Боря был поездом. Весь его внешний облик не оставлял в этом сомнений. И не сказать, чтобы он чрезвычайно возвышался над землей – высок, но без рекордов, метр девяносто где-то, но вот все остальное, являющееся составными частями его тела, было грандиозно. Есть такие тряпичные куклы, в которых вставляют руку, так вот в Боре (как бы с этим справиться  без избыточной пошлости) по всему была целая нога. Тулово массивное, с лапидарной квадратурой объёмов. Одной его головы, хватило бы на двух с половиной человек, а уж остального и подавно. Древние кельты под мостами находили троллей, а у нас бы нашли Борю. Вот такой вот обезьян. Но повторюсь, что ближе всего сравнение с поездом, причем не современными поездами, которые своими очертаниями все больше напоминают осклизлый обмылок (все, сейчас, очертаниями напоминает мыло, такие времена), а теми поездами из Люмьеровской короткометражки или из революционных хроник прошлого века. Из мезозойской эры поездастроения. Вкатывает, значит, на перрон этакая пышущая паром железнобокая уебина и все делают шаг назад, а потом, подумав, еще полшага. Уважение, е-мое. Боря примерно так и катил по жизни, с папиросой в зубах и неотвратимостью в поступи.

 

Что там по семье? Да с маменькой рос. Может особенные стати Поезда и заслуга отцовских чресл, но доподлинно это неизвестно, так как папенька, передоверил верещащий локомотивчик жене и был таков – растаял легким выхлопом пара. В матери же Поезда и вовсе не подозревалась способность выносить такое чудо человеческой инженерии. Не лишенная красоты, миниатюрная ладненькая женщина, была доброй и слабой. Плохое сочетание для красивой женщины. Доброта и сила может поднять женщину на недосягаемую для мужчин высоту духа и самоотверженности, а вот доброта и слабость, наоборот, продемонстрируют всю возможную глубину падения. И Рита, так ее звали, – падала. Поначалу в рамках приличий. Без остервенелости. С легким флером трагичности. И аромат вина еще не перебивал запах духов. Но человеческое падение тем и прекрасно, что скорость его набирается в процессе и зависит от глубины облюбованной пропасти. А под руку с громоздким булыжником сына, Риточка превратилась в авиационную бомбу. Ну, те, которые ужасающе свистят, приближаясь к земле. Под этот свист, под окнами общежитской комнаты, и прошли ранние годы Поезда. Мужички свистели и ослепительно улыбались, подчас полу-беззубыми ртами. Когда Рита отгибала краешек занавески, эти отважные «альпинисты» демонстрировали матери-одиночке поблескивающие испариной емкости, содержимое которых так здорово справлялось с грустью, а затем стремительно взбирались по водосточной трубе. И столько радости! И авантюр! И счастья! К маленькому (насколько это слово вообще, по отношению к нему, уместно) Поезду мужики были по-отечески добры и расположены. Особенно в первой половине вечера. Все игрушки его детства были от них. Правда, большая их часть моментально ломалась, едва пережив ночь, но впрочем, от них и не требовалось особого качества, и время их эксплуатации красноречиво свидетельствовало о целях и притязаниях дарителей.

Че он там понимал? Да?.. Поезд в смысле. Пока рос… Его терпеливая нетребовательная натура, облегчала праздничные будни матери. Она не чувствовала за собой вины, так как не во взгляде, ни в жесте, не улавливала от сына упрека. Может ей уже и хотелось бы – ан нет. Поезда не рефлексируют. Поезда едут. В случае с Вовой, даже прут. И поэтому отважные «альпинисты» мельчали, беззубели и вскоре уже перестали обременять себя подарками, считая, что мужского перегарного наставления достаточно подрастающему мальчику. А хрен его знает, что ему там было достаточно. Поезда не рефлексируют. Только вот мать совсем безобразилась, и темными ночами ее все сложнее было разглядеть за спинами хануриков и расслышать за их кашляющим храпом. Лунная соната, е-мое…

 

В школе Поезд сделал себе один подарок. Ему совсем муторно вдруг стало от людей. Видимо все-таки поднакопилось с детства. И он бы с радостью вытащил из глазниц «яблочки», да вот без них далеко не уедешь. А посему решил, что исключения звука человеческой возни, ему будет достаточно. У сверстников тогда стали появляться кассетные плейеры. Чудо техники. Поезд заметил, как меняется человек, когда черный поролон наушников вгрызается ему в уши. Он как бы не вполне уже здесь. Лицо становилось мечтательным, а голова принималась ритмично урчать приглушенным звуком, будто кошка под ладонью. Поезд захотел такого же experience. Мечтатель… Его разбухающее тело не помещалось в заношенный до серебряного блеска школьный костюм, который он по их семейной бедности, затаскивал годами. Он толком не питался (при этом наливаясь железной мощью), на переменках перемалывая зубами сырые макароны от которых рот наполнялся острыми обломками деревянного теста. А школьные принадлежности носил в полиэтиленовых, все в спиртовых разводах, мешках. Плейер он, бл…ть, захотел…

Но, Поезд, сам того не понимая уже тогда был олицетворением философии неизвестного ему безумного немца*. И он был той самой кромешной волей, которая и есть основа деятельного бытия. Поезд не мыслил категориями добра и зла. Он жил необходимостью. Впрочем, в нем присутствовало нечто, что можно было бы обозначить как великодушие, но с этим книжным словом, вам лучше бы обходить стороной рельсы, особенно когда они начинают ощутимо вибрировать и выть от приближающегося состава. Короче, Поезду было западло отбирать плейер у богатеньких, но слабеньких сверстников. Не по чину и брезгливо. Перед его глазами стоял пример Матери, об которую всю жизнь вытирали ноги все кто ни попадя. И он дождался, когда волки оберут овец и тогда уже выехал по их адресу.

Не будем рисовать романтического образа героя-одиночки, живущего в стороне от приземленного общака. Поезд не принадлежал ни к одной из школьных группировок, не из-за заносчивой отчужденной возвышенности. Просто животноводство и тяжелая металлургия – это разные отрасли народного хозяйства… Уловили?.. Собственной природой живущий, Поезд не искал друзей ни в овцах, ни в волках, и для обеих страт был одинаково непонятен. Словно на нем был знак – УСТУПИ ДОРОГУ. Уступил? Жив – здоров остался? Ну, так и копошонькайся дальше.

Поезд дождался, когда ритмично покачиваясь, заурчит голова одного из гопников и плейер пойдет по рукам, распространяя музыкальную культуру в люмпенизированном слое. Тогда он просто подошел и снял наушники с очередной немытой башки. Непредсказуемость и уверенность, с которой это было проделано, надолго оставила в недоумении, только начавшую просвещаться гопоту. Столкновения с чем-то столь неотвратимым, как Поезд, вроде как запустило проржавленные механизмы их мозгов. Увядшие извилины наполнились прекрасным электричеством размышления. Но нетренированные нейроны быстро запыхались. А жаль. Могли бы додуматься до чего-нибудь полезного, а главное безопасного. Поэтому Поезд не успел уйти далеко, и вскоре услышал за своей спиной топот и окрики. Не останавливаясь, он как шел, так и развернулся на триста шестьдесят. Ускорившись, расставив локти по сторонам и соединив ладони в один кулак, на манер скотоотбойника*, Поезд с непроницаемым лицом двинулся навстречу «провожающим». Вы видели, как поезд на полном ходу сшибает все на своем пути (ссылка в описании)? Он тогда был всего лишь подростком, так сказать в полу-сборке, но ребяткам хватило, судя по тому, как сказочно они разлетались по сторонам. Поезд, ни до, ни после не умел драться. Он просто толкал, продавливал, с пробуксовкой проезжался. Сразу не сбитые с ног, могли проявлять какие угодно «подвыперты» кулачного боя, только метал крепче – мяса, а арматура – кости. И отфыркивающийся кровавой пеной, выступившей из нечувствительных внешних покровов, Поезд, несмотря ни на что, продолжал движение, до тех пор, пока не задвигалось все. Правда, уже не к нему, а от него. Поезд с облегчением замедлил ход и, с уже перезревшим внутри предвкушением, присел на подоконник и принялся рассматривать «свою прелесть».

Музыкальный аппарат был достойным, фирмы SONY. Из тех первых загадочных артефактов, переправленных через, недавно открытые, границы. Красного цвета с серебряными клавишами. Поезд долго провозился с наушниками, пытаясь приспособить крепления душек под размеры своей головы. Думаю, японцы пересмотрели бы подход к стандартам производства, увидь они, как странный окровавленный Гайдзин вертит в руках их хрупкую технику в попытке подогнать ее под свои великанские стати. Как Поезд ни старался, поролоновые подушечки едва покрыли половину целины его ушей. С первым в своей жизни по-настоящему взволнованным вздохом он, потным, чуть подрагивающим пальцем, нажал на клавишу с треугольником. И… лик Поезда исказился брезгливой судорогой (насколько вообще могло отображать эмоции – мимическое мясо его лица). « – Розовые розы. Светке Соколовой, Светке Соколовой, Однокласснице моей. Розовые розы…» Первое волнение и первое разочарование. Как то даже заболело – разбитое в драке. И закралась мысль: « – а стоило ли?». Поезд достал кассету и прочитал на розовом фоне – «Веселые ребята». Ему, в отличие от ребят, было совсем невесело. Никогда… И ему вдруг очень захотелось выяснить, испросить у ребят подробно, чего им так весело, когда они только что, вот так без затей, накакали ему в уши.

Несколько дней Поезд проходил в глубоких сомнениях, и уже было хотел вернуть красную Соню, но случилось ему задержаться у лотка, торгующего водкой «Black Death», детским питанием «Nan», кондомами «XXL» и аудиокассетами. Одна коробочка привлекла его обложкой. Из мрачного леса на него бежал яркий, переливающийся всеми цветами радуги, мотоциклист в спортивных трусах, и с кривой турецкой саблей. Поезду показалось, что вот под этим изображением, он точно не обнаружит «розовых роз». Ломано, с третьей попытки, Поезд прочитал – «Black Sabbath» «Paranoid». Помявшись у прилавка, Поезд дождался, пока продавец отвлечется на дегустацию «Black Death» вприкуску с детским питанием и умыкнул заинтересовавшее его музыкальное произведение. Вынужденная мера. Ждать от гопоты, что они созреют до чего-то подобного, чтобы потом их раскулачить, не представлялось возможным. Потолок «веселых ребят» был очевиден.

Если есть в жизни человека нечто, бесповоротно его меняющее, то с Поездом, тем осенним дождливым днем, это и произошло. Целлофановая обертка кассеты покрылась испариной от дождя. Безумный мотоциклист с саблей – был самым ярким пятном промозглого, набрякшего тяжелым серым цветом, окружения. Пальцы скользили по поверхности кассеты в поисках язычка ленты и когда она, приятно отслаиваясь по окружности, отошла – мотоциклист стал еще ярче. Все стало ярче. Чуть зашипело и треснуло вначале и «War Pigs»*, своими тревожными сиренами, напрочь разъ..бали слуховые рецепторы Поезда. А потом и «Paranoid»*, дотрахал и переломил слуховую кость. Двигаться стало легче. В топку подкинули угля. Люди с их звучащим, как тягучие сопли, копошением – утихли. Им еще было дозволено передвигаться и что-то там делать, проплывая мимо Поезда, но вот звуки их он заглушил. « – Finished with my woman ‘Cause she couldn’t help me with my mind People think I’m insane Because I am frowning all the time... Can you help me occupy my brain? Oh yeah…»* О, да-а-а! Они помогли ему с его мозгами. Избыточное давление в топке, накопившееся за все годы причудливой жизни с матерью и ее постояльцами, нашло выход. Поезд, попыхивая хабчиком, поднялся к дверям общажной комнаты, а затем из комнаты донеслось много воя, а из окна посыпались «альпинисты». Как раз под «Iron Man»*…

 

Дела минувших дней. В них можно увязнуть, как в снежных заносах на железнодорожных путях. Специальные люди их расчищают. Станем такими людьми.

Спустя много лет, зимним морозным утрецом, Поезд выходит из подъезда. За его штанину, едва преодолевая колено, держится мальчик. До папиной руки никак не дотянуться Сенечке. Темно вокруг. Уголек сигареты, то накаляется от объемного вдоха, то чуть блекнет. В наушниках ударные перебивки. Поезд докуривает и указательным и большим пальцем поддевает Сенечку и водружает к себе на плечи. Мальчик обхватывает лысую бугристую голову Поезда, и довольно улыбаясь сонной мордочкой, склоняется к наушникам и кивает в такт.

Этот маленький пассажир – единственный кого Поезд взял с собой. Была еще одна. Маа-маа-ма Сенечки. Поснимала она стружки с Поезда. Проржавила гаечки. Понавтыкала палочек в колеса… Светлана… Надо запретить это женское имя. Или выдавать, как награду за заслуги, после того, как нареченная предстанет перед ответственной комиссией и сдаст экзамены на соответствие.

Можно ли винить мужчину, что он находит себе в жены, ту, что напоминает ему мать? Как бы исправляет ошибки. Пытается вот в этой новой женщине – мать преодолеть, или улучшить, или переделать. Можно ли винить? Да, в общем-то, насрать. Думайте, что хотите. Это история Поезда. И он нашел именно такую женщину. Или она нашла. Села на хвост, а он не смахнул сразу. Позволил. Пороки замечаешь, только когда они становятся очевидно неуместными. Было весело поначалу. Я думаю, это подтвердили бы участники факельных шествий середины двадцатого века. Ведь поначалу всегда весело, да и огонечки…

Поезд долго был один. Прокладывал путь по немилосердным выхоложенным просторам. Пыхтел себе потихоньку. А потом Светочка. И молодые ведь. И чаша, пока еще сладенькая, едва с горчинкой, пилась вдоволь и с удовольствием. А еще много тела у обоих. Мясца молодого. И оно так восхитительно друг с другом совпадало. Поезд отдавал должное Светочке. Ведь решилась же женщина связать судьбу с машиной железнобокой. Прочие стороной в недоумении обходили. А она вот решилась. Каждому свое. Каждому своя…

Странное копошение. Поезд стал обнаруживать в себе много ранее незаметного. Чувства, там какие-то. Теневой фон, вдруг выпрыгнувший, налившийся яростным цветом, и сумевший пошатнуть даже такую махину, как Поезд. И так не особенно сообразительный (оно ему и не надо) Поезд, разом поглупел окончательно и ехал уже вслепую, препоручив управление Свете. Ему же надо было разобраться с кашей чувственной. Навыдумывают люди «любовей» там всяческих. Душу, вот тоже сообразили. А потом разгребай все это руками к такому не приспособленными. Много времени ушло. Пару лет где-то. К тому же пьянство не способствовало прояснению, мутило окуляры.

Ночные совпадения «мясца» преодолели винные пары и преобразились беременностью. Вот это итог. Вот это Поезд понял. Все, то алогичное, туманное, с чем сложно было взаимодействовать, обрело для него, наконец, конкретные контуры и предсказуемость… Для него… Светочка, оседлав прущую, несмотря ни на что, машину, явно не справлялась с инерцией. Заносило Светочку. Инерция тоже, та еще бессердечная сука. Поезд только тем и занимался, что отбирал у нее бутылку, между посещениями «женской консультации». Одно время даже думал поломать загребущие, ведь, как известно – «нету ручек, нет конфетки». Протрезвевшему Поезду пришлось познакомиться с пьяной Светой, и она более не казалась ему прекрасной пассажиркой, наполнившей его тамбур удивительным запахом женщины. И запах, и сама женщина – стали врагами, от которых надо было защищать зреющее внутри нее создание. Это особенно тяжело было принять, примириться с этим. Поезд чувствовал беспомощность. Ржавчина… Пробуксовывал… Кое-как дотащились до девятого месяца, а потом, спустя неимоверно долгие одиннадцать часов, раздался звонкий «гудок» младенческого крика. Поезд понял, что именно этого и не хватало, в немотном устройстве его суровой конструкции.

 

Въезжать в детсад сложновасто. Скорость набрана. Сенечка дерет уши Поезда, чтобы удержаться на голове, несущегося на всех парах, папки. К тому же знакомцы Поезда, другие папашки, перед крыльцом успевают его нагрузить еще ребятней. Они спешат, а ему по направлению. Поезд не возражает. Да и странно бы было не прихватить попутных. Сенечка перемещается на плечо и общается с дружком, пристроенным на соседнее. Они вынимают у пыхтящего Поезда по наушнику из ближайшего уха и в варежках формируют пока еще неуверенную «козу». Пара девочек, торчат из карманов, облепивши бока и еще один безбилетный «зайчик» на руках. Так и протискивается Поезд по узким, всегда тепло пахнущим тушеной капустой, туннелям-коридорам детсада. Кажется, стоит ему набрать побольше воздуха и разогнуться, и здание, треснув, обсыплется окрест него со всеми своими миниатюрными шкафчиками, стульчиками, оконцами в прачечную и странно-улыбчивыми тетками. Но Поезд узиться боками, насколько обшивка позволяет. Любит он это место. Здесь Сеню его любят. И он любит. И узится…

Пока Сенечка переодевается, со всей присущей его малому возрасту серьезностью, на грани отчаяния, Поезду сообщают, что опять видели Свету. Ходила забором – «мутная». Поезд порывается вернуть наушники на место. Люди с их словами. Слова у них обычно складываются в вопросы. Им невдомек, что Поезд никогда не имел ответов. Достаточно знать направление. Ему достаточно. Сенечка не помнит маму, а значит, не узнает. А вскоре и она перестанет узнавать и раствориться как испарина с запотевшего стекла. Стоит обеспечить достаточно тепла с внутренней стороны окна и испарины, как не бывало. Поезд кивает, кивает, кивает… Просит, только сообщить ему, если Свету заметят не одну.

Сенечка, с надетой наизнанку футболкой и шортами задом наперед – светиться улыбочкой достижения. Поезд, более не стесняясь, возвращает наушники на место и набело переодевает его. В этот раз сандалии на правильных ножках и Поезд гордиться сыном. Две прохладных гусенички Сенечкиных губок втемяшиваются в щетинистый чугун отцовской щеки, и мальчик улепетывает в группу. Выходя из детсада, Поезд еще ощущает прохладный отпечаток на щеке…

 

Чему научить Поезд? Колеса вертеть? Или может шпалы считать? Или научить, как перестраиваться по стрелке? Поезд все это знал по рождению. Поезд не образовывался. Из школы – на работу. Даже в армию не пристроили. Психолог комиссовал, так и не «разгадав» до конца результаты тестирования Поезда. От греха подальше.

Мать тогда ушла. В смысле – «туда». Насовсем. И общажная комната, окончательно оформилась его «депо». А там много не надо. На звукозаписи и на покурить. Питался мясом из железных банок с ножа, утрамбовывая тушенку в механическое нутро хлебными кулаками.

Грузчик, дворник, истопник, почтальон, сторож… Иногда вразнобой, но частенько и все сразу. Могилы копал. Закапывал тоже. Одно, не без другого. Поезд многие замечали и пытались приручить. Приспособить под свою мерзкую деятельность. Время было такое, знаете… короче девяностые. Дикие пращуры среднего класса, весьма ценили физическое устройство Поезда, не понимая, что оно, устройство это, больше механического толка и не разделяет их мелкобуржуазной кровавенькой философии. А тем более, Поезд не собирался убивать или убиваться ради тачек и «пушнины». Пару раз его таки затащили на разборки. Но неуместная торжественность происходящего, с нелепой серьезностью на, неприспособленных к этому, глупых мордах, не вдохновила его. Такие «стрелки» явно были не по нему. Не отмечали пути. И по итогу, немного растерявшись и наслаждаясь гитарным проигрышем в Mr. Tinkertrain* – Ozzy Osbourne, Поезд одарил обе стороны имущественного спора – поражающим воображение сказочным раз..ебом. А потом в «депо», выковыривать из себя ножички. Решил больше не гулять с «пацанчиками»…

Последние несколько лет, Поезд работал в ПКИО – парке культуры и отдыха. Числился охранником, но подряжался и дворничать и аттракционы обслуживать. Поезду нравился парк. К тому же Сенечка считал, что у папы самая лучшая работа на свете. Особенно когда они, после закрытия, обстоятельно обходили все аттракционы, которые работали, только для него одного. Пасторальненько? Ну, что ж, иногда и так бывает. Отвыкли? Бывает…

Но тучи сгущались над парком. Метафорические такие, похожие на множество сшитых меж собой жоп. Город снял ПКИО с баланса и выставил на аукцион. Все это проходило мимо Поезда. Он прослушивал ремастеред дискографию Ozzy*, и удивление и восхищение обновленным звучанием уже любимых песен, не оставляло места ни для чего другого. Правда, он стал замечать, что через его пост на главных воротах стали хаживать странные люди, которые явно приходили не на каруселях прокатиться. Такие – сами, кого хочешь, прокатят. Поглядывая на «стервятников», рядом с которыми вились очкарики с папочками, Поезд, попивая чаек из железной кружки, даже подумывал их не пускать. Ну, не место им здесь было, среди резвящейся детворы. Вот как потом сына привести. Но, как правило, таких гостей встречал кто-то из начальства, исходя слюной и прочей слизью.

Тем утром, после того, как Поезд отвел сына в садик, он как обычно шел на работу. Под драматичную «Perry Mason»* из «Ozzmosis»*, он думал о Свете. О том насколько она «мутная» и возможно ли рассчитать удар по голове таким манером, чтобы не убил, но отшиб память. Ювелирная работа. Не его профиль. Когда оставляла его с грудным Сенечкой на руках, в ней было столько решительной, сгущенной спиртом, чужой красоты, что Поезду стало грустно. Мать, тоже была красивой и чужой, когда ее миниатюрное тело накрывали крышкой. Схожесть чувств позволило тогда Поезду понять, что и Света теперь, почитай, что умерла, и надо сходить к соседской бабке Поле и разузнать, что делают с такой вот верещащей на его руках мелочью. А бабка, словно под дверьми дежурила все это время. Есть такие добрые престарелые души, которые чуют одиноких мужичков. Одного – огромного, второго – с пол его локтя. Бабка употребила на осиротевших всю припасенную заботу. Без нее бы Поезд, конечно и сам, наверное, справился, но выглядело бы это сложно, причудливо и странно. Бабка Поля и сейчас оставалась незаменимой, заботясь о Сенечке, когда Поезд работал. Да и его самого подкармливала домашним мягким топливом. Прикрытый тыл. А что еще нужно?..

Так вот, долго «мертвое» не ходило. Поезд уже и забывать стал о том, что он не единственная причина появления Сенечки на свет. Но, sometimes they come back*. Под окнами становилось густо и наэлектризовано, когда он замечал ее в сумерках. Уже порядком испитая, Света была настолько неотделима от предночных удлиняющихся теней, что призрачность ее природы и неясность намерений – ставили в тупик Поезд. Было похоже, что эта потрепанная спивающаяся женщина и сама не вполне понимает, зачем она ходит под этими окнами и чего ищет. Зайти она не решалась, так как знала Поезда и видимо в ней еще оставались объедки инстинкта самосохранения. Наверное, хотела быть поближе к тому маленькому и теплому, что когда-то вышло из нее, и способно было напомнить о человеческом. Свету стали замечать и в садике, за забором. Поезд сейчас шел и думал, что ему с этим делать. Ему еще не приходилось иметь дело с оставленным позади. Поезда не оглядываются. Не предусмотрено в них такой функции. К месту зазвучала «Ghost behind My Eyes»* и Поезд, в непривычно-сбивчивом состоянии, подошел к воротам ПКИО.

Над головой слоеный пирог из предрассветной тьмы и мороза. Мелкая снежная пыль мягко тает на разгоряченной болванке головы Поезда. В своих раздумьях, высверливающих в нем ослабляющие общую конструкцию дыры, он не заметил, что как-то совсем тихо за забором, и нет привычной утренней суеты в парке. Дернул за ручку, но та лишь треснула в полотне двери от крепкого ухвата, но сама дверь не поддалась. Поезд, хмыкнув, снял один наушник и вслушался. « – And it is you, you are the ghost behind my eyes. The ghost that tells me lies»*, – лишь прозвучало из наушника в полной тишине. Поезд догадался, что эта тишина, была неразрывно связана с теми троглодитами, что шастали по парку в последнее время. Он с неудовольствием глянул на часы, на которых Микки Маус, с распростертыми руками в черно-белых перчатках, отсчитывал время (часы ему выбрал Сенечка, правда, пришлось пол своего ремня раскроить, чтобы смастачить, способный обхватить втулку предплечья, ремешок для них). Через три минуты Поезд опоздает на работу. Его заросшие ноздри, негодующе раздулись. Расписание не то, что не должно, оно не может быть нарушено! Если, что и когда и причиняло по-настоящему невыносимую физическую боль Поезду, так это хотя-бы намек на – «не вовремя». Поезд подождал пока до срока останется пятнадцать секунд, а затем шагнул внутрь неосвещенного КПП вместе с дверью и остовом косяка. Отряхнулся, включил свет, поставил чайник и занял место на посту. Боль ушла, как вода всасывается в слив…

Ближе к полудню стало ясно, что парк так и не откроют. Примчался бывший директор и с перекошенным от изумления лицом вошел на КПП. В этом человеке, который никогда не нравился Поезду, было мало росту и мяса. Его будто глисты изнутри пожирали, а в глазах плавало неутолимое до истерики, чувство голода. А еще, когда он говорил, то очень активно дышал носом, от чего на реденьких куцых усиках под носом, постоянно зыбко подрагивали капельки соплей. Огладив раму снесенного дверного косяка, он ошарашенно оглянулся на Поезд и рванул к треноге турникета. Но Поезд нажал на принудительный затвор и директор, чуть было не переломился надвое, напоровшись своими тощими ходиками на треногу.

– Ты чег… Что?!.. Кто это сде… Пропусти!

Поезд молча на него смотрел, сдувая парок с кружки с чаем.

– Так, Борис, вы знаете, что мы закрылись?! Я же давал вам бумагу о сокращении… Вы читать… умеете?.. Извините. Читали ее?!

– Нет.

Соплей, под носом изморца, прибывало. Поезд запустил руку в карман спецовки. Он действительно не читал выданный ему циркуляр, как и все прочие до него. Его уведомляли об увольнении по сокращению в связи с ликвидацией ПКИО. Директор, несколько успокоившись от предполагаемо-скорого разрешения недоразумения, ждал, пока Поезд дочитает. Поезд так и не отрывал взгляда от бумаги, уже давно задумавшись о своем. Прошло не менее пяти минут. Видимо глисты вновь заерзали в начальственной утробе.

– Все ясно? Вы все поняли Борис? Можете задать вопросы, если хотите.

– Нет.

– Ну, вот и отлично. С дверью вы конечно… как вообще? Ладно, не важно. Покиньте территорию. Все выплаты по сокращению поступят вам на карточку. Было приятно сотрудничать и успехов.

Директор желтозубо улыбнулся в пустоту.

– Нет.

– Что нет?! Борис, скоро прибудет новый собственник. Начнется реконструкция. Понимаете? Город больше не может содержать парк и на его месте возведут большой торгово-развлекательный центр.

– Нет.

Директор долго вглядывался в Поезд. В его глазах, наверное, впервые, густоту голода разбавило некое подозрение, что он напоролся на что-то ранее невиданное им. Он растерялся.

– Борис, – более обстоятельно и тихо, начал директор. – Поделюсь с вами по секрету. Новый владелец нашего парка, персона серьезная и опасная. Он, вашего упрямства не поймет, и даже пытаться не будет. В ваших же интересах не скандалить и спокойно пойти домой. Вы человек еще не старый. Я даже, если хотите, замолвлю словечко, и возможно для вас найдется местечко в штате будущего ТРЦ. Работник вы ответственный, проработали у нас уже без малого семь лет и ни разу не нарушили трудового распорядка и деловой этики. Это весьма ценно и ваша дальнейшая судьба, представляется мне в самых радужных перспективах.

– Нет.

Директор достал платок и промокнул под носом.

– Ладно, дебил… Жди! Скоро приедут те, кто не будет с тобой церемониться.

Поезд уже не слушал директора. Барабанная перебивка «Over The Mountain»*, все дела. Директор помялся, съежившись от, переливающегося через порог разоренной двери, холода. Поезд ухватил стул и, перегнувшись через барьер поста, поставил перед ним. Директор, пожав плечами, уселся и принялся с подобострастием что-то наговаривать в телефон, временами поглядывая на Поезд, как бы для пояснения собеседнику.

Вскоре, небольшое помещение поста стало наполняться людьми. Поначалу подъехали те самые очкарики с папками, по всему – юридические представители, новых владельцев. Они долго и терпеливо что-то разъясняли Поезду, прилагая бумажки из своих папок. Им казалось, что они близки к успеху, так как голова Поезда беспрестанно покачивалась, как бы кивая. На самом деле, после «Over The Mountain»* последовали: «Bark at the Moon», «No More Tears», «I Don’t Want to Change the World»* и еще много чего. Отличный сборник. Юристы долго говорили. Потом все, кроме Поезда, как-то занервничали и ссутулились. За их спинами Поезд разглядел небольшого крючконосого кавказца. Холопья свора принялась подрагивать, словно от коротышки к ним подвели маленькие электроды и темп их речи, судя по губам, заметно ускорился. Кавказец благодушно улыбался, по-хозяйски оглядывая помещение КПП. Он блуждал взглядом по стенам, чуть касаясь их рукой. По потолку. Перемещался глазами к вырванной с корнем двери. А затем его взгляд неминуемо спотыкался об Поезд. Поезд тоже смотрел на него. Его всегда поражала самоуверенность мясных изделий, которыми, по сути, являлись люди. Поезду, с его идеальной «поршневой» системой, логичной функциональностью «арматуры», исправной работой «двигателя» и выверенными, согласно золотому сечению, габаритами – человеческие взаимоотношения представлялись чем-то отвратительно-звериным. Всю свою жизнь, с детства, он наблюдал за борьбой силы и слабости, голода и сытости, власти и бесправия. Люди, в отличие от него, не были одарены четким ощущение предназначения и поэтому пожирали друг друга, пытаясь в этой кровожадной возне забыться и забыть. Забыть о смерти. Предела их скотству не было никакого. Вот теперь добрались и до парка аттракционов, в который он водит сына и благодаря которому у них была возможность выжить. Маленький «господин», что сейчас, несколько устало и с грустью, смотрел на него, видимо уже оказался по ту сторону возни, выиграв в ней, и смерть для него вновь становилась неразрешимой проблемой. И он будет ее нести по свету, вот и в парк занес. Будет нести, до тех пор, пока не подавиться куском мяса или не словит инсульт, опорожняя кишечник на золотом унитазе.

Поезд вновь посмотрел на часы. Микки Маус недвусмысленно намекал на близость обеденного времени, и поэтому надо было освобождать помещение от посторонних. Поезд поднялся, вырастая всей своей мощью над напирающими на его пост. Все, кроме крючконосого кавказца, отступили на шаг, а затем подумав, еще на полшага. Новый хозяин парка повернулся к дверному проему и кратко кивнул. В заполненное и уже порядком стесненное пространство помещение стали заползать габаритные черноволосые парни в кожаных тужурках. Они быстро находили своими темно-коричневыми глазами Поезд и их ноздри чуть раздувались, а руки, заметно, что-то теребили в карманах. Вместо ушей у юношей были сплюснутые вареники, что в принципе и являлось их визиткой – красноречиво говорящей о сфере деятельности. Поезд с сожалением вынул наушник и, сняв трубку стационарного телефона, набрал полицию. Кратко сообщил им адрес, ничего не добавляя. Потом, оглядев собрание и еще немного подумав, набрал и скорую помощь, с той же информацией.

Как на перроне, перед отбытием поезда, в помещении началось хаотичное движение. Бывший директор, судя по желтушности лица вконец заеденный, и малахольные юристы, покидали первые ряды у края «платформы» и спинами и бочками всасывались в черноволосую опухоль позади. Их тела принимались, перемалывались и на первые ряды протискивались парни с ломаными ушами. Новый хозяин, за их спинами, цепко следил за происходящим, и казалось, что это его негласным повелением происходит рекогносцировка. Поезд наблюдал за всем этим, покуривая, и настраивал аппаратуру. Листал плейлист в маленьком, с один его ноготь, плейере. Наконец нашел то, что как нельзя лучше соответствовало моменту. Пропустил шнур наушников под спецовкой. Втиснул «затычки» в уши и мотнул головой, проверяя, хорошо ли сидят.

« – All aboard!!!»* – Скомандовал Ozzy и Поезд, сняв замок с затвора турникета, врезался в толпу. Это оказалось неожиданностью, так как во все время предыдущих прений в его громадной полусонной фигуре, сложно было заподозрить такую резвость. Но поезда, всегда трогаются внезапно и с ощутимым, пробирающим до печенок, рывком. Под безумный смех Ozzy, слышимый только Поезду, он сразу, с первого наскока, промял на метр плотные наносы на путях и не успевшие покинуть помещения юристы, высыпались за порог, выдавленные как паста из тюбика. « – Crazy, but that’s how it goes!!!»* Парням в кожаных куртках, из-за сгущенной телесной тесноты, было сложно наносить удары. Все силы они тратили на сдерживание Поезда, навалившись на него, как «дефенсив тэклы»* на квотербека в американском футболе. Зажмурившись, в сигаретных выдохах покачивая головой в такт музыке, Поезд продвигался вперед. Оппозиция была сильна, но Поезд сантиметр за сантиметр продавливал их ни на секунду, не останавливаясь. Парни быстро сообразили, что если так и дальше пойдет, то их одного за другим также выдавят наружу. То, чем они ерзали в карманах, стало короткими тычками, время от времени, врезаться в обшивку Поезда. Лезвия были небольшие, соблюдая разрешенную по закону длину, и едва ли на несколько сантиметров заходили в плоть Поезда, прорываясь через плотную ткань спецодежды и тельника. Но после первых разведывательных, жалящие тычки участились, и Поезд, сморщившись, выплюнул чадящий бычок и до крови закусил губы. Лицо крючконосого кавказца в проеме двери расплылось в удовлетворенно-благостной улыбке, словно он в очередной раз доказал какую-то теорему. Но приближался припев. Об этом знал только Поезд и его внутренний механизм. И грянул гром! « – I‘m going off the rails on a crazy train!!!»*  Поезд собрал ближайшие к нему головы в одну смятку и сопротивление несколько ослабло. В такт припеву Поезд опускал и поднимал свою башку, с раззявленной ощеренной пастью и вздымалась голова уже с окровавленными шматами на зубах. Маленький кавказец больше не улыбался. На его лице возникла эмоция возмущенной растерянности, и он презабавно надувая лощеные щечки, выставил руки вперед, пытаясь сдержать неотвратимо надвигающихся на него подручных. « – I’m going off the rails on a crazy train!!! »*  Коротышка вывалился наружу, приземлившись на огузок. Вслед за ним, один за другим, его кавалерия. Парни вставали и кидались обратно, но узкий проем не давал места для маневров. Поезд остался с парочкой особенно упорных. Они более не сдерживали его, а обвив своими телами, и не прекращая орудовать ножами, пытались повалить. Поезд метался с ними по комнате, со всего духу полоща об стены. От крови на полу стало скользко и он, упав сначала на одно колено, потом под грузом «борцух» оказался на четвереньках. Мотал башкой, разбивая щетинистые лица. Он понимал, что навряд ли уже поднимется, ощущая, как бока превратились в сочащееся решето. Но снова приближался припев. Об этом знал только Поезд и его внутренний механизм. Склонив голову к плечу, вдавил поглубже наушник и… « – I‘m going off the rails on a crazy train!!!»*  Поезд, во всю длину расправив руки, бульдозерным отвалом сгреб ерзающих оппонентов и с хрипом, по кровавому накату, протащил их через всю комнату к дышащей свежим морозцем прорехе в стене. Когда парни, словно отрыжка, кувыркнулись в снег, раздался разочарованный, «по-бабски» жалкий, вскрик. Новый владелец парка, не прекращая верещать, бегал между своими расспыпанными по снегу людьми и пинал их толстыми ножками в лаковых ботинках. Поезд поспешил завалить выход остатками двери, опрокинул на проем шкаф и подпер все это столом. Стирая с лица мерзкую слизь из слюны, соплей и крови, он посмотрел на часы. Микки Маус помахал ему, докладывая о том, что все по расписанию. Обеденный перерыв. Поезд, не поднимаясь, дополз до своего рюкзака и достал оттуда термос и бутерброды с яйцом и вареной колбасой. Что интересно сейчас у Сенечки на обед? Забыл посмотреть меню перед уходом. Впрочем, чтобы им не давали, все пахнет тушеной капустой. Маленькие болванчики, хе-хе… Поезд с настырностью пережевывал разбитым ртом бутерброды и запивал их обжигающим чаем. Пару раз его свернуло на бок и стошнило, но он продолжал есть, как делал это уже много лет, в одно и тоже время. Как раз когда он доедал последний бутерброд, попутно выковыривая обломавшееся лезвие из-под ребер, на улице послышались сирены.

 

« – Такой протяжный голос. Гудит уставший поезд. Из года в год он строго, бежит одной дорогой»*, – выразительно читает Сенечка папе, недавно заученное в садике. Ему задали рассказать стишок про папу, а он выучил про поезд. Сам Поезд лежит на кровати и смотрит в прозрачные весенние сумерки за окном. Раны зажили и напоминают о себе, разве что в дождь. Как его тогда не удерживали в больнице, он ушел домой. Бабка Поля, конечно, забрала Сенечку из садика, и Поезд мог подлечиться, но «старую» надо было беречь. К тому же на следующий день на смену. Про случившееся в парке, каким-то образом пронюхали журналисты и докопались до того, что передача муниципальной собственности произошла со всеми возможными нарушениями и ПКИО вообще не имели права продавать частным лицам. Впрочем, Поезду это было неинтересно. Он, как выходил в свои смены по расписанию, так и делал это до сих пор, несмотря ни на что. Вечерами приводил Сенечку и раз от разу, можно было прокатиться, на все большем количестве аттракционов. Сенечка взрослел.

Поезд аккуратно переложил к стенке заснувшего на его груди сына и присев на кровати сдвинул край занавески. Среди удлиняющихся теней была одна с человеческими повадками, и Поезд неуверенно хмыкнул. Он по-прежнему не знал, что ему с этим делать, но знал, что скоро доедет и до этого… I’m going off the rails on a crazy train…*

13/02/19 – 01/03/19

*В тексте упоминаются и цитируются песни из репертуара гр. Black Sabbath и Ozzy Osbourne.

* «…был олицетворением философии неизвестного ему безумного немца…» – имеется в виду Арту́р Шопенга́уэр – немецкий философ.

*Скотоотбойник – путеочиститель, метельник (устаревшее название: скотоотбрасыватель, скотосбрасыватель, скотоотбойник от англ. cowcatcher, также бытует жаргонизм наметельник) — схожее с бульдозерным отвалом приспособление, смонтированное на передней части локомотива, для сброса с железнодорожного пути любых посторонних предметов: скота, снега, брёвен, автомобилей и т. п

*«Sometimes They Come Back»* – «Иногда они возвращаются» (англ. Sometimes They Come Back) — фильм ужасов, экранизация одноимённого произведения Стивена Кинга.

* Дефенсив тэклы — игроки американского футбола, стоящие в центре линии защиты. Их задачей является либо атака квотербека, либо остановка игрока

* «Уставший поезд» Владислав Самсонов