Она была актрисой. Актрисой драматического театра.

Красивая, статная. Моника Беллуччи, думалось ей. Или так хотелось.

Пятьдесят три ей. Она никогда не делала пластических операций, презирала их. Вся красота была в генах.

Её фигура напоминала флакон дорогих французских духов: изысканный и неповторимый. Она могла позволить себе носить маленькое чёрное платье, высокую шпильку, могла с тем же успехом надеть спортивный костюм, а иногда и просто – светлые джинсы и футболку. Ей шло всё.

Она сыграла сотню ролей за тридцать четыре года. Играла блестяще. Справлялась даже с самыми сложными. Когда в театре ставили «Спелые вишни» по Куприянову, никто не хотел брать роль Тамары, женщины, которая потеряла отца, мужа и двух сыновей на войне. Но она взяла. И за это получила «Золотую маску» как лучшая актриса. Выстрадала, сумела справиться с собой и увезти победу в тот роковой год.

…год тяжёлый. После спектакля на московской сцене ей позвонили. Она сидела в гримёрке и рыдала навзрыд. Погиб муж, Тосик. Случайно и глупо в аварии. Не справился с управлением на скользкой трассе, улетел в кювет. Травма, несовместимая с жизнью.

Настало мучительное время. Время слёз, время личной трагедии. Она сдалась. Из-за стресса стали выпадать волосы, появились первые морщины. Глаза не высыхали. Болела голова, руки немели, а в ночной час она просыпалась с дикой болью в груди. Пила обезболивающие и тихо засыпала снова.

Тишина. Такое бывает, когда после спектакля зрители уже покинули зал, а актёр случайно что-то забыл на сцене. Пустота. И свет вроде бы вокруг, софиты ещё не погасли, но темнота уже подступила. Впереди – ничего невозможно разобрать. Целый год.

В «Капитанской дочке» она упала в обморок. Перед антрактом. Коллеги по работе принесли нашатырный спирт, но она очнулась сама. Посмотрела по сторонам и ушла в гримёрку. Там пила успокоительные таблетки.

Муж оставил ей наследство. Он был бизнесменом. И она могла не работать до конца жизни. Но как не работать, если театр – это и есть её жизнь?!

Тучная женщина, директриса, вызвала её в кабинет и предложила взять отпуск. На месяц, два… Сколько потребуется.

Раздумий не было. Отпуск. Досрочный конец театрального сезона.

Выдох.

 

<…>

 

Синий Фольцваген медленно полз по узким улочкам дачного кооператива. Был конец июня, погода стояла тёплая. Дожди забылись, лишь тучи давали надежду. Но всё без толку.

Когда машина остановилась, а двигатель был заглушён, она открыла дверь и шпилькой потонула в песке. Осмотрелась по сторонам.

Дача – напротив.

Её купили лет двадцать назад. Она и Тосик. Здесь стояла ветхая изба, больше напоминающая сарай. Когда появились первые деньги, сразу же снесли эту рухлядь, и на её месте построили деревянный дом.

Двор был большой. Были на участке баня, летняя веранда, беседка, обтянутая диким виноградом. И много-много цветов. Она выращивала их сама, для себя и Тосика. Она любила цветы. Она была актрисой.

Эта дача стала семейным гнездом, хоть и в городе было несколько квартир. Но они были глухими, пустыми. Бездушными, что ли. Лишь тут царила полная гармония тела и духа.

Она часто приезжала сюда разучивать новые роли. Каждый вечер читала книги в беседке, пила чай и ела сладости. Она пела тут, загорала. Она тут любила Тосика.

Вечерами говорили о жизни, смотрели на звёзды, лежа на газоне, провожали закаты и встречали рассветы. Они воспитывали тут сына, который вырос и уехал жить во Францию.

Дом был большой. Веранда с москитными сетками, гамак, дубовый стол и уютные кресла. Внутри была гостиная, небольшая кухня, спальня для гостей. Тосик навесил на стены полки, где стояли книги, фотографии, лежали сценарии и журналы. Фикус жил в углу. Было много света, большие окна днём впускали солнце, а по ночам зажигались фонари на стенах.

На втором этаже была их спальня, душевая и гардеробная.

В этом доме нужно было жить.

…Она не была тут больше года. И даже не сразу справилась с проволокой на калитке: уж больно много её было, запутано. Отломила кусок, сняла кольцо. Потом достала из багажника несколько пакетов, взяла сумку, а под мышку – охапку книг.

Вошла во двор.

Были странные ощущения: газон ровный, цветы ухоженные, беседка опрятная. Даже виноград плёлся эстетично. Но год прошёл.

В дом она вошла тихо. Замок поддался быстро, а спёртый воздух ринулся наружу. Она подпёрла стулом дверь.

Внутри было чисто. Она даже не припоминала, что когда-то тут убиралась. Щёлкнула выключателем на стене. Большая белая лампа загоралась посредине гостиной. Она положила пакеты на стол и раздвинула занавески.

Подниматься на второй этаж не стала, лишь отрывисто посмотрела на потолок, и тут же скинула с себя одежду одним движением. Платье соскользнуло, она переступила через него, и прошла к самому большому пакету, который принесла из машины. В нём нашла сарафан.

Легкость. Она почувствовала себя пушинкой, стоя около большого зеркала. Слегка даже улыбнулась и покружилась. Немного выставила ножку вбок. Мэрилин Монро, думалось ей.

Вода в раковине потекла не сразу. Сначала послышалось шипение, а потом и вовсе – будто кашель. Сгусти коричневой жижи полились, потом – вода светлее. Потекла.

Она прошла в тамбур, из буфета достала чайник, кружки и заварник. А ещё –  через двадцать минут она налила ароматного чая с чёрной смородиной. Отдыхала.

…Но ей всё-таки пришлось подняться на второй этаж. Медленно, по ступенькам скользким. Она остановилась около двери в спальню, дыхание задержала.

Кровать оказалась заправленной. Три подушки каскадом лежали. Шторы были опущены. Она зацепила булавкой их, стало светлее. Села на кровать, мягкий матрас деформировался. Воспоминания ворвались сразу же. Лёгкие воспоминания, яркие, как сегодняшний день. Рука сама потянулась поправить фото, что стояло на столике. Мило.

Спустилась в гостиную.

Она подошла к стопке книг и взяла Даниила Гранина. Взяла и уже остывший чай, вышла на улицу. Дошла до беседки. Выдыхая… Солнце палило, и ей ужасно захотелось пить. Чего-то прохладного, сладкого. А чай? Она вернулась в дом и через мгновение – снова вышла оттуда. В руках у неё были бутылка гранатового сока и высокий бокал. Утолив жажду, она расположилась на широкой кедровой лавке и открыла книгу на тридцатой странице.

Читала увлеченно. Иногда она поглядывала сквозь виноградные листья на улицу. Там проезжали машины, шли люди, громко разговаривали. Пели птицы. Где-то вдалеке слышались стуки молотков.

Она дочитала до семьдесят восьмой страницы. Протёрла глаза ладонями и вышла из беседки. Осмотрелась. Она разулась и босиком прошлась до огромного куста гортензий. Подумала, что было бы хорошо срезать несколько веточек и поставить на стол в гостиной.

В подсобке нашла секатор и снова подошла к кусту. Подхватив за стебель цветок, она чикнула первый. Потом второй, третий. Соцветия были тяжелыми, и она подумала, что три – достаточно будет. Сложила их в букет и вдохнула глубоко. Вкусно, сладко, немного водянисто и в то же время объёмно.

Пока она возвращалась к беседке, чтобы забрать книгу и посуду, подрезала цветы. Оставалось поставить их в воду. И тогда – уют. Она убрала несколько сгоревших на солнце лепестков, прижала букет к себе. Остановилась около беседки, ещё раз поправила цветы, улыбнулась. Но потом подняла голову и посмотрела на улицу. Она увидела приближающегося мужчину. Но зрение у неё было не идеальным, и она сощурилась. Мужчина подошёл ближе. И тут… в момент она престала дышать, сердце забилось, вены на висках запульсировали.

Мужчина увидел её, подошёл к забору. Он оробел. Застыл. Он смотрел на неё ужасающе, будто увидел призрака. Лицо его побелело, он сглотнул воздух, потом резко закрыл глаза, открыл. Челюсть будто онемела, ни единого слова, ни единого звука.

Она стояла столбом с гортензиями и не шевелилась. На лбу проступил пот. Мелкие капли скользили вниз. Она не могла отвести глаз от мужчины. В минуту забвения исчезло всё – птицы, насекомые… Все звуки. Оглушающая тишина. Будто немое кино, будто стоп-кадр.

Она почувствовала слабость в теле. И крикнула:

– Костя?!

И тут же в беспамятстве рухнула на траву. Цветы упали рядом, несколько соцветий разлетелись от удара в сторону.

Мужчина мигом открыл калитку, вбежал, подскочил. Он опустился на колени и нащупал пульс.

Она была жива.

 

Очнулась уже лёжа на диване в гостиной.

Она открыла глаза, и первое, что увидела, – гортензии в вазе. В углу сидел мужчина и листал книгу. Она попыталась встать, но он не дал ей это сделать.

Подскочил.

– Не вставай, – тихий, бархатный голос прозвучал в тишине дома. – У тебя солнечный удар.

– Костя? – она не могла до сих пор поверить, что перед ней сидит он – Костя! Она отчетливо видела его побелевшие волосы.

Ему было пятьдесят четыре, но он не выглядел на свой возраст. Аккуратная прическа пепельных волос, тёмные брови и легкая щетина.

– Кира, – он произнёс имя вслух, а у неё потекли слёзы. – Кира, Кира, – он взял за руку. – Ты что? Какие слезы?

Но больше – ни единого слова.

Он принёс стакан воды. Она выпила и приподнялась на локоть.

– Но как?

Ответ на этот вопрос знал только он.

Произнёс:

– Я просто шёл в магазин.

Он улыбнулся. Она не могла понять, – что вообще происходит?

– Этого не может быть!

Тогда она встала с дивана и прошлась по гостиной. Обернулась и подошла к нему, прикоснулась ладонью к его щеке,  провела по голове и сказала:

– Мне плохо.

Её стошнило. Но она успела выбежать в тамбур. За ней – Костя.

– Может, позвонить в скорую? – предложил он.

– Нет, не нужно. Это сейчас пройдёт.

У неё были красные глаза, дрожали руки.

– Это пройдёт. Ты только не уходи.

У него зазвонил телефон, и он вышел во двор. Что-то говорил, жестикулировал. Потеряли?!

Когда он оказался в гостиной, Кира сидела на диване, поджав ноги.

– Это сон что ли?

Он улыбнулся и отрицательно покачал головой. Тогда она встала с дивана и села за стол. Он, не думая, сел напротив Киры и положил руки перед собой.

– Сколько мы не виделись? – произнесла она.

– Двадцать лет.

– Ты как дежавю… Как другой человек, в котором есть твои черты. Понимаю, что я могу говорить всякую ерунду, но это так. Сложно передать словами.

– Мне тоже, – он отвёл глаза на окно и продолжил. – Но одно я знаю точно: моя память будто кинопленка. Помнит только лучшее… С тобой.

Походило на бред сумасшедшего. Нет, – на бред сумасшедших! Они вроде бы улыбались минуту назад, но сейчас были готовы зареветь истерически. И это не поддавалась никакому контролю. Слова, слова.

– Почему ты ушёл?

Он молчал.

– Почему? – она спросила ещё раз, но чуть громче.

– Я изменился. Боялся… Я боялся, – он запнулся. – Что испорчу тебе жизнь.

– Глупый… – она засмеялась. – Это было невозможно, если учесть те события, которые произошли у нас, – она будто напоминала. Помнил ли он? – Но… Ладно, – холодно.– Это уже в прошлом. Сейчас ты… Счастлив?

– Ты такая спокойная, – тихо. – Да, можно и так сказать, – продолжил он. – Мой четвёртый брак, – засмеялся, – надеюсь, последний.

– Ты выглядишь хорошо.

Но Костя не умел слушать комплименты, перебил:

– Как обычно…

Что произошло в эту секунду?

– Сейчас буду таять как мороженое. Помнишь, в парке? Когда тебя чуть не уволили из театра? Когда ты не пришла на спектакль.

…и понеслось!

– А ты это помнишь? – спросила она.

– Помню.

– А я уже забыла.

– Я много чего помню. Ведь ты моя первая любовь…– он опустил глаза. – Да, так скромно. А потом – я искал похожих на неё.

Пауза возникла.

– Ты не знаешь? – он поднял глаза.

– Нет.

–«Мы в этой жизни любим только раз, А после – ищем на неё похожих».

– Красиво, однако.

И снова тишина. И снова раскаты внутреннего грома. Снова молния. Чехарда. Взрослые же люди!

Она спросила:

– Ты живешь в R.?

– Нет, я сейчас живу в H. Сюда редко приезжаю.

– Как сейчас? Редко?

– У друзей свадьба была. А вчера приехали к ним на дачу. На природу. Завтра уже уезжаю… Ты замужем?

Ужасный вопрос. Но Костя не мог не спросить. Кому она досталась? Кто тот счастливый мужчина? С кем она делит это прекрасное настоящее?

– Я вдова, – спокойно ответила она. – Трагический случай. Только без сожалений, прошу.

– Как и всегда, – выдохнул он.

– В прошлом году мой муж попал в аварию.

Порыв ветра за окном. Тюль напомнил приведение. Тёплый ветер.

– Но, знаешь, я всё-таки могу назвать себя счастливой, – продолжила она.

– Иллюзия?

– Нет, чистая правда!

– Как и всегда?

Она замолчала. Посмотрела на свои руки, на вздувшиеся вены. На кольцо из медицинского сплава. Чёрное. Ему двадцать лет. Ей стало неудобно.

– Так же в театре работаешь? – он спросил.

– Да, там же… Сейчас, правда, взяла отпуск. Хочу восстановиться, потом вернуться… Всё так сложно.

– Всё так просто, – он сказал.

– Как и всегда, – повторила она его фразу.

После некоторого молчания он сказал:

– Я первое время ходил к тебе на спектакли. На премьеры.

– Неужели? – она попыталась изобразить удивление, неведение. Кажется, у неё это получилось.

– Может быть, ты помнишь букет из роз в гримёрке после «Рыжика»?

– Это был ты?

            «Неужели он ещё не понял эту ложь?»

–Почему? Почему ты лично не подарил его мне?

– Я видел, какая ты счастливая. Как ты играешь эту жизнь… Да и зачем? Что-то было менять.

– Я не хочу тебе говорить о том, как я страдала. Не хочу посвящать тебя в бессонные ночи. Не хочу делиться болью… Боже, – она схватилась за голову руками и засмеялась.

Он приподнял уголки губ и спросил:

– Всё в порядке?

Она прикрыла рот ладонью, но тихо продолжила смеяться. Остановилась. Заулыбалась.

–У тебя есть дети? – Костя не понимал, можно ли спрашивать?

– Да, сын. Он уже взрослый. Живет во Франции, – так тихо и спокойно, будто они уже минут двадцать так разговаривают. – А у тебя?

– От первого брака и последнего. По дочери. Младшая с нами.

– С «нами»?

– Ну… Я, жена и дочь.

– Ой, прости. Я сглупила. Это всё солнечный удар, – улыбнулась она. Он – в ответ.

Тишина снова подступила, но раздался вновь звонок телефона. Он взял трубку. Был слышен голос девочки, которая спросила, где её отец? Он ответил, что скоро будет, но если ей хочется, то пусть идёт к нему на встречу по главной улице.

– По дороге вверх. Почти до самого перекрёстка, – ответил он и положил трубку. – Как твое самочувствие?

– Хорошо. В смысле, я в порядке. Спасибо тебе.

– Я завтра могу зайти. Узнать о самочувствие.

– Ой, не нужно. Ты итак много сделал для меня. Всё хорошо. Правда.

– Я настаиваю, – он посмотрел Кире в глаза.

Этот взгляд… Этот взгляд двадцать лет назад сводил с ума. И тут такое – двадцать лет спустя. Этот взгляд.

Кира повернула голову в сторону, приподнялась, и они оба вышли из дома.

Молчали… Минуты четыре. Или шесть. И тут Костя крикнул, увидев дочь, которая шла по дороге.

– Лена, я тут!

Худенькая девочка подошла к забору, но постеснялась зайти.

– Я завтра приду, – сказал он обернувшись. Кира стояла на пороге и боялась сделать шаг вперёд.

– Спасибо, – тихо произнесла она, стесняясь будто.

Он вышел из ограды, взял девочку за руку, и они пошли.

 

Этой ночью Кира долго не могла уснуть. Невозможно выбросить из головы то, что произошло сегодня днём. Невозможно выбросить из своей жизни Костю.

Двадцать лет назад.

Картинки сами сменялись, будто кинокадры из огромной бобины фильма. Первая встреча… Первое свидание. Ночные прогулки под ясным небом. Мягкие игрушки, которые Костя ей дарил. Цветы. Море цветов. Она была актрисой.

Первый раз на мотоцикле. Без шлемов по главному проспекту города. Их тогда остановили сотрудники ДПС и выписали штраф за превышение скорости. Досада! Но не суть… Главное – оставалось счастье. А ещё – молодая и красивая, молодые и красивые.

Дело шло к свадьбе. Но в какой-то момент Костя исчез. Просто взял и исчез. На несколько месяцев. Ничего не сказал. Никому.

Кира пережила первое потрясение в своей жизни. Она не спала ночами, обзванивала морги каждый день. Были и истерики. Смирилась. Продолжала ждать, будто без вести пропавший человек вот-вот явится. Сплошное неведение и полное отсутствие будущего.

…Костя появился на пороге театра, когда Кира выходила с репетиции нового спектакля. В его руке были розы. Сам он изменился до неузнаваемости: похудел, наголо побрился, отрастил бороду, одежда на нём была хуже половой тряпки.

Она устроила ему сцену. Тихую, но эмоциональную. В большей степени – внутри себя. Но мимика выдавала.

– И где ты был? Почему? Почему ты так поступил? Ты даже не представляешь, что было со мной все эти месяцы!

– Прости, – это единственное слово, которое он сказал.

– Прости? Вот это прости… Ты… Я не хочу тебя видеть.

Она спустилась по ступенькам вниз.

– Стой, – он догнал её и схватил за руку. – Ты должна меня выслушать.

– Выслушать? Тебя? А ты меня не хочешь выслушать?

– Я же сказал – прости!

– Это трудно… Ну. Что. Говори… Я слушаю.

– Я не хочу, чтобы ты страдала. Я не хочу, чтобы ты была несчастной. Из-за меня.

А потом он запнулся. И замолк.

– Это всё?

Он так и не сказал ей правды.

– Всё, что было до этого – ложь?

– Нет, это правда.

– И ты так просто меня бросишь?

– Я тебя не бросаю. Я лишь хочу…

– Не смей! Больше не слова. Просто уходи.

Она позже пожалеет об этих словах, когда узнает правду. Правду, с которой можно жить, и которую можно простить. Быть счастливыми.

 

Кира проснулась. Луна светила сквозь занавески. Она огляделась. Никого. Дотянулась до стакана с гранатовым соком и сделала несколько глотков. Голова упала на подушку, и она заснула.

Утром в дверь постучали. Кира ещё лежала в постели. Она подскочила, накинула халат и спустилась со второго этажа.

У двери стоял Костя. Он принёс пакет сливок и ромашки. Сливки – для кофе, который пила Кира литрами. С их первого дня знакомства. Он знал, что она никогда не променяет его  на чай.

– Зайдёшь? – спросила она без задней мысли.

– Мне нужно ехать. Я зашёл, чтобы узнать о твоём самочувствии. И попрощаться.

– Сложные слова ты говоришь, – она посмотрела Косте в глаза и тут же сказала, – со мной всё хорошо. Спасибо. Спасибо тебе за всё.

Он смотрел на неё, как перед расстрелом. Молча. Искренне. И в последний раз. Так, как мужчина смотрит на любящую его женщину всю жизнь: от момента знакомства до праха.

Кира хотела сказать ещё несколько слов, но он произнёс:

– Мне пора.

– Можно мне тебя обнять?

Она притронулась к его плечам. Хрупко. Нежно, так нежно, что можно было почувствовать всю любовь, которая до сегодняшнего момента была спрятана внутри. И боль она тоже почувствовала. Свою. И его. Боль от того, что жизнь была иной. А уже сейчас ничего нельзя поделать.

Костя взял её за руку, посмотрел в глаза. Но ничего не сказал, лишь развернулся и пошёл. Она смотрела ему вслед, как любящая жена смотрит вслед своему мужу-матросу, который уходит в плаванье на подводной лодке. Навсегда.

 

В этот вечер Кира написала пьесу. Монолог о жизни, смерти и любви.