ДРАМА БЕЗ ТРАГЕДИИ

 

«Pape Satan, pape Satan aleppe!» –

Хрипло вскрикнул глупый Плутус.

Данте

 

Акт первый

Сделка

За окном бегал мальчик лет пяти и собирал одуванчики, которые теребил в руке, так что пух разлетался в стороны. На нем был серого цвета спортивный костюмчик; немного поодаль наблюдала за всем молодая мать. Была весна, деревья стояли зеленые, прямых лучей солнца не было, но на дворе был день. Ребенок влез между двумя деревьями и уселся, разглядывая сорванный только что цветок; мать по предлогом «грязно» старалась увести его оттуда. В этот момент догорела сигарета.

Был обед, когда он поднялся с кровати и пошел налить себе черного чаю. Он вернулся, достал сигарету из полуопустошенной пачки и поджег; сладковатый дым, отдающий фруктами – на самом деле лишь дешевым ароматизатором – окутал комнату, точно курчавые волны Красного моря; чай тоже имел неприятный привкус химии. Сигарета была уже далеко не первая и в сердце кольнуло – толи от осознания, толи и впрямь от никотина. Лист бумаги, свеча, игла и лезвие были подготовлены на столе. Он, немало не мешкав, надрезал под ногтем среднего пальца, после чего сжал все остальные и поднял вверх многозначительный жест «fuck you». Схватил другой, дрожащей рукой иглу, которая не хотела поддаваться и участвовать в неблагожелательном процессе, окунул кончик в кровоточащую рану и стал чиркать по листу. Через каких-то пять минут все было готово, оставалось только поставить подпись в самом низу. Он посмотрел на окровавленный лист и одним резким движением подписался, после чего поднес к свече и тот вспыхнул. Дело было кончено.

Он встал и подошел к окну, мальчика там не было. Он достал сигарету и закурил. Отныне оставалось только ждать. Впрочем, Он и сам не понимал, чего он будет ждать и даже не шибко верил во все. Это была, скорее, его последняя и не угасшая до конца надежда.

Его взгляд привлек массивный остов недостроенного здания: бетонные столбы, словно ребра Левиафана поддерживали пыльные и тяжелые плиты перекрытия; снизу, на первом этаже, среди гор строительного мусора, среди торчащих ржавых арматур, среди полых банок пива и вертящихся на ветру целлофановых пакетов копошился бородатый старик. Он был одет в потасканный пуховик и подбирал с земли стеклянные бутылки, в основном из под водки. Зрелище было не из редких – бомжи были частыми гостями в этом забытом капиталистами местом – отсюда их еще не изгнали: грозный взор покамест не пал на столь укромное место – пристанище чертей. Подобрав с земли с десяток бутылок, старик уже было готовился уйти, как неожиданно поднял взгляд и посмотрел в окно; немного постояв, он растянулся в улыбке и кивнул головой, после чего побрел восвояси. Шторы резко задернулись. В комнате наступил мрак.

По телевизору шла программа новостей, бегло катилась сводка происходящих в мире событий; он в тупую смотрел, совсем не вчитываясь в текст. Он поднял пульт и переключил, затем еще раз, затем еще раз и еще раз, оставил тщетные попытки и развернулся к стене. Вспомнив, что на комоде остались нетронутые таблетки, он улыбнулся и встал, достал шуршащий пласт и выдавил оттуда две блекло-розовые капсулы, сунул в рот и подошел к крану, из которого, прямо так, отхлебнул ледяной воды. Прошло пять часов с момента контракта, но бес, как и всегда, запаздывал. Ничего не оставалось, как лечь дальше в постель и уйти в сон. Ночь была тихая и спокойная, только с улицы доносились гул дорожной трассы и треск алюминиевых банок, катящихся по грубому портландцементу.

Проснувшись ранее обычного, он первым делом направился в ванную комнату, где поспешно умылся холодной водой и обтер лицо полотенцем. В зеркале был все тот же человек со впалыми щеками, с обвисшими синяками под глазами, с щетиной на лице – никаких рожек, только растрепанные от подушки волосы. «Ничего, еще не время, и рога вылезут, и копытца, дай «Бог» появятся. Обязательно появятся, иначе что еще остается?» Сигарета задымилась, кофе был уготовлен заранее и ждал, доходя до приемлемой горлу температуры, на столешнице. Скушав кофе, он вышел из дому. На дворе все по прежнему весна.

Он шел по брусчатой тропе, люди проходили мимо, отвлеченные своими занятиями. Люди улыбались, смеялись, окликали друг друга и кружились, создавая тем самым бесчисленный и стремительный ветер голосов, телесный поток, несущийся точно стихия. Он шел, вливаясь в эту волну, подхватываемый ею, направляемый в стороны. Она несла его, сама того не сознавая, он был влеком ею, сам того не ощущая. Так он прибыл к автобусной остановки, где сел на нужный маршрут и помчался к своей конечной цели. Доехав до места назначения, он выполнил обязанности и воротился обратно.

Проходя мимо заброшенного участка, он увидел уже знакомого ему пожилого господина, который все также подбирал с земли вновь явившееся стекло. Старик обернулся к нему и, как и ранее, добродушно улыбнулся, помахав при этом свободной рукой. Он, как и подобает в таких случаях, презрительно отвернулся и пошел прочь.

 

Акт второй

Надежда

Среди ночи послышался глухой стук. Пришлось подняться и разузнать, в чем дело. Стук доносился по ту сторону окна. Отдернув занавески, он ничего не мог разглядеть, кроме ночных фонарей, освещающих детскую площадку. Наконец, он заметил птицу, крохотную галку, сидящую на выступе и бьющую крылами о металлический желоб. Он стукнул ладонью по стеклопакету и галка, издав пискливый вопль, слетела вниз. Занавес был снова задернут. Но прежде чем вернуться на диван, он подошел к зеркалу, осмотрелся и достал сигарету, поджег и закурил; дым немного скрашивал отражение… Галка придала небольшую уверенность, хоть и совершенно призрачную. Спать он не мог, он все лежал на измятой постели и вслушивался в молчание звездного эфира по ту сторону воображения.

Шел пятый день, но демон так и не объявился, не считая жалкой галки да улыбчивого деда, который уже сидел на лавке супротив домофона, весело разглядывая детишек в песочницах. Пришлось выйти в ларек за продуктами, невежливо обойдя странного типа стороной. По возвращении его уже не было видно: – «Тем лучше». К обеду небо затянулось грозовыми тучами и уже спустя два часа полил сильный ливень. Экран разрывался от комментариев диктора. Но не успев кончить показ матча, телевизор погас – отключили электричество, квартира погрузилась в густой мрак.

Он вытянул ноги вдоль всего дивана и воротился к стене, после чего резко встал и, нащупав обертку из под таблеток, выпил две, лег обратно и постарался погрузиться в мысли. В этот момент послышался стук в окно, но этот был не глухой, как прежде, напротив, звонкий, словно кто-то бросал камешки. Он подбежал к окну и застал там стоящего старика, который держал в руках горсть чего-то мелкого; тот то и дело отделял по одному из кучки, клал в рот, обсасывал и, вытащив, бросал в стекло. Окно открылось и послышалась ругань:

– Что тебе от меня надо? Уходи, пока милицию не вызвал, – окно захлопнулось.

Старик спокойно вынул со рта и швырнул снова.

– Я сейчас спущусь, придурок! – открылось вновь окно – Черта ты мне в окно стучишь-то?

Старик громко засмеялся, протянул средний палец и ринулся из всех ног в сторону бетонной конструкции, где и скрылся. Окно осталось открытым, сон сняло как рукой. С кухни послышался свист чайника. «Может, этот странный дед и есть мой долгожданный демон? Очень похоже на то.» – пронеслось у него в голове. Выпив чашку чая, он весело побрел в постель, где не сразу уснул.

 

Акт третий

Бог умер

Он свирепо тряс тощего старца за плечи, несмотря на то, что тот и не планировал попыток сопротивления. Затем он ударил его по лицу и уволок в глубь постройки, где бросил на холодный жесткий пол. Старик только болезненно сопел, из его рта лилась багровая жидкость.

– Повтори, что ты сказал! – он пнул со всей силы его в живот – Что значит: «ты и есть – Бог»? Повтори свои слова, сволочь!

У избитого выразился на глазах страх, он поднял дряблые руки в надежде, что его тиран остановится.

– Простите, я лишь по ошибке… – он захлебывался от густой крови, переполнявшей его рот – Я никакой не Бог… я лишь жалкий помешанный, я бездомный, молю, не бейте меня…

Последовал сильный удар, который в конец раскрошил бедному нос, он упал на землю, горько плача и вопя от боли. Конечно, мысль о том, что это лишь невинный сумасшедший, неудачно попавшийся под руку, приходила периодически в голову, но с ней мириться было нельзя. Если этот люмпен и есть Бог, то его следует за все спросить…

– А теперь отвечай мне, почему тебя не было здесь ранее? Почему ты появился только сейчас и в такой мерзкой форме? Говори как есть!

Кровь лилась всюду, образовалась большая лужа. Старик медленно терял сознание. Тогда был поднят с земли кусок арматуры, который в тот же момент пронзил страдальцу кисть. Он издал пронзительный крик, совершенно не походивший на человеческий. Ладонь была пробита насквозь, кости пальцев наружу раскрылись кровавым цветком.

– Говори же! Иначе я проткну тебе глотку…

– Я не знаю, что вы хотите от меня… я всего лишь… я всего лишь бездом…

Арматура впилась во вторую руку, в этот раз костяшки вылетели с другой стороны, старик уже был не в силах кричать, он скатился наземь.

– Тебе не впервой чувствовать это, Отче. Я Лонгин, а это – мое копье. Но я буду благостен к тебе, Боже! Я не хочу пронзать твои ребра, как это делали до меня эти варвары, я не желаю тебе зла, как того желали те мерзкие жиды. Но молю тебя, ответь мне лишь правду: на что тебе это все? На что тебе эти бутылки? Ты можешь хоть раз даровать людям надежду? Умоляю, явись мне в своем обличии!

В конец опешивший от происходящего старик стал громко и бессвязно кричать. Тогда кусок металла пробил ему живот, чуть ниже печени.

– Здесь Бога нет! – вскричал бездомный – Здесь нет Бога! Здесь только жалкий старик! Ах… ты убил меня… Здесь нет Бога!  Ах… как больно… Я мертв.

Он поник головой и больше не двигался. Дрожащими руками был проверен пульс – тот не бился. Тогда Он оставил его, трижды перекрестившись над трупом.

Дойдя до дому, он бросился на диван и горько заплакал. Он стал молиться, но не Богу, так-как в конец уверился в его отсутствии, он стал молиться и призывать на помощь всех демонов, которых знал. И так, в конечном счете, совсем не дождавшись ответа и вымотавшись, он уснул. За окном стоял собачий лай и вой.

Утром к нему вернулась надежда и он пошел проведать тело. Оно также, как и вчера, лежало на том же месте, разве что немного накренилось: было видно, что собаки ночью успели им полакомиться. «Ничего, Отче, у Тебя есть еще два дня, целых два дня!» – проговорил он про себя. Он побежал в дом, достал черные мусорные пакеты, газеты и вернулся.

– Я не стану сильно Тебя сжимать, это только от этих мерзких шавок, Отче, – Он обернул останки несколькими пакетами, – Потерпи, Господи, это не помешает Тебе встать, Ты встанешь, обязательно встанешь. Ты уйдешь отсюда, Ты обязательно уйдешь… и тогда я последую за Тобой.

Он воротился, схватился за икону, зажег свечу и поставил пред образом, пал на колени и весь вечер провел в мольбе, пока не свалился на пол. Но только настало утро, как он бросился прочь из квартиры и поспешил к мертвецу.

Тело совсем набухло, стало черно-синим, всюду стоял ужасный смрад; было совсем плохо оттого, что собаки все-таки смогли до него добраться: теперь конечности валялись разбросанными по полу, лицо было почти полностью обглодано. Пришлось поспешно собирать плоть в одну кучу. Он прихватил с собой три пакета, в которые запихнул почти силой все объедки: в одном было тело и кости, в другом оторванные конечности, в третьем жижа, состоящая из кишок и органов.

– Ты обязательно воскреснешь, все будет хорошо. Собаки больше не тронут Тебя, Я буду стеречь Тебя, Господи.

Он остался наедине, встал на колени и жалобно молился, ломая руки перед расфасованными мешками. Так он простоял до вечера, после чего услышал лай собак и схватил в руки окровавленную арматуру – так ни одна дворняга не посмела приблизиться к святыни.

Всю ночь он ходил вокруг пакетов, то и дело проверяя, не шевелится ли один из них. К утру мешки так и не пошевелились, тогда он раскрыл все три и стал всматриваться – ничего, кроме зловонной гнили и торчащего глаза. Он выплеснул содержимое на пол и стал грозно кричать:

– Вставай, дрянь! Ты обязан встать! Сейчас третий день…

 

 

Акт четвертый

Ванечка

Тихо тлела сигарета, с комнаты проникал звук белого шума – телевизор совсем был сломан после сильного по нему удара. Маленький мальчик вновь бегал за окном, весело хватаясь за травку своими маленькими ручками; на этот раз на нем была красная курточка. Его мать, как и в прошлый раз, стояла неподалеку и моментами выражала недовольство, когда сыночек лез в «неположенные» места. Окно отворилось.

– У вас прекрасное дитя, – он повернулся к ребенку, – Как тебя зовут?

Младенец только недоуменно посмотрел на него и продолжил ощипывать клевер.

– Ответь дяде, – мать обратилась к нему, – Его Ванечкой звать. Что ж ты сейчас такой скромный? – спросила она сына.

– Как? Неужто Иоанном?

Мальчик засмеялся:

– Меня Ваня зовут! – гордо произнес мальчик и сорвал еще один клевер.

Радостная улыбка расплылась по лицу, новая сигарета была подожжена трясущимися руками.

– Тебя крестили, Вань?

Ребенок бросил одуванчик и посмотрел в окно.

– Что такое крестили?

Мать нахмурилась, взглянув на неприятную физиономию, пялящуюся на ее сына. Она подошла и потянула того за руку, бросив при этом в сторону окна, что его только недавно окрестили в храме архангела Михаила.

К вечеру мальчик уже сидел на кухне, на глазах у него были слезы, тело матери лежало в ванной. Горела одинокая желтая лампочка, прям над маленьким круглым столом, устеленным клетчатой скатертью. Мальчик был связан и во рту у него была мокрая тряпка. Было видно, что он сильно пострадал за последний час: губа была порвана, а руки вымазаны в запекшейся крови – скорее всего, кровь принадлежала его матери. Перед мальчиком сидел Он и смотрел на него, нежно улыбаясь.

– Ты перестал кричать? Хочешь, я уберу эту тряпочку? Только пообещай мне больше не кричать, хорошо? – ребенок кивнул, – Отлично, ты ведь хороший мальчик? Давай, вот так… нет, нет, ты обещал мне не плакать, помнишь? Я вытру слезы…

Ванечка перестал плакать, только слезы продолжали бежать по его розовым щекам; губа, в силу юного иммунитета, успела покрыться коричневой коркой, хотя еще сильно болела.

– А теперь, Вань, мы поговорим с тобой спокойно. Ответь, ты ведь здесь не просто так гуляешь? Тебе ведь здесь что-то нужно? Сейчас, – Он побежал в другую комнату и принес листок, – Вот, видишь? Это «лакмусовая»… она должна быть лакмусовой, ведь так?

Напуганный ребенок выпуклыми глазами молча смотрел на страшного «дядю».

– Отвечай! – он ударил по столу кулаком, издав при этом животный рев, – Иначе я отправлю тебя к твоей мамаше! Скажи мне, Иоанн.

Ваня резко выпрямился и испуганно заморгал, совершенно забыв про вопрос, заданный ему секунду назад.

– Почему ты здесь? Ответь на простой вопрос? Что тебе от меня нужно? Почему ты вечно под этим окном? Отвечай же!

Ничего, кроме слез и немого крика, не последовало. Тогда ему снова заткнули рот тряпкой – чтобы вдруг не завопил.

– Знаешь, я уже совсем уверен, что ты никакой не апостол, а обычный сопляк, – в этот момент в его одурманенной голове вспыхнула жуткая идея, – А хотя… нет, я тебя отпущу, но не так… я должен тебя проверить… ты сам уйдешь от меня. Уйдешь ведь? Ты ведь пойдешь? Ты же хочешь домой? – он выдрал тряпку, порвав при этом ему губу во второй раз и из под корки побежала алая струйка.

– Где моя мама? – плача, воскликнул Ваня, дрожа всем телом от боли.

– Мама там, она лежит… она придет. Ты, главное, пойди…

Они вышли из квартиры и он потащил его в сторону мостовой. Они шли в полной темноте, ступая по мокрой грязи, моросил слабый дождь. Ванечка не поспевал, его силой влекли, приходилось бежать. Когда издали показалась вода, они подошли ближе к мосту и остановились. Фонари не горели в этом месте.

– Тебя ведь учили? Ты ведь умеешь? Ты пойдешь, ты точно пойдешь… Тот не встал, но ты пойдешь…

Он поднял дрожащего ребенка и поставил на балюстраду.

– Я верю в тебя, Иоанн… – он обнял мальчика и разрыдался, – Сейчас ты будешь со своей матерью… Ты будешь с Ним. И если ты сейчас пойдешь, то я прыгну с тобой… мы будем вместе ходить – ты научишь меня.

Ребенок упал в реку и, немного побарахтаясь, исчез в пучине. Через час тело его матери отправилось туда-же.

 

Акт пятый

Тишина

По всей комнате были разбросаны кровавые листы, потухшие бычки сигарет и пепел. Он лежал с изрезанными руками на полу, сжимая комки бумаги. Смотря в потолок, он протягивал истошно фразы:

– Я в мешке преподнес Тебе Бога… я отдал Тебе апостола, который оказался самым обычным дрянным ребенком… я напоил Тебя своей кровью… Тебя здесь нет.

В ответ послышалась тишина, тяжелая и мрачная. За окном не шелестели листья, банки не двигались, а все голоса давно смолкли. Тогда он поднялся, посмотрел на пустую пачку таблеток, которые закончились еще несколько дней тому назад и снова упал на бок.

– Почему Ты не пришел ко мне! – слезы лились из глаз ручьем, он стал кусать кулаки, рвя зубами тонкую кожу, – Я верил только в Тебя! Но и Ты оставил меня, Вы все меня бросили!

Он схватил лежащий рядом образ и швырнул его об стену. Поднял листы, на которых были «вычерчены» слова: «моя душа принадлежит тебе, только одари меня надеждой» и стал сжигать их. Он сжег более двух десятков таких «договоров», но тишина продолжалась, воздух переполнился дымом и запахом гари. Когда истлел последний, в комнате резко стало темно. Вдруг, за окном послышался звук шагов. Он подбежал к окну и выдрал одну занавеску так, что гардина с одной стороны осталась висеть в воздухе; открыв окно, он стал рыскать глазами по темной улице – никого не было, только фонари молча горели, испуская тускловато-желтый оттенок. Он вскричал и пошел медленно к зеркалу. В отражении он увидел лишь тот же силуэт, который видел всегда: худоба, бледность, красные от недосыпа глаза, растрепанные волосы и никаких рогов. Кулак влетел прямо в зеркало, раскроив руку до кости. Он вытащил осколки и промыл рану под струей воды. «Мир без Дьявола страшнее, чем мир с Дьяволом» – подумалось ему.

Перебинтовав кулак, он возвратился в спальню, лег на диван и задремал, делать было больше нечего.

Проснувшись к обеду, он умыл лицо, заново перевязал руку аптечным бинтом, оделся и вышел на улицу. Он шел по брусчатой тропе, стоял ясный и теплый день, дул свежий ветер. Он подошел к школе, где некогда учился и сам: дети заканчивали уроки и поспешно неслись домой к родителям. Ему было приятно наблюдать за ними, в них была жизненная сила, а, главное, надежда, коей не было у него. Тогда он сел на дорожный парапет и стал истерично смеяться. Он смеялся сильно – смешнее всего было оттого, что он полностью осознавал себя в этот момент. Он смеялся так громко и долго, что к нему подошел охранник и попросил удалиться «подальше от детей». Пришлось уйти.

Люди шли навстречу, он кланялся им, улыбался и желал удачи. Они не смотрели на него, проходя безмолвно мимо. Он подметил сидячую на лавке старушку, которая просила милостыню у церкви, он приблизился.

– Тебе незачем больше сидеть тут, дорогая ты моя, – он весело выхватил картонку из ее иссохших рук и поджог зажигалкой, – Это тебе не нужно, тебе ничего больше не нужно здесь! Зла отныне не существует!

Старушка в ужасе отринула от него и поковыляла во внутрь храма.

– Куда же ты бежишь, жалкая! – смеясь, прокричал Он,  – Там пусто! Я Его лично, этими вот руками, на днях кончил. Ха-ха-ха, бежит… да Его и не было вовсе.

Старуха, добежав до входа, остановилась и хмуро прокричала ему:

– Черт окаянный!

Он расхохотался еще сильнее.

– Здесь нет и твоего черта, старая ты курица, – он посмотрел в сторону, достал сигарету и оборотился к ней, – Еще день тому назад я, быть может, принял тебя за Магдалину или еще какую фальшивую бабу, но теперь вижу  – ты самая обыкновенная, живая, из плоти и крови. Стало быть, тебя тоже нет – одно мое представление и воля. Те такие же были, вот и сдохли…

Старуха в страхе захлопнула дверь. Он пошел дальше, ему очень хотелось навестить «Бога в мешке». Когда он прошел в пыльную постройку, он увидел лишь объедки от некогда живого человека: разбросанные кости, части одежды и пожеванные волосы. Он встал посередине и долго думал.

– Лежишь? …Знаешь, даже если ты и был «обычным» бездомным, то мне тебя совершенно не жаль. Бог теперь тоже бездомен… Он оставил нас, оставил в том числе и тебя, когда ты так мучился, – он говорил все это время в пустоту, даже собаки не выли, – Я верил в тебя, верил до самого последнего момента… Я не хочу сказать, что отныне «все дозволено», наверное, это не совсем так, и я лично так не считаю. По моему мнению, если мы теперь одни… мы – ничто. Когда-то мне казалось, что если Христос молчалив, то я смогу броситься в объятия, в крайнем случае, Сатане – он то и должен был, как я считал, ответить мне, доказать «присутствие». Но от него я ответа не дождался, как не дождался его и от тебя, Отче. Я пытался выставить свою душу на продажу, но торги кончились провалом – покупателя не осталось.

Он вышел и побрел в сторону продуктового магазина, где купил себе еды. Вернувшись в квартиру, он приготовил ужин, поел и зашел в спальню. Ужасный беспорядок царил в темной комнате. Он прошелся по пеплу, обгоревшим листам, сигаретным бычкам и сел на диван, включил телевизор, по которому переливались лишь помехи да серая рябь. Он смотрел с большим удовольствием, изредка смеясь, изредка плача, но всегда сознавая себя.