Швейная машинка выбивала дробь, и Тина ловила себя на мысли, что она уже думает в такт звуку этой машинки. Иногда за работой ей чудился перестук колес поезда, чей машинист напрочь забыл об остановках и гнал состав к конечной станции, где расстилались луга. Довольные заказчики уходили от нее, прижимая к груди пакеты с новым платьем.

Тина строчила день за днем, пришивая к понедельнику вторник. Недели лежали у ее ног разноцветными лентами, месяцы отблескивали фурнитурой, годы были скручены в рулоны тканей, которыми была заставлена кладовая.

– Да, спасибо, будем рады видеть вас снова.

Вечером в коридоре скрипнула половица, и вошли посетители, хотя она уже никого не ждала в такое позднее время.

– Нам нужно свадебное платье, – сказала мать.

Дочь, зардевшись, стояла в углу, теребя пухлыми пальцами край бархатной скатерти, отчего по всей ее поверхности бежали мелкие волны. Мать и дочь заполнили собой всю комнату, и казалось, что в ней уже нечем дышать, если бы не открытая форточка, в которую вливался поток свежего воздуха.

Мать достала из сумки отрез ткани и положила его на стол. Это была замша прекрасного изумрудно-зеленого цвета.

– Но эта ткань не подходит для такого платья.

Дочь вдруг посмотрела на нее бездонными глазами, которые были такого же изумрудно-зеленого цвета, и скривила губы в попытке заплакать, и у нее смешно сморщился нос.

– Но вы же лучшая в городе. Для вас нет ничего невозможного.

Ткань горой лежала на столе, и Тина видела, что она просто насмехается над ней. Замша хохотала в заломах ткани, смеялась в складках, в которых уже осела едва заметная пыль. Тина покраснела.

– Хорошо. Оставьте материал.

 

Тина подошла к замше, как охотник подходит к зверю, держа наготове мешок и петлю. Она развернула ткань и посмотрела ее на свет. Это была очень красивая ткань. Тина завернулась в нее и почувствовала, как она давит на плечи, как тяжело согнутым в локтях рукам и в ней невозможно пройти по комнате.

 

***

Ткань поселилась в ее доме. Тина замечала, что зеленоватыми стали двери, окна, вода, которую она пьет. Она видела, что мебель в доме оббили зеленой замшей; что иногда в дом забегала лиса и останавливалась посреди гостиной. Тина обнаружила, что ночное небо вовсе не черное и даже не темно-синее, а зеленое, сплошь состоящее из мягкого материала с блестящими звездами. Порой ей казалось, что ее кожа стала совершенно замшевой, и это было красиво. Но платье не получалось.

Однажды на швейном столе Тина увидела жабу, отвратительную мерзкую жабу с бородавками, которая была покрыта зеленой замшей и улыбалась беззубым ртом. Тина толкнула ее руками, и вдруг очутилась между переплетенных нитей, которые образовывали полотно. У нее под ногами была мягкая трава, и вокруг лился зеленоватый свет. Нити толстыми стеблями уходили вверх. Тина с трудом протискивалась сквозь них, обдирая в кровь руки. Трава под ногами стала жесткой и колючей, впереди был только зеленый полумрак, и Тина уже хотела сесть и заплакать, потому что руки ныли и больше не слушались. Она устало положила ладонь на стебель нити, и он вдруг ожил, и стал звучать, как важный шмель. Тина тронула другой, и он отозвался тонким непохожим голосом. Тина перебирала нити, будто струны на арфе. Музыка наполнила дом; нити становились тоньше и доверчивей.

 

***

Утром все же закончился день, полный тишины и звучания струн, в гостиную перестала прибегать лисица, а из кухни снова стал доноситься запах кофе и поджаренных на масле гренок.

На следующий день в городе была свадьба, и все выглядывали из окон, потому что слух о чудесном платье достиг ушей каждой домохозяйки. Невеста шла к церкви, платье оттеняло белизну ее кожи, невеста была тонкой и невесомой, и ветер подхватил ее, и потянул вверх. Невеста поднялась выше деревьев, выше крыш и выше колокольни на церковном дворе, и ее платье постепенно становилось голубым, затем желтым и наконец, ослепительно белым. Когда невеста опустилась с небес на землю, то все увидели, что она стоит, будто в белой пене, словно Афродита. И все вокруг улыбались и хлопали, и говорили, что это лучшее свадебное платье из тех, что они видели.