–Пни, пни.- Отвечало эхо.
-Распни!- Кричали дети.

К столбу была прикована маленькая девственница. Без точки крови, прикрытая лишь белым своим телом сгорала она среди беснующейся толпы.

– Свободные не поклоняются оковам!- Пищала у её плеча низенькая девочка.
А толстый мальчик бил деревянной палкой по  её икрам.

Дети торжествовали. Эта охота длилась много веков. И наконец пришло поколение смелых, тех, которые были готовы мстить. Сперва будто бы робкая, она чертовски прямолинейно поставила на колени каждого из них, вытрясла по дюжине извинений и одной тихой молитве. Дети изумлялись такому насилию и вопрошали:

-Кто опускает нас?

Какая-нибудь мать принималась резать к супу лук и невольно вспоминала, что когда-то знала эту плутоватую девочку: не то они сидели за одной партой в начальных классах, не то отдыхали где-то в пансионе. Подобно пенному морю та входила в доверие, постепенно задавала ритм и прибивала к камням. А потом рвала чужие вещи, и никого не спрашивая, сажала батарейку на тонометре. Когда её что-то не устраивало, без остановки начинала тараторить, никакая губная гармошка, ни один пастуший рожок не могли заглушить надоедливую девчонку. Требовалось  вечно исполнять её желания.  В конце концов, пришлось попросить собственную подругу отдалиться. Хотя она всегда, вроде бы, была недосягаема, слишком высока что ли, всегда знала, как поступить и давала советы.

А чей-нибудь дедушка непременно добавлял:
-И то правда,-недосягаема. Мы с парнями её в таверну приводили. Ставили бутылку и кальмар ещё. Так алкоголя шугалась, крошка. Разольём горькую, всё пуще к выходу жмётся. Что ни глоток, то меньше говорит, слабеет будто бы. Потом и совсем выбежит. Ищи её- свищи. Всей братской партией нашей на охоту ходили. Во годы были!- И обязательно подмигивал в конце истории.

Дети, минуя дурных знакомств, следили, чтобы эта “недосягаемая” быстрее перестала смотреть им в глаза с какой-то мягкой, не соответствующей её возможностям робостью. Они бросали в пламя своего презрения картины из кабинетов своих отцов, и на лице нетронутой появлялся светлый румянец.

А когда девочка сгорела, дети придавили её прах камнем, выцарапав иностранное, кажется, имя на С. Какая-то блаженная прабабка вспомнила его. Скоро каждому стало легко, захотелось ванильных коржиков и весёлых игр, как- будто этот самый булыжник вынули из его собственного нагрудного кармана. А камень этот никто не мог сдвинуть с места, даже огромные машины, что разбивали стены. Он потёрся со временем и люди не могли уже вспомнить, кто лежит под ним. Только старики любили пугать, будто сожгли здесь когда-то надоедливую девочку. Взрослые и вовсе не видели такого камня, щурили изредка глаза и разводили руками. А дети порой слышали, как эхо шёпотом кричало: “Пни, пни”.
И спотыкались о камень, и задумчиво тёрли ботинок, и пытались почувствовать что-то такое, над чем любили смеяться их деды.