Социальная трагикомедия

Действующие лица

 

Юлик – Вышакин Юлий, высокий, крепко слаженный, лысоватый мужчина сорока лет, до революции работал начальником цеха машиностроительного завода, обладает природным юмором, шутник, не тороплив и вальяжен.

 

Матюша – Шилов Матвей, невысокий, коренастый мужчина тридцати трех лет.  Потомок кубанских казаков, носит усы и густую шевелюру на голове, по образованию радиофизик, до революции работал инженером на закрытом предприятии, в суждениях консервативен, несколько занудлив, любит хорошо поесть и выпить.

 

Лозик – Лозик Семен, мужчина тридцати трех лет, среднего роста, полноватый рыжий еврей, импульсивен, по образованию физик теоретик, до революции работал в одной из лабораторий академии наук, талантлив, любит выпить и поговорить ни о чем, обожает театр и творческую интеллигенцию. 

 

Леня – Туманкин Леонид, высокий, близорукий, нескладный мужчина тридцати трех лет, носит очки, почти всегда серьезен, по образованию инженер конструктор с/х машин, до революции работал инженером в КБ машиностроительного завода, рационален, всегда конкретен, часто молчалив.

 

 Кметь – Кметь Андрей, мужчина тридцати трех лет, среднего роста, сутуловат, по образованию географ, до революции работал в гуманитарном институте, в душе фантазер, любит пофилософствовать, хороший рассказчик.

 

Шурин Вышакина – Мужчина сорока лет, очень простой и резкий человек, похож на братка, но не бандит.  На улице всегда в кожаной куртке, спортивных штанах и кроссовках советских спортсменов, 80 х годов.

 

Сеня – Официант в ресторане аэропорта, по образованию искусствовед, до революции преподавал в музыкальной школе.

 

Пожилой майор из монолога Вышакина – грузный мужчина пятидесяти пяти лет, с короткой стрижкой в полевой форме.

 

Прапорщик из монолога Вышакина – мужчина лет сорока, очень коротко подстрижен, спортивного телосложения, с грубым лицом. Одежда десантника.

 

Лейтенант в шлеме из монолога Вышакина – молодой человек, недавно из училища, рыжеволосый, со смешливым лицом. Одет в промасленный комбинезон.

 

Полковник из монолога Вышакина – усталый, седой мужчина пред пенсионного возраста, очень худой. Комбинезон с погонами, в портупее, на ногах берцы.

 

Работница аэропорта – толстая, неряшливая девушка лет тридцати.

 

Работник аэропорта – худой молодой парень, озабоченного вида.

 

Швейцар из ресторана «Арагви» – низкорослый, широкоплечий человек с пустыми глазами.

 

Метрдотель из ресторана «Арагви» – мужчина лет пятидесяти, очень спокойный, полноватый, но фактурный человек.

 

Официант из ресторана «Арагви» – мужчина лет сорока, статный, в белой рубашке с черной бабочкой на крепкой шее. Человек с достоинством и хорошими манерами.

 

Восточный водитель – человек с ежиком черных волос под красной тюбетейкой.

 

Голова в дверях театре на Таганке – кучерявая шевелюра волос на круглом лице.

 

Старушенция – Билетерша театра на Таганке, сухая старуха неопределенного возраста, с густыми, серебряными волосами, зачесанными назад.

 

Артист играющий Бенгальского – человек с фюрерскими усиками.

 

Две билетерши – похожие друг на друга женщины лет сорока, с одинаковыми прическами, в одинаковых форменных костюмах, обе в очках.

 

Ротный из монолога Шилова- изможденный человек в потрепанной военной форме.

 

Молодой человек в театре на Таганке – мужчина лет двадцати пяти, в хорошо сшитом костюме, высок, отлично сложен, черные волосы, в безукоризненной прическе, зачесаны набок с идеальным пробором, с бархатистым тембром голоса.

 

Шофер – почти пожилой мужчина, тучен, широкоплеч, бритый затылок. Одет в коричневую замшевую куртку в клетку и красный шарф.

 

 

Действие происходит в канун 1996 года. Компания друзей-бизнесменов средней руки, зимой, решила поехать в Москву на несколько дней, отдохнуть.  

Их старший товарищ Вышакин, предложил остановиться в Московской квартире родителей жены, которые в это время уехали на дачу.

Отдыхать компания начала прямо в аэропорту родного города, ожидая вылета своего рейса.

 Одета вся компания была в пуховики с капюшонами, примерно одинаковых покроев, но разных цветовых оттенков. Все носили джинсы. Кроме вышеперечисленных вещей каждый имел в одежде и свои особенности. Вышакин носил под верхней одеждой легкую кожаную короткую куртку, надетую на светлую водолазку, Туманкин – хорошего кроя черный пиджак с классической белой рубашкой с расстегнутым воротом, Лозик – коричневый свитер под горло крупной вязки, Шилов – разноцветный джемпер на коричневую водолазку, Кметь – легкую синею вельветовую куртку на такую же классическую рубашку, как и у Туманкина, но только светло синего цвета.

 

                                   Часть первая.

 

                                                 Первый акт

Картина первая.

 

Здание ресторана аэропорта, за столиком с выпивкой и закусками сидят Кметь, Лозик, Шилов, Туманкин и Вышакин. Куртки друзей свалены на свободном стуле. На стене висит цветной баннер, на нем написано «С наступающим новым 1996 годом!»

 

Кметь (встает из- за стола, поднимает стопку. Говорит весело, с энтузиазмом).

Наконец-то, или в конце концов, после двух лет этого кошмарного марафона за прибавочной стоимостью, как говаривали наши классики, тьфу на них, мы едем отдыхать в Москву! Да зимой! Да, всего на три дня и не в Монте Карло! Но зато от-ды-хать! Отдыхать, от этого бизьнеся! Надо за это выпить! Леня, ты что такой задумчивый, надо немедленно веселиться! У тебя что, вчера прошло, а завтра не настало?

 

Туманкин

Я не знаю Кметь, не рано ли мы начинаем веселиться? Набираемся прямо в аэропорту! Нам еще лететь, между прочим. К стати, а почему мы не забронировали гостиницу, разве жить у Юлика это удобно?

 

Вышакин

Останавливаться в гостинице, сейчас, это глупо, Москва теперь большой базар, и все   гостиницы в ней сданы под наем всяким спекулянтам и жуликам, ну или таким же прощелыгам, как мы. Матюша, скажи, тебе хочется жить среди жуликов и прощелыг?

 

Шилов, (наигранно, весело).

Мне нет до них никакого дела! Я хочу к Вышакину в его уютную московскую квартиру!

 

Вышакин

Вот, у Шилова правильное мышление, настоящего провинциала. Жить в Москве надо только на проверенной, земляками, квартире. А квартира у моего тестя проверена лично мною, и отлично подготовлена к приему гостей, это я заявляю, как ваш авторитетный земляк!

 

Лозик (поднимая стопку).

Давайте лучше выпьем за что ни будь значимое.

 

Шилов

А, может выпьем за нас? Смотрите, нам всем по тридцать три, а это, между прочим, значимый    возраст!

 

Вышакин

Ну в отличии от вас я уже отметился в небесной канцелярии, и меня пока бог миловал.

 

Шилов

Да, Юлик отметился, а мы только на пороге, надо себя еще проявить!

 

Туманкин

А, может не надо проявляться, так как-то спокойней, в этой сутолоке жизни.

 

Шилов

Нет, мне хочется проявляться, вот как раньше, что бы руку пожимали.

 

Лозик

Так ведь за это теперь не платят.

 

Шилов

Так и раньше за это не платили, просто уважали.

 

Вышакин

Ты хочешь уваженья Матюша, а ведь даже Господь, за свою любовь к людям, получал только плевки да зуботычины, от своего еврейского коллектива. Нет, я конечно не хочу жить за счет тридцати серебряников, но и зарабатывать уважение голгофой тоже не готов, потому что это очень страшно. А, так пожалуйста, абстрактная любовь к абстрактному человечеству, все лучше, чем борьба с какой ни будь значимой сволочью, больше шансов не попасть на кладбище в ближайшее время. Так что пускай будет что-то абстрактное, чем слишком значимое.

 

Лозик

Ну тогда выпьем за что-нибудь абстрактное.

 

Кметь (улыбаясь).

Лозик, неужели за наше руководство?

 

Лозик

А, знаешь Кметь, можно и за него. Зато, что ему, как и Матюше, хочется быть очень значимым, а мы помогаем ему эту значимость приобресть. А без нее, занялось бы это руководство нашими делами и разорило бы нас в конец!

 

Туманкин

Поддерживаю Лозик, если бы ему, было до нас хоть какое ни будь дело, нас бы давно уже здесь не было, а так, работаем, свобода!

 

Шилов (раздраженно).

Конечно, при старой то власти, какая свобода, все заняты были, Лозик в академии физикой занимался, Леня комбайны проектировал, Юлик цехом командовал, Кметь вон, географические прогнозы в институте строчил, я радиофизик, в ящике не последний был человек, к вашему сведению, и каждый, замечу, каждый из нас корпел над диссертацией, для будущего, так сказать, самоутверждения и уважения коллег, жили ничего себе, между прочем. А при новой власти, институты, заводы, позакрывали, от работы всех освободили, гуляй не хочу, свобода! Только вот, забыли рассказать от куда деньги брать на эту свободу, если в карманах полный ..

 

Вышакин

Ну ты же взял. Можно сказать, с земли поднял. Пока руководство с нефтью и газом

разбираются, мы потихоньку зерно по колхозным сусекам скребем.

 

Кметь

Да, теперь на селе все скребут и не плохо скребут, а потом продают. Кому хотят и куда хотят!

 

Вышакин

Хотят нам, а мы куда хотим.

 

Кметь

А, чем мы хуже государства. Сами зерно возим, сами сортируем, сам грузим, да еще живые деньги крестьянам прямо в руки, и по очень хорошим ценам.

 

Вышакин

Для них, или для нас?

 

Кметь

Для всех!

 

 

 

 

Туманкин (протирая очки).

И местному руководству удобно, зерном в области торгуют все, а на верх рапортуют только они, всегда при своих, да еще, глядишь, в клювик что- то попадает.

 

Лозик

Нам же лучше, в наши дела они не лезут, работать не мешают, уже хорошо.

 

Шилов.

Конечно, не мешают, только успевай отстегивать, толику малую власть предержащим. Всю наличку из нас вытрясли!

 

Туманкин

Кстати, Кметь, а ты заказал кэш.

 

Кметь

С, управляющей я говорил, все будет как просили.

 

Шилов (горячится)

За что платим, нет скажите за что! Зерно купил, отдай за то, что купил, перевез, отдай за    то, что перевез, погрузил отдай за то, что грузишь. Прибыль получил …

 

Вышакин (усмехаясь)

Поделись с ближним, господь делиться велел, а ты Матюша жадный, делится не хочешь!

 

Шилов

Так если бы только деньги брали, нет же, им еще впечатления подавай, гулянки подавай, в городе ни одной бани ни осталось, где бы они свои задница не попарили, вози их, ублажай!

 

Кметь (насмешливо).

Бедный, ты бедный. Тебе хоть самому попариться удается, а то все с властями да с властями, кошмар!

 

Шилов (отмахивается).

А, смешно вам!

 

Лозик.

Нет ребята, что не говорите, а жить стало азартнее. Пусть все воруют. Но воруют с    таким энтузиазмом, словно пятилетку за четыре года хотят украсть!

 

Вышакин

Сейчас время такое. Суеты не терпит. Аккуратно положил монетку, на нужную ладошку, раз, тебе вагоны без простоя, машины под погрузку. С комбинатом, по муке пошепчешься, лишнюю копеечку с подработки бросишь, и вот тебе мука высший сорт, все, без проблем! А там, глядишь, после уборочной то страды и на море мотанутся можно, а, пацаны?!

 

Шилов.

Конечно мотанешься, если море еще нашим будет. А то Крым на Украине, Гагра то ли наша, то ли нет, а Сочи, того и гляди, Турки приватизируют.

 

Вышакин.

Туркам ближе Батуми.

 

Кметь

Да, внешняя политика у нас теперь козырная. Колоду так тасуют, что одни шестерки выпадают.

 

 

 

Вышакин.

А, мы уже давно все шестерки, тузов да королей еще в семнадцатом из колоды ликвидировали.

 

Шилов.

Нет и при партии колоды были козырные, космос, ракеты, флаги красные кругом, а гимн?! Лозик, ты помнишь гимн, как мы его в стройотряде орали. Водка и гимн. За Державу, слеза прошибала. А сейчас, что петь, за что пить? Союз, какой-то абвгдейкой обозвали и рады!

 

Лозик

Точно, было, орали. Да так орали, что даже местный участковый на вытяжку стоял, пока мы гимн исполняли, а уже только потом в участок тащил, но зато нежно и с уважением. Да что ты! Слушайте, а какие сейчас слова у нашего гимна?

 

Вышакин

Так там что- то про народ, кажется, как это, вставайте люди русские.

 

Лозик

Какие люди, это из Мусоргского.

 

Туманкин

В «Невском», у Эйзенштейна так пели, это другое!

 

Вышакин

А, тогда, что сейчас играют и поют. И какие действительно слова в гимне?

 

       Неожиданно подошел официант.

 

Официант

Глинку играют, Патриотическая песнь называется. А слов у нее нет!

 

Вышакин (удивленно).

Правда, а от куда такие познания? Простите не знаю вашего имени.

 

Официант

Сеня, меня здесь все так зовут, а по паспорту я Семеон. Что касаемо Глинки, так я по его произведениям писал кандидатскую. Я искусствовед, по первой работе. В нашей музыкальной школе, до девяносто первого, преподавал историю музыки. С вас семьдесят пять тысяч, без ста рублей.

 

Лозик

Поменять Глинку на кабацкие песни ресторанных лабухов, это крутой поворот в судьбе!

 

Сеня

Что делать, когда-то русских классиков меняли на пролетарские марши, а теперь советские марши поменяли на блатной шансон! Спираль истории.

 

Кметь

Сеня, да ты философствующий искусствовед кабацкой песенной культуры! Леня, выдай ему честные чаевые!

 

 Туманкин расплачивается с официантом. Слышен невнятный голос диктора аэропорта.

 

 

Сеня

Благодарствуйте господа, по- моему ваш рейс объявили.

 

 

Вышакин

Ну, что будем заканчивать обед и двинемся на посадку?

 

Туманкин,

Все-таки надо было ехать поездом в СВ, приехали бы на вокзал, зашли б в вагон, сели в купе, все благородно. Там бы и выпили, и выспались нормально.

 

Вышакин

Железнодорожные вокзалы пахнут плесенью, там очень душно и грязно. Я их не люблю.

 

На сцене гаснет свет, освещая только фигуру Вышакина, он встает из-за

стола, подходит к краю сцены и начинает говорить в зал свой монолог.

 

Вышакин

Нас, срочно вызванных на военные сборы, выстроили прямо на взлетной полосе, возле хвоста ревущего самолета – транспортника, перед открытыми створками задних люков. По трапу самолета туда-сюда сновали солдаты, перетаскивая на себе деревянные зеленые ящики.

 

На сцене появляется человек в полевой форме майора, он останавливается по середине сцены.

 

Майор

Смирно! Вы мобилизованы Северокавказским военным округом для поддержания конституционного порядка в Чечено-Ингушской автономной республике. Прошу свои эмоции оставить при себе и вспомнить все, чему вас учили в армии; это того стоит. Все! Вас там встретят и объяснят, что к чему. С вами летит прапорщик десантной роты, он вам поможет оглядеться, ну и прочее там.

 

Вышакин

Через минуту к майору медленно подошел, по виду очень усталый, прапорщик.

 

 К майору подходит прапорщик и они показывают немую сцену разговора, о котором рассказывает далее Вышакин. Все происходит под грохот двигателей самолета, которые имитируют динамики сцены.

 

Мы видели, как прапорщик, нагнувшись к уху майора, что-то у него спрашивал, а тот мотал головой, пожимал плечами и сам что-то кричал на ухо прапорщику. Выслушав майора, прапорщик несколько отстранился от него, развел в сторону руки, потом постучал кулаком по своему лбу и смачно плюнул под ноги майора. Тот махнул рукой и демонстративно отошел от прапорщика. На аэродроме дул сильный, холодный ветер, и всем хотелось от него куда-нибудь спрятаться.

Летели все молча. В самолете, сидя на зеленых ящиках, мы ясно понимали, о каком восстановлении порядка говорил майор. Через некоторое время гул турбин самолета стал надрывнее, он заскрипел и с большим креном пошел на разворот. Так самолет кружился в воздухе минут десять, потом резко дернулся вниз, крепко ударился о землю и покатился по ней, мелко дрожа и подпрыгивая.

Оказавшись на бетонке аэродрома, я почувствовал, как сразу стала намокать шинель. Мокрый снег валил тогда очень густо, в то декабрьское раннее утро. На аэродроме всюду были грязные лужи. Вокруг крутилась техника. Грузовики, танки, БТРы носились, рядом с аэродромом, меся грязь и обдавая нас клубами черного дыма.

Мы приземлились в Моздоке и поступали в распоряжение первого маршевого батальона сто тридцать первой Майкопской мотострелковой бригады. В Грозном батальон должен был быть через пять часов.

 

Прапорщик

Всем получить оружие. По двое к борту грузовика! Оружие под роспись, как командировочные под отчет.

АГС-17 забрал, расписался, РПК забрал, расписался, АКС забрал, расписался, РПК забрал, расписался.

 

Вышакин

Вокруг все имело два оттенка грязного – белый и серый. Даже танки и БТРы были только этого цвета, и бушлаты солдат, вроде бы зеленые, сливались в грязно-серую массу.

 

Прапорщик

Сейчас вас прикрепят к машинам, если хотите, сами выберите, кому семьдесят второй, кому БМП, а кому БТР.  Лезете на броню, внутрь никому не соваться. Как только войдем в город, прыгайте вниз и бегите в близлежащие дома. Там прячьтесь в подъездах и ждите, когда за вами придут наши.

 

Вышакин

Так, с карманами, набитыми патронами, и замасленным «калашом» в руках, я очутился на броне одного из БТРов. Двигатель машины надсадно зарычал, выплюнул из себя клубы едкого дыма, и БТР, рванув всем корпусом, покатился вперед по грязной дорожной жиже. Была ли это трасса или проселочная дорога, сказать трудно. Везде лежали поваленные деревья. Мой БТР лихо объехал все эти препятствия и быстро встроился в колонну. Машины набрали свою крейсерскую скорость и, мягко покачиваясь на ухабах, двигались вперед.

Наша колонна долго неслась по безлюдной дороге, оставляя за собой черный шлейф сгоревшей солярки. Неожиданно, впереди показались два разбитых, обгорелых танка; оттуда шел противный резко-сладковатый запах. Глотнув такого воздуха, я закашлялся. Все, кто сидел на БТРе, застыли в ожидании чего-то страшного. Колонна встала. В сотнях метров от нас виднелись разбитые в решето стены многоэтажек, закопченных от взрывов и облезлых от времени и непогоды. Мокрая тишина поднявшегося перед нами города накрыла нас истерзанными от снарядов улицами, грудами вывороченных из стен камней и искореженным от огня железом.

Неожиданно машины взревели своими моторами и резко понеслись в жерла кварталов. По серой дымке города резанули яркие полосы желтого света. Мне показалось, что дома вокруг разом затрещали. Все небо замигало всполохами автоматных очередей. Раздался хлопок, и звенящий свист как будто повис в голове. Жуткий хруст оглушил мои уши. Впереди загорелся «Т-72». Весь наш десант посыпался с брони, как горох из ведра.

Из открытого люка башни до меня доносилось шипение рации, в которой кто-то надрывался по громкой связи:

 

Запись из динамиков сцены

 

– «Почему не работаешь пушкой, почему ты не работаешь?»  «Электроспуск! Сука! Электроспуск не работает, сука!»

 

Вышакин

Моя рука еще крепко сжимала скобу на стенке БТРа, а на броне уже никого не было. Машина дала задний ход и, покрутившись на месте, с креном на правую сторону понеслась вдоль обгоревшего танка, задевая его вырванные катки своими дутыми колесами. Скрежет металла и мелкие осколки щебенки обрушились на мою голову разом, оглушая и больно

хлеща по лицу. Я не спрыгнул с БТРа, а, наоборот, намертво вцепился в поручень на его боку. Дергаясь и болтаясь на броне, я несся по улице вместе с другими уцелевшими машинами. Мимо промелькнул указатель: «Старопромысловское шоссе». Потом был резкий толчок вперед, и БТР стал.

 

      Запись из динамиков сцены

 

– Савин, говорит Савин, говорит комбриг, ответьте, прием.

 

На середину сцену выходит молодой лейтенант в шлеме, прапорщик уходит со сцены.

 

Молодой лейтенант в шлеме

Я пятерка, я пятерка, прием. Мы, блин, проскочили, на хрен, все что можно!»

 

      Запись из динамиков сцены

 

– Что видишь вокруг? Прием.

 

Вышакин

Я слышал весь этот радио трёп как через вату. Вокруг было пусто. Несколько БТРов и танков стояли на замусоренной щебнем и шифером площади, где по центру торчало огромное здание, черное от копоти. Из люка БТРа показались голова в шлеме и руки. Голова сказала:

 

Молодой лейтенант в шлеме

Вижу президентский дворец, вижу дворец. Прием.

 

 Запись из динамиков на сцене

 

– Едрит вашу мать, куда ж ты заехал, сынок? Там, где-то вокзал, давай к нему. От дворца сваливайте. Конец связи.

 

Вышакин

Шлем с руками нырнул в люк. Я опять начал мотаться с колонной по проспектам города, пока мы не выскочили на еще одну площадь, рядом с железнодорожным вокзалом.

Наша колонна рассредоточилась на привокзальной площади. Два одноэтажных крыла вокзала зияли огромными проемами разбитых окон, похожими на витрины универмага. Центральная часть здания была двухэтажная, совсем не тронутая снарядами. Остановившись на площади, танки и БТРы не глушили двигатели, поэтому вокруг стоял несмолкающий грохот. На БТРе, где я сидел, открылся люк, и из него показался шлем, который недавно вел переговоры с комбригом. Под шлемом была рыжая голова молодого лейтенанта.

Он повернулся ко мне и удивленно спросил:

 

Молодой лейтенант в шлеме

Чего сидим? Прыгай. Того и гляди сейчас грохнут, многоэтажку видишь?

Там наверняка уже дудаевцы с эсвэдэшками устроились. А ну, давай на вокзал, там и загорай!

 

Вышакин

Я спрыгнул вниз и медленно, разминая затекшие ноги, пошел к двухэтажному зданию вокзала. Тут же несколько тяжелых глухих раскатов грохнуло над площадью, и сразу со всех машин по соседней пятиэтажке застрекотали пулеметы. Я успел забежать внутрь вокзала и упал на пол, закрыв голову руками. Пулеметная стрельба не утихала. Хотя, кругом, гудели двигатели, буханье пулеметов слышалось хорошо. Такой гвалт стоял минуты две. Потом пальба прекратилась. Я тут же переполз от большого окна к внутренней лестнице и уже по ней на четвереньках пробрался на второй этаж. Вдруг здание колыхнулось и раздался взрыв, с потолка посыпалась штукатурка. Я бросился к стене и встал так, чтобы быть подальше от окон. Громыхнул еще один взрыв. С площади послышались истошные крики:

 

Молодой лейтенант в шлеме (надрывно).

Марат, Марат! Доглоева подбили! Разворачивай, башню разворачивай, мать твою! Откатывайся, назад откатывайся, за угол, назад!

 

Вышакин

Было слышно, как на площади танки лязгали гусеницами, совершая какой-то маневр. Я подобрался к окну и осторожно выглянул наружу. Два БТРа горели. Между ними ворочался танк, пытаясь сдать назад и укрыться за выступом двухэтажного здания. Остальные машины разворачивали свои башни в сторону жилых зданий, стоящих напротив вокзала. Залпы прозвучали одновременно. Наши БТРы и «Т-72» выплюнули в сторону пятиэтажек сгустки огня, и у одного из домов обрушилась крыша. В это же самое время из ближнего к вокзалу здания в сторону, куда пятился танк, раздался выстрел гранатомета. «Т-72», который вроде бы уже скрылся за стеной вокзала; сильно тряхнуло, и из люка башни с шипением вырвались языки пламени. Танк застыл на месте.

Видя, как дудаевцы, словно в тире, щелкают нашу технику, из всех машин начали вылезать люди. Скатываясь по броне, прячась за борта бронетехники, солдаты хотели быстрее укрыться в здании вокзала и бежали туда через площадь. По ним со всех сторон начали стрелять снайперские винтовки. Я видел, как три человека упали у своих машин, даже не сделав нескольких шагов по площади. Все экипажи, весь внутренний десант БТРов набились в большой зал вокзала. Будничным голосом, совсем без эмоций, кто-то четко отдавал распоряжения:

 

 На сцену вышел седой полковник в полевой форме и встал рядом с лейтенантом

 

Седой подполковник

Рассредоточиться по всему зданию вокзала, мимо окон не ходить, передвигаться только ползком. Взводным разбить площадь по секторам и держать ее под прицелом, боезапас отнести в подвал, раненых тоже в подвал.

 

Вышакин

Ко мне на второй этаж поднялся мой рыжий лейтенант:

 

Молодой лейтенант в шлеме

Вот и все! Машинам теперь точно хана, сейчас расстреливать будут.

Смотри, смотри, к машинам ползут!

 

Вышакин                                                           

Я посмотрел в окно. Группа из семи человек, пригнувшись, кралась вдоль соседней улицы. Я четко видел, что один боевик в строительном шлеме нес ручной пулемет, впереди него шел еще один «строитель» с гранатометом, а уже за ними следовало несколько человек с автоматами.

 

Молодой лейтенант в шлеме

Смотри, еще одна группа!  И вон там еще.

Товарищ полковник, там духи за техникой ползут, справа две группы и по центру через площадь!

 

Вышакин

Не успел он это выкрикнуть, как заработало несколько ручных пулеметов и началась всеобщая пальба. Мы с лейтенантом тоже поливали площадь короткими очередями; выставляли автоматы в окно, не высовывая головы. На улице послышались крики, вой и мат. Опять здание тряхнуло, опять посыпалась штукатурка.

 

Молодой лейтенант в шлеме

В левое крыло попали,

 

Седой полковник

Снимите АГСы слева, левей ларька, уберите этих сук оттуда! Покажи трассирующим, ничего не видно!

 

 

Вышакин

Сумерки погружали площадь в тяжелую темноту. Только всполохи огня с разных концов города подсвечивали отдельные ее части. Когда все кругом почернело и ночь нависла над площадью, наступила тишина. Хотелось верить, что после неудачной вылазки боевиков вся эта бойня закончится. Тишину прерывала шипящая рация на первом этаже. Кто-то из глубины помех то и дело уточнял наши координаты, а комбриг все время просил подкрепления и указаний, что делать дальше. Ни того, ни другого нам предоставить не могли. Все указания сводилось к одному: ждать. Пока мы ждали, дудаевцы начали подрывать всю нашу технику, брошенную на площади. Огонь от горящих танков и БТРов освещал местность лучше всяких прожекторов, а бойцы нашей бригады лежали у громадных окон вокзала, не рискуя даже пошевелиться, под огнем противника. Пока атак со стороны боевиков не предпринималось, комбриг ждал и надеялся, что будет прикрытие и будет помощь. Но прикрытия не было, а в девятнадцать ноль-ноль по московскому времени боевики начали штурм вокзала.

Сначала они вели обстрел на расстоянии примерно шестисот метров от вокзала. По нам работали снайпера и гранатометчики. Солдат, засевших в одноэтажной части здания, выбивало одного за другим. Эти чертовы окна, походившие на распахнутые ворота, давали боевикам хороший обзор внутри помещений. Бойцы как будто прилипали к полу, лежа под этими развороченными проемами. Отвечать было трудно, но они отвечали.

И когда дудаевцы, уже начали подбираться к самым стенам вокзала, ребята и мы с лейтенантом обсыпали их пулями так, что затворные рамы автоматов клинило от перегрева. Раненые уже заполонили весь подвал, и комбриг перенес свой КП к нам на второй этаж. Тогда я узнал, что двести семьдесят шестой Уральский мотострелковый полк, посланный к нам на выручку, не смог пробиться к вокзалу. Они встали где-то между улицами Лермонтова и Первомайской. Но все это был для нас пустой звук. Мы не знали, где эти улицы и далеко ли они от нас. К тому времени всем стало ясно, что отсюда нам уже не выбраться, а призывы комбрига по рации о помощи были последним криком утопающего. Начальство беспомощно предлагало беречь боезапас и ждать.

После очередного предложения подождать комбриг в сердцах швырнул наушники на пол и процедил сквозь зубы

 

Седой полковник (с большой досадой).

Три дня, три дня, одним десантным полком!  Будем пытаться уходить по рельсам, там грузовики целые стоят. Может быть…

 

Вышакин

Больше я полковника никогда не видел, как и рыжего лейтенанта, они еще оставались в здании вокзала, когда фугас от гранатомета прекратил мою Чеченскую компанию. Знаю только, что меня вывезли в грузовике, который по рельсам смог как -то добраться до нашего блок поста.

После этого случая я никуда не тороплюсь и не люблю железнодорожные вокзалы. Если надо куда поехать, я предпочитаю машину или самолет.

 

 Вышакин отходит от края сцены и садится за стол. Зажигается свет на сцене.

Из динамиков сцены.

 

– Опоздавших пассажиров на рейс Псковск-Москва просим срочно пройти регистрацию.

 

Туманкин, Лозик, Шилов, Кметь слушают диктора аэропорта и вместе с     Вышакиным встают из-за стола надевают свои куртки и идут за кулисы.

 

 

Картина вторая

 

Регистрационная стойка аэровокзала.

На регистрации сидит полноватая, во всех частях тела, девушка, сотрудница аэропорта. Положив свои крупные ноги на конвейерную ленту для багажа, она тихо похрапывает. Громкий смех Вышакина, Кметя, Шилова, Лозика и Туманкина будит ее. Девушка поднимает голову, убирает ноги под стойку и смотрит на стоящих перед ней людей, осоловевшими глазами.

 

Девушка (зло).

Это вы!?

Где вы шляетесь? Вас народ в накопителе уже обождался!

 

Вышакин, (удивленно, насмешливо).

Зачем же вы их там копите? Выпустите лучше всех на свободу!

 

Девушка (ехидно).

Их то я выпущу, а вот вас в самолет не пущу! Вы же все пьяные!

 

Шилов

Какие новости! Почему-то пьяному президенту в самолетах летать можно, а нам нельзя!

 

Девушка

Вот и летайте с ним на пару! А у нас правила!

 

Лозик (улыбаясь, кладет перед девушкой десятидолларовую купюру).

Мы правил нарушать не будем, только слегка обойдем, с вашего позволения.

 

Девушка (смахивает валюту куда-то под стойку своим бюстом и шлепает штемпелем в билетах).

Проходим, вниз по лестнице в направлении накопителя.

 

 Вышакин, Шилов, Туманкин, Лозик, Кметь идут дальше по сцене к двум стеклянным, запачканным, дверям, там стоит мерзнущий парень в ядовито-желтом жилете, надетом на синюю форменную куртку.

 

Парень в жилете

Давайте быстрее! Всех уже давно увезли, а я из-за вас целый автобус держу!

 

 Лозик сует парню в карман жилета очередную купюру.  Парень подвигается, давая пройти Вышакину, Шилову, Туманкину, Лозику и Кметю в декорацию салона автобуса, те садятся в один ряд. Парень последним заходит в автобус и становится впереди всех, держась за поручень в салоне автобуса.

 

Лозик (озабоченно, напряженно).

А, с какой стороны у самолета двигатель?

 

 Шилов

У него с каждой стороны по двигателю.

 

Лозик (еще больше волнуясь).

А, мы сидим рядом с двигателями или нет?

 

Вышакин (смеясь).

А, тебе как хочется, что бы они заглохли у тебя под задницей, или загорелись у тебя за спиной?

 

Туманкин (вполне серьезно).

Главное, чтобы, они загорелись после посадки, тогда хоть какая-то надежда на спасение     остается.

 

Лозик (нервно с надеждой).

Ну вы ведь шутите? Они же не загорятся!? Вы же все это специально врете, идиоты!

 

Кметь

Нет, они не загорятся, у списанных самолетов сначала отваливаются крылья и хвост, а уже потом горит двигатель. (начинает хохотать).

 

 

 

Лозик (обижаясь).

Я не полечу, серьезно говорю, перестаньте издеваться, у меня самолетофобия! Скажите, что наш самолет в порядке, а то я не полечу! (обращаясь к парню в жилете)

Парень наш самолет в порядке?

 

Парень в жилете

Да, кто его знает, у нас теперь только Боинги на маршрутах. Раньше-то, они где -то в Африке, летали. Да вы не бойтесь у них моторесурс еще не выработан, кажется.

 

Лозик (опять паникуя).

Как в Африке летали!? А если там, какая- ни будь зараза, в салоне зацепилась!  Или бациллы Африканской лихорадки под ковриком? Где наши «Тушки», почему они не летают, зачем нам эта африканская дрянь!?

 

Парень в жилете (весело).

Ну и нервный у вас дружок, однако. Вы там ему на борту, успокоительное лекарство

купите, желательно градусов сорок. От нервных болезней самое лучшее средство!

 

Вышакин (иронично).

Само собой, обязательно купим, и не только ему, мы все полечимся. Дело то не шуточное. Не допустить в стране распространение африканских эпидемий, это же наш гражданский долг!

 

Шилов (обнимая Лозика).

Не боись, Лозик, в полете так проспиртуешься, что ни одна зараза к тебе не пристанет. Приземлишься как маринованный огурчик!

 

Лозик

То есть?!

 

Шилов

Крепким, зеленым и сильно пахнущим!

 

Туманкин

Это правильно, столица, она больных не любит. В слабом теле, слабый рубль.

 

Кметь

Зато теперь конвертируемый.

 

Лозик (уже успокаиваясь).

Идите с вашими шутками в Африку, я боюсь, я вам точно говорю, не полечу, я стоп кран дерну!

 

Вышакин

Ну, кран там только в туалете. Хотя если у тебя, такой страх полета, то тебе там только и место.

 

Кметь (вздыхая).

Надо было в ресторане больше выпить, тогда на все можно наплевать и растереть! Случится, так случится!

 

Вышакин, Туманкин, Лозик, Шилов замирают в креслах автобуса, весь свет направляется на Кметя. Он встает, выходит из декорации салона автобуса и подходит к краю сцены.

 

 

 

 

Кметь

Я сам, часто плевал на происходящее вокруг меня и пускал все на самотек, случится, так случится!

Пришло время, и наши философские диспуты по интересам стали сходить на нет. Мы не переменились с годами, просто социальный стержень страны начал ломаться. Вся диссидентская возня вышла наружу, и ее носители, интеллектуалы из различных НИИ и других умственных учреждений, незаметно передали свои прогрессивные идеи в грязные руки спекулянтов и вороватых цеховиков, руководимых комсомольскими и партийными вожаками. Тогда, моральный авторитет научной и культурной элиты дал трещину. Она все чаще, разменивала его на материальные подачки партийных авантюристов. Пришли времена большого передела, началась коррозия принципов. По сути дела, уже происходила деградация общества. Все хотели пристроиться к процессу и скорее занять удобное место у дряблого вымени немощной дойной коровы, каковым являлось, на тот момент, наше ослабевшее социалистическое государство.

Все желали быстрее посчитать выгоду, и определить прибыль. Люди чувствовали, грядут перемены, и кричали на каждом углу, «мы ждем перемен!», так пели в одной популярной песенке тех лет. В стране торжественно объявили о строительстве социализма с человеческим лицом. Советские граждане конца восьмидесятых хотели верить, что неповоротливая страна, наконец то, начнет работать не только на идею, но и на человека. Однако этого не случилось. Как только, номенклатурные стервятники почувствовали вкус легких и огромных денег, все реформы, были отправлены на свалку истории. Процесс реформ был заменен более привычным для всех процессом, под названием грабь и сбывай награбленное. Для меня это обернулось крушением надежд на лучшее будущее. В стране устанавливался похабный мир, как когда-то, говаривал вождь мирового пролетариата. Уже скоро стало ясно, что объявленное, в ближайшем будущем торжество обновленного социализма, приказало долго жить. Его заменил модный бред, который не имел ничего общего со справедливостью, ее заменили зеленые, долларовые бумажки, превратившиеся в символ прогресса и уважения. Продажность, воровство и бесстыдство, стали необходимыми качествами, для успешного ведения дел в стране похабного мира. Таков был конец эры физиков и лириков, эры благородного интеллигента. Трагедия нашего общества была в том, что его интеллектуальная элита, приняла кислородную подушку тяжело больного, за свежий воздух свободы. Экономического чуда, в этой исчезнувшей стране так и не получилось, поэтому случилось то, что случилось. И тогда, повторив для себя эту сакраментальную фразу, я погрузился с головой в этот новый мир индивидуального одиночества, общего безразличия и внутренней агрессии.

 

 Кметь отходит от края сцены и садится в салон автобуса, рядом со своими товарищами.  Сцена опять вся освещена, слышен звук мотора отъезжающего автобуса. На сцене гаснет свет.

                                                                                                        

 

                                                Второй акт.

Картина первая

 

На сцене декорации зала прилета аэропорта Внуково.

Вышакин, Туманкин, Шилов, Лозик и Кметь стоят в зале прилета. Лицом к зрительному залу.

 

Вышакин

Ну, двинулись? Нас ждет встреча с моим Шуриным, человеком открытой души и, в каком-то смысле, большим оригиналом.

 

Шилов

А, зачем мы едем к твоему Шурину, ты же сказал мы будем жить отдельно.

 

 

Вышакин

Матюша, нельзя полностью отгораживаться от социума.

А Шурин, это такое же социальное животное, как и мы.

 

Лозик                                                                                                                            

Юлик, мы же его не знаем, может возникнуть неловкая пауза.

 

Вышакин

Не сомневаюсь он ее быстро наполнит.

 

Туманкин

Ты хотел сказать заполнит.

 

Вышакин

Нет, именно наполнит и заставит всех выпить, до самого дна.

 

Кметь

Это жестоко Юлик, так начинать утро по отношению к нашим организмам не гуманно.

 

Вышакин

Да расслабьтесь вы, заберем ключи от квартиры тестя и отвалим от Шуринского причала.

 

Картина вторая

 

 Декорации вокзала сменяются декорацией лестничной клетки, перед Вышакиным, Туманкиным, Кметем, Лозиком и Шиловым появляется дверь в квартиру Шурина. Звучит звонок.

 

Вышакин (прислушиваясь).

Шурин, друг мой, открывай это мы, ты что еще не проснулся? Надеюсь моя теща с тестем уже выехали из квартиры на дачу! Ну, открывай!

 

 Шурин, в трусах и майке, появляется с другой стороны двери и распахивает ее. Со стороны шурина, на сцене, декорация кухни.

 

Шурин (напористо, громко).

Юлик молчи! Все знаю! Все на мази! Ребята Юлика, мои ребята, туалет на право!

 

Туманкин (смотрит на товарищей).

Да мы вроде в аэропорту облегчились.

 

Шурин

Тогда сразу на кухню!

 

Шилов

Да мы и не голодные.

 

Шурин

А, кто вас собирается кормить, мне просто полечится надо. (обращается к Вышакину) Представляешь Юлик у шефа всю ночь была возня. Ушатал мерзавец, одни коктейли да турки. А те все Аглы, Аглы. Черт их знает, чего им надо, ну я на всякий случай и влил в них, как в себя, ну и в себе конечно, тоже. Сильно забурились, еле отстрелялся от них, под утро.

 

Вышакин (садясь за стол).

Дремучий ты человек Шурин, это они просто так уважительно к тебе обращались «АГЛЫ»! А еще по Европам катаешься.

 

Шурин

Да!? А я думал им водки надо. Ну да ладно, хватит здесь топтаться. Присаживайтесь за стол. Сейчас спирт- роял бадяжить будем, полечимся малость и маринадами все заглянцуем.

 

Лозик (морщица).

– От этого пойла можно и без печенки остаться, давайте лучше поедем к Юлику, а по дороге купим не паленой водки.

 

Шурин

Не валнавайся, Израиль, все проверено, мин нет. Давай, давай, давай, все за стол, Юлик отсортируй товарищей. У меня башка уже закипает, надо сердечный клапан продуть, а то заглохнет моторчик, потом гоняйся с инфарктом на перегонки, хрен догонишь.

 

Шурин, Туманкин, Кметь, Лозик и Шилов садятся на диван за тесным столом на кухне.

Шурин достает яблоки, соленые огурцы, капусту и грибы, бутылку спирта-роял и разливает его по стопкам.

 

 

Шурин (разливая спирт и раскладывая закуску).

Всем по глотку, а мне по потребности. Разбираем дачную продукцию на закуски.

Все от мамки с дачи, моченые яблочки, квашенная капустка, солены огуречики, и вот,

грибки бочковые.

 

Туманкин

Это какой- то консервированный спец паек.

 

Вышакин

У меня от одного вида этих разносолов во рту уже кисло.

 

Шурин (быстро пьет спирт, за ним пьют все. Опять наливает по рюмкам спирт).

Так, так, так, хорошо пошла, давайте-ка еще, с разгону, поспособствуем реакции в организме.

 

Вышакин

Шурин! Не погоняй, не в примочечной! Ты хотя бы слова, какие ни будь, вставляй между стопками.

 

Шилов

А, что, чисто идет, к ней бы ягод сладких.

 

Шурин

Вон на окне, сироп яблочный, разбавь по душе.

 

Лозик (задумчиво разглядывая в руке полную рюмку водки).

Я как-то ослаб, после полета, ноги какие-то мягкие.

 

Кметь

Давайте оставим спирт на потом, а то до места назначения не дотянем.

 

Туманкин. (рассматривая стопку то снимая, то одевая очки).

Какой-то привкус у спирта странный, семечками отдает.

 

Шурин

О, ты зря эту стопку взял. Я из нее масло подсолнечное пил, думал запах отобью, хотел вас на машине встретить, да малость с маслом переборщил. Пришлось задержаться в сортире, пардон за подробности.

(Туманкин плюется и отбрасывает стопку).

Юлик ты уже налил?

 

Вышакин

Хватит интимных тем. Тост за хозяина дома и в путь!

 

Шурин.

Юлик, дорогой. До слез! Всем вам ребята алаверды!

 

Шурин (поднимает руку, ладонью вверх и обращаясь к Вышакину кричит).

Хоп!

 

Вышакин, (тоже поднимает руку и хлопает по ладони Шурина).

Хоп!  Теперь давай, все на воздух, а то действительно потечем.

 

Шурин (вскакивает из- за стола размахивая руками).

Назад! Стоять! Никому не двигаться! Я щасс.

(бросается к буфету, чем- то там гремит, двигая буфет,

вылезает из буфета с трехлитровыми баллонами огурцов и помидоров).

Презент от тещи!

 

Вышакин (разочарованно, обращаясь к шурину).

Вот это комплимент от шеф-повара. Ну, как тут расслабишься, когда теща всегда в засаде. Ладно, (обращается к шурину) ты отвечаешь за красненькие, а я за огурцы.

Хватай баллон и показывай дорогу пацанам!

 

Туманкин, Шилов, Лозик и Кметь направляется к двери, Шурин и Вышакин с баллонами тоже идут к выходу. Все уходят за кулисы.

 

 

 

 

Картина третья

 

 Шурин, Вышакин, Кметь, Туманкин, Лозик и Шилов оказываются в декорациях зимней улице Москвы. Все в один ряд, как бы идут по бульвару.

 

Кметь

А, снегу то, снегу навалило! Где здесь тротуар- то?

 

Шурин

Идем вон на ту остановку, что на верху.

 

Туманкин

Это, что в гору? Там же снега по колено.

 

Шурин

Зато срежем угол, а то у меня из-за этого баллона, уже руки отваливаются!

 

Вышакин (задыхаясь).

Теща молодец, знала, чем зятя порадовать, едрить твою! Мне бы еще бочонок квашеной капусты на шею и полная идиллия. Шурин, это ты болоны закатывал? Почему такие тяжелые? Сколько ты туда огурцов напихал?

 

Шурин

Мамка пихала, я только закатывал.

 

Лозик

Юлик, а ты кати баллон по снегу, тут мягко, ему ничего не будет.

 

 

Шилов

Да, а как он его в гору попрет? Баллон же вниз скатится!

 

Шурин

А если баллон на верх закидывать, а потом подбирать, и так до самой остановки?

 

Вышакин

Интересная мысль. А ну разойдись.

 

Вышакин (раскачивает баллон и с размаху бросает его за кулисы).

 

Раздается звон разбитого стекла.

 

Туманки

Вот это бросок! Юлик, это ж не граната.

 

Кметь

Прямо на остановку прилетело.

 

Шилов

Теперь вся остановка в огурцах. А баллона нет!

 

Вышакин (зло).

Ну и черт с ними, зато всех с остановки, как ветром сдуло, в автобус свободней будет. Пошли быстрей.

 

Шурин (растерянно).

А, мне что делать, бросать?

 

Вышакин

Бросай, только прицельно, прямо в сугроб.

 

Шурин бросил баллон за кулисы, все замерли и внимательно смотрят в сторону кулис.

 

Лозик

Ну, что, вроде не разбился?

 

Шилов

Да, тихо упал.

 

Туманкин

А, куда?

 

Кметь

В, какой-нибудь сугроб.

 

Вышакин

В, какой, там их вон сколько?

 

Шурин

Ах ты мать твою, куда ж этот скотский баллон упал то?

 

 

Вышакин

Да брось ты его, завтра найдешь, пошли на остановку.

 

Вышакин, Туманкин, Лозик, Шилов и Кметь, гуськом двинулись за кулисы оставляя Шурина стоять неподвижно.

 

 

Шурин

Нет, так нельзя, этож мамкина закрутка, надо найти, куда он упал-то, господи ты боже мой!

 

Шурин вглядывается в даль и идет за кулисы.

 

Картина четвертая

 

Остановка автобуса. Вышакин, Туманкин, Лозик, стоят на остановке, Шилов и Кметь крепко держат Шурина за руки.

 

Вышакин (раздраженно).

Хватит рыскать по сугробам! Все! Считай, что баллон пропал без вести! Кончай поиски! Ну не переживай ты так, весной, из-под снега, вылезет, как подснежник, тогда и найдешь.

 

Шурин

Юлик, перед мамкой стыдно будет, пусти, мне три сугроба осталось разрыть, там он сволочь, я тебе клянусь!

 

 

Туманкин (обращаясь к Вышакину)

Мы уже третий автобус из-за него пропускаем.  Я ее помидоры все равно есть не буду!

 

Шилов

Юлик, он в автобус не пойдет, давай его понесем.

 

Лозик

Ну вы что совсем обалдели. Все, берем такси, где тут оно у вас?

 

Вышакин (смотрит на Шурина думая, как его угомонить).

Голый номер они здесь не ездят. Шурин, я тебе клянусь, завтра всей оравой сюда приедем искать твой баллон, а сейчас давай в автобус быстро! А ну быстро в родительский дом! Хоп!

 

Вышакин поднимает руку, Шурин тут же поднимает свою и шлепает своей ладонью о ладонь Вышакина.

 

Шурин

Хоп!

 

Шурин (берет Вышакина за руку и орет песню).

Родительский дом, начало начал!

 

Юлик, (подхватывая песню).

Ты в жизни моей надежный причал!

 

 Шурин тащит Вышакина за собой и они, толкая впереди себя Туманкина, Шилова, Кметя и Лозика, убегают за кулисы.

 

Все поют

-Родительский дом, пускай добрый свет горит в твоих окнах много лет!

 

 

                                                               АНТРАКТ

 

                                             

 

 

                                                         ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

                                          Третий акт

Картина первая

 

Квартира тестя Вышакина. Кухня, за столом пьют Шилов, Туманкин, Лозик и Кметь. На переднем плане, на диване сидят очень пьяные Шурин и Вышакин.

 

Шурин (медленно выговаривая слова, пытается выстроить из них предложение).

Если что, то это всем…За всё – всем, если что; если всех…

 

Вышакин

Всех или всем? Мы в твоей папиной, в твоем папином, в квартире твоего папина, (мотает головой) щас, со… сосредоточусь. В твоего папу, нет, в квартире твоего папы, принимаем всем.. всех, да, всех моих и всех твоих, но сейчас только моих… друзей. Хоп!

 

Шурин (поднимает руку, хлопает по ладони Вышакина и треплет его за щеку)  

У меня он у-у-ух какой папа!

 

  Вышакин умильно жмурится.

 

 

Шурин (хлопает Вышакина ладонью по лысине)

Хоп? (смачно целует Вышакина в лоб)

 

Вышакин морщится, берет шурина за шиворот, и пытается ему что-то ответить, но не может. Вышакин жалобно всхлипывает, упирается лбом в лоб Шурина и мычит.

 

Кметь, Лозик, Туманкин, Шилов (одновременно поворачиваются в сторону Вышакина с Шуриным и громко, хором кричат)

Хоп!

 

 Шурин, тут же, поднимает плачущего Вышакина с дивана и уводит его за кулису. Лозик и Шилов, громко чокаются стаканами с Туманкиным и Кметем, опускают головы на стол и засыпают. Медленно гаснет свет на сцене.

 

Картина вторая.

 

На сцене зажигается свет. Та же обстановка, кухня, диван.  Туманкин, Кметь, Лозик и Шилов спят на диване ногами к зрителям. Свет тусклый, хотя почти двенадцать часов по полудня.

Вышакин выходит из- за кулис в халате, с туркой в одной руке и ложкой в другой. Стучит ложкой по турке. Под стук Туманкин, Кметь, Лозик и Шилов просыпаются и по очереди садятся на диван.

 

Вышакин

Ну что туристы, берем в руки чашки и пьем крепкий турецкий кофе.

 

 Вышакин выкатывает из кулис стол с чашками, подкатывая его к дивану так, что все оказываются за столом. Разливает кофе из турки по чашкам.

 

Лозик (держит голову руками).

У меня, по-моему, голова вращается вокруг шеи.

 

Вышакин

Не смотри по сторонам, сфокусируй зрение на столе.

 

Туманкин (сидя без очков).

А, если двоится тоже сфокусировать.

 

Вышакин                                                                                                                                  

Нет, просто одень очки.

 

Шилов

А, где сахар?

 

Вышакин

Настоящий кофе пьют без сахара, сахар убивает букет.

 

Кметь

Букет -это, по-моему, у вина, а кофе действительно приятный, даже бодрит.

 

Вышакин

И это главное.  Так господа, двенадцать минуло, а Германа все нет.

 

Лозик (вскакивает).

Как двенадцать, мы же в город собирались пойти с утра!

 

 

Вышакин (сажает Лозика обратно за стол).

На улице идет снег с дождем, так что до часа дня выход не желателен. Но у меня все под контролем, в час распогодится, тогда и будем выдвигаться.

 

Шилов

А, что Шурин, все храпит?

 

Вышакин

Его время еще не пришло, я же говорил, тонкая натура, оживает в потемках.

Пускай дрыхнет, а то потащит опять свой баллон искать.

Ну что примем водные процедуры и в путь, по столице?

 

Зажигается яркий свет, заливая всю сцену. Туманкин, Лозик, Кметь, Шилов встают с дивана, остаются только в майках и трусах, потом уходят, укатывая стол за кулисы, Вышакин тоже уходит. Вышакин, Туманкин, Лозик, Кметь и Шилов появляются с другой стороны кулис уже одетые, поправляя на себе одежду.

 

 Вышакина.

Будем вживаться в новую рыночную реальность бывшей советской столицы! Все готовы?

 

Вышакин, Туманкин, Кметь и Шилов становятся в ряд, от них отделяется Лозик и подходит к краю сцены. На сцене гаснет свет, освещая только фигуру Лозика.

 

 

 

 

 

Лозик

Новую рыночную реальность я познал в одной конторе, куда попал после развала нашей академической лаборатории. Эта организация была похожа на ковчег, который соединили с Вавилонской башней. В нем, вместо библейских тварей, находились всякие разночинные граждане, бежавшие туда от охватившего всю страну сокрушительного потопа хаоса и разрухи. Все они были выходцы из разных слоев советского общества и действовали в пределах социалистического сознания. Искать удачи в эту коммерческую контору пришел хитроватый завгар автобусного парка с подозрительно честными глазами, инженер-монтажник, тоскующий о лимитах и плановых поставках, мелкий партийный работник, желающий втиснуть свободный рынок в рамки партийной дисциплины, один забавный биолог, и я физик-теоретик, рассматривающий, тогда товарно-денежные отношения только как часть теории большого взрыва.

Кроме нас, еще много всякого народу, занесенного сюда лихолетьем, обживало это тесное полуподвальное помещение. Все эти персонажи, со своими представлениями и навыками из прошлой жизни, хотели встроиться в непонятно откуда свалившийся на их головы капиталистический рынок. Мы мало что в нем понимали, бывшие в прошлом строители, ученые, инженеры и преподаватели. Но сошлись все именно здесь в полуподвале бывшего строй участка треста номер десять.

Общее руководство нашей сборной командой осуществлял, человек никогда ничего не продававший и не заключивший за свою жизнь не одной коммерческой сделки. Он лишь скрупулезно записывал в журнал все наши копошения в области коммерции. Раньше такое ответственное лицо называлось учетчиком, но здесь его величали начальником отдела брокерской конторы. Звали начальника Ананий, по отчеству Абрамович, а по фамилии Сопляковский. В недавнем советском прошлом инженер-строитель Сопляковский в загранкомандировках передавал свой ценный опыт инженера нашим желтоликим друзьям из стран недоразвитого социализма. По слухам, Ананий Абрамович подхватил там какую-то странную болезнь, следствием которой явилась потеря интереса к женскому полу, водке и общественно полезному труду. Сопляковский был жутко худым, унылым занудой, человеком с полным отсутствием признаков трудоспособности. Ананий только и делал, что пил кофе, курил в форточку и тупо разглядывал ближайший к его столу угол. Проявлял он интерес лишь к своему журналу, куда аккуратно записывал все наши сделки и так же скрупулезно высчитывал полагающийся ему от них процент. Поэтому Ананий Абрамович зорко следил за нашим братом, чтобы мы не ходили налево, то есть не пропускали свои сделки через другие конторы. Частенько к нему забредали беспризорные брокеры; задачей Анания было отказывать полным идиотам, а мало-мальски вменяемых спекулянтов направлять к нам и смотреть, что из этого может получиться.

Посмотрев на весь этот паноптикум персонажей я понял какой бы капитализм у нас не строили все равно будет получатся общественный убогий балаганчик, веселый и жестокий, где можно долго, с успехом крутить сальто и вдруг, совершенно неожиданно разбиться на манеже под бравурную музыку циркового оркестра. И даже лежа на опилках весь переломанный, ты будешь все равно продолжать дрыгать ножками в такт мелодии этого оркестра, под которую тебя и вынесут с этого манежа.

Шутки шутками, но вся эта коммерциализация жизни и ломка старых правил уничтожила привычный труд миллионов людей, одних обрекая на нищету и смерть, а других загоняя в стойло спекуляции и воровства. Навязанные циничные, безнравственные условия выживания не оставили большинству людей возможности заниматься любимым делом, и жизнь для многих повернулась далеко не в лучшую сторону, направляя их по пути стяжательства и обмана. Многие, попав в это коллективное безумие, не хотели видеть, что деньги, заработанные на горе других, в конце концов принесут им только моральное презрение. И лишь некоторые понимали, что количество накопленных богатств – это не показатель итога жизни, а возможность попытаться сделать этот итог более нравственным, мало кто понимал это. И все- таки хочется быть в их числе.

 Лозик отходит от края сцены и становится в ряд с Вышакиным, Туманкиным, Кметем и Шиловым. Сцена полностью освещается.

 

 

Вышакин

Так, что, отправляемся по лучшим местам столицы?

 

Шилов

А, может просто пообедаем, где-нибудь, плотно, а то после вчерашних разносолов во рту, как в мертвом море.

 

Туманкин

Ты что отравился?

 

Шилов

Нет, я хочу сказать, что во рту очень кисло, мне бы сейчас мяса с дымком, и сладкого сочного помидора. Очень хочется!

 

Вышакин

Тогда поедем в «Арагви», это классика ресторанного жанра, как раз к двум часам будем.

 

 Все уходят со сцены.

 

 

                                  Четвертый акт

Картина первая.

 

 На сцене большие двери ресторана. Каменное обрамление входа, как будто сжимает его по бокам, а сверху давит мощная железная вязь грузинского орнамента.

Кметь, Шилов и Лозик смотрят на памятник Долгорукого.

 

Кметь

Смотрите нам Долгорукий рукой машет.

 

 

Туманкин (удивленно).

Памятник?

 

 

Шилов

Точно, у него вроде и пальцы шевелятся!

 

Туманкин (еще более удивленно).

Железные пальцы шевелятся!?

 

Лозик

Хороший знак!

 

Туманкин (издевательски).

А, его жеребец вам случайно своими…

 

Вышакин (прерывая Туманкина).

Нет не трясет, Кметь толкай дверь.

 

 Кметь толкает дверь, Вышакин, Кметь, Туманкин, Шилов и Лозик оказываются по другую сторону двери. Рядом с дверью стоит неподвижно швейцар и держит перед собой большую, массивную ручку от двери. Его глаза смотрят в пустоту.

 

 

 

 

Кметь (остановившись неподалеку от швейцара, обращается к Шилову).

Смотри, в глазах этого швейцара видна глубокая тоска по ушедшим временам.  Новые времена опустили его до уровня обыкновенной обслуги с прямой обязанностью открывать и закрывать двери.

Его взгляд, только по инерции еще гордый и надменный. Мне кажется, что как только он посмотрит на клиента подобострастно, все! Он умрет от унижения. Как ты думаешь?

 

Шилов

А, может он уже умер и это его тень?

 

Раздается грохот от упавшего чего-то тяжелого, это швейцар роняет ручку двери, сильно чихая.

 

Кметь

Нет он даже очень материален!

 

 Усмехнувшись, Кметь и Шилов последовали за Вышакиным, Туманкиным и Лозиком в центр сцены.

 

 

 

Картина вторая.

 

Появляются декорации ресторана. Ресторан предстает громадным погребом. Его залы со сводчатыми разрисованными потолками и маленькие деревянные балкончики где-то под самым верхом, напоминают дворы старого Тбилиси. Серьезный метрдотель указывает Вышакину, Шилову, Кметю, Туманкину и Лозику, где раздеться и на столик в центре сцены покрытый белой скатертью.  Все раздеваются и идут к столу.

 

Метрдотель (отодвигая стулья).

Здесь вам будет удобно. Сейчас к вам подойдет официант.

 

Метрдотель удаляется в темноту.

Все присаживаются за стол.

 

Лозик (проводит пальцем по гладкой скатерти, распластавшийся на столе).

Да, вот вам настоящий советский ренессанс.

 

Туманкин

Почему советский? Этому зданию, наверное, лет двести.

 

Кметь

Если говорить точнее, то на этом месте стояли винные погреба князей Голицыных, а это было лет триста тому.

 

Шилов

Мало ли что здесь когда-то стояло! Ну погреба, ну и что? Здесь, до революции и гостиница была, называлась «Дрезден», да и черт те что потом еще было. Тут еще Суриков останавливался и Чехов был.

 

Вышакин

А ресторан-то Берия организовал! Вот такой советский ренессанс!

 

 

 

 

 

Лозик

Не знаю я ничего про вашего Берию! А вот отец мне рассказывал, что здесь кто только не перебывал. Представляете, весь цвет нации: Туполев, Ботвинник… Тут Тарковский прокатное удостоверение своего «Иванова детства» обмывал! Даль здесь пил, Евтушенко, Михалков.

 

Туманкин

Это какой Михалков, старый или сын?

 

Лозик

Да они все здесь пили: Симонов, Эренбург, вся наша культура, все шестидесятники!

 

 

Шилов

А между прочим, Михалков и Суриков родственники по матери.

 

Вышакин (поднимает руки в верх, говорит театрально).

О, связь времен! Старорежимная интеллигенция из глубины веков протягивает руку советской прослойке.

 

Туманкин

Одни протягивали руки, а другие протягивали ноги. Так-то вот!

 

Шилов

Юлик прав, сюда захаживали энкэвэдэшники Берии! Тут же все официанты отставные военные, так что шестидесятые шестидесятыми, а ухо здесь надо было держать востро.

 

Лозик

Что ты все про свой НКВД? Были и были, я тебе о творческой атмосфере этого ресторана говорю!

 

Вышакин

А вот атмосфера, судя по всему, была здесь довольно подозрительная.

 

Туманкин (снимает, одевает очки и смотрит на потолок).

Ты посмотри цвета какие, им, что, Пиросмани стены расписывал?

 

 

 

Кметь

Леня, а ты не знаток живописи!  Пиросмани еще до открытия этого ресторана помер.

 

Туманкин

А кто же им все так разукрасил?

 

Кметь

Тоидзе.

 

Шилов

Это который – тот, что «Родина-мать зовет», плакат писал?

 

Кметь

Он самый, и «Витязь в тигровой шкуре», что на старых сигаретах, – помните? – тоже он, и все плакаты со Сталиным, и другие агитки с мудрыми вождями – его работа.

 

Вышакин

Вот вам все и срослось.

 

Лозик (раздраженно).

Что срослось?

 

Вышакин

Власть, искусство, наука, все срослось!

 

Кметь

Да, действительно, все перемешано здесь, настоящий советский винегрет. Все великие стремления и подвиги, прогрессивная духовная мысль – всё замешано на крови и насилии. Творческие люди, пережившие кровавую бойню гражданской войны, страшные времена голода и террора, принимавшие участие в невероятном переломе человеческого сознания, великих стройках, в триумфе победы великой отечественной, в то же время испытывали животный страх перед властью, принимая от нее унижения и подачки. Описывая эпоху, они идеализировали ее в своих произведениях.

А когда становились выдающимися деятелями советской культуры, начинали сами верить в этот, ими же придуманный миф.

 

Вышакин

Ну у тебя и трактовка, глубоко копаешь товарищ Кметь! Я даже и не предполагал, что именно это имею в виду. Однако, где же мэню-у? Эй! Кто-нибудь!

 

В сторону Вышакина, от кулисы идет официант. Подходит к столику и чуть наклонившись, подает каждому меню.

 

Официант

Ознакомитесь сами, или, ежели желаете, могу подсказать что-нибудь из национальной кухни.

 

Туманкин

А что? Есть что-то особенное?

 

Официант (закатывая глаза к потолку).

Конечно, традиционно это шашлык, но его можно подать с подливкой Саце бели, дженджели или тклапи, приправить травами, ну, скажем, цицмаха, охрахум или тархун. Из закусок, кроме сациви, могу предложить кучмача, например. Что предпочитаете?

 

 

Туманкин

Несите все закуски.

 

Официант

Все, что в меню?

 

Туманкин

Да.

 

Официант

Что из основных блюд?

 

Туманкин

Шашлык.

 

Шилов

А я цыпленка табака хочу.

 

Туманкин

И его тоже.

 

Официант (делая акцент на последнем слове).

Значит, цыпленка тапака.

 

Лозик

Коньяк «Наполеон» есть?

 

Официант (насмешливо смотрит на Лозика).

Есть, а вы бутылку хотите?

 

Шилов, Вышакин, Кметь недовольно шепчутся по поводу стоимости коньяка.

 

 

Официант (наклоняется к Вышакину, и негромко говорит).

Ребята, зачем вам нужен этот французский дихлофос за такие деньги? Возьмите нормальной водки, есть настоящая «Столичная», еще из советских запасов, экспортный вариант; останетесь довольны.

 

Официант (выпрямляется и громко спрашивает).

Так что будем пить?

 

Вышакин

А давайте беленькую. «Столичная» у вас есть?

 

Официант улыбается, кивает и удаляется за кулису.

 

Лозик

Да, советская школа

 

Вышакин

Это обычная человеческая солидарность простых людей; она останется до тех пор, пока будут живы те, кто вырос в СССР

 

Кметь

А потом?

 

Шилов

Потом останется только выгода; она заменит добро, совесть, сострадание и эту самую пресловутую советскую солидарность трудящихся.

 

Лозик

Брось ты, какая солидарность! Тоже о совести вспомнили! Это мы все в нашем кино насмотрелись. Вон, как говорит Кметь, все это мифы! Совесть партии и солидарность с угнетенными народами Африки. Сострадание! Да наши вожди слов-то таких не знали. Добро? А что такое добро? Для одного, это канал построить, положив на это дело тысячи жизней, для другого – в Афганистане социализм застолбить, угробив те же тысячи.

 

Шилов

Однобокий взгляд на жизнь! А не добро – сделать, чтобы ты учился бесплатно, а не     добро, чтобы квартиры просто так давали, пускай не всем, но многим, а не добро

бесплатные детские сады, кружки для детей, пионерлагеря, – это как? Да вся советская наука, это возможность для самых бедных людей стать кем-то, реализовать себя, и всё за счет государства! А сейчас… Вот ты, Лозик, о чем думал в советское время? О книгах, о театре, о бабах, наконец! Думал, с кем рвануть в отпуск на море, о друзьях думал, с кем выпить и обсудить всё те же театры, книги. А сейчас, о чем ты думаешь? Где заработать, как заработать, чем заработать и куда вложить заработанное, чтобы заработать еще. Вот оно и получается, что, через энное количество лет, уже другой официант, новой рыночной формации, скажет тебе: «Бери, бери этот “Наполеон”: мне же в карман больше капнет, а на тебя мне начхать». Ты понял? У него уже вот такого, доброго отношения к тебе как у этого официанта не будет. Сейчас пока еще многие так, без выгоды, могут что-то сделать. А потом…

 

Туманкин

Ну ладно, философы, вы еще Бердяева перед обедом вспомните! Я вот что думаю: не поторопились ли мы с заказом? Может, у них есть поинтересней блюда, чем шашлык. Ну там поросенок на вертеле… Может, попросим еще меню?

 

Вышакин

Да ты столько блюд заказал, что, боюсь, нам и до шашлыка, то не добраться.  О, это к нам, целых два идут: у одного на подносе все не поместилось. Опять обожремся!

 

 

Лозик

А водка на что? Все милая утрамбует.

 

 Два рослых официанта несут подносы, полностью заставленные разными тарелочками, блюдцами и судочками. Все это подсвечивается и переливается цветными пятнами, как мазки, брошенные на холст кистью художника.

 

Лозик

Импрессионизм на подносе!

 

Ловко орудуя посудой, официанты аккуратно сервируют стол; в конце кладут столовые приборы, предварительно упеленав их белыми салфетками.

 

Шилов

Да!

 

Вышакин

Однако…

 

 В руках у одного официанта появляется никелированное ведерко со льдом, и оттуда извлекается, покрытая инеем, бутылка «Столичной». Он наполняет рюмки водкой.

 

Кметь

Шедеврально! Это настоящий пир чревоугодия!

 

Официант

Когда подавать основные блюда?

 

Туманкин

Чуть погодя.

 

 Официанты удаляются.

 

 

Лозик (поднимая над головой рюмку).

За старую добрую советскую кухню!

 

За столом все чокаются и разом выпивают водку. Одобрительно кивают.

 

Кметь

А ведь это всего лишь осколки той роскоши, которую позволяли себе наши кремлевские небожители.

 

 

 

Кметь (встает из-за стола и выходит к краю сцены).

Знаете ли вы, что первым директором этого храма кавказской кухни был некий Лонгиноз Стажадзе, работавший в столовой, которая была тогда в этом здании? И Лубянка сыграла чуть ли не главную роль в жизни этого повара. В этой столовой действительно питались энкэвэдэшники, и, как выяснилось, им нравилась кухня Стажадзе. Так что да, именно Берия дал «добро» на создание такого ресторана и предложил Стажадзе руководить всем этим гастрономическим новым бытом. А это оказалось не только счастливым билетом для Стажадзе, но и смертельным испытанием его талантов.

Наши вожди с легкостью ставили перед подчиненными немыслимые задачи, неисполнение которых могло лишить жизни этих людей. Так, однажды товарищ Берия узнал, что к Сталину приезжает заклятый враг советской власти господин Черчилль. А было это, как гласит историческая байка, в сороковых годах.

 

 Из -за стола все поднимаются. Шилов одевает китель Сталина, висящий на вешалке, рядом со столом, Лозик с этой же вешалки снимает фрак и котелок Черчилля и надевает все на себя. Вышакин достает из кармана пенсне Берии. Туманкин снимает с вешалки белый, поварской колпак и надевает его на голову. Все выходят на середину сцены.

 

Кметь

Промышленные гиганты первых советских пятилеток были далеко от столицы, и удивить английского политика чем-то особенным было трудно.

А надо было не только удивить, но и восхитить Черчилля, чтобы империалист понял: для нашего вождя нет ничего невозможного и всё то ему по плечу.

Принялись сталинские наркомы прикидывать, что бы такое особенное предложить гостю товарища Сталина. Но как ни пыжились, а предложить ничего не смогли, и только хитрый Берия все-таки придумал, чем поразить Черчилля. И доложил вождю свою идею.

 

Вышакин-Берия

Знаю я, что англичане экономны и скупы, а за чужой счет и повеселиться, и поесть любят. Должны мы Черчиллю в этом наш размах показать, чтобы он и отдохнул, и удивился. Надо ему такой необычный стол накрыть, которого он никогда и нигде не видел, и чтобы все там было удивительно.

 

 

 

Кметь

Сталин головой покачал, (Шилов изображающий Сталина делает то, что говорит Кметь) трубкой попыхтел и пошел Берии замену на всякий случай искать. А Берия умел трудные задачи чужими руками делать. Вызвал он к себе Стажадзе.

 

Туманкин-Стажадзе идет в белом колпаке к Вышакину-Берии, между ними происходит немая сцена, по рассказу Кметя.

 

Кметь

Обрисовал Берия Стажадзе, что от него требуется. И объяснил повару, что с ним будет, если тот не сможет выполнить приказ. Стажадзе не хотел испытать то, что обещал ему Берия, и поэтому сразу побрел к себе на кухню изобретать необычный обед для Черчилля.

И вот к нам на тайные переговоры прилетел Черчилль. Хмурый, надутый, в общем, невеселый приехал он в Кремль. Встретил его Сталин, поздоровался и говорит:

 

Шилов-Сталин (подходит к Лозику).

Прежде чем делами заниматься будем, надо пообедать. В нашей стране, господин Черчиль, все граждане имеют обеденный перерыв, и я в свой перерыв тоже обедаю как все.

Так что, прошу господина премьер-министра правила наши не нарушать и соблюдать социалистическую демократию.

 

 

 

Кметь

Ну, Черчилль, как про демократию услышал, сразу «йес», «йес» зашипел и, пожевывая сигару, пошел со Сталиным обедать.

Пришли они в обеденный зал.

 

На сцене появляется декорация обеденного зала с зашторенной сценой.

 

 

Кметь

Смотрит Черчилль – стол, сервированный стоит, а на столе никаких продуктов-то и нет. И только слышит он, что где-то рядом журчит вода да птичье пение переливается. Тогда Сталин дал знак Берии; тот быстро подошел к зашторенной портьере и резко ее отдернул. Взору Черчилля открылась небольшая зеленая лужайка с лежащим на ней теленком, позади которого из-под большого валуна бил маленький родничок.

 

Все что говорил Кметь изображают Шилов, Лозик и Вышакин, но штору не открывают.

 

Вышакин (снимая пенсне Берии).

Так… Я что-то не понял: этот лубочный антураж, он что, так удивил Черчилля? У него в Англии коровы на лугу не пасутся, что ли?

 

Кметь

Дело в том, что это была не просто лужайка.

(Подходит к занавесу и открывает его. На сцене натюрморт, описываемый далее Кметем).

 

Кметь

Вместо обычной луговой травы там красовались кинза, тархун, цицмаха и другие свежайшие травы грузинской кухни, а теленок, молочный и целиком обжаренный, был аккуратно уложен на эти травы. Что касается родничка, из которого текла вода, то это была не вода, а настоящая хванчкара. И кроме того, вокруг лужайки стояли серебряные кубки под старину и лежали ножи вроде маленьких мечей. Вот такой натюрморт предстал перед Черчиллем.

Если бы он был грузином, то обязательно бы вскинул руки и крикнул: «Ва-ах!» Но он был англичанин и поэтому, громко хмыкнув, воскликнул:

 

 

Лозик-Черчиль

Даммэт! Что в переводе означает «Черт возьми!»

 

Кметь (показывая на Шилова-Сталина и Лозика-Черчиля обыгрывавших эту сцену).

Сталин, внимательно наблюдавший за реакцией гостя, повел рукой в сторону представленного пейзажа, подошел с тарелкой к теленку, взял меч и, отрезав от теленка кусочек мяса с золотистой корочкой, бросил его на тарелку, приглашая Черчилля сделать то же самое. Премьер не стал себя уговаривать: ткнул мечом в бок теленка, отрезал кусок сочного мяса и тоже уложил его на тарелку. Тогда, отдав свою тарелку и тарелку гостя прислуге, Сталин взял два кубка, подставил под бьющую струю хванчкары и наполнил оба. Потом передал один Черчиллю и жестом предложил выпить; при этом приподнял свой кубок и затем слегка стукнул его о кубок премьера. Черчилль посмотрел в свой кубок, потом на Сталина, потом на меч, оставшийся у него в руке, и неожиданно громко засмеялся. Говорят, что именно в тот день переговоры шли очень удачно. Что-то они поняли друг про друга. А главное, повар, который все это придумал, остался жив!

 

 Вышакин, Туманкин, Шилов, Лозик и Кметь опять садятся за стол, отдав реквизит статистам.

 

Лозик (поднимает рюмку).                                                                                                        

Ну так выпьем за естественное желание человека выжить!

 

Вышакин, Туманкин, Шилов, Лозик, Кметь сдвигают рюмки, выпивают, продолжая дегустацию закусок.

 

Шилов

Какие эпохи прошли через это место!  Московское средневековье, опричнина, ренессанс русского классицизма, террор тридцатых годов – и мы! Это же все витает в воздухе! Вот, они, духовные нити, связывающие культурную элиту народа!

 

Туманкин

Всех деятелей советской культуры, бывавших здесь в сталинские годы, связывали не нити, а всего лишь одно желание, на время забыть об угрозе лагерей и расстрелов, обильно вкушая здоровую пищу и крепкий алкоголь.

 

 

Шилов

А, как же наши великие писатели, которые останавливались здесь еще в девятнадцатом веке?

 

Лозик

Великие писатели? Они, пожалуй, были здесь по линии развлечения. Обеспеченное сословие, высшее общество – чего им думать о выживании? Другое дело советские деятели культуры: они действительно, расслаблялись и кутили от недосказанности в творчестве. Деньги, богатство играли тогда незначительную роль в жизни этих персонажей, это факт! Власть и сила – вот что было мерилом советской эпохи. Сейчас ситуация вообще изменилась: власть без денег уже невозможна, а деньги без власти требуют хотя бы силы. Поэтому за нами гоняются или бандиты, или милиция; у одних есть сила, и им нужны деньги, у других власть, и они тоже требуют денег, а получив деньги, хотят еще большей власти и силы, чтобы опять получать деньги. Вот он, гордиев узел наших дней, и рубить его пока никто не собирается, а только больше затягивают.

 

Туманкин

Как бы нам всем не задохнуться от этой удавки! А может, надо подождать, пока узел ослабнет, и слинять?

 

Шилов

Никакого узла нет! Деньги – прах; как и раньше, есть только власть, основанная на насилии, и от нее никуда не убежишь. Это реальность, которая правит миром!

 

Вышакин

Прав и Лозик, и ты, Матюша, тоже прав. Когда два индивидуума, высказывают прямо противоположные мнения, и оба правы, это означает, что все вышесказанное – полная чушь.

 

Появляется официант с блюдом, на котором дымится жареное мясо. Кусочки свинины и баранины нанизаны на изящные кованые шампура с массивными деревянными ручками, поставленными пирамидкой. Разложив все на столе официант уходит.

 

 

Туманкин (снимает очки).

Я больше пить не буду, даже под шашлык!

 

Лозик

Предлагаю надкусить всю эту красоту и осуществить мою давнюю мечту – рвануть в Театр на Таганке.

 

 

Вышакин

Я театр уже не потяну.

 

 

Шилов

А я готов потянуть и театр, и шашлык, и цыпленка тапака! Давайте, попробуем все это, по- быстрому, а тогда, уже и рванем.

 

Лозик

И как в тебя Матюша вся эта жратва влезает? Я бы уже лопнул. Ладно, давайте быстрей, доедаем шашлык, и на посошок, по последней, а то не успеем до закрытия касс.

 Туманкин, Лозик, Кметь, Шилов и Вышакин поднимают стопки и на сцене гаснет свет.

 

 

Картина третья

Вышакин, Туманкин, Шилов, Лозик и Кметь стоят на середине сцены. В декорациях выписаны сумерки зимней Москвы, слышится монотонный гул, то ли людской толпы, то ли автомобилей, то ли метро. Все это пульсирует, напоминая стук нездорового сердца.

Шилов

Ух!  Смотри, как, свежо-то!

 

Лозик

И сыро.

 

Вышакин

Пьянящий воздух столицы!

 

 Из темноты возникает ослепляющий свет фар, блуждающих по сцене.  Слышен скрип тормозов. Голос откуда-то снизу сцены, с явным азиатским акцентом говорит фальцетом.

 

Восточный водитель

Кюда едым?

 

Лозик

Таганка!

 

В темноте слышится звук открывающейся двери машины. На сцене высвечиваются контуры кабины старого автомобиля с водителем в тюбетейке. Туманкин, Шилов и Кметь садят на заднем сиденье автомобиля. Лозик сидит рядом с водителем. Вышакин остается стоять на сцене.

 

Лозик

Юлик, так ты что, домой?

 

Вышакин кивает Лозику.

 

Лозик (протягивает Вышакину маленькую книжицу).

Закинешь! Купил в переходе, воспоминания жены Булгакова.

 

Вышакин берет книжку и помахивает ею в сторону Лозика.

 

 

Шилов

В темноте Юлик на монаха похож, вроде как крестит нас этой книжкой.

 

Туманкин

А, метрдотель тебя еще не благословлял, жалобной книгой из ресторана. Скоро от этого пьянства у нас глюки появятся.

 

Туманкин выходит из машины и идет к краю сцены. Весь свет направлен на него.

 

Туманкин

Я никак не могу привыкнуть к этому нашему сумасшедшему отдыху, а точнее сказать

пьяной вакханалии, которой мы пытаемся залить бешено мелькающую по жизни череду            всяких сомнительных сделок, бандитских разборок, вымогательств чиновников и поголовную нечистоплотность партнеров. Память безжалостно стирает прошлую беззаботную студенческую жизнь, интересную учебу, увлекательную практику и   веселый компанейский отдых на море, куда мы часто мотались во время каникул.

О чем болтали тогда наши неугомонные, юношеские пытливые головы? Говорили о    футболе, о сказочной игре французов во главе с великолепным Платини. О стремительном форварде итальянцев Росси, о суровом голкипере Дино Зове. Восхищались теплым морем и чистотой улиц курортного города. Поражались морскому пляжу, где песок был похож на желтый бархат, отороченный изумрудным ожерельем воды. Вспоминали родной факультет, прошедший очередной учебный год. Со смехом пародировали забавные привычки преподавателей и вспоминали ляпы на недавних экзаменах. Припоминали первую практику, где все познакомились и сдружились. Много говорили о новых французских комедиях, о будущей работе, планах на жизнь и о военных сборах.

Часто, захмелевшие от выпитого, дешевого, вина, мы пытались рассуждать о судьбе страны, о великой войне, о терпеливом народе-беданосце. Говорили о жестокости наших людей и их удивительной жертвенности в годы лихолетий. Мы убеждали друг другу, что наша страна самая главная в мире. Как бы мы ни относились к себе, как бы по-разному ни оценивали наши жизненные обстоятельства, мы всегда чувствовали свою сопричастность к судьбе Родины, видели в ней хранителя и защитника великого народного наследия, к которому причисляли и себя. С малых лет верили мы в непогрешимость провозглашенных идеалов. Видя все глупости, творимые в стране, бытовые неурядицы, бедность и неустроенность, мешавшие нам жить и свободно дышать, все равно мы сохраняли веру в великую державу. И, в который раз убедив себя, что мы живем в стране огромных возможностей, каждый из нас, довольный этой мыслью, в хмельном застолья, обнимал соседа за плечи и предлагал выпить за студенческое братство и за нашу страну.

Каждый из нас точно знал, что завтрашний день будет лучше и интереснее, чем отгоревший уличными фонарями сегодняшний. Лучше и интересней! Теперь я так уже не думаю.

 

Туманкин отходит от края сцены и садится в машину

Водитель долго возится с картой Москвы, потом смотрит на Лозика.

 

Восточный водитель

Тэганка, Тэганка… Гиде ета? Дорога пакажищ?

 

Лозик

Покажу, если не заблудимся, мой азиатский друг. Вперед к мечте!

 

Лозик, как Ленин, протягивает над головой руку с растопыренной ладонью

Раздается рев мотора и фары бегают по сцене, показывая, что автомобиль куда то мчится.

 

 

                                          

 

 

                                           Пятый акт

Картина первая

 

 

Шилов, Лозик, Туманкин и Кметь стоят на ярко освещенной сцене, изображающую площадь перед театром. Над ними видны цветные пятна театральных афиш под светом больших фонарей. Рядом с афишами статисты изображают публику. Публика шумит и толпится у входа в театр и кассы.

 Шилов, Лозик, Туманкин и Кметь подходят к кассе.

 

Кассирша

Господа, граждане! Просьба не толпится у входа, билетов больше нет!

 

Лозик

Не судьба нам к искусству в этот вечер приобщиться!

 

Туманкин

А что сегодня идет, почему такой ажиотаж?

 

Шилов

«Мастер и Маргарита»

 

Туманкин

Смотри-ка. Очевидно люди чувствуют, что-то общее, между сегодняшним бардаком столицы и Булгаковской Москвой.

 

Кметь

Наверно те же ощущения бесовщины.

 

 Зрители с билетами входят в театр, а снаружи остаются только те, кто не успел их купить. Безбилетники, а с ними Туманкин, Шилов, Кметь и Лозик стоят у дверей театра. Билетерша, отрывает контроль у последнего человека с билетом, собирается закрыть тяжелые двери театра.

В уже закрывающуюся дверь просовывается чья-то взъерошенная голова.

 

Голова (кричит зычным голосом).

Все с билетами прошли?

Тогда остальные, кто пришел на спектакль, заходите тоже!

 

Дверь опять распахивается, и толпа ожидавших театралов вносит Туманкина, Лозика, Шилова и Кметя в двери театра.

 

Картина вторая

 

На сцене декорации фойе театра, гардероба и входа в зрительный зал. Вход в зрительный зал обозначен двойными, распахнутыми, дверями, расположенными почти на краю сцены. Туманкин, Лозик, Шилов, Кметь раздеваются в гардеробе.

 

Лозик

Вот это мне уже нравится! По-Тагански, искусство в массы!

 

Кметь

Где- то я это уже слышал, и кажется главным искусством тогда считался цирк.

 

 

Билетерша

Прошу всех в зал, кто без билетов пожалуйста в амфитеатр, к стеночке!

 

Туманкин, Шилов, Лозик и Кметь входят в двери зрительного зала и останавливаются на краю сцены.

 

Лозик

Интересный подход режиссера, наверняка по его замыслу мы будем представлять толпу иудеев в Ершалаиме.

 

Кметь

Кого мы будем представлять?

 

Лозик

Ну, или станем изображать москвичей, испорченных квартирным вопросом.

 

Шилов

Почему это?

 

Лозик

Все сидят, а мы стоим; значит, мы как бы без жилплощади, то есть недовольные.

 

Мимо друзей пробегают одетые в туники с мечами в руках артисты. Убегают за кулисы.

 

Туманкин

Артисты в зал прямо из фойе бегут!

 

Шилов

Ничего не вижу, что там на сцене?!

 

Кметь

От сюда ничего и не слышно.

 

Лозик

А, пойдемте-ка, по-тихому, в фойе. Насладимся, так сказать, атмосферой мистики Булгаковского романа, в самом его за кулисье.

 

Туманкин, Лозик, Шилов и Кметь, поворачиваются спиной к зрительному залу и идут в декорации фойе театра. По фойе гуляют персонажи пьесы, ожидая своего выхода на сцену.

 

 

Туманкин

Я же говорил, выход артистов на сцену через фойе.

 

Лозик

Это очередная находка режиссера. Вон, Гелла гуляет.

 

 Артистка прогуливается по фойе в облегающем полупрозрачном трико с небольшими тряпочками на бедрах и груди.

 

Кметь

А кто сегодня у них Воланд?

 

Туманкин

Надо взять программки у билетерши, смотрите вон бабулька стоит с буклетами.

 

По средине сцены стоит большой стол, на его пурпурной скатерти разложены книги и буклеты, рядом стоит маленькая старушка в темно-серой шали, накинутой поверх униформистской куртки. Сначала Туманкин, а потом Шилов, Лозик и Кметь подходят к столу.

 

Туманкин

Нам бы программку, или что-то про спектакль.

 

Старушенция

Молодые люди здесь в первый раз?

 

Туманкин

Да, вообще-то, в детстве как-то, один раз…

 

Старушенция (встает между Туманкиным и Лозиком).

Значит, историю театра вы не знаете? Когда-то в этом здании был электротеатр «Вулкан».

 

Туманкин

Электро… что?

 

Старушенция (ходит между Туманкиным, Лозиком, Кметем и Шиловым, заглядывая им в глаза и заставляя их поворачиваться по ходу ее движения).

До революции так называли кинотеатры, молодой человек. А было это еще в тысяча девятьсот одиннадцатом году. А потом, в тысяча девятьсот сорок шестом году, здесь открыли театр драмы и комедии. И стали ставить довольно неплохие по тем временам спектакли. Режиссировал тогда Александр Платонов. Фотографии его в фойе нет: Любимов запретил.

(Старушенция поднимает правую руку и тыкает указательным пальцем в потолок).

Но Платонов был здесь режиссером! При нем поставили такие спектакли, как «Оптимистическая трагедия», «Тихий американец», «Народ бессмертен» …

(Старушенция продолжает кружить между Туманкиным, Лозиком, Шиловым и Кметем, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону).

 

 Тем временем артисты, гуляющие по фойе, выходят за кулисы и возвращаются обратно. Люди в цветных накидках, шляпах и цилиндрах о чем-то говорят между собой, совершая монотонные круги по сцене в ожидании своего выхода. Некоторые из них поглядывая на Туманкина, Шилова, Лозика и Кметя загадочно подмигивают им.

 

 

Старушенция

Но времена в театре изменились, у Платонова умерла жена, он ушел в себя, и театр заснул.

 

Шилов

Как заснул?

 

Старушенция

Да, заснул, как человек, уставший после трудного дня; он же не умирает, а засыпает, но во сне он все равно живет! Так и наш театр: он жил, но как будто во сне. И вот в тысяча девятьсот шестьдесят первом году театр проснулся новой постановкой уже другого режиссера.

 

Лозик

А, знаем, «Добрый человек из Сезуана»!

 

Старушенция

Да, и не только. «Павшие и живые», «Послушайте!», «Антимиры», «Живой», «Гамлет», «Десять дней, которые потрясли мир». Любимов привнес в постановки пантомиму, буффонаду, даже цирк. С классическим театральным действом стали уживаться эстрада, театр теней, даже публика была вовлечена в представление.

 

Кметь

Да, да, мы знаем, и все это придумал Любимов.

 

Старушенция

И да, и нет. Здесь, на Таганке, всегда зримо и незримо присутствовала та, без которой многие, если не сказать почти все, постановки мастера были бы невозможны. Можно сказать, что своим репертуаром, состоявшимися спектаклями театр обязан в большой степени жене режиссера, Целиковской.

 

Туманкин

Это та, что с Жаровым в «Беспокойном хозяйстве» играла и еще в «Иване Грозном», кажется?

 

 

Старушенция

Да, звезда сороковых и пятидесятых годов. Так вот, именно она подала идею создания многих спектаклей, защищала их и самого режиссера от нападок цензоров и партийной номенклатуры. Любимов называл ее генералом, а самого Любимова в театре называли полковником. Вот так это было, но об этом сейчас не любят вспоминать. Любимова превратили чуть ли не в икону, на которую все молятся. А икона, как известно, не знает греха, поэтому теперь мэтр безгрешен.

 

Старушенция (как-то странно усмехается и идет к своему столу).

Ну что, молодые люди, будете брать программку?

 

Лозик

Да-да!

 

Кметь (берет программку, расплачивается).

Спасибо.

 

Туманкин, Шилов, Кметь и Лозик отходят от стола.

 

Лозик

А хорошо бы кого-нибудь из артистов угостить в буфете коньячком и поговорить о театре…

 

К Лозику подходит актер во фраке с фюрерскими вороными усиками.

 

Актер с фюрерскими усами

Я вообще-то сегодня Бенгальский, но после спектакля смогу составить компанию.

 

Неожиданно, к Туманкину, Шилову, Кметю и Лозику подбегают две билетерши, подхватывая Лозика и Туманкина под локти, говоря одновременно.

 

Две билетерши

Мальчики, мы для вас нашли великолепные места, в партере, исключительно середина. Вам там будет очень удобно. Давайте, давайте скоренько!

 

Вместо большого стола на середине сцены, появляются четыре кресла.

Устраиваясь в креслах, Туманкин, Шилов, Кметь и Лозик смотрят в зал, как бы на сцену. Звучат звуки струнного ансамбля, по сцене, освещенный золотистым светом театральных прожекторов, кружится вокруг них сценический занавес. Он то закручивается вокруг своей оси, то перемещается от левой стороны сцены к правой.

 

Лозик

Крыло судьбы!

 

Шилов (скучая, разочарованно крутит головой).

А Маргарита, то старовата.

 

Занавес замирает, музыка замокает. На край сцены выходит Шилов, только его освещают софиты.

 

Шилов

Я не сильно люблю театр, тут все, как-то надумано, размыто, наиграно. Реальные события, события в воспоминаниях очевидцев, события как факт, ставший историей, вот что меня всегда интересовало. В нашей семье сохранился дневник деда. Он был в составе десанта 41 года штурмовавшего Крым. Тогда наши первый раз пытались отбить полуостров, оккупированный немцами. Вот где была пьеса о солдатской судьбе, жизни и смерти.

Этот дневник, в детстве, я зачитывал до дыр. Там все описывалось довольно буднично, как неизбежность, естественно и просто. Но это была история о войне без вранья.  Я узнавал все из первых рук. Как будто сам побывал там.  Я до сих пор, как будто, вижу эту картину….

 

 По сцене пошли всполохи яркого света, как бы от взрывов, из динамиков сцены идет запись боя,

 

Шилов

29 декабря 1941 года наконец-то появилось свободная минута, и я могу продолжить писать дневник. Руки еще не слушаются, пальцы опять сбиты в кровь: рыли мерзлую землю. Сейчас я в землянке на краю села, кажется, называется Владиславовка. Это почти в Крыму. Мы-таки сюда попали. 26 декабря в Темрюке нам дали команду грузиться на баржи. В порту все гудело; толпы людей, с оружием, лезли на корабли. На причалах образовалась толкучка, не хватало сходней на баржах. До хрипоты кричали матросы, пытаясь организовать посадку людей. Нас погнали на высокий пирс. Там был пришвартован «Красный Крым»; к нашему счастью, это была не баржа, а настоящий корабль. Мы как-то быстро на него погрузились. Все было отлажено, и нас боевыми порядками расположили на корме и по бокам палубы. С моря дул сильный ветер, и ледяная вода стала хлестать по борту судна. Началась качка, но десант уже был на «Крыме». Сидя на палубе, под высокими бортами корабля, я уже больше ничего не видел. Только яркие прожектора, направленные на сходни, да едкий дым, валивший из трубы «Красного Крыма», – вот все мои впечатления о посадке. При той сутолоке, что творилась на берегу, у нас стояла гробовая тишина, и только шум корабельных механизмов да выкрики команды, готовившей корабль к отплытию, разбавляли создавшееся напряжение. Все время, пока мы плыли до Феодосии, я так сильно сжимал свою винтовку, что ладони мои вспотели, хотя по палубе гулял пронизывающий до костей холодный ветер.

Только когда командир нашей роты стал протискиваться между нами, хлопая каждого по плечу, я расслабился. Ротный пробирался к корме, крича каждому в ухо:

 

На сцену выходит Ротный и становится рядом с Шиловым

 

Ротный, человек в потрепанной форме

Прыгать в воду по команде! Винтовку держать над головой! Цель высадки – особняк с маковками, цель – особняк! Собираться там! На орудийный огонь корабельных батарей внимания не обращать: орудия будут бить в глубину обороны немцев. Всем только вперед! Только вперед! Если пришвартуемся к причалу, считайте, что повезло. Бегом к маковкам, поняли?

 

Шилов

Эти слова, я слышал раз двадцать и запомнил слово в слово.  Подходя к Феодосии, мы услышали страшный вой летевших в нашу сторону снарядов и грохот разрывающихся мин возле корабля. Все повскакивали с мест и стали тесниться по бортам. Вокруг все дрожало. А когда бортовые орудия открыли ответный огонь, все в один миг оглохли. Начался такой тарарам! Кругом огненные вспышки от орудийной стрельбы, клубы порохового дыма… Все это давило на голову так, что было ощущение легкого опьянения. Я смотрел на всполохи огня и слышал, как грохочет мое сердце. В голове была только одна мысль: как бы оно не разорвалось. Правой рукой я сильно прижимал винтовку, к груди. У меня даже синяк там остался. Удивительно, ранен я тогда не был, а синяк себе посадил.

Нам повезло. «Красный Крым» грузно шлепая о воду всем корпусом, несся к берегу и наконец со страшным скрежетом, раздавшимся где-то под днищем, резко ушел вправо и ударился о что-то твердое. Корабль задрожал всеми своими переборками. От этих маневров нас вынесло на самый нос, и я увидел под нами искореженный бетон пирса, то подымающийся, то опускающийся за бортом. Завыла сирена, скатились на причал сходни, голоса закричали: «Десант, вперед!» И солдаты под уханье немецкой артиллерии повалили через борт. Одни падали на бетон причала прямо с высоты корабля, другие, держась за поручни, катились по сходням, кто-то бежал по ним. Все, как муравьи, ползли через борта и скатывались на причал. Я, съехав по поручням вниз, тут же вскочил на ноги и побежал в сторону города, вглядываясь вперед, ища глазами дом с маковками. Не помню, стрелял ли я тогда, или нет. Но зато я запомнил такой игольчатый, тонкий свист по сторонам. Стреляли в нас. Я видел только спину впереди бегущего бойца. Если эта спина падала, то я становился на ее место, и другая спина оказывалась впереди меня. Все бежали по камням пляжа под обстрелом непонятно откуда летящих в нас пуль. Бежали молча и быстро. Когда я наконец увидел маковки того самого дома, раздался треск пулеметов и рядом со мной упал сначала один, потом второй, третий солдат. Я бросился на землю, стараясь прижаться к ней как можно сильнее. Три песчаных фонтанчика взметнулись у левой руки. Потом над моей головой раздался кашель и хриплый голос ротного заорал мне прямо в ухо:

 

Ротный

Рота-а! Цепью-у-у! В атаку-у! Впере-о-од! Па-ашли, сука-а-а!»

 

 

Шилов

Тогда мне казалось, что до дома с этими самыми маковками я бежал вечность. А оказалось, всего три минуты.  Мы быстро выбили оттуда немцев. Но, когда разглядывали убитых, по их форме поняли, что это румыны. Мы шли по разбитым улицам Феодосии от дома к дому, то и дело натыкаясь на трупы солдат в грязных мешковатых шинелях. Меня удивило, что на одних убитых румынах, на голове, были очень широкие береты, а на других – бесформенные папахи, похожие на кудлатых уличных собак.

Под вечер, когда уже стемнело, остатки нашей роты оказались на площади, рядом с большим разбитым особняком. Как я потом узнал, это был дом-музей Айвазовского. Там еще оставались элитные румынские части. Они упорно оборонялись, и мы ждали наших артиллеристов, чтобы те прямой наводкой раздолбали их позицию. Мы тихо лежали на мокром асфальте под полуразбитым ларьком, стараясь не шевелиться. Наконец артиллеристы притащили сорокапятки, и несколько тугих пушечных хлопков прервали беспорядочную стрельбу румын.

У музея обвалилась колонна и часть стены. Ротный крикнул «ур-р-ра», и мы рванули к дому, стреляя в образовавшийся провал. Но нас уже никто не обстреливал. Артиллеристы точно положили снаряды, и два румынских офицера валялись рядом с искореженным пулеметом. Фуражки с громадными тульями лежали на их окровавленных лицах. У одного из офицеров на боку торчала посеченная осколками шашка. Так я первый раз увидел рошиор – элитные подразделения румынской армии, ее кавалерийские части.

К ночи стрельба в городе почти прекратилась. Допоздна наши солдаты бродили по паркам разрушенных санаториев Феодосии, вылавливая там уцелевших раненых румын. На румынах были рваные портянки и легкие ботинки, что совсем не подходило для установившейся здесь холодной погоды. На головах у пленных были все те же забавные кудлатые шапки, а у некоторых каски, похожие на большие тарелки. Вид пленных вызывал у нас снисходительное презрение; наверно, потому, что высадка в Феодосии прошла успешно и город был взят.

Здесь записи деда обрывались… Он умер от ран на санитарной барже, после страшных бомбежек наших позиций немцами, перед очередным их наступлением. Вместе с документами друг деда переслал бабушке его дневник. Он всегда лежит рядом с большой фотографией деда, на бабушкином комоде.

(отходит от края сцены и садится в кресло).

 

Грохот аплодисментов прерывает тишину, слышны крики «браво», Туманкин, Шилов, Лозик и Кметь хлопая встают и идут в гардероб.

 

Лозик

А что, после спектакля буфет не работает?

 

Туманкин

Это уже лишнее Лозик, хватит пить!

 

Из глубины сцены слышится голос с бархатным оттенком.

 

Молодой человек

А вы откуда, ребята?

 

Шилов (всматривается в темноту, грубо).

Кого это здесь так интересует?!

 

Молодой человек

Не обижайтесь; вы же не здешние, может быть, вам помощь нужна. Я могу помочь. Куда вам ехать?

 

Туманкин (подозрительно)

Ну, в район ВДНХ. А вам-то что за дело?

 

Из темноты гардероба показывается молодой человек; он широко улыбался. Ничего необычного в его виде нет, разве что очень хорошо отутюженный костюм, сидевший на пареньке без единой складочки, как влитой. На вопрос Туманкина парень не отвечает, а, только слегка кивает головой, выходит из гардероба на улицу без верхней одежды. Уходит за кулисы.

Следом за ним идут Туманкин, Кметь, Шилов и Лозик.

 

Картина третья

 

 Туманкин, Лозик, Шилов и Кметь стоят в декорациях площади города. Темно и только несколько тусклых фонарей освещают площадь. Кругом пусто.

 

Туманкин

Вот и доберись теперь до ВДНХ,

 

С противоположной стороны сцены слышится знакомый, бархатный голос

 

Молодой человек

Ребята, сюда! Я вам такси поймал, скорее!

 

На противоположном конце сцены прожектора освещают молодого человека в хорошо сидевшем костюме. Молодой человек стоит рядом с белым кабриолетом, похожим то ли на «Победу», то ли на старый американский автомобиль. Автомобиль повернут к зрительному залу полуоборотом. За рулем лицом к зрительному залу, сидит шофер. Туманкин, Лозик, Шилов и Кметь подходят к автомобилю.

 

Молодой человек

Вот, пожалуйста, довезет вас в лучшем виде, я договорился.

 

Молодой человек пожимает двумя руками, руки Туманкина, Шилова, Лозика и Кметя, и исчезает в темноте сцены.

Шофер сидит в машине не двигаясь, маленькая красная точка от сигареты подсвечивает контуры его лица. И дым от нее расползается по сцене.

 

Лозик (неуверенно)

Ну, садимся, что ли, чего стоим?

 

Туманкин, Лозик, Кметь и Шилов садятся в автомобиль. Голова шофера оживает, выпускает очередные клубы дыма, кашляет.

 

Шофер

Вам район ВДНХ, ребята? Хорошо! В театре были? Что смотрели? Сегодня там, по-моему, «Мастер и Маргариту» давали. Хорошо!

 

 Заработал мотор и автомобиль покачиваясь стараниями вышедших статистов в черном, имитирует езду.

 

Шофер

А вы знаете, как этот спектакль ставился в нашем театре?

 

Шилов (растерянно).

Нет, это нам неизвестно.

 

Шофер

Я вам должен сказать, что этот спектакль вышел в канун юбилея Октябрьской революции. Правда, странно? Революция – и вдруг «Мастер и Маргарита».

(хохотнул, словно откашлялся).

Конечно, сначала Любимов планировал поставить к Октябрю другой спектакль. Назывался он «На все вопросы отвечает Ленин». Кто-то его надоумил поехать к Молотову, опальному нашему революционеру, чтобы тот рассказал режиссеру что-нибудь интересное про Ленина, для реальности, так сказать, образа. Так вот, приехал Любимов к Молотову. Думал поговорить с ним о пьесе, представить свое понимание идей революции бывшему министру. А Молотов, как название пьесы услышал, скривился в саркастической улыбке и говорит этому продвинутому режиссеру:

 

 На сцену выходит старый Молотов

 

Молотов

На все вопросы даже Иисус Христос не может ответить.

 

На сцену выходит человек представляющий режиссера, он несет табурет, ставит перед Молотовым, тот садится.

 

 

Шофер

Парадокс: безбожник, ярый сталинист – и такое! Вот после этого, говорят, Любимов и укрепился в своем желании ставить «Мастера и Маргариту», а не пьесу про вопросы и ответы Ленина.

 

Молотов берет за ухо режиссера, встает и уходит вместе с режиссером, таща его за ухо.

 

Лозик (удивленно).

А вы откуда об этом, собственно…

 

Шофер (не обращая внимания на вопросы)

И вот что удивительно: спектакль Любимову ставить разрешили, хотя денег на него не дали. Впрочем, для Любимова это было не важно; главное, что разрешили. Для постановки

спектакля в ход пустили все, что было в театре: занавес из «Гамлета», маятник из «Часа пик», золотую раму из «Тартюфа», плаху из «Пугачева». Да, энтузиазм у труппы был громадный, и спектакль подготовили как раз к юбилею вождя.  Вот так, под юбилей – и такую чертовщину! И надо же, все прошло как по маслу!

Цензурный комитет по охране гостайны всё завизировал; все комиссии, как по команде, спектакль разрешили, и в семьдесят седьмом году событие состоялось. Многим бы за такие выкрутасы жизнь сломали, лишили бы профессии, в конце концов, и на цугундер могли б отправить, а тут… Водевиль! Любимова наградили тогда орденом Трудового Красного Знамени.

(На сцену выходит режиссер. К нему подходят чиновники и каждый теребя режиссера за ухо, хлопает его по плечу. Последний чиновник, трепет режиссера за ухо, цепляет ему на грудь медаль, сильно прижимает к себе и трижды целует, обалдевшего режиссера).

А театр отправили на гастроли во Францию!

(к режиссеру подходит Марианна и вручает флаг Франции).

Вот так, дети мои!

(Шофер кашляет, то ли давясь от смеха, то ли действительно продирая горло).

 

Лозик (растеряно).

Так вы откуда это все…

 

Шофер (не обращает внимания на вопросы Лозика).

Многие пробовали ставить Булгакова, но в основном в кино, конечно. Вайда снимал, но раскрыл только библейскую тему романа, да и то в современном контексте. Одел героев в футболки, джинсы. Иуда там Христа по телефону сдал и деньги, тридцать сребреников, из телефонного аппарата выбил. Еще Петрович экранизацию романа делал, серб. Там, наоборот, про Пилата и Христа ни слова, а все, что Воланд в Москве накуролесил, режиссер представил так, как будто мессир мстил литераторам за неизданную книгу Мастера. И еще Войтышко, поляк, был такой режиссер, в восемьдесят девятом году снял фильм про Мастера. Но все это было не то. Не нашелся еще такой режиссер, который бы талантливо роман экранизировал или на сцену перенес. Да и вряд ли найдется.

 

 

Лозик

А Любимов?

 

 Автомобиль резко тормозит.

 

Шофер (устало).

Всё, ребята, приехали, дальше поезд не пойдет.

 

 

Туманкин (очень радостно).

Так вон же наша остановка, мы от нее утром уезжали!

 

Шилов (облегченно).

Слава богу!

 

Раздается хриплый, захлебывающийся то ли кашель, то ли хохот шофера.

Все выходят из автомобиля, Лозик протягивает шоферу деньги.

 

Лозик

Вот, пожалуйста, этого хватит?

 

Шофер (безразлично).

Вам виднее

 

 Шофер с машиной исчезает в клубах дыма.

Туманкин, Лозик, Шилов и Кметь стоят у остановки, где высадил их шофер, и смотрят на огромное ночное небо над Москвой. Оно на удивление прозрачно и неестественно синее. Мириады звезд, превращаясь в голубую дымку, закручиваются по спирали и уходят в бесконечность Вселенной, отсвечивая разноцветными бликами на небесном своде. На сцену выходят Пожилой майор, Прапорщик, Лейтенант в шлеме, Полковник, Ротный и тоже смотрят на небо.

 

Шилов (восхищенно).

Млечный Путь!?

 

Кметь (с удивлением).

Как это может быть, здесь и сейчас?

 

Небосвод начинает светится экраном на котором проходят кадры мировых войн, революций, кадры с Лениным, Сталиным, кадры народных строек, парадов, этапов заключенных, лагерей, кадры отечественной войны, восстановления страны, кадры с Хрущевым, Брежневым, Гагариным, кадры освоения целины, первомайских демонстраций, БАМа, войны в Афганистане. Все заканчивается бешенной скачкой табуна лошадей по степи. Экран постепенно гаснет и на небе мерцает только одна звезда. Звезда увеличивается, горит все ярче и ярче. Неожиданно звезда начинает тускнет и исчезает с экрана. Из динамиков сцены бьют кремлевские куранты и звук их эхом удаляется.

                                                             КОНЕЦ.