Алексей Светлов. Пятый Бог (повесть)

Глава 1.

Огонь выплёвывал в небо пучки искр, словно пытаясь прогнать наступившую ночь. Его языки, подсвечивавшие ночную тьму и исполняющие ритуальный танец древней силы, создавали иллюзию рассвета. Всё вокруг было залито призрачным огненным сиянием, и сейчас Огонь чувствовал себя сильнее Ночи. С тихим гудением он угрожал ей, хвастался силой, словно и впрямь намереваясь прогнать её, доказать своё превосходство. И всё же Ночь не сдавалась. Она знала, что сейчас – её время, и только сильнее сгущалась вокруг пылающей деревни. Она знала, что уйдёт не раньше, чем ей будет положено; и что сейчас, как бы Огонь ни старался, светлее не станет. Ночь правила бал – и сознавала это, как и то, что в далёкие времена человек развёл костёр, чтобы защититься от тьмы и холода ночи, – следовательно, она, Ночь, древнее и могущественнее, чем Огонь.

Посреди деревни, освящённый со всех сторон, окружённый огненной стеной, стоял, воздев руки и обратив глаза к небу, Верховный жрец Пантелей. Он молился неустанно вот уже час с лишним – почти всё то время, что горела деревня, – и был готов молиться ещё столько же. Молился Пантелей об успехе своего правого дела. А в успехе он не сомневался – во всём королевстве не было жреца более могущественного и справедливого, чем он. Пантелей был не менее сильным, чем Огонь, и ничуть не менее загадочным и древним, чем Ночь. Он стоял в огненном круге, ничуть не боясь сгореть заживо – сколь сильным ни был Огонь, он признавал силу, чувствовал, от кого она исходит, – и лишь с ровным гудением негодования обходил жреца стороной.

То, что Пантелей появился в деревне, означало только одно – здесь произошло или должно было произойти нечто невероятное. Почитатель и хранитель древних культов, Пантелей всегда оказывался там, где это было нужно. И даже то, что он сжёг деревню почти дотла, могло быть объяснено – явно так захотели древние неизвестные боги, а ослушаться их Пантелей не смел. Также не смел их ослушаться никто в целом королевстве; даже сам Герцог, как поговаривали, не упускал случая посоветоваться с Оракулом. Помощью Оракула многие дворяне объясняли последнюю победу Герцога на Золотом Камне – победу, после которой королевство стало самым сильным и укреплённым, а кроме того, как шептались короли соседних империй, – и самым «богохранимым».

Как бы то ни было, сейчас Пантелей был здесь. А это означало новую опасность, предотвратить которую могли только двое – Пантелей и самый древний из богов.

Деревня догорала, Огонь был уже не в силах бороться с Ночью и только кое-где ещё стрелял сияющими ракетами – словно освещая путь кому-то; или же вглядываясь сам в непроглядную темень, – что же происходит? Что должно произойти сегодня, ради чего сюда прибыл сам Пантелей? Но, как водится, ничего разглядеть не мог – Ночь оказалась сильнее и в этот раз, так что вспыхивающие огни догорающих изб лишь на малость приоткрывали тяжёлый тёмный покров.

 

Глава 2.

Анимия была ведьмой. Об этом знали все, но никто не знал, как это ей удаётся уходить от жрецов и тем более – от верховного жреца Пантелея. Казалось, она не хуже него знает и почитает древних богов, так что те даже уберегают её от неминуемой гибели. Вот и сейчас, глядя с холма на пылающую внизу деревню, Анимия лишь улыбалась. Верный своим богам, давно уже забывшим про королевство, Пантелей сжёг ни в чём не повинных людей. Интересно, как на это посмотрит Герцог? Впрочем, Анимии было важно не это. Гораздо важнее для неё было разыскать таинственный артефакт – если, конечно, пророчество не солгало; причём – и она отлично это сознавала – отыскать его следовало прежде, чем о существовании артефакта узнает Пантелей. А он узнает… Его боги, какими бы они ни были, всегда делятся с ним тайнами. К тому же им будет интересно – кто же всё-таки исполнит пророчество – «нерождённая дочь кузнеца» или «монах, Правду знающий»? Да и посмотреть на встречу двух заклятых врагов боги явно были бы не против. Уж такие они… своенравные, что ли? Нет, скорее – циничные. Анимия давно поняла, что слепой веры и тем более поклонения их боги недостойны – слишком уж часто делали они всё по-своему, хотя дары принимали и даже шептали ветром или водой: «Спасибо!» Знала Анимия также, что королевство боги сохранили для того только, чтобы со временем отнять его – забрать себе, заселить затем новыми людьми, внушить им уважение к себе.… И всё пойдёт по новому кругу.

О древнем пророчестве Анимия узнала случайно. Она и не предполагала, готовя снадобье для увеселения духов Ледяных Гор, что сам Громовержец спустится к ней и, опалив занавески, войдёт в комнату.

– Ты, что ли? – выдохнул он от удивления, увидев перед собой не верного Пантелея, а неизвестную доселе знахарку.

– Я, Владыка, – тут же ответила Анимия, бросившись, как учили предания, целовать пол. – Я, недостойная, я, свято верующая…

Громовержец засмеялся. Засмеялся так, что вылетели стёкла, изба качалась и грозила вот-вот обвалиться.

– Ты ли «свято верующая»? Недостойная – в том правда. Но не верующая. И не свято – уж тем паче. Тебе зачем Ледяные Горы понадобились?

Анимия знала, что врать – тем более Громовержцу – нельзя, это опасно и грозит вечной немилостью у богов. Но и сказать правду она тоже не могла – негоже говорить богам, что ты в них не очень-то веришь, потому что беседы ведёшь в основном с духами и эльфами – а многие из них знают и умеют куда больше, чем боги. Среди таких духов –  молчаливые и вечно скрытные духи Ледяных Гор, явно хранящие какую-то тайну, но не желающие её открывать. Она молчала.

– Там трава растёт особая, – начала Анимия, сама боясь того, что говорит. – А мне для снадобья как раз нужна. Но только духи Ледяных Гор знают, где траву эту найти.

Громовержец сдвинул брови – по избе словно пролетел горячий и злой ветер.

– Знаешь ли ты, недостойная? Знаешь ли ты, с мелкими духами общаться приговорённая? Знаешь ли ты, что запрещено в Ледяные Горы всем, кроме жреца, ходить? Знаешь ли ты, что только нерождённая дочь кузнеца или монах, что Правду знает, туда пройти может? Не смей в Горы Ледяные – кара настигнет, кара страшная: по сравнению с ней и смерть – благо.

Громовержец исчез так же внезапно, как и появился – только в воздухе осталось лёгкое чёрное облачко, – а Анимия кинулась к книгам. У неё ещё от прабабки – первой знахарки тогда ещё небольшого Герцогства Жёлтой Золы – осталось много книг. Многие из них сейчас считались «к прочтению запрещёнными, так как они суть власть Герцога нашего, равно как и власть богов всемогущих, ставящие под сомнение и насмешкам подвергающие», однако Анимия кары людской не боялась. С небесной, правда, было по-другому – но ведь Анимия давно уже, и не без помощи прабабкиных книг, в силе богов немало разуверилась.

После часа напряжённых поисков Анимия нашла что искала. Древнее пророчество, когда-то увиденное ещё первым жрецом Герцогства, гласило, что «ведают духи Ледяных Гор таинствами некими, что на силу богов незримо, но неукоснительно влияют. Вот только дадут Духи сие таинство тому лишь, кто достоин его принять – ибо не каждый смертный, даже и великий сын своего племени, будь он хотя бы и самым верным жрецом, силу богов слепо и свято почитающим, чести такой пожалован быть может – а достоин такого не всякий. Только нерождённая дочь кузнеца или монах, Правду знающий – да не какую-нибудь правду из тех, что на каждой площади в праздники слышать можно, а Правду, великую и только богам да ему одному, пожалуй, доступную, – только из них кто-нибудь достоин того, чтобы духи Гор сии таинства передали и как пользоваться ими научили…». Прабабка Анимии – хвала ей! – записывала или запоминала все пророчества и тайные знаки, когда-либо виденные. Оно и понятно – в знахарстве, равно как и в целительстве, которыми прабабка занималась, в то время без этого было нельзя, да и Герцогство тогда только по велениям и указке богов жило.

Читайте журнал «Новая Литература»

С тех самых пор, когда жрец Герцогства Жёлтой Золы впервые увидел это пророчество – история, кстати, не дала ясной картины, как именно и где он его увидел – многие пытались добраться до духов Ледяных Гор, а точнее – до их таинств. Сохранила прабабка-знахарка все свидетельства и указания того, какие дикие способы тогда применялись; на какие только ухищрения не шёл тогдашний Принц, чтобы добыть таинства Ледяных Гор. В конечном итоге жрец был казнён, а пророчество осталось – изрядно подзабытое, превращённое в легенду, красивую сказку.

«Неужели правда? – думала Анимия, изучая древнюю книгу. – Неужели действительно древний жрец был прав? И духи Ледяных Гор знают что-то о богах такое, что нам, смертным, недоступно?»

Кто такой «монах, Правду знающий», она поняла быстро. Интересно было только, знает ли он сам о существовании пророчества и, если знает, когда отправится на поиски таинства духов Ледяных Гор.

Что же касается нерождённой дочери кузнеца, то долго Анимия не думала – она встречалась с ней каждый день…

 

Глава 3.

Кузнец Джейс стоял на камне и равнодушно смотрел на беснующуюся вокруг толпу. Невдалеке, окружённая стражниками, стояла его жена Евдокия, изо всех сил пытаясь сдержаться, чтобы не зареветь в голос. Её Джейсу было жаль даже больше, чем себя. Ведь после него у неё никого не останется, и неизвестно, что сделают с ней – женой «изменника и богоненавистника» – жрецы и Герцог. Он ждал лишь момента, когда Оракул взмахом руки успокоит толпу и начнёт произносить приговор.

Оракул вышел в центр площади. Он был облачён в серебристо-чёрную мантию, на которой красовались изображения богов – как символ того, что свершившееся сейчас правосудие будет справедливым и богам, скорее всего, угодным.

– Други мои! – произнёс Оракул гремящим, как молот Громовержца, голосом. – Вот сейчас, на глазах ваших, свершится справедливость по законам богов и нашего богами признанного Герцога. – Он помолчал некоторое время, чтобы дать словам своим осесть в головах и умах слушателей. – Как говорят боги наши? Нет мыслей людских более небу противных, чем мысли о том, что боги наши – не более чем выдумки и сочинения для того, чтобы в страхе великий народ держать.

При этих словах все повернули взор на Джейса, – а тот по-прежнему стоял невозмутимо и глядел на толпу сверху вниз – будто признавая в чём-то своё над ними превосходство.

– И хорошо, – продолжил Оракул, – что не рождаются дети у таковых людей, не продолжают тёмные дела их и не носят в себе изменные мысли, поскольку и семени изменного не носят в себе: ибо НЕКОМУ семя носить, так как не рождён никто. – Он повернулся к Джейсу и так же громко и властно спросил:

– Отрекаешься ль от слов своих, либо же и впредь, пред закланием стоя, будешь на своём утверждать?

Джейс посмотрел на него. Во взоре читалось столько презрения и равнодушия, что Евдокия поневоле пустила слезу – ну как он передумает? Ну вдруг образумится? Негоже же и сейчас пред лицом верной смерти своего мнения держаться? Ну хоть бы о ней, жене своей, подумал?

– Не отрекаюсь, – отрезал Джейс. – Нет богов, и не было их никогда. Иначе послали бы они урожай, и не наслали бы войну, в коей многие верные сыны королевства полегли… – Он отвернулся, видимо, давая этим понять, что все мысли свои изложил, и добавить ему более нечего.

– Ну, коль так, – зловеще протянул Оракул, потирая в предвкушении руки, – быть тебе богам в извинение посланным, дабы не серчали на нас и видели, что один ты только такой, в то время как мы все – верные королевства и богов наших сыны.

Он дал команду, – со всех сторон к площади вышли жрецы и церковники, среди них Пантелей – как самый верховный жрец, которому надлежало приносить жертвы. Пантелей держал в руках Писания божественные – книгу, которая служила и законом, и судьёй, и палачом.

– Начнём же, други, суд справедливый! – объявил он, и как по команде, подошли к камню два церковника – дьяк и сын дьяка – с длинными кривыми ножами в руках каждый. – Да примут боги жертву нашу, и да простят ему слова его и нам – терпение наше, и то, что слушали мы – пусть и не веря, пусть и смеясь, – но позволяя всё же словам его изменным и богопротивным в уши наши входить и чрез то в душах семена недоверия, хулы и неприятия божественной силы сеять.

Застучали барабаны, стоявшие вдоль площади. На них играли младшие церковники, не получившие ещё сана, но имевшие уже право играть во время церковных ритуалов, исполняя ритуальные барабанные дроби. Под эту несмолкающую дробь дьяк взмахнул ножом и с размаху вонзил его Джейсу прямо в грудь.

– Примите жертву, о боги! – хором возопили Пантелей и Оракул. – И в знак очищения от скверны великой пусть каждый из церковников, и жрецов тоже – те, кто в сан подобающий вошёл – свой удар нанесёт, дабы показать богам, что признаём мы вину его, равно как и свою тоже, и обет даём никогда впредь не допускать подобных людей на свет явления – ещё в юном возрасте искоренять племя богоненавистников!

Казнь, больше походящая на убийство, свершилась менее чем за минуту. Каждый церковник, прочтя молитву, нанёс прикованному к столбу стоящему на высоком Ритуальном Камне Джейсу удар ножом в грудь. Толпа разошлась, одна Евдокия не могла и не хотела идти. Она стояла перед камнем, на котором лежал истекающий кровью муж её, уже не живой,  – но для неё всё ещё оставался он таким же живым и человечным, каким был всё это время. Евдокия плакала беззвучно, уже простив Джейсу и его мысли, и все какие-либо неприятности, с ним или по его вине происходившие. Только об одном беззвучно молила она сейчас старшего бога, Громовержца – дабы нашёл он приют упокоившейся душе её мужа, и простил ему тоже, и дал тихое счастье там же, где все боги его обретают.

– Зря плачете, тётя, – вдруг услышала она сзади, – моя бабушка говорила, что нет богов никаких, а если и есть – то каждый человек сам себе бог, сам себе и жрец.

Евдокия обернулась. На самом краю площади стояла девочка – по виду лет семь ей было, не больше, – на плечах у неё лежала ручка телеги, а сама телега стояла около. Видно было, что телега эта девочке дорога очень, и, как бы тяжела ни была, ни за что девочка её не бросит.

– Да что ты такое говоришь-то? – в каком-то священном исступлении забормотала Евдокия. – И не боишься? А ну как услышат стражники это, вернутся и… – перед глазами её тотчас промелькнула сцена казни, и она готова была вновь затрястись в беззвучном плаче от ужаса.

– Не боюсь, – гордо ответила девочка: так гордо, что, казалось, сами боги дали ей на то право. – Потому что говорят боги наши словами жреца давнего Димитрофана: «Священны дети.… Ибо что ни скажут они, всё то не с умыслом злым, а по незнанию токмо. Посему не сметь детей трогать, и даже мысли такой греховной носить нельзя в голове, – напротив, только воспитывать, образовывать, дабы чрез это верования в богов в них поселить и уважение к словам божеским привнести в чистую священную их душу». А то, что здесь жрецы говорили – так они за это уже и спросили прощения. Так, как только они это умеют – во время казни. – Тут девочка нахмурилась, вроде как думая о чём-то, а затем осторожно, дабы Евдокия не укорила её в неуважении к чужому горю, улыбнулась. – Меня, кстати, Анимией зовут. Маменька так порешила, вроде как и с оракулом советовалась. Ну а против воли родительской идти не могу – да и нужды в этом не вижу.

Евдокия внимательней посмотрела на девочку. По всему выходило, что Анимия или ушла из дому, или просто странствует где-то с непонятной пока целью.

– А что домой не идёшь, Анимия? – спросила Евдокия, невольно уже чувствуя, что любит эту девочку – или, может, начинает любить уже с той минуты, как увидела.

– А нет дома у меня, тётя, – спокойно, безо всякой дрожи в голосе, ответила Анимия. – Как бабушка умерла, так мне и пора настала – из дому уходить. Мне бабушка ещё когда жива была, так велела: «Ты, внученька, лишь дождись, пока я за слова и деяния свои на небеса попаду, после чего все книги, что я тебе давала, и вообще всё, что моё теперь у тебя есть, – в большую телегу сложи и иди куда очи глядят. Там встретишь людей добрых, у них остановишься. Негоже наши с тобой знания по ветру развеивать, не для того предки наши их собирали». Вот, и умерла она, я с маменькой и папой простилась и иду, людей хороших ищу.

– А не хочешь у меня пожить? – с почти священным содроганием спросила Евдокия. – У меня детей нет, а ты мне вроде дочки будешь. Любить, как родную, буду, и книги твои не помешают. И читать тебе их позволю, когда и как хочешь. А какие, к слову, у тебя книги в телеге?

Анимия смутилась на время.

– Ну, там, тётя, разные есть… В общем, как настои целебные делать, хворь заговаривать, и с теми, кто на небеса ушёл, понемногу беседовать.

Евдокии от таких речей чуть не стало дурно. Знахарство и целительство в королевстве не приветствовалось, считалось почти за богопротивное занятие, и неизвестно, что сделают с Анимией и с ней самой, Евдокией, жрецы, когда обо всём узнают.

– Да вы не бойтесь, тётя – улыбнулась вдруг Анимия. – Не узнает никто, меня этому ещё прабабушка моя научила. Ну, не меня, конечно…но и я теперь кой-что знаю и применить могу. А за приглашение спасибо – я с удовольствием, милая женщина. Ну, а коли мешать буду или вдруг не по нраву придусь – не обессудьте, и от вас пойду дальше знания передавать и людям помогать. Вас не обижу – зла нельзя добрым людям причинять, иначе сила волшебная мне же во вред пойдёт.

– А как ты мысли мои читаешь? – сама для себя неожиданно спросила Евдокия, вспомнив, что подивилась этому раньше, но всё спросить не решалась.

– Это просто, тётя. Давно уже…умею. Бабушка, когда жива ещё была, первое, чему научила…

С самого первого дня, когда появилась в деревне, в доме Евдокии, Анимия получила прозвание «дочь кузнеца» – Евдокия ведь кузнецовой женой была. И, что странно, не особо Анимией жрецы да стражники Герцога интересовались. Спросили как-то раз, откуда, мол, у Евдокии девочка, послушали – им, конечно, Евдокия про книги ничего не сказала – да и ушли с миром.

 

Глава 4.

Пантелей зажёг факелы и вошёл в центр освещённого ими круга. Он стоял теперь на маленькой круглой площадке, со всех сторон освещаемой факелами, и смотрел вперёд – туда, где только он мог видеть всё скрытое либо явное; всё, имеющее тайную суть, равно как и то, в чём сути было не больше, чем в корыте с помоями. Пантелей видел Правду. Именно видел – а не просто смотрел на неё, пытаясь разглядеть и разгадать, силясь в смутных её очертаниях найти что-то для себя родное, близкое и до боли знакомое, как все жрецы королевства. Одного Пантелей не видел и не знал – он не мог понять, каким образом и почему ведьма снова от него ускользнула. Теперь, когда вся её деревня вместе с запрещёнными книгами была отдана на съедение Огню, стало Пантелею ещё более ясно, что поймать ведьму будет делом непростым. Об одном он жалел сейчас – что оставил жизнь вдове кузнеца, не настоял на её казни. И ещё, конечно же, сетовал Пантелей на себя за то, что не смекнул, не увидел в сироте, кою Евдокия из человеколюбия приютила, злейшего врага своего.

– Помогите мне, боги, – начал он обычную молитву свою, глядя богам прямо в глаза. – Ибо опасного, злого человека королевство наше в себе держит. И не будет покоя верным детям вашим, покуда таковые люди по земле бродят. Ибо сеют они смуту великую, и в силе вашей разочарование горькое посеять сред людей пытаются. Помогите же мне, дабы исправно я вам служить и далее мог, – а понимаю прекрасно, что не совладать с ведьмой зловредной ни силой человеческой, ни силой природной. Токмо божеская сила, ваша сила, коя во мне пребывает и в постоянном прибавлении нужду большую имеет, может с нею покончить. Но в том случае только, ежели, не случись того, на помощь к ней Тёмные боги не пришли.

Пантелей закончил молитву и продолжал неотрывно смотреть богам в глаза. Боги молчали, они только переглядывались. Пантелей видел, как помрачнел вдруг Громовержец, как закрыл глаза, словно думая о чём-то ему, верховному жрецу, недоступном, Лучезар.

– Жди знака, – услышал Пантелей тихое. – И помни, что в Ледяных Горах ты можешь найти нечто. Почему до сих пор ты не там? Али ты думаешь, что нет в вашем королевстве дочери кузнеца нерождённой? Ты бы, Пантелей, поспешал, – ибо уже рядом она, уже в Горах Ледяных почти. К завтрему, глядишь, и опоздаешь… А ты токмо и есть тот, кому мы сии секреты доверить можем, опасений ничуть не имея, что пустишь ты их по ветру иль разнесёшь по умам.

Пантелей молчал. Нечего было ему возразить на сии речи – он и сам понимал, что в Ледяных Горах ему нужно быть как можно скорее. Лелеял только верховный жрец надежду, что изничтожит прежде врага злейшего – дочь кузнеца нерождённую – и затем только смело пойдёт исполнять древнее пророчество. В существование его Пантелей верил. Вот только сомневался, что не нашли ещё древнее таинство с тех пор – ибо сколько могло быть их, нерождённых дочерей кузнеца, равно и монахов, Правду знающих? И скольких девочек вырезали из материнской утробы, после того как надругался над женщинами этими кузнец? И не счесть было всего этого. Посему Пантелей не спешил очень. Он знал, что даже если и доберётся ведьма до духов Ледяных Гор – ежели она та самая дочь кузнеца нерождённая и есть – навряд ли что-либо там уже обнаружит. Ну, а коли не она та самая, о ком пророчество древнее гласило – быть ей тогда за самодовольство своё духами наказанной и вечной смерти в Ледяных Горах потомкам в назидание преданной!

Пантелей закрыл глаза, махнул правой рукой. Все факелы, будто только такого и ждали, погасли, оставив жреца в полной темноте. Ночь спустилась и укрыла Пантелея своим чёрным плащом.

– Ты ведь мне тоже поможешь? – глухо спросил у неё Пантелей, и Ночь согласилась, прошелестев что-то ветвями вдали.

 

Глава 5.

Анимия стояла на краю скалы, держала в руках мешок – там было последнее, что успела она спасти от Огня и Пантелея в ставшей ей такой родной ныне сгоревшей деревне. Она знала, что должна торопиться – Пантелей скоро будет здесь же, у Тёмной скалы.

– Приветствую вас, о духи Ледяных Гор! – громко возвестила Анимия, протягивая вперёд руку с мешком. – Всё, что осталось при мне сейчас – всё готова вам отдать и свою величайшую веру в вас присовокупить. Только ответьте мне, недостойной, о ваших таинствах случайно прознавшей, – правду аль нет древний пророк увидел? Любой знак, прошу, подайте мне, о великие!

Налетел ветер. Такой злой и холодный, что Анимия сразу поняла – не хотят духи с ней дела иметь. Не она, знать, достойна была сии великие таинства выведать! Потому и дует Ветер сейчас – верный друг духов Ледяных Гор, чтобы смести её со скалы этой, дабы остальным, много о себе возомнящим, не повадно впредь было.

Анимия упала на колени, шепча под нос все возможные молитвы, ещё от прабабушки по книгам полученные. Молила она и за отца и мать свою, и за Евдокию, кто Анимии вместо матери была и в Огне, Пантелеем в жертву принесённая, погибла, и за кузнеца, чьей дочкой нерождённой стала. Молила она и о пощаде – дабы не гневались духи столь сильно, дабы оставили жизнь ей, – пусть и недостойна была она после такого вторжения жить, а хотела ещё хоть маленько на свете задержаться! И вдруг в вое Ветра услышала Анимия голос. Тихий, успокаивающий будто. Так говорят духи Ледяных Гор – об этом тоже прабабка писала, что будто слышал кто, как духи говорят, и всем рассказал, как с Гор Ледяных вернулся, – да что сталось потом с ним, про то прабабка не ведала.

– Пришла, стало быть, – шептало где-то у Анимии над головой. Шептало так, что слух напрягать приходилось – ибо Ветер выл бешено, стремясь всё ещё силу свою показать и человека пред духами на должное место поставить. – Не в том суть, как про пророчество вызнала, а в том, что пришла, пророчество сиё исполнить чтобы. Ну, коль здесь ты, и коль оказалась и впрямь дочерью кузнеца нерождённой – входи смелее, да поторапливайся: ибо монах, что Правду знает, уж рядом совсем.

Где-то впереди словно задрожал воздух, – даже Ветер словно бы стих, завороженный необычайностью происходящего, – и скала расступилась, ушла в сторону. Пред Анимией открылась дверь, ведущая, как видно, в пещеру. Продолжая молиться всем духам, каких знала, Анимия вошла и стала идти. Сзади услышала они тихий треск, и воздух словно сжался вокруг неё, проталкивая вперёд. Дверь за спиной снова закрылась, опустившись, и оставила Анимию в полной темноте. Ведьма положила мешок свой у входа и пошла дальше – на ощупь, шепча заклинания и молясь, только чтобы не свалиться в какую-нибудь яму.

Внезапно Анимия вышла в просторный ярко освещенный зал. Она осторожно подошла к большому камню, стоявшему в центре. На камне лежала большая книга в ярком красивом переплёте – пожалуй, во всём королевстве не было книги красивее этой. Про такие книги Анимии рассказывала бабушка, знавшая эту старинную легенду. Что будто бы написал их давно-давно самый первый бог; и что будто было их всего три – для трёх самых великих людей на земле; но что в ходе всех идущих тогда войн будто бы были две уничтожены. И вот – Анимия видит одну из таких книг! Она, не переставая молиться, подошла к камню, открыла книгу и начала читать. Тут же задрожала земля, раздался откуда-то ровный гул. Закачались стены пещеры, испуганно моргнули факелы. Неизвестно откуда пробрался сюда Ветер и зашипел злобно и грозно, так, что страшно Анимии стало – но она читала всё равно, хоть и грозил Ветер уронить её и бросить со всей силы на камни.

Словно написанная жидкой краской, растворилась стена, и в зал вбежал Пантелей. Глаза его горели, как у дикого зверя, он шептал себе что-то под нос. Жрец кинулся было к камню, но Анимия схватила книгу и оттащила, – а книга весом была как два человека, – а затем прижала к груди, как заклинание шепча «Она моя…я первая…она моя…» Пантелей вздохнул только.

– Ну, коль ты так считаешь, ведьма… – И достал нож, с длинным кривым лезвием, таким обычно приносили жертву богам. – Умри же, искупи пред богами грехи свои, кои только кровью – и не твоей к тому ж: ибо грязная в тебе кровь, ведьминская – искупить можно!

Пантелей кинулся к Анимии, но та вовремя подставила книгу – махнула ей наугад. Нож отлетел в сторону, словно наткнулся на стену невидимую. Анимия продолжала читать, не сбиваясь ни на секунду, не останавливаясь. Вокруг дрожали, кричали стены, дико выл Ветер. Он подхватил какой-то камень и бросил его прямо в Анимию, – но та сама себе неведомым чудом увернулась, а затем побежала куда-то. Стены таяли в воздухе, с них сыпались камни, а Анимия всё бежала вперёд, всё читала старинную древнюю книгу – ещё более древнюю, может, чем все их боги и духи.

Тут вдруг поняла она, что падает в бездну – так засвистело в ушах, с такой скоростью ушли вверх стены. Не успела Анимия опомниться, как вокруг раскинулся внезапно прекраснейший сад из всех, какие она видела. Даже у Герцога – Анимия знала это, поскольку бывала у Герцога как-то – не было такого дивного сада.

Невдалеке, под деревом, источавшим такой диковинный аромат, что хотелось купаться в нём, как в море, лежал на спине Пантелей. Раскинувши руки в разные стороны, он стонал тихо, – а может, молитвы читал или проклятия? Анимия не обращала на то никакого внимания – как завороженная, читала она книгу, скользя глазами по строчкам её; и будто оживали строчки и слова, будто сплетались в узор великолепный в небе, чтобы затем в виде цветов осесть прямо Анимии под ноги.

Тут увидела Анимия, что к ней идёт кто-то. Удивилась она, поскольку никогда прежде этого человека не видела – были у него длинные как смоль чёрные волосы, спутанными косами висевшие на голове. Одет он был во что-то такой ослепительной белизны, что казалось, будто идёт по земле облако, с неба сошедшее.

Человек подошёл к Анимии, улыбнулся. Но сказать ничего не успел – как из ниоткуда, появились вдруг в саду боги, – стояли молча и смотрели. Только Лучезар хотел сказать что-то, но поднял руку Пресвет, – и замолчал бог младший. Громовержец подошёл к Анимии, – та готова была уж упасть оземь, но человек в белом вовремя поймал её за руку, – и указал на книгу, которую та всё прижимала к себе, не замечая словно бы её тяжести.

– Хоть и недостойная ты, однако ж… – И, не сказавши ничего более, растворился в воздухе – словно и не было его никогда.

Пресвет и Водостав подошли к Анимии. Лучезар всё также чуть в стороне стоял, хотел, видно, сказать что-то.

Но ни слова боги не сказали, махнули только руками и растворились в воздухе – без следа, без упоминания, что были когда-то. И затряслась земля сей же миг, и поняла Анимия, что стала книга слишком тяжёлой, – и выронила её из рук; грянул гром, и молния стрелой огненной разделила небо на две части – и увидела Анимия в одной из них, словно в окне, как горят храмы и деревни, и как бегают люди по улицам, и как кидают камни в жрецов и церковников; и увидела на второй половине – во втором окне – Анимия, как строятся повсюду, и в деревне её бывшей, заново из праха и пепла отстроенной, новые храмы и церкви, красоты такой, что словно и не люди, а сами боги их строили. И как в церквях этих стоят люди, и шепчут молитвы, до того Анимии не известные и доселе ею не слышанные.

В этот миг поняла Анимия всё. И что право было пророчество, и что действительно, была в Ледяных Горах тайна великая, – такая, что даже богов с небес свергнуть осмелилась. И что явился вместо четырёх богов один – но главный. И упала Анимия пред человеком в белом на колени, и кинулась молитвы читать. Засмеялся человек в белом, и поднял её с колен, и сказал он таким мягким голосом, что будто сам дух Ледяных Гор это был:

– Ну, всё, милая женщина. Перестань же – потому как не действуют теперь твои молитвы, как не действуют более твои боги. Нет их теперь – богов твоих. И духов, которым ты верна была всё время и с которыми дружбу водила, которые тебе всячески помочь старались – никого нет.

– А кто есть? – только и могла, бледная от испуга, спросить Анимия.

– Я, – коротко ответил человек в белом. – Я теперь ваш пятый – или, если считать ещё с самых первых времён, то восьмой – бог.

– Но как?человек в белом.га, спросить Анимия. торыми дружбу водила, и которые тебе всячески помочь старались – никого пала анимия пред человеком в белом на колени, и кинулась молитвы читать. оенной, новые церкви, красоты такой, что словно и не л – только и вымолвила Анимия и упала в обморок. Во сне беспамятства, коротком и показавшемся ей вечностью, видела она свою бабушку и прабабку – те ковыляли по какой-то пыльной дороге, везя каждая с собой по телеге. На телегах этих – это Анимия узнала сразу – были все книги, когда-либо предками собранные и ныне в огне погребённые; видела Анимия и Евдокию, вздымающую руки к небу и благословляющую кого-то; родных своих маменьку и папу видела, читающих каждый книжку в таком же красивом и ярком переплёте, как та, которая и вызвала Пятого Бога. Видела Анимия и врага своего злейшего – Пантелея. Тот стоял на склоне горы и ревел, точно как медведь по весне; и разжигал костёр – но налетал Ветер и с тихим шуршанием гасил его, и разбрасывал ветви в разные стороны. Видела Анимия города чудные, новые, доселе неизвестные, где в каждом доме с потолка свет спускался – да не факелы, не лучины, а чистый, словно живой, свет; и везде, в каждой комнате, шкафы с книгами стояли: узрела Анимия среди прочих и так знакомые ей книги, кои уже погибшими считала. И избы какие-то высокие, многоэтажные, почти до неба достающие – всё это видела Анимия во сне, хотя грезилось ей отчего-то, что это скорее даже вовсе и не сон.

По утренней росе медленно брёл к своему дому старик; таким седым он был, и так много морщин покрывали лицо его, что, казалось, жил он ни много ни мало – тысячу лет, и видел и знает столько всего, что и самым учёным мужам не привидится и не скоро ещё откроется, какими бы учёными они ни были. Старик шёл и улыбался. Он знал, что дома его, как всегда, ждут ребятишки – свои и чужие; все они сейчас дождутся его, нальют ему полную миску горячего густого наваристого борща, – а потом, как только он поест, будут хоть по полночи слушать его историю о том, как однажды – давно-давно, когда ещё и дедов того старика, кажется, на свете вовсе не было, – люди всей земли вышли встречать Пятого Бога.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.