Остановка в центре города. Никого, кроме ссутулившегося на лавке мальчика. Пухлые, бесформенные пакеты подпирают его с двух сторон. Мальчику за сорок, он крепко пьян, давно небрит и, похоже, не имеет определенного места жительства. Ширинка мальчика расстегнута. Из нее торчит член. Струя мочи аккуратной дугой зависла в свете фар. Она поблескивает, источает легкий пар. Мальчик спит. Фонтан бьет минуту, другую. Мальчик снится самому себе с разницей в двадцать девять лет. Он в пионерлагере. На обед была отварная курица. Мальчика тошнит от вареной куриной кожицы. Дома заставили бы съесть, а здесь никому нет дела. Так и остался голодным. Грузно переваливаясь, подошла кастелянша. Спросила – свободен ли. Разумеется, свободен – чем ему заниматься в пересменку? Погрузил в пятом отряде матрацы и повез через весь лагерь на трехколесной платформе. Кастелянша дала три глазированных сырка и грушу. Будь его воля, питался бы одними сырками. Повалялся в груде матрацев, смакуя один, второй, третий. О груше не вспомнил. Кастелянша надолго скрылась в подвале. Угнал платформу. По наклонной плоскости центральной аллеи сиганул через весь лагерь. Занесло в стриженые кустики. Ободрал плечо, локоть и колено. Прихрамывая, вернул платформу. Кастелянша так и не вышла. По законам сна вдруг сменилось время и мальчик шагнул из июльской пересменки в конец лета. Он в засаде над тропинкой к клубу. Силуэты поздних, еще зеленых яблочек висят в темноте. Яблочки мелкие, в пищу не годные, но кого это остановит? Мальчик грызет кислятину и высматривает её – Настю из второго отряда. Эта девочка тихо появилась в лагере и почти сразу угодила в карантин. То-ли корь, то ли свинка. Мальчик успел дважды проводить ее от столовой до корпуса. В молчании проделывали они этот путь. Над головами качались сосны, в стороне кричали дети. Настю не тяготила тишина. Мальчик был благодарен ей за это и изнывал от нежности. Он полюбил Настю, как крепостной любит дочь помещика. Это было не плотское – ни о поцелуе, ни о чем-то, упаси боже, посерьезнее, не было и речи. Даже за руку они не держались. Лицо Насти хорошо вписалось бы в овал медальона или в композицию иконы. Мальчик носил ей каждый день сладкое от обеда. Медсестра звала Настю и, рискуя получить по шапке, позволяла им посидеть вдвоем. Сидели они так же безмолвно, как и ходили. Мальчик изучал лицо Насти – бледные, почти прозрачные щеки с белесыми волосками по розовому румянцу. Она смотрела немного в сторону, грустно улыбалась краешком рта. Вчера мальчик нашел изолятор пустующим и догадался, что Настя выписалась. Навалились глупые лагерные заботы: спартакиада, выжигание по дереву, рисование плакатов и вот, наконец – дискотека. Настя могла попасть в клуб по единственной тропинке. Над ней, как леопард и затаился мальчик. В клубе бухало, стучало, кричало. Неожиданно оборвалось. Тропинку заполнили смеющиеся обитатели второго отряда. Опять стихло. Дежурные кричали где-то “отбой”. Мальчик вцепился ногтями в кору, не замечая августовского холода. Это была последняя дискотека смены.
Мимо остановки ползут машины. Лица водителей призрачно подсвечены голубым снизу, их пальцы набирают буквы посланий. А чем еще заниматься в пробке? Фонтан мальчика не иссякает, будто его подключили в городскому водоснабжению. По какой-то причине мальчик вдруг очнулся, прорычал, – сама идиотка! – и вновь отключился. Два грустных глаза взметнулись от экрана смартфона. Краешек рта поднялся кверху. Ряд двинулся. Сзади посигналили. Настя из второго отряда отпустила тормоз и плавно покатилась вперед.
