так, изверясь
в доподлинное, странную храним
мы верность детским снам, которым в детстве
мы, может, меньше верили, чем здесь,
у смерти на виду, в пути недальнем,
где мы одни, где холодно, темно.
И не всегда обманывают нас
старинные неверные приметы –
сбываются. Дается нам удача,
боль отступает, сердце успокоит
холодный свет январских ярких звезд.
Не все ж нам видеть будущие беды,
не все же знать нам счетом дни свои.
К другим привыкнув, к старым временам,
не Рождества ждет сердце – Новый год
я праздную. Горящая свеча
за сменой дат мне тускло освещает
лист календарный, временем другим,
нехоженым, наполненный. Туда
пойдем, чуть-чуть помедлив на краю.
И в добрый час! И в добрый путь! И с Богом!
Когда-нибудь я встречу Новый год
как полагается.
Рождественским постом
боль успокою, сердце усмирю.
Когда-нибудь – даст Бог, еще не скоро –
последнее забуду, что еще
мне согревало (согревает) душу. Настоящей,
суровой вере будет еще время
когда-нибудь.
Пока не так – пусть будет Новый год
к нам старого добрее, пусть пройдут,
минуют беды нас, пусть будет легче
и правильнее жизнь пойдет у нас.
Пусть будет легче! Легче будет пусть!
Будь здрав и, может, правда будет легче!
2008-2009
4
Письмо четвертое, весеннее.
Владимиру Романову привет!
Устав от этой гнусной суеты,
я даже рад, что он вернулся. Может,
и раньше был он прав, когда Россию
так поприжал, устроил.
Нет царя,
а должен быть – и новый Цезарь Август
власть царскую берет и долго правит
республикою, сам республиканец.
Крупица правды среди моря лжи.
Что ж, поживем. Воспользуемся теми,
что есть еще, возможностями, раз
других пока не видно. Может, Август
и нас добром когда-нибудь помянет –
поручит наши судьбы Меценату.
Вот говорят: мол, гордость, все дела –
а я бы принял деньги. Лучше так
потратить их, чем эти непотребства:
футбол, олимпиада. Мы, живя
в своей стране, от власти принимать
не обязались только лишь тычки.
Мы не богаты, но и не бедны,
от кропотливой суеты стяжанья
избавиться трудней, чем от долгов.
Ах, как бы жить на полном пансионе,
жену, детей, любовниц обеспечить
и деньгами, и сенью наших лавров!
И черт бы с ними всеми: погуляли,
дел разных понаделали – пора
за дело приниматься, за бумагу.
Когда стихами Августу послужим,
от этого стихи не потеряют
ни свежести, ни легкости, ни формы;
тем лучше будут, чем полней покой
в усадьбе подмосковной, где сирень
обстала старый яблоновый сад,
где пишется свободно. И не надо
другой какой свободы. И не стыдно!
Будь здрав и не надейся ни на что.
2009
