У человека, в котором генетически посредничают другие, много странностей.

Никодим Гусилетов чуть ли не физически чувствовал понуждение к этому путешествию. Он понимал, что присутствует-то он здесь, в Логатове на улице Тверской в доме №45, но это местопребывание — фиктивно, неустойчиво. Он может годами жить и работать в Логатове по этому адресу, но при этом существуют другие возможности и маршруты. Они, эти возможности, его подстраховывают, они тени, отражения, копии его основного бытования. И как, не взглянув в зеркало, не увидишь себя, так и тут: не побывав там, куда тебя неосознанно влечет, не осознаешь полноту жизни, упустишь вероятность. Менять местоположение тела было необходимо, чтобы то ли подтвердить свое бытие, то ли избавиться от неких неосознанных, смутных зависимостей, то ли, может быть, избежать ошибок, которые мы совершаем, игнорируя подсказки интуиции. Понимаете: можно и год, и два заведовать хозяйством небольшой клиники, каждый вечер в шесть часов аккуратно подруливать к своему подъезду, с улыбкой целовать жену — и при этом понимать, что вы с ней — балаганные Пьеро и Мальвина, а настоящая-то жизнь — в собственном волеизъявлении. От камня, упавшего в воду, по гладкой поверхности расходятся концентрические волны, — почему же только первая, ближняя, для нас значима?

Эти рассуждения слишком наукообразны. Когда влечет, не рассуждаешь, а чувствуешь. Откладывая поездку в Дубки, деревню всего-то в двадцати километрах от Логатова, Гусилетов по временам ощущал дискомфорт почти такой же, как собака, которая никак не уляжется правильно, удобно: уткнувшись носом в подхвостье и свернувшись клубком. Вряд ли эта догадка реальна — что функциональное расположение внутренних органов обусловлено натяжением неких магнитно-силовых полей над той местностью, в которой проживаешь; если бы это было так, то ты привык бы проживать в одной местности и не стремился в другую. Скорее всего, думал Гусилетов, дело в Семене, двоюродном брате: тот безвылазно проживал в соседнем Кеснинском районе и два года назад вдруг, ни с того ни с сего, доселе не испытывая к Никодиму родственных симпатий, объявился у него в Логатове, ночевал две ночи и, все время пьяный, слинял наконец обратно. Родственный визит, выражение дружеских чувств. Никодим Гусилетов тогда еще сильно разозлился, потому что Семен свалился как снег на голову, а ведь мог позвонить. И вот с тех пор, два года, завхоз Никодим Гусилетов, добросовестный работник, семьянин, автовладелец и все такое, проживал как бы с вмятиной в боку после этого визита — как пустая пластиковая бутыль: помялась, а форму не восстанавливает. Странно тоже, что Дубки даже не в Кеснинском районе расположены, а в Логатовском, и почему влечет путешествовать там, да еще пешком, было непонятно. Он же не пластилиновый, в конце концов? Как может быть, что объем и форма тела восстановятся, а душевная неразбериха исчезнет, стоит лишь пройти, да еще пешком, по маршруту Дубки-Бардово-Романцево? И, тем не менее, в том, что это надо делать, и срочно, как заливают пожар, залечивают болезнь биорезонансом, зачищают и соединяют оборванные концы электропроводов, — в этом Никодим Гусилетов все больше убеждался.

Вместе с тем он опасался этой поездки, оттягивал ее, не понимая, во благо или во зло она ему станет; Гусилетову было уже пятьдесят лет, а ничего не боимся мы только в детстве: интересно потому что. Пятидесятилетний же Никодим Гусилетов, брат своего брата сорокалетнего Семена Гусилетова из соседнего Кеснинского района, осознавал, что здравого смысла в этом турпоходе ноль целых ноль десятых, потому что грибы уже отошли, а рыбалки там хорошей нет. Лучше бы в выходные дни разобраться в гараже.

— Я завтра поеду в Дубки на электричке, — сказал он жене.

— Зачем? — спросила она.

— Там места красивые, говорят…

— Странный ты стал. Меня возьмешь?

— Нет. Понимаешь, это типа холостого прогона. Я там пешком пройду и забуду. Я по карте смотрел, там километров восемнадцать всего.

— Зачем пешком-то? Там ведь шоссе есть…

— Нет, проселки…

С большака проселочная дорога шла полем полого вниз к лесу и там терялась. Оттуда дул тугой ветер; если бы поле не было убрано, а небо не так хмуро, могла бы возникнуть спонтанная радость при виде раздолья, кучевой облачности, живописной дороги и свежего ветра. Но Никодим Гусилетов был давно стар, и ему, чтобы стать патриотом и бродягой с порывчатыми эмоциями, был нужен длительный настрой. Пока что он боялся: проселок мог вести не в Дубки, а, как знать, на лесную вырубку. Снизу навстречу шли мужик средних лет и мальчик: мужик шел, а мальчик сзади ехал на детском велосипеде. Никодим Гусилетов ощутил, что это — вероятностная проекция Семена Гусилетова с сыном: родственник сразу же пошел навстречу, предугадывая проективные козни и туристские происки брата. Эта встреча подтверждала правильность их заочного позиционного размежевания. К тому же, отметалось опасение, что проселок не ведет в деревню: ведет. Мелкие придорожные сосенки здесь отчего-то совсем порыжели, усеяв колеи извитыми иглами. Мужик с мальчиком, подгоняемые попутным ветром, прошли мимо, ничего не спросив, но Гусилетов, борясь со встречным, все равно почувствовал, что эти двое — счастливее, чем он: они были местные, туземцы, и отец, небось, рассказывал сыну занимательные байки, или учил его отличать маслята от моховиков. Отец и сын любили друг друга — во всяком случае, сейчас, по пути из Дубков на станцию. Никодим Гусилетов ощутил себя совсем потрепанным, как наркоман со стажем на детском утреннике. Он только пошире разевал рот, чтобы сильным воздухом наполнялась грудь и вливалось натуральное здоровье. Спустившись вниз, дорога свернула налево и через жухлый некошеный ложок повела в лес.

Теперь справа потянулась такая чащоба, о какой можно только мечтать: трехаршинные елки стояли так плотно, что не проглядывались выходы, как в темном чулане; там в прямом смысле нельзя было пройти, там мог прятаться Волк, подстерегающий Красную Шапочку, там мертво, как сплошная штриховка, топорщились обломанные сучки, лапы, иглы. Затем дорога углубилась в лес и повела по узловатым корням и колдобинам, стало безветренно. После раздольного поля путника обняло войлоком тишины и лесной тайны.

Очень скоро проселок сократился до травянистой двухколейной тропы и вывел в унылое польцо в тылы деревни. Деревня завалилась совсем в пойму ручья, так что отсюда проглядывались только коньки крыш и трубы. Польцо, околица и все вокруг дороги заросло бурьяном. Бурые розетки пижмы и султаны конского щавеля виднелись окрест, как пики и колчаны затаившегося татарского войска. Странно было видеть такое хозяйственное запустение вокруг таких веселых красных, зеленых и шахматных крыш — свидетелей богатого дачного строительства. На путника сразу же залаяли собаки; а как же без них? — они чуяли вора на хозяйское добро.

С околицы Никодим Гусилетов вошел в широкую улицу, открывавшуюся в некрасивую кочковатую пойму ручья и на том берегу — лес. Запирала улицу, но тоже так глубоко внизу, что, наверно, ее заливало по весне, — краснокирпичная часовенка (с наружным образом и витражом, но без внутреннего помещения, — Гусилетов не знал, как они называются). Домики по обе стороны словно соревновались в силикатной каменности и гаражности, но на отшибе и по окраинам встречались еще избы в тени деревьев и с занавесками на окнах. Деревня Дубки была полна дешевых отечественных автомобилей, а слева по широким пыльным ямам дороги, ковыляя в них то радиатором, то багажником, как верблюд в дюнах, сюда стремился въехать шикарный белый «мерседес». Ни одного дуба Гусилетов не увидел вокруг, ни дуба, ни дубка. Навстречу попалась только хмурая баба с велосипедом в поводу; с рамы по обе стороны свисал куль картошки.

Романтик Гусилетов, минуя те же колдобины, что и автомобиль, поднялся на крутой берег ручья и вошел в лес. Отсюда ручей оказался значительной рекой, а прямо под кручей стояла в черемухах и вербе черная старица. Хотелось идти, идти по живописной дороге, чтобы она никогда не кончалась и не выводила к жилью, на шоссе или к людям. Но уже через пару сотен метров дорога спустилась на широкий большак (тот же, с которого началось путешествие), и, сверясь с картой, Гусилетов повернул налево, чтобы прийти в деревню Бардово. На широком пыльном мосту через реку его догнала и прижала к бордюру пыльная желтая «волга»; когда она проехала, и туча пыли после нее осела, разозленный Гусилетов задержался на мосту и стал плевать в воду. В воде не было ни одной живой тени, а ведь — Гусилетов знал — в таком же количестве воды в бассейне Индигирки, например, глаз бы радовался на рыбьи пляски. Торопясь, чтобы еще какая машина не запылила его, Никодим Гусилетов поднялся на противоположный берег и направился в Бардово.

Из Бардова пути дальше не было. Гусилетов подался в г-образный конец деревни, но там дорога заканчивалась узкой тропой: по ней явно ходили только по грибы и на охоту; на сгибе г-образной деревни еще одна тропа выглядела непроезжей и даже непрохожей и вела в какой-то мелкий кустарник. Гусилетов застрял в деревне на полчаса, расспрашивая дорогу, пока не выяснил, что эта деревня называется Петринцево, а Бардово — это надо вернуться на берег реки и свернуть там направо. «Или прямо полем пройдите, во-он туда!» — надоумила его рыжая стриженая тетка-дачница: так и мнилось из ее конструктивистского облика, от штанов с карманчиками и хорошего заступа только что из скобяной лавки, что она сейчас поедет окапывать смородину на зиму. С глухой ненавистью ко всем этим иностранцам, которые не знают названия близлежащих деревень, Гусилетов вышел в голое непаханое поле и тропой вдоль околицы пошел куда она выведет. Поле местами зарастало березняком и чертополохом, а в дальнем его конце виднелись крыши деревни Бардово. Места были такие невеселые, неприглядные, как на плешивом лобке дурной женщины. Здесь нечего было зарисовать, и даже чибисы не летали.

Бардово конфигуративно повторяло Дубки, и почти такая же дорога, только травянистая, спускалась мимо каменного ящика с иконой в мелкий лес. Было непобедимое ощущение, что Никодим Гусилетов сто раз за свою жизнь в таких пространственных ситуациях бывал, и последний раз — не далее как полчаса назад. Лес был мелкий, плохой, лиственный: в мае в таком полным-полно хищных клещей, а дальше путь известный: температура, беспамятство, галлюцинации — и крыша поехала; крошечных плоских насекомых, мельче льняного семени, он сам не раз снимал со своего мохнатого живота. Романтик Гусилетов старался ступать строго в пыльной колее, чтобы даже от подорожника не заразиться случайным клещом.

На подходе к большой и широко открытой деревне Романцево ему встретился мальчик на красном японском мотоцикле. Толстый городской мальчик с румяными щеками явно фасонил и хвастался перед сельским пешим дурнем; было сразу понятно, что он-то пешком не ходит даже чтобы растрясти сало, а что после японской «хонды», которую теперь объезжает, он уже задумывается о дорогом автомобиле «ниссан». Обе его толстые ягодицы свисали с седла, как щеки хомяка. Мальчик был отважный и тотчас унесся на мотоцикле в другой конец дороги, но доехал опять только до кустарника, прилегающего к лесу. Гусилетов сразу понял почему: мальчик был трус. Мальчик мотоциклист презирал пешего бродягу Гусилетова, но при виде его стал бояться вообще бродяг, которые отберут у него мотоцикл, если он скроется из виду деревни. Никодим Гусилетов понял, к т о это: это был заведующий столовой при той же больнице, в которой он был завхозом. Заведующий больничной столовой заведовал еще двумя пунктами общепита в городе и никогда не ходил пешком: если ему, например, нужно было из терапевтического отделения попасть в пищеблок, то он садился в свой черный «ситроен» и ехал эти 75 метров. Странник Никодим Гусилетов, размежевываясь с двоюродным родственником, не пошел в дальний конец деревни Романцево, а, сверившись по карте, отправился сразу к мосту и железнодорожному переезду. Идти отсюда с верхотуры было легко — неуклонно спускаясь, хотя толстый мальчик еще один раз его догнал, а потом развернулся и встретился. Гусилетов остро почувствовал, что с такими, как этот мальчик, которые из детской коляски перебираются на велосипед, а с велосипеда на мотоцикл и дальше по всем остальным колесам, рискует лишиться последних свои стареньких битых «жигулей» 1984 года выпуска. В России проблема отцов и детей вечна и неразрешима, и один из способов, к каким прибегают дети, чтобы доказать отцам, что те дураки, — владение транспортным средством и передовыми технологиями. Стараясь избыть гнусное впечатление от жирного мобильного мальчика с круглым затылком на японской «хонде», Гусилетов ускорил шаг — всё время вниз по выщербленному, в ямах и заплатах, старому узкому шоссе; тем более что заприметил внизу, у переезда, какую-то фигуру, а следовательно, новый дорожный интерес.

Фигура оказалась худеньким парнем лет двадцати, с обвислым рюкзаком через плечо. Теперь уже Гусилетов почувствовал себя молодцом, который может пофасонить и помочь. Парень, смуглый, черноволосый, скуластый, судя по акценту, был узбек или татарин. Он выждал, пока Гусилетов поравняется с ним, и спросил, как проехать в Дубки. Пусть на электричке, но татарин собирался ехать, а не идти пешим, но был он таким замурзанным, что Гусилетов охотно простил ему эту транспортную заносчивость. Он указал ему направление по шпалам, но предупредил, что не знает, сколько кэмэ до платформы напрямую, потому что сам-то идет из Дубков в обход. Парень смотрел недоверчиво и не сдвинулся с места в указанном направлении, а Гусилетов не стал задерживаться: расписания электричек по этой ветке он не знал. Ему стало неприятно от чувства, что, отправившись пешком по родному краю, он словно бы кому-то спутал планы, а кого-то, напротив, насмешил: такая прослеживалась вокруг деревни Романцево справочно-поисковая путаница.

Гусилетов, уже утомленный, отмахав полтора десятка километров, шел по левой стороне шоссе — как положено, навстречу движущемуся транспорту, а навстречу ему самому с холма рывками, медленно и воняя выхлопами, двигался «пикап» с открытой дверцей. Гусилетов долго не мог понять, почему он так едет — и боком, и рывками, — пока не увидел длинные смолистые брусья, торчащие из фургона криво, как хвост росомахи. Такого водилу следовало сразу останавливать и штрафовать, потому что он вез неприспособленный груз и мог перевернуться, но Гусилетов лишь сошел на обочину и продолжил путь уже по верху следующего холма. На карте здесь была отмечена наивысшая отметка уровня высот — 183 метра, но от перспектив, лесных, слабо волнистых, в голубой дымке, Гусилетов не испытал никакого энтузиазма, потому что видал виды и получше. Только скучные люди, домовитые, как муравьи, могли обустраивать и обживать такие ровные скучные места. Зимой здесь, небось, переметает дорогу и вьюжит.

Вдруг — опять же с нарушением правил дорожного движения — сзади, чуть не наехав, с визгом тормознул черный «ауди» и водитель, открыв дверцу и даже ступив на асфальт, с восхищением произнес:

— Ну, ты и даёшь!

— А в чем дело? — живо отозвался напуганный Гусилетов. Ему даже показалось, что его хотят подвезти, что ради него водитель поехал по левой, встречной стороне, и что надо отказаться, потому что нечем платить: «По-моему, они берут пол-ста от Романцева до Логатова», — моментально подсчитал идеалист Гусилетов.

— Да я тебя еще в Бардове встретил! Здоров, нечего сказать!

— Да иди ты в жопу! — в сердцах сказал раздосадованный пешеход при виде самодовольного водителя, поняв внезапно, что у того и в мыслях не было ему услужить, а вот посмеяться — да.

Мужик рассмеялся, захлопнул дверцу, и изящная черная сигарообразная машина вприсядку понеслась по выщербленному шоссе и скрылась за поворотом.

«Скольким сразу досадил! — мысленно проворчал Никодим Гусилетов. — И с чего вроде бы приставать? Точно я ему на переднее сиденье насрал, пройдя двадцать километров в одно утро!»

До города оставалось еще пять километров, но Гусилетов уже твердо решил довести эксперимент до конца и не садиться на попутку, даже если предложат. Но чтобы немного подкрепить силы, он свернул в придорожное бистро и купил пакет апельсинового сока. Весь остальной путь он прошагал, прихлебывая вкусный апельсиновый сок через соломинку, распевая песни и матюгая шоферов, если за ними волочился шлейф синего выхлопного дыма. От усталости он чувствовал себя одеревенелым, как Буратино, и скованным, как латник в доспехах, но грудь дышала глубоко и ровно, а глаза смотрели весело на последнюю осеннюю листву.

31.12. 2008 г.

опубликовано в альманахе «Владимир»/2011 г.