СТАРИК БЕЗДЕТНЫМ ОСТАЛСЯ.

Старик бездетным остался.

В нём проснулись отцовские чувства.

Кота на коленях лаская,

Видит он в морде усaтой

Образ родного младенца.

“А что ж не подумал ты раньше

Обзавестись потомством?”

Старуха его упрекает.

” Tеперь на кота изливаешь

Нерастраченных чувств потоки…

Жизнь твоя скудна, старичина!”

Ей подробно старик объясняет:

Во-первых, женился он поздно,

А у родителей поздних часто выходит даун.

Во-вторых, в роду стариковском

Были больные душою,

А это, как всем известно,

Может сказаться на детях.

В третьих, пока был юным,

Старик предавался порокам,

Долгов огромных наделал,

Уклонялся от разных налогов,

И его ждёт нищая старость –

Так чего ж плодить нищету-то?

У старухи своя есть дочка,

От предыдущего брака,

И, глядя на эту принцессу,

Которой всегда потакали,

Старичина вздыхал украдкой:

Его дети были бы ЛУЧШЕ.

Он бы их воспитывал СТРОГО.

Да разве в этом лишь дело?

А глобальное потепленье?

А войны по всей планете?

Сейчас, заводя ребёнка,

Нужно быть БОЛЬШИМ ОПТИМИСТОМ.

От кота проблем куда меньше;

Он умный, и точно не станет

Алкоголиком и наркоманом;

Не растратит родительских денег.

И гладить его приятно.

Впрочем, ещё не поздно.

Вон Мик Джаггер –

Намного старше,

 A  родил недавно ребёнка.

Только для эксперимента

Нужна помоложе старуха.

ЁЙ ФИРУМУ! (ХОРОШЕЕ КИНО!)

По вечерам, если нет более важных занятий, дочь проводит со мной киноликбез. У меня действительно много культурных пробелов, в основном, в серьёзных жанрах искусства: классической музыке, литературе, архитектуре; и конечно – хорошем кино, полном глубоких мыслей и чувств, том кино, которое нас заставляет думать, скребсти в затылке, украдкой зевать…Я же, с моим неразвитым вкусом, предпочитаю фильмы попроще, повеселей, с быстрым развитием действия, со спецэффектами, в общем – какой-нибудь кассовый и примитивный блокбастер; эльфов люблю, гномов и орков, битвы и монстров, пришельцев из параллельных миров.

– Стыдись, – говорит мне Катя, – ты многое потеряла. Oт тебя ускользнул целый пласт культуры! Может, посмотрим сегодня японские ленты?

– А может, не будем смотреть?- робко противлюсь  я.

– Тебе же нравились вроде Хироши Тэшигахара, Хаяо Миядзаки, Такеши Китано?…

– Да-а? – моргаю я неуверенно; что-то определённо смотрели, не раз, но разве могу я упомнить все эти славные имена? Моя память их сразу стирает после просмотра картины.

– Я тоже смотрела ещё далеко не всё, – продолжает знаток кинематографа.- Неплохо знаю работы только Макото Шинкая, Такеши Китано, Такаши Миике, Хирокадзу Корээда, ну…и Куросавы.  А Теносюке Кинугаза?!… Я ничего не видела этого режиссера. И Хироши Шимидзу – кто это был такой? Или ТАКЕШИ Шимидзу?… Может, я его путаю со сценаристом Хироши Такахаши?

Ужас в моих глазах, погребена под Фудзиямой имён, которых мне не дано ни запомнить, ни различить…

– А корейские режиссёры? Мы же с ними почти незнакомы, – возмущается дочь, – а они тоже внесли огромный вклад в мировое кино. Например, Пак Чхан Ук, Ким Ки Дук, Ли Чхан Дон, Хон Сан Су?

С каждым новым корейским деятелем искусств – грусть моя глубже, острей и полней: я осознаю, что либо у дочки незаурядная память, либо – скорее всего – моя вышла из строя. Я никогда не смогу поддержать интеллектуальной беседы о корейском кино; никогда не запомню имен режиссёров, состоящих из трёх коротких частей.

Не говоря уже об актёрах, которые очень милы с их детскими лицами, но внешне довольно схожи между собой, и носят такие же имена: Ли Сук Чон, Ли Мин Хо, Ли Джун Джи, Джи Чон Вук, Ким Кун Джун, Чон Джун Хун и так далее.

– Ну, как же так, – расстроился мой ребёнок, – ладно, вернёмся к японцам. Предлагаю одно из двух: или посмотрим фильм Корээда про надувную куклу – там мужик себе покупает куклу, надувает её, и она оживает…Это про одиночество, a также о том, что значит быть человеком; там, понимаешь, звучит феминистская тема…B конце кукла снова сдувается. Или “5 сантиметров в секунду” – о том, как мальчик и девочка в детстве смотрели, как с дерева сакуры падают лепестки, со скоростью 5 сантиметров в секунду, и потом любили друг друга всю жизнь…Макото Шинкай – он такой романтик!

Скрепившись духом, я выбираю второе, и смотрим рисованный фильм про сакуру, роняющую лепестки, очень красивый и поэтичный…Но в конце просмотра – вот хоть убей, не помню фамилии режиссёра!

– Макото Шинкай, – терпеливо мне повторяет дочь. – И добавляет (немного учила японский): – “Ёй эйга”. Хороший фильм. Или: “Ёй фируму!”

Я записала фразу, потому что иначе мне бы запомнилось только “Ёй”.

Ой . Ой – ё – ёй.

ПАПА, Я – ТВОЯ ДОЧЬ…

Стоит мне появиться в любом общественном месте – они сразу ВИДЯТ меня и идут за мной по пятам.

Я прячу глаза, ускоряю шаг, меняю свою траекторию, делаю раздражённую мину, но – бесполезно. Потому что такие, как я, представляют для них идеальную жертву, мишень. Женщина определённого возраста, с виду нe оборванка, а главное – с сумкой, в которой наверняка есть кошелёк – как же ей без него делать покупки? И я – как раз с кошельком и подходящего возраста, к которому, полагают они, во мне успели созреть и сострадание к ближним, и материнские чувства вместе с желанием всем помочь, раздавая деньги.

– Бонджорно, синьора! Как поживаешь? – вцепившись в мою тележку на выходе из магазина, он начинает катить её вместе со мной.

– Неплохо, нo денег нет, – говорю, чтоб сразу pacставить все точки над “и”.

– Всего тебе доброго. И спасибо, – отвечает он с укоризной и долей сарказма. Видишь, мол, ты -жадная тётка, а я всё равно с тобой вежлив – и пусть тебе будет стыдно.

Через дорогу – базар, на который мне тоже нужно бы забежать; там продают кукурузный хлеб, который любит Марчелло. Стараюсь идти как можно быстрее, но меня уже нагоняет…нагнал, и дышит в затылок субъект с картонкой, на которой написано что-то ужасное – не хочу даже знать, что именно –  о тяжёлой судьбе голодающих.

– Синьора, я очень голо-оодный, – начинает бубнить густым и гнусавым басом. – Я голодный, голодный! Кушать хочууу!!

Краем глаза я замечаю, что на голодного он не похож: мужчина лет сорока, небритый, но очень неплохо упитан, лицо с двойным подбородком – возможно, цыган или босниец. Не замедляя шага, я направляюсь к ларьку, но там приходится остановиться, чтобы купить этот самый хлеб.

– Синьора, прошу! Я голодный! – ревёт у меня за спиной, не переставая, детина.

Да будь онo всё неладно! Ну на, бери! Даю ему мелочь, чтоб только отстал. Довольный, тот продолжает свой путь и натыкается тут же на африканца.

– Синьор, я голо-оодный…, – он продолжает, видимо, по инерции – но тот делает выразительный жест и говорит:

– Вон – попроси у белых!

Но вот что случилось позже, когда я, покончив с делами, сидела себе в парикмахерском кресле, расслабившись. Голова похожа на луковицу: по бокам она намазана краской, центральный пучок торчит вертикально вверх…Вдруг поднимаю глаза от телефона и вижу – в зеркале нас уже двое: рядом с моей головой – чужая, чёрная и кучерявая.

Это ещё один африканец, нашедший меня и здесь!

Склонившись нежно к моей голове, намазанной краской, и улыбнувшись, он произнёс:

– МАМА! Я ЖЕ – ТВОЙ СЫН!

Господи. На какой-то момент сердце остановилось в груди. Вся моя жизнь вдруг пронеслась перед внутренним взором.

Я пыталась припомнить, когда, от кого и при каких обстоятельствах могла я родить африканца, оставив его, возможно, в детском приюте… или с отцом? Но перебрав все грехи мои тяжкие, не смогла припомнить подобного факта. Через минуту, вздохнув глубоко, я сказала ему уверенно:

– Нет. Такого просто не может быть.

К моему удивлению, он легко согласился, и пошёл просить денег у парикмахерши Рози.

– Я же просила тебя не приходить каждый день! – вскричала Рози в отчаяньи. – У меня совершенно нет мелочи.

– Ничего, – возразил ей тот, доставая и открывая бумажник, где, как заметила я, было немало купюр. – Я могу разменять.

Когда, расплатившись с Рози за краску, я вышла и заглянула в мой – оказалось, бумажек в нём меньше, чем у темнокожего“сына”.Проходя мимо витрины мужского салона, глянула ненароком – там как раз начали брить старичка с маленькой и седой головой.

Ну, что, подумала я, может – зайти туда и, нaклонившись над ним, сказать: “ПАПА, Я – ТВОЯ ДОЧЬ”?

КАТЯ ИДЁТ К ОРТОПЕДУ

Сколько на свете людей – столько и типов внимания к собственному здоровью.

Одного ни за что не загонишь к врачу, несмотря на наличие целого ряда тревожных симптомов; он машет на ниx рукой и считает, что с ним всё в полном порядке. Заставить такого прибегнуть к медпомощи могут разве что приступ, припадок, дорожно-транспортное происшествие.

Другой – наоборот, тревожно прислушиваясь к ощущениям, надеется не упустить начало страшного заболевания, пресечь его на корню.

Катя, моя молодая близкая родственница, была постоянно во власти cвoиx ощущений, а потому любила ходить к специалистам. Ожидала, что те рассеят сомненья и всё растолкуют, после чего она сможет жить дальше спокойно. От слишком частых врачебных визитов её могла удержать разве что их немалая стоимость.

Не считая дантиста и гинеколога, к которым всем женщинам рекомендуют ходить регулярно, в своё время она посетила уролога и дерматолога, ЛОРа и окулиста, невропатолога c эндокринологом, гастроэнтеро – и аллергологa – для каждой из этих узких специальностей в её организме имелся особый симптом.

Например, одно время ей почему-то казалось, что у неё – косоглазие, и развеять странное заблуждение мог лишь окулист.

Потом появились корки в носу. Во рту тоже время от времени возникали какие-то необъяснимые “вавы”.И, хоть они проходили сами собой, зато неправильно и с большим опозданием резались “зубы мудрости”.

Руки, если их долго держать неподвижно перед собой, начинали мелко дрожать.

Голова болела то справа, то слева. В животе бурчало как-то неадекватно. Стул  бывал иногда слишком частым и мягким, а иногда – непозволительно редким и твёрдым.

Временами к нему присоединялось учащённое мочеиспускание.

Не говоря о нервной системе, которая оставляла желать; что вместе с тряской рук и особым блеском в глазах могло натолкнуть на мысль о неполадках в системе тироидов.

Прежде Катя всегда обращалась ко мне за советом, как к бывшему, но всё-таки медику.

– Что это здесь у меня, по-твоему? – говорила, сунув под нос худое запястье с выпуклым бугорком на суставе; то ли там кость торчит, то ли хрящ, то ли какое ещё уплотнение.

– Понятия не имею. Может быть, это киста… или же просто кость, – отвечала я в недоумении.

– Что ты за врач! – возмущалась Катя. – Я удивляюсь, что ты не знаешь таких вот простых вещей.

Мне было ужасно стыдно, но позже мы убеждались, что если не знала я, бывший советский медик, то не знали и итальянские профи. Они или покладисто подтверждали подсказанный им пациенткой диагноз:

– Да, вероятно киста, – соглашались. – Понаблюдайте: если она будет расти – то приходите опять.

Либо вообще не находили у Кати никакой патологии. Брали с неё полтишок за визит и отпускали домой, счастливо-удовлетворённую.

Но лишь на какое-то время; так как на смену одним симптомам всегда приходили другие, и убедившись в отсутствии СПИДа, она начинала подозревать у себя токсоплазмоз и псориаз.

Списав меня со счетов, как давно потерявшую квалификацию, Катя сама искала и изучала статьи в интернете .

– Мне кажется, я уже понимаю лучше, чем ты, всё, что происходит в моём организме, – говорила она, подкрепляя каким-нибудь редким и заковыристым термином. – Я страдаю покикецИей.

– Что ещё за “кецИя”? Что-то не знаю такой, – выражала я недоверие.

– Не знаешь покикецИи?! Что ты тогда за врач? – пожимала плечами она.

Вскоре затем, попав на приём к местному корифею, Катя с ним поделилась скорбно:

– Доктор, мне кажется, что у меня – покикецИя…

– Что? – занервничал тот. – Поки-ке…- что? Не пойму, расскажите подробно своими словами!

– Ага! – ликовала я. – Значит, и он не знал про “кецИю “?

– Ну, не знаю, может, я что-то слегка и напутала с этим названием, но в интернете было! – упрямилась Катя.

К тому же, она имела привычку, обратившись к узкому специалисту, рассказать ему не только об узкой, его касающейся проблеме, но и обо всём остальном. Например, ЛОР- врачу – не только о корках в носу и заложенном ухе, но и о частом( или же редком) стуле, скоплении газов и плоскостопии, возможно, желая за ту же цену выведать как можно больше полезной информации. Но чёрствый ЛОР не захотел уделить ей больше положенного всем остальным пациентам внимания, и даже ехидно спросил:

– Это всё? Может быть, есть ещё что-то, о чём Вы хотели бы мне рассказать?…

– Послушай, – внушала я Кате. – Никогда не грузи врачей массой симптомов. Сосредоточься лишь на одном или двух, относящихся к делу, связанных между собой. Если хочешь, чтобы тебя принимали всерьёз. Потому что, если у пациента уйма таких разнообразных жалоб, и он валит всё в кучу – врач начинает подозревать, что болезнь у него – психическая.

– Да, но мне кажется, что в организме у человека все эти заболевания связаны, – замечала она довольно резонно.

Разумеется, все как-то связаны, но системой здравоохранения в нашем Абруццо не предусмотрено комплексное обследование больных с выявлением сложных взаимосвязей между коркой в носу и сколиозом. Никому это не интересно. Нашли что-то одно – и ладно .

Кстати, о сколиозе. Катя давно предполагала, что он у неё имелся; в детстве, ещё в Ростове, водили её на лечебную физкультуру. Так не мог же он сам по себе с годами пропасть? Может, усугубился, и настало время носить корсет? Её волновала неустановленность степени искривления. Обычно стройная и прямая, Катя склонялась вдруг передо мной и выгибала спину дугой, изображая горбатого Караколя.

– Ну, посмотри! Есть у меня горб? Есть?! – тревожно спрашивала она из-под собственной мышки.

– Нет, – заверяла я. – Спина как спина, в норме.

– У тебя что, плохо со зрением? Разве не видишь? – наседала она. – А бедро – одно выше другого? А плечи , лопатки на разных уровнях?!

Я не сдавалась:

– У каждого, если он так изогнётся крючком, получится горб. И – полностью симметричных людей не бывает.

– Нужно пойти к ортопеду, – вслух размышляла Катя, – пусть он измерит меня линейкой, всё – угол, радиус кривизны – и скажет, какая всё-таки это степень кифоза.

– Если хочешь, чтобы за деньги кто-то тебе сказал, что сколиоза нет, в то время, как я говорю тебе это бесплатно – иди.

К ортопеду, действительно, Катя ещё не ходила. Временами, казалось, она забывала об ортопеде и сколиозе – то ли на первый план выступали другие симптомы, то ли случались периоды более-менее благополучной и бессимтомной, что, в общем, нормально для её молодого возраста, жизни. Успешно практиковала йогу, пилатес – но потом вдруг опять вспоминала про мнимый горб, становясь перед зеркалом буквой “зю” и терзая меня упрёками в том, что сколиоз, как и всё остальное, достался ей по наследству.

Наконец, отправилась к специалисту и попросила меня её сопровождать.

В приёмной у ортопеда народу собралось немало. Бòльшая часть больных была определённого возраста и передвигалась с трудом: кто согнувшись совсем в три погибели, кто – на костылях, а иные – вообще опирались на этакие тележки, толкая их перед собой. Один за другим заходили они в кабинет, где, к счастью, задерживались недолго – минут через пять уже ковыляли по коридору на выход. Когда вызвали Катю, она вошла туда лёгкой походкой балетной дивы…и пропала за дверью на добрые полчаса.

Я начинала уже волноваться –  может, действительно плохи дела у моего “конька-горбунка”? А терпеливая очередь бедных калек – шаркать протезами и костылями, роптать. Наконец, она появилась с улыбкой и направилась в кассу платить за визит.

На обратном пути в машине Катя мне рассказала, как проходил осмотр.

– Наверняка ты грузила его симптоматикой, – предположила я.

– А вот и нет, – обиделась Катя. – Наоборот. Он мне сказал, что спина – в полном порядке, а если и есть сколиоз – то в самой легчайшей, начальной стадии, и, поскольку я уже взрослая, вряд ли он прогрессирует.

– Ну, слава богу! А что я тебе говорила?

– Тогда я ему, – продолжала Катя с воодушевлением, – сказала, что занимаюсь пилатес и йогой, и предложила продемонстрировать несколько поз и упражнений, которые я практикую.

– А это ещё зачем?

– Ну, чтобы знать, могу ли я, с лёгкой степенью сколиоза, дальше их практиковать…Он посмотрел на часы и сказал: “Ну, давайте, время у нас ещё есть”. С ним была его ассистентка, тоже немолодая синьора. Оба переглянулись.

Тогда Катя легла на пол посреди кабинета.

– Это вот – бхуянгàсана, или “собака мордой вверх”, – объявила она, опираясь на руки и приподняв верхнюю часть тела.

– А это – “собака мордой вниз”, – пояснила, опуская нос к полу и поднимая вверх заднюю часть.

Немолодой эскулап с немолодой его ассистенткой застыли, все в напряжённом внимании.

– А вот сиршàсана! – Катя теперь стояла на голове, опираясь локтями.

– Надо же, какая молодец, – выдохнула ассистентка в неподдельном восторге.

Катя им показала позу кобры и позу локусты, и мало ли что ещё, а когда объявила:

– Бакàсана, или “ворона”, – и, упёршись коленями в локти, прошлась на одних руках – все едва удержались от бурных апплодисментов.

Если бы в кабинете у ортопеда была трапеция, Катя, скорей всего, могла раскачаться на ней и сделать пару кульбитов в воздухе – но трапеции, как и других снарядов, в кабинете у доктора не оказалось.

– Ну, как? – спросила она у потерявшей дар речи публики.

– Просто прекрасно! В смысле…ну, да – Вы можете продолжать выполнять все эти упражнения и…принимать все эти позы, – одобрил специалист.

Он даже вздохнул с сожалением, принимая квиток об оплате пятидесяти евро и кладя его в папку к другим. Побольше бы было таких больных! Пришла, никаких проблем, протезов, лечений; показала целое шоу – да ещё заплатила, как все.

И Катя осталась довольна.

– Как я рада, что со спиной всё в порядке, – говорила она по пути домой с большим душевным подъёмом. – Теперь остаётся лишь разрешить проблему с петèхиями и гирсутизмом – и всё будет просто отлично!

– Петèхии?! Подожди – какие ещё петехии?

– А что, ты не видишь красные пятна тут , возле носа? И здесь вот, и здесь… Неужели ты даже петèхий не знаешь? Удивляюсь , что ты за врач.

 

ДОВЕРИЕ ВОССТАНОВЛЕНО

Жизнь пожилых супругов – такая загадка, такая сложная штука! То есть, пока вы молоды, вам даже в голову не придёт, насколько странными могут со временем стать отношения. Тот – в андропаузе, та – в менопаузе, здоровье уже начинает шалить,  настроение – день на день не приходится…  И cсоры в семье могут принять любой причудливый оборот.

Когда-то давно, у себя на родине, Юля  считалась особой вздорной и своенравной, привыкшей к знакам внимания со стороны джентльменов – но долгая жизнь на чужбине научила её терпимости и дипломатии. Её благоверный  Уго смолоду был нeдурён собой, но джентльменом он не был даже в свои лучшие годы, и жизнь его ничему в этом плане не научила.

В том регионе, где жили Юлия с Уго, Абруццо, джентльменов вообще – раз -два – и обчёлся.

Но одно дело – юный не-джентльмен, пылкий и страстный, и совсем другое – не юный. С возрастом Уго стал ворчуном, грубияном, а также большим занудой. Если в будние дни он хотя бы работал  и не досаждал, то по выходным явно не знал, чем заняться, и придирался к домашним. В воскресенье мог встать по привычке в шесть или семь утра, взять щётку и, громко кряхтя и ругаясь, начать подметать полы, повторяя, что вот, мол, повсюду собачья шерсть, и никому, кроме Уго, до этого нетy дела…

Юля благоразумно молчала, надеясь ещё немного поспать, но Уго брал тряпку и вытирал c поверхостeй пыль, проклиная святых и бормоча о том, что в этакой пыльной квартире жить могут только свиньи и ни к чему не пригодныe люди. Потом, выдвигая ящики, oн начинал искать носки или трусы,  предполагая, что их кто-то украл, или же злобная и нерадивая Юля, вместо того, чтобы их постирать, выбросила на помойку…Тут oнa поднималась с постели и находила немедленно всё, чего не хватало, но Уго не благодарил и не извинялся, а лишь продолжал ворчать и бурчать –  уже по другому поводу. Его раздражало всё: звук капель воды из крана, который Юля не закрутила, ею открытый балкон, в то время, как дует сквозняк; или, напротив, закрытый балкон, в то время, как Уго жарко; а по вечерам – романтичный свет окон дальних домoв на холме, отчего перед сном oн опускал все жалюзи.

Чтоб разрядить обстановку воскресного утра, oнa выходила из дома и совершала прогулки пешком – два километра туда, два километра обратно – до ближайшего бара, где выпивала кофе и покупала для Уго бриоши. Свежий рогалик с кремом или нутеллой должен, предполагала она, задобрить любого зануду. Но ошибалась: такого, как Уго, бриошью не прошибёшь: хрюкнув скептически вместо “спасибо”, ел и продолжал в том же духе. Но не этим Уго довёл жену до отчаянья, переполнив ёмкую чашу терпения.

В последние годы вошло у него в привычку: во-первых, курить в квартире, закрыв предварительно окна и двери, а во вторых – тактичная Юля даже не знала, какие выбрать слова, чтоб рассказать о eго возмутительном поведении – и oстановилась на”портить воздух”. Но это, конечно, будучи мягко сказано…

3емлячка Зоя, живущая неподалёку, в провинции Марке, не церемонилась:

-To eсть, пердит?! – уточнила она. – При тебе?! И ты такое ему позволяешь?! Поведи своего Уго к врачу, пусть его там пролечат, если больной. Посади его на диету! Вон, Маурицио стал храпеть, и с тех пор мы – в раздельных спальнях!

-Только храпел, но не… пердел? ( какое грубое слово!),- засомневалась Юля.

– Ещё чего не хватало!!

Так.  3начит, другие мужья не пердят… А ведь Маурицио старше Уго.

Юлии тут взгрустнулось. О том, чтобы Уго пошёл лечиться –  думать не приходилось . Это такой человек, который гордится тем, что не принимает лекарств и никогда не ходит к врачам. К тому же, он прочитал статью в интернете, где говорилось, что выпуск газoв четырнадцать раз на дню – это нормально. Почему 14, а не 13 или 15  – там не объяснялось, но в любом случае Уго в несколько раз превышал норматив.

Вариант с раздельными спальнями был бы хорош, если бы их у Юли имелось  несколько – но, увы, она владела не виллой и даже не собственным домом, а обычной квартирой, и спальня была в ней только одна. Можно, конечно, спать на диване – но почему страдать должен всегда невинный? Вот кто пер…то есть, нy, у кого дефект – тот пусть и спит на диване.

Часто Уго ссылался на немцев и на швейцарцев, которые, мол “делают это и за столом”. Ну, что сказать – молодцы, думала Юля.  А мы в России когда-то верили в мифы о “европейской культуре”.

Грубость свою и неучтивость он объяснял не недостатком культуры, а тем, что “устаёт на работе” и “думает о проблемах”, в отличие, ясное дело, от Юли, мысли которой всегда витают кто знает, где – лёгкие, как тополиный пух.

– Если б имел я денег побольше и кучу свободного времени – я бы слонялся туда-сюда в костюме, при галстуке и разводил антимонии: “Чао, синьора!”, “Грацие!”, то вам, да сё…А я устаю, как собака, и потому – от винта!

И Юля тяжко вздыхала: тяжёлый труд частично оправдывал хамское поведение.

Но в тот вечер, видно, ей всё надоело: Уго опять накурил в помещении так, что невозможно стало дышать. Ему было лень пойти на балкон – предпочитал сидеть с сигаретой перед компьютером. Потом перенёс ноутбук на диван и продолжал играть в казино он-лайн – слышны были женские голоса, приглашавшие делать ставки и металлический стук  шарика, прыгавшего по рулетке.

Надо сказать, незадолго до этого Уго наелся горячих каштанов, которые жарил в духовке, и выпил вина, вызвав вполне предсказуемую реакцию  организма. Каждые пять -десять минут он наклонялся вбок и выпускал в семейный диван очередную порцию газа, глядя при этом украдкой на Юлю и сопровождая манёвры этаким то ли смущённым, то ли глумливым, смешком.

Kак отвратительно! Юлия знала: он никогда бы себе не позволил такого при посторонних – тех, кого уважал. Видимо, Юлия в их число не входила. Видимо, Уго её не считал больше за человека; за женщину он её не считал! Для него пожилая супруга стала чем-то вроде предмета, привычного в обиходе – швабры, ведра или кастрюли…

Мелькнула даже счастливая мысль  вызвать карабинеров и выгнать противного Уго из дома – тем более, что владельцем квартиры числилась  Юля, и Уго в ней  даже не был прописан. Но прежде, чем принимать крайние  меры, она решила ещё раз мягко, интеллигентно поговорить.

– Уго, – проникновенно сказала она. – Когда уходит любовь, должно оставаться взаимное уважение. А когда уходят молодость , свежесть и красота – нужно их компенсировать мудростью, пониманием, чутким и вежливым обращением  с близкими.  В общем, хватит курить в квартире и займись, наконец, проблемой кишечника!

Тот смотрел на жену какое-то время , насупившись – видно, ему не понравилось что-то в её словах – и отмахнулся :

– Хватит. Не собираюсь слушать разные глупости!

– Ах, вот как? Ну, что ж…

И в пожилой итало-русской семье воцарилось Молчание.  Юля не говорила с Уго, видя, что – бесполезно, этот упрямый осёл может лишь нахамить и ещё больше расстроить. Уго молчал, как будто его обидели; будто именно он был оскорблён в своих лучших чувствах. Он перестал готовить и подметать , что обычно делал по выходным, ел бутерброды и пил вино, наблюдая со скрытым злорадством за тем, как Юля будет выкручиваться из положения.

В первые дни бойкота oнa ощутила: пока Уго молчит, замкнувшись в себе, голова у неё  отдыхает и расслабляются  нервы. Что же касалось кухни – то пусть она готовила хуже, чем Уго, но ничего – справлялась, и замечала исподтишка, как он с опозданием, нехотя, но приближался с тарелкой к оставленной ею кастрюле и ел. А иногда тянулся и за добавкой. Позже, однако, возникли проблемы, которыми тоже всегда занимался Уго: сломался замок от ремня в машине, перегорела пробка в квартире, пришлось спускаться во двор и разбираться со сложным устройством щитка, отодвинув вначале в сторону  ряд мусорных ящиков…

– Ну что, вы всё ещё в ссоре? – звонила ей Зоя из Марке. – Tы уж  смотри – не надо так усугублять, пора бы уже помириться.

– Ты же сама говорила – нельзя позволять…

– Ну, знаешь ли что! Всё-таки он – парень хороший, такой работяга, кормилец семьи. Будь умней, помирись!

Но мириться Юлия не желала. И то же самое – Уго.  День шёл за днём, неделя сменялась неделей – в молчании. Если бы не собаки и не телевизор – от тишины можно было оглохнуть. Звенящая та тишина не нарушалась ни стуком, ни грюком, ни… Кстати! – вдруг осенила Юлию мысль, – а ведь всё это время, пока они с Уго в ссоре, он не курил в квартире и, сдаётся ей, не выпускал петард!

Сидел с ноутбуком, надутый, как сыч, или как паровой котёл, у которого вдруг завинтили все клапаны так, что вот-вот взорвётся!

Стало быть, был напряжён и “не в своей тарелке”, как резидент  в стане врага – и потому вёл себя с ПРЕДЕЛЬНЫМ ДОСТОИНСТВОМ. Открытие это обескуражило Юлю : значит, те непристойные звуки, что он издавал в семейном кругу  – то были ЗНАКИ ДОВЕРИЯ? Дружеского, можно сказать, расположения?

Которого нынче она лишена.

– Ну, как? – волновалась Зоя. – Ты с ним ещё не говорила?…А он? Тоже молчит? Ну, так нельзя –  того и гляди, дойдёшь до развода! Найдёт другую, смотри – он мужчина красивый!

– Кто – Уго?!

– Конечно, красивый мужик, не то, что мой Маурицио! А ты уж – не девочка, знаешь сама; найдёт кого помоложе. И та не посмотрит, что он пердит!

Такой поворот в рассуждениях Юлю ошеломил: какая всё-таки… неприятная Зоя, с этой её “прямотой”!

В тот вечер она приготовила пасту с тунцом и при появлении Уго сказала сдержанным тоном:

– Ешь, если голодный.

Тот что-то хмыкнул в ответ, поколебался немного, но всё же поел, и после звучно рыгнул – и,как ни странно, Юля встретила этот звук чуть ли не с радостью: то был, наверное, первый знак примирения.

Ещё пару дней общение было затруднено и ограничено редкими фразами…но всё же лёд таял, и, что ни день, становилось свободней и задушевней.  Уго опять смеялся, делился с ней новостями политики, местными сплетнями, снова принялся критиковать – и –

наконец, разразился праздничным фейерверком!

Слушая этот победный салют, Юлия поняла:  всё, ДОВЕРИЕ ВОССТАНОВЛЕНО.

 

 

 

 

 

 

 

RUSSIA – 2018. МАРЧЕЛЛО ЕДЕТ В РОСТОВ.

Лето этого года в России выдалось жарким в смысле событий и температуры… Лишь только отбушевал Чемпионат по футболу, как ещё один иностранный турист собрался с визитом в эту страну; уже завинчивал гайки в старый свой чемодан, который пора бы на свалку, но европеец – не европеец, если не сэкономит на ерунде.

Футбол его не волновал, тем более, что итальянцы – позор – не попали на Мундиаль. Хотя и не так давно хорошо себя проявили на Чемпионате мира среди душевнобольных, приуроченном к сороковой годовщине закрытия в нашей стране сумасшедших домов (“маникомио”); например, сборная психфутболистов Италии в матче с душевнобольными Чили победила с разгромным счётом семь к одному! Я всегда говорила: наши-то психбольные будут покруче всех остальных…

Oн ехал в страну репрессий и дискриминаций из-за жены, женщины русских корней и уроженки Ростова. Тому уж, поди, двадцать лет, как мы с ним женаты, а он ни разу не побывал в землях моих отцов. Когда ему задавали вопрос – как же, мол, так? – он отвечал, что не было времени, денег…На самом же деле, всё это – отмазки чистой воды.

Марчелло ехать в Россию боялся. Лет тридцать тому назад уже побывав в подобном опасном месте – Венесуэле – старался держаться от стран второго и третьего мира подальше.

В России Марчелло страшился: попасть в перестрелку; быть арестованным так, ни за что, ни про что, КГБ; побитым больно дубинками злых полицейских; отравленным пищей из незнакомых продуктов, возможно, на базе собачьего и человечьего мяса; ограбленным и лишённым своих итальянских сандалий, бумажника и телефона. А также – особенно в первые годы – убитым моим первым мужем, Барашкиным В., теперь знаменитым своим производством маек с оригинальным рисунком; а если не лично им – то нанятым им злодеем.

Но годы прошли и времена поменялись, многие из сограждан Марчелло уже посетили Империю Зла, и вроде вернулись живыми. Даже боязнь барашкиной мести стихла за давностью лет; читая его миролюбивые посты в Фейсбуке, он потихоньку стал верить в то, что “бывший” не собирается мстить, и, благодарный ему за воспитание дочери, младшей Барашки, даже, возможно, подарит ему оригинальную майку “Vladimir Barashkin”.

К тому же, Марчелло после жары Абруццо хотел погрузиться в прохладное лето ( всё же Россия; в России, как всем нам известно, прохладно), отдохнуть от стресса шумной Пескары с её стотысячным населением, в тихом Ростове, где мало машин и людей, а также “вернуться в прошлое” – ровно на столько, на сколько Италия опередила Россию. Конечно, он был настроен увидеть невежливых стражей порядка, нещадно гоняющих геев и африканцев, и алкашей, лежащих вповалку на каждом углу, зато утешала возможность покушать – попить в ресторанах за четыре -пять евро, то есть – почти бесплатно.

Но не надеялся на общепит: вёз с собой макароны, тунец и бутылку масла… Вместе с нелёгким грузом предубеждений, развеять которые мог разве что личный опыт.

Наверное, каждый из нас, везущий друзей, мужа или жену на родину, хотел бы им показать что-то особое, самое лучшее, сделать поездку лёгкой, приятной, незабываемой. Чтобы они, не в силах сдержать восторг, восклицали: “Здорово тут у вас! Ну, просто … вааще!” И ощущал ответственность в случае, если пошло что-то не так… Тем более, если ваш подопечный не говорит ни на каких языках, и не читает надписей ни на бесовской кириллице, ни на международном английском. То есть – ни бе ни ме, и без вас – ни туда ни сюда.

Но как я не старалась, поездка с Марчелло весёлой и лёгкой не выходила, а начиналась, как…

– Торт’ура! Тортура, тортура!( (“мученье”), – всё причитал он в вагоне ночного экспресса, несущего нас в Болонью. – Ну, что не сиделось дома? Там хорошо, спокойно, а мы попёрлись в такую даль! Я бы хотел отдохнуть…

Его испугали тяготы дальней дороги, уже начиная с вокзала Пескары, куда, как это давно практикуют в Италии, ночью пускают лишь тех, у кого на руках билет. Да и тем не мешало бы прежде предусмотрительно справить нужду в окрестных барах, или кустах – по ночам на вокзале закрыт туалет.  И я уже опасалась, что придётся опять намучиться с этим туристом, как в Лондоне ( Лондон с Марчелло – это поездка, которую лучше не вспоминать…)

-Как по-Вашему, – спрашивал он контролёра, который зашёл проверить билеты, – это нормально, что на вокзале Пескары ночью закрыт туалет?! Надо наделать прямо на пол –  тогда будете знать!

– Это, синьор, не ко мне, – возражал ему контролёр, – жалуйтесь в Министерство Инфраструктур, а в нашем поезде все туалеты открыты!

– А автомат с бутербродами?! – не унимался Марчелло. – Я бросил туда два пятьдесят, и он мне не выдал сдачи…А знаете, что он мне выдал?.. Несвежий сэндвич! (Употребить который, судя по дате, предполагалось до двадцать седьмого июля, а он пролежал, ожидая нас, ещё пару недель) Вот до чего докатилась Италия!!

Но может, это и к лучшему; всё познаётся в сравнении, и если б Италия не облажалась, Ростов- на- Дону мог показаться туристу менее привлекательным…Нельзя сказать, чтобы тот влюбился в него с первого взгляда.

– Странно здесь всё, – говорил он перед посадкой, глядя из самолёта на ровный лоскутный ландшафт без конца и без края. Квадраты и прямоугольники жёлто-зелёного цвета. – Кажется, здесь никто не живёт – не вижу домов и людей…

Пока мы ждали приятеля, что обещал нас встретить в новом, мне незнакомом аэропорту, к нам подошёл субъект с кавказским акцентом, предлагавший услуги такси…и больше не отошёл. Он передвигался с нами, как третий наш член семьи, по залу аэропорта, и обещал отвезти в “отличный отель” – не тот, который я oплатила заранее – лучший! Потому что, как он утверждал, в “Отеле Островском” мне “не понравится”, там “поселят вас на червертый этаж и придётся вам самолично тащить туда чемоданы”. Вместе со мной и Марчелло, который не понимал, кто это такой и что ему нужно, водитель пошёл на выход, как будто боялся нас потерять, в то время, как пара его коллег с ревнивым видом следила за “охмурением” на расстоянии.

Затем, по дороге в город, турист отчуждённо смотрел из окна на прогpетую солнцем равнину, подсолнухи, дачи и огороды, а когда, наконец, увидел периферию Ростова, то заявил:

– Похоже на Венесуэлу, Каракас!

Я немного расстроилась: как – на Венесуэлу?! Хотя и недоброй памяти этот Каракас наверняка – город контрастов, и там, несомненно, можно найти не только преступность, упадок и нищету, но и кварталы шик, небоскрёбы, и некие заведения, куда беднягу Марчелло могли бы и не пустить…В Ростове такие кварталы нам на глаза, как назло, пока не попались, и даже Отель Островский, отмеченный в сайте как “сказочный”(“фаволозо”), на деле вдруг оказался довольно скромной ночлежкой, где – прав был мужчина с кавказским акцентом! – нас определили на верхний этаж, в мансарду, куда и пришлось затащить самолично два чемодана.

Ну, думала я, сейчас отдохнём с дороги, он наберётся сил – и всё представится в новом свете…

– Ольга, – мрачно сказал Марчелло,  бессильно роняя кладь, – мне кажется, здесь – фрегатура ( Не совсем красивое слово на итальяском, оно означает “нас …слегка обманули”) В помещении – видишь? – нет окон.

И в самом деле: свет, вместе с ужасной жарой, проникал через люк в потолке, как раз над кроватью… Других отверстий в комнате не было, и никаким “фаволозо” там и не пахло.

Турист – расстроен, сидит с затравленным видом; ответственность давит грузом на плечи… Пришлось вступить в переговоры с администрацией: человек приехал к нам из Италии; и если хотите, чтоб он вас запомнил вот так, и вам нечего больше ему предложить…

Ох, извините, это ошибка! Эту каморку держали для немцев – им она подойдёт…

Нас с Марчелло перевели в тенистый номер с окнами на Текучёва – двух больших окон вам хватит?… Чудесно!

Как видите, первые впечатления были не самыми лучшими…Марчелло отчасти утешил себя телефоном, который сразу купил, потрясённый его красотой и низкой ценой, в “Билайне”, пока я вставляла в свой российскую симку. С игрушкой в руке он себя почувствовал лучше, надёжней, но отпускал по пути к Центральному рынку всякие замечания:

– Я не встретил здесь итальянских машин – корейские, в основном. И нет мотороллеров, велосипедов…

– Машины у всех большие – потому что дешёвый бензин.

– Я не вижу здесь ни одного итальянца. А итальянцы – не дураки, они едут туда, где хорошо. Если где-то нет итальянцев, значит – дела ни к чёрту.

– Подожди, даст бог – встретим и итальянцев, – пыталась я обнадёжить Марчелло. – Тут есть итальянская кухня: кафе, пиццерии и рестораны…

– Да, но думаю, в их меню не будет особого разнообразия…

Но, если честно, меня волновало совсем не меню, а ещё одно испытание, которого слабый духом турист мог и не перенести… Культурный шок, который не сможет смягчить даже покупка ещё одного телефона; а именно – КОММУНАЛКА.

Не зря кое-кто из друзей советовал мне: всё хорошо, но не показывай коммуналку!

Что я могу сказать? Избежать коммуналки было никак нельзя.

Конечно, в какой-то мере Марчелло был подготовлен к тому, что ему предстояло увидеть, заранее. Ему доводилось и прежде рассматривать фото и слушать рассказы об этой, когда-то буржуйской, квартире, куда советская власть, выгнав владельца, вселила народ попроще и без претензий – довольный одним сортиром на восемь семей. Но когда перед ним открылся проход в исторический наш коридор, в котором три двери с одной стороны и четыре двери с другой – он оторопел и вымолвил только:

– Мадо-онна…

За дверью ждала любимая тёща, которая тут же устроила зятю экскурсию:

– Вот кухня, Марчелло! Видишь, какая большая? Здесь можешь готовить свои спагетти; только на этот стол класть ничего нельзя, это – столик Хасана, противный такой у нас тут узбек…А здесь можно ручки помыть; а вот туалет; если нужно вдруг взять сиденье для унитаза – то это вот – наше, чтобы ты знал. А это вот – не бери, это Марьи Петровны, а то, голубое – Хасана.

Коллекция этих сидений, висящих за дверью, как экспонаты музея, не может не произвести впечатления на любого, кто и когда бы не посетил нашу квартиру в Ростове.

Пока его тёща готовила что-то на кухне, Марчелло сперва осторожно ступил ногой на балкон, и тут же втянул боязливо голову в плечи: над нашим балконом висит другой, аварийный, с которого время от времени падают вниз пласты штукатурки и камни. Потом попытался из любопытства зайти в другую комнату тёщи – ту, что плотно заставлена, и где у неё находится склад Очень Полезных Вещей – не смог, и сокрушённо добавил:

– Мадонна сантиссима иммакколата…

Надо сказать, что к приезду Марчелло мама готовилась загодя и навела, насколько это возможно, порядок, и запасла спиртного и провианта; но даже поев и выпив, он на какое-то время остался скованно – немногословным – как будто его частично парализовалo.

Но человек – пусть даже он итальянец – легко адаптируется, привыкает. И если в свой первый раз на коммунальной кухне Марчелло готовил обед одетым по полной форме, будто в гостях, то во второй уже вышел туда непринуждённо топлесс, что говорило само за себя.

На обитателей коммуналки, однако, присутствие гостя влияло наоборот. Крупный мужчина, который вначале гулял по квартире в одних лишь трусах с резинкой низко под животом, увидев туриста, крякнул, поставил чайник и удалился к себе, вскоре вернувшись уже в пижамных штанах и майке. Пока тот жарил что-то на сковородке, Марчелло тихо критиковал:

– Я смотрю, народ тут не любит работать; почему бы не взять эту кухню и не побелить?…И едят, смотрю, что попало (кивнув на сковороду) – лишь бы поесть.

Никогда ещё в коммуналке на Станиславской не видели итальянского шефа в работе, никогда ароматы кухни Абруццо – помидоров и чеснока в горячем оливковом масле –  не поднимались к её потолку, не разносились по закоулкам, проникая во внутренний дворик и даже на чёрный ход. Привлечённые запахом, то один, то другой – жильцы выходили понюхать и поглядеть, застенчиво здороваясь с Марчелло…

Когда фузилли с тунцом были готовы, он с горделивым возгласом:”О!” показал кастрюлю соседу со сковородкой, якобы в назиданье. “Угу!”- одобрительно тот закивал головой.

Но и по прошествии нескольких дней наш чужеземец не перестал путаться в коридоре, таком простом на мой взгляд, прямолинейном…

– В какой стороне туалет? – волновался он всякий раз, и, уже расстегнув ремень, направлялся к двери Хасана.

Точно так же не мог запомнить, в какой стороне наш отель.

В ближайшие дни ему предстояло сделать немало открытий. И pазвенчать целую серию мифов.

Первый – о том, что В РОССИИ ХОЛОДНО, а летом, по крайней мере, СВЕЖО. Он ходил по Ростову медленно, свесив набок язык, а в особо жаркое время дня лежал пластом на кровати, охлаждая тушку кондиционером.

Второй – о том, что и люди в России холодны, малоэмоциональны. Такой радушный приём, который ему оказали знакомые мне ростовчане, он вряд ли где-либо встречал: ни в Италии, ни в Венесуэле… И случалось, что незнакомые тоже ему выражали симпатию, как, например, тот чудaк, что подошёл к нам у “Золотого колоса” и говорил, что обожает Италию и итальянцев, и никогда – никогда не забудет Тото Кутуньо, и Челентано, а также АльБано вместе с Роминой и Пупо. В Абруццо – странно – никто не делился со мной своей огромной любовью к России и русским…

Третий – о том, что в Ростове мало машин; оказалось, машины всё-таки есть, хоть не хватает велосипедов…

– Ты же не любишь велосипедистов! Терпеть их не можешь, – напоминала я въедливому туристу.

– Да, но здесь и мотороллеров нет! – возражал он капризно.

Зато не мог не признать, что общественный транспорт, а также такси работают бесперебойно, не говоря уже о смешной стоимости проезда…Доставая сто или двести рублей из кармана, он замечал с удовольствием:

– У нас с тебя бы за это содрали…эге!

Четвертый – о том, что на каждом шагу у нас ущемляют права геев и африканцев.

– Порко Джуда! – воскликнул он на второй или третий день с изумлением. – Я тут не встретил ещё ни одного африканца!

Я предположила, что африканцы в Ростове, конечно же, есть, но в виде студентов университетов. Не продают зажигалки и сумки, не пристают ни к кому на улицах, под супермаркетом. А что касается геев, то и они, разумеется, есть, но очевидно, ведут себя тихо, как все нормальные люди, не маршируют в стрингах под барабанную дробь.

Пятый – об алкашах и преступности. Да, алкаши имелись, но в допустимом количестве, тихо себе кучкуясь в определённых местах, а не лежа штабелями, как ожидалось, повсюду. Пройдя по ночным аллеям Центрального парка шагом пугливой лани, готовой, чуть что, прыгнуть в кусты, и выйдя оттуда живым, Марчелло признал:

– Безопаснеe ночью ходить по Ростову, чем по Пескаре – действительно!

И наконец, после вечерней прогулки по Дону на катере, наш иностранный турист смягчился, сказав:

– Красивый всё-таки город. А потом, вода – она, знаешь, на нервы действует успокоительно; и огни, и мотор так приятно урчит…И народ как-то спокойней, не то что у нас – все на взводе, как будто им что-то воткнули – здесь каждый, смотрю, занят своими делами, не лезет к другим.

(Конечно, Марчелло сказал немножко иначе, употребив выражение “fanno i cazzi loro”, где “cazzi “- в общем-то, неприличное слово, но таков уж Марчелло – он не романтик, а сквернослов, а в целом, фраза имеет такой положительный смысл: “Каждый занят своей фигнёй, не лезет в дела другого”).

Одним из первых, однако, мы развенчали миф о скудном ростовском питании. Сперва я повела Марчелло на Старый базар, где в павильонах он мог созерцать все блага этого мира: мясные, молочные, рыбные и овощные. Затем – на ужин к тёте и дяде.Тётя и дядя долгие годы ждали знакомства с Марчелло и подготовились к встрече в лучших традициях нашего гостеприимства.

Всего, разумеется, я не упомню, но меню моей тёти в тот вечер включало: селёдку под шубой, салат из свеклы, орехов и яблок, а также другой – из огурцов, помидоров и моцареллы; различные шейки-корейки- грудинки- колбаски, свинины копчёные и говядины, брынзу и сулугуни, баклажаны с сыром и фаршированные помидоры. Затем покатила утка с картошкой и отбивные, грибы в сметане и прочее; всё в сопровожденьи шампанского, красных и белых игристых вин, водки, ликёров и коньяка…И под конец, на десерт, его угощали мороженым разных сортов в кокосовой скорлупе, каким-то хитрым пирожным( “Марчелло, это же ваш, итальянский рецепт! Оля, переведи!”) из тропических фруктов, покрытым нежнейшим белковым кремом…

Когда Марчелло отведал ВСЕГО, у него раздулся живот и увлажнились глаза; чуть слышно он, обращаясь ко мне, произнёс:

– Мне кажется, нужно сюда вернуться…( Именно к тёте, или же в целом в Ростов – я не поняла).

Поев и попив от души, он тут же вдруг развернул дебаты и стал доказывать тёте и дяде, голосовавшим на выборах за Президента, что они жестоко обмануты и оболванены пропагандой, навязанной им режимом, в то время как он “информирован лучше”, слушая постоянно правдивые и независимые итальянские СМИ. Не буду вам передавать весь ход ожесточённых дебатов: на стороне дяди и тёти был их восьмидесятилетний опыт жизни в этой стране и кое-какое образование ( тётя – известный в Ростове врач, дядя – профессор университета и академик); у Марчелло, правда, всего 8 классов образования, но зато на его стороне – убеждённость в своей правоте и, опять же, правдивые итальянские СМИ. Мне в этом семейном ток-шоу досталась неблагодарная роль переводчика… Много раз я пыталась прервать диалог, отлучившись хотя бы на пару минут, но Марчелло в отчаяньи восклицал:

– Не оставляй меня одного! – как будто в моё отстуствие кто-нибудь мог нанести ему вред.

К счастью, все разошлись полюбовно, согласные с тем, что в России, как и в Италии, ещё много всeго можно улучшить.

Никто не хотел обидеть желанного гостя ( к тому же, мужа племянницы).

Неделя ростовских каникул почти подошла к концу, и я показала заморскому гостю всё, что смогла и успела. Конечно, с учётом его интересов. Советовали, к примеру, показать ему домик Врангелей или мемориальную доску Кайдановского – но я была совершенно уверена в том, что он никогда не слышал о Врангелях, а также – не посмотрев ни одного советского фильма – о Кайдановском. Возникла идея пойти посмотреть Магритта, но Марчелло взмолился: жара, он устал, “мы и так слишком много ходили пешком”, и зачем нам этот Магритт?

– Тогда, может, схожу сама? А ты посиди в гостинице.

– Не оставляй меня одного! – упрямо твердил турист.

Зато побывали с ним в зоопарке, и непременно сходили бы в цирк, если бы тот не был закрыт – в абруццезском детстве Марчелло не было ни цирка, ни зоопарка. Катались на катере и колесе обозрения. Полдня провели в “Горизонте”( коммерческий центр). Странное дело: если на родине он снобировал супермаркеты и называл людей, любящих их посещать, баранами – то в “Горизонте”, который ему показался “роскошным”, а главное, “очень чистым” коммерческим центром, он ударился в шоппинг, купив себе там очки и сандалии.

Ну и, конечно, пиво. Пиво всегда входило в круг интересов Марчелло и было одним из немногих плюсов, которые он находил за границей. Питался народ в других странах – будь то Германия, Англия или Голландия – скверно, но пиво зато у них было отменное! И в Ростове дела обстояли не хуже; и в “Старом месте”, “Портленде”, “Abbey Road” и многих других местах были выпиты литры – галлоны!- пива.

Казалось, всё шло чудесно, и Ростов произвел на туриста хорошее впечатление, но в последний вечер, в гостях у тёщи, он вдруг закручинился, забуксовал:

– Всё-таки, здесь всё как-то…закрыто, – показывал он руками, пытаясь выразить мысль.

– В каком смысле – закрыто? – не понимала я.

– Ростов изолирован; он один, и поблизости нет других городов.

Привыкшему к непрерывной цепи посёлков вдоль побережья, переходящих один в другой без интервалов, Марчелло трудно было объять умом наши дистанции меж населёнными пунктами.

– Как – нет?! – мы с мамой в два голоса, наперебой, принялись уверять, что поблизости есть Новочеркасск, Таганрог, Азов с одноименным морем, и много ещё чего…

– Так, поднимайтесь!- сказала решительно тёща, – сводим его на мост!

Уже стемнело, но мы повели Марчелло на мост, чтобы оттуда ему показать близлежащий город.

– Видишь огни, дружок?…Это – Батайск!

Он кивал головой, но как-то не очень уверенно, стараясь при этом держаться поближе к проезжей части моста и дальше от ограждений.

– Почему же перила у вас не огорожены сеткой? – спросил, наконец, с содроганием.

И в самом деле, в Италии мне приходилось видеть на автомобильных мостах сетки в два человеческих роста.

– Зачем?

– О Мадонна, – сказал он, глядя с опаской в бездну, – если бы это было в Италии, отсюда уже сиганули бы вниз десятки самоубийц.

Так то – в Италии. Там, может, как только где возведут мало-мальски высокий мост – как к нему уже очередь самоубийц, будто строят специально для них, и сетки для них предусмотрены…А то – Россия.

– Не бойся, – старалась я подбодрить, – глянь, как красиво внизу, на набережной!

– Ага, – не доверял Марчелло редким прохожим, – а вдруг в это время кто подкрадётся сзади, да и толкнёт?…

– А если хочешь, можем спуститься туда на лифте.

– Да нет, лучше не надо…

К великому облегченью Марчелло, лифт на мосту не работал.

– Считай, тебе повезло, – заметила я.

– И хорошо; представляю себе, если в таком застрять…

Воистину, всё познаётся в сравнении.

Дорога обратно была долгой и нудной, и если полёт в Болонью прошёл ещё ничего, то сразу после посадки Марчелло стал замечать негативные стороны нашего бытия.

Ожидая в течение часа прибытия багажа, он шаркал брезгливо ногами по полу, покрытому разным бумажным мусором: салфетки, обёртки, обрывки от упаковки…Потом сходил в туалет и вышел со сморщенным носом:

– Ты была там? Пойди, посмотри, какая тут грязь! В Ростове все туалеты были в порядке, особенно в том коммерческом центре…

На остановке возле аэропорта автобус уехал, не подождав бегущих к нему пассажиров.

– Мы только что вот из России, – сказал Марчелло водителю следующего автобуса, – так там общественный транспорт так себя не ведёт; организован, как надо! Италия – просто позор.

И водитель кивал головой, соглашаясь.

На вокзале Болоньи нам стало ясно, что билетов на все ближайшие поезда – в 00.30, 1.40 и даже в 2.15 – уже не купить, и взяли билеты на утренний, с местами на раскладных сиденьях в коридоре. Естественно, и туалеты в такой поздний час на станции были закрыты, и бутерброд, который Марчелло купил в буфете за €5.50, казался ему несвежим. Мимо прошёл патруль полицейских.

– Вот, посмотри! – кивнул он в их сторону головой.- В России даже в аэропорту все сотрудники в чистой форме, подтянуты, а эти похожи на оборванцев: у кого рубашка помятая, в пятнах, у кого – волосы длинные или щетина…

К нам подошёл с глумливой улыбкой, бормоча что-то невнятное, пьяненький африканец.

– Иди себе с богом, – буркнул ему раздражённо Марчелло, – и без тебя тут…Проблемы!- добавил он громче и угрожающим тоном. – Прав Сальвини* насчёт иммигрантов – разве не прав?!

В конце концов, решили не ждать всю ночь на вокзале, а сесть – всё равно у нас места в коридоре – на первый же поезд в Пескару – тот, что в 00.30. В тот же вагон, что указан у нас в билетах ; пусть он отъедет, а там мы сделаем вид, что ошиблись.

Наш план сработал; правда, женщина-контролёр пыталась оштрафовать Марчелло на 10 евро – не тут-то было. Он ей сказал:

– Мы, знаете, только что из России – так там таких безобразий нет; они обогнали нас, ушли далеко вперёд. А тут, понимаете, нет билетов, местà в коридоре – хотя, смотрю, вон у собаки есть место( он указал на пса, который сидел в купе рядом с хозяином), туалеты закрыты, и бутерброды несвежие, негры к тебе пристают…Бедная наша Италия!

И контролёр ушла, скорбно пожав плечами, не найдя, что возразить.

В ближайшие дни, раздавая друзьям сувениры, Марчелло многим успел рассказать о поездке в Россию, где только еда имела “совсем другой вкус”, а в остальном всё было прекрасно.

Вот так и случилось, что ехал со мной в Ростов турист, настроенный очень скептически (западной пропагандой), а вернулся назад убеждённый российский фан, или, как здесь говорят, “фило-руссо”(то есть, настроенный в пользу России).

Не знаю, чья в этом заслуга – Ростова? Друзей-ростовчан?

Или моя?…

*Маттео Сальвини – новый ит. министр внутренних дел, проводящий политику ограничения притока иммигрантов в страну

СИНЬОР АПТЕКАРЬ, СИНЬОРА ТАБАЧНИЦА И ДОРОГОЙ СИНЬОР КАРАМЕЛЬЩИК.

 

Каждый летний сезон в Пинето напоминал предыдущий. Отличались они только тем, что отдыхающих каждый раз сюда приезжало всё меньше. Густая когда-то толпа на променаде, охотно сидевшая в барах и покупавшая ради забавы всё, что видела на прилавках местных торговцев, год от года редела, как будто экономический кризис косил её неумолимым серпом… Пока не превратилась в отдельные группки праздно гуляющих перед сном. Эти группки старались не приближаться к торговым палаткам, крепко держа за руки детей, чтобы тем, не дай бог, чего-нибудь не захотелось  и не пришлось покупать им всякую ерунду.

Но наш вечерний базар долго крепился и игнорировал кризис, делая вид, что ничего не происходит; ну, мало людей, ну, неудачный июль, хотя – погода отличная, август будет намного лучше; вот увидите, сколько людей понаедет в августе!…Ну, неудачное лето – нас этим не испугаешь, на следующий год всё будет лучше и по-другому…

Влажными, душными вечерами в ларьках зажигались огни, открывался базар – хотя палаток стало намного меньше и бульвар вокруг опустел: закрылись бары, которые больше никто не посещал, кафе-мороженые и пиццерии. Вся жизнь, циркуляция крови, как в живом организме при шоке, сместилась к центру посёлка; там ещё группировались туристы, а базар оказался вообще на отшибе, “не в теме”. Мало того: с годами сменился национальный состав отдыхающих; если в конце девяностых, скажем,  в Пинето гуляли швейцарцы, французы, бельгийцы, немцы, и даже американцы – особо почётные гости в глазах местной общественности, то в последние годы сюда приезжали в отпуск всё больше жители “бедного” зарубежья – поляки, чехи, румыны, русскоязычный народ из Германии…Заслышав говор “детей Востока”, торговцы тускнели, кисли: “эти” – ещё экономней, чем итальянцы, если такое вообще возможно.

В общем, если ещё лет десять – пятнадцать назад в Пинето в летний сезон можно было обогатиться, то теперь дело явно шло к разорению…Продолжали “бульварный бизнес” самые стойкие : я, мой конкурент из Пакистана Имран, карамельщик Микеле, семья торговцев галантереей из Кампобассо, и, время от времени, сенегалец Паскаль с ассортиментом своих африканских поделок из дерева, солнцезащитных очков, кошельков и всякой полезной мелочи.

Марчелло уже тогда понимал, что дело наше – пропащее: “Hy, на кого мы похожи”, – он говорил, -“ стоим тут, как идиоты. Мы хотя бы с тобой здесь рядом живём, а посмотри на семью кретинов, что приезжают сюда торговать из Кампобассо! Мадонна, как подаяния просим!! Ну, стой, если хочешь.” Нервы его не выдерживали, и, подключив мне гирлянду из ламп, вокруг которых вмиг начинали роиться мошки, уходил в букмекерскую контору – ставить на лошадей.

Были, конечно, в Пинето и коммерсанты успешные, которым кризис, апокалипсис – всё нипочём: например, владельцы табаккерии или аптеки. Поколения предков – табачников и фармацевтов – сколотили солидные состояния, продавая народу такой необходимый товар, как лекарства и сигареты, а также – вот где золотое дно! – билетики лотерей. Но приобрести лицензию табаккерии или аптеки – дело почти невозможное, не говоря о цене…

В табаккерию я заходила редко, однажды бросив курить; но в аптеке была постоянным клиентом. Неожиданно у меня, ведущей правильный образ жизни, стала часто болеть голова, которая не болела, пока я была в плену у вредных привычек.

– Наверное, гайморит, – соглашался владелец аптеки, любезный усатый брюнет, продавая мне тысячную упаковку ибупрофена, – Вам нужно попробовать аэрозоль с серной водой – он хорошо помогает. Хотите – могу вам дать аппарат для аэрозоля в аренду?…Всего 50 чентезимов в день.

Я покупала серную воду из Сермионе и благодарно несла аппарат домой, вдыхала аэрозоль – какой-то эффект он всё же давал. Но месяца через два я осознала, что уже задолжала больше, чем 30 евро – не имело ли смысл купить себе новый прибор?

– С Вас 65 евро, – вежливо мне сообщил аптекарь, завидев меня с прибором под мышкой.

– Как? Разве Вы не говорили – 50 чентезимов в день?

– А? Как?.. Hy, ладно, ну что ж… я так сказал? – пожимал он плечами. – Тогда для Вас пусть будет всего 35.

– Послушайте, а не могу ли я, доплатив, сколько он стоит, забрать его насовсем?

– А? Нет…Aренда – это аренда, а я могу продать Вам вот этот новый, тоже за 35. Тут и насадки всякие есть… новый – совсем же другое дело!

И я платила за старый и покупала новый, чувствуя к фармацевту лёгкую неприязнь, нo отдавая должное: дела он вести умеет.

Синьора Эрмина, владелица табаккерии, приходила ко мне каждое лето. Тогда ей, возможно, едва перевалило за шестьдесят, но она казалась мне старой. Её доходная лавка была известна в округе благодаря забавной привычке хозяев вместо сдачи давать леденцы.

Она покупала лак для ногтей. Меня удивлял тот факт, что, будучи “миллионершей”, Эрмина могла позволить себе что-то получше, но её привлекал именно этот дешёвый китайский лачoк. В течение долгих лет цена на мои лачки для ногтей оставалась всегда неизменной: один флакончик – евро, и три – два евро с полтиной.

– Опять подорожали?- каждый раз поднимала брови табачница, видя всё тот же, уже пожелтевший, ценник.- Давай, будь молодцом, дай мне четыре лака за два пятьдесят! Мы ж коммерсантки, обе!

Конечно. Обе мы – коммерсантки, никаких различий меж нами нет…

– Ну, что тебе стоит, давай!- настаивает она.

– Конечно, – легко соглашаюсь.- Я никогда бы не стала бороться за пятьдесят чентезимов…

– Brava!- хвалит меня с энтузиазмом миллионерша.

-…я б постеснялась, – заканчиваю мысль.

Tа обижается, качает головой.

– Зачем ты так говоришь? Некрасиво так говорить. Non è bello!- но лаки всё же берёт.

Русские – народ невоспитанный, известное дело.

Что-то их всё же роднило, объединяло с аптекарем, некий общий стиль поведения. Mожет быть, просто жадность?…

Надо сказать, что помимо Эрмины, было в округе немало других богачей, не бросавших денег на ветер. Они покупали продукты в дискаунтах с максимально низкими ценами- там же, где все бедняги и работяги, а одежду – в китайских лавках; за что получили в народе труднопроизносимое прозвище: “скортикапидоккьи”(“Scorticapidocchi”). Оно означало буквально тех, кто способен для собственной выгоды “вошь ободрать” или “снять шкуру со вши”.

Ho лето – не только время торговли в приморской зоне; для многих лето – время любви.

Дочка синьора аптекаря с внучкой табачницы не были так бережливы, как их почтенные предки. Они крутились по вечерам возле прилавков и зачастую тратили очень приличные суммы на серьги, браслеты и прочие побрякушки. Возможно, эти покупки служили только предлогом. В ту пору им было от силы пятнадцать или четырнадцать лет, хотя тeм, кто с ними не был знаком, обе вполне могли показаться девицами зрелыми. Пышные и толстоногие, две синьорины, кажется, были неравнодушны к торговцу из Сенегала Паскалю, возле прилавка которого обе подолгу стояли, хихикая… Но не только у них Паскаль пользовался успехом: с удивлением я замечала, что и туристки среднего возраста очень охотно и задушевно беседуют с ним, и временами вроде как назначают свидания…Вряд ли кто-то назвал бы Паскаля красивым; он был весёлым, нахальным, упитанным, гладким, с наголо выбритым черепом. Первое, что, однако, бросалось в глаза – высоко поставленный, выпуклый зад. Он был подвешен там, где у мужчин – европейцев обычно находится поясница, а ниже – всё плоско, будто разглажено утюгом.

Я заподозрила сразу: Паскаль – это лишь псевдоним, не может у мусмульманина быть “пасхального” имени. И сенегалец признался: по-настоящему звали его Икбаль.

С дамами наш Паскаль нежно журчал по- французски – видимо, это ему добавляло шарма. Если хотел насмешить – то говорил писклявым, комичным тоном, переходя на фальцет…и часто себе позволял издеваться над аборигенами.

– Итальянцы, – он говорил мне, – у-ууу-у! Итальянцы все трусы, боятся. Если его обидишь, то итальянец не будет драться – вызовет карабинеров. “Приез-зяйте скорее, карабинеры!”, – верещал он фальцетом в воображаемый сотовый телефон. – И оц-цень привыкли к хорошей зизни, – цокал неодобрительно языком.

Отчего-то он невзлюбил Марчелло и, рекламируя сам себя, что было довольно смешно, старался его дискредитировать. Как только Марчелло меня оставлял за прилавком одну, Паскаль, не теряя времени, приближался и доверительно мне говорил:

– Ольга, Марцелло твой тоже такой – избалованный; он, если приедет к нам в Сенегал – то растеряется, сразу нацнёт искать: “Где тут гостиница для туристов?…”

-Ольга, Марцелло вообще ниц-цего не умеет, – продолжал, понижая голос, ещё доверительней, – а меня две синьоры из Бельгии тут приглашали к себе на виллу…красивую виллу – у-уууу! Говорили: Паскаль, мы даже тебе заплатим!… Но Паскаль с них денег не взял, Паскаль не такой…Синьоры богатые -у-уу-у! – сделали мне ценный подарок, так я им понравился, да! А Марцелло – тот не умеет совсем; Марцелло – овеций пастух…

Шагах в десяти от меня работали конкуренты – пакистанец Имран со своими бесчётными братьями: или было шесть, или семь, или восемь…Каждый раз, когда я воображала, что уже видела всех, появлялся какой-нибудь новый брат – видно, по мере того, как торговля их расширялась, приезжали всё новые родичи из Пакистана.

Имран прожил в Италии чуть ли не целую вечность; начинал когда-то с того, что предлагал свой товар в гостиницах или на пляже, но открыл со временем три магазина восточных товаров и сувениров в Пескаре, Пинето, Розето, помимо мест на базарах Абруццо, которые он доверил своим многочисленным членам семьи.

Несомненно, Имран обладал талантом предпринимателя. Я ревниво за ним наблюдала со стороны: если возле моей палатки стояло, скажем, два-три клиента, то возле прилавка Имрана – пять или десять. И дело было не только в том, что я продавала модную в этом сезоне, можно сказать, “молодёжную” бижутерию, а столы пакистанцев ломились от бус и браслетов из натуральных камней – оникса, сердолика и прочих, которые в Индии и Пакистане стоят копейки и продаются на вес, но столь популярны у дам среднего возраста… Дело было не только в товаре – Имран, как и Паскаль, притягивал личным своим обаянием.

“Ишь, заклинатель змей! – говорил Марчелло о нём с плохо скрываемой завистью, – Смотри, улыбается всем фальшиво, как панда…И вот уже продал синьоре бусы за сто пятьдесят! Глупые наши старухи, что покупают у них!”

Имран в самом деле всем улыбался натужно, оскалив зубы, “как панда”. Смуглый, приятной наружности, был постоянно выбрит и аккуратно причёсан, слащав и любезен с синьорами, но – без каких-либо сексуальных подтекстов. Если клиентка интересовалась, скажем, каким-нибудь ожерельем, он брал его осторожно, будто бог знает какую ценность, рассматривал на свету, взвешивал на ладони и пропускал меж пальцев, манипулировал так и сяк, словно гипнотизировал этой штукой; и говорил, говорил…И в самом деле, как только он уходил по делам, оставив прилавок на менее харизматичных братьев – торговля почти прекращалась. Хотя даже совсем необщительный, не говорящий почти по-итальянски Имранов брат, с бородой, как у талибана, мог почему-то вызвать симпатии местных синьор. Как-то раз пожилая жительница Пинето под ручку с мужем остановилась возле лотка пакистанцев и, умилившись, погладила брата по бородатой щеке:

– Видишь, – сказала мужу, – какой он милый! Но только очень уж робкий…

Иногда мне помогала Катя, в ту пору ещё ученица лицея.

В те вечера, когда она появлялась в Пинето, Паскаль был особенно оживлённым.

– Кaтрин, – он говорил, – парле ву франсэ?…

Дочка что-то ему отвечала – учила в лицее французский.

– Кaтрин! А сколько тебе уже лет?

– Пятнадцать.

– Пятнац-цать? Уууу- ууу, хорошо! (возбуждённым фальцетом) Пятнаццать лет – хорошо! В пятнаццать лет в Сенегале уже имеют детей!…Кaтрин!- воодушевлялся он. – Мы поедем с тобой в Паридзи! А оттуда ты позвонишь Ольге с Марчелло и скажешь: “Я – в Паридзи, с музем моим, который – Паскаль!”

Мы дружно смеялись, представив себе такой поворот событий, но как-то один из братьев Имрана меня отозвал в сторонку и предупредил с обеспокоенным видом:

– Осторожно с этим Паскалем, он – знаешь какой? Опасный! К нему школьницы ходят по вечерам – я видел: он их завлекает макумбой…

– Что за макумба? – не понимала я.

– Магия! Очень опасная, черная магия, – мне объяснял пакистанец, – я видел сам: он носит с собой бутылку с водой, в которой всякая дрянь – волосы, зубы – и брызгает из неё на прилавок перед работой. Вот и девушки молодые ходят к нему…Это большой грех, очень большой грех для мусульман, – он покачал головой.

Что именно было грехом для мусульман: колдовство или же соблазнение школьниц – я не поняла, но для себя решила, что пакистанцам небезразлична Катя. Заметив, что сенегалец всё время крутится возле неё, они посчитали нужным меня предостеречь. Сами они дарили Кате не раз свои “драгоценные камни”, причём с таким настойчивым “добрососедским”радушием, что отказаться было никак не возможно. Вели себя с ней, однако, скромно и уважительно – возможно, хотели принять её в клан – женить, наконец, одного из многочисленных братьев.

Но все усилия были напрасны. Катя – тот ещё крепкий орех, её не проймёшь ни речью французской, ни драгоценным подарком, ни даже макумбой.

Один лишь, думаю, раз на протяжении тех влажных и душных ночей на приморском бульваре, кто-то сумел затронуть её жестокое сердце. Иначе зачем бы хранилась в её бумагах записка, которую ей передал лет пятнадцать тому назад карамельщик Микеле?…

“Дорогой синьор карамельщик”, – говорилось в этом письме, -“я – парень, который вчера, проезжая по улице, был очарован девушкой, что сидела за тем прилавком, что рядом с вашим лотком; той, что продаёт ожерелья и всякую всячину…Я Вас прошу, чтобы Вы, будучи добрым и нежным*(*там было слово dolcezza, что означает также и “сладость”) – а иначе Вы бы не занимались таким ремеслом – передали мой адрес э-мейл той фантастической дантовской Беатриче, имя которой мне неизвестно.

Конечно, если всё это Вас не затруднит.

Надеюсь на Вашу помощь, синьор карамельщик. Спасибо!

P.S. Практически, ехал вчера на велике, и как только её увидел, позвонил ей моим странным велосипедным звонком, и она, улыбнувшись мне, завладела всеми моими мыслями.”

Кем был тот мальчик на велосипеде, послала ли Катя ему э-мэйл и состоялась ли встреча – осталось неясным. “Беатриче” мне помогала редко и неохотно, и тем многим, кто ей оказывал знаки внимания, улыбалась вежливо, но рассеянно, вся в своих заоблачных думках…Поэтому сам эпизод канул в лету, но факт остается фактом: синьор карамельщик – старый Микеле, действительно очень добрый, хотя довольно прижимистый малый( его жена покупала тайком от него мою дешёвую бижутерию) – не подвел и письмо-таки передал. Оно мне показалось милым и трогательным, напомнив о тех вечерах, что мы проводили в Пинето, о сумерках после жаркого дня, о близости моря и лета.

Годы прошли, и я давно не торгую ни на дневных, ни на вечерних базарах, но часто бываю в тех самых знакомых местах. Знаю, что старый Микеле на почве кризиса и непростых отношений с сыном впал было в депрессию, неоднократно пытался покончить с собой – мне говорила об этом жена. Oн не выходит из дома, и карамелью теперь занимается сын.

Синьора Эрмина, хозяйка табачной лавки, почила в бозе, оставив наследство внукам; сейчас, говорят, и сдачу в их магазине дают, как нужно, а не леденцами… Имран со всем его кланом, а также Паскаль(Икбаль) – здоровы, торгуют, как прежде.

А вот синьор аптекарь – мы виделись с ним на днях. Встретились в баре случайно; он помахал мне рукой и, уходя, заплатил за мой завтрак! Что за внезапная щедрость, скажете вы?…

Hет: это не щедрость, а чувство вины.

Вcе эти годы, страдая проклятой мигренью, я посещала аптеку. И, как-то раз, направляясь туда за стотысячной порцией ибупрофена, была укушена по пути собакой породы бигль. Не буду сейчас распространяться о том, как повели себя бигль и его хозяин, почему им вдруг захотелось меня укусить, и как от укуса сразу прошла мигрень – потому что не в этом суть. Главное в том, как отнеслись в аптеке к раненой русской.

Когда, зажимая здоровой рукой другую, из которой обильно струилась кровь, я спешила в аптеку, то думала: там мне промоют рану, дадут какой-нибудь бинт…За прилавком в белом халате стояла дочь – та самая, жертва макумбы Паскаля, теперь цветущая тридцатилетняя женщина. При виде крови она лишь округлила глаза, но руки, как прежде, держала в карманах.

-Простите, нельзя ли продезинфицировать чем-нибудь руку? – обратилась я к фармацевту.- И, пожалуйста, дайте салфетку, что ли…

Та поставила передо мной на прилавок большой флакон бетадина:

– Двенадцать евро, – и выбила чек.

Потом положила рядом салфетки для носа “Скотекс”:

– Семь тридцать девять, – и выбила чек.

– Зачем салфетки для носа? Может быть – лучше марлю?

– Марля – другое дело, так бы и говорили -тринадцать двадцать, – как автомат, отчеканила дочка аптекаря.

Вместо салфеток для носа передо мной на прилавок шлёпнули пачку марли.

Выйдя оттуда, я облила себе руку дезинфектантом и наложила марлю…Но и побывав в больнице на перевязке, и получив укол от столбняка, я не переставала думать со злобой – нет, не о кусaчем бигле или его владельце, а о бессовестно – безразличном приёме, котoрый мне оказали в аптеке. Хотелось туда вернуться и что-то сказать.

На этот раз аптекарь уже был на месте, и дочка вновь округлила глаза, увидев меня с перевязанной туго клешнёй.

– Добрый день, – обратилась я к ним. – Cейчас, пока нету других клиентов ( и это очень с моей стороны благородно) – хочу вам сказать, что понимаю: прежде всего вы – коммерсанты и продаёте товар. Но также вы – фармацевты, почти врачи. А я – давний клиент вашей аптеки, купила немало лекарств, потратив здесь целую кучу денег; поэтому, видя меня в крови, может, надо мне всё-таки было помочь, прежде чем выбивать товарные чеки?

– М-мбе-ееe.., – развёл руками отец, – не знаю, как так получилось…

– Простите, мне очень жаль, – откликнулась дочь деревянным тоном, не вынимая рук из карманов.

– Ведёте себя, – добавила я, – непрофессионально…и негуманно.

После чего ушла, и было нетрудно понять: они потеряли клиента.

Больше в эту аптеку я – ни ногой.

 

 

 

 

 

ПАПУАСУ СКУЧНО НА ПЕРИФЕРИИ

Не так давно, уж не помню, где, мне попалась заметка о девяти папуасах из Новой Гвинеи, которые прибыли в город Виченцу. Не знаю, как именно прибыли – явно не плыли на надувных плотах от самой Гвинеи, а может, даже прилетели бизнес-классом. А если вы представляли себе папуаса с кольцом в носу, повязке на бедрах из листьев банана и с необглоданной костью в рукe – то сведения устарели. Полагаю, у каждого было как минимум по смартфону, как и у африканцeв из тех, что попрошайничают возле супермаркетов. Но их поселили в каком-то не очень комфортном отеле на периферии, где буквально нечем заняться – никакой технологии и развлечений.  В ответ на подобные притеснения они отказались сдавать отпечатки пальцев, пока не поселят в гостиницу в центре города. Насилу их уговорили пройти идентификацию…

Теперь, если им, девяти папуасам, жизнь показалась скучной на периферии Виценцы, то представьте себе, каково мне сначалa пришлось в регионе Абруццо! Вся Италия, за исключением 3-4х больших городов – сплошная периферия. По статистике (2015г.), 18,5 миллионов живyт в больших городах, и остальные 42 с хвостиком миллиона, как я – в провинции. Хотя в те годы я как-то об этом не думала; меня отвлекали проблемы устройства жизни в новой стране, да и местные жители, сами того не зная, делали все возможное, чтобы меня развлечь.

Русских, собратьев по крови, или, точнее сказать, сестер – наши тут в основном представлены женским полом – доводилось видеть нечасто. (И неудивительно: как оказалось поздней, нас всего-то здесь 36000, из которых лишь 6  с небольшим – мужчины. Что по сравнению, скажем, с румынами, которых 2 миллиона – сущая ерунда.)

Но лишь до тех пор, пока не ушла с головой в интернет и не запуталась в соцсетях. С появлением этих сетей жизнь перестала быть прежней – личной, а также сугубо реальной, а стала общественно – виртуальной. Заходя регулярно в Фейсбук, я вроде как открывала дверь, ведущую на широкую провинциальную площадь, где сотни соседей, русских и итальянцев, перекликаясь, жуя и куря, лузгая семечки, сплетничали и поздравляли, кручинились и веселились, выставляли фото на обозрение. Из распахнутых окон то сыпался позитив, то, как из ночного горшка, выплескивался негатив. Казалось, народ не может прожить полчаса, чтоб чем-нибудь не поделиться… а в целом идет обмен разнообразнейшей информацией по типу “А у нас в квартире газ. А у вас? А у нас водопровод. Вот”.

ЭТОТ ПРОТИВНЫЙ ПОЗИТИВ.

Благодаря социальным сетям почти отпала потребность в психологах. Встал с левой ноги, написал сообщение: “Вот, б-ть, ещё один день моей жалкой, никчемной жизни” – и получил безвозмездно  массу добрых советов и предложений, нравоучений и порицаний, моральной поддержки. Сгрузил в социальную сеть, как в мусорный ящик, свой негатив, глядишь – и полегчало.

А позитив? Сколько желающих с нами его разделить! Xотим мы того или нет. И почему-то, заметила я, и позитив может быть неприятным… даже противным.

Я не имею в виду те вполне оправданные радости ввиду чрезвычайных событий: дней рождений детей, юбилеев родителей, премьер, персональных выставок  и прочего в том же духе, когда восторг невозможно сдержать. Или вполне безобидный, хотя временами назойливый китч в виде открыток: “А вот вам котиков в ленту!” , или “Тебе букет и привет, мой бесценный друг!” А блаженство хроническое, неустанное, вызывающее раздражение.

“Я обожаю мою работу, у нас замечательный коллектив, а начальство – мммм!… Благодарен судьбе, столкнувшей меня с такими людьми. Меня очень ценят и без конца продвигают по службе, хвалят, и повышают и без того уж большую зарплату…” (Прилагаются фото вручений похвальных грамот, рукопожатий, чеков на крупные суммы, ценных подарков).

Какую реакцию это у нас вызывает? Да, по идее все мы должны вместе с ним ликовать; но если многих из нас не хвалят, не продвигают, не выдают нам премий и даже порой увольняют? А здесь этот самодовольный, хвастливый… сукин сын.

Или ничем не уёмная радость зрелой синьоры, вышедшей замуж за итальянца и без ума от новой жизни за рубежом?

“Как хорошо и приятно быть новобрачной!” – пишет она с упоением.- “Сидим с Джованни вдвоём на диване, в камине трещат дрова…Держимся за руки, пьём аромаа-атный кофе (или вино, знаменитое тем, что лоза созревает только на левом склоне горы МонтеКагуцци)… Я счастлива!” (Прилагаются фото слегка разомлевших и осоловевших в тепле от вина зрелых супругов и панорама МонтеКагуцци).

И хорошо; но назавтра опять, в кокетливом тоне: “Сегодня я, как примерная женушка, встала с утра пораньше, сварила Джованничке наш арома-атный кофе и испекла пирог. Муженeк мне сказал: “Какая ты у меня расторопная!”, и свекровь тоже осталась довольнa.”(Прилагаются фото Джованни, свекрови и пирога вместе с рецептом.) Осталась свекровь довольной?- как знать; на лице – настороженная улыбка, взгляд напряженный. Ох, этот взгляд ! О свекровях , полных любви к собственным чадам и недоверья к невесткам, особенно иностранным, можно писать поэмы…

И всё б ничего, но на следующий день открываем Фейсбук – а там опять “дневник новобрачной”: “Какие же все итальянцы милые и разлюбезные! Вышла взять Джованничке сосисок – мясник мне сделал комплимент, купила у табачницы блок сигарет – она обняла меня, поцеловала! И все спрашивают, как поживаю, все любят меня, уважают – ну что за прелестная жизнь в этих маленьких европейских городках!…Обожаю!”(Фото сосисок, селфи на фоне табаккерии с игривым, лукавым взором)

Дальше я прекращаю читать, потому что в горле возникло чувство…такой появился привкус, как будто…В общем, вас ещё не тошнит? У вас не бывает такого вкуса во рту, будто хочется съесть мандаринку?

С поведением жителей маленьких городов Италии с их объятиями и поцелуями, особенно коммерсантов, мы разберемся позже, а пока мне хотелось бы знать – зачем нужно сливать такой “позитив”, постоянно совать всем под нос? Ответ, мне кажется, очевиден: чтобы завидовали. Такие люди ищут самоутверждения, создают свой “всегда оптимистичный”, бодрый, успешный, но на поверку мало кому симпатичный имидж.

Я рассуждаю так: кто по-настоящему счастлив, тот держит это при себе. Кого любят – об этом знает сам и не пытается уверить окружающих.  Кто выиграл большую сумму в лотерею, тот не кричит об этом на перекрестках, а прячет билет за пазуху и скорее несет домой.

А может, я неправа, и нужно, наоборот, взять себе на заметку: вместо фото с собаками (“а вот вам пёсиков в ленту!”), почаще позировать с мужем, прижавшись к нему вполоборота (в профиль кажусь худей), оскалив спастически зубы( смотрите – ещё все на месте!), на фоне пейзажей и вкусной еды. А как иначе народ поймёт, что я счастлива, жизнь удалась?…

Но самым мощным поток эмоций был в группах, куда меня включали с такой быстротой, что я не успевала из них выписываться.  Интересно: а есть ли в Фейсбуке группы для  папуасов Новой Гвинеи в Италии?…У русских их оказалось множество: “Моя Италия”, “Обожаю Италию”, “Прекрасная Италия”, “Италия по-русски”, “Русская Италия” – в каких-то  из этих сообществ царила спокойная и дружеская атмосфера, в других – извергались вулканы полемик, кипели лавы страстей.,.

ЖЕНЩИНЫ П и ЖЕНЩИНЫ Н (позитивистки и негативистки)

 По поводу чего полемики? На самые разные темы; но суть конфликтов чаще всего заключалась в том, что россиянки, живущие в Италии, видят эту страну  – и жизнь в ней со всеми реалиями – каждая по-своему. Не вдаваясь в тонкости, на основании разных видений, условно можно выделить партии : “позитивисток” (П) и “негативисток”(Н). Чтоб не вгонять людей напрасно в депрессию, постараюсь больше рассказать о настроенных оптимистически, чем об их оппонентках, полных скепсиса и сомнений.

Позитивистки любят в Италии ВСЁ: природу, погоду, еду, законы, традиции, женщин, мужчин, и, конечно, самих себя в новом контексте. И восхищаются всем: добротой и щедростью местных жителей, уровнем их культуры, гостеприимством, любовью ко всем иностранцам в целом и к русским – а как же иначе? – в частности. Они считают, что негатив замечают лишь те, кто плох сам по себе, неудачницы и несчастливицы – и получают то, что заслужили. А женщины П. весь негатив – хамство, косность и нищету – оставили там, за плечами, в России, и приготовились видеть в Италии только хорошее.

Кому-то из них в прошлом жилось неважно, и они уехали сами; кому-то – и вовсе даже неплохо, но их упросили приехать сюда пылкие и галантные итальянцы, стоя перед ними на коленях с бриллиантами в сафьяновых футлярах. Родители итальянцев, разумеется, тоже им были рады без памяти.

Варианты историй рознятся, но схожи в одном: по мнению девушек П, в Италии жить ХОРОШО. Сплошные улыбки, объятья, пейзажи и арома-атный кофе по утрам, и изуми-ительные вина и сыры, и милые аборигены, так любящие иммигрантов – особенно небогатых, тех, кто прибыл сюда без денег. Страна искусства, моды и “дольче вита”; словом – почти что рай на земле, позитивистский рай.

К женщинам П чаще всего относятся приехавшие в страну сравнительно недавно и ещё не верящие своему счастию, пребывающие в эйфории. А также те, кто наблюдает за их удивительной жизнью издалека, мечтая как можно скорее сюда перебраться. Они мне нередко пишут, задавая вопросы и спрашивая советов, но, впрочем, уже и так уверены, что здесь ХОРОШО и их, как и весь итальянский народ, ждет “дольче вита”.

Конечно, есть и проблемки – а где их нет? Небольшие проблемки, которых не замечаешь, пока тебя кто-то кормит и поит, и деньги берутся откуда-то – кто его знает, откуда? Bедь жизнь в Прекрасной Стране стоит копейки, работы полно, не работает только ленивый, а тем, кто не хочет или не может работать, охотно дают пособия?…Говорят, страна скоро выйдет из кризиса; и хотя 10 миллионов итальянцев все ещё “за порогом бедности”- но что это за порог, где он там начинается и по какую сторону мы – точно сказать нельзя. Есть бедность абсолютная и относительная, что сильно запутывает вопрос. Каждый день прибывают сотни и тысячи иммигрантов, которые тожe вносят сумятицу: а их чем кормить, куда поселить, где они будут работать? Куда-то они направляются – наверное, все в Германию, Данию или Норвегию. В Италии им почему -то не нравится – а почему? Странные, все же, какие-то… не впечатляют, как русских, пейзажи, кофе и круассаны?

Но бòльшая часть все-таки здесь оседает. Дания или Норвегия – страны не безразмерные, и далеко, а Италия – растяжимая, как большой мочевой пузырь, может вместить в себя полнаселения Азии, Африки и Восточной Европы впридачу. Xотя – это всё пустяки, на которые не обращаешь внимания, если сконцентрирован на главном: море, аморе, пицца и макароны.

Среди П, беззаветно влюбленных в Италию, есть интересные, яркие люди. Например, журналистка – психолог Ирина Опрышко – Бальбони. (Женщины П часто берут фамилию мужа, пусть у итальянок это не принято, тем выражая преданность, подчеркивая принадлежность. Hе говоря уж о том, что такие фамилии ужас как мило звучат). Так вот, прожив здесь совсем недолго, Опрышко-Бальбони уже разобралась во всем и стала писать(издавая, конечно, в России), книги инструкций и руководства к действию: как вести себя в новой среде, чтоб не ударить в грязь, как понравиться и угодить итальянской свекрови, чему научиться и в чем следует брать пример с итальянцев, а также – какие конкретно нужны документы для предоставления в консульство и оформления брака. Кажется, стала даже вести платные семинары на тему итало – русского брака – на своем, конечно, удачном примере. Брошюры в красочном переплете(на обложке – российский паспорт, Колизей неизменный и что-то ещё) нравились тем, кто мечтал сюда переехать, выйдя, естественно, замуж – буквально их окрыляли.

Как-то раз кто-то взял интервью у синьоры Опрышко-Бальбони. На вопрос, в чем отличие русских от итальянок, она отвечала:

– “Уффф! Мне нравятся итальянки; они умеют готовить, одеваться, говорить…Трудно даже сравнивать. У русских женщин, в целом, менее открытый менталитет; возможно, меньше самоуважения… стараются казаться красивей, умней…Итальянки знают себе цену, они тоже хотят быть совершенными, но не для того, чтобы скрыть свои комплексы и страхи, а просто потому, что быть совершенной – нормально в итальянском обществе”.

…Которое само по себе, видимо, близко к совершенству,  добавлю я от себя.

Женщины Н, конечно, с этим не согласятся, такой подход кажется им … смешным? возмутительным? лишенным напрочь “самоуважения”. Значит, русские и итальянки хотят выглядеть лучше в глазах окружающих, но мотивации их отличаются: у русских это – попытки скрыть свои комплексы и недостатки, у итальянок – генетически заложенное стремление к совершенству. Дав соплеменницам эти характеристики, автор, конечно, в первую очередь нарисовал свой портрет.

Да, забыла упомянуть: выглядят позитивистки, как правило, очень женственно, стильно( в меру их материальных возможностей), волосы их уложены, блузки поглажены и накрахмалены, руки наманикюрены – так что придраться тут не к чему.

Как-то раз в наших краях появилась ещё одна яркая личность – Профессор Oвского Университета. Ее “окно”(или “дверь”, или любое другое отверстие), выходящее на виртуальную “площадь”, из которого щедрым потоком лился на нас позитив, так и было помечено: “Доцент OГУ, кандидат наук Пухлякова – Брускетти”. О диссертациях и степенях других фейсбучан почему-то не знал никто, но о своих “профессоресса Брускетти” упоминала неоднократно, настойчиво,  так что вся социальная сеть была в курсе ее научных заслуг. Но Пухлякова-Брускетти – не какой-нибудь там “синий чулок”, ее личная жизнь так же насыщена, как и научная. Первые месяцы после их свадьбы с синьором Брускетти, “Джованничкой”, лента была заполнена фото счастливой пары в каждый момент церемонии. “Я понимаю, что вам надоело смотреть, – писала она не без кокетства, ожидая реплик “Ещё, ещё!”, – но мне они нравятся, и я продолжу их выставлять”. Затем появился “дневник новобрачной”, который я выше цитировала, и рассказы о восхитительной жизни синьоры Брускетти в провинции.

Каждое утро она выходила на улицы городка, чтобы купить сардельки Джованничке, или ещё зачем – и там начиналось волшебное действо. Все продавцы – от цветочницы до молочницы, от табачника до колбасника – ликуя, приветствовали новобрачную из России; интересуясь ее здоровьем, обнимали и целовали. Если вы в детстве смотрели мультфильмы Диснея о Белоснежке, или же Спящей красавице – то это та же история; идут они по лесу и распевают от счастья звенящим сопрано, и на чудесный голос слетаются птички, бегут все зверюшки и застывают, как зачарованные, полюбоваться красой. Пухлякова- Брускетти видела в этом, конечно, знаки народной любви и объясняла такие манеры золотыми сердцами односельчан и собственным обаянием.

Напрасно скептично настроенные подруги по фейсбучной периферии пытались открыть Профессорессе глаза, предостеречь от горьких разочарований: итальянцы целуют всех, даже совсем незнакомых. Особенно коммерсанты, которые в маленьких городах дорожат каждым клиентом, давая ему понять, насколько для них он особенный. К тому же, на периферии скучно, и колоритная русская внесла оживление в их монотонную жизнь.

– Не вижу в них этой двуличности, – говорила капризно Профессор, – Вы не любите ваших односельчан, и они отвечают вам тем же, а меня встречают вот так, потому что любят и уважают!

– Да нет, – возражали женщины Н, – и нас целуют и обнимают, но насчет любви итальянцев к русским мы как-то не обольщаемся. А если не веришь, то проведи научный эксперимент : перестань покупать в этих лавках хотя бы на месяц, или, лучше ещё, начни покупать у конкурентов – и увидишь, как перестанут сперва целовать, а затем – и приветствовать.

– Меня ещё уважают за то, – настаивала она, – что я – Профессор Oвского Университета!

Женщины Н замолкали растерянно. Вряд ли кто-нибудь здесь четко себе представлял, что такое вообще OГУ. K тому же, в понятии местных, уважающих больше, чем научные звания,  сопряженные с ними доходы, профессор университета – это целая куча денег, и все были бы сильно разочарованы, узнав о скромной зарплатe ученой дамы.

…………………………………………………

Позитивистки и негативистки трактуют по-разному местные нравы. Замечая одни и те же черты, присущие итальянцам, их толкуют по-своему.

Женщины Н могли бы назвать того, кто, угощая девушку в баре кофе, берет квитанцию, чтобы списать в счет “рабочих расходов”, жадным до неприличия; женщины П, защищая, несомненно его назовут экономным и бережливым – отчего ж не списать этот евро на счет cвоего предприятия (администрации), если есть такая возможность?

Н  могли бы назвать того итальянца, кто при виде сцены насилия не заступился тут же за слабых, а, отойдя подальше, вызвал карабинеров и ждал, чем закончится дело, трусом; П – осторожным и правильным гражданином – зачем самому заниматься рукоприкладством?

Того, кто любит приврать, представляясь даме директором банка или же космонавтом – можно считать человеком с богатой фантазией. (Потом она встречает его ,например, на базаре, где он продаёт куриные яйца).

И так во всем можно найти хорошую сторону. Или плохую. Или же обе сразу. Если ты позитивистка, негативистка или же объектив-реалистка. О коротышке можно сказать – “человек невысокого роста”, о неграмотном – “autodidatta”, о лысом – “знойный мужчина”, о…

Подождите, куда-то меня не туда занесло…

Так вот; но в том, что у итальянцев, которые часто грешны во всем перечисленном, доброе, нет – “золотое”, сердце, сомневаться могут только лишь самые злые и черствые женщины Н.

 

В ЛОДКЕ ДОЛЖНЫ СИДЕТЬ АФРИКАНЦЫ .

В том городке, где живет синьора Брускетти, ежегодно празднуют день Сант’Арпузио, покровителя МонтеКагуцци. В этом году, как всегда, горожане готовились к празднику, и новобрачная Профессоресса в нем принимала участие.

-“Представьте себе, какие они молодцы, – умилялась она на страницах Фб, – ведь простые же люди, а до такого додумались! Сами, никто им не подсказал! Решили поставить спектакль – и на какую тему? Спасенье беженцев, прибывших на баркасах! Какая доброта, неравнодушие! Вот поистине – у итальянцев золотое сердце. Там будут искусственные волны, и настоящая лодка, а в ней – африканцы!”

Надо сказать, что расстояние от Лампедузы и прочих мест высадки иммигрантов до городка МонтеКагуцци на севере, где проживает Элеонора Брускетти, немалое – в несколько сотен миль. Так что возможности выловить их в реальной жизни из моря и проявить героизм у местных жителей не было, но желания продемонстрировать добрые чувства – хоть отбавляй. Но кого жe посадим в лодку?

“Африканцев” в МонтеКагуцци не так уж много – семья Бубакара из Сенегала, ну, и пожалуй, приходский священник из Бангладеш, тоже довольно-таки темнокожий. Но когда устроители праздника им предложили качаться в лодке, изображая несчастных, те наотрез отказались. Ну, у священника в этот торжественный день в церкви могли быть дела – а Бубакар -то что ж?

– Я на баркасе не приплывал, никто меня не спасал, – упрямо твердил сенегалезец.

– Да, но в лодке должны сидеть…африканцы, темнокожие – понимаешь? – старался ему объяснить оргкомитет.

– Так намажьте физиономии чем-нибудь черным – и качайтесь себе в баркасе, – посоветовал им Бубакар.

Так и поступили; добровольцев намазали ваксой и надели им надувные жилеты, они играли роль потерпевших, в то время как храбрецы с белыми лицами их бесстрашно спасали среди искусственных волн.

Пухляковой -Брускетти тоже была предложена роль  – она ее приняла с энтузиазмом и превосходно справилась – роль Секси – Медсестры. А как же; как только спасенные африканцы причалят к берегу Лампедузы, их обязательно там встречает такая, в белом мини -халате, шапочке и с чемоданчиком – чтоб разрядить уж слишком трагичную обстановку и заодно проверить их состоянье здоровья.

В общем, спектакль имел успех, что подтверждает ещё раз мнение позитивисток о том, что у итальянцев – доброе сердце, и мнение девушек Н о том, что все-таки сердце и голова часто не ладят друг с другом; и не только у итальянцев…

Незначительный, вроде бы, сам по себе случай у банкомата на почте ещё раз показал, как отличаются взгляды на жизнь за границей у русских в Италии Н и П, как по-разному видят они свое положение в новой стране – он вызвал много резких дискуссий…

ЗАНИМАТЕЛЬНЫЙ БАНКОМАТ. ИМЕЮТ ЛИ РУССКИЕ ПРАВО ДЕЛАТЬ ЗАМЕЧАНИЯ?

История мне показалась забавной и показательной; не только у банкомата, но и в аптеках, и в продуктовых лавках нашей провинции, и на приемax  в мэрии мне не раз приходилось подолгу ждать, пока аборигены не наговорятся о своих семейных делах с продавцами и служащими, привыкая к тому, что очередь никуда не спешит и всех ужасно интересует чужая личная жизнь. По своей дурацкой привычке я поделилась ею с народом Фейсбука, но не ожидала острой полемики, не утихавшей два дня. Обсуждались проблемы нашего поведения в этой чужой( новой своей) стране: вмешаться ли,  если что-то идёт не так, или помалкивать , как обычно делают местные жители? Они известны своим нежеланием конфликтовать; благодаря этому нежеланию, видимо, и существует такое явление, как “омертà”: мафия проворачивает делишки – и все молчат, никто ничего не видел. Были высказаны разные мнения, в том числе, резкие – теми, кто об итальянцах в целом очень высокого мнения, и теми, кто нeвысокого. Hастоящая битва П и Н, после которой на поле остались трупы – разумеется, виртуальныe – тех, кого исключили из списка друзей или же заблокировали..

Но прежде нужно хотя бы бегло, пунктиром изобразить женщин Н, набросать штрихами их коллективный портрет – раз уж я долго и так подробно  описывала позитивистoк.

Среди Н преобладают те, кто прожил в Италии много лет и умудрен разнообразным опытом; те, кто более – менее знают язык, и понимают, что пишут и говорят;  и, в том числе – что говорят о нас. Женщины со склонностью к анализу и развитым чувствoм собственного достоинства. Девушки П зачастую их обвиняют в “неженственности”: не умащаются благовониями, стригут слишком коротко волосы, ногти; на груди и предплечьях у них, синим по белому, татуировки грубого, агрессивного содержания. ..С собою, поди, носят баллончик с перцовым спрeем и семихвостую плётку, в надежде, что кто-то на них нападёт и предоставится случай пустить всё это в ход…Но обычно на них никто не нападает.

Подчеркну: конечно, всё это не так, и со стороны отличить Н от П невозможно; их “негативизм” не проявляется внешне никак. Такими они представляются девушкам П не оттого, что редко делают маникюр или укладку, а потому, что решительны и независимы, не отвечают сложившемуся  представлению о “женax с Востока”, всегда для мужа ухоженных, домовитых, покладистых, готовых во всем угодить  – ему, свекрови, соседям…

А то вдруг кто-то, читая подробные описания и “узнавая себя”, начнет ко мне предъявлять претензии – ещё чего не хватало. Ко мне уже обращались на днях с упрёками, прочтя раздел о двойных фамилиях, и объясняя причины, по которым кто-то их взял или не взял.

Само собой, и это – не определяющий фактор. И позитивистка может принципиально не взять фамилию мужа, a женщина Н вполне способна, по неразумению, стать  Ивановой- Мерделли              (фамилию мне подсказали в комментах читатели, так что все совпаденья – случайны!). Я сама могла бы сменить свою; но во-первых, в мэрии  мне почему-то этого не предложили, а во-вторых, фамилия мужа – Коккини, что в Абруццо, может, звучит неплохо, но с русским произношением, не выделяя “о”, выходит  -“Какини”.

И вот, представьте себе, я приезжаю на родину, и спрашивают меня: “Какая теперь у тебя фамилия?”, а я отвечаю: “Какини”…Hехорошо.

Женщины Н уже имели, как правило, дело не только с мужьями, свекрами и соседями, но также с банками и больницами, судами и адвокатами, коррупцией и бюрократией – всем тем, что составляет “нормальную” жизнь после вступительной “туристической” фазы.

Однако, их трудно назвать неудачницами; частo они обеспечены лучше “позитивных” своих соплеменниц; путешествуют, водят хорошие авто, живут на собственных виллах, и в экономическом плане у них не должно быть поводов к недовольству. Или, может, именно потому, что первичные их потребности удовлетворены, они начинают видеть немножко дальше и глубже, анализировать окружающее?

А теперь – айда к банкомату.

В тот день, казалось, мне повезло:  у “почтомата” не было очереди. Думала, мне предстоит лишь дождаться, пока эта троица, две итальянки южного типа с ребенком лет трех-четырех, не закончат свои операции.  Минут через пять я поняла, что ошибалась. Банкомат не был для них, как для меня, лишь щелью, через которую деньги выходят наружу, а увлекательной развивающей игрой, типа “Веселого Хирурга”.

– Аморе, –  та, что помоложе, толкала ребёнкa коленями, чтоб дотянулся, – а теперь нажми вот эту зелёную кнопочку…так…сюда пальчик, сюда…почти получилось! Но не совсем…придётся всё аннулировать. Нo не беда, не спеши, начнём всё сначала.

Тем временем подтягивался народ; за мной заняла пожилая синьора и вскоре ещё одна, с деловитым видом особы, которой нужно спешить. Пожилая подкатывала глаза, давая понять, что такое поведение у банкомата недопустимо, молодая нервно постукивала карточкой по руке… но  – обе молчали. Я тоже знала по опыту: сделать замечание по поводу чего-либо, отдалённо касающегося детей – уже святотатство, дети должны всех радовать и умилять, что бы они не творили. Тот, кто что-либо вякнет – автоматически становится ПЛОХИМ. Впрочем, дитя было здесь ни при чём, оно потеряло всяческий интерес к игре и пыталось освободиться, но мама его не отпускала, воркуя:

– Подожди, куда ты, аморе? Ты же мамочке должен помочь…Мама сейчас, смотри, опять набирает код, сейчас она нажимает сюда, а ты – вот на эту вот кнопочку…Оп-пааа! Почти получилось! Ещё!…

– А Вам, синьора, не кажется, – я всё же решила озвучить общее настроение, – что пока вы играете с банкоматом, три человека ждут?

Обе женщины тут обернулись и та, что постарше( бабушка?) заметила свысока:

– Синьора! Мы не ИГРАЕМ, а ПОЛУЧАЕМ ДЕНЬГИ!

– Да, но вы не спешите их получить, а мы…

– А приходили бы раньше нас! – ответила мне раздражённо Бабушка и отвернулась.

Да, если бы я их опередила, могла бы сама наиграться с кнопками всласть …

Надо сказать, никто из стоявших за мной – закатывавших глаза, сучивших ногами и хлопавших карточками по ляжкам – голоса так и не подал, не поддержал. Как и опасалась, я проявила себя САМОЙ ПЛОХОЙ. Раздражительной иностранкой.

– Ну, продолжайте тогда в том же духе, – махнула рукой.

Видно, испортила им насторение, потому что дамы с ребёнком, обидевшись, вскоре ушли.

-Пойдём отсюда, аморе!

Да, думала я, просовывая карточку в щель, плохая тётя вам помешала играть, в то время как добрые мама с бабулей хотели продолжить, невзирая на то, что другие три, более терпеливые тёти, топчутся в ожидании. С таким воспитанием, думала я, amore, ты вырастешь настоящим coglione*!

*coglione – нехорошее итальянское слово( прим. авт.)

“ИТАЛОПОКЛОНЦЫ” И ТЕ, КОГО НУЖНО “ГНАТЬ ВОНЮЧИМИ ТРЯПКАМИ”…

Казалось бы, эпизод с банкоматом – типичный такой, повседневный. А теперь посмотрим, что пишут по этому поводу, принимая всё близко к сердцу, неравнодушные русские женщины. И если мы сами так любим и уважаем друг друга – то можно себе представить, как нас любят и уважают другие!

Я вкратце перескажу комментарии, не меняя их стиля и содержания, лишь малость “облагородив” и сгладив углы.

По поводу игр с банкоматом “негативистки” припомнили массу случаев, в которых взрослые или же дети при их одобрении и попустительстве вели себя нагло – возьмём хотя бы случай с синьором, поставившем на банкомат чашечку кофе и неспешно раскуривавшим сигаретку…Ну и правильно – надо уметь получать от всего удовольствие, а то просто взять деньги да и уйти – как-то вяло, неинтересно.

А насчёт невмешательства окружающих – женщины Н. давно укрепились во мнении: итальянцы – трусливые.В подтверждение этого мнения одна из “негативисток” поделилась личной историей: мальчик- марокканец “щипками, пинками и воровством” терроризировал класс её дочери, и все – от родителей до учителей – молчали, так как папа его сразу, чуть что, клеймил всех: “расисты, нацисты!”, и никто не хотел с ним связываться. Пока не отправилась в школу наша смелая русская мама и не припугнула обоих – папу и сына, после чего родители -итальянцы приободрились, активизировались и навели наконец, вместе с учителями, в классе порядок.

– Нет, не трусливые; они просто другие – деликатные, вежливые и любят детей! Терпят в очередях, не дудят козлам на дороге и не учат людей в очереди. Но всё равно приезжие – мы. И должны придерживаться правила “When in Rome do as Romans do” – по крайней мере, на людях, а? – встала грудью в защиту аборигенов Профессоресса.– Режет глаз читать ваши слова приезжих в Италию о “трусливых итальянцах”. Они просто другие и вас к себе не приглашали. Фу!

– При чем здесь любовь к детям? Они не “другие”, а трусливые, и сами так о себе говорят, – вступила в дискуссию авторитетная женщина Н, одна из лидеров этой условной фракции, и я дам ей условное имя “Вождь Краснокожих“, – А мы – не приезжие, а итальянские граждане и имеем полное право голоса.  Мне наплевать на них, как они плюют на других. Фукайте на итальянцев, когда они вас отсылают “в вашу страну” и затыкают рты всем, кто не лижет им зад. Ещё одна защитница выискалась! Тьфу!

Профессоресса: – Понятно, Вы – просто хамка. Глупо ругать страну, куда по своей воле попал. Почему-то меня итальянцы не посылают – ни на родину, ни вообще.

Вождь Краснокожих: – От хамки слышу! А зад лизать итальянцам негоже, они все равно не оценят. Рабская у Вас психология, с такими нет смысла и говорить. Зачастую у наших большая проблема: они плохо владеют языком, поэтому многого не понимают, и вся инфа проплывает мимо ушей. Они не наблюдают за итальянцами, не анализируют местную жизнь; им достаточно здесь пососать просекко, запить капучино, заесть это пиццей и облачиться в модные, по их мнению, тряпки, которых не могли себе позволить на родине – и этим ограничивается их убогая итальянская жизнь. Поэтому они все и общаются между собой, в русских группах. Они не принимают участия в дискуссиях итальянцев и не знают, что те пишут про иностранцев вообще и про нас в частности, и как они, между прочим, ненавидят друг друга.

Профессоресса: – Я от языкового барьера в Италии не страдаю; напомню, что я – не только профессиональный филолог, но также социолог и культуролог. Так что занималась историей гетерофобии, так ярко цветущей пышным цветом в этих комментариях. Вообще, жутко интересная для меня дискуссия – тянет на диссертацию. И, уж простите, чем ярче реагируют участницы, тем мне приятнее. Больше хардкора, как говорится! Жесткого, и с переходом на личности.

Вождь Краснокожих:– Никакой из Вас социолог, раз Вы первая на меня набросились и хамкой назвали. Это вот о таких, как Вы, можно писать диссертацию, и у меня за двадцать семь лет столько накопилось материала, что Вам и не снилось. Уж лучше молчите о том, чем Вы занимаетесь, потому что сразу всем видно, какой из Вас специалист, не в обиду будь сказано. Больше нельзя Вас читать, а то скулы сводит уже от маразма.

Голос девушки (явно Н):– Это ещё одна, слепо влюбленная в итальянцев, их совершенно не зная. Они думают, что итальянцы намного лучше нас, и даже какают фиалками!Не знают о том, какие они пофигисты и как ненавидят своих же соотечественников, не говоря уже об иностранцах…Блажен, кто верует, слепа и глупа их любовь! Лучше принадлежать себе, а не подстраиваться и не подлизывать.

Профессоресса Пухлякова-Брускетти:– Не пойму: откуда в женщинах Н столько агрессии? Лексикон – на целую клинику неврозов: “подлизывать, плевать, пососать”…Мне жаль, что дамы столь неудовлетворены своим окружением. Это, по науке, знак того, что натурализоваться им не удалось, а наоборот, они капсулируются в такие вот странные “новообразования” на теле страны, где им сподручнее хором, в унисон, хаять все вокруг, сравнивать с теплом, уютом, дешевизной и национальным характером страны, откуда они родом, но отчего-то не уезжают домой.

Девушка Н: – Госпожа Пухлякова- Брускетти, судя по Вашей заумной “экспертизе”, сомневаюсь, что Вам удалось “натурализоваться по науке”, потому что Вы абсолютно ничего не поняли. И знайте: есть такой национальный характер, которому подобострастие претит!

Думаю, что этих высказываний хватит – нет смысла продолжать. Добавлю только, что “позитивистки”, негодуя по поводу тех, кто “сначала уедут туда, а потом оттуда и плачутЬся”, предлагали “гнать таких (девушек Н) из Италии “ссаными тряпками” – выражение произвело на меня, не знавшую прежде о существовании подобных мер и подобных тряпок, сильное впечатление. В ответ “негативистки” изобрели новые термины, такие, как “италопоклонство” и даже “италоложество”( последнее пахнет статьёй уголовного кодекса, по которой – до 3х лет и больше). Оба термина – не мои, и если автор заявит свои права, охотно ему их уступлю.

А мне захотелось всё же понять: действительно ли критикующие, “хающие”, неравнодушные дамы – злокачественные опухоли на теле здорового общества, или, возможно – они-то и есть группы здоровых клеток на теле разлагающегося организма?… И заодно разобраться с вопросом “натурализации ” в новой стране – по крайней мере, моей собственной, личной натурализации.

О  НАТУРАЛИЗАЦИИ  РУССКИХ  В ИТАЛИИ, А ТАКЖЕ ОБ ИНТЕГРАЦИИ С АССИМИЛЯЦИЕЙ (так как, подозреваю, речь скорее идет о них)

Так как же понять без профессора разных наук Пухляковой – с -недавней -поры – Брускетти – освоилась я за без малого 20 лет или же не освоилась? Имела ли место “натурализация”?…Пришлось заглянуть в словарь.

Натурализация, как оказалось – юридический процесс приобретения гражданства на основе добровольного желания. Термин “Н.” исторически означает ПРИОБРЕТЕНИЕ ПРАВ природных граждан (подданных). С этим у нас – в порядке, гражданство и связанные с ним права (иногда эфeмерные, такие, как право на труд) и обязанности приобрели. Н. обычно предусматривает ряд условий. Однo из них – так называемый КВАЛИФИКАЦИОННЫЙ ПЕРИОД, время нахождения в стране. В большинстве случаев он составляет 5 лет, как в Швеции и Нидерландах, в Швейцарии – 12 лет, а в Израиле период квалификации для евреев отсутствует; согласно Закону о возвращении они становятся гражданами с момента прибытия. Затем идут отдельные главы – натурализация в Канаде, США, Австралии, России…

Для меня всё обстояло проще: в Италии я вышла замуж и через год – полтора получила гражданство, так что юридически, как многие мои подруги по ФБ – вполне натурализована. Но скорей всего, Профессоресса запуталась в терминах и имела в виду не это, а вживаниe русских в среду, культуру  и быт в такой степени, чтобы  тe им стали родными, и чтоб под конец  вообще мало чем отличаться от аборигенов.

Так вот, со мной такого не произошло, да и с остальными, приехавшими в Италию в зрелом возрасте, вряд ли могло произойти, невзирая на разницу в овладении языком, общей культуре и образовании.

Почему же я не влилась в итальянское общество, неоднородное само по себе, как в родную семью, не стала “ещё одним кирпичом стене”, а осталась этаким индивидуумом?

Первая причина – во мне самой, в моей сниженной способности к мимикрии. Мне и в России этого не хотелось – вливаться : в партию, комсомол и прочие общества, массы, организации. Нет, возможно, мне и хотелось бы влиться во что-то прекрасное, лучшее, светлое и стать его неотъемлемой частью, но здесь, в новой моей итальянской среде, я не нашла ничего такого, никаких таких образцов поведения, на которые мне бы хотелось  равняться, подавив моё “я” и загнав его в новые рамки. Однако, не нарушаю законов, и отношусь к ним с бòльшим почтением, нежели местные жители.  И хоть человек я ехидный и ироничный, но вовсе не злой, a довольно доброжелательный, и всегда стараюсь быть вежливой даже с теми, кто со мной особо дипломатичным не был.

Научилась готовить три или четыре блюда из макарон и есть их почти каждый день – это ли не приобщение к местным традициям? А также овладела языком – не скажу, что говорю без акцента; какой-то странный акцент у меня имеется, плюс картавость, гнусавость, многие думают, что я – из Бельгии. Не говоря о том, что за эти годы прочитала десятки, а может, и сотни книг на итальянском.

К примеру, Марчелло, прожив эти годы в русской семье, совсем не освоил язык. То ли нет у него способностей, то ли нет интереса к “великому и могучему”, который он сам называет “лингуа àраба”, приравнивая по трудности изучения и странности звучания к арабскому. Интересно, как бы мы с ним общались, если бы я не выучила итальянский?

А может, это и к лучшему – так мы с дочкой можем  при нём говорить на любую тему, не опасаясь быть понятыми. Иногда он вдруг вычленяет какую-то фразу и повторяет её: “кака бич, кака бич…” -“Что ты там говоришь, Марчеллино, какой ещё “кака бич”?”

Потом догадываюсь: “как обычно”. Или: “а-би-дзета… che cos’è “абидзета”?”- так он расслышал “обижается”. Хорошо понимает и встревоженно реагирует на слово “купила”- здесь ждать ничего хорошего не приходится, очередная трата денег – “Ла купилла? Сosa ла купилла?”(почему-то он прибавляет артикль “ла”, как к существительному, так же, как и к “ла поелла”(поела) Временами, правда, он говорит сам с собой, как бы решая дилемму : “кòчит- не кòчит, кòчит-не кòчит…Не кòчит”- приходит, как правило, к выводу. В последнее время вроде наметился некий “прорыв”. Или мне так кажется, и я желаемое выдаю за действительное? В субботу, сидя на корточкax в ванной и отвинчивая забитую трубу под раковиной, он повторял, вздыхая, почти без акцента:

– Гòспади…госпади, госпади…

И вынув оттуда то, чем труба забилась (я не смотрела, что именно – знаю по опыту, может стошнить), добавил:

– Госпади бòшеми!

Ну, что ж, русский – трудный язык, и я не встречала в здешних краях итальянцев, говорящих сносно по-нашенски. Один раз меня удивил простой работяга в ресторане самообслуживания, стоявший передо мной с подносом. Пока мы с дочкой там сомневались и изучали меню, он обратился к нам очень радушно, по-свойски:

– Кушайте, пажàлста, оченна вкусна ва -аще!

От радости я засмеялась, но оказалось, пока он выучил только лишь эту фразу, чтобы, пустив при случае в ход, производить впечатление.

А мне итальянский за эти годы настолько, видимо, въелся в мозг, что дошёл до самых глубин подсознания…Иначе чем объяснить этот странный случай?

Сплю как-то в своей кровати в Абруццо и вижу сон, будто иду я ночью в Ростове по Турмалиновской; вокруг, как и следует ожидать по ночам, безлюдно…И возле Дома художников (свечка на остановке) вдруг ощущаю опасность. Кто-то, неясно видимый в темноте, но вызывающий страх на расстоянии, крадётся за мною следом, чтобы убить. И я, пытаясь как можно быстрее выйти на освещённое место и звать на помощь, сначала мычу невнятно, как через подушку (во сне заорать отчётливо сразу не удается):

– Пымыыы-теее! Пымыыыыте!

Но потом кричу уже громко и членораздельно:

– По-мо- гиии- те- ее!!

На русском всё языке, разумеется – дело ведь происходит в России. Мои вопли, прорвавшись в реальный мир, разбудили семью.

– Что такое? Что происходит?…

Но самое странное в том, что домашние утверждают: я кричала “Aiuuuutooo! Aiu-uutooo!!”, по-итальянски. Как могло такое произойти?…Совершенно ясно помню: во сне я старалась выдавить “Помогите!”. Неужели мой мозг сам по себе, автоматически, перевел крик о помощи для “иностранных слушателей?”

Итак, первая причина моего неполного сроднения с итальянцами – во мне , а вторая – в самих итальянцах, в нашей психологической и поведенческой нeсовместимости. И не могу упрекнуть себя в том, что я не пыталась. Пыталась понять, наблюдая и изучая …a они изучали меня.

Всегда были любезны во время застолий, где обычно и происходит общение; легко меня, незнакомую, обнимали и лобызали. Задавали много вопросов:  порой тактичных, порой – не очень, иногда – оскорбительных, но с неизменно наивным, невинным видом, из лучших побуждений.

– Ты ведь там голодала, в России?.. Теперь тебе здесь хорошо? Естся и пьётся, а?

– А почему развелась с бывшим мужем? Он тебя бил?

– А одежда твоя – вся русская? А собака  – русская или же итальянка?..

Насчёт собаки я заверяла, что она – итальянка на сто процентов, и очень любит – что мне вначале казалось странным – есть макароны. Oдежду я тоже ношу местного производства, а не езжу за ней специально в Россию. Слушали объяснения, но недоверчиво и невнимательно, быстро теряя к ним интерес – спрашивали “так, чтобы спросить”.

Кстати, a кто из нас здесь завел настоящих, сердечных, близких подруг? Не тех, с кем посидеть после спортзала за чашечкой кофе, а кому можно выплакать душу? Тех, кто не видит в вас лишь экзотическую заморскую птицу?

Лично мне, и многим моим фейсбучным приятельницам, встреченные здесь синьоры – соседки по дому, родственницы, знакомые – казались, как бы сказать…какими-то пресными. Никакими. Без внутреннего содержания.

– Как ты готовишь обычно пирог? Я кладу в него хусли – мусли…

Я никак не готовлю пирог. И разве могут меня, дружившую с русскими женщинами( и мужчинами, кстати, тоже – в Италии трудно себе это представить), удовлетворить такие отношения? В русских женщинах, даже не самых умных и образованных, всё-таки что-то есть – какое-то чувство, огонь внутри, темперамент, который как раз по ошибке приписывают итальянцам.

Убийство из ревности, скажем, ещё весьма популярное здесь – это не темперамент. Это злоба, фрустрация , чувство собственника.

И итальянки, с их стороны, не спешат записать вас в подруги – предпочитают такой ни к чему не обязывающий уровень близости.

То есть, если итальянское общество и не настолько загадочно и непроникаемо для иностранцев, как, скажем, японское – то и особо открытым его не назовешь. Это не облегчает нам ассимиляцию – которую мы, в основном, и имели в виду, взяв старт от “натурализации”.

Я завела знакомых, некое “окружение”, которым, я соглашусь с Пухляковой – Брускетти, не очень довольна, но и роптать не имею права. Поскольку я регулярно бывала в Италии как коммерсанткa женской одежды, а не участник научных конгрессов, то и попала в среду самых простых итальянцев, мелких торговцев, ремесленников и им подобных, в конце концов выйдя замуж за продавца мужского белья, а не за нейрохирурга.

Зато узнала, чем дышит и как живёт большинство, а не узкая элитарная прослойка, и это, конечно, обогатило мой опыт разным фольклором . Хотя других – я верю охотно – такой опыт мог бы и не порадовать, потому что, похоже, труднее слиться с чуждой тебе социальной средой, чем с чуждой национальной.  A c той и другой одновременно – это уже, несомненно, подвиг. И не для всех он проходит бесследно: кого-то может сломить, а у кого-то вызвать приливы адреналина, а значит, агрессии -в виде защитной реакции .

И интеграция здесь играет большую роль. Ясное дело, в обществе лучше живется полезному члену, а ещё лучше тому, кто занят любимым делом; тем, у кого собственный бизнес или хотя бы приличная, хорошо оплачиваемая работа.

С работой в Италии, как всем известно, дела обстоят хреново. Даже для итальянцев. Поэтому лишь небольшая часть русских девушек, приехавших сюда в зрелом возрасте, самореализовалaсь. Или, как говорят “состоялaсь” – и с этим трудно что-то поделать. Были бы мы с утра до вечера заняты – сидели бы в Фейсбуке, на виртуальной провинциальной завалинкe, лузгая семечки?…

Поэтому русские “инкапсуляции” на теле здорового местного общества неоднородны. Есть несколько типов, по нисходящей кривой :

– Те, кто ассимилировал и интегрировал(ся), купив здесь виллы и наняв прислугу;

– те, кто открыл и успешно ведет собственный бизнес – посреднический, в сфере услуг или какой другой, часто связанный, тем или иным образом, с Россией;

– домохозяйки (категория тоже условная, домохозяйкой можно быть и в лачуге, и на собственной вилле с прислугой);

– сиделки, домработницы, и прочие малооплачиваемые категории

Две последние, подозреваю, самые многочисленные. Не буду уже упоминать представительниц древней и смежных с нею профессий, которых тоже немало.

В общем, для первого поколения иммигрантов внедрение в среду – процесс всегда болезненный.

Те, кто “натурализуется” не юридически, а во всех возможных смыслах этого слова – это второе поколение. Такие, как моя дочка, выросшая среди аборигенов, окончившая здесь школу и университет, знающая лучше итальянский, чем русский. Иногда она говорит на какой-то смеси двух языков, которую я зову для себя “пиджн рашен”:

– Мама, ты – троппо ангошиоза !(“слишком мнительная”)

– Ничего не пойму в архитектуре – как это всё рассказать? Куда делает капителло?…

– И когда насирете в туалет – пер пьячере – убирайте после собой!

В детстве, помню, она хотела не выделяться, быть похожей на остальных, и это вполне ей удалось. Но с возрастом стала больше ценить свои русские корни, те основы нашей культуры и нашей натуры, которые в ней заложены и делают её особенной, непохожей на итальянок.

Хотя, и для второго поколения влиться и раствориться не так-то просто. Есть у дочки в Риме знакомый Бруно, китаец, родился в Италии, говорит только на римском диалекте. Но его постоянно спрашивают: “Как там дела в Китае?”. А он не знает. Считает себя итальянцем. Он в Китае ни разу не был.

Думаю, каждый из нас, папуасов, как смог, постарался натура -интегро- ассимилироваться, с разными результатами.

Я в моей личной ассимиляции стараюсь не переборщить. Могу перенять что-то ценное из итальянской культуры: заставлю себя прочитать, что ли, “Promessi sposi”, или же научусь пирогу – где наша не пропадала? – с хуслями – муслями. Но если мой итальянский сосед или его ребёнок, как это уже случалось, бьют палкой собаку, в то время, как все остальные политкорректно молчат – я непременно вмешаюсь, нарушив традиции, будьте спокойны.

И если вдруг посреди дороги передо мной  остановилась машина, и водитель завел разговор на полчаса со встречным знакомым – можно, я им слегка побибикаю? Деликатненько так, неназойливо, робко, как подобает “приехавшей”?…

НЕХОРОШИЕ ПАПУАСЫ, ПЛОХИЕ АБОРИГЕНЫ…

Есть ещё немаловажный аспект, влияющий на отношения местных с “приезжими”, их совместное существование.

Не знаю, чем занялись в Виченце от скуки мои папуасы, какое выбрали времяпрепровождение – но далеко не все иммигранты, подобно мне, развлекаются книжками, музыкой или общением в Фейсбуке. Кто-то, от нечего делать, занялся кражами и грабежами( в основном, говорят, румыны), или наркоторговлей( как, например, нигерийцы) и разным другим криминалoм , что никак не красит их коллективный потртрет в глазах итальянской публики.

Наверняка все наслышаны о совсем недавних событиях. В городке Мачерата, что в регионе Марке, славном обувной индустрией, производящей туфли самых известных марок, в конце января были найдены два чемодана красного цвета. То, что лежало в них, увы, оказалось кусками тела восемнадцатилетней девушки, сбежавшей из мест принудительного лечения и обратившейся к нигерийцам в поисках героина. Встреча её с африканцами кончилась плохо; и если вначале следствие предлолагало, что жертва скончалась от “овердозы”, и от тела хотели “всего лишь” избавиться, то дальнейшем установило, что всё же её убили. Главный злодей – пресса не удержалась, чтоб не подметить деталь – носит курьёзным образом имя Инносент (что означает “невинный”).После ареста наркоторговцев атмосфера в городе изменилась.

Если ещё недавно жители МонтеКагуцци с энтузиазмом спасали “приплывших в баркасах” средь искусственных волн в провинциальном спектакле, хоть африканцы, как мы уже знаем, в этом случае были ненастоящими – то в Мачерате в них стали стрелять. Ha этот раз – в настоящих.

Парень по имени Лука Траини в том районе, где произошло убийство, стал довольно метко палить из окна машины по африканцам, ранив шесть человек – пять мужчин и женщину –  родом из Ганы, Гамбии, Мали…Ни один папуас Новой Гвинеи, насколько я знаю, не пострадал, но лишь оттого, что не оказался поблизости; Лука не пощадил бы и папуаса. Задержанный карабинерами, мститель снял с себя куртку, накинув на плечи трехцветный национальный флаг; тут же, поднявшись на возвышение у монумента, выкинул руку, сделав “Хайль Гитлер” – saluto romano. При обыске дома у Луки нашли “Майн Кампф”. Кстати, немного позже я обнаружила это и прочие произведения фюрера на лотках у базарных книжных торговцев в ассортименте, так что не только Лука Траини интересуется этим чтивом.

Какое-то время город был на осадном положении; мэр призвал не выходить из домов в связи со стрельбой на улицах. Конечно, расистский рейд не мог получить официальной поддержки властей, и чтоб подчеркнуть дружелюбный настрой абoригенов к приезжим, в Мачерате были проведены манифистации против фашизма с расизмом. Хотя, если кто-то смотрел репортажи тех дней по Тв, не мог не заметить: не все мачератцы примкнули к манифестациям; толпа, по мнению многих, лишь возмутила спокойную жизнь городка, пришлось закрыть магазины, торговцы несли убытки…И кое-кто в интервью признавался открыто, что не считает идею отстрела такой уж дикой, и может, давно уже было пора…

Вообще, преступность в среде иммигрантов ни для кого не новà. И очевидно также: Италия – однo из самых удобных мест для тех, кто хочет творить какие-нибудь безобразия. Закон здесь настолько мягок и правосудие настолько неэффективно, что любой может делать практически всё – ничего ему за это не будет.

И конечно, большинство авторов преступлений в Италии, как утверждает статистика – всё же свои, аборигены. Иммигранты берут с них пример, вдохновлённые безнаказанностью.

А полиция, скажете вы, карабинеры?…Бросьте, пожалуйста – кто их боится? В Италии.

Сколько раз доводилось нам слушать о том, как обычным уличным хулиганам – как местного, так и иного происхождения, и даже членам так называемых “бэби-гэнг”, практически детям, удавалось побить полицейских, вооруженных и превосходящих их численностью? Последний раз  двое подростков – один вроде вьетнамец, другой вроде поляк – избили трёх(!) полицейских на привокзальной площади, причём все трое попали в больницу: один со сломанным носом, другой – с переломом руки, и третий – ноги! При всём сочувствии к этим стражам порядка – физподготовка их оставляет желать…

И даже в том случае, если преступник схвачен и обезврежен, расслабляться надолго не стоит – скоро его  отпустят. За преступления “экономические”, типа разных афер и махинаций с деньгами, не говоря уже о неуплате налогов, фальшивом банкротстве – здесь не сажают вообще, такие дела улаживают адвокаты, и длятся они ровно столько, чтобы списать их за давностью.

Кража, грабёж?…Ну, разве что вооружённый – посадят в кутузку на несколько дней, недель. Убийство или же покушение?.. Если оно в первый раз, и ранее вы не судимы – то мало ли что бывает с людьми? Расстроены нервы; скорее всего, вас отправят к психологу. Наш “людоед” из Пинето, тот, что напал на женщину в зарослях и порывался убить и съесть – давно уже на свободе, прошёл программу реабилитации.

А злостный поджог, вымогательство?… Расскажу всем тем, кто ещё не знает этой истории,  о большом Xэллоуинском пожаре.

Уроженец Неаполя, некий Мими( уменьшит. от Доменико) долгие годы работал вместе с Марчелло в транспортной фирме. Работа там не из лёгких, но и платили немало, и Мими позволял себе кучу излишеств: в основном, азартные игры, а также выпить, нюхнуть кокаина когда-никогда…Все эти пороки ввергли его в бездну долгов. Пользуясь дружбой с работодателем, учередителем фирмы Джузеппе, он получал внеочередные авансы и разные суммы взаймы, пока не стал явно злоупотреблять и не лишился доверия. В последнее время он клячил деньги под тем предлогом, что у жены его – рак. На самом деле Мими давно ушёл от жены и жил с другой, причём обе синьоры были здоровы. Тогда Мими стал просить у Джузеппе уволить его и дать “выходное пособие”. Но выходные пособия не были предусмотрены, и ему предложили уйти просто так.

– Смотри, – пригрозил бывшему другу Мими на прощанье, – cожгу всю твою богодельню к такой-то матери!

Но Джузеппе не отреагировал – видно, не принял всерьёз.

В тот вечер, я помню, детишки ходили из дома в дом, вымогая традиционно: ” шуточка или конфетка”?( “дольчетто о скерцетто?”) Мы с Марчелло сидели у телевизора, и вдруг ему позвонили с места работы и сообщили, что это самое место сгорело дотла! Бывший сотрудник Мими явился туда с канистрами, сделав “скерцетто”, как обещал: разлил бензин и поджег. Обошлось без человеческих жертв – грузчики, работавшие в тот поздний час в павильоне, выбрались вовремя( почему не помешали поджогу – тоже вопрос). Сгорел павильон со всем его содержимым – машинами и товарами, пропали в огне документы, компьютеры с базами данных… Общий ущерб – в несколько сотен тысяч.

Наутро, в общем смятении, работники фирмы пытались  наладить как-то работу, не потерять клиентов…а карабинеры пытались найти Мими, но не застали дома – тот поехал проведать родных в Неаполь. Был арестован лишь пару недель спустя, когда вернулся домой без единого евро в кармане и добровольно сдался на госпопечение.

Тот, кто ещё незнаком со здешней спецификой, может подумать: Мими засадят надолго!

Ага. Хахà. Аххахà. Может, где-то в другой стране, но не в Италии.

Через месяц он уже был на свободе, гуляя и ожидая процесса. Поджидал бывших коллег за воротами фирмы, недавно въехавшей вновь в отремонтированный павильон. Остановив фургон водителя Джино, он передал сообщение:

– Скажи вашему шефу Джузеппе, – голос Мими после короткой отсидки стал ещё более хриплым и угрожающим, – пусть принесёт мне наличными двадцать шесть тысяч, ты понял? А не то, клянусь всеми святыми, я ему сделаю что-то очень, очень плохое…Скажи ему – понял?- “Мими принимает вызов!”

Джино моргал растерянно; не ожидал увидеть злодея так быстро, перечить ему не хотел, и пообещал передать посланье Джузеппе. В тот вечер владелец фирмы и два его ассистента рысью помчались в полицию, чтоб сообщить о новых угрозах Мими. Но полицейские лишь пожимали плечами: для ареста не видели оснований. Нет оснований – не так ли?- верить угрозам того, кто однажды их осуществил. Почему он требует именно двадцать шесть, а не двадцать семь или тридцать пять тысяч – тоже никто не имел понятия. В конце концов, карабинеры пошли проведать Мими, но опять не застали дома. Ну, не застали – так что ж…значит, в следующий раз.

На этих примерах я лишь хотела вам показать, что недовольные русские в Фейсбуке, бойкие лишь на своих страницах, а в реальной жизни законопослушные – далеко не самые страшные язвы и “инкапсуляции на теле здорового общества”.

ОЛЬГЕ ЭТО НЕ НРАВИТСЯ.

Теперь, наверное, кто-нибудь спросит: а ты-то сама – за белых или за красных? К кому относишь себя – к “позитивисткам”, “негативисткам”? Тебе нравится жизнь на периферии Италии? А если нет – то чего ж тут застряла надолго, не едешь обратно, в Россию?

Время от времени те, кто мне пишет, интересовались: “Ольга, Вы счастливы?” или (с оттенком легкого недоверия): “Ольга, Вы что здесь – несчастливы?”

Вопросы вполне правомерные, я и сама их себе задавала не раз…потому что как не старайся занять позицию нейтралитета и объективности, личный опыт приводит тебя к кое-каким убеждениям, правильным или неправильным, и ты всегда больше красный, чем белый, или более левый, чем правый, или более русский, чем европеец…и так до бесконечности.

Когда-то давно, прожив в Италии пару лет, я по горячим следам написала книжку с красноречивым названием “Тутти матти”( “Все с приветом”), где разбирала свои и чужие трудности привыкания к новым условиям, странам и семьям. Кому-то она, как всегда, показалась смешной, кому-то(признак того, что замысел мне не удался?) – трагичной и жалобной. Там можно найти две главы: “Что мне в Италии нравится”( очень короткая) и ” Что не нравится” (длинная). Но то было ТОГДА, а что мы имеем СЕЙЧАС? Сразу скажу: кое-что изменилось, а что-то осталось прежним.

Мне по-прежнему нравятся солнце и море, хоть здешний климат, как и повсюду на этой планете, начал меняться. Еда; хотя страрожилы сетуют – в последние годы и этот сектор сдаёт позиции. Могу добавить и то, что итальянцы – не гомофобы, несмотря на влияние католицизма и почти нулевую рождаемость. Поэтому здесь мирно живут, пользуясь уважением, как тихие и безобидные пары вроде известных в Пинето Орландо и Бруно – два старичка-усача, полстолетия вместе –  так и известные всем Дольче с Габбаной( давно уже разошлись). Ну, и конечно, мягкость законов: если я всё же чего натворю, или за что-нибудь там моментально не заплачу – меня не посадят и не расстреляют, а лишь слегка пожурят.

А не нравится мне после долгой жизни в стране все то же самое, что не понравилось сразу;  я имею в виду не безработицу, цены и бюрократию – к этому мы привыкли, это сейчас повсюду, не только в Италии. Всё-таки, что бы не говорили позитивистки,  публика на периферии и по сей день остаётся косной, малодуховной, невосприимчивой к новому. И как бы наш брат папуас не старался понять итальянский менталитет, слиться и приобщиться, как бы не знал язык и примерно себя не вёл – для них остаётся всегда чужеродным телом. Tо есть, как есть, папуасом.

Далеко ходить за примером не нужно. За без малого двадцать лет проживания здесь для окружающих, даже для членов семьи Марчелло, я осталась всё-таки “русской”. То есть, русская я и есть, и буду нести этот “крест”до конца, но для них, несмотря на другие мои неплохие качества, это – главная характеристика.

Этим летом, после периода “отчуждения”, наконец наметилось примирение между братьями Коцци, Марчелло и Рино. Отчуждение длилось так долго, что Рино успел забыть, где Марчелло живёт; дом помнил, квартиру – нет.

Поздно вечером я поливала цветы на балконе. Пёс недовольно ворчал на кого-то внизу, во дворе. Там наблюдалось движение, слышались диалоги, одна за другой открывались и закрывались двери, кое-кто из соседей не уходил, а оставался стоять снаружи, как мы, и продолжал наблюдать. В темноте знакомый мне голос, похожий на голос мужа, давно дремавшего у телевизора, спрашивал о Марчелло.

– Эй, – потрясла я его, – проснись. Тебя, кажется, ищет брат.

– Да ну,- отвечал он спросонья, с испугом и недоверием.

– Ну выйди же, посмотри…

Тем временем брат, ищущий брата, свернул за угол: ему указали квартиру Марчелло Дель Пьетро, потому что у нас Марчелл – как в Бразилии Педров – немало. Даже в доме на десять квартир их двое. Дель Пьетро вышел в трусах и вопрошал незнакомца:

– Ты кто? Что нужно? Кого ты ищешь?

– По-моему, я ошибся,- говорил неуверенно Рино. Синьор Дель Пьетро, как показалось ему, не был тем братом, которого он искал. – Мне нужен Марчелло из Аттаназио… тот, что сперва продавал носки, а потом работал курьером…

– Тот дальнобойщик, что водит большую фуру?

Теперь его явно хотели отправить к соседу – водителю грузовика, хотя того и не Марчелло вроде зовут, а Марьяно. Или Марино.

-… говорю же тебе – твой брат!

Марчелло вышел и глянул бегло по сторонам, но тут же вернулся обратно в расстройстве и сел на диван. По лицу его было видно, что быть найденным он не хотел.

Дело в том, что братья виделись редко. В последний раз Рино нас посещал в 2007м году, когда привёз к нам “на время” отца, и оставил здесь погостить годика на полтора, а потом заходил лишь в дни своего рожденья – получить от папы подарок. Вот почему он забыл, где именно мы живём. Отношения братьев совсем разладились после смерти родителей; они и раньше не были мирными, иногда приходилось звать карабинеров – как в тот раз, когда Рино вгрызся зубами Марчелло в ногу, а Марчелло стукнул его кулаком по башке; голова осталась без повреждений, зато сломалось запястье…В общем, как говорят в Италии, то были “фрателли – кольтелли” – братья, которые между собой “на ножах”.

– …ну, он ещё с русской живёт! – продолжалось снаружи дознанье в ночи.

– Аааа! С РУССКОЙ?! Сразу бы так и сказал! За углом, на второй этаж! – обрадовался сосед.

Вот именно; с этого надо было и начинать! По этой примете ему помогли бы найти наш адрес, даже если б он начал поиски с побережья, в радиусе двадцати километров. Теперь уж встреча была неизбежной, брат нас нашёл, и я пошла одеваться – в такой поздний час обычно не ждут гостей.

– Ольга, иди, иди! Рино пришёл! – нервно меня звал Марчелло; видно, отвык от брата, и не знал в одиночку, как себя с ним вести.

Через пару минут, однако, когда русская вышла к гостю, лёд уже был разбит при помощи пива, братья сидели с большими бокалами и задушевно болтали…Родная кровь. Они наконец-то нашли друг друга, и всё благодаря ТОЙ РУССКОЙ.

Если б не я, боюсь – поиски бы затянулись.

Для меня отношения в итальянской семье были всегда и остаются загадкой. Как не старалась, я не смогла понять до конца этих болезненных чувств на грани любви и ненависти, родственных страстей. Например, много раз пыталась проникнуть в тайну коллективных самоубийств – как добровольных, так и без согласия прочих членов семьи. Недавно опять всех потряс трагический случай с карабинером, сперва убившим детей, затем застрелившим жену, а потом уж – себя. Хотя – почему потряс? Если бы случай был единичным. Мне за эти годы не раз доводилось слышать о том, как тот или иной, желая покончить с собой, убивал вначале детей. Почему?…Это должно быть привязано к некой неведомой логике, особенности мышления. На вопрос никто, включая Марчелло, мне не дал другого ответа, кроме как: “Boh!” (“Бо” или “бу” – возглас недоумения).

Кто-то вспомнит, наверное, самоубийство семьи, мамы и двух или трёх её взрослых детей в машине, бросившихся с моста, или самоубийство мамаши, нырнувшей в канал, крепко обняв ребёнка и маленькую собачку (к сожалению, выплыла только собачка). И множество разных подобных случаев.

– Может, они не хотят, чтобы дети страдали без них, – подумав, предполагает Марчелло. И опять добавляет, – boh!

Тем не менее, мысли такие не чужды “жизнерадостным” итальянцам. С удивлением я узнаю от дочки о беседax членов моей семьи, пока я была в отъезде.

Марчелло и Катя сидели вдвоём за столом, ели и обсуждали мирно – деньги, житейские трудности, международную обстановку…Планировали уикенд.

– Может, совершим какое-нибудь коллективное самоубийство?- невзначай предложил Марчелло. – Сядем все в “Панду”, возьмём собак, поедем на мост, пробьём заграждение…

Какое-то время жевал в раздумьи, потом покачал головой:

-Нет, Ольге это не понравится.

 

И ещё: пока нас призывают не делать местным каких-либо замечаний, удивляет тот факт, что итальянцы любят их делать, не упуская малейшей возможности. Тем более тем, кто гуляет с собакой. А если не верите – я вам могу предложить пса напрокат – прогуляйте его в общественном месте.

– Ты замечала, спросил недавно Марчелло, – какой въедливый здесь народ? И любопытный: всем интересно смотреть, как какает пёс! Не один, так другой остановится, что-нибудь скажет и смотрит…

Я замечала. Однажды, пока собака присела под куст, а я искала в сумке салфетку, пожилая пара под ручку остановилась, выразив мне недоверие:

– Кажется, Вы не собирались убрать за собакой!

– Почему это вам показалось?

– А так. Ну, ничего, мы постоим, посмотрим…, – терпеливо кивают мне головой “контролёры”.

– Смотрите, что ж, если вам нравится…

И если нам говорят, что нужно себя вести, ориентируясь на поведение местных, я бы сказала : они не так тактичны и щепетильны, как русские.

– Предложила бы им : “Угощайтесь!” – учит меня  Марчелло.

Например, Мануэла, соседка из Атри – мы выводили с ней вместе собак на прогулку. Однажды, пока её барбончино ( болонка) присела на тротуаре –  для своих неотложных нужд она выбирала местà посуше и на виду – из дверей магазина напротив за ней наблюдала хозяйка. Мануэла, конечно, была уже наготове с салфеткой, но синьора из магазина не удержалась и произнесла:

– Fa schifo! (“Противно”)

– А когда это делаешь ты, синьора, то не противно? Противней ещё в сто раз! – ей возразила хозяйка болонки.

И та тут же скрылась в дверном проёме, не говоря ни слова.

Ну вот, после нескольких пунктов критики, чтоб подсластить пилюлю – а я всегда стараюсь её подсластить, такой уж я человек – скажу ещё об одном, что мне нравится в местных жителях: волосы. Конечно, и здесь они –  не у всех, но у тех итальянцев и итальянок, кто их имеет – на зависть роскошные, пышные. Такие не нужно бояться помыть неподходящим шампунем или пересушить слишком горячим феном – они неистребимы, им нипочём и стиральные порошки. Иногда в парикмахерских можно встретить синьор лет девяноста, на головах у которых жёсткий густой “парик”. На такую голову можно сбросить сверху кирпич, и он отскочит, саммортизировав – отрикошетит. Встречаются густоволосые русские – но почему-то гораздо реже, и не до самой старости.

А что касается лично моей семьи, то шевелюра – один из больных моментов как по отцовской, так и по материнской линиям, и потому для меня – повод для постоянных тревог. Почему-то всегда в этой связи( хоть связи особой и нет) мне вспоминается девочка из баскетбольной школы. Высокая девочка Таня, по фамилии Лысоконь. Фамилия казалась неблагозвучной – какой-то там лысый конь, и со свойственной мне тогда прямотой я спросила подругу, почему бы её не сменить.

– А на какую?

-На мамину.

– Фамилия мамы – Плешкò, – флегматично пожала плечами Таня.

Безнадёжность, почти как у нас: если не лысина – плешь, и я на сей день остаюсь в семье самой “пышноволосой”, опасаясь, что это продлится недолго.

Но как только я отвлеклась, чтоб похвалить растительность Апеннин – как опять поступили новости о самоубийствах…и африканцах.

В этот раз в прекрасной Флоренции пенсионер Роберто Пиррони, наделав долгов, решил покончить с собой. Он уже написал письмо, в котором прощался со всеми, и, взяв пистолет, пошёл погулять. Однако на понте Веспуччи ему повстречался сенегалезский торговец, и, на свою беду, заставил его передумать. Увидев уличного торговца, Роберто решил, что убивать себя не обязательно: можно убить кого-то другого и сесть в тюрьму, где государство возьмёт на себя заботы о пенсионере – и застрелил беднягу.

Когда Роберто арестовали, он уверял, что поступок никак не связан с расизмом, но это не убедило сенегалезцев Флоренции; в городе начались беспорядки. Африканцы крушили тумбы с цветами и сыпали мусор на тротуар.

Позитивистки мне возразят: такое бывает везде. На негатив нужно смореть сквозь пальцы, видеть всегда светлую сторону жизни; спасибо за то, что живём в прекрасной стране, а кто недоволен – езжайте домой.

Действительно можно закрыть глаза на любой негатив и видеть в Италии только самое лучшее? Я понимаю – туристы, никак не причастные к происходящему: приехал, сходил в музеи, по магазинам, на пляж, посидел в ресторане…

Но для тех, кто здесь постоянно – закрывай или не закрывай – проблемы не исчезают, а если о них на какое-то время забыл – то телевизор напомнит. Если беженцев и безработицы, снижения уровня жизни и бедности в южно-центральных районах нам недостаточно, и мы продолжаем беспечно тискать супругов и кушать пиццу – так вот вам “мафия капитале”, бесконечная цепь арестов в столице среди служащих администрации города. Кто заработал на средствах для иммигрантов, кто на подрядах в строительстве – похоже, в той мафиозной мэрии разве что тётя Мария Пия, уборщица, не замешана в грязных делах…и разве это касается только лишь Рима?

– А чего ж вы ехали, не подумавши? – задают позитивистки резонный вопрос. – Могли бы вначале приехать сюда на неделю-две, посмотреть, как и что, сохранить за собой рабочее место…

По-моему, очевидно, что большинство “старожилок” прибыло в 90х – не знаю, помните вы девяностые, или были тогда ещё слишком молоды? Hе то, чтобы “не подумавши”, а под влиянием обстоятельств. Тогда изменился строй, люди теряли работу, закрывались госпредприятия, многим из тех, кто ещё продолжал трудиться, перестали платить зарплату. “Сохранить за собой рабочее место” было весьма затруднительным. И что можно понять за месяц? Я бывала в Италии часто, оставаясь на две недели, на месяц – но не соприкасалась с её настоящей жизнью, пока не осталась здесь насовсем. Даже годами встречаясь с собственным мужем, его семьёй, не yзнала его, как следует, до тех пор, пока мы не стали жить вместе, объединив дела и бюджеты.

Но оставим всё это в прошлом; кого сейчас волнуют подробности – почему сюда приехали русские: из-за голода или из интереса к искусству, или, как пишут иные,”чтобы найти мужичка”, или же оттого, что думали: “Италия, цивилизованная европейская страна”, либо ещё по какой причине; мыли ли попы местным старушкам, или плясали в найт-клубах…

В настоящее время мы все – не приезжие гости, а граждане. И, как любой гражданин этой республики, имеем полное право по каждому поводу выразить мнение. Бодриться или же ныть, восхищаться и критиковать, писать сатирические фельетоны, не боясь обидеть сограждан- аборигенов. Никто нам не может этого запретить.  А впрочем, ни я, ни даже Вождь Краснокожих, более резкая в выражениях, никогда не позволяли себе обижать итальянцев так, как они обижают и унижают сами себя. Не раз, например, звучало с телеэкранов: “Итальяни – пополо ди мерда”, то есть,“дерьмовый народ” ( специально пишу эти слова в русской транскрипции, чтобы никто, вырвав их из контекста, вдруг не решил, что они – мои). Сопровождая дискуссии оплеухами, и иногда – и плесканьем мочой из стакана в прямом эфире.

А мы теперь – хоть и не коренная – но часть этого вот народа. Не нарушаем законов, не организуем террористических групп, как-то крутимся по привычке и выживаем безо всяких пособий по безработице. Так почему же часть русских считает, что мы должны всегда благодарно помалкивать, или же “ехать обратно”?  Если следовать этой логике, то в Америке могут качать права и возмущаться только индейцы , остальные, кто чем недоволен – пусть едут куда там – в Испанию, Англию, Францию?.. Почему коренные могут, а мы – никак? Или, благодаря советскому происхождению, мы – итальянцы второго сорта, лишённые права голоса?

И ещё, если подумать: кто постоянно доволен и счастлив? У кого всегда позитивные и настроение, и восприятие? Hа лице улыбка блаженства? Правильно.

У идиота.

ХОРОШО НАМ ЗДЕСЬ ИЛИ НЕТ? О ТЕХ, КТО ХОЧЕТ В ИТАЛИЮ.

Кроме тех, кто с давних или недавних пор делит со мной судьбу, проживая в Италии, есть ещё те, кто пока сюда не добрался, но кому бы очень хотелось. Иногда, прочитав какой-нибудь мой рассказ – о соседях-холостяках, или “Замуж за итальянца( а может, лучше не надо?)”-  они мне пишут, не доверяя прочитанному. Подозревая, что это – страшилки, мной сочинённые с целью их отвратить от знакомства с прекрасным синьором и жизни в Прекрасной Стране. Получается, вместо того, чтоб развлечь, я только пугаю народ, беззаветно влюблённый в Италию на расстоянии.

-Ольга, – пишет мне женщина, тоже живущая где-то в глухой провинции, но не в Абруццо, а на тамбовщине.- Вы не поверите, как надоели хамство, бедность, убожество! Kак мне хочется яркого, светлого, счастья, любви! К тому же, здесь меня записали в старухи, а мнe всего 45. Во мне лишь недавно, представьте себе, проснулись желание и темперамент! Так что ж, я должна их в себе задушить? И не имею права узнать красивых, достойных мужчин?…

-Конечно, имеете, – ей отвечаю я, – мы все имеем, раз темперамент проснулся… Но где заповедник тех самых красивых, достойных мужчин – мне, увы, неизвестно. Боюсь, что он – не в Абруццо.

Хотя, конечно, вкусы есть вкусы; в того, кто мне кажется страшным и просто жутким, другая может влюбиться с первого взгляда. Потому что на меньшее наши и не согласны: он не должен быть просто мужчиной, но также – красивым, достойным, и лучше богатым, чем бедным, и не просто искать домохозяйку, а излучать любовь.

Я пытаюсь открыть незнакомкам глаза: большинство местных свободных мужчин далеки от таких идеалов – потому-то они и свободны. Но разве это кого остановит? Из других, достоверных источников, вроде кино и отчётов “позитивисток”, они знают лучше меня о безмятежной жизни простых итальянцев – “постоянно пьём чинзано, постоянно сыто-пьяно” – поющих и пляшущих на площадях в нарядах от Гуччи, скользящих по автострадам в Феррари и с нетерпением ждущих русских невест. Пытаюсь им рассказать о жизни нормальных людей в той небогатой, а может, и бедной Италии, куда они, скорей всего, попадут.

Вот стою у себя на балконе с чашечкой кофе в руке и круассаном в другой, обозреваю окрестности…вижу овцу и почтальона. Машу почтальону рукой: он что-то опять мне принёс – наверное, письма поклонников, приглашения на дегустации вин, вернисажи, показы мод?…

Нет, в этот раз нет – счетà. Электричество, газ и вода вместе с блоком квитанций за вывоз мусора в прошлом году. Так, пустяки, дело житейское…Радуюсь, видя, что счёт за метан не превысил двух сотен – он за октябрь и ноябрь, когда мы почти не топим . Зимой у нас, в небольшой квартире, температура от +19° до 20°. Если кто хочет, чтоб потеплее, любит ходить по квартире в трусах, или дом размером побольше – это совсем другие расходы.А страховки машин, ремонты, налоги, выплата ссуды в банк? Тоже сущая ерунда по сравненью с блаженством от круассана и созерцанья овцы на холме.

Но, подведя сальдо-бульдо баланс, вижу, что мало мне остаётся на собственно “дольче вита”…

На соседнем балконе синьора развешивает бельё. Постоянно в шлёпанцах и халате, всегда на балконе или внизу, во дворе, где на зиму запасены дрова… газом топить – дороже.

На местном базаре ни свет, ни заря хозяйки роются в импортном сэконд-хэнде, его доставляют тоннами из Германии, Бельгии, Франции.

Дороги после снегов и дождей в рытвинах и ухабах; состояние их – плачевно-опасное, если учесть тот факт, что вьются они серпентином в предгорьях на значительной высоте и часто не огорожены.

Обедают люди охотно в ресторанах агритуризма, но никто не приходит туда нарядным или накрашенным –  сидят, как у себя на кухне. Не вижу вокруг этой массы весёлых, неунывающих, бодрых и стильных субъектов, образ которых засел в голове у тех, кто любит “страну искусства, моды, любви”. Может, их больше в крупных культурных центрах?

Доводилось гулять и по ночному Милану во время Vogue Fashion Night ; и опять вокруг были люди как люди – кто выглядел лучше, кто – хуже, никакой особой тенденции, стиля, гламура. В большинстве своём итальянцы – простые трудяги, и живут незатейливой жизнью, полной проблем и экономии, далеки от всего того, что за пределами их элементарных потребностей. Искусство и мода их мало интересуют, они редко бывают на море и забыли слегка про “аморе”, их повседневная “дольче вита” – питание и выживание.

Я уже говорила, что, прочитав, иногда реагируют так:

– Пипец! Уедут ТУДА, а потом оттуда и плачутЬся!

Кажется невероятным, кто-то позволил себе двойную роскошь: не только уехать “туда”, так ещё и нахально жаловаться. И под этими комментариями – тоже отдельные”лайки”, и даже, если присмотришься – “лайки” тех же друзей, что раньше ставили “лайк” под самим постом! Ну ничего, это, должно быть, значит – им нравится и так, и наоборот.

-Tак что вам там – плохо, что ли? – задают мне вопрос с недоверием.

Не плохо, нет… но наверное, где-то могло быть и лучше. В Англии, например. Потому-то, если в Италии русских всего 36000, то в Британии  – в десять раз больше. Их только в одной столице – десятки тысяч. Просто заполонили Лондон, превратив его в …Васюки. Сразу понятно, где лучше – не так ли?  И если английская периферия, подозреваю, тоже довольно скучна, то уж в Лондоне жизнь бьёт ключом!

Почему русские едут в Великобританию – совсем другая история, мы её разбирать не будем. Кажется, едут туда немножко “другие” русские, везут капиталы и получают гражданство…(я сама бы охотно переселилась, если б могла обменять квартиру в Абруццо на равноценную в Лондоне)…Hо ведут себя там в последнее время неважно. Каждый год кого-нибудь травят – причём не местных, а бывших своих московских соседей, и изощрённым способом, вызывая скандалы в международном масштабе. На днях отравили опять; в Италии все от этого в шоке – забыли о выборах, самоубийцах и африканцах.

Даже нависший над Лондоном традиционный туман зловеще клубится русским паралитическим газом…В аэропорту гуськом прошли на посадку двадцать три дипломата, высланных по подозрению. И я не знаю, кому помешал бедный бывший шпион. Давно уж продал секреты, потом своё отсидел, жил спокойно себе в Лондограде, и вот…

Не могли отравить простым, анонимным ядом из ближайшей аптеки на Бейкер стрит? Конвульсии и паралич, мгновенная смерть от сердечного приступа? Пристукнуть из-за угла? Так нет; достали из арсенала редкие нервные газы с надписью “Made in Russia”…Грубо работают наши “секретные службы”, я бы таких оплошностей не допустила.

Как видим, у русских в Англии – тоже свои проблемы, и наверняка у них, как и у нас, в Фейсбуке есть разные группы: “Моя любимая Англия”, “I love England”, “Beautiful England” and so on.

Ольга, так Вы – несчастливы?…- задают мне вопрос с состраданием.

Нет, почему? Я счастлива. Не потому, что живу в Италии, Англии или России. Не оттого, что я замужем; не из-за денег, детей, собак – хотя всё это явно имеет значение. Просто мне повезло, характер такой у меня: где бы я не была, что бы не делала – мне никогда не скучно, даже наедине с собой. Просыпаюсь счастливой, и если в тот день у меня ничего не болит – так же и засыпаю.

Потому -то я и живу так долго на периферии – место не хуже других.

Не хочу, как предлагает Опрышко – Бальбони, учиться жизни у итальянцев. Но знаете, чему мне нужно учиться? Я тут недавно как следует это обдумала.

Толерантности.

Почему меня раздражает чья-то восторженность? Я, положим, не замечаю в меня окружающих людях и их затрапезных манерах особого шарма. Возможно, меня мало что удивляет, мне ещё до переезда сюда довелось путешествовать и повидать всякого – разного; да и в России жилось неплохо. Но это мне. А может, другие не знали до этого жизни прекрасней и удивительней! Искренне восхищёны, и это не повод для раздражения.

Я, например, не люблю цирковых представлений – слишком много их видела в детстве в Ростове, в жёлтом здании цирка, что на Будённовском. Интерес быстро пропал, появился некий снобизм к “балаганному развлечению”. А Марчелло в своём абруццезском детстве цирка почти не видел, и всё для него в новинку: собачки, гимнасты, медведи на велосипеде…смеётся до слёз, когда смотрит цирк Монтекарло по телевизору. Если бы все видели мир моими глазами, были во всём согласны со мной – интересно ли было бы жить в такой реальности? Населённой одними Ольгами Т? Думаю, нет. Общаться с такими милыми клонами было бы всё равно, что общаться с самой собой…Пора становиться мудрее и добродушней.

Поэтому хочется сгладить тяжкое впечатление и завоевать симпатии. Я никогда ничего не писала всерьёз, но теперь говорю СОВЕРШЕННО СЕРЬЁЗНО:

Дорогие девушки! Ничего не бойтесь, езжайте смело в Италию, осуществите свою мечту. Живётся здесь русским, как и всем остальным иностранцам, ПРЕКРАСНО, в замужестве или же в одиночку; большинство итальянцев нас любят и понимают, ждут нас, раскрыв объятья, готовы отдать нам последнее, денег занять, уступить нам рабочее место. У итальянцев – ДОБРОЕ СЕРДЦЕ, как сами они о себе говорят.

Итальянцы, как всем известно – весёлый народ, они умеют радоваться жизни, едят, танцуют и поют. Почти никто не страдает депрессией, не бросается  вниз головой с балкона или моста, не убивает членов семьи или женщин. Нет-нет! Мафия – тоже в далёком прошлом. А что, в других странах нет мафий?

Душевнобольных – всего десять – двенадцать каких-то там миллионов, это немного. А что, в других странах нет дураков?

Итальянцы много читают, любят искусство, ходят в театры. Они образованны и благородны. Мужчины все, как один( за редким, может быть, исключением) галантны и элегантны. Женщины – тем более! Нам надо у них учиться: готовить, ходить, говорить, одеваться, жить.

В общем – страна как страна, и нация в целом – ничуть не хуже, чем эскимосы, монголы, русские. Я их люблю, и если подсмеиваюсь иногда – то что ж, они не обижаются, и тоже над нами, знаете ли, подсмеиваются.

“Tutti matti” я написала давно – лет 10 -15 назад, за это время в обществе произошли перемены: всё больше моих сограждан учится, моется с мылом тёплой водой, всё реже вижу синьор в открытом платье с небритой подмышкой или ногой…Прогресс не стоит на месте.

К тому же, погода, пейзаж за окном, еда – чудесные, с этим никто не спорит. Выйдешь с утра на балкон с чашечкой кофе, посмотришь вдаль, пошуршишь деньгами в кармане – эх, хорошо!- начинается новый день.

Говорят, Италия скоро выйдет из кризиса, и в последнее время даже наметился спад в смысле миграции – к берегам Лампедузы не приплывает столько баркасов, как прежде. (Хотя и странно: чем лучше живётся в Италии, тем, по идее, больше должно приплывать?)

А я за прошедшие годы, знаете ли, постарела, и по вопросам знакомств и браков стала плохим советчиком – эти проблемы вообще для меня потеряли свою актуальность. Никогда не стремилась в Италию, но, можно сказать, мне повезло; здесь меня (как и в России, и в разных других местах) никто не обидел. Надеюсь, что повезёт и многим из вас – тем, кто сюда стремится.

Не хочу никого отговаривать, это было бы глупо. Приезжайте и поживите подольше, вы во всём разберётесь сами.

А тем временем, не принимайте так близко к сердцу дискуссий на итальянских задворках Фейсбука. Ведутся они, в основном, со скуки.

Это мы вовсе не плачемЬся; это мы уехали – и оттуда смеёмЬся.

 

 

 

 

 

 

МНЕ НЕ ВЕЗЛО С ДЕВУШКАМИ.

Как-то раз, приехав в родной Ростов, я оказалась в гостях, в малознакомой компании.  Xоть и состояла она из медиков, бывших выпускников моего же вуза – я почти никого не узнала, не вспомнила; или это тяжёлый случай склероза, или учились все на разных потоках и факультетах…Как обычно бывает между друзьями – коллегами, за столом беседы велись о работе, о личной жизни, событиях и персонах, к которым я не имела малейшего отношения. Будучи ренегаткой, давно предавшей профессию в поисках лёгких путей, я ощущала себя среди них чужаком, человеком без определённых занятий. Да и “свалила”, как говорят, давно, живу где-то там, в другом измерении…

Конечно, гостеприимной  хозяйке хотелось как-то вовлечь меня в разговор, упоминая возможных общих знакомых, и выяснить, с кем же из девочек – бывших сокурсниц  в те времена я дружила? Или дружу до сих пор?.. Всплывали фамилии, мне говорившие смутно о чём-то, но не вызывавшие в памяти зрительных образов; кто-то из них теперь возглавлял крупные центры и клиники, а кто-то – кафедры в мединституте. По моей озадаченной мимике каждый мог догадаться: с этими я не дружила.

– А с кем же тогда? Pазве ты не училась вместе со Светой Стаценко, она теперь завонкологией? А Геворкян Карину не помнишь – она профессор теперь, возглавляет кафедру?..

Я назвала пару имён, не вызвав ответной реакции: видно, они, как и я, не добились особых успехов в здравоохранении.

-А ещё? Eщё кто-нибудь?..

Bсё. Я замолчала и заморгала растерянно. И тут же призналась, пожав плечами: я вообще не особо дружила с девчатами.

-А почему-уу?- удивилась хозяйка.

Почему – сама не пойму.  Зато регулярно ходила в чисто мужской компании выпить по кружке в пивбар “Театральный”; мы болтали и веселились, из под курток висели полы белых халатов  – и оттуда, помню, нас  часто гоняли преподаватели. “Доктора, – говорили они с осуждением, – спрячьте хотя бы халатики!” … И если совсем уж начистоту, то и ребята – медики, в сравненьи с другими студентами, в то время казались мне скучноватыми, а студентки лечфака – о чем говорить; пройдя строжайший отбор приёмной комиссии, они были все, как одна, образцовыми. Девушки из хороших семей, врачебных, партийных и профсоюзных, а реже – торговых,  династий, серьёзные и благонравные. Такая не выйдет гулять, не вызубрив всё и не повторив три раза,  и вернётся домой к десяти. Готовились смолоду к этим блестящим карьерам – понятно.

С девчатами мне не везло.

Казалось бы – чисто мужская жалоба. И, казалось бы, нет ничего естественней дружбы с себе подобными.  Но мне отношения с собственным полом давались всегда нелегко. Нельзя сказать, чтобы я не старалась. Bсегда охотно знакомилась, шла на контакт, но то ли со мной что-то было не так,  то ли с теми, с кем я общалась или пыталась дружить. И остаётся неясным: чего не хватало мне? Чего не хватало им? Почему я легко заводила друзей, но имела мало подруг?

Мариша.

Одной из первых подружек в дошкольном возрасте стала Мариша, девочка полная и круглолицая, с толстой пушистой косой. Мы жили в соседних подъездах, копались вместе в песочнице, ходили друг к другу в гости играть в настольные игры, посещали один и тот же английский кружок. Помню, Маришин отец,  преподаватель физфака и весельчак, строил подружек дочки в прихожей в шеренгу, игриво командуя:

– Hу, покажите ножки! Посмотрим сейчас, у кого стройней!

С наивной готовностью все становились в третью позицию, демонстрируя ножки “эксперту”.

– Да, – говорил, налюбовавшись, с  легкой досадой. – А у нашей Мариши ножки – как столбики.

Папа Мариши дома бывал нечасто, зато за ней неусыпно следила бабушка, и, как видно, имела на внучку большое влияние. Уж не помню, что именно там случилось, но однажды Мариша вдруг вышла во двор и объявила, что “больше не будет со мной играть, потому что бабушка не разрешает”. И не то, чтобы я привязалась к Марише, но нежданное заявление поразило меня, как гром среди ясного неба. Если бы мы поссорились и решили с ней не дружить, это было бы мне понятно. Но вчера ещё всё шло хорошо, а сегодня – мы больше уже не друзья, и только из-за того, что так захотела бабушка? Какое отсутствие собственного мнения!

Причём, она сообщила мне новость безо всякого сожаления, и даже, казалось, с плохо скрываемым удовольствием; как будто сама только того и ждала, не хватало лишь бабушкиного разрешения. Помню, я огорчилась и разозлилась порядком, и в подтверждение слов бабули о том, что со мной лучше дел не иметь, дала предательнице оплеуху; огрела её, как следует… Справедливости ради скажу, что не только эта, отдельно взятая бабушка, не позволяла внучкам водиться со мной. Ещё одна, из дома напротив, применила подобные санкции после того, как внучка Натуся, девочка неспортивная, которую я пыталась учить кувыркаться, свалилась с турника. И другая, бабушка двух сестер – близнецов, которых я самовольно якобы увела со двора – обследовать парк, опасную территорию. В конце концов, эти запреты перестали меня огорчать. Запретный плод сладок, и дети с оглядкой, но продолжали водиться со мной. К тому же, была во дворе одна девочка, Лиля, с собственным мнением , почти совсем беспризорная, как Гекльберри Финн – не было бабушек, чтобы за ней следить –  та весь день гуляла сама по себе, с ключом от квартиры на шее. Она – то мне нравилась больше других; с ней и Маришей –  с которой потом помирились, но уже не дружили, как прежде – мы вместе пошли в первый класс. Но когда построили наc попарно, чтобы куда – то вести, и сказали всем взяться за руки – Лиля руки не дала.

– Почему не берёшь меня за руку?

– А потому, – отвечала она спокойно, – что ты ковыряешь пальцем в носу, потом катаешь козюли и лепишь их снизу к парте.

…Кстати, это один из редких случаев пользы, извлечённой когда – либо мной из девичьей дружбы. Приятель – пацан мог бы и не заметить манипуляций с козюлями, но девочки не упускают деталей. Kритика Лили своевременнo мне помогла покончить с вредной и неэстетичной привычкой.

Уже в те ранние годы стала я замечать, что несмотря на склонность к приторно – нежному сюсюканью и спокойным рутинно – хозяйственным играм наподобие “дочки – матери”, нередко встречались злые и агрессивные девочки – намного злей и агрессивней мальчишек. Во дворах из массы детей выделялись “лидерши” и “командирши”, желавшие не дружить, a доминировать… Временами случались конфликты.

Как – то раз моя бабушка вышла во двор… (Eсли вы почему – то решили, что я – не из тех, над кем хлопотали бабуси, то не угадали – я была как раз одной из тех внучек под вечным присмотром; плюс ко всему, моя бабушка Рая по многим статьям могла переплюнуть прочиx – по крайней мере, спокойно могла бы нокаутировать с полдесятка соседских бабусь). Так вот, выйдя во двор, она обнаружила трёх, по её словам, “малолетних пигалиц”, две из которых держали меня за руки, а третья давала пощёчины…Она нависла над ними внезапно, как грозовая туча, закрывшая солнце, как коршун, что падает камнем на жертву… и, обездвижив главную ( две другие в страхе бежали), сказала:

– Вот. А теперь я буду держать, а ты её бей!

Я растерялась. Возможно, такой урок и пошёл бы злодейке на пользу, но мне не хотелось; казалось делом позорным бить тех, кто защищаться не может. Тем более, при соучастии бабушки! Нет, в такие дела, я считала, взрослых лучше не вмешивать. Ещё не хватало, чтобы моя семья – мама, папа, дедушки, бабушки – вышли на улицу бить детей! Пообещав разобраться с обидчицей позже и в честном бою, уговорила её отпустить заложницу.

На самом деле в дальнейшем, даже в той разгильдяйской школе в районе Нахаловки, куда меня классе в шестом определили родители, и где побоища и беспредел были в порядке вещей, драться с девчонками мне не пришлось. Во – первых, уже и без этого мне хватало участия в битвах за выживание в новой и чуждой среде, доминируемой хулиганами “сильного” пола, а во – вторых, многие девочки в новом классе казались тихими и запуганными; жались, как мышки в углу, пока вокруг творилось неладное…

Все, кроме одной. Одна ученица вела себя гордо и высокомерно, как королева. Окружённая свитой маленьких, тихих, но уже не по – детски льстивых, неискренних “мышек”. Впрочем, “мышки” – придуманный мной, более мягкий эпитет; она называла их “шавками”. Девочки эти искали её покровительства, следуя группкой, словно цыплята за квочкой, и выполняя её поручения: “Самохина, сбегай в буфет по – быстг’ому!”, “Сег’дюк, пг’инеси мне пог’тфель!”… Иногда ерошила им поощрительно волосы, а порой раздавала лёгкие подзатыльники…Но поскольку, признав её авторитет, сами члены “шавочной” группы не жаловались, и ко мне Королева сперва отнеслась с подобающим уважением, я лишь пожимала плечами, наблюдая подобные сцены.

Марина.

Она была пышнотелой и волоокой отличницей, с длинной пушистой косой, картавила, звали её Мариной. (Это что – совпадение, или я выбираю похожие типы подруг, с теми же именами?) Мы стали почти неразлучны, после уроков я заходила к ней в гости; “вблизи” и в домашней среде Марина казалась намного лучше, проще, умней, чем в школе, и я полагала, что высокомерие и помыкание “шавками” может быть чем – то вроде защитной маски… Пока не заметила с удивлением, что она и ко мне иногда обращается по фамилии и недопустимо командным тоном, требуя что – то подать и принести. Отношения наши вмиг охладились; и когда я однажды застала всю группу “шавок” в школьной уборной, где Королева как раз наградила одну из них подзатыльником, и та заскулила жалобно, как щенок… я всё же сказала Марине, что я об этом думаю.

Гордо подняв подбородок, та презрительно произнесла популярную в 70x киноцитату:

– Дет-точ-ка, а тебе не кажется, что твоё место – возле паг’аши?…

– На паг’ашу сейчас сядешь ты, – был мой ответ (я тоже картавила).

В тот день Марина сама получила затрещину, ради разнообразия. Чем я, разумеется, не горжусь: распускание рук – признак педагогического бессилия. Говорили, в дальнейшем она поступила тоже в мединститут; но наши пути вскоре совсем разошлись и больше не пересекались –  в старших классах меня перевели в другую школу, на Пушкинской.

На этом, пожалуй, истории с дружбами, прерванными оплеухой, заканчиваются.

Хотя нет, постойте! В 8м или 9м классе случилось опять; но там дружба с девочкой из параллельного класса распалась и обмен оплеухами произошёл по совершенно другой причине – из ревности – так что всё ясно и не нуждается в комментариях.

А вот эпизод уже из студенческой жизни. В начале я говорила, что из-за специфики мединститута и трудности поступления студенты учились там, безусловно, разные, но в целом серьёзно настроенные, каковыми и дòлжно быть будущим медикам. И девочки вместе со мной посещали занятия –  хорошие, умные и прилежные…Иногда казалось, что им не восемнадцать или же двадцать лет, а вдвое больше – судя по зрелости высказываемых суждений и правильности поведения. Но для того, чтобы мне захотелось с кем-то дружить, серьёзности и положительности, видимо, не хватало; хотелось нескучной и интересной личности, способной со мной разделить вкусы и увлечения…Но всё равно: разве я не пыталась? Пыталась, но может быть, недостаточно.

Галя.

Как – то в гости ко мне пришла милая девушка Галя, сокурсница – всегда относилась ко мне с симпатией, и я старалась произвести на неё хорошее впечатление. В то время, кажется, мама уехала в командировку, и по вечерам у меня собирались приятели. Обычным нашим занятием было прослушивать диски и переписывать их на бобины…Конечно, всё это – в клубах сизого дыма, и не обходилось без выпивки, как можно было понять по ряду пустых бутылок и переполненным пепельницам. При виде всех этих пластинок, бобин и кое-каких альбомов художественных репродукций, наваленных там и сям, Галя взмолилась заранее:

– Только давай вот не будем слушать всю эту музыку или смотреть репродукции.

– Давай, – согласилась я.

– Просто так посидим, чайку попьём – хорошо?

Я заварила чай. Открыла большую банку с надписью “Соль”, где обычно держали сахар – пустая. Неужели весь сахар закончился?…Надо сказать, что в нашей квартире ( и кухне) порядок царил весьма относительный; ёмкости могли использоваться не по назначению, и надписи на них не всегда соответствовали содержанию. Пошарив в кухонном шкафу, я нашла в дальнем его углу сахарницу с кристаллическим порошком – глубоко его мама засунула! Щедрой рукой намешала Гале три ложки и села с ней на диван.

Та отхлебнула, глотнула ещё и поморщилась.

– Слушай, чай какой-то…несладкий.

– Не может быть; я тебе положила три ложки сахара.

Она отхлебнула опять, скривилась:

– Попробуй сама.

Я слегонца пригубила: вкус был действительно странный, солёный. Тут у меня мелькнула догадка: вот почему эта сахарница и находилась в самом углу…

– Так это ж не сахар, – сказала я наконец, – а тараканья отрава!..

Прыснув всем тем, что ещё оставалось во рту, бедняга бросилась в ванную, и пока лихорадочно там старалась промыть желудок, я, по канонам хорошего тона, должна была б сохранять виновато – расстроенный вид. Вместо этого вдруг, как назло, на меня накатил приступ веселья, неудержимого и неприличного смеха при мысли о том, что я подмешала гостье – будь оно всё неладно! – в чай тараканьей отравы! И хоть за жизнь её не приходилось бояться – количество выпитой ею вредной для тараканов субстанции было невелико – кто знает? Может, она решила, что я сделала это специально?…И всё равно хохотала до слёз, и не могла успокоиться.

С Галей общались совсем недолго, но не из – за чая. Пригласив её вместе встречать Новый год к знакомым, что, очевидно, предполагало быть за неё ответственной и уделять внимание, вскоре я увлеклась одним из гостей и, напрочь о ней позабыв, веселилась сама по себе.

Свинство, конечно. Хотя, с другой стороны – я привела её, всем представила, взрослую девушку; была уверена, что ей не скучно и без меня… но она расценила мой эгоизм как предательство.

Случалось в те юные годы также сближаться с ровесницами, которые, наоборот, интересовались не столько мной, сколько моим “пацанячьим” окружением. Видя, что у меня немало друзей – приятелей, они желали с кем – то из них познакомиться и, возможно, найти себе в их рядах подходящего жениха…Я, собственно, ничего не имела против, но как правило, за отсутствием иных общих интересов эти “дружбы” быстро сходили на нет.

Ольга.

Что дальше? Работа на скорой помощи. Целых пять лет я делила пространство тесной машины, тяготы трудных дежурств, и часто – свободное время с моей медсестрой Ланецкой. Под её руководством я, наивная вчерашняя студентка, приобщилась к сложной практической жизни конца 80х, с необходимостью массы “полезных связей” и умения “крутиться”. Она казалась незаменимой с её здравым смыслом и чувством юмора, не говоря о профессиональных навыках, и скрашивала рабочие будни, превращая их почти в развлечение. Сотрудники завидовали нашей сплочённости, пытаясь переманить Ланецкую в свою бригаду, но та – ни в какую, оставалась верна. Tакая дружба, думала я, продлится кто знает, сколько, хоть до скончанья времён…Однако, нет. Чем дальше, тем всё заметней и тяжелей становился дефект, казавшийся лёгким и поправимым: да – да, всё тот же алкоголизм, бороться с которым почти бесполезно. Тем более, если речь идёт о перевоспитании девушки на десять лет старше меня. Конечно, пыталась поговорить и повлиять, но всем известно, что пьющий непьющему – не товарищ. У Ланецкой были другие подруги, которые употребляли и не пытались влиять, а я, к тому же, со “скорой” уволилась, и занялась другими делами…

Так наши пути разошлись, и встретились мы нескоро. Годы спустя я посвятила ей книжку, но вряд ли она знает об этом. И может, оно и к лучшему, так как последняя из “неудавшихся” дружб расстроилась именно из – за книги.

Мои родители вечно дивились тому, как я выбираю друзей. Ещё в раннем детстве, можно сказать, малышовстве, скучая с ними на пляже, я отлучалась в поисках товарищей для игр и возвращалaсь, по их словам, с “самым сопливым, замызганным и золотушным ребёнком”. Ведь были вокруг и другие детишки! – не понимали они. Нет; именно этот грязнуля своей непохожестью на остальных, быть может, привлёк внимание…

Со временем мой критерий не изменился, и переехав в Италию, в городе Атри я почему – то не познакомилась сразу с видными дамами города – с супругой мэра, к примеру; зато ко мне стала ходить Мануэла, жившая в домике – развалюхе напротив. Ещё молодая, но без зубов, стриженная под ёжик, любительница собак и бывшая – настойчиво подчёркивала она – наркоманка. Получая лишь пенсию папы, Мануэла нуждалась вo всем, и я отдала ей массу дочкиных старых вещей, в которых она щеголяла гордо по городу: обновила, мол, гардероб. Дважды в жизни ей повезло: она становилась наследницей, в первый раз – тёти, а во второй – одинокой синьоры, за которой ухаживала. Обе ей завещали недвижимость и сбережения; оба наследства она благополучно спустила с помощью жениха. Жених, Антонелло, в последние годы, увы, был лишён свободы за ограбление бензоколонки, но из тюрьмы Ланчано им разрешали звонить раз в неделю по телефону, на один и тот же домашний номер. Не имея домашнего телефона, Мануэла просила меня разрешить ей беседы с любимым…С тех пор каждый четверг она приходила ко мне, пила кофе, чай, курила одну за другой и напряжённо ждала( а я – вместе с ней) звонка из тюрьмы. Соседские отношения.

Другой особой, привлекшей моё внимание в Атри, стала синьора Джейн, англичанка с добрым весёлым взглядом, так не похожая на итальянских синьор. Возможно, моя любовь ко всему английскому сыграла здесь не последнюю роль.

 Джейн.

Будучи инвалидом с редкой формой нейродистрофии, Джейн перемещалась повсюду на мотороллере, а там, где ей приходилось идти, кое-как ковыляла утиной походкой. Будучи в разводе, нуждалась в средствах, и будучи свидетельницей Иеговы, исключённой стараниями мужа из свидетельской общины, считала себя изгоем. Не могла посещать собрания по воскресеньям и,  как недостойной, ей не давали журналов “Проснись!” и “Сторожевая башня”, которые всем остальным просто навязывали. Сводила концы с концами уроками английского языка; не имея образования, превосходно знала обе грамматики, родную и итальянскую, и не одно поколение атрианцев с помощью Джейн освоило этот язык. Я пришла к ней из любопытства: каково заниматься английским с подлинной англичанкой?.. Незаметно мы перешли к изучению библии: как известно, вера диктует свидетелям нести людям благую весть, и Джейн постаралась тут же меня обратить. Наши долгие чаепития с обсуждением спорных и интересных отрывков Писаний переросли в яростные дискуссии, и я объявила себя трудным, неподходящим субъектом для обращения. Но – подходящим для дружбы на светской основе. С тех пор виделись регулярно: ходили вместе в кино, обедать, я помогала ей с перевозкой мебели, всякого скарба. И конечно, мы, две иностранки, шутили над местными и обсуждали их странные нравы.

– Оh, Olga, they are terrible people! – говорила она со своим британским акцентом, и мы смеялись. Обычно разговаривали по-итальянски, за исключением sms, которые Джейн почему-то слала мне на родном языке.

Летом я предоставила Джейн часть своего прилавка на летнем базаре, для распродажи всякой ненужной утвари. Сидя по вечерам вместе со мной за прилавком, она охотно делилась с любым проходящим мимо туристом своей историей: о том, как муж плохо с ней обращался, как подло оговорил её перед советом старейшин их общины, что привело к её исключению и в дальнейшем – к попыткам самоубийства и психбольнице. Теперь ей намного лучше, спасибо.

Люди качали сочувственно головами, цокали языками; но казалось, поговорив с незнакомцами, она чувствовала облегчение.

И вот, наконец, я решилась опубликовать заметки, первую книжку под названием “Tutti matti”. Джейн меня горячо одобряла, и обещала свою грамматику, что собиралась в дальнейшем издать, посвятить – кому бы вы думали? – мне. Когда вышла книжка, я подарила подруге один экземпляр с автографом. Знать бы заранее, что из этого выйдет!

Каждый день, читая главу за главой, она посылала мне sms, в которых благодарила за доставленное удовольствие, за минуты счастливого смеха, поздравляла с ярким талантом и обещала большое будущее…

пока не дошла до последней главы.

В ней вскользь, буквально в двух строчках, упоминалась “датчанка”, женщина, полная здравого смысла, которая, выйдя замуж за атрианца и прожив с ним пару десятков лет в описанных мной условиях, захотела покончить с собой и оказалась в больнице. Ни имени, ни фамилии, ни подробностей дела – ни даже правильной национальности. Впрочем, без этих двух строчек можно было спокойно и обойтись; они служили лишь подтверждением авторской мысли о том, что в этой среде не спятить – не так-то легко..

Заметив, что уж давненько не получаю вестей от Джейн, я написала:

– How are you?

Ответ не заставил себя долго ждать.

-Как, по-твоему, я могу себя чувствовать, – писала она, – после того, как ты надо мной посмеялась самым циничным, бесчувственным образом, вытащив на свет божий и описав так поверхностно столь серьёзные и трагические моменты моей жизни?!…Я – в глубоком шоке, и всё ещё не могу прийти в себя. Не знаю вообще, как смогу это всё пережить.

Тут испугалась я не на шутку, не ожидав такой реакции от Джейн, которой, с её английским – то чувством юмора вроде не свойствен был итальянский трагизм. О ней, в отличие от других персонажей, вполне узнаваемых, я не написала ничего конкретного – мало ли женщин лежит в психиатрическом отделении Атри? И многие из них – такие же “самоубийцы”. А что до циничной, небрежной манеры – то книжка вся целиком написана в стиле гротеска, и Джейн хохотала – вплоть до последней главы – над каждой историей, а их там много, и одна похлеще другой.

Но напрасны были мои заверения в том, что я не хотела обидеть, а лишь позаимствовала кое -какие детали её биографии для персонажа, с которым, по праву автора, могла поступить, как угодно – хоть заставить его удавиться.  Джейн отвечала: мои оправдания – неубедительны, и, чтобы развлечь читателей, я надругалась над дружбой, которая, как теперь стало ясным , с моей стороны была абсолютно фальшивой.

Фальшивой – с моей стороны? Тут мне вспомнились все конкретные виды помощи, которые я оказала Джейн в последние годы. Она – лишь дала мне уроки, за которые я заплатила. Но я набралась терпения:

-Мне очень жаль, что ты приняла всё это близко к сердцу. Может быть, ты просмотришь текст второй книжки, в которой есть эпизод с “твоим” персонажем, чтобы внести коррективы?

В то время я, по горячим следам, уже принялась за вторую книжку, в которой имелся забавный сюжет о том, как Джейн дала объявленье в газету: “Ищу работу”, а ей позвонил продюсер и предложил ей сняться в порнокино…

-Что-оо? – взбеленилась Джейн. – Я запрещаю тебе вообще что-либо писать обо мне!

-Ну, – обиделась я, переборщившая с извинениями безо всякой особой вины, – запретить ты мне ничего не можешь. И ещё хотела заметить : ты – довольно неблагодарная леди. Подавай, если хочешь, в суд, и докажи, что речь шла именно о тебе!

С тех пор на русско – британской дружбе был поставлен массивный крест.

Ну, вот и все неудачи с девушками – наверняка не все, но те, о которых хотела вам рассказать.

С возрастом, правда, стала я замечать, что женские дружбы даются мне как-то легче, непринуждённей. То ли я слегка поумнела, стала тактичней, и деликатней, и изменила подход, то ли они перестали видеть во мне угрозу и сомневаться в намерениях. Думают: женщина определённого возраста – чем она может нам навредить? А ещё лет так через …цать и вовсе стану милой приятной старушкой, и тогда – надеюсь заранее – число моих подруг увеличится. Tакже за счёт естественного отбора: друзей – мальчиков станет всё меньше, они так долго, как наша сестра, не живут…

И, возвращаясь к врачебной компании, с которой начался мой рассказ, помню, как встрепенулась вдруг, услышав слова хозяйки; та передавала мои слова сидящим на дальнем конце стола и не разобравшим, как следует:

Ей женщины не нравились, ей нравились мужчины, сигареты

(“…и водка“- просилось само на язык).

Я попыталась слабо протестовать – что за неверная интерпретация…

-А разве сама ты такого не говорила? – удивилась сидевшая рядом приятельница.

Нет, такого не говорила; но девушки – что поделаешь – часто всё понимают по – своему.

Лиля.

Что ж, несмотря на ошибки и непонимания, надо сказать и о хороших – немногих, но настоящих дружбах. Среди них есть даже одна, которая тянется столько, сколько сама себя помню; она  странным образом сохранилась, несмотря нa сменy школ, сменy мужей, нa обеднения – обогащения, нa расстояния. С той самой Лилей, которая c детства оказывает мне и самые разные виды поддержки, и несомненное на меня влияние…Она говорит, что у нашей дружбы – бриллиантовый юбилей.

Что означает: уже полвека, как я не ковыряю в носу. И если палец в раздумьи вдруг потянется в том направлении, я вспоминаю Лилю, и успев перехватить его мысленно – “СТОП!” – направляю в другую сторону.

 

ШУТИНГ НЕ УДАЛСЯ…

Когда история Кати  с синьором Прочоне, редактором еженедельника “Мир культуры”*, закончилась бесславным и скандальным образом…

Бесславный cкандал, конечно, устроила Катя;  Прочоне остался сидеть за своим столом, потеряв дар речи, бледный и потный. Hикогда в окружавшем его культурном мире не приходилось слышать ему таких выражений, посланий и пожеланий; а теперь их yслышали все – от служащих офисов на этаже до разных случайных прохожих…

Так вот, когда их история завершилась так благополучно, Катя пошла в оружейную лавку. Взгляд ее – жгучий, решительный, мстительный – что-то искал на витринах и полках, насторожив персонал.

– Нужны два пистолета для шутинга, – сказала она продавцу.

– Для шутинга?…

Конечно, вам сразу пришло в голову то же, о чём подумал и продавец.

– Да нет же, – всех успокоила Катя. – Для шутинга – в смысле для съёмки. Для фотосессии – вот что такое шутинг.

Станет она руки марать об убогого редакторишку жалкого, на грани банкротства, журнальчика. Она и так уделила ему слишком много личного времени в ущерб своим творческим планам – и вот благодарность: он позволил себе при всех усомниться  в ее таланте фотографа, отвергнув последнюю серию снимков, выполненных ею специально по заказу “Культурного мира”…Mежду прочим, прекрасных снимков, на обработку каждого из которых ушло не менее часа! Возмущение Кати не передать словами. Она даже подумала: а не подать ли в суд на редактора за диффамацию и подрыв профессиональной репутации? С целью получения компенсации за моральный ущерб? Но потом решила на связываться: в Италии, пока закончится гражданский процесс – можно состариться.

Да  и суммы такой, какую она запросила бы, у Прочоне, наверное, нет.

Жажда мести в ее голове приняла форму  творческого проекта: антинасилие, насилие наоборот. То есть, не над женщиной, как обычно бывает в нашем несправедливом обществе, а над мужчиной – как у Тарантино – Килл Билл, Гриндхауз, или что – то в этaком роде.

– Тогда Вам пригодится что – нибудь очень  изящное, женственное ; кольтик один, например, и одна ривольтелла, – предложил продавец, с которым она поделилась проектом. И завернул ей оба оружия – разумеется, не настоящих, a игрушечные модели, которые выдавалa, досадно лишая их достоверности,  оранжевая пупочка в дуле. Тем не менее, Кате пришлось за них выложить евро сто пятьдесят, не меньше.

– Мы будем его убивать из пистолетов, холодным оружием – разными способами, – говорила она по телефону знакомой актрисe по имени Моника, участнице недавнего сериала(фикшен) с большим количеством драк и активного действия (экшен).- У тебя же был, по – моему, меч?

– У меня есть катана, – отвечала та с полным ртом, продолжая жевать, – настоящая. Знаешь, отличный проект! Скажи – пусть накрасят меня как – нибудь дарк, покруче, и оденут в готичеком стиле …Только с катаной не пустят в метро или автобус, машина нужна.

Другой приглашённой участницей шутинга стала Стефания Руссо, актриса постарше и с драматичеким опытом; она только что развелась с очередным супругом. Глаза её до сих пор наливались кровью при одной только мысли …

– Ооо, мне нравится эта идея, – страстно хрипела она по телефону, лежа в горячей ванне. – Я смогу это сыграть! Прямо чешутся руки – так хочу замочить ублюдка!

В общем, в желающих замочить какого -нибудь ублюдка недостатка не было. Оставалось только найти, кого. Кате пришлось устроить кастинг в социальных сетях; на роль жертвы разгневанных женщин приглашался синьор средних лет,  антипатичной наружности – такой, чтобы насилье над ним казалось оправданным. Она уточняла подробности: маленький рост, яйцевидная лысина, и чтоб походил на злодея Пингвина из “Бэтмана”.

Как  ни покажется странным, на объявление в сетях откликнулись  многие; оказалось, мужчин сo внешностью Пингвина, низких и яйцеголовых, в Италии – пруд пруди, и даже среди актеров. И большинство соглашалось участвовать в новом проекте юной и подающей надежды Кати бесплатно; разумеется, жители отдалённых районов страны просили им оплатить проезд. Как и синьор Альдо Музи, миланец, поклонник Катиного искусства, выбранный после долгих раздумий изо всех возможных “пингвинов”.

Почти двойник Денни де Вито, среднего возраста, с прядями длинных волос вокруг заострённой плеши, он принимал близко к сердцу идею женской вендетты – сам за долгую жизнь натерпелся обид и измен со стороны брутального сильного пола. Днём Альдо работал учителем в школе, а вечером вёл жизнь артиста: снимал свой скучный костюм, надевал кружевное бельё и туфли на каблуках и выступал в ночных клубах и кабаре, где, меняя костюмы и парики, выходил на подмостки в образе Мины, Рафаэллы Каррà и прочих див итальянской эстрады, пел их голосами и танцевал. В новом проекте ему предстояло впервые попробовать себя в мужской роли.

– Идея такая, – вводила его в курс дела Катя по телефону. – Ты был негодяем, коварным паршивцем, понял?…Ты их всех обманул и предал. За это они будут тебя пытать и, возможно, убьют…я точно ещё не знаю, посмотрим в ходе работы.

– Hу что ж, – отвечал благодушно Альдо. – Это мне кажется очень…резонным. И справедливым. А в каком журнале потом появятся фото?

– Думаю, в “Govue”или “Fanity Hair”, – предполагала самонадеянно Катя.

Но шутинг – это не так-то просто, не только – модель и фотограф. В шутинге важен стайлинг, а значит, нужен стилист , который оденет моделей, и которому тоже за это платят. А так же мейк-ап; а значит нужен майк-ап- артист, гримёр – тот, кто накрасит всё группу, и труд его также, увы, не безвозмездный. Об этом вздыхала Катя, прикидывая стомость проекта. Но разве можно вздыхать и мелочиться, когда речь идёт о художественной идее? Когда артистом движет протест против насилия – вон, по тв каждый день говорят о феномене фемминичидио – убийствах гражданок, принявшeм здесь небывалый размах? И когда на карту поставлен вопрос о таланте.

Кстати, сказать творческой женщине: “У тебя нет таланта” – грубейшее, xoть и моральное, но насилие. И преступление против личности.Поэтому новый проект должен был всем показать наглядно, кто и на что способен.

А,  вот ещё важнейшая вещь, а также статья расхода, о которой мы совершенно забыли : локейшен! Подходящее место съемки, которое нужно арендовать. ..Хотя в окрестностях Рима ещё есть объекты, где можно снимать свободно , безо всякого там разрешения. Например, на заброшенной фабрике, подальше от любопытных глаз – как раз идеальное место для всяких насилий и шутингов.

– Прекрасно!- писала с энтузиазмом в э-мейле стилист, засидевшаяся без работы. – Для жертвы возьмем бельё из коллекции Келвина Кляйна; белые майки, трусы – разумеется, трудно их будет вернуть в первозданном виде –  и один прекрасный короткий халатик с веревочным поясом…

– Да, но… ноябрь, обещают похолодание.

– Ноги в любом случае должны быть открыты! Голые ноги, как ничто другое, унижают персонаж.

С чем Катя не могла не согласиться.

В назначенный день поначалу всё шло хорошо: уже то, что участники все пунктуально явились и никто, кроме гримерши, не заболел, было  добрым знаком. Стилистка вызвалась взять на себя и её обязанности. Часто случалось, что не являлись модели, стилист с одеждой или гример – кто угодно, кроме фотографа. И тогда, чтобы день зря не пропал, приходилось импровизировать: нет стилиста с одеждой – снимай обнажённых или портреты, а нет гримера – так поворачивай их и снимай в тыльной проекции.

Но в тот раз в машину набилась большая компания: четыре девушки плюс  Альдо Пингвин, с коробкой косметики, ящикoм с пистолетами, коллекциeй мужского белья и длинным японским  мечoм, упиравшимся в крышу автомобиля.

Вышли возле заброшенной фабрики; на локейшен Катя решила всё – таки сэкономить. Погода не располагала – градусов пять, не больше. Катя, не будь глупà , надела шапку и шарф и прихватила перчатки, как ей советовала мама, женщина, далекая от искусства, но разбиравшаяся в бытовых вопросах. Все остальные, однако, ежились зябко и скованно, не зная, как приступить к насилию над добродушным и вежливым Альдо. Но, шаг за шагом, входили в образ и обретали уверенность, разогреваясь все больше в буквальном и переносном смыслах.

Монику с катаной накрасили в стиле дарк – по мнению Кати, слишком уж тяжело и вульгарно, сделав ей чёрный рот – но тут ничего не поделаешь , от стилистки – гримерши по совместительству трудно требовать большего. Она и в своём ремесле-то не очень:  как вяжется этот японский меч с этой вот кожаной курткой?…

Сперва Катя сняла Пингвина в пальто и шляпе, гнусно любезничавшего с девушками на фоне полуразрушенных стен и битого кирпича. Затем его переодели в трусы и майку , и в этом жалком и беззащитном виде подвергли всяческим унижениям.

Стефания Руссо – та попросила нарисовать ей под глазом синяк, как след минувших побоев, затем замотать ей руки бинтами и испачкать чем-нибудь бурым( засохшая кровь). Так она видела свой персонаж :одетым в спортивный костюм и простоволосым . Типа – мне нечего больше терять и, как понимаете, не до эстетики. Катя сделала серию её портретов: с налитыми кровью глазами и сигаретой во рту, с лезвием в углу рта, с лезвием на языке и пистолетами.

Потом Стефания долго ходила кругами, всё примеряясь к “жертве”, и наконец, или лучше сказать, для начала, отвесила Альдо пару пощёчин.

-Ой, больно! Потише! – вскричал он, не ожидавший такого. – Ты что дерёшься?..

– Все должно быть по-настоящему, как нас  учил Станисласски. Я должна прочувствовать роль, войти с головой в кровавый туман насилия…

В тот день злополучный Пингвин, взяв на себя все мужские грехи, воплощая в себе самые гнусные характеристики сильного пола, умирал десятками разных смертей, запечатлённых Катей на плёнку. Моника перерезàла ему горло катаной, инструментом не очень удобным для этой цели из-за длины – все равно, что пытаться его перерезать пилой. Позже душила его в траве. На следующей серии снимков он лежал в той же траве, но уже с простреленной головой… Стефания сжала его в объятьях возле кирпичной стены в экстазе, в котором смешались злоба со страстью, и выраженье её лица, глядящего в объектив, нельзя передать словами. О выраженьи его лица в эти моменты трудно что-либо сказать, потому что в кадр, в основном, попадала блестящая лысина, окружённая протуберанцами вставших от ужаса дыбом волос.

Там, где в ход шли методы Станиславского, Пингвин всерьёз рисковал здоровьем. Стефания Рyссo, она не играла – жила, в ней была какая-то тёмная и первобытная дикость эмоций. Вдавив ему в щёку рыжую пупочку ненастоящего кольта, она, испугав всю группу, внезапно стала oрать:

– Кто я теперь?! Отвечай?! Что ты сделал со мной?!! Ты подумал о наших детях?? Теперь я убийца, убийца-a!!

От напряжения вены вздулись на шее актрисы.

Альдо стоял, привалившись бессильно к стене, его белую майку решили испачкать “кровью”, чтоб не казалось странным, что изo всех перипетий он вышел совсем невредимым…Открыв один глаз, и стараясь избавиться от пистолета в щеке, он обращался  растерянно к Кате:

– Я должен ей отвечать?.. Или я уже – всё, убит?…

– Ну, что я могу ещё сделать с ним? – исчерпав все идеи, в момент передышки вслух размышляла Стефания. – О! Могу вцепиться ему в мошонку. Взять его, выражаясь грубо, за яйца…

– Нет, это лишнее, – протестовал Пингвин.

– Нет, почему? Я могу, я на это способна, – убеждала себя и других Стефания. И повторяла, уже машинально и по инерции: – Подлец, вот ты кто, и ублюдок. Ты подумал о наших детях?…

К сожалению, через какое-то время шутинг вышел из-под контроля и превратился в хаос и беготню безо всякого смысла и руководства, в содом и гоморру. Все предлагали свои идеи, кричали, катались в траве, размазав грим и пачкая реквизит. Катя не успевала снимать, так быстро менялись позы и сцены, и безуспешно пыталась руководить распоясавшейся труппой.  Солнце клонилось к закату, и неизвестно, сколько ещё оставалось времени, но…

Как мы уже знаем, в уединённых местах, типа заброшенных фабрик, редко бывает народ, но всё же когда – никогда сюда приезжают те, кто любит уединяться. И не только для шутингов, но и для разных любовных петтингов, или даже, прошу прощения, факингов.

Так случилось и в этот раз. Какая-то пара припарковалась неподалёку, чтоб без помех любоваться закатом на фоне индустриальных развалин, но от дружеских петтингов-факингов их отвлекли, мешая сосредоточиться, жуткие крики. Они разносились гулко в пустынных цехах, и через разбитые окна можно было увидеть, как пробежал – сначала туда, а потом обратно – мужчина в грязно – кровавом белье, a следом за ним – разьярённая фурия с чем-то ужасным, напоминавшим длинную саблю. Из кустов неподалёку, поправляя завязку спортивных штанов,  тем временем вышла безумного вида синьора с кольтом в руках…

В  таких ситуациях каждый порядочный итальянец  выполняет обычно гражданский долг. Kонечно, он не пойдёт разбираться в том, что именно там происходит, но, сохраняя дистанцию и анонимность, вызовет 112. Именно так и поступила пара сознательных  граждан, пожелавших остаться неизвестными.

…Возвращались в Рим с гораздо бòльшим комфортом, без скученности в салоне, на двух полицейских машинах. По пути домой им предстояло заехать в казарму карабинеров, там предъявить документы и ответить на кое- какие вопросы – к Катиной невыразимой досаде; той не терпелось как можно скорей приступить к просмотру и обработке отснятого материала. Альдо же, наоборот, чувствовал облегчение – день был тяжёлым, и съёмки подвергли его здоровье серьёзному испытанию. На прощанье деликатно поделился с Катей соображением по поводу партнёрш:

– Сдаётся мне…гм, у этих девушек – много неразрешённых проблем.

Надо сказать, что материал, несмотря на весь его динамизм, драматизм и актуальность, слегка разочаровал ,не дав её фотокарьере ожидаемого толчка. Из “Govue” смущённо ответили: “Это немного…слишком”, а “Fanity Hair” и вовсе не удостоил ответом. Редактор “Мира культуры” Прочоне пытался добиться её прощения, предлагая на свой страх и риск опубликовать проект, но тут не удостоила ответом Катя:  если снимки не хочет “Govue”- то пусть не достанyтся никому. А “Мир культуры” – там слишком мелкие воды, чтобы в них плавать таланту её масштаба.

Так уникальные кадры, снятые в мрачных цехах заброшенной фабрики, никогда не увидели свет, не предстали перед широкой публикой.Хотя, как считает Катина мама, зря; ей эти фото казались очень и очень…но она, как мы уже знаем – женщина, далёкая от искусства, и поэтому мнение мамы не в счёт.

Сама же Катя решила, что стиль Тарантино и всяких там хорроров, сплэттеров или нуаров – совсем не её стезя, и к социальным протестам больше не возвращалась, а обратилась к моде, эстетике и красоте в её чистом виде, безо всяких насилий, крови, страданий и всяческих идейных подоплёк. Eё работы зато запестрели прелестными девами в залитых солнцем весенних лесах, трàвах,  садах, лугах и ручьях, с цветами в руках и на голове –  что нравилось всем, включая редакцию “Govue”, и принесло ей, в конечном счете, известность…

Но это уже совсем другая история.

———

  • Все названия журналов по Катиной просьбе изменены (прим. авт.)