Пикнули настольные часы, Максим глянул на них – пять. По коридору мимо его двери понеслись торопливые шаги: мужские тяжелые, размеренные и женские быстрые и легкие. Каблучками по паркету – та-та-та, та-та-та. В прежнее время опытные машинистки из машбюро вот так выстреливали пулеметными очередями на пишущих машинках. Одна длинная очередь вдруг оборвалась, перешла на короткие, та-та, та-та, потом и вовсе на одиночные выстрелы, а у двери его кабинета окончательно захлебнулась. Тук, тук, тук. Это уже в дверь.
– Максим Петрович, вы мне можете уделить одну минутку?
В его кабинет заглянула хорошенькая головка старшего менеджера по маркетингу.
– Да что там минутку, для вас Мариночка как говорится хоть фейсом об асфальт. Тем более что рабочий день уже окончился и впереди все минутки теперь мои личные.
Максим Петрович поверх очков внимательно щурился на нее и думал: чего же тебе от меня нужно голубушка. Точно нужно, ведь ты уже не первый день исподтишка разглядываешь меня как насекомое на булавке.
– Ну, что же вы, Марина? Смелее, смелее, заносите уже и остальное тело.
Ничего себе тело – подумал Максим Петрович, глядя, как Марина, ловко лавируя между втиснутыми сюда еще двумя столами, пронесла свою красивую точеную фигурку по маленькому кабинету и уселась напротив него.
Она сидела, молчала и смотрела на него, как на родного. Бывает, что женщина иногда смотрит так на мужчину. А случается это обычно тогда, когда она уже определила его себе как добычу и теперь дает ему право завоевать себя. На Максима женщины уже давно так не смотрели. И не то чтобы они считали его совсем неинтересным мужчиной, а просто как-то сразу видно: женат давно, жену любит и всем доволен – с таким каши не сваришь. А тут вдруг внимание, да еще какое настойчивое внимание. И, кажется, партия переходит в эндшпиль – сама решилась все разъяснить. И все-таки держит марку Евина дочка, попросила минутку внимания, а сама сидит себе и молчит, как ни в чем не бывало. Ну что ж девонька давай помолчим. А я вот не стану тебе помогать, раз сама пришла сама и выкручивайся теперь.
Но все же не выдержал:
– Так что же Мариночка вас беспокоит?
– Вы.
– Что так плох?
– Наоборот, очень хороши.
– И…
Марина смутилась и рассердилась на себя. Она так долго готовилась к этому разговору, столько раз проговаривала его про себя и все получалось просто и легко, а тут все домашние заготовки начисто вылетели из головы. А будь что будет:
– Я хочу иметь от вас ребенка.
Выпалила и сразу сникла, посмотрела на Максима с испугом, с тревогой. Ответа ждала как удара.
Дура, господи, какая же я дура, зачем я все это затеяла. Вот сейчас он высмеет меня, а потом еще и по конторе раззвонит. Только пусть попробует! Так все, хватит, пауза затянулась. Сейчас переведу все в шутку, а уж если придется защищаться, я тебя потом сама так на смех подыму, что мало не покажется. Ну, чего же ты молчишь?
А Максим просто ошалел от услышанного. Что это – девочкам в конторе стало скучно, и они решили пошутить, обзавестись корпоративным шутом, так сказать мальчиком для насмешек? Не похоже. Сумасшедшая? Кажется, нет, тогда к чему этот цирк?
Перед ним сидела очень успешная, деловая умная и красивая молодая женщина. Правда сейчас она как-то вся сжалась, ушла в себя, а большие карие глаза стали еще больше от непонятного страха, который метался в них. По-моему она все это всерьез. Вот это да! Максим упавшим голосом почти обреченно спросил у Марины:
– Другой кандидатуры нет?
Она лишь покачала головой – нет.
Максим встал и медленно подошел к большому зеркалу, что висело на стене. Внимательно осмотрел себя с ног до головы. Снял очки, оттянул веки указательными пальцами вверх, растянул их к вискам, потом вниз и средними пальцами растопырил ноздри: зайка-китайка, кошка-бульдожка. Вот раньше да! Раньше я был ничего себе. А сейчас? Вот сделала мне девушка предложение и самому в это трудно поверить. Повернулся, в профиль картина оказалась еще более удручающая. Надо было хоть пиджачок одеть для такого случая, да кто ж знал-то. Над поясом повис большой полуспущенный шарик живота, ай-яй-яй какой конфуз. И пуговки на рубашке вот-вот выскочат из своих петелек и волосы… Врут они там, что ли в рекламе: сорок восемь, шестьдесят процентов объема волос, покинули они меня на шестьдесят процентов, вот что. Стало грустно.
– Марин, а ребеночек-то чем виноват?
Будущая мама посмотрела на него, так будто это он сделал ей не пристойное предложение, а не наоборот.
Максим вернулся к себе за стол, там все-таки как-то уютнее, защищеннее что ли.
– Ну, так и что же мы с этим всем будем делать, а Марина?
– Значит, вы согласны?
– Я еще ничего не решил! Как-то редко стали обращаться ко мне с такими вот просьбами. Нет, я не говорю, нет, но Марина… давайте начистоту. Чего вам от меня надо?
Марина, похоже, уже успокоилась и пришла в себя. Кажется, она не ошиблась в нем – не стал балагурить, резвиться как мальчик, облизываться, все-таки порядочность это не так уж и мало, ее за деньги не купишь. Он, по-моему, испугался даже больше чем она, нужно успокоить человека:
– Ребенка я хочу от вас родить Максим Петрович маленького такого ребеночка и все, больше ничего.
– Ну, знаете ли, это не так уж и мало. И почему именно от меня? Существуют же какие то там банки спермы, выбирай, не хочу: спортсмены, артисты, высокие и красивые, подтянутые и накаченные.
– Знаете, у меня бабушка смеется – не ту мышцу мужики качают. А я думаю, что все они просто очень недалекие люди, раз пытаются заработать таким пикантным способом. И зря потеют в спортзалах, бабушка совсем другое имеет ввиду.
– Ну, во всяком случае, они там хоть здоровы отменно, а у меня и язва и холецистит, да и вообще глупо все это. Что же я по вашему, обзаведясь пробиркой должен пошустрить за ширмочкой, а потом эту пробирку вам. Да ну бросьте вы, в самом деле!
– Язва и холецистит это у вас из прошлого – из-за супа харчо в социалистической столовке и несколько неумеренного употребления горячительных напитков. Сейчас все это успешно лечится, да и наследственно не передается. Или вы затаившийся алкоголик?
– Обижаешь, однако, начальник.
Они, наконец, успокоились, расслабились и незаметно перешли к той форме доверительного юмора, когда люди шутят без оглядки, не боясь обидеть, уверенные в том, что будут поняты.
– А на счет пробирки тут вы, несомненно, правы, ребенок действительно ни в чем не виноват – зачем же его по стеклу размазывать. Да и с нашей медициной, какие гарантии, что мой ребенок будет точно из той пробирки, которую я принесла. Так что зачинать будем естественным путем. Так проще, огласки меньше, ну и должна же я как-то отблагодарить вас за оказанную услугу.
– Да-да. Это хорошо, что вы помните об этом.
И уже серьезно:
– Марина, а все-таки, почему же именно я? Неужели в вашем окружении нет более достойной кандидатуры. Ну, друг то ведь у вас есть? Уж не поверю никогда, что нет и не говорите мне.
– А я и не говорю. Есть друг – военный, красивый-здоровенный. Только вот ребенка от него как-то не хочется. И вообще вы мужчины ничего о нас женщинах не знаете. Мужская логика – женская логика, по-вашему: баба за рулем, обезьяна с гранатой. Ну а случится вдруг, что женщина начальник, а мужчина подчиненный так тут уж вы сразу теряетесь, безликими становитесь какими то, линялыми что ли. Думаете, что нам очень хочется быть сильными, жесткими и волевыми? У меня все подруги, которые чего-то добились в этой жизни все не замужем, всем за тридцать, а рядом никого. Мужчины бегут от успешной женщины, как черт от ладанки. Бизнес-леди! Это ж вы сами и придумали. А мы согласны, пусть будет так: вы – бизнес, мы – леди. Многие из вас согласятся? Вот то-то и оно, вот и приходится нам самим быть сильными. Кому-то же нужно быть решительными и волевыми, хотя бы днем. А уж потом, когда никто не видит, всю ночь в холодной постели реветь в подушку.
Знаете вы, как одной бывает страшно в квартире, даже днем страшно? Страшно и одиноко как в одиночной камере, особенно в выходные. Стены бумажные слышно хорошо – кругом жизнь кипит. Люди гостей встречают, ругаются, с детьми уроки учат, а ты одна. Всегда одна. Вот я и решилась.
Офис уже давно опустел, все разбежались по своим делам. За окном кротко умирал холодный ноябрьский день. Снег пошел, наконец-то. В кабинете сумрак, уютно и тепло.
– Ну и когда же мы начнем? Может быть, прямо сейчас и приступим?
– Замолчите старый пошляк, а то я решу, что ошиблась в вас и передумаю.
Марина только сейчас вдруг поняла, как она устала. Устала от ожидания разговора с ним, от самого разговора. Как ей казалось все просто. Оказывается, сказать не просто, а сделать? И действительно когда?
Долго сидели молча, думая каждый о своем. Максим курил, дым слоился и плыл как туман, Марина смотрела в окно на падающие снежинки.
– Вы, наверное, думаете: вот баба с жиру бесится?
– Уже нет.
– Тогда не торопите меня, давайте как-то постепенно.
– Как скажете?
– Вы что обиделись? Максим?
Марина встала с кресла и, перегнувшись через стол, оказалась прямо у его лица. Она никогда не видела его так близко и сейчас с интересом разглядывала.
У него брови сросшиеся, как будто хмурится все время, а глаза добрые и умные. Марина сняла с него очки, что бы рассмотреть глаза поближе. Надо же голубые, а я думала серые. И растерянные. Сидит как будто школьный учитель: ученица ему неожиданно в любви призналась, а он растерялся.
– Ну, я хоть нравлюсь тебе?
– Да Марина…
– Ну, значит, все у нас будет.
Она и правда как расшалившаяся школьница чмокнула его в щеку и убежала.

Зима как обычно пришла неожиданно. Вот скажут так люди и смеются, а ведь так оно и есть. Уж и на календаре недвусмысленная дата и синоптики, лукаво улыбаясь, лживыми голосами жизнерадостно обещают снег завтра, ну уж, по крайней мере, сегодня к вечеру, да что там, к вечеру ждите, через час. А его все нет и нет. Под ногами, какие-то окаменелые комья земли, грязная от пыли ледяная корка асфальта, вмерзшая в лужу бумажка. Ну, когда же все-таки наступит зима?
И она приходит. И действительно, как всегда неожиданно. Из серого неба, которое, кажется, не могло родить ничего хорошего, вдруг спускаются огромные удивительной красоты снежинки. Они все падают и падают пушистые и нежные, как ресницы любимой. И не успев пожить, тают беззащитные на ладони и стекают слезинками. Люди, спешите жить, не стесняйтесь дышать полной грудью и кричать в полный голос от счастья. Жизнь коротка.
Максим медленно шел по аллее старого парка такого знакомого с самого детства и каждый раз такого неожиданно нового. Весной он как радостный ребенок безудержно смеется, радуясь солнцу, и брызжет по голубому небу зеленью молоденьких листочков. Летом, как огромная птица, распластав над нами свои крылья, спасает от жары. А осенью стоит у пруда, как задумчивый старикан и, думая о чем-то своем, роняет в него красные и желтые слезы. И сейчас он не спит. Затаился под пуховым одеялом, пригрелся и подглядывает за нами черным глазом из дупла старой липы и шалит, сбросив с ветки за шиворот снег. Вы замечали что в лесу или старом парке никогда не чувствуешь себя одиноко?
Кто бы мог подумать, что лишь только этот старый парк отделяет его от Марины. Оказывается она всегда жила рядом с ним. И эта липовая аллея ведет через парк от его дома к ее дому. И как не хочется возвращаться. Еще помнят руки тепло ее тела, еще не исчез запах ее волос. Что с ним? Он же любил свою Наташу и никогда не помышлял о другой. Он и сейчас ее любит, но теперь эта любовь стала какой-то другой, как к очень близкому, очень родному и дорогому сердцу человеку, которого не хочется, да что там не хочется, больно терять. А Марина? Она вдруг заполнила всю его жизнь, все мысли только о ней. Утром, днем, ночью, господи, она и ночью не отпускает его.
По молчаливому согласию они ведут себя как молодые супруги. С радостью узнают друг о друге все новое и новое.
А я люблю жареную картошку.
Тебе нравится эта певица? И мне.
А что ты больше любишь зиму или лето?
И находя все больше и больше схожести в своих привычках и предпочтениях, они как дети искренне радуются: то, что объединяет их, растет и крепнет с каждым днем. Что это любовь? Или все-таки игра? Кто может объяснить? Марина? Она, наверное, знает, она же придумала все это. А он? Он уходит от нее как будто бы на работу, она целует его у порога – дозавтра любимый. Потом он, шкодливо оглядываясь, вышмыгивает из ее подъезда, по пути домой забирается в парке в кусты, натирает руки бензином, из припрятанной здесь же бутылочки, заботливо маскирует ее и возвращается домой к Наташе из гаража, где ремонтировал свою «бээмвэшку» – будь она трижды проклята с ее бензонасосом. Господи, что же делать?
– Ты что-то подзадержался сегодня, а Макс? – Наташа выглянула из кухни и снова скрылась. – Живо мойся и скорее за стол. Иногда мне кажется, что машину ты любишь больше чем меня. Чего это ты так зачастил к ней?
Максим, отмывая руки, долго возился в ванне, понюхает и снова намыливает и снова трет, трет их мочалкой. Это хорошо он придумал с бензином, он любые духи перешибет. Эх, Наташенька не кажется тебе, не кажется. Правду говорят: жена другую бабу сердцем чует, ни какой бензин не спасет.
На столе стояло огромное блюдо – любимых чебуреков целая гора. И когда она успела? В больнице носится как белка в колесе и дома все в ажуре. Сидит напротив него и смотрит радостно, как он уплетает за обе щеки.
– Сама то что?
– Да я как обычно нахваталась, пока стряпала. Подожди, дура старая совсем забыла.
Она развернулась и, не вставая с табуретки, скрылась в холодильнике. Вот он уют социалистического строительства – «сделанный с умом» по европейским стандартам холодильник как раз половина отечественной кухни.
– Вот, – и на столе оказалась бутылка шампанского. – Сегодня Максик двадцать лет. Помнишь, как все начиналось?
Стало так стыдно, что у Максима чуть слезы не закапали.
– Это не ты, а я – старый дурак. Неужели ты подумала, что я мог забыть день свадьбы? Я подарок забыл на работе, вот что. Милая моя.
Он подошел к ней и обнял. Какая же она все-таки родная, Наташенька. Спряталась у него на груди как воробышек беззащитный. Подняла голову, глаза мокрые.
– Ты, правда, не забыл?
– Да ты что! Это я подарок забыл, ну и решил, что сама ты тоже не вспомнишь о годовщине. А завтра думаю, приду, подарю подарок, и отметим все, как положено! А сейчас хотел хоть букетик тебе купить, да как назло все киоски цветочные закрыты. Думаешь, почему меня так долго не было, бегал, цветы для тебя искал.
Он подхватил ее маленькую хрупкую на руки и закружился с ней по кухне или вернее сказать на крохотном пяточке, что вообще-то одно и тоже, а Наташа принялась трясти его за шею, бить кулачками в грудь и канючить как капризная девочка:
– А что за подарок? Ну, говори, говори! Так не честно…
– Э нет! Подожди уж теперь до завтра!
Максим, как и положено настоящему мужчине был не преклонен – потерпи. Надо же скажи ей, что за подарок, а я еще и сам не знаю что, его еще купить надо подарок-то и цветы конечно. Цветы! Вдруг в голову так стукнуло, что он чуть не выронил Наташу из рук.
– Максим, что с тобой? Ты побелел весь. Сердце? Ну-ка отпусти сейчас же. Корвалол, да где же он? Ой, тетя Нина брала своему деду накапать. Ты сядь, посиди, я сейчас, я бегом.
Хлопнула дверь, Максим медленно встал и вышел в коридор. Вот черт, как же это он мог забыть. Марина не любит цветы в целлофане, он снял его в подъезде и сунул в карман. Хорош, как же это он так лопухнулся, совсем голову потерял. А если бы обнаружилось, тогда что? Аккуратнее надо Максим Петрович, аккуратнее. Он смял обертку в большой ком и выкинул в форточку. Вздохнул облегченно, сердце и, правда, колотилось так, как будто он через пропасть перепрыгнул.
Примчалась Наташа.
– Ну что? Ты как? Отлегло?
– Да не суетись ты, все в порядке. Теперь уже все в полном порядке. Зачем бегать то было, вон на столе целая бутылка корвалола стоит.
Уже далеко за полночь после своей двадцатой первой брачной ночи они все говорили и говорили. Как же это так быстро пролетели эти годы. Подумать только двадцать лет назад они вот так же лежали и мечтали о будущем. Как у них будет своя квартира, машина. Как они будут на ней путешествовать на Кавказ, на Байкал. Будет большая семья: два мальчика и девочка. Случилось все или почти все.
– Максим, давай ребеночка усыновим. Я же вижу, как ты переживаешь, что я не могу родить. Ты последнее время с такой тоской смотришь вслед папашам, которые колясочки катят. Ну что ты молчишь? У нас в роддоме столько отказников. Деточки здоровенькие родятся, а эти… матерями их назвать даже язык не поворачивается. Махнули подолом, отряхнулись и пошли. А они остались, маленькие такие глазками хлопают, зевают и не понимают бедняжки, что вот пришли они на этот свет, а никому тут не нужны. Разве так бывает что никому? Котят брошенных и то жалко, а это ведь дети. А Максим? Ты что заснул?
Максим лежал, отвернувшись к стене и сопел.
– Спишь?
Наташа вздохнула, кажется и правда, заснул, а она и не заметила – говорит с ним, говорит. Он с этой машиной скоро с ума сойдет. Восстановлю и все тут. Чуть не каждый вечер летит в гараж и охота ему через весь город туда сюда мотаться. Хоть бы украли ее, что ли эту машину. Поправила на нем одеяло, как набегавшийся ребенок свернулся калачиком и затих. Ладно, все, спать. А подарок то он все-таки забыл купить. Дурачок так расстроился, что даже сердце прихватило, надо бы его уговорить сходить в поликлинику провериться.
Ага, спит он! Конечно, спит! Ладно, хоть сама, наконец, угомонилась. Уснешь тут! Марина сегодня сказала, что она беременна. Уже третий месяц пошел, молчала, чтоб не сглазить. И что теперь? Он так и спросил ее, а она только плечами пожала.
У меня говорит, теперь начинается новая жизнь. А тебе спасибо за то, что ты подарил мне счастье – быть любимой, пусть коротким было мое женское счастье, но многим и этого не досталось. А у тебя говорит, уже есть одна жена, хорошая жена, любящая и еще: у вас с ней семья, а мне хватит и того, что у нас было. И не надо ничего менять, ведь на чужом несчастье, как известно, своего счастья не построишь. Наверное, Максим пришла нам пора прощаться.
У нас с тобой так все было хорошо, что я и сама порой верила, что продолжаться это будет вечно. Однако тут главное не заиграться. Я ведь тоже живой человек и счастья хочу не меньше чем другие. Вот еще немного мы с тобой протянем, и я начну бороться за тебя. Что же я хуже других что ли, почему я должна думать о твоей жене, а не о себе? А если это случится, тогда Максим станет плохо всем. Не хочу я этого. Ты не приходи какое-то время – дай мне остыть. Пусть все закончится так хорошо что бы когда-нибудь мы, вспоминая об этой осени, могли сказать только одно: мы были счастливы. Я тебе потом сама скажу, когда придти. И мы с тобой устроим наш прощальный ужин.
Это «потом» случилось почти через месяц. Они и раньше на работе все время соблюдали дистанцию, лишь изредка позволяя тайком улыбнуться или подмигнуть друг другу, а тут Марину словно подменили. И не то чтобы она его сторонилась, она просто не замечала его. Проходила как будто мимо пустого места. Если же случалось, что с ним был кто-то рядом, сухо здоровалась, скользнув взглядом как по неодушевленному предмету. Максим сначала не предавал этому значения, потом всерьез рассердился: попользовалась и выбросила, как ненужную вещицу и когда он уже совсем собрался, вопреки договору, подойти к ней и объясниться пришла «эсэмеска», короткая как приказ: сегодня вечером в семь.
Максим никогда не видел Марину такой красивой. И печальной. Она надела темно-бордовое платье, кажется бархатное, с красивым декольте и большим шлейфом сзади, белые выше локтя перчатки, а на шее в тон платью бархотка украшенная большим изумрудом, в ушах и красиво уложенных волосах высверкивали изумруды поменьше. Кажется, будто она вышла из театральной ложи в девятнадцатом веке и шагнула в наш двадцать первый, с его Интернетом, факсами-шмаксами, мобильниками и прочей ерундой обилием которой мы «ничтоже сумняшеся» пытаемся доказать, самим себе, что наступило вселенское счастье. Ан нет, оказывается, что все не то. А вот мужчина и женщина уже не одно тысячелетие существуют рядом, а все же до сих пор случается иногда между ними что-то такое, что вдруг вспыхивает как огонь божественный. И нельзя его потушить ни силой разума, ни расстояньем. Он горит и горит, обжигая сердца, бывает, даже смерть поправ. Об этом потом помнят всю оставшуюся жизнь, пишут стихи, музыку и тайно вздыхают, думая каждый о чем-то своем.
Он открыл своим ключом, она ждала его.
– Здравствуй милый.
И нельзя было ее ни прижать к себе похотливо, ни вяло, чмокнув в щеку спросить о тапочках, лишь только руки можно было целовать коленопреклоненно.
Максим опустился перед ней на колени, вокруг Марины рассыпались из его рук алые розы. Он плакал навзрыд, как плачет не заслуженно обиженный ребенок.
– Я не могу без тебя… Я жить больше не хочу.
Что был за дивный вечер, они говорили и говорили и никак не могли наговориться. Горели свечи, в фужерах сверкало рубиновое вино, в его руках ее рука и сладко ныло сердце. Господи, прости меня грешного, но как же я люблю ее.
И был вечер, и была ночь липкая и сладкая, как перезрелый виноград, он, истекая винным соком, кружил голову, путал мысли пространство и время. И наступило утро. Их первое, но последнее утро. Хмурое и зябкое, опустошенное и неприкаянное.
Они лежали, прижавшись, друг к другу и оба знали, стоит им только шевельнуться, как все рухнет. Их ночь уже кончилась. Впереди пустота. Нет ни звезд, ни Земли, лишь одна пустота. Бесконечная и зыбкая она вползала к ним вместе с серым рассветом.
– В понедельник тебя вызовет шеф, и ты уедешь в командировку.
– Зачем? Я уже уехал на целых два дня.
Марина прикрыла пальцами его губы.
– Уедешь минимум на пол года.
– Зачем?
– Ты не спросил куда?
– Мне все равно куда, я не понимаю зачем. Ты вычеркиваешь меня из жизни?
– Это не жизнь Максим. Так больше нельзя. Ни мне, ни тебе.
– Тогда давай уедем вместе. Из города, из страны, да хоть к черту на рога. Поехали, Марин, поехали, а?
– А знаешь, почему я выбрала тебя? Однажды я прочитала, что ученые всерьез предполагают, что таланты, живость ума и благородство у дворянства копились от поколения к поколению. Причем традиция чтобы муж был старше жены лет на двадцать и более, оказалась оправданной. Так от старичка-отца ребенку с генами передавались накопленные им знания и житейский опыт, а от юной матери отменное здоровье. И все они писали акварелью, прекрасно пели, музицировали, сочиняли своим дамам стихи. Не знать двух-трех европейских языков было просто не прилично. А сейчас что ни ребенок – нет слуха, голоса, таланта. А откуда им взяться? Кто был ни чем, тот станет всем! Шалишь, так не бывает, с природой не поспоришь. Расфукали генофонд.
– А с чего это ты вдруг решила, что я какой-нибудь наследный князь Дурново-Потемкинский.
– Да нет, конечно, ты не князь, но род то твой исходит, как говорится из глуби веков и все твои дедушки и прадедушки служили Господу нашему. И еще не известно где душевного здоровья сохранилось больше во всем нынешнем Дворянском собрании прогорклом и чопорном или в скромном отпрыске одной из фамилий нашего духовенства.
– А я то дурачок размечтался – любовь-морковь.
– Конечно, дурачок, раз так ничего и не понял. Да разве смогла бы я лечь в постель с первым встречным.
– В командировку не поеду! И вообще, откуда она нарисовалась эта моя командировка?
– Это я посоветовала шефу отправить в Таиланд именно тебя. И не делай больших глаз. Да это страна-курорт, но это мы там отдыхаем, а тайцы там работают. И ты туда едешь тоже работать, у них там что-то не ладится с литьем алюминия под давлением, в какой-то там кокиль. Едешь куратором проекта: сборка, оснастка, обучение все на тебе, отказываться нельзя – чревато. Да и потом кому же еще ехать как не тебе – ведь у нас в фирме ты один инженер – металлург, все остальные юристы-экономисты. И все, давай не будем усложнять. А про нас с тобой мы все решим после твоего возвращения. И потом будь что будет.

Патайя. Индийский океан, пальмы, девушки в невидимых глазу купальниках, шезлонги и освежающий бриз, где-то так далеко. Жара на улице, в гостинице, на заводе всегда рядом и сколько душеньке угодно. Нисколько не угодно. Я в Россию домой хочу, я так давно не видел… Марина как сквозь землю провалилась. Телефон отвечает, что абонент отключился или находится вне зоны сети. На фирму Максим звонил раз в месяц с выходом прямо на генерального, у него же не спросишь: ну как она там? Еженедельные отчеты по Интернету тоже к нему на стол. Сколько раз подмывало добавить: поцелуйте за меня Марину. Часто звонила Наташа, иногда он ей. Наконец-то все позади!
Самолет разбежался и взмыл. Сверху сразу зашуршал холодный воздух. Люди! Летайте самолетами Аэрофлота! Господи, неужели домой к нашим прохладным дождям и зябким ветрам. Правда, нет худа без добра – на этой жаре да при банановой диете он здорово похудел. Приеду и сразу к Марине, насовсем. Не пустит, на площадке буду жить.
Максим удобно растянулся в кресле и закрыл глаза. Неужели через десяток часов он сможет ее обнять.
Когда он пришел к ней в первый раз, то долго не решался войти. Наконец позвонил в дверь и долго ждал, теперь она долго не решалась открыть. Не знали, куда деть руки, краснели, смущались, как дети, будто у обоих это должно было случиться впервые. И все-таки это она у них играет первым номером, вот и тогда взяла все на себя.
– Проходи, – она распахнула дверь в спальню. – Я только что из спортзала после тренировки, да еще у нас там одна тетенька есть, она такой массаж делает, что все соки выжимает. Так что я в душ, а ты давай обживай плацкарт.
Максим, оставшись один, быстро разделся и юркнул в приготовленную постель. Лежал, хмурился – как-то обыденно все. Ну, а ты что хотел? Да и вообще, какая тебе разница. Снегопад, снегопад если женщина просит… Эх, нужно было свет погасить, кажется, она еще в душе успею добежать до выключателя. Только откинул одеяло и опустил ноги на пол как тут же, в дверном проеме возникла Марина, будто караулила, чтобы застать его врасплох. Босиком, на голове волосы закручены тюрбаном, в глазах черти – пропадай все пропадом! Распахнула махровый халат ему на встречу:
– Ну! Кто тут хочет комиссарского тела?
И с разбегу, скинув халат, повалила его своим горячим пахнувшим какими-то неземными цветами телом. Волосы разлетелись, закрыв белый свет, придавила грудью, обвила руками и выпила последнее дыханье поцелуем. Угасающее сознание только успело простонать: ах панночка, панночка…
Самолет мягко покатил по полосе.
– Уважаемые пассажиры наш самолет совершил посадку…– защебетала стюардесса. – Не забывайте в салоне ручную кладь и свои личные вещи.
Максим встрепенулся, надо же уснул. Ну и хорошо, быстро как получилось, раз-два и дома. Пройдя таможню, кинулся к телефону. В офисе долго никто не хотел брать трубку. Что за притча? Наконец ответили, секретарь Юля невнятно пробормотала:
– Да, слушаю вас.
– Юля! Здравствуйте. Это Максим Петрович, я только что прилетел.
– Максим Петрович? Какой Максим…ах да-да, простите. А у нас сегодня нет никого. Шеф всех отпустил и сам тоже там.
– Да где там-то? Что сегодня праздник какой-нибудь?
– Ой, Максим Петрович, а вы же ничего не знаете. У нас несчастье случилось. Марина Комиссарова умерла. Сегодня уже девять дней и все там. Алло Максим Петрович! Алло! Алло!
Максим стоял на улице и курил прикуривая одну сигарету от другой, сердце металось в груди и не находило себе места. Перед ним тормозили такси, суетились частники, что-то говорили ему, махнув рукой, уходили, приходили другие. Вдруг кто-то повис сзади, закрыв глаза ладошками. Руки отнялись, сердце стукнуло раз-другой и остановилось.
– Максим, а я чуть не опоздала, ловила-ловила такси.
– Наташа?
– Максик, да что с тобой? Ты белый как снег. Сердце?
– Да нет, – Максим взял себя в руки. – Так… Что-то плохо стали мне даваться эти перегрузки на виражах. Все кажется, отлетался. Поехали скорее домой.
Всю дорогу он молчал, кивая головой Наташе в ответ, часто невпопад. А она пела и пела, как беззаботная птичка, не чуя беды, а беда-то, она вот только что мимо нее прошла. Могла бы больше и не свидеться с мужем.
– Максим, – она прильнула губами к его уху. – А у меня для тебя сюрприз, только ты не волнуйся, пожалуйста. Тем более что дело уже сделано, а он такой хорошенький.
– Кто хорошенький, сюрприз что ли? Ты о чем?
– Я ребеночка усыновила. То есть пока что только оформила опекунство, тебя ждала, что бы документы оформить на усыновление. У нас с тобой теперь сын, как ты и хотел.
– Час от часу не легче.
– Да ты что, не рад, что ли? Или этот самолет душу из тебя вытряхнул, ты как отваренный.
– А где он сейчас? С кем?
– Тамару попросила посидеть – медсестру нашу, а так я пока без содержания взяла. Ну, вот приехали.
Вышли из машины. Максим взял Наташу за руку.
– Пошли, посидим немного на лавочке. Дай мне очухаться. Ну, прямо с корабля на бал, объясни все толком.
– Привезли к нам женщину в патологию первородящую, двадцать девять лет, а сердечная мышца как тряпка – порок сердца. Ей нельзя было рожать, ни в коем случае нельзя было, а она решилась. Ну, вот. Родила нормально, малыш родился здоровенький. А сама на следующее утро не проснулась, умерла во сне. Я почему-то и думать не стала, сразу пошла к главврачу и сказала: ребенок мой. А Сергей Иванович мне протягивает заявление от роженицы, она оказывается, на всякий случай, оставила ему свою последнюю волю – с усыновлением согласна при одном условии, мальчика назовите Максим. Да ты ведь должен знать ее, маму нашего малыша. Она, оказывается, работала в вашей фирме. Комиссарова?
– Нет, не помню. Все они на одно лицо. Бизнес-леди.
– Ладно, нет так нет. Пошли Максим скорее домой, мы теперь не одни, нас теперь ждут.
В детской кроватке лежал его сын. Лежал и Мариниными глазами удивленно смотрел на него. Наташа гремела на кухне, готовила мужикам праздничный обед.
– Ну, здравствуй, Максим Максимыч. Как ты?
Малыш завертелся, скуксился и заревел.
– Марина, он кажется мокрый!
Наташа отозвалась из-за спины:
– Ну, вот и вспомнил. Слава Богу.

Александр Гусев, 2007 год