― Не волнуйся… Они нам ничего не сделают.
Марат сидел, сгорбившись и прислонившись к дверце буфета, который подарила ему мама на сорокадвухлетие. Из левой рассеченной брови обильно сочилась кровь, которую он собирал салфеткой и прижимал к разбитому глазу. И губа нижняя чрезмерно распухла, нависла над подбородком, кидая на него синюшную тень.
― Марат, ― шептала Лидия, со слезами прижимая к себе плачущего Сашу, ― Они убьют нас! Неужели ты не понимаешь?.. ― горестные слезы заливали лицо, размазывая по нему остатки тонального крема.
Лидия сидела на полу, поджав под себя ноги в растерзанных колготках, которые напоминали черные пятна, соединенные тонкими нитями. Около десяти стрелок и дыр соединялись в одну подобно слиянию рек. И она жала под себя ноги как могла сильно, чувствовала, что уже не может… не может держаться…
Сегодня Марат, зайдя в свой дом, увидел, как его Лиду держит за волосы какой-то мужик, а двое детей плачут в унисон, сидя на пороге детской комнаты. Глаза мгновенно узрели еще трех посторонних мужчин. Да и запах в доме витал соответствующий. Хотя они даже не сняли обувь. Обычно на входе Марат улавливал аромат картошки и пирожков. А еще Лидиных духов. Что-то со смесью шипра и макового цвета…
― Ну и урода же ты себе нашла, Лидусь! ― послышался удивленный возглас, что стало тогда первым звуком, нарушившим тяжкую тишину.
Гримаса ужаса на лице Лиды сказала обо всем в одно мгновение. Залетев за порог, Марат в ярости раскинул кулаки, но был пойман двумя амбалами, один из которых пнул его под живот, а другой врезал в голову, причем так, что очнулся Марат только после того, как соприкоснулся с полом. Получив по печени чьей-то ногой и ощутив в боку шило носка туфли, не исключено, уже другого обладателя, он успел лишь защитить голову. Со всех сторон слышались удары и глухие стуки по живому телу. А еще он слышал крик. Вероятно, кричала, Лида. Он плохо разбирал, но сквозь общий шум и возню расслышал лишь:
― Не надо, пожалуйста, не надо!..
Барни со своими людьми избивали Марата довольно долго, пока у того не прыснула с лица кровь и не обмякло тело. Под общий дружный аккомпанемент детских воплей, Рудольф, будто дирижер, заправлял всем этим безумием, виртуозно орудуя палочкой в виде пистолета. Он насвистывал под нос мелодию из «Иронии судьбы», шепча Лиде на ухо, что еще один шрам такому уроду вовсе и не повредит и уверял, чтобы она не расстраивалась, так как вскоре начнется настоящее веселье, подобного которому она не видела в своей скучной жизни домохозяйки.
Рудольф собирался развлечься на всю катушку.
― Эй, ребят! ― кричал он, ― Не забудьте почистить ему лицо! Что-то оно почернело, что ли!..
И так, пока лицо не превратилось в заплывшее нечто. Марат перебрался под буфет с помощью Лиды, которую отпустили, да и детей швырнули к ним вдогонку. Сейчас он дышал ненавистью и страхом за жизнь детей. Этим они с Лидой дышали вдвоем, только перехватывая взгляды друг друга. Алина уткнулась лицом в надувшуюся венами шею Марата, а Саша сопел в Лидиных руках.
― Отпусти их, ― выпалил Марат, сглотнув сгусток крови. Он уже понял, кто здесь зачинщик, а кто исполнитель, ― Дети-то тебе зачем? Какого черта тебе от нас надо?
― А кто это у нас такой смелый? ― прищурившись, развернулся Рудольф, смачно откусывая бутерброд с куриной котлетой. Аппетит не шутку разыгрался, даже стало сосать под ложечкой, и живот Рудольфа недовольно урчал.
― Тебе деньги нужны? Сколько?..
Рудольф, чуть не подавившись котлетой, завизжал от смеха, ― Барни, он спрашивает, сколько нам нужно!
Напарник тоже самодовольно ухмылялся, размахивая в углу кастетом.
― Дай ей выйти, ― поднял Марат глаза, налившиеся кровью, ― Неужели ты не видишь?.. Что вы за звери такие?
Он держал Лиду за руку, и она сжимала в ответ крупную ладонь Марата до скрипа ― ей было трудно сделать это в присутствии похитителей, но в присутствии Марата сделать это означало конец пути. Это было для Лидии хуже смерти.
― Почему же, ― раздался в ответ жующий голос, ― Я могу отпустить нашу Лиду в туалет, но, боюсь, Барни придется прошествовать за ней, ― хохот, ― Подержать юбку!..
Марат с густыми глазами, полными гнева, поднялся, превозмогая боль, ― Ах ты, урод!..
Быть может, он вовсе и не хотел выражать свое презрение и гнев активными действиями, ибо понимал, что это бесполезно, но тут же получил опрокидывающий профилактический удар в грудь. Раздался громкий грохот… Это Рудольф, не выдержав, подкинул вверх бутылку шампанского…
Лидия Шолохова уже не могла подняться и даже двинуться. В полубессознательном состоянии она обхватила низ живота руками и свела до предельной боли бедра. Мочевой пузырь стал толкать вниз капли жидкости, которая сочилась между ног упругими толчками до рези, выпуская из себя неудержимый поток, который мышцы, разбитые до атрофии, не могли больше сдерживать.
– Мама, пожалуйста, не надо! – кричал Саша, – Не надо, мама! Пожалуйста, мама! Не надо, пожалуйста! Мама!
И она не могла подняться, видя, как слезы застилают глаза, и как сверху нависло над ней ухмылистое лицо карлика… И она слышала плач детей… И слышала стук падающего на пол Марата… И она простилась с надеждой что-либо изменить.
И она вошла под тень ужаса. Гнетущая боль не давала сознанию обрести ясность, рукам слушаться, голове дать холодный покой, а мыслям – стройность. Лидия впала в безумие отчаяния.
И она слышала сверху голос. И видела, как красные тонкие губы расплываются в улыбке перед ней, становясь похожими на губы клоуна, и складывают из слогов слова. И слова вылетали из этой пасти под ярый аккомпанемент боли.
― Он скоро подохнет. Истечет кровью. Поняла?.. Подыскала себе мужика… Сидишь тут как ни в чем не бывало… Откуда вышла, забыла?.. Если бы мы с Петром не подобрали вас, сидели бы сейчас с мамой и с папой в Новокуреево, кормили голубей. До старости. Две дуры… Одно только радует: вы были молчаливыми дурами. И кроме вас Господь создал много и много красивых девочек, иначе можно было бы подохнуть от скуки и тоски… Но Марина, в отличие от тебя, оказалась умнее. Она ушла тихо и спокойно, ты же вдруг поверила в себя. Решила встать у меня на пути?.. Идиотка! Бежать надо было. Как можно дальше… Теперь я получу все деньги, что забрала у меня Марина. Слышишь?.. Это мои деньги!
Под затхлый щелчок затвора Лидия слышала, как кричат ее дети.
– Не трогай их… мммм, – боль говорила быстрее и громче, – Я отдам все…
Под крыло носа уперлось холодное дуло, и Лида услышала шепот, – Прямо сейчас, чертова дура, ты звонишь в банк и говоришь, что хочешь перевести крупную сумму денег на иностранный счет. Оставляешь заявку и завтра топаешь в банк, чтобы осуществить перевод. И если, мать твою, – что-то больно уперлось ей в нижнюю челюсть, – Если я узнаю, что ты придумала какие-нибудь фокусы!.. Если вздумаешь обратиться в полицию… Если ты, не дай Бог, попросишь помощи, будешь вести себя подозрительно, или даже просто спросишь, который час… Клянусь Богом, следующий звук, что ты услышишь, будут вопли твоих щенков, когда я буду отрубать им по пальцу. Начиная с верхней фаланги, милая… С верхней.
Рудольф выпрямился, похлопав в ладоши, – Ну что, детвора, кто хочет пирожок с повидлом? Я на кухне видел! Живо-живо…
Саша дернулся, хлюпая носом, а Алина громко заявила, что не хочет.
– А я не спрашивал! – раздался крик, – Живо на кухню пошли! Барни, проследи. Пусть похавают чего-нибудь, – и развернулся, – Видишь, Лидусь, я могу быть хорошим и добрым дядей… – и потер ладони, оглядывая кровавую комнату, мужчину на полу без сознания и женщину в судорогах, – А у нас довольно милая компания! Смотрите, как мы все здесь весело проводим время! Я мечтал об этом, Лида… – Рудольф плюхнулся в кресло, закидывая голову вверх, вспоминая, – О такой вот умнице-красавице жене, а не о той уродке, что мне досталась. Да, да, милая, мы с Петром даже повздорили из-за этого. Нужно было отмыть деньги, нужно было прикрыть его шашни с пациентками, короче говоря, нужна была красивая семейная история с налетом романтизма. Чтобы отвести подозрения. Интеллигентная семья с ничем не примечательными родителями-тружениками. Отец всю жизнь проработал на шахте, а мать – учительницей. Что может быт лучше, чтобы снять условный срок? Да, точно, и дети. И черт бы его побрал, я говорил, Петр, тебе и так достаются все время все сливки, а мне самое дерьмо!.. Пришлось кинуть жребий. Чтобы бы вы думали?.. Ну конечно, мне – толстуха, ему – стройная блондинка! Да и черт бы с ним… ладно… Как говорится, кто старое помянет… Ничего… Мы с моей Мариной тоже немало вместе пережили. Чего только мне стоила ее беременность!.. Одному Богу известно!
Рудольфу самому было отлично известно, что происходит в его несчастной семье. Десятилетний сын Денис обитал вот уже полгода в детском доме по проспекту Тореза города Санкт-Петербурга. Но, как порядочный отец, он планировал забрать его сразу, как только получит деньги, завершит с Петром совместное дело, которое должно было закончиться еще большим триумфом, чем это, обогащением и духовным, и моральным и физическим, нагребет кучу денег и закрепит за собой особое положение в обществе. Вот тогда можно и к воспитанию сына вернуться!
Рудольф, как и любой мужчина, мечтал о первенце, и когда Марина подарила ему сына, то он даже перестал на некоторое время ее бить. Тем более, жена жаловалась, что молоко после этого пропадает. Конечно, она растеклась, как теплое масло, после родов, и стала еще толще. Напоминала, по словам Рудольфа, «жирную утку, которую нужно то ли пристрелить, то ли зарезать, но, главное, отправить на мясокомбинат». И приходилось ему днями пропадать на работе и не ночевать дома, так как утку с орущим детенышем он выносить никак не мог. И ему казалось, что он заново попадал в интернат, когда слышал детский плач, ведь точно такой же разносился по стенам общей комнаты, где он спал. За высокими стенами в цветастых обоях сплошь и рядом жили малявки, которые же для того и создаются Богом, чтобы мешать нормальному человеку отдыхать. Эти вечно орущие создания имеют целью свести с ума людей и сделать их инвалидами, моральными калеками с отсутствием признаков человека. Видимо, так и случилось…
Рудольф Шпильрейн вырос наполовину в приюте, наполовину – в домашней обстановке, полной уюта и… борьбы за выживание. Десяток сестер и братьев делали невозможной жизнь в доме в отсутствии матери, которая часто уезжала заграницу. Самые любимые, воспитанные и «правильные» дети оставались дома с дядей и тетей, а еще с экономкой – тетей Ядвигой, которая читала младшим «Гадкого утенка» по вечерам, ну а самые «мерзкие» дети, к числу которых относился и маленький Рудольф, которые плохо учились, получали «тройки», не слушались взрослых и не помогали в уборке дома, отправлялись на выходные в детский интернат имени Г. И. Россолимо, а потом и на каникулы. Для Рудольфа стали переломными и судьбоносными именно те самые рождественские каникулы, которые он обычно проводил с папой и мамой и всей детворой в местечке Кринчинас в Пасвальском районе.
Папа срубал одну из местных елок, на которую потом всей семьей вешали соломенные игрушки и ангелочков, и вырезанных из белой бумаги снежинок и куколок. Мама готовила жареного гуся с яблоками, а Рудольф ждал свое любимое лакомство – слижики и клюквенный кисель. Нужно было поесть гуся первому, чтобы тебе досталось больше слижиков. Когда закипал чайник, окна покрывались изнутри легким налетом пара, снаружи морозным узорцем, а на улицу опускалась Рождественская ночь, мама ставила огромную вазу с крошечными маковыми печеньями в центр стола, и вот тогда нужно было сделать спокойное и не озабоченное лицо, так как сидевшие напротив Эмилия и Агне норовили выхватить угощение или дать по рукам младшим, которые тянули свои ручонки раньше времени или были слишком нетерпеливы. Они, как старшие сестры, обладали некоторыми привилегиями и правами, и брали на себя роль матери, замещая ее в ее отсутствие. Агне было девятнадцать, а Эмилии шестнадцать.
И однажды, застав Рудольфа в непотребном виде в ванной комнате, Эмилия расхохоталась, а Агне принялась отчитывать шестилетнего Рудольфа и кричать на весь этаж. Наклонившись и схватив испуганного братца за локоть, Агне шепнула, что расскажет тете Ядвиге, и та отрежет ему все вместе с ногами. «Еще хоть раз увижу, не жалуйся!.. Маленький извращенец…». С тех пор мальчики в этом доме купались только в присутствии экономки, за что старшие Антонас и Том выкрутили ему все уши наизнанку и надавали по голове. Наверное, оттого у Рудольфа исказилась форма черепа, стали огромными уши, и он до сих пор вырос с того времени лишь на полметра, и ростом пошел больше вширь. В детстве Рудольф был худощавым, высоким для своего возраста, мальчиком.
Но когда родители развелись, а мама стала все чаще уезжать, такую ораву детей стало трудно содержать, да и заниматься их воспитанием и обучением у бедной тети Ядвиги перестало хватать сил. К тому времени ей исполнилось пятьдесят три, а самому младшему ребенку – два с половиной. Наступали тяжелые времена. По стране гуляла безработица, орудовали шайки разбойников. Пришлось переехать на окраину в маленький деревенский дом в Кринчинас, а особняк в Панявежисе продать. В дом переехала семья Гринюсов со своими детьми. Двоюродная тетка Роза имела своей первоочередной задачей поднять на ноги и выдвинуть собственных детей. Поэтому возможностью разбавить атмосферу грязных простыней и вечного бардака не пренебрегала. Тем более, если для этого можно было выдворить часть оравы за пределы дома в детский интернат.
Крошечный двухэтажный дом начинал уже трещать по швам, да и прокормить их было нереальной задачей. Несмотря на то, что Сергий Шпильрейн приложил все усилия для возведения кукурузной плантации, сейчас, в период засухи, початки народились наполовину сухими, несъедобными и годились разве что на корм скоту. Хозяйство пришло в упадок, и матери ничего другого не оставалось, как уехать читать лекции по основам светской этики в Гданьском университете в Польше, оставив детей на попечение завистливой двоюродной младшей сестры.
Так вот, следующие после развода Рождественские каникулы семья Шпильрейн провела в Кринчинасе. Все в том же доме. Но уже не было большой до самого потолка елки, украшенной соломенными ангелочками, не было кучи разноцветных коробок под ней на утро, вместо слижиков на столе дымилась сладкая кукурузная каша с маслом, которую никто не ел, и никто не пел Рудольфу перед сном «Linksmų kalėdų, mano vaikas», пока он засыпал…
Ну а уже следующий канун Нового года Рудольф проводил в холодном зале интерната им. Г. И. Россолимо, где собирались около елки почти пять десятков детей. Разных, высоких и низких, с румянцем и без, разного говора, советских детей. Девочек с бантами и мальчиков в подтяжках и с уродливыми бабочками. Гул их голосов взлетал под самый купол темного неба, загорались десятки звезд… неба, под которым маленький Рудольф стоял, запрокинув голову, мечтая лишь об одном. Моля Бога лишь об одном… чтобы он вернул ему семью: маму и папу, и даже ненавистных старших сестер… Эмилию и Агне. Здесь, стоя под кучей шумящих голосов, в толпе толкающих плечами и руками детей, Рудольф скучал по дому. По теплому искристому свету камина и запаху теплых слижиков… и по таким теплым родным маминым рукам…
Его выставили за дверь. Разом он лишился всего. И теперь он ненавидел мать. Так же, как и сестер. И тетку, и экономку. И воспитательниц в интернате. И учителей. И Санта-Клауса. И рождественские мессы… Он не верил больше ни в добрых волшебников, ни в эльфов, ни в милость Господнюю, что приходит к нам как награда за труды наши, как говорила мама. Она говорила, что заберет его… И Рудольф не верил больше маме. Последнее ее письмо он со злостью смял, не дочитав, и поджег в раковине туалета. Последние слова, что он видел, разъедаемые огнем, были: «Мы всегда будем вместе, милый. Нужно только чуть-чуть…». Огненные оранжевые языки облизывали желтоватый лист, исписанный чернилами, постепенно проглатывая его и обгладывая со всех сторон. По круглым покрасневшим от волнения щекам Рудольфа ползли крупинки слез, пока он, сунув руки в карманы штанов, провожал голос мамы, что звучал плотным эхом в ушах. Он отправился спать, раздумывая… «Что чуть-чуть, мама?.. Чуть-чуть потерпеть? Чуть-чуть постараться? У меня мозоль на большом пальце, которую я разодрал в кровь, потому что ботинки Томаса стали малы мне еще во втором классе… Постараться не сдохнуть, мама?..». Засыпал Рудольф в ту ночь с кулаком, зажатым под подушкой.
Да, он ненавидел их всех. Всех женщин. Они стали для него расходным материалом. В первый год совместной жизни, Марина решила сделать мужу сюрприз на Новый год и приготовила праздничный ужин, как на его Родине, по всем традициям. И муж был всем доволен, но когда на стол опустилась хрустальная ваза со слижиками… Рудольф застыл в позе сидячего памятника за столом. Руки сползли со скатерти вниз, уперлись в мягкую обивку дивана. И на его неподвижную лысую голову ритмично ложился свет новогодней гирлянды, а в уши летела какая-то старинная мелодия и голос Лаймы Вайкуле…
В ночь с 31 декабря на 1 января 2003 года Рудольф Шпильрейн бил свою жену по лицу под бой курантов и торжественную речь президента об итогах года… И встретила Марина Новый год с опухшей губой и вздувшейся веной за ухом. Засыпая под яркое мерцание гирлянды, что бросала на лицо женщины мигающий красный свет, Марина думала том, что это их первая Новогодняя ночь в качестве мужа и жены…
Но Марина Шпильрейн не опустила руки, не отчаялась, она всей душой захотела помочь мужу преодолеть детские переживания и надеялась, что на следующий Новый год она все же приготовит слижиков именно так, как нужно. Во что бы то ни стало… И на следующий год она забеременела.
Скажем только (кому это интересно), что Рудольф потерял связи со своей семьей. Сестры и братья выросли и разъехались по разным городам. Мамы не стало, причем всего несколько лет назад. Но Рудольф, получив письмо, даже не поехал на похороны в Паневежис. Он сжег его так же, как и письмо матери тогда в детстве. В ванне. И под витающее в воздухе эхо. «Мы всегда будем вместе, милый…». Она врала… как всегда. Тетка Роза вроде бы сошла с маразмом в отделение одной из городских клинических больниц, когда дома всем надоело подтирать за ней и менять постельное белье.
Денису Шпильрейну, который сейчас читал в свете настольного светильника параграф по истории древнего мира, видимо, повезло. Он делал уроки в общей комнате, чтобы наверстать упущенную программу, пока все играли. И должен был, по всем законам, благодарить судьбу за то, что папе было не до него. Но он не делал этого… Он скучал. Как и любой ребенок, скучал по дому. Маленький Денис не знал, где сейчас папа, и чем он занимается, но всей своей детской душой надеялся, что тот совершенно скоро приедет и привезет ему, как и обещал, настоящую настольную игру, вроде лото или монополии. И они будут делать ставки, как взрослые, как в настоящем казино. Что-нибудь незначительное и смешное, пусть даже монетки или рубли… А еще папа привезет отряд солдатиков и модель танка. И они будут играть. Вместе.
– … Я тебе еще кое-что не рассказал, моя дорогая, – Рудольф перевалился на другой бок, сидя в кресле, когда по бедру побежали игольчатые «муравьи», – У твоего урода-то женушка есть… Да-да. Самая что ни на есть настоящая такая в туфлях и в халатике. Ходила тут совсем недавно… Только вот понимаешь, в чем загвоздка… Она не любит готовить. Да что там!.. Она ни черта не умеет делать! Эти сковородки покрылись столетней пылью… И нашему Маратику нужна была какая-нибудь лохушка, типа тебя. Надоело мужику полы драить, да у плиты стоять. Жена-то у него уж получше, чем ты. Шикарная женщина… Ты, выходит, вроде как любовница… Вот черт!.. Никогда бы не подумал!.. Вот люди пошли, раньше любовниц заводили для развлечения, а теперь, чтобы борщи готовила… Что с миром стало?..
Рассуждения Рудольфа прервал ритмичный стук воробья. Тот присел с той стороны стекла и собирал клювиком рассыпанные по карнизу семечки, купаясь в неге обеденного солнца. При этом раздавался ритмичный стук из иного мира. Рудольф всмотрелся с удовольствием в расширенные Лидины глаза и улыбнулся, втянув в себя губы, как бы извиняясь.
– Да, милая, как ни прискорбно… Мужичок-то наш женатый оказался…
На мгновение воцарившаяся тишина показалась успокаивающей и миролюбивой, но резко пискнувшее кресло пронзило комнату пополам. Рудольф сорвался с места. Подбежав к лежащему на полу Марату, дернул его за волосы, вскидывая голову.
– Просыпайся! Просыпайся, давай!..
Хлестал его по щекам. Стучал головой об пол.
Веки мужчины дрогнули в тот момент, когда на голову обрушился поток ледяной воды. Рудольф откинул кружку в сторону, которая покатилась никому не нужная и застряла между полом и стенным шкафом, и нагнулся к самому окровавленному уху.
– Смотри! Смотри, как она сейчас обмочится! Ты не должен, не должен это пропустить…
Лида плакала, поджав под себя ноги. Рудольф, проходя мимо, еще и пнул ее под живот для верности. Что-то лопнуло – меж бедер мгновенно хлынул неудержимый поток. Сквозь сведенные бедра, в которых уже не было все равно никакого смысла, скользила горячая жидкость. Вначале пропиталась юбка, расплылось темное пятно на шерстяной ткани, которая быстро впитывала влагу, но не удержала достаточно – лужа, сочившись, расплывалась по полу медленно и создавая круг. На гладком ламинате заблестела водная поверхность. Лида отчаянно стонала, размазывая помаду об пол и лицо.
Марат, приподнявшись на локте, разочарованно рухнул вниз. Ноздри раздувались как у быка перед схваткой, и через напряженное горло вылетела гроздь воздуха. Будто выплюнул он из себя выдох. Кулак вдарил по полу, и до Лиды донеслась вибрация, она не могла поднять ни лица, ни глаз, ни даже век. Под сопровождение рьяного хохота сверху, они оба старались не смотреть друг на друга, но все равно видели…
– Ах, да, Марат! А ты знаешь, что эта стерва облапошила тебя на приличную сумму! – раздавалось над головами, – Прикинулась брошенкой. Жертва, мать ее… Наплела с три короба, а ты и уши развесил. Наверняка, она тебе ничего не сказала… Марат, на ее счету в банке лежит восемьдесят пять штук баксов!.. Неплохо, а? По лицу вижу, что неплохо. Значит, все-таки не сказала… – рассуждал Рудольф, – Я так и знал. Прикарманила. Ну ладно, вы тут поворкуйте, голубки… я пойду детишек посмотрю…
Хлопнула дверь.
– Лида, Лида, – слышался хриплый голос Марата под звук удаляющихся по коридору шагов, – Тебе больно?.. Лида, посмотри на меня…
Но Лидия Шолохова сейчас не могла ни на кого посмотреть, так как пребывала в мире, где укус собственных губ, зажатых между зубами, разбавлял остроту боли внизу живота и боли стыда, что была еще более сильной.
– Лида, прошу… Мы выберемся отсюда. Верь мне… Лида…
И он продолжал говорить с ней, с шорохом подбираясь по гладкому полу, оставляя за собой широкую полосу красных разводов. На голове блестела запекшаяся кровь.
– Нет, – шептала женщина, сжимаясь калачиком, – Не смотри на меня… Пожалуйста, не смотри…
На следующий день Лидия Шолохова в новой юбке, колготках и вымытых туфлях, ковыляла по яркому начищенному до блеска полу отделения Московского банка «Возрождение». Вокруг суетились взволнованные и обремененные ранним визитом клиенты банка, причесанные и в парадных костюмах служащие, уборщицы в синей форме. Раздавался стук шагов, скрип офисных стульев и удары по клавишам. Операционисты вещали и разъясняли что-то в трубки телефонов, сидя за компьютерами, и их голоса сливались в некий монотонный гудящий шум, напоминающий жужжание пчелиного улья.
Полотняно-белое Лидино лицо ничем не выделялось на фоне белой непрозрачной блузки, прикрывающей под собой синие подтеки и следы пальцев. Крошечный микрофон, приклеенный на внутренней поверхности нагрудного кармана, придавал женщине строгости и решимости. Ощущение судьбоносности и неотвратимости момента лилось из нее, казалось, прямо из кармана. И выглядела она снаружи, как безотлагательный клиент, которому необходимо уделить должное время, дабы не иметь проблем.
Под шум голосов и телефонных звонков, Лидия развернулась у стойки, отыскивая глазами сквозь толпу людей охрану или полицейских, но к ней тут же подскочила девушка с линейной осанкой и ракушкой на голове, представившись менеджером по работе с клиентами. Выскочила, как олень на дорогу, перед ничего не подозревающим водителем-путешественником. Белоснежная улыбка и приветливый до неприличия взгляд вызвал у Лиды внутри настоящую истерику, но она покорно пошла за девушкой вглубь коридора, над которым висела громогласная табличка: «Вход только по приглашению персонала». Ярый стук каблуков разносился по стенам, и Лидия только успевала считать двери, проплывающие сбоку, слева и справа, а после просвет и вовсе сузился, делая коридор, похожим на туннель енота.
– Проходите, пожалуйста, – улыбнулась девушка-олень, раскрывая перед Лидией высокую дверь. Оттуда пахнуло запахом офисной бумаги и деревянных стеллажей.
– Присаживайтесь… С вами все в порядке?
Заботливый вопрос, обращенный к человеку, вызвал настоящий прилив паники. Лидия замешкалась, поправляя юбку, прежде чем опуститься в кожаный стул. Если они почуют неладное, Лидин тут же телефон зазвонит. И она знала, что оттуда раздастся визгливый голос…
– Нет, все в порядке. Просто голова побаливает.
– О-о, – девушка сочувственно сощурилась, – Могу предложить анальгин. Не волнуйтесь, это займет совсем немного времени. Вы, кажется, хотели перевести некоторую сумму на чужой счет?.. – стала листать бумагами, – У вас хорошая история… Думаю, проблем не возникнет…
Лида посматривала по сторонам. Глухой кабинет. Никого больше не было. Соседний стол был завален папками с надписями «Кредитный договор №…» и «История по вкладам…». На том же столе под кипой бумаг стоял телефон. Обычный стационарный рабочий телефон… Который, в отличие от Лидиного, не прослушивался.
– … Какую сумму вы бы хотели перевести?
Лида хлопнула глазами, оторвавшись от телефонного аппарата. Если она возьмет сейчас ручку, что стояла на подставке с резинкой, тянувшейся к колпачку, и черканет что-то вот в этом проспекте, или вот на этом листочке… Кто даст гарантию, что эта девица не выпалит что-то типа «Что? Что значит позвонить в полицию?» или «Зачем вы написали здесь 02? или «Вы что, хотите, чтобы мы зарезервировали для вас потайной счет?», «А почему мне надо молчать?», «Говорить тише… зачем?», ну и так далее. Одно брошенное ей неправильное слово, и операцию можно будет считать завершенной. Лидия не найдет дома своих детей. Да и за ней тоже вскоре приедут. Марата, кажется, она уже потеряла. Сегодня, он сжал ее руку, но до того слабо, что стало понятно… Силы покидают его, хотя он и держался твердо и с достоинством. И даже уговорил Рудольфа дать детям умыться, покушать и позволил уложить их в постель. Рану на его макушке, конечно, никто не позволил обработать…
Марат знал, и он передал эту идею Лиде, и она ее поддержала. Как бы там ни было, Рудольф испытывал некоторую непонятную слабость к детям и проявлял какую-то звериную жестокость к женщинам. Лидия шепнула Марату, что у того есть сын, и, видимо, не все человеческое в нем умерло, так как он все же выдворил детей из комнаты тогда. Чтобы они не видели, что он сделает с их мамой. Эта мысль вдарила, словно гонг, по ушам: «Рудольф не хотел, чтобы дети видели унижение мамы». Ну а в остальном… все покатилось своим чередом: оскорбления, усмешки, издевательства и побои. До самой ночи.
Марат не успел закончить фразы «Я их отвлеку, беги с детьми через подвал», как в комнату ворвались громилы. Как оказалось, спальня прослушивалась, причем давно. Многие месяцы… От этого Лиде стало противно и тошно, и она, плача, провожала слезами Марата, но молча, чтобы не разбудить детей. Похоже, его опять били. А Рудольф приковылял в спальню и завалился на кровать прямо в одежде, объявив, что решил поспать с Лидой вместе, а то он слегка боится новых мест и с трудом засыпает в чужих домах…
– … Вы слышите меня, Лидия Ивановна? Какую сумму вы бы хотели перевести?
– Я… Я бы хотела закрыть счет.
Девушка-олень хлопнула большими глазами, и кончики ресниц при этом коснулись верхнего века под изогнутой бровью. Она взглянула на Лиду так, будто та оказалась огромным монстром-муравьем из фильма «Термиты-2». Руки ее задвигались по столу, туловище и шея при этом не шелохнулись.
– Простите, я сейчас вернусь… Секунду, – девушка поднялась, зашелестела бумагами и странно прямо пошла к двери, – Пожалуйста, подождите.
Щелчок замка двери почти совпал со звонком телефона в сумочке, от которого Лидия подскочила на месте. Взялась за лоб, переводя дыхание. Не нужно было смотреть, чтобы понять, кто звонит.
Лида огляделась и встала, подходя к окну. Там за ним шелестели листья акации, а газон внизу ослеплял изумрудной гладкостью. Сновали пешеходы и раздавался отдаленный гул машин.
– Да?
– Лида, детка, у тебя там все хорошо?
Она покружила взглядом и остановилась на светло-серой трубке телефона, лежащего поверх базы, проговорила как можно более спокойно:
– Они сейчас обсуждают возможность срочного перевода.
– Кажется, они замешкались? Что-то заподозрили?
– Не думаю. Просто сумма очень большая. Возможно, понадобиться чуть больше времени… Прошу, скажи, как дети.
– Передают тебе привет. Ты уверена, что справишься?
Лидин лоб покрылся испариной. И это можно было понять, ведь левой рукой, нажав наобум первую попавшуюся кнопку, Лида подняла трубку стационарного телефона прямо ко рту. Между собой они связываются простым набором несложных комбинаций чисел, типа 100 или 505… Этот телефон не имеет выхода на городскую линию, а служит только для связи работников банка. Лида это знала, и надеялась, что кто-то, услышав разговор, проявит бдительность. А уж отследить его не составит никакого труда.
Так думала Лидия Шолохова, сжимая одной влажной ладонью телефон у уха, а другой – трубку у рта. Нижнюю часть пришлось обхватить рукой, чтобы какая-нибудь дура-операционистка не ляпнула вдруг «Кому вы звоните?». Он сразу бы это услышал.
Лиде было невдомек, что разговор ее, действительно, попал на линию. Ответила секретарша заместителя председателя правления. Не дождавшись ответа, она, пожав плечами, перевела все же звонок начальнику, допустив мысль, что может быть нечто важное. Но тут наступила пауза ожидания. Виктор Геннадьевич общался с главным бухгалтером, и в телефоне заиграла долгая музыка, смахивающая на начало «Властелина колец». Гудок не шел.
Лида, вся превратившись в пот, сжимала трубки. Нужно было лишь продержать его. Продержать подольше. Продержать и употребить в разговоре спасительные слова. Слова, за которые потом можно будет зацепиться. Все разговоры записывались.
­ Что это ты там задумала,а?.. Положи немедленно трубку!!
Так мог бы выкрикнуть Рудольф, улови он хоть один посторонний звук, либо шум, но он так не выкрикнул. Он молчал.
– А если возникнут проблемы? – гудок никак не шел, Лида проглотила утробный крик, – Рудольф…
– А вот это! – перебил ее голос, – А вот это ты зря затеяла… – в Лидином телефоне раздались короткие гудки, а банковский издал хриплый голос:
– Слушаю!
Лида в панике и резко нажала кнопку сброса и плавно положила трубку на стол на бумаги, чтобы не издать звука. Глаза налились слезами. Какой же она была дурой, чтобы назвать имя!.. Кусала губы, соображая, услышал он или нет… Услышал или нет?
За дверью послышались шаги. Лида обняла пальцами спинку стула. Вцепилась… Резкие широкие шаги… Дверь раскрылась… Она пошатнулась, и узрела двигающегося в ее сторону незнакомого мужчину в костюме и галстуке. Отпрянула назад.
– Лидия Шолохова?
Лидия пятилась назад, – Да. Нет…
Мужчина остановился, – Шолохова Лидия Ивановна. Вы хотите перевести все средства со счета в нашем банке на счет в иностранный банк? – Кажется, она кивнула, – В какой сумме будете осуществлять перевод? Должен предупредить, за перевод мы взимаем комиссию, но вы можете воспользоваться услугой «Перевод с покрытием». Это займет от одного до пяти рабочих дней… Счет застрахован?..
Управляющий говорил, а Лида концентрировалась на золотом зажиме на зеленом в крапинку галстуке…
Спустя полчаса ее провели в операционный отдел заполнять бланки с реквизитами получателя.
– Возникнут вопросы, пожалуйста, обращайтесь. Я буду в соседнем кабинете.
Мужчина в зеленом галстуке вышел, оставив Лидию одну. Одну вместе с работающим вентилятором, шум от которого распространялся по кабинету, нарушая общую тишину. Шорох бумаг и скрип шариковой ручки сопровождал эту тишину, перемежаясь с возней за стеной. Рядом располагался кредитный отдел.
Лида вздохнула, оторвавшись от бумаги. Сердце бешено стучало, когда за дверью раздались удаляющиеся шаги. Трясущимся пальцем, она поддела верхнюю пуговку блузки – та, юркнула в крошечную дырочку, обметанную шелковой нитью, и вылезла наружу с другой стороны. Глубокий вдох. Если похитители не прячут лица, значит ли это, что свидетели и заложники будут убраны сразу, как только они достигнут цели, и требования будут выполнены? Лида этого не знала. Никто этого не знал.
Под ярый шум сердца Лида расстегнула еще одну пуговку. Щелк!.. Жемчужная горошинка вылезла с другой стороны. Лида гадала, слышал ли этот щелчок микрофон, или было это только в Лидином воображении…
Сзади раздался стук. Дверная ручка поехала со скрипом вниз. Лида замерла с пальцем у груди, ухватившим следующую пуговку, и так и не отпускала. Вошел Рудольф с соловьиной улыбкой на лице. В руке у него палец. Нет, это головка лука. Нет. Его здесь вовсе нет. У Лиды в глазах плывут слезы и туман.
Сзади послышался женский голос.
– Лидия Ивановна, все в порядке? Может чаю? Помощь нужна?..
Лида сглотнула, – Большое спасибо. Я… вполне могу сама со всем разобраться. Знаете, у меня экономическое образование, и в прошлом я работала бухгалтером. Так что, не беспокойтесь. Только попросила бы вас не отвлекать меня.
– О, конечно, извините.
Девушка сзади издала искусственный вздох и исчезла вместе с обратным скрипом ручки. Дверь закрылась. Лида перевела дух. Вентилятор работал, обжигая вспотевшее лицо, шею и грудь почти ледяной прохладой. И она поддела еще три пуговицы. Еще две.
Ткань поползла в стороны, раскрывая тонкую кружевную линию белья. Лидия перевернула лист бумаги, нарочито сжимая уголок, который с хрустом смялся в пальцах, и одновременно разом выдернула подол блузки из-под юбки. Вентилятор шумел… Осталась лишь две пуговицы. Только две…
По коридору разнеслись звуки шагов. Кто-то приближался к двери. Раз. Два. Явно мужские тяжелые ботинки. Или туфли. Хлоп. Кто-то остановился. Капелька пота скользнула с брови и упала Лиде в руку. Кап.
– Да, я сейчас буду! Я же сказал, начинайте без меня… – голос начал удаляться.
Лида дернула блузку – та сползла с плеч, плавно опустилась к талии. Теперь, вероятно, уже нельзя было сказать, что она чуть расстегнулась от жары.
Лидия Шолохова сидела под светом офисного светильника обнаженная до талии.
Микрофон покоился в кармане блузки, что оказалась сложенной на столе, и она придвинула его ближе к вентилятору. Руки перестали слушаться, вдруг ослабли так, что не могли выполнить больше ни движения. Сердце стучало и стучало гулко по ушам. Проклятые слабые руки!..
Оставшись в одном лифчике и юбке, Лида выскользнула за дверь. Как назло, коридор оказался пуст. И все звуки стихли. Началось совещание, ватная тишина обступила, отталкивалась от стен, и Лиде показалось, что она движется, плывет по коридору, не шевельнув ни мышцей. Соседняя дверь оказалась запертой. Она подскочила к двери напротив… Заперто!
Где же мужчина в зеленом галстуке? Где девушка-олень?.. Все будто испарились!
– Господи, где же все?.. Господи, – Лида кусала губы, оборачиваясь посреди темного коридора. В ее запасе было не более четырех-пяти минут. Дальше они, не слыша звуков, точно забеспокоятся и выйдут на связь.
Но почему-то коридор оказался двусторонним, а Лида силилась вспомнить, откуда она шла. Звуки исчезли. Скинув каблуки, она побежала к выходу, над которым горела табличка «Выход в холл». Давление резко скакнуло, и женщина чуть не потеряла сознание у стены. Она чувствовала, что лоб холодеет, и перед глазами как-то странно мутнело…
Ноги в плотных колготках скользнули у массивной двери. Там оказалась кнопочная панель. Требовалось набрать код, чтобы разблокировать замок, либо провести картой. Кнопки быстро бежали, наскакивали одна на другую… Уродливые кнопки. Они танцевали, сбивая Лиду с толку.
– Тебе никогда не открыть нас! Никогда! – слышала она писклявые голоски десяток кнопочек, что пели хором. А номер «9» подмигнула ей левым глазом…
Лида в слезах оглянулась. Побежала обратно. На другом конце мелькнул свет. Там коридор расступался, Лида скользила по гладкому полу, волосы захлестывали глаза. Рот раскрылся, пытаясь дышать. Добежав до конца, она увидела широкое пространство и дверь с надписью «Выход». Надпись эта горела зеленым в полумраке и казалась дышащей. Лида ухватилась за железную ручку, толкнула вперед. Нужно было глубоко подышать, чтобы не потерять сознание. Грянул замок, дверь не поддалась. Она повисла на ней, перегнулась вперед. Бок колол от бега, и она замолотила по двери кулаками.
– Господи, кто-нибудь! Помогите!..
Чертов банк, чертовы люди! Ни одной живой души. Сквозь тишину послышался рядом шорох. Боковая дверь приоткрылась тихонько.
Лида вскинула голову.
Первым, что она увидела, была полицейская форма и вышитый красный значок вневедомственной охраны на правом рукаве…
В тот момент Лиде представилось, будто она поймана прямо у дна с камнем на шее, и к ней протянулась спасительная ладонь…
– Прошу, помогите мне, – прошептала она, – Мои дети похищены…
Сквозь мрак сочувственные глаза удивленно расширились, и Лиду обхватили за талию,
– Пойдемте. Вам нужно успокоится… Расскажите, что случилось? На вас напали?..
Голос показался таким родным, что от пережитого страха она уронила голову мужчине на плечо. Голова кружилась от нехватки кислорода и поднявшегося давления.
Темнота расступилась.
От поднятого давления голова туго соображала. Но Лида поняла только одно: ей помогут. Твердый руки дали поддержку. Ее уводили сквозь глубину холла под густой шорох и гул голосов.
– Она что, сумасшедшая?..
– Разойдитесь! Дайте пройти!.. Что вы столпились?
– Вызвать врача?
– Не нужно. Женщине нехорошо… Ей нужно освежиться и на воздух… Граждане, расступитесь!..
«Только бы скорее начали штурм…», – было единственной мыслью. По пути она продолжала шептать, описывая обстановку, обстоятельства похищения. «Там мои дети, – твердила она, – Пожалуйста, быстрее!..».
Удерживаясь на твердую руку, перешагнула порог кабинета. Когда в глаза ударил яркий свет, она ощутила запах хлорки… А ступни ощутили холод, ступили на гладкую холодную поверхность кафельной плитки. Зажурчала вода…
– Это не ваше? – раздался уже какой-то более знакомый голос, и Лида, подняв голову увидела в зеркале сзади руку полицейского, протягивающую ее белую блузку. Ее собственную белую блузку.
Женщина медленно обернулась. Из-под козырька за спиной Лиды блеснул один зажмуренный глаз. А из-под верхней губы – золотая коронка.
Лидия только сделал отрицательный моток головой. Развернулась. Шагнула назад.
Над ней стоял Рудольф Шпильрейн.
А помещение оказалось туалетом.
– Спрашивали, куда ты исчезла. Я сказал, что ты вышла в уборную. Ненадолго, – он улыбнулся, расстегивая брюки, – Ты была плохой девочкой…
Рудольф знал, что видеокамер нет в помещениях персонала и в туалетах. Лида перекрыла рот ладонью, из которого рвануло что-то жидкое. Неудержимо из горла хлынул поток воды – единственное содержимое желудка – и она кинулась в унитазу и повисла на нем, содрогаясь в конвульсиях. Колени дрожали, а голова перестала что бы то ни было соображать. Ничего не могла сделать – пронзила стрела паники. Страха, паники и ужаса. Рот скривился в немом крике. Рудольф провернул замок и шагнул к женщине. Вздохнул глубоко.
– Не хотел я этого, Лида… Видит Бог… Хотя, нет, вру…
Наклонившись над Лидой, первое, что Рудольф сделал, это зажал ей рот… Другая – рванула молнию юбки…
– Мы всегда будем вместе, мама… Я хочу угостить тебя клюквенным киселем…
Через полчаса Женщина с бледным лицом и Мужчина в полицейской форме покидали отделение банка «Возрождение». Перед этим женщине пришлось подписать все бумаги и заверить управляющего, что ей просто стало плохо от жары, и она вынуждена была покинуть кабинет. Выглядела клиентка, прямо сказать, отвратительно. Даже ужасающе. Но что поделать, если все формальности были улажены, паспорт предъявлен, а реквизиты оказались введены правильно. Она сказала, что эти средства должны помочь ее больной сестре, страдающей раком груди, и лечившейся в одной из клиник Израиля. Управляющий сочувственно качал головой.
Лидия Шолохова прижимала ноги с силой друг к другу и тянула юбку на колени, сидя на заднем сидении хонды, которая мчала ее к дому. Туда, где ждали Марат и дети. Разорванные колготки пришлось снять, а юбка прикрывала следы от рук на бедрах и синяки. Глаза ее уставились в одну точку, а подбородок продолжал уныло и безостановочно трястись. Кажется, она немного была… не в себе.
Заведя Лиду в дом, Рудольф прежде всего крикнул,
– Держите его! – и кинул женщину на пол в прихожей. Обезумевшему Марату перегородили путь. И задернувшийся подол красноречиво открыл отметины на бедрах, но этого уже и не нужно было. Лидино лицо потонуло в слезах, и Марат понял все. Судороги рыданий прошли через ее плечи и живот…
Марат, увидев эту картину, стоял молча, прикрыв Сашины глаза ладонью и повернув к себе Алину.
– Нелюди… – на грубом выступающем над кожей рубце, что шел сквозь лицо, блеснула капля в свете солнца, лучи которого лились из широкого окна.
Рудольф был рад, узрев, наконец, и скупые мужские слезы и почувствовав ярую боль мужчины. Хотя, женские, надо сказать, все же были ему приятнее…
– Она все сделала, как нужно… Поэтому, не будем ее ругать. Барни, пора закругляться… И убери канистру. Думаю, им и так в теперь здесь будет весело.
Рудольф Шпильрейн покинул этот дом вместе со своими людьми спустя двое суток после захвата. Отказавшись от первоначальной идеи поджога, он оставил тут нечто большее. Не захотел избавляться от воспоминаний. Безусловно, они еще долго будут не только сотрясать души жителей дома, но и греть душу человека, его покинувшего.
Дети отправились на консультацию к семейному психологу, так как Саша стал кричать по ночам, и его снова начал мучать энурез, а Алина стала прогуливать школу и заявила, что к ней приставал учитель физкультуры…
Лидия и Марат от консультации семейного психолога отказались. После ухода Рудольфа из дома они сидели еще долго рядом на диване в гостиной. Молча. Лида больше не прятала синяки на бедрах и на груди, а перед ними лежал раскрытый паспорт Марата на странице о семейном положении. С печатью о браке.
Ни у кого не возникло мыслей о полиции. Оба знали, что эти люди в их жизни больше не появятся. Они получили и сделали все, что хотели. И крыть было нечем.
Дети отправились в гости к маме дяди Марата. Дом уже давно пронзала кислая затхлая тишина. День за днем.
– Больше они не вернуться, – сказал Марат.
– Знаю. Мне все равно, – ответила Лидия.
Они не знали теперь, о чем говорить.