Шустрые, словно паучьи лапки, лучики света жизнерадостно плясали на пыльном окне палаты хирургического отделения.
На серо-желтом подоконнике застыли в предсмертном припадке сушеные тушки дрозофил.
Не то, чтобы кто-то увлекся естествознанием, просто так надо…
Насекомые, минуя санитарные нормы и главных врачей. совершенно бессовестно обитали бок о бок с пациентами и медицинским персоналом.
Если первые воспринимали такое соседство сквозь призму воспитания и организации личного пространства, то вторые не обращали совершенно никакого внимания.
Мария Максимовна, безучастно лежавшая на новой койке с белыми бортиками, тяжело дышала. Дыхание у Марии Максимовны несвежее со скрипучими противными обертонами, вызывающее у внуков зуд в носу и кислую мину.
Палатный врач, заподозрив неладное передал ответственность дежурному терапевту, худощавому и с подвохом.
Терапевт, нахмурив сухую кожу на лбу, помедитировал с фонендоскопом в ушах и, не найдя ничего интересного в лёгких старушки, размашисто зафиксировав информацию в карте, ушел курить на задний двор.
– Ну что, уважаемая, готова к труду и обороне?
Хирург с бесцветными упакованными в бледно-розовые веки астигматичными глазёнками серьёзно посмотрел сквозь стёкла очков.
Отсутствие чётких форм костей лицевого черепа, и плавно переходящий в шею выбритый подбородок лишал образ индивидуальности и запоминаемости. Только усы под носом, растопыренные, как лапки мертвой крысы в капкане, прикрывали тонкие астеничные губы, играя свою памятную роль в обществе.
“Тот хирург с усами”… и больше никаких определений и прозвищ!
– Виктор Андреич, мош не надо? Мош само пройдёт? А не пройдёт, так на бугор?
– Мы не на базаре, дорогая. Либо да, либо мы Вас выпишем. С дочкой Вы уже советовались. Добро дали.
Мария Максимовна, как бы невзначай, бросила томный взгляд в потолок и громко выдохнула открытым ртом.
Виктор Андреевич ожидал подобной выходки и спешно увернулся от зловонной струи воздуха.
– Делайте!
На том и договорились. Две тысячи рублей анестезиологу ждали своего часа в ситцевом халате ещё со вчерашнего вечера. Остальное дочь принесет после операции.
Законы медицинского маркетинга все оправдывали по-разному.
Врачи – низкой зарплатой, пациенты – непреодолимой тягой к жизни.
Все правы и не правы одновременно.
Судить мог только прокурор, разделивший взятку с судьей.
Другие не могли.
А Бог ушёл в отпуск ещё во времена путча и возвращаться к обязанностям отчаянно не желал, сетуя на скромные потребности духа и безграничную волю…
***
Учёные в интернете и по телевидению утверждают, что человеческий мозг практически всё время проводит в SPA-салоне и работать категорически отказывается, ежесекундно постукивая пальцем по табличке с надписью:
2 процента.
Проценты вообще сложно ощутить хоть какими-либо рецепторами, кроме слуховых. Процент не имеет массы, формы и твердого состояния, какое, например, приобретает вода в луже январским свежим утром. Процент пугает заёмщиков, превращая подавляющее их большинство в пугливую стаю.
Зачем мозгу проценты? А тем более два процента!
Зачем такая масса биологического материала в черепной коробке? Совершенно непонятно!
Как два процента полуторакилограммового человеческого мозга справятся со всем тем грузом, который тащит на себе тело?
Природа расточительно пожертвовала целых полтора килограмма на одну душу населения, которое пользуется только двумя процентами!
Вопиющее безобразие!
Дарвин обрадовался и скоропостижно сформулировал теорию всемирной тупости, которая не коснулась мозга Марии Максимовны.
Мария Максимовна и думать не желала о своём происхождении от обезьян. Она точно знала своих родителей и прочую, близкую и не очень, родню.
И могла разбить нос Дарвину, если вдруг тот попытается переубедить её и назвать Максима Леонидовича макакой.
Одним словом, Мария Максимовна была пенсионного возраста дояркой старой закалки.
Просто доить ей стало некого.
Лирическое отступление, дебри бессвязных рассуждений, обезьяны, Дарвин, Максим Леонидович, семя которого положило начало Марии Максимовне для чего?
Для чего всё это?
Вы, ведь, именно это и спросите.
Для чего?
Для чего всё это?
А это от грусти.
В палате лежит старушка неопределённого возраста, потому что мы не читали её историю болезни, неопределённого диагноза, по той же причине.
Она ожидает операции.
Ей страшно.
А врач привык.
Всем очень неуютно.
Все хотят жить.
О чём думает старушка, лёжа в палате?
Никакого романтизма!
Страх!
Страх делает людей теми существами, которыми их задумала природа.
Чётко, без расплывчатых, как акварель, линий возникают эпизоды жизни.
Нет героизма, рутины бытия, безграничной любви к близким. Есть только память и запахи.
Далёкий, но резкий запах солярки тронул седые волоски, торчащие из носа Марии Максимовны. Тракторист Мишка Олухов не был её мужем. Её мужем был водитель Иван Степанович Шуйский, от которого пахло бензином и пшеницей.
Ванька работал много. Но и пил немало. Поэтому солярку так и не почуял. А Мишка собутыльник.
Вот так они и жили.
Вот что она и вспомнила.
Кому такое расскажешь?
Срам-то какой!
До операции Мария Максимовна так и не дожила. Тромбоэмболия.
Посмертный эпикриз.
конец
