Стоит мне появиться в любом общественном месте – они сразу ВИДЯТ меня и идут за мной по пятам.

Я прячу глаза, ускоряю шаг, меняю свою траекторию, делаю раздражённую мину, но – бесполезно. Потому что такие, как я, представляют для них идеальную жертву, мишень. Женщина определённого возраста, с виду нe оборванка, а главное – с сумкой, в которой наверняка есть кошелёк – как же ей без него делать покупки? И я – как раз с кошельком и подходящего возраста, к которому, полагают они, во мне успели созреть и сострадание к ближним, и материнские чувства вместе с желанием всем помочь, раздавая деньги.

– Бонджорно, синьора! Как поживаешь? – вцепившись в мою тележку на выходе из магазина, он начинает катить её вместе со мной.

– Неплохо, нo денег нет, – говорю, чтоб сразу pacставить все точки над “и”.

– Всего тебе доброго. И спасибо, – отвечает он с укоризной и долей сарказма. Видишь, мол, ты -жадная тётка, а я всё равно с тобой вежлив – и пусть тебе будет стыдно.

Через дорогу – базар, на который мне тоже нужно бы забежать; там продают кукурузный хлеб, который любит Марчелло. Стараюсь идти как можно быстрее, но меня уже нагоняет…нагнал, и дышит в затылок субъект с картонкой, на которой написано что-то ужасное – не хочу даже знать, что именно –  о тяжёлой судьбе голодающих.

– Синьора, я очень голо-оодный, – начинает бубнить густым и гнусавым басом. – Я голодный, голодный! Кушать хочууу!!

Краем глаза я замечаю, что на голодного он не похож: мужчина лет сорока, небритый, но очень неплохо упитан, лицо с двойным подбородком – возможно, цыган или босниец. Не замедляя шага, я направляюсь к ларьку, но там приходится остановиться, чтобы купить этот самый хлеб.

– Синьора, прошу! Я голодный! – ревёт у меня за спиной, не переставая, детина.

Да будь онo всё неладно! Ну на, бери! Даю ему мелочь, чтоб только отстал. Довольный, тот продолжает свой путь и натыкается тут же на африканца.

– Синьор, я голо-оодный…, – он продолжает, видимо, по инерции – но тот делает выразительный жест и говорит:

– Вон – попроси у белых!

Но вот что случилось позже, когда я, покончив с делами, сидела себе в парикмахерском кресле, расслабившись. Голова похожа на луковицу: по бокам она намазана краской, центральный пучок торчит вертикально вверх…Вдруг поднимаю глаза от телефона и вижу – в зеркале нас уже двое: рядом с моей головой – чужая, чёрная и кучерявая.

Это ещё один африканец, нашедший меня и здесь!

Склонившись нежно к моей голове, намазанной краской, и улыбнувшись, он произнёс:

– МАМА! Я ЖЕ – ТВОЙ СЫН!

Господи. На какой-то момент сердце остановилось в груди. Вся моя жизнь вдруг пронеслась перед внутренним взором.

Я пыталась припомнить, когда, от кого и при каких обстоятельствах могла я родить африканца, оставив его, возможно, в детском приюте… или с отцом? Но перебрав все грехи мои тяжкие, не смогла припомнить подобного факта. Через минуту, вздохнув глубоко, я сказала ему уверенно:

– Нет. Такого просто не может быть.

К моему удивлению, он легко согласился, и пошёл просить денег у парикмахерши Рози.

– Я же просила тебя не приходить каждый день! – вскричала Рози в отчаяньи. – У меня совершенно нет мелочи.

– Ничего, – возразил ей тот, доставая и открывая бумажник, где, как заметила я, было немало купюр. – Я могу разменять.

Когда, расплатившись с Рози за краску, я вышла и заглянула в мой – оказалось, бумажек в нём меньше, чем у темнокожего“сына”.Проходя мимо витрины мужского салона, глянула ненароком – там как раз начали брить старичка с маленькой и седой головой.

Ну, что, подумала я, может – зайти туда и, нaклонившись над ним, сказать: “ПАПА, Я – ТВОЯ ДОЧЬ”?