опубликовано: №143 (март, 2021г.), литературно-исторический журнал ВЕЛИКОРОССЪ, главный редактор И.Ю. Голубничий
ОПУБЛИКОВАНО: электронный журнал «ЛИterra» https://literra.online/publications/authors/galina-mamyko/oshibka-mariny-ivanovny-rasskaz
Когда-то я работала под её руководством. Удивительно, но обходилось без конфликтов. Таких принципиальных людей, как она, я в своей жизни, пожалуй, больше не видела, в чём и призналась ей однажды.
– Знаете, Лилия Павловна, скажу вам от всей души, эта самая пресловутая принципиальность сидит у меня в печёнках, – ответила она с усмешкой.
В кабинете директора было уютно. Букет роз в вазе, тюль на окнах, на полу ковёр, стол покрыт цветастой скатертью. Картины с морскими пейзажами на стенах. Училище для Марины Ивановны – это её второй родной дом, здесь она каждый день допоздна, а то, бывает, так и уснёт на кожаном диване под припасенным для этих целей домашним пледом.
– А давайте попьём чая, – сказала Марина Ивановна.
Она усадила меня в кресло, вместе со сладостями вынула из серванта пачку зелёного чая. Заварила в фарфоровых чашках. Из холодильника в углу достала лимон.
Такая красивая, обаятельная дама, и почему-то одна, удивлялись многие, кто знал её. Одни считали, за этим скрывается трагедия, например, гибель любимого. Другие предполагали, на Марину Ивановну навели в молодости порчу. Ещё ходили и совсем несуразные слухи, она – тайная монахиня. Словом, тема одиночества известной в городе госпожи Сумятиной привлекала внимание местных жителей.
А однажды она чуть было не вышла замуж. Счастливый шанс изменить свою жизнь ей выпал, когда приезжала в город комиссия во главе с высокопоставленным работником министерства, пожилым вдовцом. Он был явно очарован госпожой Сумятиной, а под конец недельной командировки решительно явился к директору училища с букетом цветов и с предложением выйти за него замуж. Но столичного гостя ждал вежливый отказ. Говорят, огорчённый чиновник пытался продолжить тему бракосочетания в телефонных переговорах, но Марина Ивановна и это пресекла. Ещё какое-то время он, не в силах смириться, присылал из столицы на адрес училища поздравительные телеграммы директору по случаю очередных государственных праздников.
– Это лишь на первый взгляд я благополучный человек, – сказала Марина Ивановна и замолчала.
Она задумчиво помешивала ложечкой чай, подсовывала мне печенюшки. И продолжала молчать.
– Вас что-то тяготит?
– А вас? – Марина Ивановна посмотрела мне в глаза. – Вот вас лично тяготит в этой жизни что-нибудь?
Мне показалось, она ждала от меня какой-то подсказки, и эта подсказка помогла бы и ей в свою очередь разговориться и снять с души тот невидимый камень, который, по всей видимости, давил на неё многие годы.
– Да, в моей жизни есть моменты, из-за которых приходится переживать. Как без этого. Жизнь не может быть всегда сладкой, – сказала я.
Она словно обрадовалась такому ответу.
– Мне всегда мнилось, люди семейные – это самые счастливые люди на земле. Если не секрет, что это за моменты, из-за которых вам приходится страдать?
– Житейские тяготы неизбежны, – снова уклончиво сказала я, не настроенная на откровенность. – Тем более в семейной жизни. И это надо как-то выдерживать, уметь где-то смириться, где-то потерпеть. Но я знаю одно, главное – это не сдаваться.
– Что вы имеете в виду?
– Не прибегать к крайним мерам. Это на войне предателей расстреливают на месте. А в семье должно быть наоборот, без расстрелов и без разводов. Самое тяжёлое в семье – это суметь её сохранить. По большому счёту, семья для каждого, кто её завёл, является огромной степени искушением, и его приходится преодолевать всю жизнь.
Я говорила сдержанно. Свою личную жизнь, как это принято у большинства людей, я оберегала от любопытствующих.
– О, Лилия Павловна, вы философ, – Марина Ивановна улыбнулась. – Но вы продолжайте, продолжайте, вы ужасно заинтересовали меня. Я, впрочем, всегда видела в вас мудрого человека. Мне давно хотелось вот такого откровенного разговора именно с вами. И к тому же у меня сегодня особый день. И я позвала вас сюда не случайно. Но об этом позже. Простите, что перебила.
– Если в девичестве семейные отношения казались медовым пряником, то в замужестве эти представления стали иными. Ведь то, что мерещилось пряником, теперь – хлеб. Научиться кушать хлеб вместо пирожных – вот что такое семейная жизнь. Полюбить простоту, полюбить обыденность – в этом ключ к счастью, к той самой гармонии, о которой сегодня почему-то совсем не говорят.
– Гармония… От этого слова веет стариной, деревнями, колокольными перезвонами…
Марина Ивановна, как мне показалось, будто подыгрывала мне, и вместе с тем я угадывала в ней ожидание чего-то такого от меня, что укрепит её собственные мысли и настроения… Но мне по-прежнему не хотелось открывать душу, и я продолжала говорить общими фразами, не вдаваясь в подробности своей жизни.
– И знаете, скажу больше. Тот, кто отречётся от себя ради другого, не побоюсь пафоса, – такой человек научится в конечном итоге не идти на поводу всего того тяжёлого, мрачного, что непременно подсовывает жизнь каждому из нас.
– А вот сейчас вы напоминаете мне идеалиста.
Марина Ивановна усмехнулась.
Я ответила ей улыбкой.
– Не знаю, может быть, мои слова и звучат чересчур возвышенно, идут в разрез с устоявшимися представлениями нашего русского человека о том, что повседневная жизнь – это что-то непременно серое, тягостное, муторное…
Уже казалось, действительно есть что-то крайне важное в этом разговоре, в этом сегодняшнем вечере, и что-то непременно изменится, что-то случится, но вот что… Бывает, мы попадаем под влияние собственных слов, будто не мы, а эти самые слова руководят нашей мыслью, и лишь потом, спустя время, вдруг понимаем их истинный, сокровенный смысл.
Мои щёки горели.
– Но я в противовес этому скажу так: нельзя воспринимать всерьёз ни одно из тех, по сути, глупых, случайных происшествий, что кажутся нам порою адом, и тогда мы готовы проклинать всё и вся, рыдать, устраивать скандалы, подавать на развод, или месяцами молчать, надувшись. Да, семья – это испытание, а не только счастье… Но чтобы это счастье не разрушить, нужно каждый день заново учиться быть человеком.
– Да-да, человеком, вот оно… – как бы отвечая на какие-то свои мысли, повторила Марина Ивановна. – Так что же вас тяготит? Вы пока об этом ничего и не сказали.
– Тяготит?… Как вам сказать… Вот, моя старшая дочь уже третий год не может поступить в институт. Не добирает баллов… А у младшей – частые ангины…
– Хвори, быт, учёба. Я о другом… Вам лично удаётся быть счастливой в семье?
Что-то тронуло меня в её глазах, в голосе, будто невысказанная чужая боль коснулась моего сердца…
Я рассказывала свою жизнь, в общем-то обычную, будничную.
Она слушала с жадностью, с огромным любопытством. Я даже сказала бы, с ребяческим любопытством. Я говорила о себе, но при этом понимала, Марину Ивановну интересует в первую очередь не только то, что именно я рассказываю о пережитых страданиях, а то, как я относилась к ним, как выкарабкивалась, и почему вообще не сломалась. Я видела в ней страх узнать такое, что даст ей повод разочароваться во мне, и это будет означать для неё гораздо большее, чем просто разочарование…
– Какое-то время моя семья была на грани развала. С мужем испортились отношения настолько, что он предложил развестись. Причина – в его ревности. Он был против того, чтобы я ездила, как другие мои коллеги, на курсы повышения квалификации. Месяц свободной жизни в чужом городе, по его мнению, это не для замужней женщины. Впрочем, о тех проблемах внутри моей семьи вам, как директору, было в некоторой степени известно, и спасибо, вы шли навстречу, и всячески ограждали меня от командировок. Но когда уже это стало невозможно, и меня обязали поехать на курсы, тут и случился кризис в моей семейной жизни. Что пришлось пережить мне по возвращении домой, не передать словами. Муж смотрел сквозь меня. Я перестала для него существовать. И лишь когда со мной приключилась та страшная травма после падения на обледенелой дороге, он стал оттаивать. Но надо же было такому случиться: именно в тот час, когда Ваня сидел возле моей больничной койки, пришёл Забавин. Явился он как глава профсоюзного комитета, принёс от имени коллектива училища пакет гостинцев и букет цветов. Мой муж сидел как туча. И тут, к несчастью, ничего не подозревающий Забавин стал расписывать всей палате, как он вместе со мной дисциплинированно посещали лекции на курсах во время нашей общей командировки, и как я помогала Забавину перед отъездом выбирать в магазине подарки для его жены. Взглянув на своего помрачневшего мужа, я похолодела. После выписки из больницы меня дома ждал ад. Он не ел моей стряпни, он перебрался из спальни на диван в зал, он только приходил домой ночевать. Я унижалась перед ним, стояла на коленях, умоляла не совершать опрометчивых поступков, не оставлять детей без отца. Слова о моей огромной любви к нему, заверения в моей верности (а это есть чистая правда!) не действовали. Более того, он заявил, что вообще никогда и не любил меня, а женился из чувства долга. Чтобы не бросать забеременевшую от него женщину. Тут надо дать пояснение. Да, к сожалению, я согласилась на отношения с ним до оформления брака, он уговорил меня начать совместную жизнь, а уже как-нибудь потом обещал обязательно и расписаться. Объяснял, родные прячут от него паспорт, не желая породниться со «слишком умной» (его мать и сёстры считали, жена не должна иметь высшего образования, тем более у мужа его нет). Словом, мне скоро рожать, а мы всё ещё не расписаны. Узнав о такой ситуации, мои возмущённые родители поставили вопрос ребром. Или уезжай от него, или… И я уехала на родину, к родителям. Спустя неделю Ваня приехал забирать меня.
– А в ЗАГС?
– Теперь и в ЗАГС согласился. Сказал, сёстры вернули ему паспорт, чтобы не разрушать семью. Скрывать не стану, в ЗАГС он шёл будто на похороны.
– Вот уж нет слов, так не слов! Так что же вы не убежали в ту минуту, зачем дошли до этого ЗАГСа, зачем тянуть мужика на аркане? Как можно на такое закрывать глаза?
– Но куда деваться, роды на носу.
– Я поражаюсь, Лилия Павловна, как вы могли пойти на союз с таким человеком? Ведь он с самого начала, выходит, обманывал вас, попирал ваше достоинство?
– Я его любила. И объясняла его поведение воспитанием, какое он получил в семье. Я жалела его.
– Вы слишком великодушны. Но вы жертвовали собой. И ради чего?
– Не знаю, можно ли это назвать жертвой. Это скорее был мой долг перед младенцем, которого носила под сердцем. Но я понимала и другое. Мой Ваня – избалованный капризный ребёнок, а потому мне предстоит пережить много чего. И в этом предчувствии я в целом не ошиблась. А буквально накануне того дня, как нам идти в ЗАГС, я, перебирая приготовленную к стирке одежду, обнаружила в кармане его рубашки тетрадный лист. Озаглавленная моим именем бумажка была разделена вертикальной полосой. В два столбика выписаны мои, с точки зрения Вани, достоинства и недостатки. В графе «плюс»: «красивая, добрая, уступчивая, родители в другом городе». В графе «минус» я прочитала о себе: «худая, высшее образование, бедная, не имеет своей квартиры, развязная».
– Ой, не смешите, вас назвать развязной…
– Это в связи с тем, что однажды в компании я громко смеялась. И он по возвращении домой мне выговаривал за развязность, как он выразился.
– Послушайте, Лилия Павловна, неужели после обнаружения этой ужасной бумаги, этого цинизма, когда жених хладнокровно взвешивает мнимые недостатки и достоинства избранницы, неужели после этого вы не прозрели? Да вам надо было тут же собрать вещи и забыть его навсегда. Даже не посмотреть на беременность. Ничего, воспитали бы прекрасно и без его помощи, тоже мне, папаша. Да вы бы ещё замуж вышли, и были счастливы, вы обязательно нашли бы человека, который ценил бы вас. А этот вам не пара, Лилия Павловна. Вы лучше, умнее, выше. А он… Обыватель… Он…
– Нет, не надо говорить так… Да, эта бумага произвела на меня ужасное впечатление. Я была потрясена. Что-то сказать в своё оправдание ему было нечего. Однако, в объятиях, под натиском его любви я ему всё простила.
– Ах, бабы-дуры, – Марина Ивановна махнула рукой, поднялась с кресла.
Она сняла туфли, надела домашние тапочки, прошлась по ковру. Сдвинув тюль, глянула в окно.
Заснеженное стекло холодно поблескивало. Тёмное заполярное небо, укрытое морозным туманом, не пропускало ни малейшего света ни одной звезды. В глубинах странной ледяной вселенной плыли куда-то и город, и его жители. И эта чернота за окном, и этот блеск заиндевелого стекла навевали какие-то печальные мысли о счастье, которое могло случиться, но не случилось в чьей-то жизни. И загудевший далеко поезд словно подтвердил мои мысли. Куда едет этот поезд, какие люди сидят в вагонах, едут ли они за счастьем, или ещё за чем-то хорошим, но не досягаемым?
Марина Ивановна достала из бара бутылочку коньяка.
– Отказываетесь? А я, пожалуй, налью себе капельку. Вы задели меня за живое вашим рассказом. Уф.
Она сделала глоток коньяка, прижала к губам дольку лимона.
– Давайте продолжим с того места, где он заявил вам, что никогда не любил вас. Или нет, сначала расскажите, как изменилась ваша жизнь с рождением первого ребёнка. Надеюсь, это способствовало в какой-то степени смягчению характера вашего мужа?
– Роды были тяжёлые, я мучилась двое суток. Младенца пришлось вытаскивать щипцами. Врачи боролись за мою жизнь. Я находилась между жизнью и смертью. А муж… Он жил своей жизнью. Работа, друзья. Когда узнал, что я родила девочку, расстроился.
– Что-что? Как это понимать?
– Сына хотел. Первые дни он ко мне вообще не ходил. Лишь на четвёртые сутки мне передали от него сухую записку: «Поздравляю».
– Ну и ну. Какой отъявленный эгоист. У меня нет слов. А знаете, я теперь иначе смотрю на его признание, что он никогда не любил вас. Он вас не ценит, он вас не знает! У нас все искренне уважают вас как человека кристальной честности и порядочности!
– Не стоит преувеличивать. Я не святая. А в семье – это не в рабочем коллективе. Тут свои законы. Да и мой муж… Не стоит так говорить о нём.
– А заявление, что он никогда не любил вас?
– Это сгоряча. Ваня – замечательный. У нас всё хорошо. Мы всюду – вместе. В кино, в театр, в тундру на лыжах, летом семьёй к морю… Он на все руки мастер. Многое в доме – его трудами. А вспомните, как он по воскресеньям ездил в наше училище, чтобы помочь мне с оформлением кабинета, какие прекрасные фотопортреты учёных развесил по стенам. Он ведь всё это делал сам, в своей домашней фотолаборатории – портреты, рамки, подписи. Допоздна корпел… Фотодело, и ещё, конечно, охота – два любимых увлечения. О достоинствах Вани могу говорить много.
– Вижу-вижу. Ну что же… Вы научились жить не для себя. А я… У меня был жених. Я очень его любила. Но всё изменилось в одну минуту за день до свадьбы. Нелепость. Я вышла из института. Мне оставалось пройти два квартала до своего дома. Я повернула за угол студенческого общежития и буквально окаменела. Я увидела Андрея. На крыльце общежития. С девушкой! Они целовались. Я не помню, как добралась домой, как объясняла родителям, почему отменяется свадьба. Оправиться от этого потрясения я не смогла уже никогда.
– А что ваш Андрей?
– Клялся, что любит меня.
– А зачем тогда с той девушкой…
– Божился, это была прощальная встреча с его бывшей. «У меня к ней чисто сестринские чувства».
– Даже не знаю, что сказать…
– Попросила поцеловать её в последний раз, и он, понимаешь ли, такой интеллигент, отказать даме не смог. Рассказываю, а будто вчера это случилось, закипаю… И что мне его объяснения.
– Андрей пытался с вами наладить отношения?
– Пытался… К тому же я от него ждала ребёнка. Да-да, грешила до свадьбы, как и вы. Ребёнка я возненавидела вместе с его отцом. Ну и, недолго думая, сделала аборт.
– Боже мой… Что вы натворили…
– Это я позже поняла, что натворила…
– А что Андрей?
–Андрей-Андрей… Убивался, что ещё ему оставалось делать. Раньше надо было думать. Тюфяк.
– Я его понимаю. Бедный Андрей. Как мне его жалко.
– Вам его жалко?
– Конечно. Вы поступили с ним слишком жестоко. Нельзя же за чужую ошибку казнить всю жизнь. Мне кажется, он действительно любил вас… Как сложилась его жизнь?
– Какое-то время он звонил… Даже писал мне письма.
– А вы? Отвечали?
– Нет.
– Он приезжал к вам?
– Да, было такое дело… однажды… Когда-то я выбрала этот край света, чтобы как можно дальше убежать от него. Он выпытал мой адрес у родителей.
– Неужели вы его прогнали?
– Я его и на порог даже не пустила. Он ушёл, но ещё долго топтался во дворе моего дома, с рюкзаком за спиной, мял в руках шапку-ушанку, близоруко щурился и всё поглядывал на мои окна. И прижимал к груди эту чёртову шапку, которую никак не мог надеть, теребил её явно заледеневшими от холода пальцами.
Марина Ивановна откинулась на спинку кресла, закрыла глаза.
Недопитый чай остыл. Мне больше не хотелось ни чая, ни сладостей. Я смотрела на бледное лицо Марины Ивановны, на её закрытые глаза, и мне казалось, она вот-вот умрёт.
И было удивительно, почему она вообще до сих пор жива, после всего, что натворила, что пережила, после всех этих мук, страданий, слёз…
Как глупо, нелепо, однако, вот так, взять и зачеркнуть собственное счастье… Или не глупо? Или, напротив, это подвиг? Но ради чего? Ради любви? Какой любви, где она …
Я много лет знала Марину Ивановну. Знала, что она немногословна, молчалива. Она имела репутацию человека, который не выбалтывает чужих секретов и обладает железной волей.
В нашем коллективе благодаря её установкам не было ни склок, ни разборок, ни завистливых тяжб, как это случается нередко там, где много женщин.
Она пресекала попытки коллег сводить с кем-то счёты, ябедничать, наушничать. На педсоветах она по-особому холодно, с вежливой насмешкой, отчитывала, обличала. Под разнос попадали все, кто не желал жить по букве. Её побаивались. «Принципиальная», – говорили о ней.
И вот сейчас моё сердце сжималось от жалости к Марине Ивановне, к её Андрею…
Я вспомнила её слова про «особый день».
– Вы упомянули, у вас сегодня особый день. Что-то изменилось? Что теперь?
Она очнулась.
Вероятно, заметив в моих глазах сочувствие, она слабо улыбнулась и стала говорить:
– Когда я покидала милый сердцу город детства, Андрей приехал на вокзал проводить меня. Мы оба молчали, я избегала смотреть ему в лицо. «Я тебя люблю!» – воскликнул он, когда поезд тронулся. В его голосе нельзя было не услышать отчаяния. Он моргал, чтобы избавиться от слёз, потом снял очки и, зажав их беспомощно в руке, плохо видя, трусил рядом с вагоном. Поезд медленно набирал скорость. «Оставляешь ли ты мне надежду?» – доносилось до меня. Я смотрела на него из открытого тамбура. Проводница, видя эту драматическую сцену, пожалела нас и вместо того, чтобы прогнать меня и закрыть дверь, ушла. «Марина! Сколько мне ждать тебя?!» – он всё бежал рядом с вагоном, умоляюще смотрел в мои глаза и, уже не стесняясь, в открытую плакал… «Жди меня двадцать лет!» – в сердцах крикнула я ему и топнула ногой. Больше не в силах сдерживаться, я в голос зарыдала и захлопнула дверь. «Двадцать лет… буду ждать…» – последнее, что услышала. Стремительно улетал в прошлое перрон родного города, а вместе с ним тот, кого я ещё недавно считала родным человеком… И вот двадцать лет, они растаяли, их нет, будто и не было… Моя жизнь напоминает мне плохое кино. Сегодня я проснулась в какой-то странной пустоте. Прошло двадцать лет, те самые двадцать лет, которые я назначила Андрею в качестве наказания за его, как я считала, измену. Те самые двадцать лет, которые он обещал ждать меня. И вдруг я вспомнила то, о чём думала с вечера, – сегодня день рождения Андрея. Когда-то он звонил и поздравлял меня с днём рождения. А потом перестал… А почему бы мне самой его не поздравить. Я подумала о том, что все эти годы ни разу не поздравила его с днём рождения… И я позвонила ему. В такую рань. «Я тебя разбудила?» – спросила я его. Он узнал меня. Да я и была уверена, что он узнает, я всегда была слишком уверена. Он выслушал мои поздравления, сказал «спасибо». Я спросила, как он поживает. «Нормально». А потом дёрнул меня чёрт спросить то, чего я не хотела спрашивать. «Ты женился?» Он, мне показалось, с улыбкой в голосе, сказал просто, как само собой разумеющееся: «Конечно». В этом «конечно» прозвучало следующее: «А ты как думала? Или ты считаешь меня сумасшедшим, способным всю жизнь лить слёзы из-за какой-то слишком гордой женщины?» В общем, на этом всё. Разговор исчерпан. Вот почему сегодня у меня особый день.
Марина Ивановна поднялась и стала ходить по кабинету из угла в угол, не глядя на меня.
– Марина Ивановна, я пойду, хорошо? Мне уже пора, вы извините, – я говорила негромко.
Мне было неловко уходить, но ещё более неловко было продолжать этот затянувшийся разговор.
Я себя чувствовала виноватой, будто подглядела в замочную скважину то, что не было предназначено для огласки.
… Мои шаги отдавались гулкими щелчками в пустынных коридорах училища. Спустившись по широкой каменной лестнице, я ответила на вопрос вышедшего из подсобки сторожа, что да, директор ещё здесь, а будет ли уходить, этого я не знаю. Сторож достал связку ключей и отворил передо мной дверь.
В свете уличных фонарей заснеженная тропинка, ведущая меня к автобусной остановке, весело искрилась. Шуба, шапка быстро покрывались снежными хлопьями. Я не удержалась и оглянулась, я искала глазами окна директора. В них всё ещё горел свет. А сама Марина Ивановна с непокрытой головой, в платье, стояла на балконе, подняв лицо навстречу летящему снегу. Это зрелище заставило меня замедлить шаг. Она прижимала, очевидно, окоченевшие, руки к груди, и мне казалось, она вымаливает у кого-то прощение… «А он прижимал к груди эту свою чёртову шапку, которую всё никак не мог надеть, и теребил её явно заледеневшими от холода пальцами», – вспомнилось мне из её повествования об Андрее.
Редкие прохожие спешили домой, надо было спешить и мне. Муж возвращается с работы обычно ещё позже меня, девчонки в этот пятничный вечер на танцах, но я всё равно торопилась. Мысли о Ване, о дочерях поднимали моё настроение. Сейчас приму душ, приведу себя в порядок. Ужин готовить не надо, это уже сделали дочери.
Февраль, 2021 г.
