ГЛАВА 1.

MЫ СО СТИНГОМ ПЕРЕЕЗЖАЕМ.

“Я не пью кофе, я пью чай, дорогуша;
Люблю тосты, обжаренные с одной стороны,
И ты слышишь мой акцент, когда говорю;
Я- англичанин в Нью- Йорке…”

“Be yourself- no matter what they say”

Sting. (“Englishman In New York”)

…Стинг идёт по Нью-Йорку в элегантном тёмном пальто, повязанный шарфом в полоску, и зонт в его руках заменяет трость, непременный атрибут английского джентельмена. Месит грязь стильными ботинками. Он демонстрирует грубым американцам свою британскую утончённость, сдержанность и щепетильность в некоторых вопросах.
И в той же мере, в какой отличается английская музыка от американской, чем-то приятно отличается Стинг от нью-йоркцев…
Хорошее состояние банковских счетов и всемирная известность помогают ему, в конце концов, вписаться в окружающую действительность.

Я тоже люблю прогуливаться в одиночестве, пить чай пять- шесть раз в день вместо кофе и всячески чудачить. “Горячий чай!”- радостно восклицают, завидев меня, бармены в тех местах, где я завтракаю по утрам, показывая, как хорошо они изучили мои странные вкусы. И даже бывают разочарованы, если вместо чая порой я беру что-то другое. Например, сок.
А один раз женщина-бармен с ужасом наблюдала, как тем же чаем я запивала бутерброд. По выражению её лица я поняла, что делаю что-то невообразимое…
Потом я узнала, что в Италии запивать бутерброд чаем или кофе- варварство, несовместимое ни с какими понятиями. Бутерброд нужно запивать только вином! как и всё остальное.
Или пивом, на худой конец.
– Ну, и как оно…сладкое с солёным?- спросила она наконец, болезненно сглатывая слюну.
– Прекрасно, – заверила я её.
…да. И вы можете слышать мой акцент, когда я говорю.
И уж непременно останусь собой, что бы ни говорили!…
На этом сходство наших ситуаций заканчивается.
Я – русская в Италии. В глухой провинции Абруццо. И это- мой “взгляд изнутри”. Так смотрит на окружающую действительность запитый чаем бутерброд, попавший в пищевод: с удивлением делая для себя новые открытия и спускаясь всё ниже, он подвергается переработке и лишь наивно надеется выйти наружу сухим и невредимым.

Стинг переехал в Италию в том же году, что и я.
Странно, что нам обоим одновременно стукнула та же моча в голову.
Он купил себе палаццо где-то в Тоскане; “палаццо, спрятанный среди нежных холмов Вальдарно”, говорится в статье, “обставлен в соответствии с уважением к традициям; мебель и предметы обстановки- антиквариат; широкие портики…”…так, это мы пропустим, “…и отдельное здание, где находится студия звукозаписи. Здесь он создавал и записывал свой новый новый альбом “Brand New Day”( довольно халтурный альбом, между прочим… по сравнению с прежними, я имею в виду). “Есть бассейн, фруктовый сад и всё, что нужно для творческого уединения.”И дальше- фото, иллюстрирующие жизнь англичанина: можете быть спокойны- в Тоскане ему живётся не хуже, чем в Нью- Йорке.
Мы не общаемся и даже не звоним друг другу, каждый занят своими делами.
Я плачу пятьсот тысяч лир* в месяц хозяевам и тоже неплохо устроилась. Квартира меблирована “предметами обстановки” тридцатилетней давности, оставшимися от её бывшего хозяина, живущего давно в Америке.
Мягкое засаленное кресло и большой вентилятор над головой очень нравятся мужу и кажутся ему предметами роскоши. Он, поклонник всего американского, гордо говорит знакомым о том, что у нас- “американская мебель”, забывая добавить при этом, что ей лет тридцать.
Есть также душ с горячей водой и биде, спутник прогресса и гигиены, а также
термосифоны, которые в зимние холода можно включать и выключать, в зависимости от того, что ты предпочитаешь- мёрзнуть или платить. И сколько.

Первое правило поведения, которые должны усвоить все русские в Италии – это экономия. Всё за собой беспрестанно выключать и закрывать: краны, отопление, свет; опять и снова – краны, газ, свет…и так – пока не научишься!
Иначе рискуешь свести с ума и довести до отчаянья самого терпеливого из итальянцев. Мы, приехавшие из страны, где не нужно было ничего экономить, и представить себе не можем, что может произойти, если уйти на день, оставив включённым отопление. Или интернет.
Душ на втором этаже слегка протекает и отслаивает штукатурку в кухне на потолке. А так – ничего. Из трубы, куда раньше подключали стиральную машину, несёт канализацией, и потому её заткнули тряпкой. А так – ничего…
Атри – прекрасный городок. Средневековье. Красота тринадцатого – шестнадцатого веков, слитых воедино. Готика, и даже немного римских развалин…но дома стоят слишком близко друг к другу. Не так близко, чтобы можно было дотянуться до окна соседа шваброй (потом объясню, зачем), но всё же довольно близко, так, что любой предмет, брошенный неосторожно из вашего окна, может попасть на чужой подоконник…
Как только поднимаешь жалюзи, чтобы впустить немного воздуха и света, в окне напротив появляется толстая тётя, а так как дома – впритык, создаётся впечатление, что она лезет к тебе в окно. Кажется, могла бы пожать ей руку, протянув через улицу. Смотрит на меня. Говорю ей:
-Бонджорно!
Что делать дальше – как-то неясно. Сразу опустить жалюзи при её появлении – невежливо, а сидеть перед ней, как в телевизоре, и пить чай в майке и трусах тоже неловко. Вот и делаешь приличную паузу, как в театре, между открытием и закрытием занавеса.
Что думают о нас соседи – ума не приложу. Но поскольку в городе все знают друг друга, то же самое думают о нас и все остальные. Вразрез с привычным представлением об итальянцах, вечно ссорящихся и жестикулирующих, самые шумные здесь- мы. Это вам не Неаполь; все ведут себя тихо.
Единственный плюс заключается в том, что они могут лишь слышать, как мы орём и ругаемся. Что именно мы орём, они не знают, так как русский язык, один из самых сложных и богатых в мире, для них звучит, как набор шипящих согласных:
– Бже-бзе!…Ше-це-че-ще!.
Плохо, что иногда мы ругаемся и по-итальянски. С мужем.

Короче, действует закон “от каждого по способностям, каждому – по труду”. Он действует и в капиталистическом обществе.
Таким образом, Стинг получил своё, а я – своё. И это нормально.
Хотя Марчелло с этим не согласен. Ему “противны” богатые люди. Он считает, что всё нужно “разделить поровну”, повторяя тем самым грубую ошибку наивных людей, которые жили задолго до него и понатворили уже всяких дел с этим “разделением”.
На этот счёт мы с ним спорили много раз.
Он плохо учил в школе историю, и не только историю, и ничего не знает о глупых и кровавых революциях, таких, как Парижская Коммуна или Великая Октябрьская Социалистическая… Я ему говорю, что разделить-то поровну можно, но уже через две-три недели у одного легальными или нелегальными путями денег будет больше, чем вначале, а у другого- лопуха, пьяницы или игрока- ничего. Ни копейки. Ни лиры, пардон.
И что тогда? Делить всё заново? И справедливо ли это?
– Да, ты права, – соглашается он.
Но пусть эта победа аргументов над неразвитым сознанием меня не обольщает.
В следующий раз всё начнётся сначала: тот же спор, с той же отправной точки и в том же порядке, как сейчас (обстоятельство, которое ставит меня в тупик и заставляет задуматься: каким именно образом устроены его мозги?)
Спорить с ним бесполезно. Скорей всего, он соглашается не потому, что понял и оценил мои аргументы, а потому, что просто устал.
Остался при своём.
И я тоже.
—————-
*500000 лир, около 250 долларов США; действие начинается в 1999 году, до перехода Италии на евро(прим.авт.)

Г Л А В А 2.

HEKOTOPЫE BEЩИ MHE HPABЯTCЯ…

В той же статье из журнала, который я нашла теперь засунутым за батарею в сортире, Стинг говорит: “В Италии мне нравятся: еда, цвета некоторых рассветов…и люди”.
Вот с этим я совершенно согласна. Еда здесь- это религия, культ, и находится, соответственно, на высшем уровне. Это святая святых и сверх всяких похвал. Жратва в Италии- смысл и центр всяких важных общественных и семейных событий, интересов, ритуалов; способ общения и развлечения, короче – всё. Не зря ей посвящены многие печатные издания и телепередачи.
Уже с утра я слышу настойчивые вопросы о том, что мы будем есть в обед. Занятый чем-либо русский вряд ли сразу же после завтрака напряжённо думает об обеде.
Итальянец – да. А о чём же ещё?
Цвета “некоторых” закатов и рассветов, а также пейзажи, бесспорно прекрасны. Их оценили все наши художники и писатели, без конца ошивавшиеся в Италии. Все, кто мог себе это позволить.
Да что там говорить! Даже из окна, у которого я сейчас устроилась, открывается романтический вид.
Окно кухни, что прямо под ним, выходит в маленький переулок, обычный средневековый дворик, ничего особенного; с балкона видна серая улица Риччиконти. Зато окно туалета на втором этаже! Раньше я из него не выглядывала- а зря…
Ох! Ах!…Оно выходит на черепичные крыши, которые ярусами чередуются с мансардами, странными башенками, патио и балкончиками. Кто там живёт? Кто выходит по ночам подышать на все эти балкончики?…
А за крышами, вдалеке, горы. Гран Сассо на фоне синего неба. И башня ратуши с часами.
Единственное, что меня смущает, это то, что кто-нибудь из соседей может видеть меня: кое в каких ракурсах это возможно…вон с той башни, например. Хотя, ну и что такого? Сидит себе человек у окошка, задумался вот, любуется…
И что тут такого, если сидит он на унитазе?
Что же касается “людей”, то сознательно или нет, наш англичанин поставил их на последнее, третье место.

Г Л A B A 3.

( гораздо более длинная )

НЕКОТОРЫЕ ВЕЩИ МЕНЯ БЕСЯТ.

“Какие такие “вещи” тебя бесят?”, спросите вы, нетерпеливые и желающие добраться прямиком до сути.
Вам перечислить сразу?…Излишнее любопытство, бесцеремонность, глупые вопросы, невежество, отсутствие всякой логики мышления.

Первое время, пока обитатели Атри и окрестностей ещё не привыкли ко мне, на меня глазели.
Нигде, даже на турецком рынке, где на первых порах появление русских женщин вызывало дикое павианье оживление среди продавцов и толпы, на нас так не глазели. На русских, имею в виду, вообще.
Только здесь глазеют как мужчины, так и женщины. Мало кто может удержаться от неприличного желания обернуться тебе вслед и застыть в изучающей позе на долгое время, разинув рот. От этого возникает неприятное ощущение где-то в затылке и между лопатками; хочется что-то одёрнуть или поправить, устранить “непорядок” сзади. Но его нет, этого непорядка.
Просто прохожий увидел зелёного инопланетянина.
В его голове, устроенной на манер картотеки, выдающей полное досье после введения зрительного образа, не произошло идентификации личности. То есть, при виде вас на вопрос: “Кто это?” он не смог себе дать никакого ответа.
Он вас не знает; и это выводит его из привычного равновесия, может, на целый день…
Обыватель должен знать непременно всех. И если не найдёт никого, кто поможет ему прояснить ситуацию, будьте спокойны – в следующий раз он обратится за разъяснением к вам напрямую.
Ко мне обращались многие.
Вот почему, наверное, большой город вызывает у некоторых жителей провинции такое раздражение. Не шумом и суетой, как считают, а незнакомыми лицами. Невозможно всех запомнить и зарегистрировать… отсюда – дискомфорт.
Вот любопытство! А бесцеремонность – другая черта, которая тесно с ним связана, а также с невоспитанностью.
Если, скажем, порой мне и хотелось бы задать пару вопросов незнакомому, но страшно интересному мне человеку (редкость, просто гипотеза; какое мне дело до незнакомых людей?), то определённое понятие о приличиях запрещает мне приставать к чужому с вопросами.
Провинциальных итальянцев такие мелочи не смущают. Каждый, кому охота поболтать, запросто к вам подойдёт и, посмотрев в упор пристальным взглядом две-три минуты(у вас нарастает чувство известного беспокойства) вынесет свой приговор:
– А ты – не итальянка…Откуда ж ты, в таком случае?
Если вы ответите с неохотой и односложно, это “инспектора” не остановит. Он задаст вам ещё ряд вопросов, на которые у нас любопытный гражданин обязательно рано или поздно услышал бы ответ:
– А какое Вам, собственно, дело?
или
– А почему это Вас интересует?
Здесь так отвечать не принято. Невежливо и некрасиво. Мой муж не понимает совершенно искренне, почему такое внимание меня раздражает. Он рад отвечать на любые вопросы, как человек, сопровождающий экзотическую птицу или какую другую диковину, и рассказывающий об этом экспонате всем желающим.
Всегда в добродушной готовности.
Вопросы всегда одни и те же, поэтому я составила из них анкету. Можете их законспектировать, а ответы написать на табличке и повесить себе на шею, а то…как бы это выразиться…устанете всем отвечать.
Короче, в первые месяцы(или годы) пребывания в Италии вам пригодится. И неважно, что на некоторые из этих вопросов местному жителю совсем не нужно знать ответ, так как он слабо себе представляет, о чём идёт речь.
Позже, когда вас будет знать в округе каждая собака, и вы удовлетворите всеобщее любопытство- можете снять. Одновременно заметите, что на вас уже и не глазеют.
Не пройдёт и трёх лет. Как в моём случае.

A H K E T A.

1. Ma, non sei italiana?
А ты не итальянка? То-то я слышу акцент!(Торжество в глазах: “Угадал!”)

2. E da dove vieni ?
Так откуда ж ты?

3. Dalla Russia!! Ma da che città ?
Россия!! А откуда именно, из России?

Тут мы прервёмся, чтобы пояснить: это вас спрашивают “просто так, чтоб спросить”. Самый “продвинутый” из провинциальных итальянцев знает два города в России- Москву и Санкт-Петербург. И Киев. Неважно, что он на Украине.
И не думайте, что они узнали об этих городах из учебника. Они или были знакомы с русскими проститутками(и к вам подошли тоже не без задней мысли), либо возили в оптовые магазины русских “челноков”. Обычно они знают по- русски пару фраз, типа “до звиданья” и “добри вечер”, которые произносят со странной слащавой ухмылкой, как будто это некий код-пароль.
Обе категории мне неприятны.
Ростов-на-Дону никому не известен, поэтому я говорю, что я- “с юга России”. Можно подумать, ему-ей не всё равно, север там или юг. Они вообще не знают, где расположена Россия-матушка. Моя свекровь, например, считает, что “где-то там, возле Германии”. И она ещё недалека от истины.
Другие думают, что Россия- на Украине, или наоборот. Меня донимают:

4. Dalla Russia- Russia? O dalla Russia – Ucraina?( Estonia )?
Так ты из России-России или из России- Украины(Эстонии)?

На это можно было бы ответить их возгласом: “Э-ээ?..”, который выражает растерянность и недоумение.
И ещё один классический вопрос. Звучит почти всегда утвердительно:

5. Fa freddo in Russia ?
Холодно в России?
И сочувственно щурят глаза.
Конечно! Повсеместно минус пятьдесят. Одна сплошная Сибирь.
Если вы расположены к разговору и расскажете о том, что Россия- она большая, и там есть разные климатические пояса, и вообще она “покрывает Европу, как бык покрывает овцу”(в смысле размеров), то готовьтесь ещё к серии вопросов, которая открывается обычным:

– E come mai sei qui?
“И как же это ты здесь оказалась? По какой такой причине?”

Тут вы должны рассказать всю свою подноготную: про детей, браки, развод, неудачную жизнь, голодное прозябание (а как же иначе? в России!) и, наконец, про знакомство с замечательным итальянским гражданином, который вас от всего этого кошмара спас.
Вот та история, которую хочет слышать и в которую верит итальянец.
Слушатель умиляется и говорит наставительно:
– У итальянцев доброе сердце…
То есть, женятся они по доброте душевной исключительно, или из жалости.
Именно это хотят услышать от вас. Другой, обратный сюжет, о том, как приезжает из России добрая фея и спасает из трудной ситуации; старается, по крайней мере, спасти недалёкого, бедного, увязшего в долгах итальянца- недостоверен. И непонятен. И не нравится никому.
Тебя просто не станут слушать и посоветуют ещё раз “быть хоршей теперь”, раз уж счастье такое выпало, и не выводить из терпения “доброго итальянца”.

И самое убийственное- невежество. Я не говорю, что русским, китайцам или кому бы то ни было ещё оно не свойственно. Конечно, да!
Но есть маленькие отличия, всё дело в этих маленьких отличиях. У итальянцев это невежество какое-то полное, дремучее, беспросветное и такое распространённое, что вызывает ужас.
– А ты была в российской глубинке?- спросят меня.
Была. Не так долго, как в итальянской, но была. И хочу сказать: таких вопросов, какие вам могут задать нормальные с виду итальянцы ещё не маразматического возраста, у нас не зададут и малые дети.
Например, президент коммерческой ассоциации города Пинето, молодой человек лет тридцати пяти, спрашивает:
– А в России базары есть? Да? И магазины есть?
– Нет,- говорю я ему,- нет в России базаров. И магазинов нет. Одна пустыня. Выйдешь так в поле: “Ауу-уу!!…Где магазин?” Ёлки-палки.
Нет, вы только подумайте. Есть ли в мире такая страна, была ли в истории такая цивилизация, где не было бы базаров?
А магазины? Наверное, и на Северном полюсе, и в джунглях Амазонки, если постараться, можно найти магазин; я уверена. Коммерция проникла повсюду.
И странно было бы слышать это от какого-нибудь крестьянина, но от коммерсанта…тем более, в регионе, который предыдущие пять – шесть лет процветал, в основном, за счёт продажи товаров русским. До тех пор, пока кризис нас не подкосил. Да и на них он тоже сказался. Сколько оптовых магазинов и фабрик понесло убытки! Сколько товаров, изготовленных специально для русского рынка, осталось невостребованными!
…Он верит. Открывает рот. Нет магазинов в России. Удивительная страна!
Интересовались некоторые и наличием в России улиц(!) и машин(!), и на мой встречный вопрос: “А ты сам как думаешь?” отвечали почти возмущённо: “Ну, а я почём знаю!”
Но это опущу, чтоб уж не переборщить…
Другой коммерсант, старичок, спросил у Марчелло, кто я и откуда; этот, правда, деликатно подождал, пока я удалюсь по своим делам. И рассказал:
– А, Россия! Был я в России, году в восемьдесят втором- восемьдесят третьем. Там был голод…Один из наших обедал в Москве в ресторане и нашёл в котлете кусок ногтя!…Порко Джуда*! Там ели человеческое мясо!
Лица присутствовавших искажает гримаса ужаса и отвращения. Все безоговорочно верят.
Марчелло рассказывает мне всё это за обедом и выражает уверенность в том, что мне за время жизни в России доводилось не раз есть человеческое мясо, а уж собачье- на каждом шагу.
Перевернулся бы, услышав это в гробу, мой дедушка, бывший управляющий областной конторы “Гастроном”…Может, только благодаря ему наша семья ни разу не отведала собачатины?
Я подавляю приступ раздражения и объясняю ему, как маленькому ребёнку, что присутствие ногтя в мясе ещё не доказывает того, что мясо- человеческое. Ноготь мог быть чьим угодно – повара или официанта. И что приготовление блюд из человечины в московском ресторане, в принципе, было бы возможно, если бы кто-то из поваров оказался маньяком и каннибалом; но если бы в котлете был найден палец, а не ноготь, то уж наверняка приехала бы милиция, или хотя бы СЭС, и поинтересовались бы, как этот палец попал в котлету к иностранцу. Тем более, в те времена, когда для иностранцев было спецобслуживание и вообще – всё caмoe лучшее. Верить таким россказням могут только дети или взрослые, остановившиеся где-то между начальной и средней школой.
Марчелло кивает головой, но видно, что убеждён не вполне. История базарного старичка былa более впечатляющей.
Тогда рассказываю ему, в каком ещё случае можно покушать человечины в России. Скажем, при побеге опасных волков-рецидивистов из отдалённых зон. Зная, что без запасов еды им не продержаться в тайге, где на сотни километров вокруг нет человеческого жилья, они ведут с собой товарища -“поросёнка”, беднягу, который в экстремальных условиях послужит им кусочком свежего мяса.
– Нет, вы – не цивилизованный народ,- заключает Марчелло, лёжа на диване.- Почему у вас такие тюрьмы?
Такие вот достались в наследство от “развитого социализма”. К тому же, думаю про себя, если тюрьмы будут слишком “хорошими”, как в Италии – с качественным питанием, спортзалом вместо принудительных работ и телевизором в каждой камере – в тюрьму захотят многие, даже честные граждане, и тогда в России наступит хаос. Преступность станет неконтролируемой и всеобщей.
А теперь народ пока ещё боится тюрьмы, следственного изолятора и ЛТП – адa, попав в который однажды, уже не выйдешь прежним человеком. Там уж точно потеряешь физическое и психическое здоровье.
(Сплюну-ка три раза через левое плечо! Что это я всё про тюрьму?…)
Я злорадно описываю Марчелло, что сталось бы с ним, окажись он, пухленький и изнеженный, в камере с человеко-волками…Конечно, я бы не хотела, чтобы с ним случилось что-нибудь ужасное; он бы этого не пережил, особенно плохое питание, но мне нравится его пугать. Это- месть за “человеческое мясо” и глупую доверчивость.

Ну, ладно, не знают они истории c географией. Может, в школе у них плохо обучают – и это, кстати, чистая правда – но смотрят зато каждый день телевизор! Некоторые, как отец Марчелло, Дарио, по пять раз в день один и тот же выпуск новостей. И что они таким образом узнают о мире? Какую информацию получают?
Случилось так, что свекровь моя, Аннализа, сломала плечо. Упала у себя дома, на том самом месте, где однажды упала и я, неся к столу кастрюлю макарон, и добрая их треть вывалилась на пол, будь оно всё неладно. Что приписали, конечно, моей неуклюжести. А всё потому, что какой-то олух, когда строил дом, наделал ступенек там, где не надо. Чтобы выйти из кухни, нужно спуститься и вновь подняться по лестнице – вот все и падают. А вниз от этого “лестничного капкана” ведут другие ступени – на первый этаж. Не приведи бог скатиться по ним; получится так, как бывает в фильмах, когда, кувыркнувшись, субъект застывает внизу с вывернутой шеей и неестественно загнутыми конечностями, и больше, понятно, уже не движется. Макарон к столу не несёт.
К счастью, до этого не дошло, но закрытый перелом со смещением отломков пришлось укрепить спицей, а мне два дня и две ночи провести с ней в палате женской ортопедии- потом я сдала дежурство Марчелло.
На койке справа от Аннализы, которую в отделении сразу начали называть “синьора грасса”(“жирная синьора”), лежала старушка. Какие-то проблемы с позвоночником. Вот кто меня развлекал. У неё было самобытное чувство юмора. В вышитой орнаментом ночной сорочке, с лицом, покрытым кирпичным загаром, она говорила на таком дремучем местном атрианском диалекте, полном звуков “ыы” и мало похожем на “общеитальянский” язык, что разобраться с ней мог бы только профессор Хиггинс.
Я не понимала половины её речей; мне переводил Марчелло, уроженец здешних мест.
– Ыы-дый!- восклицала она, когда хотела сказать “О, дио!”(“Господи!”), и по специально приставленным ступенькам лезла в свою кровать.
Всех перечисленных мною “любимых качеств” ей хватало с лихвой, старуха была образцовым экземплярoм. Увидев меня, она принялась расспрашивать; не меня, естественно- я ведь только курьёзный объект- а свекровь и Марчелло, обо мне.
Понятно, в моём присутствии, но говоря неизменно в третьем лице.
– А откуда она? А по-нашему говорит?…Ы-дый…(“Надо же!”- в данном случае).
– Вам нравится? Хорошая?- кивая в мою сторону, спрашивает Марчелло. Забавляется беседой.- Я правильно сделал?
– Э!…- утвердительно крякает бабка.- Я вот ещё одну такую (иностранку, то есть) тут видела, только…чёрную такую; кто его знает, откуда? не знаю я, что за страна…но-чёрная…
– А откуда вы их берёте?- указывает на меня,- женщин-то этих? В комуне выдают, что ли?…
Вот оно как. Пишешь, значит, в комуну (в мэрию, в администрацию, по-нашему) запрос, и распределяют там “этих”- чёрных, белых, ну, таких, как я. Иностранок, неитальянок. Всем желающим.
Хорошенькое дело. Нас не считают за людей.
– А она из какой страны? Соединённые Штаты?- спрашивает бабка.(Забыла уже).
-Да нет, из России, – говорит терпеливый Марчелло.
– А!!(радость узнавания) – Саддам Уссейн!…- восклицает она.

…Здравствуйте. Вот и приехали.

– Я вот смотрю,-продолжает она меня изучать,- неплохо они там живут (мы, то есть, русские – судя по моему внешнему виду) – одетые ходят. А то я вот по телевизору видела: какая страна, не знаю…только вот голые все. Голые ходят… А у них одетые ходят?- обращается тут же к Марчелло, кивая головой на меня.
– Да, да,- заверяет Марчелло, который со своим знанием дела мог бы уже вести в Италии “Клуб кинопутешествий”,- у них- да; холодно там, у них.
Потому-то уж голым никак нельзя, а то б мы быстро все заголились, думаю я.
– Ага,- понимает бабка,- ну, значит, другая страна; может- Кувэй…Кувэй, Кувэй!Чёрные там все были.
– Африка, наверное, синьора?- подсказывает Марчелло, и видно, что беседа ему страшно нравится.
– Буу? Нэ садж (“не знаю”),- пожимает плечами она.
В это время я веду свекровь в туалет, с рукой в гипсе, со всклокоченной головой, маленькую, толстую и без трусов. Она точно напоминает шествующего по джунглям аборигена. Такого толстого беложопого пигмея.
Там помогаю ей усесться на круг и терпеливо жду, полуприкрыв дверь, пока она закончит свои дела. Держу наготове рулон бумаги.
– Олга!…О фатто, – наконец, объявляет она о том, что дело сделано, и я подаю ей рулон.
Потом помогаю ей встать с унитаза, что нелегко, так как весит она порядочно, и промыв за ней, веду назад. Там предстоит ещё та работа: уложить её обратно в постель. Она лишь садится на край и заваливается на спину, как обычно, криво, поперёк кровати, а не вдоль; и нужно поднять ей ноги и всё это массивное тулово и тяжёлый зад развернуть; да так, чтоб не стукнуть её головой о железные поручни-перегородки. Конечно, вдвоём с её сыном мы это проделываем, но в одиночку- это адский труд.
Ночью, когда остаюсь с ней одна (медсестру по таким пустякам лучше не будить; она ясно дала это понять), наступает кошмар. Она писает каждые полчаса и каждые пятнадцать минут меня будит.
– Олга! Дэво фарэ пи-пи,- говорит мне писклявым голосом.
Если вы смотрели “Брак по-итальянски” и помните мать главного героя, Марчелло Мастрoяни, которой тоже требуется судно- то это тот же самый голос! Я встаю, как сомнамбула; из-за этих бессоных ночей я и бросила работу на “скорой”- так там хоть что-то платили!…и иду к ней.
Сейчас я должна одной рукой поднять её зад, который весит полтонны, а второй- подсунуть туда это судно. Потом подождать, пока зажурчит моча и вынести в ванную, вылить вонючее содержимое, от запаха которого меня тошнит. Подключённая капельница убеждает меня, что так будет продолжаться всю ночь.
И я не ошибаюсь.
Мария, другая невестка, ночует в больнице всего один раз и наотрез отказывается. Утром она говорит свёкру, что нужно нанять сиделку.
И она права. Мария не в силах, как я, поднимать и опускать попу Аннализы- там нужен домкрат, а также помогать ей садиться и ложиться в постели, как она любит делать в свободное от мочеиспусканий время по ночам.
Мне это удаётся, может, благодаря занятиям в спортзале; а кто, как не они, свёкры, советовали мне “бросить, наконец” этот спортзал и экономить деньги?
На здоровье своём экономить! А вот теперь действительно боюсь, что от напряжения у меня самой может ущемиться межпозвоночный диск, как у синьоры на соседней кровати.
Соседка-старуха, надо отдать ей должное, заметила моей свекрови:
– Видишь, какая она молодец!- это обо мне,- Всё тебе это судно подкладывает и подклaдывает…итальянская невестка давно бы тебя этим судном стукнула по башке!
Дарио не хочет тратить деньги на сиделку. Он сам ночует в палате, и потом две ночи Марчелло. В их присутствии, как ни странно, она писает гораздо реже: два-три раза за ночь, а не пятнадцать- двадцать, как при мне и Марии…Чем это объяснить?
Брат Рино, старший сын Аннализы, вообще умыл руки. Он постоял над постелью больной со скорбной миной и сказал, что она “не должна была падать”, а в выходные он занят: фотографирует на свадьбе. Естественно, и Мария по той же причине приехать не сможет…

Так от “невежества и любопытства” я перешла к больнице и семье Коцци.
Ну, так оставим это пока. Оставим старух отдыхать в палате и заглянем на базар, где мы с Марчелло продаём бельё.
———————————–
*Porco Giuda – распространённое ругательство (прим. авт.)

ГЛАВА 4.

МОЯ КЛИЕНТУРА.

Да, именно этим я теперь занимаюсь.
Бельё и носки. Товар для пожилых мужчин. Устраивает?
Худшие покупатели, которых можно себе представить- это пожилые мужчины и их пожилые жёны. Лучшие?…Молодые женщины.(Как вы догадались?…)
Так вот: опять о невежестве. Казалось бы, что может быть проще, чем купить себе пару трусов или пару дешёвых носков? Майку?
Какой особый интеллект нужен для выполнения такой несложной операции?
Ан нет! Для многих итальянцев, и не всегда пожилых, и эта задача- не из лёгких. Надо, как минимум, знать свой размер майки, трусов и обуви.
И не перепутать.
– Э… нужна мужская майка,- говорит мне синьора и сразу начинает рвать пакет, чтобы добраться и пощупать.
– Какого размера?- спрашиваю я, стараясь отнять вещь ещё до того, как она мне испортит упаковку; наверняка ведь взяла не то, что ей нужно.
– Ну…для мужчины шестидесяти лет, – отвечает она. Или “для мальчика двадцати лет”- другой вариант.
– Синьора, мужчины шестидесяти лет бывают разные,- говорю я и пытаюсь выяснить примерно, худой этот синьор или толстый.
– Не знаю; носит штаны…пятьдесят два,- вспоминает она.
При чём же тут, господи боже, штаны?
Я разворачиваю, одну за другой, все размеры маек, от самой маленькой до XXL. И вижу, что синьора смотрит бараньими глазами.
Те ей кажутся огромными, а те – слишком маленькими, потом те, что казались маленькими, кажутся уже большими; она путается и среди целого спектра размеров не находится ни одного, который подошёл бы её мужу.
Наконец меня радует:
– Не знаю…В следующий раз, может быть, приведу его.
И с этим отчаливает от прилавка.
Я приветливо улыбаюсь, заворачиваю все майки и злобно скрежещу зубами ей вслед.
– Ва фан’куло!*, – шепчу ей в напутствие.- Ва!
То же – с носками. Высокий процент покупателей убеждён, что носки имеют такие же точные размеры, как обувь: например, тридцать девять или сорок два с
половиной. Что приводит меня к выводу о том, что эти люди никогда раньше не покупали и не носили носков.
В действительности же носки имеют свойство, в отличие от обуви, растягиваться, и потому размеры их для мужчин такие: 39-42 или 43-46.
Не верят. Те, у кого рaзмер ноги 38-39, а таких маленьких мужчин здесь много, не верят, что им подходят носки “39-42”. Номер “42” их смущает, повергает в сомнения:
– Да нет, эти мне- большие. Что я буду делать с “42”? Они с меня спадут…
– Не спадут,- уверяю я.- Здесь же написано: “39-42”, а значит, для всех четырёх размеров подходят…
Но он даже не слушает. Они плохо слушают объяснения, даже если за этим к вам обратились. Продолжает своё:
– А нет у вас “39”?
– Синьор, такого размера не существует. Есть “39-42”, минимальный размер, а отдельно “39”, “40”, “41”- нет.
– Жаль…
-Но вы возьмите эти, они Вам подойдут, потому что…
-Жаль. Жаль. Жаль…
– Синьор! Носки- это не туфли; они растягиваются…
-А?! А таких вот, белых, тоже нет тридцать девятого размера?
– Есть; но только- я же Вам объясняю- написано: “39-42”. Это Ваш размер!
-Жаль. “42” мне большие. Арриведерчи.
Уходит.
…Тьфу!
В таких бесполезных тягомотных дискуссиях теряется уйма времени; но они, чаще всего, никуда не спешат, эти провинциальные итальянцы.
Итальянцы не любят тратиться, они бережливы, как сами о себе с гордостью говорят. Многим доставляет удовольствие устроить спектакль из приобретения самой, казалось бы, незначительной вещи, как, например, лак для ногтей или пластмассовый браслетик за пол-доллара ребёнку. Семья может убить на это весь вечер и получить от этого массу приятных эмоций. Участвуют все: мама, папа, дедушка, тёти и дяди. И всем интересно копаться в этом барахле (летом мы продаём бужутерию).
Только я и, похоже, ребёнок, не разделяем этого удовольствия; я бы успела за это время выбрать и купить три норковых шубы и пять бриллиантовых колье- было бы за что- и пойти с лёгким сердцем ужинать или в кино…
– …а этот цвет? Гуарда, ке бэлло!(“Посмотри, какая прелесть!”)Померь этот…нет, почему тебе нравится самый некрасивый? лучше этот…Нет, ты должна взять какой тебе нравится, – и каждый суёт, тычет девочке под нос свой.- Выбирай: тот или этот?!…Нет, ты должна решить…Ты решила ?! Точно?! Ты уверена?!
Те же вопросы задавал мне страшным голосом Марчелло, когда я покупала себе видеокамеру; как будто я решилась на опасную операцию или прыжок с моста.
Дитя кивает головой. Я качаюсь с носков на пятки, умильно улыбаюсь и злобно мычу про себя.
…Наконец-то выбрали!

-….или лучше этот?- в последний момент ребёнку подсовывают другой браслет. Он опять в замешательстве. Ему нравятся все. Но взрослые своим дурацким поведением не дают возможности быстро решить несложную задачу.
Девочка беспомощно смотрит на маму и жалобно говорит:
– Скажи мне ты, какой выбрать.
Их куча, этих блестяшек; одна стоит другой- да возьми ты любую, не глядя!
– Нет, – твёрдо отвечает мама- педагогический момент!- Ты сама должна выбрать.
Но она ведь ужe выбрала!
– Возьми этот, – суёт бабушка самый страшный из всех.
– Не-ет, – тянет внучка, в слезах.
Родители своей готовностью стоять и ждать сколько угодно меня поражают. Как же решаются в этих семьях более серьёзные дела? Неудивительно, что семья, влезшая в долги- смотрели мы по телевизору- в составе мамы и трёх сыновей села в машину и бросилась дружно с моста. Теперь кое-что проясняется.
– Я вижу, что ты не решила. Значит, тебе не нравится,- заключает мама. – Когда я тебя вижу такой нерешительной…Всё, пойдём! В следующий раз!
– Не-еет!!- верещит дитя, плачет, бьётся в истерике, и родители тащат её дружно прочь. Она хватается обеими руками за ящик с браслетами, грозя мне всё перевернуть.
– Порко Джуда!- не выдерживаю я, хватаясь за ящик с другой стороны. Надо же было спровоцировать такое, довести до истерики ребёнка, а заодно, почти, и меня.
Через полчаса зарёванную внучку приводят обратно и весь спектакль повторяется. Но теперь она уже умней и согласна на всё.
…И последний момент. Держа выбранный браслетик двумя пальцами передо мной, мамаша вкрадчиво спрашивает:
– Сколько?
– Две тысячи**, – скромно говорю я. Повторяю, так как раньше уже говорила, но они “забыли”.
– Один?!
– Один, – подтверждаю я, стискивая зубы. ( А сколько же- килограмм?)
– Ну, это слишком, – хмурит она брови, – а тысяча- не пойдёт?
– Не-а, – говорю я. Из вредности.
Я такое г… ребёнку могу подарить. Но эта семья мне противна, всем своим глупым и занудным поведением, и их ” семейное представление из-за двух тысяч лир меня достало.
И таких много.
Кажется, сам господь бог поселил этих людей, неприспособленных решать проблемы, медленных, нерасторопных, порой отчасти слабоумных, в стране с благодатным климатом, где многие получают приличные пенсии, пособия и не должны бороться за выживание. В то время как у нас такие деньги не платят и мудрейшим из мудрейших. У нас бы такие люди просто пропали, став жертвами внезапных перемен в обществе, кризисов, разных махинаций и любых обстоятельств на каждом шагу.
Взять мою маму например: тридцать пять лет проработала инженером на закрытом предприятии министерства обороны. Она получает пенсию в два-три раза меньшую, чем любой старичок в Италии, не знающий размера своих трусов и вообще ничего конкретного о жизни. Увы!
Отвлечёмся и скажем, что в нашем сельскохозяйственном регионе Абруццо трудно было бы найти пожилую женщину- инженера на пенсии.
Здесь такая пенсионерка, прежде всего, получила бы большое выходное пособие, а также пенсию, которая позволила бы не беспокоиться уже ни о чём. Va bene!***
Но случается, что и другие коллеги теряют терпение. Не только русские в Италии.
——————————
* “иди ты в задницу” ( ит.)
** 1 $ USA (прим. авт.)
*** Va bene! – HУ, ЛAДHO; XOPOШO (ИT.)

ГЛАВА 5.

КОММЕРСАНТЫ ТЕРЯЮТ ТЕРПЕНИЕ.

Всем известный Паскуале продаёт горячую свинину (поркетта), индюшатину и жареных кур у санктуария святого Габриэля.
Там всегда много паломников и туристов. Но он там такой не один: напротив него с такой же машины торгует приятель его, конкурент. И это действует на нервы обоим. А тут ещё покупатели – какакацци*; подошли вдвоём, но один почему-то к Паскуале, а другой- к машине-прилавку напротив:
– Вот этой индюшатинки мне отрежь!
– Вот этой? Сделаем!..
Паскуале с готовностью режет индейку, взвешивает, заворачивает, выбивает чек… Но тут другой клиент, тот, что пошёл к мяснику напротив, друга зовёт:
– Да иди сюда! Глянь, какая индейка хорошая!
Тот глянул: и впрямь хорошая. Хоть и у Паскуале- не хуже.
– Ага. Тогда и я здесь возьму,- и переходит напротив.
– А как же индейка, приятель?- кричит ему вслед Паскуалино, потрясая кульком.
-А ничего!- смеётся тот и машет небрежно рукой. – Сам покушаешь…
“Простота”, в таких случаях говорит Марчелло…Но не все на эту “простоту” спокойно реагируют. Иных она выводит из себя. Паскуале вышел из-за прилавка, грузно спрыгнул с машины, настиг покупателя…и как врежет кульком с индейкой!
– Баш-штардо! Брутто фильо ди пут-тана!**
Тот аж присел. Говорят свидетели-очевидцы, что те двое ушли тихо-тихо, ни слова не проронили…Не хотели с Паскуале связываться, в нём зверя будить.
На том же базаре у санктуария несколько дней спустя ещё один случай произошёл. Видно, покупатели там вконец избаловались.
На этот раз с обувщиком, Пеппино. Потом-то он своё место у святого Габриэля продал, оставил, так как, он говорит, точно там все- какакаццы.
Дела его шли неважно. Сколько он денег своих кровных в обувь вложил- один святой Габриэль знает, а народ- не то, что в прежние времена. Тратить не хочет, экономит. Хорошую обувь не берут; только старые синьоры ещё тапочки себе покупают – зимой ноги греть. А ты стой тут на холоде, жди.
В последнее время и тапки у Пеппино не шли. Уже расклеиваться стали, так он их по базарам затаскал, а по двадцать тысяч никак не идут. Решил распродать по десять тысяч, себе в убыток, лишь бы от них избавиться, и то: берут, будто одолжение тебе делают!
Вот подходит к Пеппино синьора, зажимистая, хитрая такая; одна из тех, кто считает продавцов идиотами, а себя умной…
– Сколько ж тапочки?
– Десять тысяч, синьора, особая цена, – говорит Пеппино елейно; сама чуткость, вежливость и надежда…
Она думает, щупает, находят вместе нужный размер, и кладёт их Пеппино в пакет, вздыхая и морщась от того, что десять тысяч- всё-таки десять, а не двадцать, увы…Синьора лезет в карман, кряхтит и – протягивает:
– На! Три тысячи…хорошо? Давай, давай, милок: хорошо! Три тысячи тебе- хорошо…
Пеппино вкрадчиво улыбается, откладывает в сторону кулёк и щурит глаза. Ласково синьору манит к себе за прилавок:
– Иди сюда, синьора, иди-иди…иди!
Синьора, улыбаясь, не чувствуя подвоха, идёт: вдруг ей ещё какую диковину за три тысячи покажет? А Пеппино ведёт её за фургон, туда, где никто их не видит, и там- блямс! блямс!- влепил ей затрещину, здоровенную оплеуху!…
И тут же вышел обратно, как ни в чём не бывало.
– Sei pazzo! matto! “Ты сумасшедший!”- кричит синьора из-за фургона, придя в себя.
А обувщик потирает руки, довольный, что свидетелей нет, и чувствует себя намного лучше. Врезал как следует хоть одной- и на душе полегчало.
Мне этот случай поднял настроение и сильно меня потешил. Уж кто, как не я, сто раз терял с покупателями терпенье! И изводили они меня, и хотелось мне сделать так, как поступил Пеппино…
Мужества лишь не хватало.
—————
* Cagacazzi – нехорошее слово ; означает тех, которые не знают, чего хотят, и зря морочат вам голову, а
дословно – “ действуют вам на “каццо”- в этой-то части слова и нехорошесть (прим. aвт.)
** Bastardo, figlio di puttana – сволочь, поганый сукин сын (прим. авт.)

ГЛАВА 6.

ЧТО ПОКАЗЫВАЕТ ТЕЛЕВИЗОР.

По вечерам в провинции смотрят телевизор. А что ещё делать по вечерам?
Я вот гуляю пешком, например. Но если наш Атри за полчаса можно весь кругом обойти, и на каждом углу стоят всё те же люди, то уже после второго захода на тебя будут странно смореть: что это с ней? ходит кругами…
Для отвода глаз пришлось завести собаку. (Нет, Кикка, не смотри на меня так; не для отвода глаз- я тебя люблю…)
Или еду гулять далеко, в город Пескару, где никто никого не знает.
Но если погода плохая – от телевизора не уйти. И что же показывают итальянцам? Передачи бывают разные:
-квиц (викторины) с комиком-ведущим и ведущей-красавицей; и обязательно танцуют девушки в пляжных костюмах с блёстками:
– комедийные и сатирические: два комика-ведущих, одна-две красавицы и…девушки, танцующие в тех же костюмах;
– музыкально- развлекательные: масса красавиц, масса комиков …и масса девушек в бюстгальтерах и трусах, танцуют и поют!…
Причём, если у нас девушки из кордебалета традиционно играли на телевидении скромную роль декоративного фона, и их судьбой никто особо не интересовался, то в Италии их знают всех поимённо, их фотографии – на обложках журналов, и их деяниями пестрит светская и скандальная хроника. Среди их поклонников- члены правительственных семей и другие важные лица, обобщённо называемые VIP.
Синьора Чампи, однако, жена нынешнего президента*, сказала: “Дефективное телевидение!” или “Ти-ву для дефективных!”
Видно, девушки в нижнем белье не очень её вдохновляют.
– Talk-show и политические передачи:
Все кричат, жестикулируя, одновременно. Иногда кто-нибудь вскакивает с кресла, чтобы дать пощёчину оппоненту, и ведущий старается их разнять, но в то же время подначивает, провоцирует, потому что спокойное talk-show, как и решение проблем, не так интересно. Главное- показать эмоции. Рвать и метать, рвать и метать. Плохие слова заглушаются звуком “бип”; часто слышны сплошные “би-бип”, “би -иип!”, и непонятно, кто что сказал, можно догадываться только по губам.
При обсуждениях желательно присутствие геев, трансвеститoв и странных личностей в большом количестве; тогда видно сразу, что шоу- современное, демократичное и непредвзятое- раз “и этих” туда приглашают.
Парламентарий -транс Владимир Люксурия и Платинет, толстый мужик в платье и парике, всегда желанные гости любой передачи. Причём, если первый ведёт себя скромно, достойно и лишь борется за своё законное право посещать в парламенте женский, а не мужской туалет (почему-то его гонят из обоих), то второй позволяет себе кричать, оскорбляя и позоря публику, даром что считается признанным интеллектуалом.
Есть ещё передачи серьёзные: о том, как готовить блюда. Ведущий, красавицы, повар.
Ну, и конечно, новости дня. Это то, что всегда смотрит мой муж.
Во время показа новостей – их повторяют несколько раз в день – нельзя говорить, смеяться и отпускать комментарии.
-Неужели тебя это не интересует?!- возмущается он.
Конечно, новости – дело важное. Узнаёшь о событиях в Италии и за рубежом. Но большую часть времени эти новости освещают семейные трагедии; эта хроника семейных трагедий очень популярна, и Марчелло к ней проявляет большой интерес. Когда сообщают в очередной раз, что кто-то убил жену, отца или мать- нельзя переключить на другой канал!
Преступления в Италии как-то направлены, в основном, против членов семьи.
Я так и знала, что эта патологическая “семейственность” до добра не доводит; все эти советы и обеды за круглым столом с любимыми дядями, тётями, папой и мамой…
Марчелло смотрит и сочувствует. Мне, однако, многие трагедии кажутся нелепыми и абсурдными. Может быть, я чёрствый человек?
Вот события одного только дня.
“Механик из Бреши, 43 года, поздно вечером поджидал на улице свою бывшую невесту, 39 лет, порвавшую с ним отношения около года назад, и тремя пистолетными выстрелами убил её и её мать возле дома, в котором они проживали. Потом сдался приехавшим карабинерам”.
– Манаджа дысс,- говорит Марчелло, что значит: “Ох ты, будь оно неладно!” на диалекте.
Что это ещё за фигня?…Всё глупо, с начала и до конца. Такие эмоции уместны в возрасте Ромео и Джульетты, но “невеста тридцати девяти лет” и “жених сорока трёх” уж могли бы по-человечески договориться. Что это за “жениховство” такое? Наверное, длилось, как здесь зачастую бывает, лет десять, а до свадьбы никак не доходило, вот невесте и надоело ждать, и плюнула она на всё. А может, поняла наконец, что жених- шизофреник; и такое здесь часто бывает, и решила оставить его- полечиться.Но при чём здесь мамаша? В пожилую женщину зачем было стрелять? А потом, проделав всё это, сдаваться карабинерам?
Кого хотел наказать? Непонятно. Но смотрим дальше.

Очень типичная трагедия; повторялась уже не раз.
Бывший муж, который два года как не живёт с бывшей женой, вдруг приходит к ней- опять, естественно, с пистолетом- и меткими выстрелами убивает: её, её нового друга (ещё бы!) и…своего ребёнка. Последнюю пулю – себе.
Это вообще на голову не оденешь. Такая ревность к бывшей жене в течение двух лет?! Сомнительно, но…возможно. Но убить своего ребёнка?! Это уж…нет слов. А потом себя.
Чуть что – убивают детей, а потом себя. Здесь какая-то особенность в складе мышления: кто собрался на тот свет – хочет увести за собой всю семью. Да вы что, опупели? Если у вас какая-то там проблема – при чём тут ребёнок? Он хочет жить, имеет на это право, зачем же решать за него? И может быть, будет жить лучше без ненормальных родителей.
Нет, ребята, так нельзя. У нас так не делается. У нас если развод- то бывший муж счастлив, что ребёнком есть кому заниматься, и больше о нём, о “бывшем”, как правило, никто и слыхом не слыхивал…Исчез, растворился, пропал. Начал жизнь сначала. Может, появится лет через десять, чтобы денег у вас занять. Или у вашего нового мужа, или у ребёнка, который подрос. Придёт этакий старый слезливый папа: без денег, но и без пистолета…
Или второй вариант, в Италии тоже редкий: остаются “друзьями”, безо всяких там драм, стрельбищ и выяснений, что тоже хорошо.

А вот ещё. Семья, мама и трое сыновей, на почве долгов, садятся все, как один, в машину и, разогнавшись, бросаются вместе с моста.
Это случилось совсем недавно… Рэкет их не донимал.
У нас, в России, ты попробуй кому-то деньги вовремя не отдай. Мигом к тебе придут с утюгом и паяльником, или просто морду набьют, или только предупредят…могут “счётчик” включить- зависит.
Здесь, в Италии, так не бывает. Можешь деньги спокойно брать и никому не отдавать, объясняя просто: ” А если у меня нет?…”
Такое объяснение принимается.Тебя даже в тюрьму за это не посадят. Никакой, практически, ответственности нет. Банк может конфисковать вашу собственность, если такая у вас имеется; но чаще всего – условно. А если кредитор- частное лицо и будет к вам сильно приставать, ему же хуже. Можете обвинить его в ” строццине”(вымогательстве)- его же и посадят.
Так что закон – на стороне берущих взаймы. Так зачем же бросаться с моста?тем более, всей семьёй? Что за мама- придурок, что посадила с собой трёх сыновей? А они?
Вот так, всей семьёй, в машине, и надо было ехать к психиатру…
Марчелло говорит:”Значит, у них не было другого выхода”. И что за вздор такой! Выход всегда есть. И неужели три сына и мать, если предположить, что это были люди разумные, не могли найти ничего лучшего?
Глупые истории. Чушь. А зрители, такие, как Марчелло, скорбят, вместо того, чтобы разобраться, впадают в депрессию и уже прикидывают в уме, как, в случае чего, нужно разогнаться, чтоб уж точно пробить огражденье…

Возмутительный случай с синьорой, сбежавшей от своего мужа и троих детей с семнадцатилетним подростком, и уже беременной от него четвёртым ребёнком, взбудоражил страну…Вот так история была! Вся Италия кипела и бурлила, шумела и обсуждала. Разумеется, большинство было на стороне мужа…Все газеты, журналы и телепередачи брали у него интервью( уже из этого видно, какими серёзными проблемами здесь озабочена общественность).
Покинутый муж, водитель грузовика, был полудебилом.
“А мне лично он симпатичен- такой простой!”-говорит Марчелло.
Почему от него ушла жена – было ясно с первого взгляда. Неясно было, как она все эти годы с ним прожила и родила ему троих детей. Если добавить к этому, что “время от времени он её поколачивал и ездил к путанам”. От него можно было убежать не только с семнадцати-, но и с десятилетним; лишь бы убежать. Но как обсасывалось происшествие! Муж-рогоносец разбогател на интервью; и если первые он давал смущённо, то последние – уже с удовольствием, вальяжно развалившись в кресле, и видно было, что вошёл во вкус.
Потом, немного спустя, стали давать интервью и сбежавшая жена со своим любовником, и родители, и соседи…чем они хуже? всем деньги нужны.
Вот способ заработать. Устрой что-нибудь странное, экстрапохабное в семье, какой-нибудь мерзкий скандал- и прославишься в Италии, и заработаешь на жизнь. Семейными скандалами публика интересуется- мёдом не корми.

А ещё один тип решил бросить семью и уехать – догадайтесь, куда?
К зазнобе на Украину. Так прикипел душой, что решил со своей семьёй порвать окончательно и бесповоротно. Каким образим?
Правильно: всех убил.(Уже начинаете улавливать итальянскую специфику мышления!)Побросал всех в яму в гараже: жену, ребёнка и своих (!) родителей. Кстати, в интернете есть сайты типа www.divorziofacile.it (“лёгкий развод”), и там такие меры не предусмотрены, но он в эти сайты вряд ли заглянул…Взял билет и турпутёвку на Украину заранее. Был арестован полицией в банке, когда пытался получить деньги за проданный автомобиль.
Вот это так “уход к другой”!Развод по-итальянски. Опять же: а ребёнок тут причём? А родители?! Русскому этого не понять.
По телевизору объяснили обычным сочувственным тоном, что “бедняга потерял голову из-за русской”. Подходит вам такое объяснение?
Ну, из-за украинки, что для них всегда- одно и то же.
Испанцы и итальянцы, например, народ разный, а мы с украинцами почему-то- всегда одно и то же. Поэтому все украинские проститутки, работающие в Италии- “наши”, и то же самое- вся украинская прислуга, бедные труженицы, подмывающие попы старым синьорам- тоже “наши”; и я чуть ли не лично несу ответственность за их поведение.
Меня, например, это объяснение жуткого преступления “потерей головы из-за коварной русской” не удовлетворяет. Итальянцев – вполне.
Красота наших “советских” женщин- страшная сила; толкает на безумства.
А я вижу, что в Италии очень много психически больных людей. Особенно в провинции. И это факт, от которого не отмахнёшься.
Об этом поговорили бы по телевизору, поискали бы действительный ответ на вопросы. А если сами затрудняются, пригласили бы наблюдателя со стороны.
Меня, например. У меня уже кое-какие идеи есть…
Но дайте мне ещё немного рассказать о передачах. Особенно интересно, когда “наши” участвуют или “бывшие наши”.
…Вот опять наш народ в новостях отличился. Пожилая пара с севера Италии на каникулах решила навестить свой дом в Калабрии, на юге. Взяли с собой внучку Джулию и поехали. Дом всё это время стоял пустым…
И вот приезжают наши итальянцы, а в доме, оказывается, уже живут!Заселились в их отсутствие. Кто бы вы думали?
Беженцы из Чечении. Без документов. Как прибыли – неясно: по турпутёвке, что ли? Татьяна Иванова и Алексей…Черных? Ну, не помню фамилий, но фамилии русские, не то, что там Дудаев или Басаев какой-нибудь.
Такой сюрприз для пожилой пары. Они, конечно, стали беженцев выселять, но Алексей взял топор, махнул- ххык!- и деда убил. (Ему не впервой: привык за время войны защищаться). А бабку почти убил; находится в больнице в тяжёлом состоянии.
Может, пьян был Лёха; не понял, что хозяева вернулись?…Общественность возмущается: ну, и звери эти русские, одичали совсем!
И девочка, Джулия, получила психическую травму, в шоке была. Ещё бы!…Могу себе представить.
Но здесь уже качественно другое преступление, нам более близкое и понятное: тут люди сражались за жилплощадь, и если кого и убили- то чужих, не своих.

И последняя история из теленовостей: о продаже одной украинки в рабство.
Да-да, вы не ослышались. И такое в Италии ещё случается.
Мужичок лет сорока (по оценке Марчелло – “простой такой, симпатичный”)жил с мамой где-то в глуши и что-никак не женился.
Не знал, как к этому подступиться. Ну, и желающих на него, в общем-то, не было, даже в такой глуши.
Так вот, албанцы, которые, как водится, в Италии занимаются квартирными кражами, сутенёрством и прочими плохими делами, предложили ему купить у них украинку, недорого. Чтобы взять её в жёны, ну, и по хозяйству потом.
Мужичок согласился. Сначала говорили оцене в десять миллионов лир (пять тысяч долларов будет по-нашему). А потом, так как она была всё же “женщиной без достоинства”, уговорил их цену снизить до пяти миллионов лир (стало быть, двух с половиной тысяч).
Показали мельком украинку, с закрытыми чёрным прямоугольничком глазами в кадре. Здоровая тётка. Блондинка, естественно. Сказали, что была похищена, тайно завезена в Италию и албанцы принудили её заняться проституцией.
А так, на Украине её знали как хорошую работницу и мать двоих детей…
Ну, это уж тележурналист хватил! Не знает он украинских женщин. Слыханное ли дело, чтобы такую тётку, мать двоих детей, похитили, завезли в похищенном виде в Италию и принудили?
Да она сама кого хочешь принудит. Уверена, что приехала по туристической визе, чтоб подработать; увидела, что не первелись тут ещё гарные хлопцы, дюже охочие, да и осталась. Она, может, у себя на Украине, в прошлой жизни, чтоб чоловика в хату заманить, варила борщ, да сала побольше на стол, да горилки…А тут! деньги ещё предлагают! А албанцы, что ж? И жениха ей нашли в захолустье богатого…Так о то ж.
В назначенное время мужик принёс в условленное место деньги, а албанцы привезли украинку…
И тут же всех повязали выскочившие из засады карабинеры, или, как их называют местные блатные, “карамба”: албанцев- за продажу, а бедолагу- “за покупку людей в рабство!” Кто заложил?…
Я думаю – соседи, как всегда, постарались. Завидуют чужому счастью; как у нас, так и в Италии. Видно, мужичок похвастался знакомым: “Завтра, мол, украинку себе куплю…за пять миллионов всего”.- ” Да ну?!”
И звякнули куда следует.
Потом идёт интервью с мамой арестованного; как она, мол, к этому ко всему относится? А она заплакала и говорит:
-Кто ж моему сыну готовить и стирать будет, когда я умру?…Расстроилась, знaчит. И ей хотелось, чтобы сын украинку купил, скотиночку бессловесную.
Но тут она ошибалась. Может, оно и к лучшему, что “карамба” вмешалась, а то хлебнули бы горя мама с сынком; она б им галушек-то понавешала!Нельзя покупать в рабство людей незнакомой национальности.
Это первое заключение. А второе, интересное, касается цен. Оказалось, что “женщина без достоинства”, по мнению итальянцев, стоит пять миллионов лир, а “с достоинством”- десять. В любом случае, надо сказать, недорого.
Как пылесос “Кирби”.
Вот какие тут, в провинции, расценки.

В девяносто девятом году, когда я переехала, шла война в Югославии, и телевидение освещало события в Косово. (Иногда всё же есть, что освещать) Большинство, будучи ревностными друзьями Америки и членами-союзниками НАТО, было возмущено зверствами Милошевича (“Милосевиц”) и сгорало от нетерпения его наказать.
Раздавались и другие голоса. Кое-кто обратил внимание и на то, что учинил Клинтон, седовласый шалун и любимец публики; американцы побросали несчётное количество бомб в Адриатику, как в мусорный ящик, и какие-то мирные рыбаки взлетели на воздух, а большая часть снарядов так там и плавает, не взорвавшись, по сей день…
Марчелло принял войну однозначно положительно. По его мнению, Америка, развязывая дорогостоящую войну, никаких “своих целей” не преследовала, а только “заботилась о благе других народов, и о том, как наказать”плохих”. Иногда говорил, наматывая спагетти на вилку:
– Ну и звери эти славяне!- и добавлял:- Вы же, русские, тоже славяне?…Гм.
НАТО во главе с Соединёнными Штатами победил (-ило?-ила?) Их войска вошли в Югославию. Но тут их ожидал, как выражаются итальянские комментаторы, “неприятный сюрприз”(“una brutta sorpresa”.)
Оказывается, наши тоже вошли. Правда, всего двести человек, но на танках, со всеми причиндалами, и заняли аэропорт Пристины. И сербы встречали их, как родных: целовали, прыгали от радости и хлопали в ладоши.
Мне это понравилось, честное слово- вот хохма! Потом показали лицо Ельцина: как он, довольный собой, ухмыляется в Кремле.
А Марчелло был недоволен. И тут у нас разгорелся, понимаете ли, на политической почве спор, переходящий в серьёзный конфликт. Он сказал, что русские “должны были спросить у НАТО разрешения”, прежде чем входить в Югославию. А я говорю: НАТО, интересно, спрашивало у кого-нибудь разрешения, прежде чем войти в Югославию, а перед этим за пару месяцев бомбардировок сравнять её с землёй?
Но Марчелло, этот трусливый подсирало Клинтона, считает, что американцы ни у кого не должны спрашивать разрешения; они имеют право наводить порядки везде, где им хочется.
А я считаю, что тогда и русские не должны: чем мы хуже американцев? В космос-то мы полетели первыми! И ни у кого не спросили.
– А!…Ты рассуждаешь, как все русские- глупо,- говорит Марчелло.
Терпеть не могу обобщений: “Как все русские”, “как все”…Кто его знает, как рассуждают “все русские”?
Я углубляюсь в историю предыдущих войн и рассказываю, в чём вижу различие между русскими и итальянцами: русские – великая, сильная нация, хоть временами отчасти и придурашливая ; но мы всегда принимаем решения сами – пусть они не всегда разумные. А итальянцы всегда у кого-то под каблуком: и Наполеону подчинились, и с Гитлером союзничали, а теперь вот Клинтону подсирают; а случись заваруха в широком масштабе – основную работу берёт на себя Россия.
(Не всё из сказанного на сто процентов верно; но в споре вечно так – он преувеличивает, я преувеличиваю…)
Марчелло, как многие итальянцы, считает, что американцы спасли Европу во время второй мировой войны, а я ему доказываю, что Восточный фронт был основным, и что если бы не русские…
Откуда во мне столько патриотизма и национальной гордости великороссов? Никогда в себе раньше этого не замечала. Обычно я всё русское (“советское”) хулю. Но если кто-то другой, со стороны, начинает хулить, и к тому же незаслуженно обижает, я могу расстроиться, даже до слёз. Могу даже заплакать – верите?…злыми слезами.
Марчелло убеждён, что Америка развернула эту войну только из-за Милошевича; он -де проводил этническую чистку. А я ему говорю, что не стали бы Штаты тратить миллиарды долларов своего бюджета, деньги налогоплательщиков, только для того, чтобы наказать кого-то там за плохое поведение. Многие в мире себя плохо ведут.
Безо всякой выгоды для себя? Ха-ха. Явно за этой войной на Балканах стояли интересы крупных монополий, военного капитала. А?
Вспоминаем политэкономию и все общественные науки, которые нам преподавали. Наша историчка, например, большая любительница взяток и подарков, говорила: “Ищите всегда и во всём экономическую подоплёку”.
А если кто не верит, что Штатам эта война пошла на пользу, посмотрите, как вырос курс доллара по сравнению с другими валютами за последнее время! Я уже не говорю – в России, где давно случился обвал рубля и ничего не понятно, но и другие деньжата – лира, например?
Раньше доллар стоил 1400-1500 лир, а теперь- больше 2000!
Марчелло, в конце концов, идёт на попятный.
– Но Милошевич – всё-таки гад.
Согласна. И мне Милошевич несимпатичен.
Но и Клинтон тоже, и Буш- чем они лучше Милошевича или террориста Бин Ладена, который в прошлом сентябре Америку на уши поставил**?
Если подсчитать, сколько у каждого на совести смертей – выйдет, наверное, примерно одинаково…
Политика- такая штука, грязная;и терпеть не могу разговоры о политике обывателей, которым кажется, что они в политике “разбираются”.
Мы знаем только то, что нам разрешают знать.
То, что показывают по телевизору.
Может, на самом деле миром давно уже правят инопланетяне, а нам показывают выдуманную реальность. Смотрели “Матрикс?” Висим все в коконах, подключённые шлангами, торчащими из хребтов, к общей системе, и смотрим себе ТВ, питая их нашей энергией…А что? Может быть.
Они же нас развлекают, показывая войны, сериалы, семейные трагедии…чтобы
создать полноту иллюзии, ощущений. И достоверность.
Чтобы сидели в коконах смирно, не дёргались, не отсоединялись.
Но это я думаю про себя; для Марчелло такая мысль была бы уж слишком странной. Сконструированная реальность? он не поймёт. Он и фантастику-то никогда не смотрит; не любит, не понимает. А жаль.
“Глупости всё”,- говорит.
– Ну ладно. А почему тогда Россия не вступит в НАТО,- спрашивает он,- раз ей не нравится, что НАТО приближается к её границам?
Очень мило! Может, и вступят со временем.Только против кого же тогда будет направлен блок НАТО, если в него вступит Россия?- не понимаю я.- Против кого он был создан? Коммунистичского лагеря уже нет; но Россия, его бывшее ядро, видимо, всё ещё представляет собой какую-то угрозу, если двести несчастных солдат, сидящих в аэропорту Пристины, символизирующих русское присутствие и участие, наделали такого переполоха…

После небольшого скандала мы приходим к выводу, что нам, в общем-то, наплевать на НАТО и межнациональные конфликты; но я предупреждаю Марчелло, чтобы впредь был поосторожней в высказывании в отношении русских и бездумно не обобщал. Все люди- разные.
О-кей. Он согласен. Но добавляет, что мы- “слишком гордые”, по его мнению. Такая “излишняя гордость”- ни к чему.
А я довожу до его сведения, что есть ещё более “гордые” народности- например, на Кавказе. Если ты вздумаешь так пошутить, Марчелло, с “лицом кавказской национальности”, говорю я, и заденешь эту национальность за живое – скажешь ему что-нибудь типа “дикий вы народ- животные”, как позволял себе иной раз говорить о русских…потом правда, извинялся: “Я пошутил, пошутил…”- этот горец вытащит свой кинжал и выпустит тебе все кишки наружу! И не успеешь добавить, что ты “пошутил”.
(Преувеличиваю опять, но с воспитательной целью).
У Марчелло вытягивается лицо: неужели?…
Так-то. Поделикатней надо, с национальностями.

И кстати. Если уж я должна платить за абонимент.
Во всех передачах, заметьте, есть красавицы. Радуют глаз итальянских
зрителей, которые иначе эти передачи и не смотрели бы.
А как же зрительницы? Они тоже смотрят телевизор, платят за абонимент- покажите же им кого-нибудь приятной наружности, порадуйте глаз!
Так нет. На итальянском телевидении бытует странное представление о том, что мужчина не должен быть ни молодым, ни красивым – должен быть только смешным. Маленьким, лысым, длинноносым, средних лет комиком. Его всегда сопровождают модели, балерины и прочие женщины- совершенства.
Обидное заблуждение. Зрительницы, в свою очередь, предпочли бы видеть молодых ведущих в прекрасной форме, а рядом с ними- пожилых остроумных тёток, вызывающих улыбку, а не комплекс неполноценности.
Тогда, возможно, легче будет смириться с глупостями, которыми нас пичкает голубой экран.
Для справки: в Италии- шесть основных каналов телевидения, из них три- национальных, государственных, и три- частных; принадлежат одному лицу.
Сильвио Берлускони, разумеется.***

—————-
* C.A. Ciampi – президент Италии в 1999-2003
** сентябрь 2001 ( прим. aвт)
***B 1999-2002 гг. (прим. Авт).

Г Л A B A 7.

ПРОИЗВОДИМ НА СОСЕДЕЙ ПРИЯТНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ.

За два года жизни в Атри я добилась значительных результатов: ко мне все привыкли. Не оглядываются, не тычут вслед пальцами и не перешёптываются. Со многими здороваюсь; научилась при случае болтать с людьми о том- о сём и ни о чём; усвоила многие провинциальные привычки. Говорят, у меня, кроме русского, появился ещё и атрианский акцент…
Но вот что-то с соседями нашими, что живут в доме напротив, ещё живого контакта нет. С женщиной в окне по-прежнему только здороваюсь, нет- чтобы перекинуться словом.
Надо будет как-нибудь, думаю я, произвести на соседей приятное впечатление.

Часов в пять утра моя дочка идёт в туалет. И – слышу её недовольный крик: собачка Кикка наделала там ночью на полу. Глупый ещё щенок, не всегда просится на улицу, но знает, что люди делают это там, в уборной.
– Ну, выбрось в унитаз, – говорю я ей, ещё сквозь сон.
– Воды нет; не смоется…
-Ну,- досада меня берёт- что за беспомощность?- выброси тогда, – я понижаю голос, как будто нас могут услышать и понять, – вниз на улицу, пока никто не видит.
– Куда-куда?
– “Куда”…На улицу, под окно,- говорю я.
Нехорошо; но один раз- ничего страшного…Мало там, в проулке, собачьих и кошачьих какашек валяется? Пока люди спят и никто не видит, думаю я, один раз- можно…А зачем они воду по утpам отключают?
Слышу шлепок. И нервное хихиканье. Что ещё там?!…И сразу мне интуиция подсказывает: ничего хорошего.
Дочка давится смехом и прикрывает рот рукой:
-Ты знаешь, куда оно упало?
– ?…
-К соседке на подоконник!

Со н- как рукой сняло. Высовываемся обе в окно туалета, то самое, откуда прекрасный вид на псевдо – Стокгольм… Так и есть.
Какашка Кикки, маленький чёрный кусок, лежит прямо посредине подоконника у синьоры, между горшками с растениями, за которыми она так любовно ухаживает. Утром она откроет окно, и…
Похоже, я бы сказала, на издевательство. Я готова убить Катю: неужели в четырнадцать лет даже такое простое дело, как сбросить собачий кал вниз из окна, ей нельзя поручить?
– Я тебе куда сказала бросить?
-Вниз…
-Ну, так вниз же – под наше окно, а не на подоконник к соседям! Вертикально вниз!
-Я и бросила вертикально, а оно получилось- туда, наискось…
И смеётся. Ой, боже ты мой. Самое странное, что и меня накрывает нервный смех. Я придумываю для себя всевозможные объяснения, как собачье дерьмо могло попасть на подоконник. Может, оно не собачье, а кошачье – какая между ними разница? Может, какой-то кот накакал с крыши? Маловероятно, но всё-таки… Почему-то вспомнился Винни-Пух из мультфильмов детства – висит на воздушном шаре, отбиваясь от пчёл, и поёт им песню, усыпляющую бдительность: “Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь…”
А в нашем, стало быть, позорном случае:

“Кал птицы или мыши,
Или ещё кого-то,
Упал он с чьей-то крыши,
А может- с самолёта…”

Но даже это объяснение никак не “катит”, так как моя сообразительная дочь бросила каку Кикки вниз вместе с куском туалетной бумаги, и она так и осталась приклеенной там, как неопровержимая улика.
Коты на крышах бумагой не пользуются. Наверху –только наше окно. Только оттуда могло упасть то, что упало – больше неоткуда.
Ой, боже мой…что же будет? Это…нужно оттуда немедленно убрать.
Я беру швабру, высовываюсь, насколько могу, из кухни на улицу, и тянусь шваброй к их подоконнику…Кажется, что дома так близко, однако, швабра на каких-то полметра не дотягивается, а бросать предметы, вроде петли и разных приспособлений, я не решаюсь – боюсь выбить стекло, всех разбудить…и как потом объясню? Пять часов утра. Все спят.
Мои действия привлекли внимание Марчелло – он уже проснулся. С крайней неохотой – кто, как не он, был против собаки!- рассказываю о том, что произошло. И не могу перестать нервно смеяться; до того мне кажется нехорошо, но и забавно- открывает синьора окно, чтобы вдохнуть аромат роз, а там… У Марчелло это не вызывает ни тени улыбки.
– Вы – сумасшедшие, – он бегло украдкой смотрит в окно, и сразу его закрывает.- Если на меня подадут в суд и заставят платить штраф в три миллиона- я посмотрю, как вы заплатите!- говорит злобно.
Я и так уже раскаялась. Вина, в конце концов, моя, как и собака, и дочка, и всё остальное.
-Вы – ты и твоя дочка- ни на что не способны, только гадить, – усугубляет он, торопливо одеваясь (бежит с места преступления),- а теперь ещё взяли собаку…Я говорил: нас всех ждёт плохой конец!
Уходит. Трусливо смывается под выдуманным предлогом.
Предпринять я уже ничего не могу. Не знаю, на что решиться: рассказать синьоре о том, что произошло, как о “несчастной случайности” и попросить извинения, или не говорить ничего?
О случайности здесь речь идти не может, так как какашки сами по себе не вылетают из окна, если их кто-то оттуда не бросает; а если кто их бросает на улицу, тот- уже свинья, даже если не метит специально в ваш подоконник.
Так что я ей, собственно, скажу?”Простите, я не целила специально в ваше окно; я просто бросала на улицу собачье pupù, как обычно”…

Тогда я решила оставить всё, как есть, и сделать вид, что ничего не знаю.
“Не признавайтесь даже в очевидном”,- советовал когда-то журнал Cosmopolitan; и хотя совет не имеет прямого отношения к преступлениям собачьих какашек, а больше к супружеским изменам, вполне, я думаю, подходит для нашего случая.
Вечером, вернувшись с базара, осторожно выглянула в окно… Подоконник с цветами был чист. Естественно; как могло быть иначе?
Интересно: был ли скандал? Наверняка, они решили про себя: “Ну, и свиньи эти русские!”. И были отчасти правы. Мне стыдно.
На следующий день я прошла мимо синьоры – она беседовала с другими… Ничего мне не сказала.
Но и не поздоровалась.
Ну, и пожалуйста, ради бога! Если это повод, чтобы не здороваться…

Г Л А В А 8 .

“СРЕДИ РУССКИХ МАЛО ХОРОШИХ”.

В один из тихих вечеров сидим в гостях у лучшего друга Марчелло, Эрколе, и его мамы.
Совсем недавно мама, синьора Аньезе, тяжело заболела, а так как Эрколе по роду занятий мало бывает дома – ездит по всей Италии, скупая в разорившихся и закрывающихся магазинах товар оптом- он взял для синьоры Аньезе украинскую прислугу, Веру. Или, как она себя называет на украинский манер- Виру.
Вместе с Верой приехал и “чоловик” её, Юрий. И ему место нашлось и работа в доме; дом у Эрколе большой, как гостиница, три обширных этажа. Тут одной уборки на пять человек прислуги.
Платят украинцам мало – Вире, Юрий подрабатывает на стройке. Вместе выходят из дома раз в неделю на два часа: куда им идти?…без документов-то. Такая тихая, скромная пара; едят – тоже самый минимум. Разве можно сравнить с итальянцами? Синьора Аньезе, пока здорова была, кушала за троих; мы с ней обедали пару раз в ресторане, да и дома у неё частенько бывали.
Казалось, хозяева должны быть “нашими” украинцами довольны?
Так нет. Пожилая синьора капризничает, поджимает губы: не умеет Вира готовить!
– Как же так?- говорю я.- Обычно украинки – хозяйки хорошие.
Да вот, макароны с таким соусом, как она привыкла, у Виры не получаются, в салат она нарезала помидоры и всё перемешала, чего ни в коем случае делать нельзя, и вообще – не доверяет ей Аньезе горовить, а просит соседок или ещё кого…
-Что вы вообще там, в России, едите?- с брезгливым неодобрением спрашивает она.
Ну, рассказываю я, на первое – борщ, суп; макароны три раза в день, ясное дело, не едим. Но, довожу до сведения синьоры Аньезе, итальянцы- вообщe единственный народ на земле, который ест макароны на первое каждый день.
На второе…да что там говорить! Итальянская кухня – хорошая, хотя не всем она идёт на пользу. Ho и в кухнях других национальностей всегда можно найти что-то вкусное и полезное.
– Нет, – говорит она обиженно.- Неправда. Лучше, чем итальянцы, никто и нигде не питается! А у вас культуры питания нет; вы есть не умеете.
То же самое мне говорил и мой муж, страдающий хроническим колитом и в сорок лет ставший невыносимым пердуном – спасибо итальянской кухне и его особой “культуре питания”.
Чтобы долго не распространяться о “культуре питания”, я встаю и демонстрирую Аньезе мой относительно плоский живот и фигуру, которая могла бы быть намного лучше, если бы не постоянный стресс итальянской кухни, соусов и макарон. Вот она, культура питания в действии.
У них же в семье все: мама, Эрколе, его сестра (между прочем, врач по специальности, как и я) страдают ожирением, а Эрколе ещё и диабетом. Уж кому, как не им, нужно сесть на диету: поменьше жирного, жареного, острого и мучного…
– Ну и что?- возражает Аньезе.- Это у Марчелло живот от вина, а не от еды.
Почему-то она решила, что я сравниваю мой живот с животом Марчелло, а не с её и животами членов её семьи.
– А у вас там голод такой, в России…Вы даже макарон в глаза не видели, не знаете, что это такое.
Смешной этот разговор начинает надоедать. Марчелло с Эрколе беседуют где-то в других комнатах, а меня оставили со старухой! Сегодня она особенно несносна.
– Макароны, -отвечаю,- все у нас знают, неправда. Кто это Вам всё рассказал?
-Да Эрколе!…Он был в Москве и чуть с голоду там не умер. Году в восьмидесятом.
Ну, может быть. Тогда был дефицит. Но и спецобслуживание для иностранцев в те годы было – не могли они в Москве голодать.
– Я вот, синьора Аньезе,- говорю я ей, – привыкла дома покупать и есть икру, красную и чёрную. У нас в Ростове в любом магазине есть.(И чувствую, что слюнки текут: намазала бы сейчас бутерброд!). А здесь, в Италии, нет…Нет, определённо где-то есть, я уверена, но в обычных магазинах не видела. Может, не всем доступна по цене. Ну, и что? Я и без икры как-то приспосабливаюсь.
Мы, русские, к счастью, не так зациклены на еде, как итальянцы.
Считая разговор на этом законченным, я мило ей улыбаюсь и достаю из сумки книжку- “Дневник Бриджет Джонс”. Знала, что будет скучно и взяла почитать. Думаю, Аньезе всё равно сейчас дремать начнёт, наговорилась уже.
Ан нет.
– Ты что это с книжкой носишься?- недоумённо спрашивает она.
– Да так, читаю, когда время есть.
– Так значит, тебе не нравится делать…всякие дела?- заключает она.
– Какие дела?- не понимаю.
– Ну, стирку, уборку- домашние дела.
Странный вывод. Но, в общем, правильный.
– А кому нравится?- удивляюсь я.- Делаю, конечно, по необходимости. А вот книги читать я действительно люблю…
– А! Все вы такие!- машет на меня рукой Аньезе, и на лице такое выражение, типа: “Знаю я вас, сразу раскусила”.
– Кто- все?
– Да русские! Не любите готовить, домашними делами заниматься. Мало вообще среди русских хороших.

Вот это уж меня обидело. Я даже “Бриджет Джонс” отложила. Больная женщина; но всё же нельзя такие вещи говорить.
– Ну, как же можно, синьора Аньезе, – говорю я, – когда напротив Bас, у Bас в гостях, русский человек сидит, говорить, что русские – плохие?
(И было бы также интересно узнать, как её дочка, не читая книг, окончила институт…) Я уже слышала раньше её отрицательное мнение об албанцах; ну ладно, допустим, что албанцы в Италии – притча во языцех; но уж русские-то чем вам не по вкусу?
– Вы, синьора, скольких русских-то знаете лично? Со сколькими знакомы?
– Я- нет, а вот люди говорят…
– Да у вас, извините, когда “люди говорят”…У вас люди вообще не знают, ходят в России голые или одетые, и с Африкой путают.
– Да я не тебя имею в виду,- идёт она уже не попятный. (Ага! Всегда не меня, а “других русских”), – a говорят, что у вас там такая нищета, что все работают проститутками.
– ?!…
Прекрасно. Значит, Россия разбилась на два лагеря. Половина работает проститутками- все, как она говорит, женщины, а половина, стало быть, мужчины- их клиенты?
Возможно, меня провоцируют. Я должна встать и уйти? Пожаловаться Эрколе на его мать, больную раком?…И он, конечно, постарается загладить ситуацию. Нет; я должна себя контролировать.
– А ваши не работают проститутками?- задаю вопрос. – Больший процент проституток в Италии – всё же ваши, отечественные.
– Неправда! Все- иностранки, – обижается Аньезе.- Вот наш сосед, хороший парень, пятидесяти семи лет, взял себе одну, вроде русскую, из ночного клуба, двадцати семи лет- так она у него тридцать миллионов украла и вернулась к себе.
-?!
Выясняется: тридцать миллионов не были похищены у него из бумажника или сейфа, а это те деньги, которые он истратил на неё за три года сожительства (в конце, надо полагать, хотел бы получить их обратно?). Около пятнадцати тысяч долларов: купил ей подержанную машину, помог сделать ремонт на Украине (вот откуда все “русские” едут – с Украины), и прочее.
И ещё: разница в тридцать лет в возрасте ни о чём ему не говорила? Вам ни о чём не говорит?
– А кто же тогда хороший?- спрашиваю я у старой итальянки.
– Итальянцы хорошие,- доверительно сообщает мне она.- У итальянцев – доброе сердце. Видишь, они всем эмигрантам разрешают приезжать, всем иностранцам, и жить здесь…
Честное слово, мне бы немного юридического образования, и я бы стала здесь адвокатом – защитницей прав и достоинства русских в Италии.
– Это, синьора Аньезе, не от доброты душевной правительство разрешает въезд эмигрантам,- говорю я ей, – а потому, что рождаемость у вас упала почти до нуля. Не размножаются больше итальянцы, Слишком много пьют, едят, подолгу живут с мамами и слишком поздно женятся. Вот почему за счёт эмигрантов пополняют численность населения. А не от “сердечной доброты”, понятно?
– И верно, – соглашается вдруг она.- Это ты правильно говоришь.
Ещё бы. В Италии работать скоро будет некому- одни пенсионеры. Их семья- тому пример. Ни у Эрколе, ни у его сестры-врача нету детей.

-И всё-таки, итальянцы- хорошие. Скажешь, нет?- настаивает она.
Я загадочно улыбаюсь.
– Ну что плохого в итальянцах?
Если хочет – могу ей рассказать….ох, не нужно меня провоцировать!
– Хорошие, – говорю я,- да. Только вот немного жадноватые…и трусливые.
– Итальянцы?! Трусливые?! И жадные?!…- всплескивает она руками.
Ничего-ничего. Теперь настал её черёд охать и ахать.

TPУСЛИВЫЕ?!

То, что итальяшки – народ трусоватый, известно уже давно.
Не герои, скажем так. Жидки на расправу.
Взять того же Марчелло. За десять лет нашего знакомства ни разу не решился приехать в Россию, хотя имел массу возможностей, и любопытства ему не занимать; боялся, что как только ступит на ростовскую землю – откуда не возьмись выскочит мой бывший муж и вонзит в него свой кинжал; или “наймёт преступников, чтобы его застрелили”.
Меня эти воображаемые картины страшно забавляли. Я объясняла ему, что бывший муж – мирный человек, у него и в мыслях нет кровавой расправы; и уж тем более ему не захотелось бы губить свою молодую творческую жизнь в тюрьме из-за удовольствия потыкать в Марчелло ножом или пальнуть в него разок.
– Кто его знает,- отвечал в сомненьи Марчелло, – никогда не знаешь заранее…
Короче, боялся.
О каком путешествии не зашла бы речь – везде он видит какие-то возможные опасности: там – хаос, преступность, как у нас в России, а там – ещё что-нибудь…В Норвегии – холодно, в Англии – дождь.
Хотя, если скажешь ему: “Боже мой, как ты всего боишься!”- он взьерепенится:
– Я?! Боюсь?! Да я был в Каракасе! В Венесуэле!…Что-оо?!Там тебя застрелят – и глазом не моргнут”!…Подруга!
И делает лицо бывалого укротителя бандитов.
Да, был он в Венесуэле. Двадцать лет тому назад, когда был молод и горяч. Рабoтал у своего дяди на башмачной фабрике, и по вечерам они боялись высунуть на улицу нос…всё прислушивались к отдалённым перестрелкам.
– У нас в Ростове, Марчелло, никто тебя не застрелит, – уговаривала я.- Я гарантирую. Если, конечно, ты не везёшь с собой какой-то стратегический груз или целую уйму денег. Я всю жизнь прожила в Ростове, и никто меня даже не пытался ограбить на улице, или тому подобное. Конечно, если ночью ходить по пустынным кварталам и злачным местам, искать приключений- с тобой может, как и везде, что-нибудь случиться…
В общем, так и не поехал.
В Италии неизгладимое впечатление на многих произвёл образ русского Ивана Драго в фильме “Рокки”, созданный на экране шведом с “выразительнейшим” лицом, Дольфом Лундгреном. Когда он произносил, глядя бесстрастно в глаза Сталлоне, фразу, которая по-итальянски с “русским” акцентом звучит: “Ти спьеццо ин дуэ”(“Разорву тебя пополам”), итальянцам было действительно страшно: вот они, русские. Роботы-убийцы.
Швед напугал их от нашего имени.
Я поняла, что русские женщины куда отважней итальянских мужчин.
Особенно- женщины-коммерсанты. Сколько поездок совершила каждая из нас в одиночку и в группе по Европе, Азии и Африке с крупными суммами наличных в кармане! И разве нам приходило в голову, что там тебя могут обворовать, убить, а там- плохая погода?…
Были осторожны, и всё. Рисковали, конечно..
И если поставить друг против друга две виртуальные армии: одна состоит из мужчин-итальянцев, а другая- из наших целеустремлённых, отважных, неудовлетворённых женщин, и пустить в штыковую атаку… могу поспорить: итальянцы наделают в штаны со страху и побегут, лишь завидев передние ряды…
Я даже знаю, кого поставить в первый ряд, чтобы нагнать больше паники.
Но не будем отвлекаться.
Как-то раз летела из Римини домой; предстояли скучные три с половиной часа в самолёте “Донавиа” ТУ-154. Напротив меня устроились два итальянца. Небрежно развалившись в креслах, игриво поглядывали на сидящих вокруг коммерсанток, шутливо обращались к стюардессе, и старались скрыть за несколько нервным весельем озабоченность предстоящим полётом.
Я сама немного боюсь этих самолётов “Донавиа”. Кто знает, сколько им лет и какой из полётов будет для этого “ТУ” последним?…
Иногда они обращались к сидящему сзади и неплохо знающему итальянский коммерсанту, очень серьёзному мужчине. Расспрашивали насчёт самолёта, и тот заверял, что самолёт- “хороший, очень надёжный и исправный”.
Меня это стало забавлять. Итальянцев приятно иногда попугать; тем более, что плохому они верят легко.
Как раз попросили пристегнуть ремни. Полуобернувшись, я вмешалась в разговор:
– А вы хоть знаете, сколько лет этому самолёту?…
-Сколько? -насторожились они. И сразу всё внимание переключилось на меня.
– Лет тридцать пять-сорок, -сказала я спокойно и веско.- По крайней мере, сколько существует эта авакомпания (хотела сказать:”сколько себя помню”)- никто ещё новых самолётов пока не покупал; все старые.
Коммерсант пытался что-то слабо возразить, но его уже никто не слушал. Моя информация была более страшной, негативной.
А значит – более достоверной.
– Нет, но хотя бы моторы – меняют?- с надеждой в голосе спросил меня один.
– А кто его знает? Кто вам скажет?- слегка раздражённо ответила я.- Каждый раз летишь – рискуешь жизнью.
Итальянцы выпучили глаза.
– А что может случиться?- рaзволновались они.
– Да всё, что угодно. Один раз, помню, сгорел кондиционер, – как бы припоминаю я. Такой случай действительно был, и у кого-то вроде оплавились колготки,- был небольшой пожар в салоне. А в другой раз мотор барахлил, но ничего- долетели…Крылья могут отвалиться, – подавляя смех, говорю я, – да мало ли что! (Не разбираюсь я в самолётах, но это уж совсем- “крылья”…)
– Порко Джуда! Токко кольони!*- говорит один, и оба берутся руками за промежность.
– Кольони вам не помогут, – сурово отвечаю я.- Мужайтесь, и…молитесь.
Итальянцы немеют и застывают в креслах.
Мой спокойный и обречённый тон их убивает. Они больше не смотрят ни на женщин, ни по сторонам, а только перед собой, и всё время взлёта и набора высоты сидят, вжавшись в спинки кресел, стиснув подлокотники и потея.
Впрочем, страх постепенно их отпускает. Они видят, что все пассажиры расстёгивают ремни, закуривают; стюардессы разносят ужин…
Итальянцы вымученно улыбаются. Но теперь со всеми расспросами обращаются только ко мне.
-Это можно есть?- спрашивают они, указывая на странный набор продуктов, выложенных в пластмассовых мыльницах на подносе: немножко рыбки, немножко курицы, немножко колбаски- всё жирненькое такое…тьфу.
– Ешьте, ешьте, – я машу успокоительно рукой, и итальянцы принимаются за трапезу.
-Правда,- говорю я с минуту спустя, убедившись, что они уже начали есть,- помню, в прошлый раз или позапрошлый…прошлый или позапрошлый? летели вот так- и один итальянец отравился…
– Отравился?- глаза снова выкатываются из орбит, еда застревает в горле.
-Да,- киваю я.
-И что?!..
– Ну- ничего, -описываю я симптомы отравления, – началась тошнота, рвота, затем- повысилась температура, понос…,- рассказываю спокойно и жую.
– И что?!
-И ничего- в Ростове уже ждала “Скорая помощь”,- невозмутимо продолжаю я.
-И что ему сделали? Что, операцию?!
Я смотрю на них, и мне становится жалко. Игра надоедает. Хочу спокойно поесть, наконец.
– Не-а. Сделали ему такую ба-альшую клизму, – говорю.
Постепенно их лица расцветают пониманием, улыбкой; глазки лукаво щурятся:
– А-аа!…Бирикина!”Шутница!”,- грозят мне пальцем.
Из самолёта они выходят следом за мной, как цыплята за квочкой. Когда мы встаём с кресел, оказывается, что оба едва достают мне до плеча. В аэропорту помогаю им заполнить таможенные декларации.
Симпатяги. Как хоббиты. Или маленькие дети…
Но разве можно положиться на таких мужчин?

Синьора Аньезе сердится. Она не понимает, зачем я так шутила с итальянцами и пугала их полётом; и негодует по поводу того, что в самолётах у нас так плохо кормят, что можно отравиться. Это не смешно.
– Итальянцы, -говорит она, – самые лучшие в мире.
– Это каждый так думает о своей национальности,- подначиваю я её.
– Нет- нет, это-правда. И Италия- сад Европы! Это все знают.
Но я уже рассказываю не для неё. Меня слушают Вера и Юра- украинская прислуга.
-Да, итальянцы, они- ничего, но…(Какой там ещё из смертных грехов остался?…) жадные.
Она пучит глаза – вот-вот случится удар – ой, нe надо!
– Итальянцы?!…Жадные?!…?!…

ЖАДНЫЕ?!

Лучшее, что мне запомнилось из моих первых поездок в Италию – это походы в ресторан.
О, рыбные рестораны! Это -нечто! Там тебе открывается новый мир; и в смысле неведомой раньше флоры и фауны на тарелке; коцце, вонголи, бомболетти, лумаке, скампи, канноликкьи, паноккьи и прочая экзотика, так и в смысле новых вкусовых ощущений…очень рекомендую.
Рестораны агритуризма в горах тоже хороши, но ресторан в порту с рыбой свежего улова- это особое наслаждение. Одни закуски- восемь- десять смен блюд, потом спагетти или ризотто с морскими продуктами, затем второе- рыба жареная или гриль, или, может, морские раки… Кажется, объелся так, что потребуется промывание желудка. Однако, уже через час ты снова чувствуешь себя легко и непринуждённо.
Рыба- легкоусвояемый продукт.
Я что-то отвлеклась. После всей этой критики вспомнить хорошее!..
Да.
Пока мы ходили ужинать с Марчелло вдвоём, всё было очень прилично. Но как только к нам присоединялись его друзья, момент расплаты каждый раз представлялся мне ужасно неловким. А иногда- и позорным. Хотелось провалиться под землю. Хотя и понимала, что это, видимо, у нас, русских, неправильное представление о том, как себя ведут и оплачивают счёт в ресторане- но ничего с собой не могла поделать.
К примеру, у нас. Официант приносит счёт. Обычно тот, кто пригласил остальных, “угощает”, или, собрав предварительно со всей компании деньги – неловко, право же, выворачивать карманы и ковыряться там в поисках недостающей мелочи – бегло смотрит на счёт и платит. Чаще всего, не дожидается, пока официант (он чисто символически ищет) даст ему сдачу и говорит: “Спасибо; сдачу оставь себе, брат”. Входит в его положение. И попытки друзей, тоже символические, внести свою лепту пресекаются взмахами руки; или, возможно, все два-три сотрапезника вытаскивают бумажники и изъявляют горячее желание заплатить. Так?
Тут всё бывает по-другому.
Официант приносит счёт. Даже если все прекрасно поужинали и довольны, счёт пристально изучается: некоторые надевают очки. Официант отходит в сторонку. Даёт время прийти в себя.
– Э…ми скузи,- подзывает его самый старший из компании; в нашем случае это был, чаще всего, синьор Франко Павоне.- Как это понять?- говорит он официанту.- На прошлой неделе мы здесь ели то же самое (перечисляет) и заплатили тридцать восемь тысяч лир, а теперь вышло- сорок одна тысяча пятьсот?
– Не знаю…- сконфуженный официант краснеет; краснею и я.- Сейчас позову хозяина.
И бежит.
Приходит хозяин заведения, сама предупредительность. Друзья Марчелло уже вооружились калькуляторами. Марчелло, правда, просит Франко не позориться, не делать тут “brutta figura”, а то в следующий раз ему будет неудобно сюда прийти, но тот не унимается. Возможность быть обсчитанным в ресторане хотя бы на лиру кажется ему отвратительной.
– А что мне дали тут, собственно, на сорок тысяч лир? Что такого мне дали?!- возмущается он, крутясь на стуле в очках со своим калькулятором.
К сведению: Павоне- богатый человек. У него нет детей, семьи и есть большие сбережения, которых ему не растратить до конца его дней.
Хозяин мягко объясняет, что в этот раз было другое вино, которое стоит немного дороже, и пара закусок, которые…
– Хорошо, хорошо; однако…
Наконец, дело улажено. К столу возвращается официант, и представление ещё продолжается. Общую сумму в сто тысяч лир, к примеру, делят с помощью калькулятора на три, и выходит, что каждый должен дать тридцать три тысячи триста лир, и кто-то ещё, сверх того, сто лир (сто лир стоит один почтовый конверт без марки). Все начинают копаться, вываливая всю мелочь и подвигая к центру стола ровно свою долю. Тютелька в тютельку.
– Не хватает сто лир,- мрачно говорит, сосчитав всю мелочь, официант.
– Ах, да!- восклицает со смущённой улыбкой Франко и, как самый старший и богатый, добавляет от себя эти сто лир, как будто делает великодушный взнос и скромно просит не апплодировать ему за это.
“На чай” ничего не дают. На улице Франко продолжает возмущаться. Что он съел на такую сумму?…Ничего.
Его урезонивают.
Мне было с ними стыдно.
Но ещё большую неловкость и смущение я чувствую каждый раз, когда какая-нибудь цветочница начинает разносить между столиками букеты и предлагать мужчинам, которые сидят с дамами. Многие мужчины отворачиваются; почти никто не дарит даме, сидящей рядом с ним за столом, цветы. Некоторые раздражёнными взмахами рук гонят цветочницу прочь, будто она занимается чем-то нехорошим и почти неприличным. Вроде как раздаёт порнографию.
Они сюда пришли есть- разве ухаживать за дамами и выбрасывать деньги на цветы?!
Один раз, правда, на заре , так сказать, нашей юности, цветочнице удалось-таки, несмотря на угрюмые взгляды Марчелло, приблизиться к столу. Он был страшно сконфужен.
-Ты хочешь цветы?- с недоверием и неприязнью спросил он, как спрашивают: “Ты что, хочешь пить уксус?”
-Хочу, – ответила я, к его изумлению.
И ему пришлось мне их купить, единственный раз в жизни.
В его жизни, имею в виду; я, слава богу, не провела дни моей молодости в Абруццо, так что были на моей улице праздники и цветы.
Может, дело было не столько в жадности, сколько в нежелании и непривычке выставлять себя этаким дамским угодником? Цветочки…
Тьфу!
То же было и с моими днями рождения.
Они всегда сознательно игнорировались. За исключением одного лишь случая.
Жадность это, бескультурье, или то и другое вместе – я не знаю.
На протяжении многих лет я не теряла надежды научить его своим “положительным примером”.
И вот что из этого вышло.

ДНИ РОЖДЕНЬЯ И ПОДАРКИ.

Мы познакомились, когда мне было 32 года, а ему- 33, весной.
Таким образом, до наших следующих дней рождений прошёл уже год, как мы встречались, и у каждого из нас были, я думаю, ясные идеи в голове по этому поводу. И вот- сравнительная таблица, судите сами.
Доходы мы почти всё это время имели одинаковые.

ЕГО ДНИ РОЖДЕНИЯ (Я – ЕМУ):
МОИ ДНИ РОЖДЕНИЯ (ОН- МНЕ):

34 года (Я – ЕМУ) – колечко с бриллиантиком (нежный намек на серьзность и исключительность ситуации)

33 года (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО (ожидала, как минимум, ответного кольца)

35 лет (Я – ЕМУ) – ничего (обида, месть)

34года (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

36 лет (Я – ЕМУ) – сотовый телефон (нужно быть благорoдней и выше)

35 лет (ОН- МНЕ) – ЗОЛОТОЙ БРАСЛЕТИК

37 (Я – ЕМУ) – не помню, что, но на Pождество 1000 $ подарила точно… B MATPEШKE

36 (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

38 (Я – ЕМУ) – не помню; но что-то было…

37 (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

39 – МЫ ПОЖЕНИЛИСЬ
(Я – ЕМУ) довольно крупная сумма денег, которую он брал у меня в долг: пришлось простить…

38 (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

40 (Я – ЕМУ) – очки “RAYBAN « и дезодорант

39 (ОН- МНЕ) – HИЧЕГО

41 (Я – ЕМУ) – бутылка виски и 100.000 лир (50$)

40лет (ЮБИЛЕЙ!) (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

42года (Я – ЕМУ) – только торт и шампанское; я поняла, что положит.примерами его ничему не научишь; да и деньги кончились (я разорена)

41 (ОН- МНЕ) – НИЧЕГО

Из этой таблицы видно, что если моя щедрость менялась в зависимости от настроения и уровня доходов, Марчелло всегда оставался верен своим принципам: “НИЧЕГО”. Как бы его ни трогали мои подарки.
Один раз он чуть не пустил слезу(открытка с медвежонком и денежкой внутри), в другой раз, я помню, сказал, что я- “лучшая из всех, кого он встречал в своей жизни”; а услышать от него такое ой, как нелегко!(бриллиантовое кольцо).
Но результат был всегда одним и тем же.
“Пробило” только однажды. После сотового телефона (см. день рождения 36 лет) он почувствовал особую признательность и решил отплатить подарком.
Как изящно он это сделал!
Скрепя сердце, принёс из дома все свои старые золотые вещички: кольцо, потом что-то поломанное, коронку с чьего-то зуба…И заявил, показывая мне: теперь он должен весь этот хлам сдать, чтобы купить мне подарок.
Какая жертва! И я должна быть, естественно, в курсе.
После этого подарок стал мне уже противен, но я не отговаривала: хотела посмотреть, чем всё же кончится дело. И через пару недель после моего дня рождения (почему-то) – это наконец произошло, и я получила в подарок золотой браслетик за сто с чем-то долларов, единственный и последний, я думаю, подарок Маpчелло. Чтобы подвигнуть его ещё раз на такое, не знаю, что мне пришлось бы совершить…Поэтому не стоит и стараться!
“У нас здесь это не принято”,- объясняет он, имея в виду, наверное, свою семью, так как у многих других это принято; но он ничего не дарит даже маме на день рожденья.
Как же так? Получать подарки принято, а дарить- нет?
Поясните, синьора Аньезе!

————
*Потрогать яйца”- в Италии суеверный жест, помогающий отвратить беду- как у русских сплюнуть три раза через левое плечо или постучать по дереву(от авт).

ГЛАВА 9.

ДРУЗЬЯ MAPЧEЛЛO. ПРОВИНЦИАЛЬНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ И ПОРОКИ.

Эта глава может шокировать какими-то подробностями.
Нас, кто провёл свое детство в детском саду и в школе, за мирными занятиями музыкой и английским, в кружках и спортивных секциях, куда нас водили бабушки и мамы.
Не судите строго. Эти бывшие дети, нашего с вами возраста, выросли в деревне, в провинции; играли, позабытые родителями, во дворе, между вязанкой дров и кучкой навоза, среди овец и свиней, которые зачастую были их единственными товарищами по играм. Поэтому о “развитии гармоничной личности” тут речь не идёт. Тут уж что вышло- то вышло.
Некоторые из них только научились разговаривать в том возрасте, когда вы уже умели читать и писать. Это я выяснила, когда упомянув о двухлетнем ребёнке, который сказал то-то и то-то, увидела недоверчивую усмешку Марчелло и услышала:
– Да ну! Дети в два года не разговаривают.
Таким образом я узнала, что в их семье раньше, чем в года в четыре, никто осмысленных звуков не издавал.
Наши деревенские ровесники в Италии играли самодельными игрушками, росли на природе и книжек им, естественно, не читали. Даже про Красную Шапочку и Колобок. В начальной школе их учили “учителя”, недавно закончившие ту же начальную школу, и били ещё линейкой по рукам. А родители полностью этим наставникам доверяли и поручали им своих детей: “Если не понимает или не слушает- бейте сильнее!”
Шестидесятые годы в итальянской глуши.
И теперь подросшие “мальчики” лет тридцати пяти-сорока, выходцы из Челлино и окрестных сёл (а сёла здесь именуются “городками” или “местечками”, что обозначается словом “паэзе”, а местные жители- “паэзане”), встречаются иногда, чтобы поужинать вместе в каком-нибудь из местных ресторанов, где отменно готовят и мало берут. Бесчисленная смена блюд переходит затем в бесчисленные рюмки граппы и саммарцано*, ужин затягивается и нередко оканчивается за полночь. Зачастую в ресторанах сидят и целые семьи- от стариков до маленьких детей на стульчиках с перегородкой.
О чём же говорят друзья после обильного ужина и не менее обильных возлияний? Рассказывают, под дружеское порыгивание и перепукивание, ковыряя зубочистками во рту, всякие смешные и нелепые истории, случившиеся с ними самими, а чаще- с соседями или друзьями друзей; глупые и зачастую неприличные байки.
А о чём ещё говорить?
Вот несколько персонажей этих историй: Джанкарло, Франко, Никола, Антонио- те, с кем приходилось видеться и сидеть за столом чаще всего.

Антонио Йеццони дружил с Марчелло с детства. Его дом вблизи Челлино виден там, у дальнего холма, если смотреть с балкона.
Этот приземистый и волосатый, с лысиной, очерченной кудряшками, добродушный толстяк в детстве совершил тяжёлое, невообразимое преступление: изнасиловал…курицу. Если вы можете себе это представить.
Потом её, естественно, сварили и съели.
Когда рассказчики видят, что ужасу моему нет предела, добавляют: “Это ещё что!…” Здесь это, мол, дело обычное.
Вот маленький Джанкарло, когда ему было лет двенадцать, пошёл навестить с родителями тётю и дядю. Время обедать, а Джанкарло нет. Где он? Родители с тётей и дядей глядь c балкона – а Джанкарло на заднем дворе со спущенными штанами бегает за овцой… Все были немного смущены и, не сказав ни слова, ушли в дом обедать, а мальчуган так и продолжал ловить непослушных овец.
Другой – не помню уж, кто- приставлял специально стул, чтобы добраться до коровы…
А я-то думала, что такое бывает только в экстремальных условиях высокогорной глуши, где дикий чабан месяцами пасёт своё стадо!
В любом случае, наши родители, заметив у ребёнка такие отклонения, не сидели бы спокойно за столом, а уже назавтра потащили бы его к детскому психологу. А то – и к психиатру. На консультацию.
Так вот, вернёмся к Антонио. У него наморщенный лоб, двойной подбородок, маленькие глазки- лицо комика.
Глядя на него, стараюсь не думать о бедной курице.
Он хочет участвовать во всех развлечениях: ресторан, азартные игры и, конечно, девушки; но почему-то берёт с собой мало денег, а друзья не собираются бесконца одалживать ему свои. Однажды Марчелло взял его с собой в Чехословакию, и там ему пришлось бросить обиженного безденежного Антонио в гостинице и веселиться самому.
Кроме того, у него имелся ряд значительных дефектов поведения.
Например, всю дорогу в машине до Чехословакии Антонио то чесал голову, то ковырял в ушах, то искал что-то в носу, стараясь потом ископаемую козюлю приклеить исподтишка под сиденье. Но Марчелло замечал эти манёвры и стыдил его: “Прекрати сейчас же, Антò; экая ты свинья!” Тогда Йеццони принялся портить воздух, отчего приходилось каждую минуту открывать окошки для проветривания, и Марчелло уже начал злиться, всерьёз опасаясь простуды.
“Э!…Тутто натурале**”,- оправдывался Антò, морща лоб, разводя пухлыми руками и снова скрещивая их на животе.
Вообще, эти проблемы с газами сыграли роковую роль в его жизни.
Он не очень-то нравился девушкам. Даже за деньги.
И единственный раз в жизни девушка, которая действительно нравилась ему, ответила взаимностью. Ему удалось даже завлечь её в постель.
Но в самый пикантный момент, когда её голова склонилась и находилась где-то между его ног, Антонио не сдержался…и дал залп. Он выпустил струю зловония ей прямо в лицо, и девушка вскочила, как ошпаренная. Напрасны были оправдания и уверения в том, что “тутто натурале”…она ушла и больше не возвращалась.
Антонио расстроенно пожимает плечами, выпячивает губу и морщит лоб. Потом снова скрещивает руки на груди.
Ему не везёт с девушками.
Йеццони окончил только начальную школу. Он несколько раз лежал в отделении психиатрии; хотя в чём именно заключается его недуг- никто не знает. Pаботал уборщиком в полицейском управлении, но при знакомстве рассказывал всем, что он- коммерсант и продаёт “Гербалайф”; или что просто “работает в полиции”, не уточняя, кем.
В возрасте сорока лет ему надоело жить с родителями, и он обратился в брачное агентство. Услуги агентства обошлись ему в полтора миллиона лир (примерно тысячу баксов по тем временам). За эти деньги ему была предоставлена возможность познакомиться с несколькими замечательными женщинами.
Так Антонио встретил Стеллу.
Стелла жила с матерью в Авецанно, городке, известном своей картошкой. До сорока лет эта рагацца***нигде и никогда- представьте себе!- не работала и почти не училась. И, ясное дело, из Авецанно никуда не выезжала. Жила всё время на пенсию матери. Что породило такое равнодушие к знаниям, жизни и окружающему миру- неясно. Может, природные скромность и застенчивость, которые Стелла не могла преодолеть? А может, опять же, какое-то скрытое заболевание?
Интересней всего другое. По словам Антонио, гордого жениха, Стелла была ещё и девственницей. То есть, всю жизнь, вероятно, готовилась к встрече с прекрасным принцем, Антонио Йеццони. А вы говорите- “нравы”, “двадцать первый век”…
– А как она выглядит?- заинтересовался Марчелло. И все остальные.
– Мм,- мнётся Антонио,- чем-то похожа на сапожника.
– Как – на сапожника?…- изумлён Марчелло. Теперь-то он обязательно должен её увидеть.
И Антонио ведёт его показывать невесту.
Вообще-то Марчелло нравятся топ-модели, но и в любой обычной гражданке он найдёт при желании достоинства. Например, приезжала со мной Марина, маленькая, толстопопая, с короткими ножками и в очках; Марчелло она нравилась за лёгкий нрав и игривость.
Потом я брала с собой Любу, немного увядшую грустную женщину лет сорока шести. Тоже ему нравилась: красивые глаза. И ещё за то, как легко, “аристократично” достаёт она деньги из кошелька и расплачивается- “будто карты сдаёт”.
Да, так вот, Марчелло, как многим итальянцам, нравятся почти все женщины: все, кто не уродлив- “una bella donna”…А Стелла ему не понравилась. Она была низенькой, плоской, с немного сморщенным лицом и выдвинутой вперёд челюстью. Впрочем, я её страшилищем не считаю, при близком знакомстве она даже милая.
“Действительно, сапожник”, решил Марчелло, и отвечал довольно кисло, когда Антонио обратился к нему с надеждой: “Ну, как?”
– Ну, как тебе сказать? Ты сам видишь, какая она…Если тебе нравится…что ж.
Антонио со Стеллой поженились в августе. К сожалению, я не была на их свадьбе, живя ещё в России. Антò надевал расшитый широкий пояс,
подтягивавший живот и делавший его похожим на толстого Фигаро.
Потом оба жили на пенсию мамы Стеллы, пока та не умерла, а после переехали в Челлино. Брак, подтверждающий теорию Марчелло о том, что люди женятся не по любви, а по каким-то другим соображениям, и в результате- всё равно несчастны, потому что брак не решает, а лишь усугубляет проблемы.
Стелла родила ребёнка. Антонио стрижёт газоны и убирает в муниципалитете за шестьсот – семьсот условных единиц в месяц.
Денег не хватает, и Стелла частенько его колотит. Антонио стремится вырваться из дома и жалеет о потерянной свободе.
Ребёнок похож на отца: морщит лоб, пукает и много ест.

Никола-врун. Он умер в прошлом году внезапно, от инфаркта. Был полным бородатым мужчиной, причём его волосы и борода были светлыми, и чем-то походил на наших с вами соотечественников. Он и его жена Амалия пару раз приглашали нас на обед; они казались милой семейной парой.
Амалия, крашеная блондинка в очках, не красавица, но со Стеллой уже не сравнить- готовила очень вкусно. Никола рассуждал о политике и экономике, веско и грамотно, как профессор университета…на самом деле, как мы увидим, был не таким уж серьёзным.
За столом неизменно присутствовал его старый отец; к счастью, он впал в детство незадолго до того, как Никола пустил по ветру нажитое им состояние, и старик пребывал в благодушном неведении. К удивлению моему, старик, бывший портной, читал “Тихий Дон”, и знал, таким образом, кое-что о казаках. Приключения и жизнь казаков его воодушевляли, как некоторых – жизнь индейцев и вестерны.
Николу-вруна выгнали с работы, когда во второй, увы, раз он проделал мошеннический трюк с телефоном. Такое уже случилось с ним на прежнем месте, за что Никола был привлечён к суду, но почему-то он решил, что в муниципалитете Челлино этот номер прокатит.
И что ему дались эти телефоны? остаётся загадкой. Здесь была скрыта какая-то патология. Прекрасная, тихая и хорошо оплачиваемая работа в мэрии позволяла ему, при желании, каждый месяц покупать себе по телефону.
Так или иначе, но только Никола освоился на новом месте, то есть в муниципалитете Челлино, как тут же пошёл в магазин и от имени городских властей купил себе сотовый телефон. Как бы для пользования в мэрии.
И счёт просил прислать туда же.

Несколько лет тому назад сотовый телефон и в Италии для многих был ещё предметом зависти и вожделения. Поэтому Никола доставал его будто бы невзначай в тесном и не очень тесном кругу и говорил, что телефон ему выдали в мэрии, на работе, чтобы “держать с ним связь”, “на случай срочной необходимости”. И сразу становилось ясно, что на работе Никола облечён серьёзной ответственностью; если что – его найдут в любое время дня и ночи… Хотя какая такая срочная необходимость может возникнуть в мэрии Челлино?
Там и сама мэрия вряд ли нужна. Так только, чтобы людей чем-то занять…
На что он надеялся? Может, на то, что счёт потеряется и не дойдёт? Или на то, что в бухгалтерии его, не глядя, подпишут и оплатят?
Однако, дело приняло, как и в первый раз, дурной оборот.
– Какой ещё сотовый телефон для муниципалитета?- удивились в бухгалтерии. – Нет у нас такого телефона…
Разбирательство вывело без труда на Николу, в котором продавец магазина сразу признал “покупателя из мэрии”. Никола- врун давал объяснения, но они не показались убедительными. Он был выгнан с работы и против него был начат ещё один процесс о мошенничестве.
И опять – с телефоном. После этого расстроенный Никола оставил, наконец, в покое телефоны и внезапно… сменил ориентацию. Стал ездить к трансвеститам.
Путаны почему-то перестали интересовать его, равно как и жена.
Если Амалия давала ему деньги и наказ купить что-либо по хозяйству, Никола неизменно ехал к трансвеститам и все деньги тратил на них.
Эти неземные создания облюбовали себе местечки вдоль трассы, хорошо известной их поклонникам и клиентам под названием “Бонифика”, и вечерами предстают там во всей красе. Если бы я ехала по трассе одна, без гидов и их пояснений, то ночью, при свете фар, мне бы и в голову не пришло, что эти экзотические длинноногие девы с волосами до пояса и осиными талиями – мужчины. Понятно, что пластикой можно изменить пол, лицо; но сделать точёной и хрупкой фигуру, придать ей такую женственность – вряд ли. Эти красотки действительно родились мужчинами по ошибке.
Многие итальянцы, оказывается, предпочитают их женщинам, да и платят им больше. Клиентам нравится их программа – орально-анальный аттракцион, а также ласковость и нежность в обращении; не так хамят, как их коллеги- женщины, работу свою любят. “Bello”(“красавец”)- так обращаются они к любому хмырю, и томно смотрят ему в глаза; таким образом, могут позволить клиенту почувствовать себя желанным.
Иными словами: только мужчина мужчину поймёт…
Трансвеститы могут быть действительно красивы, изящны и неотличимы от женщин; но Николе нравились другие- плечистые переодетые мужики со всеми причиндалами. Приглашая их на ужин- на деньги Амалии, выданные на хозяйство- он представлялся “пилотом гражданской авиации”, ещё утром летавшим в Париж или Лондон.
Потому-то, наверное, его и прозвали вруном.
Его страсть к трансвеститам разделял Джанкарло, с которым они иногда выезжали вдовоём, чтобы жадно вцепиться на пару в очередного беднягу.

Тот самый, в детстве позорно домогавшийся овцы, Джанкарло Ферретти, высок, строен и худощав. Носит хорошую одежду: классические тройки, длинные элегантные пальто, небрежно повязанные шарфы. Если бы не нездоровый серый цвет слегка лоснящегося лица, его можно было бы назвать “интересным мужчиной”. По крайней мере, наши русские женщины на него всегда реагируют так: “Слушай, ну како-ой интересный мужчина-а…”Видно, он более других отвечает сложившемуся в их представлении образу “иностранца”.
Он носит бородку – эспаньолку и волосы зачёсывает назад.
Джанкарло – это вечный бездельник. Его родители – владельцы небольшой фабрики сумок, и у него не так уж много обязанностей; разве что отвезти -привезти иногда товар на машине.
В течении десяти или более лет невестой его считается девушка, работающая на его же фабрике сумок за мизерную плату. Она его не слишком обременяет; раз в неделю они встречаются и чинно гуляют; потом Джанкарло отвозит её куда-нибудь в лесок и тут же, прямо в машине, доставляет ей, в виде одолжения, пару приятных минут, за которые, по его словам, она должна быть ему благодарна всю оставшуюся неделю. Ни разу не пригласил её даже в гостиницу; всё время в машине. В гостинице надо платить.
И так – десять лет! Джанкарло не спешит жениться. Куда спешить? Девушка никуда не денется.
Потом у него возникли сомнения; случайно он познакомился с русской, живущей в Стокгольме, интеллигентной женщиной, хорошим человеком. Проводить время с ней было гораздо интересней. Он ездил к ней в Стокгольм, побывал и в Санкт-Петербурге у родителей; она часто приезжала в Италию.
Но и здесь Джанкарло не был чист и ясен до конца. Он назвался русской вымышленным именем – Роберто, и весь их роман пережил под этим псевдонимом, что было тягостно для друзей, постоянно забывавших, как его нужно в её присутствии звать. Ей, в свою очередь, так никогда и не пришло в голову заглянуть в его документы…О, романтичные доверчивые русские!
Дальше- хуже. Подобно Николе, он вдруг утратил интерес к женщинам вообще и своё внимание переключил на трансвеститов. Психика Джанкарло явно дала какой-то сбой: он стал трогать за колени знакомых ему мужчин, к которым раньше не прoявлял интереса, его разговоры стали провокационно-непристойными, и у Марчелло впервые возникло подозрение, что Джанкарло хочет его соблазнить. Будучи наедине в машине, тот как бы невзначай клал руку товарищу на ширинку и делал дружеское как бы руко…(но не руко-)пожатие.
Марчелло не реагировал никак. Он не знал, как реагировать.
Затем в его присутствии Джанкарло звонил трансвеститу по объявлению, и их беседа заставила бы покраснеть любого, привыкшего к скабрезностям.
– По-моему, Джанкарло- полупедераст; бо?…- говорит Марчелло, понизив голос и неуверенно оглядываясь: вдруг тот стоит сзади?
“Бо” выражает неуверенность и сомнение, так же, как и краткое “Ммо!”, которое носит, однако, уже слегка неодобрительный характер. “Не знаю, мол, как такое возможно”…странные такие междометия.
“Полу-” они часто добавляют к словам, чтоб не сильно обидеть, смягчить: “полу-дурак”, “полу-педераст”…не совсем ещё, значит.

– А кто уж действительно педераст- так это Франко,- встрял здесь кто-то некстати.
Придётся знакомить вас с ещё одним персонажем, прежде чем перейти к новой главе- хватит уже о половых извращенцах…
Франко Павоне- немолодой респектабельный джентельмен, служащий того же муниципалитета или, по-итальянски, “комуны”. (Вывод: в комуне- одни педерасты…)
Тот самый, что не любит платить в ресторане и, тем паче, давать чаевые. Всегда чопорный, важный и прилично одет. Седые волосы красит в рыжий или каштановый цвет – по настроению. Так же, как многие, живёт с мамой и неженатым братом. И сам, естественно, не женат. В Италии в порядке вещей жить до старости с мамой и не заводить семью – не зря упала рождаемость. Это в России, если вас видят всё время с мамой и папой, и никогда – с девушкой или молодым человеком, начинают думать, что с вами что-то не так; что вы, как минимум, нездоровы, физически или психически. Или – что тоже обидно- никому не нужны.
Пожилые итальянцы под крылом у старых родителей легко мирятся со своей “ненужностью”.
Когда нам доводилось обедать или ужинать вместе, он буквально загружал подробными, обстоятельными, скучными беседами о политике, экономике и культуре. Все эти сведения малообразованный синьор Павоне черпал из телевизора и газет. Говорил он часами, и собеседник ему был не нужен, а нужен слушатель.
Помню, как один раз я слушала его из вежливости весь вечер, иногда вяло поддакивая, в то время как другие уже давно перестали обращать на него внимание и открыто игнорировали. Я тщетно искала предлог, чтобы выйти из-за стола, а Джанкарло поднялся и хотел выйти безо всякого предлога, но наш зануда, оставаясь сидеть на месте, не позволял ему этого сделать…
Как-то раз, видимо, за моё вежливое терпение, я была “награждена” каким-то неженским подарком: авторучкой и зажигалкой, с гравировкой: ” От Франко”. Потом несколько раз звонил мне, чтобы поговорить, в Ростов, что возмущало Марчелло, хоть он не подавал виду. Только говорил, что это “свинство”, и что “так не делается”.
Чтобы подразнить, я пугала его тем, что могу выйти замуж за Франко- холостого бездетного владельца нескольких аппартаментов и кучи биржевых акций. Но это почему-то не действовало нужным образом.
– Говорю тебе, что Франко- педераст, – упрямился Марчелло.
– Да почему? Кто тебе это сказал?

Один житель Челлино, пешком возвращавшийся к себе домой, заметил припаркованную у обочины машину. В ней сидел незнакомец, предложивший уставшему путнику подвезти его в гору, наверх. Тот согласился.
В машине выяснилось, что водитель – приятель Франко Павоне, и ждал его здесь, где у них назначена встреча. Затем водитель- приятель Франко повёл себя странно: стал хватать пассажира за колени и даже за причинные места! Тот, крестьянин традиционных взглядов, с возмущением отбился от приставаний, за что и был высажен из машины задолго до места назначения.
Тут навстречу им съехал с горы автомобиль улыбающегося и бибикающего Франко, и два приятеля, развернувшись, укатили вдаль один за другим, оставив горожанина чертыхаться в придорожной пыли. Что бы это значило?
Так Павоне приобрёл, может, сам того не зная, известную репутацию. Скажи мне, кто твой друг…
Бо?…

————–
* ФРУКТОВАЯ ВОДКА И ГОРЬКИЙ ЛИКЕP (прим.авт)
** BCE ECTECTBEHHO (ИТ.)
*** ДEBУШKA (ИT.)- ПOHЯTИE PACTЯЖИMOE – MOЖET БЫTЬ “RAGAZZA” 15 ЛET И 50 ЛET(прим. aвт)

ГЛАВА 10.

ЛOШAДИНOE AГEHTCTBO И ПPOЧИE AЗAPTЫ

Agenzia ippica. Лошадное агентство? Ипподромное агентство? Не знаю, как это ещё перевести на русский.
Скачки. Бега, Тотализатор. Это-кошмар, наваждение. А также- банкротство, разорение.
Это- как казино, только хуже. Потому, что казино в Италии только три или четыре: в Венеции, Сан-Ремо, и где ещё? В Сан-Винсане, что ли? А agenzia ippica- в каждом городке.
Есть ещё игры типа лото: лоттоматика, суперэналотто и другие. Вот куда уплывают честно и нечестно заработанные итальянцами деньги.
Играют и в России, но я не замечала такого размаха, такого поистине общенационального масштаба. В окошки, принимающие ставки на все эти номера лото, футбол и прочие виды спорта, выстраиваются очереди. Играют вскладчину целыми деревнями: так можно поставить на большее число комбинаций.
Результаты объявляют по радио и телевидению. Вся страна лихорадочно ждёт, когда в Бари, наконец, выпадет номер 63, не выпадавший уже более двухсот шестидесяти недель- рекордный срок, немыслимая задержка! Это называется- номер “уже созрел” и выпадет вот-вот…по теории вероятности. И все ставят на Бари-63. По мне, так он может не выпасть ещё в течении сорока лет, и теория вероятности ничего нам не обещает. А потом, глядь- и выпадает, действительно! и кто-то получает свои миллиарды, и- всенародный праздник, и упрекают тебя:”А ты что ж?…Эх, ты! поставила бы хоть что-нибудь на 63 Бари! Говорили ж тебе: номер созрел!”
Наверное, россияне были в своё время разочарованы “Спортлото”, лотереей “ДОСААФ” и прочими играми и лотереями- отсюда такой скептицизм. И даже “Поле чудес” с всенародно любимым Якубовичем, которому тётки везли картошку в мешках и солёные огурчики в банках, чтобы услышать в свой адрес пару вульгарных острот, облобызаться и передать привет по телевизору всей родне- и то не вызывало особого азарта.
“Поле чудес” не может вас разорить. Если мечтаете постоять несколько минут рядом с Лёней, выпить с ним чекушку, показать свою железнозубую улыбку всей стране и выиграть утюг, то вы максимум потратите деньги на поездку в Москву из Магадана или Киргизии. И всё. На этом ваши затраты окончены. Вы возвращаетесь домой с утюгом, соковыжималкой, вас встречает вся деревня и вы вспоминаете эти моменты счастья всю жизнь…Это хорошая, полезная поездка.
Но “лошадиное агентство”. это на каждый день; народ подтягивается уже с утра. Вы ходите сюда, как на работу; у вас возникают, рано или поздно, но неизбежно, материальные проблемы; вы их решаете и возникают новые…Страдания и стресс становятся постоянными спутниками вашей жизни. И главное, никто не посочувствует и не похвалит- вы всем противны; и все, кроме товарищей по агентству, включая членов вашей семьи, считают вас конченым человеком…

Что представляет собой агентство? Это совершенная машина для отсоса ваших денег. Обширный зал с телеэкранами по периметру и стойкой с компьютерами в центре. За компьютерами сидят операторы, принимающие ваши ставки. Они выдают билетики, которыми усеян весь пол, как пол в парикмахерской- волосами.
И всё это- ваши потерянные деньги.
Телеэкраны показывают бега: все скачки, происходящие в Риме, Неаполе, Турине и Палермо. Даже во Франции и в Великобритании.
Газеты “Лошадиные бега”, “Спортсмен”, “Trotto & Turf” пользуются большим спросом: в них публикуют программы забегов.
В Ростове есть ипподром, но я никогда на замечала там такого ажиотажа в прежние времена. То есть, ажиотаж не выходил за пределы ипподрома и нe был компьютеризован. Но времена меняются, и теперь, возможно, всё по-другому…
Здесь, в Абруццо, каждый второй или третий- игрок, и уже потерял состояние при помощи той или иной азартной игры. Не говоря уже о вездесущих “поскрёбышах”, которые всю свою пенсию или зарплату тратят на билетики “скреби и выигрывай!” и скребут их потом монеткой, надеясь найти там клад с шестью нулями. Разговоры о номерах, на которые нужно поставить, о выигранных и проигранных знакомыми суммах не дадут вам покоя, введут в соблазн. Многие, чтобы узнать “выигрышные номера”, обращаются к магам или “специалистам”, которые по телефону или в прямом эфире дают вам возможные числа. Славная профессия, скажу я вам-“специалист по номерам лото” или чего там ещё. Где их готовят, этих специалистов?
Они делят свои доходы с телефонными компаниями, которые получают деньги за звонки, и телеканалами, и узаконенное мошенничество, таким образом, процветает.

В “лошадином агентстве” стоит сизый дым.
Курят практически все, несмотря на надпись “Зона для некурящих”, одну за одной, не вынимая сигареты изо рта. Глаза в это время прикованы к экранам, и если вы посмотрите на выражения лиц, а потом пролистаете учебник по психиатрии – найдёте там точно такие же иллюстрации. Если в казино советуют смотреть на руки игроков, якобы выдающие душевное состояние, здесь достаточного беглого взгляда на позы или лица, чтобы всё стало ясно.
Это – помешательство. Полный маразм.
Седой мужчинa, хорошо знакомый всем завсегдатаям агентства, поначалу ведёт себя тихо; его нервозность выдаёт только суетливая ходьба взад и вперёд. В руке он сжимает кипу билетиков. Но вот стартует забег. Взор прикован к экрану.
Он начинает тихо бормотать, потом всё громче; и, наконец, орёт, ужасно разевая рот: “Дай, трэ!! Дай!!”(“Давай, третья, давай!”)
Но упрямая коняка не хочет обгонять других и трусит в конце кавалькады. У неё сегодня нет настроения ставить рекорды, и призывные вопли седого сменяются ругательствами: “Порко Джуда!…Ман-наджа ла мадоска!Маннаджа ди сант’Антонио, ди сан’Дженнаро э ди тутти санти !!*…”
Он рвёт билеты и швыряет их веером вверх. Соседи пугливо шарахаются.
Этого синьора уже забирала отсюда два раза “скорая помощь”, он перенёс в “лошадином агентстве” уже два инфаркта. Врачи запретили ему волноваться и посещать это злачное место; жена приходила за ним, чтобы увести насильно домой; забирали также карабинеры, поскольку устраивал беспорядки, затевая драки с другими.
Однажды подрался с Тонино, приятелем Марчелло, конченым человеком, просадившим тут все свои деньги и большое состояние жены. Синьор кричал: “Давай, третья, давай!”, а Тонино болел за другую лошадь, и тоже кричал, но только своё. После этого случая в течение нескольких недель Тонино боялся войти в агентство и ревниво наблюдал из бара напротив, посылая подставных лиц делать ставки.
Когда-нибудь этого славного синьора вынесут отсюда вперёд ногами; но, видимо, все уже с этим смирились…
У Тонино – прекрасная работа; по крайней мере, работа, позволяющая жить безбедно. Он забирает и перевозит на своём грузовике с места происшествия потерпевшие аварию машины. В месяц выходит приличная сумма…На эти деньги в свободное время он мог бы колесить по свету, развлекаться, отдыхать на Гавайях; заняться чем-нибудь достойным и интересным. Дать детям образование, наконец.
Но все блага мира для него- ничто по сравнению с игрой.
Тонино не приносит домой ни лиры. Все деньги, которые получает, тут же идут в агентство- “коню под хвост”.Он наделал огромных долгов и периодически всерьёз помышляет о самоубийстве. А именно- броситься с моста, где он часто останавливает свой грузовик и задумчиво смотрит вниз…
Фортуна дарила ему время от времени крупные выигрыши, которые могли бы исправить положение, но Тонино отвергал все эти возможности, проигрывая тут же в два раза больше.В конце концов, удача плюнула на него, решив, что Тонино важен не результат, а сам процесс игры.
Он болен, безнадёжно болен, и его глаза, отягощённые мешками, выпуклы и печальны.
Марчелло заболел тем же недугом лошадной игры семь-восемь лет тому назад. За это время из весёлого лёгкого человека он превратился в тревожно -маниакального пессимиста, залез в долги; а всего проиграл, говорит, больше ста тысяч долларов.
Намного, намного больше! Для него агентство-это ещё и клуб, где он привык проводить время за отсутствием других интересов. Единственное место, где его уважают и к его мнению прислушиваются; где он знаменит своим методом “научного анализа”, позволяющим “вычислять” нужную лошадь. Денег за советы он, естественно, не берёт. Сам зачастую потом ставит на других лошадей, не тех, что советует друзьям – и проигрывает.
Зато друзья им довольны. Без агентства он просто не знает, куда податься, и чувствует что-то сродни абстиненции…

Не обошёл порок стороной и членов общества глухонемых; и они посещают агентство и, сами того не зная, вносят некое оживление. Переживая, как и все остальные, глухонемые издают, не осознавая, пронзительные звуки, которые они, скорей всего, не могут сдерживать и контролировать. Эти вопли передают все человеческие эмоции- радость, надежду, раздражение, отчаянье, досаду- со всем откровением и непосредственностью. Обычно их ведёт за собой “главарь”, большой, лысый, усатый, похожий на Тараса Бульбу, в гавайской рубашке и шортах. Глухонемые возбуждённо жестикулируют, тыкают пальцами в таблицы и экраны, мычат на разные лады, общаясь между собой и с другими, говорящими и слышащими, и те их прекрасно понимают; вот что значит- игроки, родственные души! Лысый отгоняет от себя курильщиков, демонстративно затыкая нос и показывая, как ему противно. Некоторые из курящих, правда, тут же посылают его куда подальше…но тот не слышит, ему всё равнo.
Глухонемым не очень везёт. Они почему-то любят тротто – когда лошадь везёт тележку и должна бежать, чередуя ноги в строгом порядке; а если вдруг перешла на галоп- сейчас же дисквалифицируется. И лошади сплошь и рядом так и поступают, забывая правильно переставлять ноги и переходя на более естественный для них тип движения.
Как сделала только что лошадь “Тараса Бульбы”- к огромной его досаде и огорчению. Он схватился за голову, показал, как она скакала- в обоих режимах- и сделал потом оскорбительный жест (“от винта”!), хлопнув себя спереди ладонью по большим трусам. В ответ ему глухонемые в разных углах агентства разразились отрывистыми жалобными криками, напоминающими то ли очаянный плач ребёнка, то ли кошачье мяуканье. И хотя многие из “слышащих” давились от смеха, проигравшие были полностью солидарны с таким выражением всеобщего горя и неудовлетворённости исходом забега…Сами бы завыли дурными голосами, но стыдно.
Toлько Гверино- аутолезионист (тот, кто сам себе наносит повреждения) завыл от боли: в очередной раз с досады ударил в стену кулаком и сломал себе руку…В другие разы он сдерживал себя; лишь становился на колени перед экраном и, делая руками движения, будто гребёт, умолял жокея: “Работай локтями! Работай локтями до финишного столба-а!!”, а потом, расстроенный, катался по полу и тряс кулаками, посылая проклятья: “Чтоб вас всех разбил паралич!!…Всех лошадей и жокеев!!”

Крайний пример отчаянья и унижения, в которые может ввергнуть человека игра- это маленький Пеппе. Имя у него уменьшительное, хотя ему за пятьдесят. Он крутится всё время в агентстве, уже не имея возможности делать ставки: всё давным-давно поставлено и проиграно. Домашние обращаются с ним, как с малолетним дебилом- выпускают из дома на улицу, но денег с собой не дают.
Жена иногда оставляет ему на холодильнике пять тысяч лир на сигареты.
Пеппино целыми днями ищет, клянчит, и время от времени кто-нибудь даёт ему две -три тыщи лир, которые он тут же несёт в агентство и ставит. Деньги, которые жена выделяет на сигареты, понятно несёт туда же; а сигареты потом “строчит” у знакомых.
Большинство в ответ на его просьбы занять денег или дать закурить невежливо его посылает. Тонино-мешки-под-глазами- один из самых милосердных; зачастую привечает Пеппе у себя в гараже, и тот выполняет мелкие поручения или развлекает хозяина в минуты печали…Иногда приезжает на маленьком, почти детском, мопеде, таком же маленьком, как и он сам, и дурашливо, с надрывом, веселится, гоняя на нём по гаражу.
Но и милосердные – не без гнильцы.
Однажды, будучи в самом тяжёлом и злобном настроении, Тонино вдруг решил поглумиться не только над Пеппе, но и его женой…Почему-то ему пришло в голову, что раз впавший в ничтожество Пеппе стал как бы его вассалом, то и синьора может быть, в каком-то смысле, к его услугам. Потому он стал ей звонить и, в шутку или всерёз, делать разные предложения, приглашая к себе в гараж.
Здесь он допустил ошибку. Синьора была женщиной с большим чувством собственного достоинства. Она ни в коей мере не считала себя обязанной чем-то Тонино, и более того, игнорировала друзей маразматика-мужа. В общем, была потрясена подобной наглостью.
А надо сказать, в Италии приставание к женщинам, даже словесное- дело серьёзное. Если кто-то на вас заявил- то за вами придут и повяжут, можете не сомневаться. И пока Тонино сидел в своём подземном гараже, как паук в паутине, ожидая очередной аварии авто, требующей его вмешательства, жена Пеппино решала, заявить ли карабинерам.
Но потом поговорила с мужем, давно потерявшим её уважение…
Было уже темно, когда, сквернословя, Тонино-мешки-под-глазами стал закрывать гараж…Но его ожидал сюрприз.
Из темноты вдруг вышел потный взьерошенный Пеппе и трясущимися руками навёл на него пистолет.
– Пристрелю, как собаку!!- завизжал он, брызгая липкой слюной.
Вот когда проснулось утраченное достоинство!
Была беготня, шум и возня; оба от страха и усердия наделали в штаны.
Где раздобыл маленький Пеппино пистолет- неизвестно-то ему одолжил. Кто-нибудь из доброжелателей Тонино. Ради такого случая, для правого дела – не жалко…
Но, вопреки их надеждам, всё кончилось хорошо. Мужчины мирятся быстро, особенно при общности интересов. И вскоре опять всё пошло по-прежнему.
Однажды, в безнадёжных попытках занять денег для игры, Пеппе предложил Тонино и другим (присутствовали дамы) интересный спектакль: показать свой зад за пятьдесят тысяч лир**. Такая цена никого не устроила; уже в одетом виде зад Пеппино казался малопривлекательным; и тогда он спустил её до двадцати и, наконец, десяти тысяч лир…
Одна из дам, растроганная и заинтригованная происходящим, вытащила было кошелёк, но спутник строго запретил ей смотреть непристойное зрелище и увёл.

На что надеется Пеппе? Может, придёт ещё его звездный час и фортуна улыбнётся
ему и другим игрокам?
Удачи вам, синьоры!
—————
* ПPOKЛЯTИЯ ИУДE, MAДOHHE, CB.AHTOHИЮ, CB. ЯHУAPИЮ И BCEM CBЯTЫM (ИT.)
**25 $ Usa

Г Л А В А 11.

С К P O Ф E T T O.

И так, спускаясь постепенно вниз по ступеням человеческого падения, мы доберёмся, наконец, и до Скрофетто.
Ой, нет. Это слишком противная темa. Мне опять станет плохо- а я недавно поела…Лучше попозже, а?
А пока развлеку вас другим рассказом.

O ШKOЛE И ПPOЧEM : CPABHИBAЮ И УДИBЛЯЮCЬ .

Итальянская школа немного другая, отличная от нашей. Требования в ней немного другие, учебники составлены по-другому и склад мышления у учителей иной.
В новой школе моей дочери, славном лингвистическом лицее города Атри, есть учительница по “науке”. Этот предмет с таким общим названием “наука” (“шиенца”) – некая смесь биологии, химии и физики. В этом году физика и химия, кажется, разделяются – ура!…Но в старших трёх классах их не будут изучать вообще. Считают, что и так – слишком.
В первый же день их знакомства её, естественно, заинтересовал вопрос:
-А что едят в России?
Иного вопроса- правда?- трудно было бы ожидать; учительница – такая же итальянка нашей провинции, как и все остальные, не станет же она вначале интересоваться вопросами культуры там или образования, а уж потом -едой!
Выяснилось, что меню у русских небогато и состоит, в основном, из картошки(мой ребёнок – явно не мастер кулинарного красноречия)
-А потом что же они едят?…- растерянно допытывалась онa.
“…Подойди поближе, крошка,- сказал Крокодил Любопытному Слонёнкy( того тоже интересовало, что крокодилы едят за обедом),- я шепну тебе на ушко. На обед крокодилы едят(впивается в нос и грызёт)…учительниц по “шиенце”!”
В классе у Кати учится одна девушка, Азурра, и у неё – два брата, один из которых болен болезнью Дауна – хорошо известный синдром, при котором из-за непорядка в хромосомах человек рождается физически и психически отличным, как теперь говорят, от других. “Неполноценным” – уже не говорят, звучит слишком грубо. К тому же, “отличных от других” настолько много и становится всё больше и больше, что мало-помалу все эти синдромы перестанут различать и все будут просто “отличными” один от другого, и каждый – со своим персональным набором хромосом: у одного их будет 38, у другого – 46, у третьего – 45 с половиной, и это будет как бы идентификационным кодом личности, никто и не вспомнит, сколько их было вначале.
Но это в будущем. А пока у мамы Азурры – ещё один ребёнок на подходе.
И вот, всё та же любознательная учительница по”шиенце”(“науке”) вызывает её, опрашивает по своему предмету и задаёт затем вопрос:
-У тебя ведь брат – Даун?
-Да.
-И как восприняли это твои родители?
Азурра рассказывает ей и детям, как именно родители среагировали на появление дауна в семье (встречали его с оркестром!)
-А правда, что дауны – нежные и ласковые?- спрашивает девочку пытливая профессоресса.
-Да, -отвечает девочка, и рассказывает о дружелюбном и незлобливом характере брата. Может, завтра будут изучать даунов и учительница попросит привести его в класс?
-А что же он ест?
И оказывается, даун ест всё то же самое, что и остальные итальянцы: любит спагетти, ньокки, равиоли, пиццу…
Хорошо. Все удовлетворены ответами.
-Видимо, твои родители любят друг друга, раз произвели на свет так много детей,- заключает учительница. И добавляет:
-Но знаешь ли, твоя мамa должна пройти всякие анализы. Она ведь в курсе, что у вас может родиться ещё один даун?…
…No comment.

Наши дети в России за десять лет проходят программу, которую здесь (не целиком) осиливают за тринадцать лет, и к семнадцати годам ценой страшного стресса уже готовы поступать в университет.
Кому нужна такая спешка? Расслабьтесь.
В то время, когда нашему русскому придурку изполняется девятнадцать- двадцать лет, он уже года три, как учится в институте. Почти зрелая личность: пьёт, врёт, занимается сексом. Ещё через два года – готовый специалист.
Другое дело, как потом будет оплачиваться его труд, и стоит ли получать дипломы, которые потом не признаются ни в одной стране…
Но это уже – другое дело.
Итальянец в это время ещё сидит в школе, если у него хватает терпения, так как длится здесь эта тягомотина тринадцать лет. За это время и ангельское терпение лопнет. Не знаю, что там у них делают в течение первых пяти лет в начальной школе – но видимо, не сильно нагружают. Один раз я видела большого и толстого мальчика за уроками, на вид ему было лет девять-десять. Один из тех, кто за один присест съедает таз макарон и пиццу диаметром в полметра. И чем он был занят? Раскрашивал в тетради: треугольники – зелёным, круги -красным и синим – квадраты. Сложное задание!
Мою красавицу дочь, которой алгебра в ростовской школе давалась не очень, и это меня слегка беспокоило, ожидал приятный сюрприз. Алгеброй здесь, в последнем классе средней школы(у нас – восьмой класс), ещё и не пахло. Это ещё впереди- гоп-ца-ца! В высшей школе. А пока – умножение дробей и – впервые-отрицательные числа! Причём, слава богу, об этих числах она впервые услышала не здесь; иначе что бы поняла из следующего объяснения?
Учительница математики, родом из Джулиановы:
– Ну, отрицательные числа, это…я не знаю, как вам объяснить. Это всё равно, как я поехала бы в Джулианову на машине (дом, родной дом!), а там дорога была бы закрыта. Тогда я поехала бы другим путём и встретила бы другие дома…Ну, иначе я не знаю, как вам объяснить.
Надо ли говорить, что никто ничего не понял?
Правда, учителя средней школы в провинции, не говоря уже о начальной, совсем необязательно заканчивают институт, где их научили бы, как объяснять детям, что такое отрицательные числа- методике преподавания и прочему. Иногда эти “преподаватели” сами едва окончили ту же самую школу, в которой теперь преподают, но получают, естественно, больше, чем наши, каждый из которых окончил соответственный факультет университета. Странно и то, что один и тот же человек ведёт: итальянский язык, латынь, странный предмет под названием “антология”, историю и географию! Неужели можно быть специалистом по всем этим предметам?
А что касается физики, химии, биологии?…Успокойтесь! Эк куда вас занесло. Это всё – в высшей школе. Magari.(“Может быть”). А пока всё это собрано и слеплено в невиданный ком, мешанину в учебнике “Scienza”(“наука”) и очень похоже на “природоведение”, которое у нас проходят в третьем классе.
Итак, дети тринадцати – четырнадцати лет в Италии изучают то, что учат российские дети десяти -одиннадцати лет. Зато очень много встреч с духовенством, изучения “катекизмо”(Слова Божьего), истории искусств(что очень похвально), изготовления в школе искусственных цветов, и летом для желающих- курсы вышивания под руководством монахинь.
Что-то странное с английским языком… “Англичанка” в Атри решила, что раньше нашу Катю учила “настоящая” англичанка. Порадовалась бы Анна Васильевна Сокова! А мне всё казалось, что произношение у неё как-то не очень…
В Италии, если произносишь что-то правильно по-английски, тебя могут и не понять. Скажем, в том же музыкальном магазине. Тут всё произносят по-своему.
Нужно говорить “Мэшин ‘Эде” вместо “Мэшин Хэд”, или “Арде Роке” вместо “Хард Рок”, так как буква “h”(акка) здесь не читается, и все слова заканчиваются на гласную. И, к примеру:
– Знаешь группу “У-дуэ”?
Растерянно хлопаешь глазами?…Это- “U2”.
– A “Te-Во”?
Никогда не угадаешь. “Тhe Who”.
Марчелло, который проучился в школе десять лет, не знает ничего, о чём бы его не спросили. Не говорит на языках, не помнит истории, не решает простых уравнений. Что не умаляет, конечно, его многих практических навыков и достоинств: всё ремонтирует, готовит прекрасно, к примеру- кулинарный талант! В политике разбирается.

Учебники весят намного больше российских, имеют большие размеры, и без специальной физподготовки поднять рюкзак, полный книг, почти невозможно. По сравнению с нашими, в них намного больше картинок и меньше текста.
Дети быстро привыкают к новизне; справляются лучше взрослых. В конце учебного года выяснилась, что Катя – одна из лучших учениц в классе, в том числе – и по итальянскому языку. Некоторое время у неё ещё оставался лёгкий акцент, который вскоре стал неразличимым и исчез. Мне, к сожалению, так и не удастся никогда ни избавиться от акцента, ни говорить по-итальянски в совершенстве.
Это мне не грозит. Возраст.
В последующие два года учителя в лицее говорили мне, что Катя Лувак пишет грамотней, чем сами итальянцы. Отрадно, отрадно. Значит, даёт какую-то базу детям русская школа, даёт этакую бульдожью хватку! Но надолго её не хватило.
Я заметила, что с ней не всё в порядке. Постепенно расслабилась, перестала прилежно учиться, заговорила на диалекте, и вообще…деградировала. В каком смысле? Речь приобрела все специфические местные характеристики: беспредметность, бесконечные повторения и типичные для нашей провинции интонации с “эканьем” и “ыканьем”.
Чего не сделает ребёнок, чтобы быть похожим на других, быть “как все”!
В школе здесь не носят миниюбок- аморально. Открыто не говорится, но подразумевается. Зимой все ходят в почти одинаковых тёмных куртках и широких штанах. Эта мода никогда не меняется: всегда огромные куртки, башмаки на толстой подошве и брюки-клёш. Если учесть, что большинство девчонок толстопопо, короткошее и приземисто (“средиземноморский тип”), эти чёрные пуховики с широкими плечами делают их похожими на кубы.
Но это всё- нормальные дети. Прожив какое-то время в Атри, я стала замечать, что предупреждение учительницы по “шиенце” семьям, имеющим больных детей, было совсем не таким неуместным, как казалось вначале.
Стоя за прилавком на базарах маленьких городков нашей зоны, я невольно начала обращать внимание на ежедневный парад инвалидов, проходящих передо мной.
…Идут потоком дауны, олигофрены, катят на колясках больных различными параличами, нервными и психическими расстройствами, носителей разных врождённых и наследственных синдромов, определить которые я не могу. “Handicapati”(“андикапати”), как здесь их называют. Мне почему-то проще сказать: “антикапаты”. Антикапаты всех возрастов. Их количество в комунах с населением, не превышающим несколько тысяч жителей, просто поражало.
В Ростове и за неделю не увидишь на улице такого количества разнообразных больных, какое проходит мимо нас на базарах в маленьких городках, таких, как наш Атри, Пинето, Монторио, Терамо – повсеместно.
Например, в моем микрорайоне многоэтажных построек из всех людей, живущих по соседству, было двое или трое, скажем, не совсем в себе.
В соотношении…один к трестам? Или, может, в Ростове они не выходят? прячутся?
… В маленьком городе Атри, как я узнала позже, душевно – и нервнобольные жили буквально в каждом доме и числились среди родных и близких каждого обитателя. Легче было перечислить семьи, в которых их нет.
В доме напротив жила девушка, которая кричала с балкона; в другом, чуть дальше, синьора проводила целый день на улице, в халате, выпрашивая сигареты у прохожих. В нашем же собственном доме – нас разделяла стена – жила персона, чья личность долго оставалась для меня загадкой: крутила до сорока раз в день, раз за разом, песню под названием ” Обсессьон” и по ночам двигала мебель.
Я знала лишь сына этой особы, Симоне про прозвищу “Каннибал”: решительно странного, всклокоченного и беззубого разнорабочего, а также завсегдатая пивных. По вечерам было слышно, как соседка не впускает пьяного сына домой и требует деньги, а он отвечает резонно, что если ей хочется денег, то пускай, мол, идет работать; после чего начинал высаживать дверь.
Не говоря уже о криках: “Aiuuuto! Aiuutooo!”(“Помогите!”), что доносились из окон дома престарелых. Кстати, в нем жили не только престарелые, но и люди помоложе, неспособные заботиться о себе.
Например, два брата среднего возраста, бродивших вместе туда-сюда по улицам Атри и вежливо приветствовавших каждого прохожего.
Уроки плавания в бассейне посещала многочисленная группа “андикапатов”. В коммунальном парке Атри работала на уборке территории такая же многочисленная группа больных местной психиатрической клиники.
То же самое, в несколько меньших масштабах, происходило в Пинето.
Здесь, среди многих других, можно было видеть маму, гуляющую с двумя близнецами устрашающих размеров, с широкими плоскими лицами и низкими лбами…ей повезло вдвойне. Один, удавшийся намного лучше, умеет говорить; и говорит бесконца, набычившись и бессвязно, мотая головой. Другой говорить не умеет, зато прекрасно имитирует мычание коровы, и время от времени издаёт душераздирающие: “Ммуу!! ммуу-ууууу!!!”
Мама этих, как я их окрестила про себя, “быкадоров”, ходит хихикая и ухмыляясь, всегда в хорошем настроении. Приглядевшись повнимательней, замечаешь, что у неё – тоже далеко не всё в порядке с головой…
Потом выясняется, что женщина, сопровождающая близнецов, вовсе не мама, а тетя. Мама находится в гораздо худшем состоянии.
И все к этому зрелищу так привыкли, что ничего по этому поводу не думают; не задают себе вопроса- почему.
А мне хотелось бы понять причину, или хотя бы выяснить, что думают по этому поводу другие.

Чем объяснить такое вырождение нации?
Именно вырождение- а как ещё назвать нулевую рождаемость и явно высокий процент “неполноценных”?
Может. поздними браками? Итальянцы женятся поздно; многие впервые- под сорок лет, и соответственно, в этом же возрасте обзаводятся детьми. А может, тем, что в маленьких провинциальных городках, где много однофамильцев- возможно, в прошлом разные ветви одной и той же семьи – женятся зачастую на дальних и не очень дальних родственниках? Женятся, не особенно задумываясь, на больных? “Пусть олигофренка, но макароны готовить умеет, и остальное- всё при ней”. Видимо, рассуждают так.
Мне приходилось видеть здесь такие супружеские пары, которые в России нельзя было бы даже представить себе регистрирующимися в ЗАГСе. Едва завидев таких персонажей, наши тётки, работающие в бюро записи актов, привстали бы из-за стола и спросили бы молодых: “Позвольте, позвольте-ка…а справочка от врача? У вас какой, собственно, диагноз?…”
В Италии таких запретов и ограничений нет.
Если так, то это и к лучшему, очень гуманно; если могут жениться, то значит, могут подписывать и все остальные документы?
Не знаю. Мне говорили, что “эмансипированный даун”, например, может жениться, как и все остальные. И вообще, любая деятельность “антикапатов”- творческая, спортивная и, как видим, сексуальная, всячески поощряется.
Такое отношение к людям делает честь итальянцам.
Подумав хорошенько, я начинаю сомневаться. Может, и в России рождается не меньше “дебилов”, чем в Италии? Просто в наших суровых условиях они, никому не нужные, в таких количествах не выживают?
Брошенные на произвол судьбы своими мамами-алкоголичками, тихонько загибаются в этих страшных отделениях больниц и “домах ребёнка”, один из которых я видела по телевизору. Скелетоподобные некормленные”неправильные” существа лежат в длинных палатах-бараках в собственном дерьме и тихо себе умирают. Иногда их приходят переворачивать и кормить какой-нибудь дрянью няньки; они ведь мало что понимают, эти дети, а если и понимают, что им плохо- то выбора у них нет. Происходит, не без помощи государства, естественный отбор, как в джунглях. Мало какая семья в силах морально и экономически нести такой крест, и о неудачном “эксперименте” с ребёнком некоторые предпочитают забыть.
Хотелось бы думать, что это не так, что всё это в прошлом…

А итальянцам надо отдать справедливость: к убогим они добры.
Несчастных созданий выхаживают в семьях, терпеливо нянчат, выводят гулять…поэтому я их вижу в таких количествах. Многие из этих детей ходят в обычную школу, а не в специальную, для умственно отсталых, как было принято у нас. Для них есть специальный ассистент- преподаватель. Они участвуют в концертах и школьных спектаклях и никому не приходит в голову смеяться над ними. Более того, в театре Атри можно иногда увидеть классические постановки – Шекспира или же Чехова, где задействованы исключительно “антикапаты” и пациенты психиатрического отделения местной больницы. Говорят, они играют на сцене очень вдохновенно; конечно, каждый в меру своих способностей, но в любом случае, никто не чувствует себя оторванным от общества и от искусства.
Из тех же соображений на конкурсах мужской красоты в лицее “мистером” школы неизменно выбирают Фабио -дауна. Чему он бывает очень рад. Кое-кто усмотрел бы в этом скрытую издёвку- но только не здесь. Всё делается исключительно из добрых побуждений, действительно.
И, очевидно, из тех же соображений на прошлых выборах местных властей была выдвинута кандидатура Романо Пенза, страдающего аутизмом. Что совершенно естественно: если больной человек не должен быть оторван от искусства, то зачем его отрывать от политики?…
В манифесте, написанном Романо, ну, конечно, не им самим(поскольку Романо не умеет писать, говорить и вообще никак не реагирует на окружающую действительность, так что очень трудно узнать, что именно он думает по тому или иному вопросу), но, безусловно, написанном от его имени одним из соратников по политической борьбе, которому удалось проникнуть в его сокровенные мысли, говорилось примерно следующее:

“ ЗДPABCTBУЙTE! Я – BAШ ДPУГ.
ЭTO ПИCЬMO Я ПИШУ BAM HE CAM – Я ПOPУЧИЛ ЭTO БOЛEE KOMПETEHTHOMУ ЧEЛOBEKУ, ПOTOMУ ЧTO Я CTPAДAЮ AУTИЗMOM.
HO ЭTO HE ПOMEШAET MHE BOCCTAHOBИTЬ ПOPЯДOK B HAШEM ГOPOДE.
KOГДA Я БУДУ ГOBOPИTЬ C BAMИ, Я ПPИБEГHУ K ПOMOЩИ УKAЗAHHOГO BЫШE ДOBEPEHHOГO ЛИЦA; HO БУДЬTE УBEPEНЫ, ЧTO Я BCE CЛЫШУ И ПOHИMAЮ.
ИHOГДA MOЙ BЗГЛЯД MOЖET ПOKAЗATЬCЯ BAM OTCУTCTBУЮЩИM; HO B ГЛУБИHE MOEЙ ДУШИ Я BCEГДA –C BAMИ, И БУДУ БOPOTЬCЯ ЗA ПPABA “AHДИKAПATOB”.
ГOЛOCУЙTE ЗA MEHЯ!
HE УДИBЛЯЙTECЬ, ЧTO ПOДПИCЬ ПOД MAHИФECTOM HE MOЯ – Я HE УMEЮ ПИCATЬ.

BAШ POMAHO.”

Рискуя показаться кощунственной, циничной и холодной, как робот-убийца Иван Драга, спрошу: Вам не кажется, что это- немного уж слишком?
Этот Романо Пенза (кстати, можно перевести как “Романо думает”) действительно поручил написать то, что нписано и говорить то, что он говорит? Как это проверить, если, как “сам Романо” пишет, у него “отсутствующий взгляд”(что чистая правда), и на вопросы он не отвечает ни устно, ни письменно?
Нет, я ничего не имею против: пусть даже в правительстве сидит человек, который вообще ничего не думает, и представляет там “антикапатов”- вреда от этого никакого. Но что, если в политику, прикрываясь именем ничего не подозревающего Романо, рвётся злодей?Этакий Гитлер, доктор Зло, идёт к мировому господству, толкая перед собой коляску с беспомощно обмякшим в ней Романо?…Вот что страшно.
Впрочем, на выборах он почему-то так и не прошёл. А может, родителям в последний момент пришла в голову трезвая мысль забрать своего ребёнка у окружавших его “доверенных лиц” и держаться подальше от политики – и так уж хватает проблем?

-Наверное, у Bac мнoго больных, – сказaлa я моeму cемeйному врачу, пo пpoфeccии психиатру.
-Да прямо уж, -отвечала она.- Никто не хочет лечиться. И невозможно заставить; разве что когда пациент что-нибудь натворит, и станет опасным… лишь тогда в некоторых случаях можно прибегнуть к насильственной госпитализации.
Так значит, большинство этих странных субъектов, которых я вижу здесь повсюду, к психиатру никогда не обращалось, на учёте нигде не стоит. Окружающие оценивают их как “простаков”, или сочувственно говорят о них:
“Синьор(а) нехорошо себя чувствует.(“Non sta bene”).
Почему это “нехорошо”? Как раз-таки чувствовать они себя могут и очень хорошо, гораздо лучше, чем любой из нас; более того, некоторые о своих недугах и не подозревают; счастливы и веселятся. Например, я слышала, как моя соседка, мать Симоне- Каннибала, танцует весь день под музыку “Обсессьон”, и видела ее также бегающей кругами в городском парке Атри. Несмотря на преклонный возраст, ей удавалось сделать много кругов; единственным, что отличало ее от других бегунов в спортивной одежде, было то, что бегала она, одетая в черный костюм, в туфлях на невысоком каблуке, зажав под мышкой сумку.
От того же семейного врача я с удивлением узнала, что в Италии “сумасшедшие дома” и им подобные структуры закрыты уже давно!
Ну, что ж. Это правильно.
Раз закрыты- значит, больше не нужны. Пусть лечатся те, кто хочет лечиться!…

В таком беспечном настроении открывала я мой прилавок в Атри, посвистывая, раскладывая носки, когда почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.
Прямо напротив прилавка, опершись на сумку-тележку, стояла седая синьора в черном, смотрела и нервно курила.
Ну, что ж тут такого- пусть смотрит. Кто, как ни я, привык уже к пристальным взглядам?
Как ни в чем не бывало, нагнувшись, продолжаю рыться в носках…и тут-то она и приблизилась, незаметно.
– Что я тебе сделала? Что такого я тебе сделала, что?! -услышала я крик над головой и приподнялась, чтоб узнать, кто там что сделал, и кому. Синьора смотрела мне прямо в лицо.
-Вы это – мне?,- удивилась я.
– Тебе говорю, тебе! Что я тебе сделала, скажи! -продолжала она с надрывом.
– Мне – ничего,- заверила я.- Я Bас даже не знаю.
-Не знаешь меня?,- возмутилась седая. – Мы же соседи по дому!
Так в первый раз я встретилась с мамой Каннибала, которую не знала прежде в лицо. Выяснилось, что это я по ночам двигаю мебель, а днем танцую пою и прыгаю, не давая ей минуты покоя. Вот почему, как призналась потом, крутит она бесконца “Обсессьон”: мне назло и в отместку!
(Мне что-то не верилось. По-моему ей просто нравился “Обсессьон”*.)
Привлеченные шумом, любопытные окружили прилавок.
Те, кто знал хорошо синьору, подавали мне знаки и мимикой выражали свою солидарность; но большинство смотрело косо и неодобрительно: чего хорошего можно ждать от этой иностранки? Приехала сюда, досаждает соседям, двигает по ночам мебель…
Расстались не очень любезно, пообещав друг другу взаимно вызвать карабинеров.
Вечером хотела поговорить с Каннибалом, но тот, мотая кудлатой башкой, наотрез отказался. Был зол на меня и хотел говорить “только с мужчиной”- Марчелло.
Качала и я головой – странностям нет конца!- возвращаясь домой, чтобы дождаться “мужчину”. Когда он вернулся, все ему рассказала, но не встретила с его стороны никакой поддержки. Он голодный, устал… и должен еще улаживать конфликты с соседями, вызванные, как обычно, нашим неправильным поведением! Видно, что действительно шумим, прыгаем, двигаем стулья, действуем на нервы бедной женщине, у которой не в порядке с головой – совсем как у мамы Марчелло. Марчелло пошел с визитом к семье “каннибалов”, и нашел там, в отличие от меня, самый радушный прием. Он даже выпил с ними, что я расценила как акт вероломного предательства: с теми, кто даже не хотел со мной говорить! Не побрезговал. А также выслушивал признательно их соболезнования по поводу того, что он, Марчелло, должен работать, повесив себе на шею этакий груз: меня, иностранку с ребенком. И скорей всего, пообещал им “навести порядок” в нашей семье.
На следующий день на ножки всех стульев были наклеены фетровые прокладки, чтобы бесшумно скользить по полу, магнитофон был спущен на нижний этаж, и нам было строго-настрого наказано не танцевать и не делать гимнастику.
Все эти меры, однако, не разрешили проблемы. Людей с больной психикой бывает не так уж легко задобрить; не так уж легко бывает им угодить, как думал Марчелло. И не всегда это нужно делать. Почему здоровые должны идти на поводу у больных?
Соседка продолжала петь и танцевать под “Обсессьон” там, за стенкой, что нас разделяла, и потом провожала на выход невидимых гостей.
– Приходите, приходите еще! Было oчeнь приятно. Чао! Чао!- говорила она, открывая входную дверь.
Я подходила к окну, чтобы взглянуть на ее таинственных друзей… дверь закрывалась.
Переулок был пуст.
Когда же ко мне захаживали редкие, но реальные гости: Франческа, с которой мы вместе водили наших собак на прогулку, или синьора Миллз, проповедовавшая евангелизм, соседка кричала с балкона:
“Италия- Россия 2: 0 !”
“Россия- Италия 5: 2 !”
Kaк будто объявляла счет футбольного матча.
Но не было ясно, что она имеет в виду, и за что начисляются пункты.
И однажды, когда, выйдя из дома, я направилась на парковку машин, она неожиданно последовала за мной.
Шла в халате и шлепанцах шла, глядя мне в спину с каким-то явным намерением.
Я остановилась, вопросительно обернувшись: казалось, соседка мне хочет что-то сказать; но ничего не сказала- только замерла молча в паре шагов от меня. Подождав с минуту, я продолжила путь к парковке; соседка – следом за мной.
Через несколько шагов я снова резко обернулась: она опять застыла.
Казалось, имитирует мою ходьбу, или играет со мной в какую-то игру…только выражение лица ee не было вовсе игривым.
Я начала беспокоиться. Может быть, все -таки поторопились закрыть психлечебницы?…Ускорила шаг и не останавливалась до самой стоянки.
Через полсотни метров она отстала, и только тогда сказала мне вслед:
– Скажи спасибо, что я – в шлепанцах. А то б я тебя догнала!
Хорошенькое дело, “догнала”! А зачем меня догонять?

Больные лечатся, если сами того хотят.
Сначала благодушествуем, а потом удивляемся новостям: этот убил мать и отца, те – соседей, а та, другая, сбросила ребенка с балкона…И каждый раз говорят, что это был человек “спокойный, тихий, хороший”. В последнее время “страдал немного депрессией”. Потом экспертиза устанавливает недееспособность: не мог желать и намереваться(“intendere e volere”)
Ах, так? недееспособный? А как же он ухитрился дожить до сорока лет, завести семью и сделать детей? Водить машину? И все это время считаться нормальным? Никто ничего не заметил?
Не поймите превратно: я рада, что в Италии такое терпимое и… душевное отношение к душевнобольным. Но это не значит, что год от года их должно становиться все больше.
Должно же быть какое-то разумное начало? Почему бы не поднять эту проблему, не выяснить причины и не уменьшить число таких больных? Не гитлеровскими, ясно, методами, a с помощью контроля и систематического лечения. Говорят, что сейчас многие психические болезни можно лечить. Должно же общество быть заинтересованным в оздоровлении и состоять хотя бы на наполовину из нормальных членов? Может, стоит также прислушаться к совету учительницы из лицея и заняться всерьез профилактикой? Направить кого-то- на сдачу анализов в генетическую консультацию, а кого- на прием к психиатру, заранее, пока не случилось непоправимое.
Такая свобода ни к чему хорошему не приведет; помяните моe словo!
А если душевнобольные начнут нападать на членов правительства? На самого Президента? Папу? Было бы очень досадно: если в других государствах покушения совершаются группами террористов, тo в Италии Президент или Премьер министр могут пасть от руки уличного маньяка!

Что же касается матча “Россия-Италия”, то было бы трудно узнать конечный счет.
Вскоре после нашего отъезда из Атри, бедный Симоне по прозвищу Каннибал покончил с собой.
“Подвис”,-сообщил мне Марчелло на диалекте.
-То есть – “подвис”… Повесился?- с ужасом перевела я сама.

Однако, можно подвести, при желании, счет в воображаемой игре, раз уж мне подали эту идею:

Школа:
Италия 0 Россия 2

Отношение к инвалидам:
Италия 5 Россия 0

Психбольные, оставленные без контроля:
Италия 0 Россия 3

Конечно, мое мнение субъективно; никто не ставил меня арбитром этого матча.

————-
*Obsession- “одержимость” (прим.авт.)

ГЛАВА 12.

КУЛЬТУРА ВИНА И ЕЕ ЖЕРТВЫ.

В CAF*- длинная очередь пенсионеров. Все по разным вопросам. Я – за справкою о доходах, для школы.
Снова слышу разговоры об эмигрантах: нужны они нам или не нужны.
Два старичка перелистывают брошюры, разложенные на столе. С разворотов брошюр улыбаются им счастливые иностранцы: китайцы и, кажется, африканцы; именно им-то буклетики и адресованы, эмигрантам.
“Мы нуждаемся в вас!”- читаю призывы.
Однако известно, что не все ощущают такую нужду. Большинство населения несогласно с политикой притока в страну эмигрантов и считает что иностранцев принимают лишь “из милости и сострадания”, потому что “у итальянцев – золотое сердце”.
– Да, нуждаемся в вас, как в…, – старичок хотел что-то сказать, но осекся. Видно, мое присутствие его смутило.
-А что поделаешь? Нужны,- проворчал недовольно другой. -Приезжают сюда плодиться. Ты что, не слышал? Итальянцы не делают больше детей.
– Как так?
-А вот так: рождаемость упала до нуля. Только благодаря вот им,- он кивнул на брошюры, – и растет население.
– Ыы-дыйй…
И обсуждают долго знакомых, тех, кто не сумев родить собственных, усыновляют детей из других стран: индийцев, африканцев, белорусов. Какие молодцы, что проявляют к ним милосердие!
-Да, молодцы, конечно, но думают и о себе: не хотят оставаться на старости лет
одни, -признаются потом.
В России, думаю, этой проблемы нет: дома ребенка полны как больных, так и здоровых красивых детей, и немногие стоят за ними в очереди.
-Ну, значит настал конец для Италии : начали вымирать, – ворчит обреченно пенсионер. – В наше время что-то, а детей делать умели; и помногу! А теперь, смотри-ка: у кого нет детей, у кого – дети больные…
-Ничего, вот теперь нас африканцы научат, как надo иx делать ,- смеется другой.
– А отчего жe происходит это…вымирание?- спрашиваю я.
-Э.. да кто его знает отчего. Не знаю я ,-сознается честно. -Может, зависит от разных причин: где от одной, а где – от другой; но здесь у нас, в Атри,- говорит убежденно, – пьют много. Да-а, слишком! Не знаю, как где, но здесь у нас если не пьет отец, так значит, пил дед; а есть и такие семьи – перечисляет
фамилии- где пил и отец, и дед, и во всех поколениях…Слишком уж много “детей похмелья”.
И верно, думаю я. Эта зона, помимо своих исторических памятников, знаменита также питейной традицией и обитателями с красными носами.
“Культура вина”.Вот еще одна вещь, которую я, живя долгое время в Италии, не могу понять и воспринять. Многие мне говорят: “Вы, русские, не умеете пить. Англичане, норвежцы- пьяницы. А у нас, в Италии- культура вина.”
И я была согласна: хорошо, русское пьянство известно. Сейчас оно вроде выходит из моды, но раньше лежали вповалку на улицах, хуже бомжей. Даже если кое-кто мог бы и оправдаться тем, что у нас-де “культура водки”.
Есть такие, что могут запросто oкультурить бутылку без тяжелых последствий… Но никто не говорит о “культуре”; все знают, что свинство это, и все, а никакая вовсе не культура.
Русские- народ самокритичный; любят иногда поплевать в зеркало.
Итальянцы – нет. Они к себе более снисходительны.
Никто никогда мне не рассказал ясно и понятно о том, что же такое культура вина. Но я представляла себе ее так: коллекции, собранные в погребах, дегустация ценных copтов, созерцание солнечных бликов и “неповторимого рубинового цвета” в бокале, умение определить марку и год производства…в общем, что-то подобное.
Но большинство из тех, кто мне говорил о “культуре вина”, имели в виду совсем не это, а лишь регулярное его употребление на завтрак, обед и ужин.
Широкая прослойка жителей Абруццо пьет хотя бы по литру в день, и как можно легко догадаться, не самых ценных сортов, а тех, что покрепче да подешевле. Конечно, потом не лежат на улицах, как одно время было у нас, и может быть, меньше свинячат, но водят машины зигзагами; и принцип остается прежним: xроническое, вековое, из поколения в поколение, традиционное пьянство.
Грех, в котором в Италии почти никто не хочет признаваться.
Страна, которая по праву гордится хорошим вином, где господствует винная промышленность и отсутствует поэтому любая антиалкогольная пропаганда. Итальянцы совсем ничего не знают о том, о чём нам с детства прожужжали все уши – об алкоголизме. Хотя большой процент – настоящие алкоголики.
– Я пью вино уже тридцать с лишним лет, – говорит Марчелло.- И мне нравится пить. Но я не алкоголик.
Родители наливали ему с пяти лет, поэтому к сорока годам у него накопился приличный стаж. Этиловый спирт давно стал неотъемлемой частью метаболизма; изъять, исключить его было бы невозможно. Попробуй не дать такому человеку вина день или два; он заскучает, и вы услышите жалобы на слабость, усталость, головокружение, тяжесть в ногах, тошноту…- и что это, если не симптомы алкогольной абстиненции?
Невооружённым взглядом можно увидеть сетку капилляров на носу, щеках и шеях этих любителей винца; она придаёт носам и щекам характерную сизо- лиловую окраску.
– Пей! Il vino ti fa bene!(“Вино тебе на пользу!”),- радушно предлагает мне выпить во время каждого приёма пищи. Когда говорю ему об алкогольной зависимости, машет рукой:
– Да не-ет! Я пью только, когда ем.
Стало быть, три -четыре раза в день.
Если сказать о ком-то: “алкоголик”- не понимают самого значения слова:
– Да не-ет, он пьяным никогда не бывает…
-Алкоголик, Марчелло, не обязательно всегда пьяный. Достаточно длительно и регулярно пить и, что называется, пристраститься – и ты можешь себя так называть.
– Не-ет!- называть себя так он не хочет. – Вот Мирко, может, и да, потому что он пьёт и мало ест. А я – пью и ем!
-Мирко не ест, потому что разрушенная печень уже не справляется со своей пищеварительной и прочими функциями; вот и пропал аппетит…Это уже дело идёт к циррозу.
– Корна, бикорна, трикорна**!- отмахиваются от меня в ужасе, как от чумы.

Марчелло доказывает мне пользу вина: плохое самочувствие в его отсутствии сразу улучшается, как только он выпьет бокал-другой. “Il vino ti fa bene!”- повторяет он вечную присказку своей мамы.
Так это ясно, говорю: и у наркомана улучшается самочувствие после принятия дозы. это только подтверждает зависимость. Но доказать ничего невозможно. Только обижаются, как будто хочешь осквернить их самое святое.
Да не хочу я ничего менять и осквернять! Знаю, что бесполезно.
И что значат мои слова, слова какой-то подозрительной “бывшей докторессы” из России, где, как известно, “пить не умеют”, когда мама, милая мама, которая ему наливала с детства, и сейчас наполняет стакан, приговаривая: “Il vino ti fa bene”?
И если он не хочет пить, беспокоится:
– Да что с тобой? Ты себя плохо чувствуешь?…Выпей, сынок! Вино придаст тебе силы!
Ага, ага, придаст. Какая трогательная забота!
Стараюсь объяснить ей деликатно, что в последнее время у Марчелло не в порядке с животом; у него ужасный метеоризм и даже понос. Он, который раньше издевался над Антонио Иеццони, стал сам невыносимым пердуном.
Тут мама должна была бы обеспокоиться.
Ан нет; смеется от души. Говоришь им, что у сына с животом не все в порядке, и что он постоянно портит воздух – смеются.
– Портит воздух?…какие глупости. Наверное, съел что-нибудь не то. Что ты съел, сынок? сальсиччи? острый перец? ну, ничего, выпустить газ, попукать немножко полезно для здоровья. И потом,- добавляет свекровь с обидой,- Марчелло работает весь день, так что имеет право пердеть!
“Имеет право…” Смеётесь? Смейтесь, смейтесь.
А мне это кажется достаточной причиной для развода – вот что мне кажется.
Здесь врач за консультацию возьмёт с тебя пятьдесят тысяч лир. Я же даю советы бесплатно; по-дружески объясняю, что нужно кушать и чего не нужно пить, чтобы в сорок лет не пердеть так, как это делают в семьдесят…
Острые колбаски – сальсиччи, молодое вино…это хронический колит, батенька, нельзя тебе сальсиччи. Вздутый живот, газы и неустойчивый стул- и неперебродившее кислое винцо очень ему способствует…
Но не пить вина?Не есть сальсиччи и острый перец?
Диета? Спорт? Фруктовые соки?? Да лучше умереть.

В России пьют; но все согласны с тем, что алкоголь вредит здоровью. Общество четко разделено на гнилыe отбросы и трезвых респектабельных людей. Пьяницы стыдятся и порок свой стараются скрыть. Считается, что налегать каждый божий день на “змия” и иметь кирпичного цвета харю – всё же не очень прилично.
Здесь такие критерии почти отсутствуют, и нет этого ложного стыда.
Если бы прежние знакомые из тех, кто знал меня в Ростове, случайно увидели меня в компании друзей Марчелло, которым без упреков и комментариев по утрам наливают в баpе вино, и которые считаются притом вполне достойными и приличными обывателями, наверняка решили бы, что я “скатилась”, или, того хуже,”низко пала”.
“Ты веришь, Надя?…Мы видели её в компании каких-то алкашей!”
И верно, в Ростове, в прежней жизни, мне не доводилось обедать на публике за одним столом с краснолицыми и сизоносыми в таком количестве. Ho здесь совсем другая жизнь: свежий воздух, провинция, здесь надо вести себя проще.
Так значит, пейте себе на здоровье, если вино вам идёт на пользу. Из поколения в поколение. Делайте, что хотите, синьоры, а только детей от вас в такой ситуации иметь опасно.
Лучше усыновить кого-нибудь из Зимбабве.
Недавно, правда, я видела в одном журнале робкую статистику: в Италии – пять миллионов алкoголикoв и “находящихся под угрозой этого заболевания”. На шестьдесят миллионов населения это не так уж много; но прибавьте мысленно ещё неизвестное нам, но поверьте, немалое число психбольных, и волосы встанут дыбом…Так это, ребята, опять же- статистика официальная, т.е. сильное приуменьшение. Это пять миллионов зарегистрированных, тех, кто лечится. А остальные? Остальные несколько миллионов просто не считают себя алкоголиками- не знают, что это такое.

Вот еще одна жертва “культуры вина”, ИЛИ “ребенок похмелья”.
Мальчик лет двадцати: толстый, с вывернутыми губами и узким разрезом глаз, в очках, большого роста. Зимой- в надвинутой на уши и лоб шапке. Щёки – по-детски розовы. Сидит в “лошадином агентстве”, делает ставки- деньги таскает у отца в табаккерии. Что-то, короче, соображает.
Иногда в начале забега, глядя на экран, возвещает пронзительно высоким голосом:
– Па-ар-тити!!(“Стартовали”, значит, “поехали”)
А иногда, посреди тишины и всеобщей концентрации, вдруг взверещит фальцетом:
– Тиби-диби-дип!!!
И вновь выпучивает глаза на экран.
Марчелло больным его не считает. Говорит, что он всего лишь “немного простой” и “толстый”. И в качестве доказательства его “нормальности” приводит тот факт, что тот же тип, что привёл его в первый раз в агентство, водит его и к путанам. И платит там за него. (“Зачем?”- “Да так, чтоб развлечься”.)

А…ну, тогда- другое дело. Это- мерило нормальности.
Если играет и ходит к путанам- тогда нормальный. Тогда-да.
Несмотря на “тиби-диби-дип”.
————-
* CAF- Centro Assistenza Fiscale- центр, оказывающий помощь населению в оформлении налоговых документов(прим. авт.)
**POГA, ДBOЙHЫE И TPOЙHЫE POГA (ит.) – традиционная присказка, а также сувенир в виде рожка, оберегающие от сглаза(прим.авт.)

Г Л А В А 13.

Н У, А Т Е П Е Р Ь – С К Р О Ф Е Т Т О.

Это ужасное существо достойно отдельного описания, очень притом уместного между главой о пьянстве и следующей, о гигиене.
Степень отвращения, которое он во мне вызвал, была столь велика, что я отдала без остатка хороший обед, только что съеденный мной в ресторане. Это, в свою очередь, возмутило Марчелло, который, расплачиваясь, сказал мне:
– О бамбинелло Джезу*! Можно сказать, что ты ничего и не съела.
Что его расстроило больше? То, что мне пришлось пережить неприятные эмоции или то, что пришлось платить за фактически несъеденный обед?…Можно только догадываться.
И, тем не менее, мы продолжаем здороваться. Невежливо, видите ли, не приветствовать Скрофетто. Скрофетто здоровается с Марчелло, Марчелло здоровается со Скрофетто; Скрофетто здоровается со всеми.
Нельзя проявлять снобизм и заносчивость.
А вонять – можно.

…Всё было прекрасно этим тёплым субботним днём, когда наш грузовичок “Ситроен” заехал во двор ресторана Ферретти, расположенного почти в сельской местности, среди лугов и виноградников. Настроение, аппетит- отличные. Ничто не предвещало нарушений пищеварения.
К тому же, на первое можно было взять макароны а ла китарра с рагу( тесто нарезают на особой доске с натянутыми струнами, как у гитары- отсюда название), а на второе- нежную телятину с гарниром из картошечки жареной, и салат…
И вот, когда наслаждение перешло уже в пресыщение, и я откинулась на стуле, чтобы облегчить переход пищи из желудка в нижние отделы, вошёл Мирко, продавец орехов, а с ним- и вся его компания старцев- выпивох.
У Ферретти часто можно встретить торговцев, заехавших сюда, как мы, подкрепиться после работы. Мирко- один из приятелей Марчелло по базару, тот самый, который “пьёт и мало ест”. Неплохой парень, но загубил здоровье, фильтруя своей печенью по нескольку литров вина в день; а заодно вовлёк в это дело многих других, подорвав в значительной мере и их здоровье. Например, Марчелло. По понедельникам и вторникам они были соседями по рынку, и в эти дни Марчеллино чувствовал себя очень плохо…
Вспученный и воспалённый литрами кислой дряни живот не давал ему спать по ночам; отсюда и взял начало колит, ставший затем проблемой семьи.
Мирко на такие проблемы плевать. Женское мнение его ни капли не интересует ввиду вызванной тем же вином половой слабости, а компанию за столом составляют ему старики, седые краснолицые пенсионеры, младшему из которых лет шестьдесят пять.
Странная, казалось бы, компания для тридцатипятилетнего парня, но Мирко другой и не нужно. Он находит со старцами общий язык, и во время бесконечных посиделок с винцом они, видимо, делятся с ним ценным жизненным опытом.
Самый верный из них, Саверио, привязан к Мирко, как родной отец: повсюду сопровождает, бескорыстно помогая ему продавать орехи, а иногда и на целый день заменяет его на базаре. Потому что на пенсии делать ему особенно нечего, и дома сидеть скучно. Дома лежит парализованная жена, которая не так давно подала на него в суд – за сексуальные домогательства. Видимо, алкоголь расслабляет не всех. Есть люди старой закалки.
Саверио женщины интересуют; причём сильно, и поголовно все, вплоть до девяностолетних и парализованных.
– Эта – сгодится,- говорит он хрипло и задумчиво, глядя толстой усатой старушке вслед…и оглаживает себе щетину на впалых щеках.
– Да ты что, с ума сошёл, что ли?- говорят ему несведущие люди, не видящие в усатой бабусе того неотшлифованного алмаза, того сексуального потенциала, который видит в ней Саверио.
– Хороша…- с упрямым сладострастием талдычит своё этот уроженец острова Сардиния.- Вымыть её как следует в душе, – мычит он сквозь зубы, -задать бы ей мойку…так она тебе ещё покажет!
Почему-то ему всех хочется вымыть; предполагает, по собственному опыту, что они давно не мылись, что ли?…
Так мечтает Саверио, а его юный друг Мирко тем временем ходит к одной синьоре сорока пяти лет, на которой вроде собирается жениться, и… зажмурьтесь! сейчас будет “тьфу”….лижет у неё под мышкой.
По словам Саверио.
Не поверите – но это так, есть и такое извращение из вам ещё неизвестных. Причём, ему нравится- из того же источника- когда волосы у синьоры под мышкой чёрные, длинные и солёные (от пота, ясное дело) Приятного аппетита!
Блаженны итальянские извращенцы, потому что здесь таких синьор, не бреющих подмышек – хоть пруд пруди.
Вот какая компания пришла пообедать.
Марчелло радостно приветствовал Мирко и остальных в своей обычной дружеской манeре:
-О, Мирко! О, Саверио!…Скрофè!
Как будто не видел их сто лет и только об этом и мечтал.
И тут пожаловал персонаж, которого я видела и раньше, издалека, но близко никогда не подходила. А теперь…прежде всего меня настигла ужасная вонь.
Это была даже не вонь канализации, которая идёт от уписанных, укаканных, ночующих в трубах бомжей. Тут был ещё запах чего-то гнилостного, разлагающегося; сродни тому, что можно унюхать в морге.
В морге, однако, во время бесконечно долгих занятий по судебной медицине, меня не тошнило. Мы даже ели там пирожки. Так что я не из слабаков, нет! Но этот смрад!…Волосы встали дыбом на моей голове.
А вот в проходе появился и сам источник, Большой Скунс- Скрофетто, тянущий за собой этот ароматический шлейф.
“Скрофа”, вообще-то- это свинья, этакая свиноматка, грязная и большая. А “Скрофетто”- словообразование мужского рода: такой маленький, с уменьшительным суффиксом, свин. Свинюк, скажем так.
(Как ни скажи – всё слишком мягко).
От первых миазмов меня передёрнуло на стуле и некий комок подкатил к горлу.
– Что это?- спросила я у Марчелло.- Кто-то наделал в штаны за столом?…
– А? – непонимающе переспросил он; потом учуял смрад и взгляд его обратился к удаляющейся спине, – а, да это- Скрофетто.
(“Ничего особенного”, хотел он сказать этой небрежностью).
Тот тем временем шёл к угловому столику неспеша, шаркая ногами, в мятых штанах и тёмной рубашке неопределённого цвета, заметно влажной, сальной и липнущей к телу. Длинные редкие волосы его серого цвета были жирными, тоже влажными и скрученными в сосульки. Мне стало немножко нехорошо.
– Он продаёт рыбу,- объяснил Марчелло, – вот почему такой запах.
-И что же? Потом он не моется? Или как? Вот так и идёт в ресторан?
– А, этот? не моется никогда! Потому его и прозвали – Скрофетто. Он привык; откликается.
– А как же…Как же ему разрешают входить в ресторан?
Надо было задуматься о другом: а как с ним сидят друзья- бухарики и едят за одним столом? привычка, что ли ?Не может вино настолько притупить обоняние. Или Скрофетто – такая обаятельная личность, что предпочитают смириться, но не лишать себя его компании?…Трудно сказать.
У меня обоняние – не бог весть какое, результат хронических насморков. И тут судьба играет со мной дурные шутки: не различаю тонких ароматов- так вот тебе подсовывает под нос такие, что валят человeка с ног!
Это для того, что объяснить вам, что от Скрофетто шёл действительно сильный запах, а не какой-нибудь там душок.
Как будто искупался в рыбьих гнилых потрохах.
Я думаю, у нас его и в общую баню не пустили бы, не только в ресторан.
А глазки у него такие голубые-голубые и беспомощные, моргают. Кушать он хочет.
– А ещё,- припомнил тут Марчелло, – у него и другая работа есть. Мертвецов он приводит в порядок.
-??
-Ну, есть же, скажем, тела после аварии- сплющенные там, обожжённые- такие, что их и узнать нельзя, не то, что хоронить в открытом гробу…А он им форму придаёт, воссоздаёт внешний вид…И причём- знаешь? Он специалист! – с уважением заметил Марчелло.- Вот была авария военных кораблей в Триесте, там сгорело…не помню, сколько человек; так Скрофетто туда специально вызывали, трупы реконструировать; а на это талант нужен. Он их обмывает, и одевает, и ещё – что им там нужно- делает…
Вот и ещё одна душистая профессия Скрофетто! Теперь можно объяснить и тот, “другой” запах. Что ж мыться-то? Трупам всё равно, пахнет ли от него рыбой- они не жалуются; а дохлой рыбе безразличны запахи морга.
До остальных- какое ему дело? Раньше у него была, говорят, даже жена. Ушла. (По понятным, я думаю, причинам) Но здесь, в провинции, представьте, и её осуждают- дескать, нехорошая была женщина, непорядочная, из-за неё, мол, Скрофетто и стал тем, кем он стал.
Осталась мама. Так что, Скрофетто – не совсем бомж. Дома живёт, и даже не один. И может, его маме, как и маме Марчелло, Аннализе, кажется, что он слишком часто купается, расходуя непомерное количества газа, воды, электричества.
Тут моё воображение нарисовало картину: Скрофетто в мрачном подземелье, в той самой липкой рубашке, склонился над каким-то сплющенным обгоревшим трупом и тщательно, при помощи пинцета, ковыряет там что-то…(вставляет стеклянный глаз?)
– Простите,- сказала я сидящим за столом Марчелло и Кате, – я вот…сейчас.
– Ку-уда?!- воскликнул Марчелло, разгадав мои намерения.
Он считает, что рвать- нельзя, рвать – последнее дело. Надо “сдерживаться”.
У меня на этот счёт своё мнение. Если что-то не так; может, даже кто-то тебя отравил, подсыпал яду; или просто не пошёл как следует обед и ты чувствуешь тошноту – прочищай желудок, не сомневайся!…не жди, пока яды всосутся в кровь.
Здесь, конечно, тошнота была вызвана просто отвращением. Но по- моему, сдерживаться – глупо. Хочешь вырвать – вырви, писать – писай, какать – какай; а не то всё это произойдёт само собой и в самом нежелательном месте!
Избавилась от тяжести в желудке, и сразу стало веселей и легче на душе. Даже облик Скрофетто не вызывал уже такого…впрочем, тьфу на него совсем!
Марчелло, качая головой, осудил меня за вырванный обед; а мне пришла идея написать книгу ужасов, где главным героем будет продавец рыбы, и он же потрошитель трупов, страшный маньяк с беспомощно моргающими глазками.
Даже название придумывать не нужно. “Скрофетто” подойдёт. Или – “Скрофетто- принц зловония”. Так романтичней, в стиле фэнтези.
Особенно близкие, доверенные друзья, те, кому посчастливилось бывать у Скрофетто дома, видели интерьер, и, не вдаваясь в подробности (как то: полный до краёв унитаз – ему отключили воду за неуплату), вспоминают мороженую рыбу и моллюсков в ванной. Там Скрофетто их размораживает, поливая морской водой, чтобы назавтра выдать за свежих и продать незадачливым покупателям.
Тут же, в ванной, рядом с рыбой и моллюсками, мокли грязные штаны и носки хозяина…

Когда в следующий раз мы обедали у Ферретти, на стене напротив, над стойкой бара, я увидела- вы не поверите!- фотопортрет Скрофетто.
Он был снят улыбающимся, в цилиндре и смокинге, как образцовый джентельмен ушедшей эпохи. Кто одолжил ему этот костюм, и почему хозяин повесил эту комичную фотографию “почётного клиента” на стену- кто его знает. Напротив нашего стола. Сказал только, что это фото ему подарил Скрофетто.
Хотя бы на этом портрете мы можем любоваться Скрофетто в его “приличном” облике. А скорей всего, до него дошёл обидный слух о том, что увидев его во время обеда в ресторане, кто-то вырвал; и он захотел “реабилитироваться”: “Вот я на самом деле какой красивый!”
Скажите! У Скрофетто есть ещё и чувство юмора!
Потом Марчелло сказал мне, как бы в его оправдание – Марчелло всегда снисходителен к людям “простым” и вонючим, а к чистым и богатым – нет; сказал мне в его оправдание, что Скрофетто “даже ходит к путанам”.
Значит, он – “как все”. Ну, немножко вонючий- и что с того? Другим же не противно? Bот.
Если ходит к путанам – не всё ещё потеряно. Как бедный мальчик-олигофрен из лошадиного агентства, тот, что верещит “Па-ар-тити!”
Бедные путаны! Что за работа – не позавидуешь.
Но если мальчик-дебил – ещё ладно, он хотя бы чистый, его дома купают; то этот…
– И сколько ж с него берут?- интересуюсь я. Прикидываю про себя, сколько могла бы запросить женщина за тесный контакт со Скрофетто?
В голову лезут цифры с шестью- семью нулями…
– Сто тысяч, как со всех,- пожимает плечами Марчелло.
Нет, в это я не верю. Мне кажется, чем отвратительней персонаж, тем Марчелло он симпатичней, и нaоборот…
…да ни за что на свете!
И тьфу на него ещё раз.
———
*Bambinello Gesù- MЛАДЕНЕЦ ИИСУС ( прим. авт .)

Г Л А В А 14.

ГИГИЕНИЧЕСКИЕ ПРИВЫЧКИ, А ТАКЖЕ СОРТИРНЫЕ ИСТОРИИ.

Что ж, не один Скрофетто такой.
Старые итальянцы, которые до и после войны работали в Швейцарии – а там, как известно, ценят чистоту и порядок – вспоминают об обидных и унизительных надписях на дверях публичных заведений:

“Собакам и итальянцам вход запрещён!”

И это не имело прямого отношения к национализму; Швейцария – страна нейтральная и отношение ко всем там – нейтральное (“Нет у них проблем, поэтому и личики у них такие гладенькие…как у овец”,- говорит Марчелло о швейцарцах)
Просто итальянцы редко мылись и всюду плевали на пол.
Сейчас плюют редко, но моются- хоть вам и покажется странным – не все.
Особенно в таких районах, как наш, в предгорьях Аппенин, где много ещё осталось от средневековья: старых домов, старых селений, а также – привычек и мировоззрений. И хоть вода есть везде, но отопление центральное- редкость; а газ итальянцы экономят.
В доме родителей Марчелло, например, вода нагревается маленькой колонкой в ванной, и таким образом можно нагреть двадцать литров воды- объём достаточный, считают они, чтобы “вымыться хорошо”. Я один раз попробовала- мне не хватило.Разумеется, если приспособиться пускать воду порциями и сразу закрывать кран, типа: намочился- закрыл, намылился, пустил ещё немного- закрыл; потёрся мочалкой, потом открыл окончательно- смыл с себя пену( если всё правильно расчитал).
А впрочем, зимой температура в ванной у них ниже, чем на улице, и поэтому сама мысль о раздевании вызывает дрожь. Такой же холод и в спальне, и везде, кроме как не у самого камина, где они, полностью одетые, всё зиму так и сидят.
На всё нужна привычка.
– А как же вы зимой моетесь?- спросила я, и мой вопрос неожиданно повис в воздухе…ответом было неловкое молчание.
Ещё раньше я заметила, что ванная в их доме не производит впечатления … обитаемой. Не похожа на помещение, которым часто пользуются, а больше на что-то вроде чулана: заставлена тазами, вёдрами с картошкой и прочим.
Потом Марчелло мне объяснил, что зимой родители почти не раздеваются, а значит, и почти не моются.
Думаю, что “почти” здесь – дипломатическая увёртка.
А летом? летом моются холодной водой, которая “прекрасно тонизирует и закаляет”. Поэтому, с гордостью подчеркнул он, вся их семья никогда не простуживается. А мы, которые привыкли мыться горячей водой с мылом (и, по мнению его мамы, моемся слишком часто – постоянно кто-то торчит в ванной), напрасно взяли себе эту вредную и расточительную привычку. Таким образом человек, моющийся тёплой водой, рискует заболеть (конечно!выйдя потом на холод, в неотапливаемое помещение!)и расходует зря кучу денег.
Причём: родители, в отличие от наших, которые знай твердят: “Смени носки, помой шею, прими душ”, не поощряют детей к купанию.
– Что ты всё моешься?- неодобрительно говорит Аннализа сыну, когда он в кои веки раз, кряхтя, неохотно бредёт в ванную, – в дерьме вымазался, что ли?
Очень интересно.
С нежностью в сердце вспоминаю, как уже в октябре в Ростове автоматически включали отопление, и дома можно было ходить в майке и трусах, а не в куртке и валенках.
– В Италии, чтобы топить квартиру с утра до вечера, нужно быть миллионером!! Заведующим отделения в больнице! – злобствует Марчелло.
Но вот ещё в чём дело: холодная вода, хотя и закаляет организм, зато не растворяет жир и не смывает грязь. И плохо борется с дурными сапахами; поэтому человек, моющийся холодной водой, может, и не болеет, но изрядно воняет. Вот отчего в старом доме в Челлино сразу шибает в нос запах старого сала вместе с пылью; так пахнут долго лежавшие овечьи шкуры, тулупы, а также- родители Марчелло.
Конечно, не верю, что в целом, как нация, итальянцы моются реже, чем представители других народов мира – есть ещё чукчи, монголы, якуты…
Уверена, что в других кругах итальянского общества, куда я не имею доступа, дела с гигиеной обстоят куда лучше; но в тех, куда я доступ имею- к сожалению, так. Очень много засаленных личностей, называющих друг друга за глаза презрительно: “цоццо” или “цоццонэ”(“грязный”).
На улицах- будь то Рим, Пескара или такой маленький городок, как Атри, всегда достаточно мусора и собачьих какашек. Мы как-то привыкли, а вот подруге, приехавшей меня навестить из Норвегии, это сразу бросилось в глаза. Она и её шестилетний сын передвигались по узким улочкам Атри зигзагами и большими прыжками, рассматривая не достопримечательности нашего “города-музея”, а то, что лежало у них под ногами.
Подруга была заметно раздражена, каждую минуту повторяя:
– Тима! Не вступи в дерьмо!…Не вступи в говно, я тебе говорю!!
Было ясно, что они у себя в Норвегии к этому не привыкли; там такое на улице не валяется. Кончилось тем, что я почувствовала себя виноватой за весь этот беспорядок: какое впечатление может остаться у иностранцев от Италии?…
А ещё в публичных местах можно столкнуться с интересным поведением в туалетах: а) не промывают и б) не закрывают дверь.
Что это? Забывчивость или вызов обществу?… Я сталкивалась с этим не раз.
Между прочим, об этой сторонe жизни пишут мало. Стесняются и умалчивают. Мужества не хватает. А напрасно: архиважная, как сказал бы Владимир Ильич, штука.
И если проявите наблюдательность, то поймёте, как точно характеризует человеческую личность то, как, когда и где ходит она в туалет.
Все там бываем: от двух раз в день, что нормально, до одного раза в два дня (что тоже, говорят, нормально). Всё, что чаще трёх раз в день- уже почти понос, хорошего мало; а всё, что реже, чем раз в два дня- уже запор. Опять-таки неприятно, и влияет на тонус и настроение.
Наблюдая за околотуалетными повадками и привычками, можешь многое узнать об интересующем тебя индивиде. Нерешительный сидит подолгу; задумчивый превращает сортир в свой рабочий кабинет; бодрый выскакивает оттуда, насвистывая и на ходу застёгивая ширинку; мнительный “после посещения” всегда моет руки; рассеянный может оставить включённым свет и не промыть унитаз.
Например, моя мама выросла в советское время и почти всё детство провела у бабушки в станице. С каким умилением и отрадой вспоминает она, как тихими вечерами ходили они с девчатами в кукурузу – послушать сверчков и покакать!..
Там садились в кружок, насколько тесный – не знаю, и рассказывали истории, в основном, страшные, такие, которые безусловно заставят какать даже того, кто не хотел. Типа: ” чёрная рука приближается…чёрная рука уже совсем близко…”
Здесь налицо коллективизм, простота, доверчивость и небрезгливость.
Мама и сейчас, на пенсии, имея изолированную квартиру, предпочитает жить в коммуналке, где много народа, есть, с кем общаться, и семь или восемь семей пользуются одним туалетом. За дверью сортира висит интересная коллекция- семь или восемь различных сидений -“кругов”: деревянных, пластмассовых и так далее (опять же -индивидуальность владельца!), и каждый обитатель этой квартиры, нaправляясь по своим делам, снимает с гвоздика личный круг.
Вот бабушка была куда брезгливей. Находясь в состоянии вечной войны с соседями, в той же коммуналке она ходила по большому и малому только у себя в комнатe, пользуясь своим эмалированным горшком с крышкой; а в общий сортир лишь носила его торжественно выливать.
Потом прополаскивала его над общей раковиной. Иногда в тот же умывальник и выплёскивала, если туалет был занят- были у неё такие хулиганские наклонности.
Случалось ей, в минуты гнева, выплеснуть содержимое горшка и на своих старых врагов – Шрайершу и Бубнову. Те, впрочем, в долгу не оставались: бросали клочки волос и куски мыла в её кастрюли на кухне…Коммуналка жила по законам вендетты.
И руки бабушка мыла часто. Демонстративно протирала спиртом трубку общего телефона, прежде чем звонить. И мне говорила: “Ты, Олечка, мой руки – а то там, в коридоре, все берутся за дверные ручки…”
Мужчинам же, здороваясь, руки не подавала совсем.
– Я, Оля, – говорила она,- с мужчинами за руку не здороваюсь.
– Почему?- спрашивала я.
– А потому что, Оля, детка,- понижала бабушка голос, – они, понимаешь ты, ходят в туалет и руками там берутся…за всё, – туманно объясняла она. – А руки потом не моют. А у мужчин, Оля, моча – знаешь, какая вонючая?
– Ххх-хх!- смеялась до слёз тётя Тоня, соседка, почти лилипутка.- Хх-ххх-хрр!…- смех у неё был такой.- Ну, ты, Рая, прямо Америку открыла! Ххх…
Но это так, лирическое отступление.
А вообще, человек проводит в туалете значительное время своей жизни- конечно, несравнимое с тем, что уходит на сон и еду, но сравнимое, например, с тем, что уходит на секс, а у некоторых, с возрастом, и больше- начинаю я замечать … конечно, без обобщений; всё очень индивидуально.
Нет, я, кстати, в сортир захожу и выхожу из него решительно и быстро. Журналов и книжек там не читаю- есть более приятные места, чтобы листать журналы; но Марчелло берет с собой прессу всегда.
У мужчин в Италии, как и везде, ко всякому делу – свой подход, отличный от женского. Скажем, ни разу ещё не встретилась мне женщина, которая, зайдя в туалет, не постаралась бы там запереться. Мужчины делают так далеко не всегда. Не говоря о том, что зачастую оставляют несмытой свою действительно вонючую, права была бабушка, и пенистую мочу!
Пару-тройку раз случалось мне, открывая дверь в общественный туалет в муниципалитете, или в баре, или в каком другом месте, полном народа, застать врасплох мужичонку, вечно что-то там трясущего и запихивающего в ширинку…Заходя после такого типа внутрь, я всегда находила крючок или задвижку в полной исправности. Так что это такое? Эксгибиционизм или презрение к окружающим? Такие типы, в любом случае, научили меня бдительности: я стала осторожно заглядывать, прежде чем войти, даже если дверь открыта.
Но и здесь случается ошибиться. Как-то раз стремительной походкой зашла я в центральный бар Пинето. Мне пришлось заказать кофе, чтобы скрыть истинную причину посещения. Неписанный закон гласит: если хочешь зайти в туалет в любом баре, желательно вначале что-нибудь заказать, а не сразу ринуться к цели, очертя голову. В противном случае вам, конечно, ничего не скажут, но посмотрят косо. В заднем зале, там, где туалеты и бильярд, было битком набито и накурено; за столами играли в карты, кто-то стоял у бильярда, но мне было недосуг их рассматривать; меня гнал мощный пузырный рефлекс. Дверь туалета была приоткрыта; но я, не веря этой уловке, осторожно вступаю, заглядываю- никого нет. Слава богу!
Порывисто вешаю сумку, задвигаю задвижку, на ходу расстёгиваю джинсы…
…Писун оказался во второй комнате, там, куда я так спешила, и был занят своей обычной вознёй. Да будь же ты неладен!
Я закрылась в туалете с недописавшим “синьором”; и неужели никто из сидящих снаружи не мог меня предупредить?
Рассердилась на всех и ушла, не стала ждать, пока тот выйдет, среди картёжников, которые, может, развлекаются у себя в баре подобным образом. Вышла так же стремительно, как и зашла.
Но что это, скажите мне, за джентельмены, которые в туалете не закрывают ни одной из двух дверей?…Бессовестные писуны, вот что.

Разное случалось в итальянских сортирах.
Например, в женском на вокзале в Джулианове я отчётливо слышала в кабинке рядом со мной два голоса- мужской и женский; они оживлённо болтали между собой, но услышав меня, притихли. Я не знала, как себя вести. Может, это грабители, которые дожидаются, пока жертва усядется на насест, чтобы затем, внезапно ворвавшись, столкнуть её с унитаза и сорвать норковую шапку?…или схватить сумку?
Но вспомнив, что такое сокровище, как норковая шапка, я давно уже не ношу, решила довести дело до конца.
– Слышишь?- с крайним удивлением заметила дама кавалеру, уловив журчание,- там кто-то писает.
“Ясное дело, – подумала я,- писаю. А вы-то там чем, чёрт возьми, занимаетесь?…”

А вот и последнее приключение из той же серии.
Гуляла я недавно по Пескаре – хотелось хоть вспомнить, как люди в городе выглядят. Пескара по сравнению с Атри или Пинето- всё же какой-никакой город.
Чай с пирожным в кафе, как водится; всё хорошо, прекрасный вечер…Перед тем, как продолжить прогулку, решила – на всякий случай зайду.
Зайду в туалет профилактически; а то потом- кто его знает, когда?…
Вижу два туалета: нормальный и для инвалидов. мне нравятся туалеты для инвалидов: они просторней – чтобы коляска въезжала, чище- в общем, красота и комфорт. Только кнопки, чтобы воду спускать, что-то не вижу. Зато сбоку со стены свисает шнурок.
– А-а!- подумала я,- ну, может, им, инвалидам, так удобнее.
И дёрнула за шнур. И тут, вместо смыва:
– Йиииии-ииии!!! Йииии-ииии-и!!!- включилась сирена. Аларм такой, как будто сейчас будет авианалёт, не меньше. Паника.
Тут я сообразила: шнурок повесили на случай, если кому-то из “антикапатов” станет плохо и нужна помощь. А смыв- совсем в другом месте.
И точно. Вот она, эта кнопочка – за бачком. И- скорей выбираться оттуда.
Сирена воет громче, чем у пожарных или полиции; и вот уже мчатся на встречу, побросав все дела, две встревоженные официантки.
И люди вытягивают шеи. Стыд-то какой.
– Я, понимаете, совершенно случайно дёрнула за шнурок,- объясняю я.
– Смыв- там, сзади, – понятливо кивает официантка и отключает, наконец, тревогу.
– Да-да, я нашла, -оправдываюсь я. Не хватало ещё, чтобы подумали: дурные иностранцы не знают, как промыть унитаз!- Но совершенно случайно я дёрнула…
– Никаких проблем, – заверяет она.
Видно, у них такое не раз случалось, и эта сиренa воет, поднимая весь квартал, по три раза на день.

Человек с мужественным именем Коррадо, один из старейших наших коммерсантов и большой любитель вина, решал проблему по-своему.
Он то ли не любил отлучаться от прилавка, то ли был слишком ленивым, чтобы добраться до бара или ещё куда…и потому мочился в целлофановые кульки, те самые шоппинг- пакеты, куда кладут покупки, отойдя немного в сторонку к грузовику.
– Oh, no!- воскликнула в этом месте рассказа знакомая англичанка Энни с грустным неодобрением. Разговор у нас шёл о разных привычках и нравах итальянцев; а поскольку она живёт здесь больше тридцати лет, то наблюдений у неё накопилось немало. И эти наблюдения, отчасти, лишили её мужества и веры в людей.
Oh, yes! Иногда он писал в пакет, сидя в кабине грузовика, нe спуская бдительного взора с прилавка, и как только какая клиентка пыталась привлечь его внимание, говорил ей, дописывая в кулёк, из окна:
– Сейчас-сейчас, синьора, терпение! Одну минутку- и я весь к вашим услугам…
Кульки он бросал под грузовик, и к окончанию базара там их лежало несколько; а поскольку Коррадо не только не был мужественным и благородным, как можно было бы ожидать от человека со звучным именем, а обладал, напротив, характером мелкого пакостника, то норовил бросать свои кульки и под фургоны соседей.
Tе, кто это замечал, ругали его “свиньёй” и “сукиным сыном”, а также грозили вызвать карабинеров, но его это мало трогало. Он возил за собой большую бутыль вина, и постоянные возлияния его очень стимулировали к частым “изливаниям”.
Одним из немногих преданных и верных друзей Коррадо на базаре был Джованни, продавец плетёной мебели и корзин. Он Коррадо не критиковал, и всегда с удовольствием пил с ним вино. Однако, случилось так, что и этот единственный впал в немилость. Вздорному старику взбрело на ум, что Джованни, такой скупердяй, все эти годы пил с ним вино, из его бутыли, а ведь мог бы хоть раз угостить его своим!…И однажды, когда в бутыли осталось совсем уж немного, на дне, Коррадо употребил и этот сосуд по назначению.
– Попробуй, как тебе это винцо?- с дьявольской ухмылкой предложил он бутыль другу.
Джованни хлебнул, скривился, хлебнул ещё…
-Ну, как?
– Да что-то мне кажется, это вино…не очень, – признался тот неохотно. Любил пить “на халяву” и не любил критиковать.
– Да?…Может, осадок на дне? Ну, не нравится- вылей, – ехидно сказал Коррадо.
– Да нет…ничего, пить можно, – и бедный Джованни допил вонючую жидкость, – жаль добро выливать.
Коррадо был доволен; нехорошо смеялся и многим потом за спиной у соседа своим поступком хвалился.
Как-то раз на ярмарке в одном из окрестных городков, которые все на одно лицо- Кастиленти, Кастильоне, Монтефино- крепостная стена на холме, пара церквей и ратуша- досталось ему место наверху, на этой самой стене. А внизу, вдоль стены, проходила дорога, где во время ярмарки и гуляет народ…
– Oh, no!- воскликнула снова Энни, хватаясь за голову.- Я уже, кажется, знаю, чем кончится!
И она не ошиблась. Коррадо на своём возвышении писал, как обычно, в кульки, и бросал их под грузовик. Потом что-то, уж не знаю, что, пошло не так, и он разозлился. Кто-то вывел его из себя; и он пнул один из кульков, тот полетел со стены и плюхнувшись вниз, туда, где ходила публика, лопнул. Полетели брызги; раздались истошные вопли…
Пришли карабинеры. Они обступили Коррадо, который, маленький и тщедушный, как многие итальянцы старого поколения, наивно пытался отвести от себя подозрения, запихивая ногами другие кульки подальше под грузовик…
Чем закончилось- не знаю. Наверное, штрафом.
Такая вот “местная специфика”.
.
– Да что же ты, матушка,- скажет возможный читатель, – так окрысилась на итальяшек? Они тебя, можно сказать, за твои же деньги приютили, обогрели, а ты их так распинаешь по всем статьям, аж сочишься вся…И дебилы они, и пьяницы, и скряги; а теперь ещё – и вонючие?
– Совершенно верно! А женщины ещё – не бреют подмышек и носят чёрные лифчики под белой блузкой и наоборот…
(“Ну, что? Получили? Получили?!”)
– Нет, это уже надругательство над итальянской нацией. Не нравятся они тебе? Или у тебя с ними есть личные счёты?
– Да нет…Просто достали они меня, понимаете?
Утром сегодня подходит ко мне один и говорит:
“Ээ… бонджорно! Ищу вот женщину для уборки. И поскольку Вы – иностранка, я думал: может, Bас зaинтересует эта работа?”
Еще бы, как же иначе. Иностранцы здесь специально для таких работ и находятся.
“Нет, спасибо,-ответила я ему. -И я как раз вот искала кого-нибудь для уборки. Если будешь стараться, хорошо заплачу”.
“Ээ…не хотел вас обидеть”, -смутился человек и быстрeнько удалился.

Надоели…слишком долго с ними живу.
– Так должна ты, ради справедливости, теперь какой другой народ похвалить и привести в пример. Только не русских. Хватит уже об этих русских; знаем мы их прекрасно, нечего тут уйню- муйню разводить- все свои.
– А вот…китайцы! Похвалю-ка я китайцев. А вы, если что против имеете – можете возразить.

ГЛАВА 15.

КИТАЙЦЫ И ВСЕ ПРОЧИЕ В ИТАЛИИ. КЕМ В ИТАЛИИ ЛУЧШЕ НЕ БЫТЬ.

“Як придэ китаéць- так и миру конэць”, говoрила по случаю моя бабушка; не Рива Марковна, а другая – та, что родом из кубанских казаков.
Китаец, как известно, многочислен, хорошо приспосабливается и выживает везде. Эта способность к распространению и выживанию так сильна, что роднит их с миром насекомых, или,скорее, даже бактерий и вирусов.
На любом базаре в Марке и Абруццо, как и по всей Италии, куда не повернёшься – везде увидишь китайцев. Если же на каком базаре китайца нет – значит, базар плохой; тут клевать нечего. Потому что китайцы себе абы где места не покупают.
Местные торговцы ворчат завистливо; “узкоглазые” их основательно потеснили, вместе с другими торгующими “экстракомунитариями”- пакистанцами, африканцами, латиноамериканцами, братией из Бангладеш и, конечно, Марокко- эти живут и торгуют здесь уже десятилетиями.
А что же- здоровая конкуренция! Не умеете работать – учитесь у китайцев.
Итальянец, запутавшись в долгах и налогах, продаёт места, а китаец покупает и на том же месте торгует спокойно.
Они не ленятся. Когда на небо набегают тучи и итальянец, разбалованный хорошей погодой, уже закрывает лавочку, опасаясь дождя, китаец стоит, не дрогнув. Он ждёт последнего клиента. Он уходит последним.
Китайцы не сидят бесконечно в баре, не пьют вино, не объедаются в обед. Редко можно увидеть их в ресторанах; если когда и ходят- то в свои, которых здесь тоже достаточно. Тем более не видно их в местах типа “лошадиного агентства”; в пунктах, где принимают различные ставки, хоть и говорят, что китайцы- азартные игроки. Очевидно, те, кто привёз свои семьи сюда, берегут трудом нажитые денежки.
В семьях- мир и согласие. Внешне, по крайней мере. Никогда не видела ругающуюся чету китайцев. Может, потом, с глазу на глаз?…Но на виду у всех не позорятся; безукоризненно вежливы и всегда улыбаются.
Понятно, что китайская улыбка не может быть вечно искренней – но этого и не требуется. Уважают они окружающих или нет (а я думаю, что у этого культурного народа сложилось кое-какое мнение по поводу здешних мужланов), но внешне демонстрируют уважение, и тем самым – свою воспитанность.
Говорят, что массовым заездом китайцев сюда руководит их мафия. Процветает бизнес по переброске их из Китая разными путями. Hекоторым уже обосновавшиеся в Италии родственники высылают приглашение на работу, а значит, обеспечивают вид на жительство. Затем, взяв деньги взаймы вновь прибывшие обзаводятся всем необходимым: фургон, лицензия на торговлю, места на базарах- и вперёд. На фабрику работать, заметьте, не идут- не дураки гнуть спину за низкую зарплату.
Товар берут в своих же оптовых магазинах, у определённых оптовиков. В Риме уже целые кварталы заняты китайскими “ингроссо”- выйдите из метро на остановке Vittorio Emanuele, полюбопытствуйте.
Почему бы и русским так же свою торговлю не организовать?
Теперь и половина итальянских коммерсантов “отовариваются” там же; дешевле китайской продукции ничего нет, а покупатели на базаре не гонятся за качеством- они на дешёвое падки.
Другие китайцы работают и живут нелегально годами в каких-то подвалах, что-то там производят на подпольных фабриках (далеко не весь китайский товар делают в Китае, есть и китайский товар, который делается в Италии), пока не оплатят, наконец, свой приезд и не получат право выйти на свет божий… Многострадальный, трудолюбивый народ!
Мафия там или нет, но факт тот, что в рядах китайцев больше единства, чем в рядах русских. Русские, может, и объединяются, но только при крайней необходимости; во время войны или революции, например- лишь для того, чтобы кого-нибудь замесить; а потом расходятся по домам и им, в общем-то, на всё наплевать…И наша мафия не помогает народу в больших количествах переезжать и осваиваться на новом месте: заселять территорию, открывать лавки и рестораны. Явно занята более интересными делами.
Где вы видели здесь целые кланы русских? Рашентауны?…Только одиночки, вроде меня.
А китайцы организованно так переезжают и устраиваются- любо-дорого смотреть. А ещё у них есть выдержка и терпение. И горделивую вспыльчивость, сопровождаемую затем суетливыми движениями рук и ног, как в фильмах с боевыми искусствами, почему-то не демонстрируют.
Один раз проявили насилие; но то был обычный удар тапками по голове.
В Пинето пожилые торговцы обувью, земляки Марчелло, из Челлино, со своим странноватым, как водится, сыном лет сорока, стоят напротив четы китайцев. Китайцы, как водится, продают свою ерунду и никого не трогают.
Слегка слабоумный сын-итальянец допекает соседей, дразнит, потому что они вместо “эр” произносят “эл”. Картавят.
– Синьола, синьола!- зовёт китаец клиентку. – Тлэ эуло!
Так он новую монету называет – “эуло”. Обувщик в шутку приглашает китайца в бар, зная, что тот не пойдёт, и обращается к нему не иначе, как “китаец”:
– Китаец, а китаец, идём в бал!
– Не-а, – крутит тот головой, – лаволалэ, лаволалэ! (“Лавораре”- работать, значит, нужно),- говорит.
– Синьола твоя останется “лаволалэ”, а мы в бал пойдём, – не унимается обувщик, и весело подмигивает китаянке: – Чики- чики – чик! Чики- чики – чик!…
Что бы это могло означать, к чему это “чики-чик”- непонятно; может, ему кажется, что китайцы так должны разговаривать; но китаянке это явно не нравится, и похоже, что она принимает это, вместе с подмигиванием, за вульгарный намёк.
– Нет,- не соглашается китаец. Он синьору свою маленькую одну за прилавком не оставит. Вот итальянец – да, хоть на весь день.
Он бы оставил, но жены у него нет; придурашливый он, и живёт с родителями, хотя не так давно тайком от них истратил нa женщин в ночном клубе огромную сумму денег; теперь он под особым присмотром. Вон старая мама как смотрит бдительно из-за коробок! Подбоченилась, губы поджала – так глаз и сверкает.
А жена китайца ему нравится, ничего себе; в ночном клубе одна такая была…
Выглядывает из-под зонта, высунув лысую башку, смотрит в небо:
– А? Будет дождь или нет? Что китайцы говорят?
(Я бы его хотя бы разок послала подальше…) Но китаец спокоен, беззлобно улыбается:
– Китаец говолит: “Дождя не будет”, -отвечает он.
Неподалёку, в поле, стоит цирк Шапито. От палаток и фургонов доносятся к нам запахи зверей и навоза, и слышно, как кричит осёл.
– А в Китае ослик как кричит?…Тоже так делает: “Иа! Иа!?..”- не отстаёт наш торговец из Челлино.
Соседи его игнорируют; что-то там перекладывают у себя на прилавке…Тогда, чтобы привлечь к себе внимание, подходит сзади к китаянке и домашними шлёпанцами бьёт её легонько по шее, крича ей на ухо:
– Как ослик в Китае?…Иа?! Иа?!
Китаянка мгновенно реагирует: развернулась, шлёпанцы оказались в её руке, и с размаху ему этими тапочками по морде- шмяк!…шмяк!…
И правильно! Хватит глумиться!
Он этого никак не ожидал. Из-за прилавка бежит к нему на помощь мама: китайцы сыночка бьют! Я чуть от радости не апплодирую – интернациональная солидарность; так вам и надо, придурки несчастные!
– Я тебе сделал больно?- удивлённо круглит глаза обувщик.
– Нельзя человека бить тапком по шее!- кричит разъярённая жена китайца.- Это что такое – бить тапком по шее?!- и замахивается на него ещё и ещё.
Насилу муж её успокоил, многотерпеливый Цинь Лянь (не знаю, так ли его на самом деле зовут, и никто не знает; но уверена, что что-то в этом роде), а мама увела сынка к себе, за прилавок, подальше от греха.
Больше он к китайцам не пристаёт. Получил своё и работает спокойно.

Видела я, правда, один раз и других китайцев- в казино Венеции.
Эти играли в “трента- кваранта*” по-крупному. И выигрывали. “Трента- кваранта” почему-то хорошо идёт, когда у тебя много денег; а у китайцев их было много. Несколько человек, все молодые парни и девушки, одетые очень прилично- навряд ли базарная публика. Каждая ставка, которую они делали, была не меньше пяти миллионов лир (две тысячи с лишним долларов)- большие прямоугольные фишки; и полы их пиджеков отвисали под тяжестью таких пятимиллионных фишек. Им страшно везло.
“Вот бы выключился свет”, лезли в голову глупые мысли, “и в общей неразберихе можно было бы напрыгнуть на стол, где лежат эти фишки, и сгрести их в кучу; или на китайца…”
Но свет не выключился, и им удалось унести свою добычу домой…
Может, это были совсем другие китайцы? Та самая мафия?

Живут в Италии разные племена; как и везде, каким-то образом уживаются.
Лучше подойти к вопросу с другой стороны: кем в Италии лучше всего быть? А кем- лучше и не быть совсем?
Кого из пришельцев и иноземцев итальянцы уважают и терпят, а кого- не очень?
Американцев любят, вот кого (и по-моему, незаслуженно). Они итальянцам особенно симпатичны, в основном- “простым слоям населения”.
Ох, уж эта легендарная Америка! Ковбой, кока-кола, Харлей Дэвидсон, Мальборо, Голливуд…”Йа-хууу!”
С восхищением рассказывают один другому о том, как “один друг”, недавно
побывавший у родственников в Америке, летал на частном самолёте. Во!…
Это у них, в Америке, иметь собственный самолёт- как у нас, в Италии, иметь машину, или как в Китае, скажем, иметь велосипед – ещё не очень круто! Сказочные богатства.
Интеллектуалы изредка смеются над Бушем в сатирических передачах; но так это ж интеллектуалы!…Дураки.
Кажется, что многие итальянцы хотели бы жить в Америке.
А кем в Италии лучше не быть? Самая незавидная нация- это албанцы. Албанцем в Италии лучше не быть – это точно**.Потому что все албанцы хотели бы жить в Италии. Каждый день прут сюда тысячами, и их не смущает плохое к ним отношение. Воспитанный итальянским телевидением в итальянских же культурных традициях, этот более простой и в массе своей более невежественный народ представляет собой как бы ухудшенную копию, карикатуру на итальянцев, и может поэтому, помимо всего, кажется таким противным аборигенам.
Один раз “внедрившись”, албанцы больше на родину не возвращаются. Только в принудительном порядке.
Прибывают на ржавых судах, многие из которых почему-то- списанные корабли советского производства, которые, не доплывая двух километров до берега, нaчинают идти ко дну; или приезжают в закрытых контейнерах с арбузами и дынями, по пути обезвоживаясь и теряя сознание. Причём такие путешествия- далеко не бесплатные. Некоторые из них платят за удовольствие проехать в закрытом фургоне под дынями или на бывшем крейсере “Аврора” по две тысячи долларов и больше…
Никогда раньше не видела людей, которым до такой степени хотелось бы в Италию! Каждая новая партия албанцев производит на местных жителей удручающее впечатление, как на хозяев квартиры, включивших ночью на кухне свет, обнаруженье полчищ тараканов.
– Да что ж такое! Опять?!…Недавно только потравили!
Марчелло, провожая скорбным взглядом семьи и группы албанцев, гуляющих по базару, цокает языком:
-Нет, ну какая безобразная раса! Женщины- ещё ничего, а у мужчин головы, как у овец! И вид у них бараний, и все- какие-то непропорциональные…правда? Видишь, как джинсы на них сидят? А уши торчат?…Ну, точно как у овец! Che razza brutta !
Вначале я с трудом отличала албанцев от местного населения, но теперь научилась. Уши у них, и в самом деле, лопоухие, оттопыренные. Вид провинциальный, волосы часто зачёсаны сзади наперёд, как у трактористов.
Мужчины худые и слегка кривоногие, отчего джинсы и прямь сидят как-то неловко- свисают на на попах мешком и подвёрнуты снизу. Хотя албанец Клейди, танцор на итальянском телевидении, внешне мало отличный от своих соплеменников, считается у итальянок секс – символом.
Но самое обидное то, что как только я готова была согласиться с оскорбительной оценкой, засранец добавляет:
– Ваши родственнички. Славяне!…
Вот это уж слишком. Честно говоря, меня этот вопрос раньше никогда не интересовал. До приезда в Италию я и в глаза никогда албанцев не видела и мало что об Албании слышала. Как-то эта Албания никак себя не проявляла.
Hе знаю, славяне они или нет, но что-то мне так не кажется. Скорей похожи на итальянцев; то-то мне их вначале было так трудно отличить.
Но негативное общественное мнение уже стало оказывать на меня воздействие.
Если раньше у меня к ним не было никакого отношения, то теперь мне неприятно и досадно было быть причисленной к беднягам даже в качестве “дальней родственницы”. Вот что значат общественное мнение и предрассудки! Тем более неприятно была я поражена, когда зашла однажды в центральный бар Пинето, он же филиал агентства Western Union, чтобы послать домой немного денег. Хозяйка бара, немка, у которой я часто пила чай, и с которой все эти годы мы приветливо здоровались, спросила, заполняя квитанцию:
– Куда посылаешь? В Албaнию?- как само собой разумеющееся.
– Не-ет, – изумилась я. – А что, я похожа на албанку? (Уши у меня плотно прижаты к голове, и лицо, кажется, европейское…)
– Ну,- замялась она, – не знаю. Слышу какой-то акцент, и…
И, значит, всё это время считала меня албанкой.
-Хм, -натянуто улыбнулась я.- В первый раз меня приняли за албанку. За немку, за кого только не принимали.
– Нет! Нет!- замахала немка руками.- За немку – нет. Совсем другой акцент.
– Русская я,- говорю, скрывая раздражение. (Знаете таких, русских, которые фрицев во Второй мировой разбили?…Жаль, не до конца.)
-А,- улыбается она.
Быть русским в Италии тоже не очень хорошо.
Главным образом, благодаря украинцам, с которыми нас путают (“Россия-Россия или Россия- Украина”?), и по причинам, выше уже названным. А если нет, то вкратце ещё раз: по причине двух основных видов деятельности, практикуемых здесь украинцами: дешёвой и нетребовательной прислуги и тоже довольно дешёвых и нетребовательных…других услуг. Большое им за это спасибо; при всём моём уважении.
Тем же самым зачастую промышляют и русские. Экое позорище.
Украинских тёток, которых я встречала здесь в Италии, отличают такие качества, как расчётливость и напористость, но в то же время какая-то простота и наивность, а также завидное терпение. Им – всё хорошо, они всему рады…
– Джанни – хороший, – с умилением в голосе рассказывает крупная зрелая женщина с украинским говором своим подругам, подбоченившимся и ставшим в кружок.- Джанни, девочки, он знаете, какой?…Он добрый. Он мне мороженое купил…
Ах ты, бедная ты моя! Дожила до старости, до сорока-пятидесяти лет, и никто тебя, горемычную, даже мороженым не угостил. Кроме Джанни.
Ай-яй-яй.

Китайцы тоже, как оказалось, не выдержали проверки на вшивость.
Началась война между китайкими бандами. Какие-то похищения, разбойные нападения на магазины в Чайна-таунах и убийства…Видно, произошло накопление начального капитала, и теперь идёт процесс раздела сфер влияния и борьбы за рынки сбыта, что при капитализме – нормально.
Ну, в таком случае, я – в затруднении.
Все хороши.

——-
* (“30-40”, ИЛИ “chemin de fer”, карточная игра (прим. авт.).
**В то время, когда я писала об албанцах, никто ещё не мог предвидеть ужасного нашествия румын и ром, которое потрясёт Италию несколько лет спустя, в 2007 -2008; они-то и покажут Италии куськину мать- начнут селиться в бараках, собачьих будках на окраинах городов, бить и душить итальянцев среди бела дня, волочь их в кусты, насиловать и грабить(примечание авт.)

ГЛABA 16.

ПOПPOБУЙTE ЗACATABИTЬ ЖEHИTЬCЯ УБEЖДEHHOГO
ИTAЛЬЯHCKOГO XOЛOCTЯKA .

Может, после всего того, что вы здесь прочли об итальянцах, у вас появилось желание выйти за одного из них замуж?
Заметьте: я не предлагаю вам кинорежиссёра Дзефирелли или искусствоведа Сгарби, парламентария – нервного, ну, очень нервного интеллектуала.
За простого, самого простого итальянца.
По крайней мере, это желание у вас не пропало, так как вы с детства мечтали выйти замуж за романтического иностранца?
И конечно, вы совсем ещё не старая женщина и вам не нужен маразматический старикан, чтобы его “досматривать”, и который, в конце концов, отнимет у вас вашу молодость, измучит вас и переживёт? А нужен именно такой, в расцвете сил, от тридцати пяти до пятидесяти пяти лет, то есть в том возрасте, когда они ещё живут с мамой; жили бы с мамой и дольше, но мамы, к сожалению, не вечные.
И вы хотите узнать, как? И каким образом?
Вообще, не тратьте времени зря. Это – дохлый номер.
Страшное, ни с чем не сравнимое напряжение, которое может привести вашу психику к срыву. Можете сколько угодно листать практические руководства для женщин: “Как понравиться мужчине” и “Как заставить его жениться”- а мы-то с вами знаем, что женщине хочется именно этого, раз уж она потеряла с неким типом уйму времени…Так вот: в случае с убежденным, застарелым, заскорузлым итальянским холостяком всё это не функционирует.
Не срабатывает, дамы.
Да, его намётанный глаз сразу выделит из толпы низкорослых и смуглых аборигенок вашу броскую гигантскую фигуру и обесцвеченную или, реже, натуральную блондинистую голову. У вас всё в порядке: маникюр, педикюр, аксессуары. Не сомневайтесь: вы ему понравились. И даже очень. Он будет вам рассказывать потом, скольких женщин повидал на своём веку, и какие среди них попадались красавицы- не верьте. Лучше вас – нашей средней симпатичной русской женщины- он вряд ли кого-то встречал. Красавиц и умниц он видел только по телевизору; но эта красивая и самоуверенная тележурналистка не станет искать общества провинциального и малооплачиваемого холостяка средних лет. Даже если он – милый и обаятельный.
Это только у нас в России так мало милых и обаятельных мужчин среднего возраста и так много красивых и умных женщин. Наша одинокая молодая и привлекательная доктор экономических наук, философии- чего хотите, не найдя подходящего соотечественника, вполне может влюбиться в итальянского торговца мороженым, и лишь потому, что у него большие добрые глаза, и когда он вот так на неё смотрит, ей кажется, что он всё-всё понимает…
Но это- её заблуждение. Потому что он ничегошеньки не понимает. Только имитирует понимание.
Он на всех смотрит так. Если напротив него на вашем месте сидел бы его приятель, он смотрел бы на него с той же, а то и с большей, сердечностью и добротой.
В этом наша ошибка. Итальянцы кажутся душевными и где-то романтичными; они всего-навсего слегка оживлены, слегка возбуждены вином и солнцем – и не ищите в их поведении никакой серьёзной подоплёки.
Выйдите у нас в весенний солнечный денёк на улицу, прогуляйтесь до ближайшего пивного ларька – и встретите там людей, находящихся в подобном приподнятом настроении. И незачем было в Италию ездить. А то- за границей воздух свободы играет с нашими женщинами дурную шутку, и они не распознают знакомый уже продукт в другой упаковке.
И даже: возле наших пивных ларьков вам может встретиться пара заблудших интеллектуалов…
У них так не бывает. Почти не бывает.
Каждому- своё место. Интеллектуалы нe стоят под ларьками. Доктор наук не выйдет за бармена или официанта. Любая симпатичная девушка или делает карьеру, или ищет выгодную партию и, как правило, находит её.
Поэтому здесь такая куча свободных мужчин. Они свободны, потому что ничего особенного собой не представляют и никому не нужны.
Но не радуйтесь “находке”; это ещё не значит, что их можно брать голыми руками. Там, под лысой или волосатой черепной коробкой вы найдёте такое море тёмных предрассудков и диких заблуждений- представлений, не поддающихся разумной коррекции, что можете впасть в отчаянье.
Многие из них не прочь завязать “серьёзные и продолжительные” отношения, которые ни к чему не обязывают.
Это очень удобно. Вы приезжаете, уезжаете, совсем не надоедая своим присутствием, развлекаете; он не тратит на вас много денег- не намного больше, чем тратил бы, обедая с друзьями в ресторане, и намного меньше, чем истратил бы на проституток или женщин в ночном клубе при условии регулярного посещения… И всё это просчитано и прикинуто в его меркантильной голове, не сомневайтесь. Даже стоимость бензина, пока он возит вас туда-сюда.
Как бы вас это не шокировало.
Поссорьтесь- и он представит вам полный счёт. Вы его “разорили”. Даже если давно уже платите за себя в ресторане. А дни работы, пропущенные им, когда он ездил вас встречать и провожать в аэропорт?!
Но такая “серьёзность и продолжительность” начинает вас раздражать, и увлечение принимает злобный характер.
Итальянцы не спешат жениться, а чаще всего – совсем не собираются. Тем более на ком-то “с Востока”. Пусть ему тридцать пять лет или даже сорок пять – он всё равно ещё слишком молод для создания семьи. У него слишком мало денег; или он боится “брать на себя ответственность”. Какую именно? Да какая разница! Никакой ответственности он не хочет на себя брать и никаких проблем не хочет иметь.
А если всё пойдёт не так? И потом нужно будет разводиться?…Разводиться они не любят так же, как и вначале- жениться. Не любят этих перемен.
А если вы “наставите ему рога”? Вы можете гарантировать, что не наставите ему “рога”?…Ага, то-то и оно…
И потом – он подспудно вам ещё и не доверяет. Чего вы хотите от него на самом деле? Не может же быть – смешно даже подумать(тут он даёт вам высокую, а себе – заслуженно низкую оценку), чтобы такая женщина, как вы, была в него влюблена? Глупо. Значит, хотите чего-то другого?…Гражданства? Денег?
Или воспользоваться им, дураком, как трамплином для “прыжка в Европу” и в новое будущее?
Даже если у него нет ровным счётом никакого имущества, которым он мог бы рисковать при разводе, развод и связанные с ним неприятности итальянца страшат. Он вообще не понимает: зачем нужно жениться? Всё так хорошо; он живёт с мамой и папой, как, по статистике, два из трёх сорокалетних итальянцев; они его кормят, дают на карманные расходы, как маленькому мальчику…
Он верит в три “М”: Мадонна, Mама и Mакароны.
Мадонна- это мама, а мама- это макароны…
И потом, у него есть вы, безотказная, верная, необременительная подруга. Так зачем же что-то менять?

Небольшой пример.
Некоему Сильвано из Розето, имевшему привычку быстро и внезапно крутить головой на манер совы или попугая(и это ещё далеко не все его странности), приглянулась некая Марина из Краснодара, приехавшая на заработки в Италию: худая, болезненная, странно накрашенная и причёсанная так, будто волосы приклеены к голове. Сорока с чем-то лет. Вместе они составили прекрасную пару, сразу возник feeling.
Он пригласил её к себе в деревню – ухаживать за отцом, и обещал приличную зарплату а также легализацию документов.
Однако, прожив и проработав в доме у Сильвано, в каком-то захолустье недалеко от Розето, безвылазно полгода, Марина обнаружила, что срок визы давно истёк, а зарплату ей никто не собирается платить – ведь благодаря нежной дружбе с Сильвано она в этой семье почти “своя”, а отeц-старик – почти свёкор. Вот только её проживание в Италии стало совсем нелегальным.
Но Сильвано был в крайней нерешительности, не чувствуя себя готовым узаконить их отношения и “взять на себя ответственность”. Поэтому он решил выдать Марину “пока”, временно и фиктивно, замуж за местного дурачка Паскуале.
Паскуале, пятидесяти двух лет, был предан Сильвано, единственному другу, и готов ради него совершенно на всё. К тому же, после брака с Мариной муниципалитет выделил ему, как молодожёну, приличную квартиру, а до этого он жил в полуразвалившемся сарае, сыром и полном крыс, где спал, не раздеваясь, на рваном матрасе среди всякого хлама.
Марина, став женой дурачка, естественно, продолжала жить у Сильвано, пока…
…Пока не случилось так, что одна богатая местная вдова, неизвестно по какой причине, положила на Сильвано глаз и стала ухаживать за ним.
По причине азартных игр и совершённых в различное время глупостей и ошибок человек-попугай сильно нуждался в деньгах. Поэтому с Мариной была проведена беседа: не ревновать и дать возможность вдове спокойно поухаживать за ним, подарить ему обещанный “Порш” и всё прочее…
(Что они все в нём нашли?- не понимаю я. В человеке-попугае, таком засранце?…Я бы, будь я богатой вдовой, мужчине с такой внешностью не только “Порш”- и мопеда бы ему не подарила)
Он уверял, что к вдове не испытывает никаких чувств, кроме желания выманить у неё все деньги; и уж на эти деньги он поможет любимой Марине открыть бар или парикмахерскую. Скрепя сердце, краснодарская дева согласилась, хотя история с этим “ухаживанием” ей совершенно не нравилась – ни в моральном, ни в каком другом аспекте. Страдая, наблюдала она за развитием событий, и каждый раз терзала Сильвано:
– Ну, что? Вы – уже, да?!…Уже?!
– Да нет, – успокаивал её коварный попугай, потрошитель карманов.- Нет ещё, нет…только ласки; знаешь, детские такие…Вдова – она ласковая, нежная. Ей нужно участие; жаль её всё-таки, ну?
Когда вдова приехала к Сильвано домой, однако, вела она себя уже по-хозяйски.
– А это ещё кто?- спросила, указывая пальцем на Марину.
– А! Домработница, – небрежно отмахнулся тот, ранив Марину в самое сердце.
– А что, она всё время тут у тебя живёт?- недовольно наморщила лоб вдова, рассматривая Марину.
– Э…ухаживает за отцом, -закрутил головой Сильвано-обманщик. (Завертелся, как уж на сковородке).
– Да, я здесь живу; а что?!- с ужасным акцентом, коверкая итальянский язык, отвечала Марина.
Гордо подбоченилась и выступила вперёд.
– Её надо уволить, – решила вдова.
Разразился скандал.
Невеста -вдова ушла обиженной. Сильвано бросился её догонять и пообещал уволить”возмутительную домработницу”, а потом, вернувшись, сказал Марине, что она – глупая и эгоистичная женщина; он старался и для неё, для них обоих, а она испортила всё, обидев вдову; что дальше так продолжаться не может – слишком большой стресс; а ему нужны деньги, и поэтому, несмотря на всю их любовь, им надо “временно расстаться”, и она должна временно переехать …к мужу.
– Что-оо?
Да-да.
После бурных объяснений, слёз и уверений человек- попугай перевёз вещи Марины на новую квартиру, к Паскуале. Дал ей немного денег и обещал звонить. И, как только будет возможно…так сразу.
Так Марина осталась в новой квартире, без работы, без денег и с мужем-дурачком Паскуале, пятидесяти двух лет. И совершенно не знала, что ей теперь делать.
Паскуале зато был доволен. Он правильно оценил ситуацию: вот и пришёл его черёд заявить о своих супружeских правах!
– Ну, что?- ухмыляясь и хлопая себя по животу, сказал он Марине, потерянно присевшей на край дивана.- Закончено с Сильвано? Ну, не горюй – зато я здесь!
И, сняв трусы, стал с вызывающей и провокационной ухмылкой ходить по комнате, описывая круги.
Марина в ужасе и отвращении бросилась к телефону- звонить Сильвано…
Опустим завесу жалости над этой сценой.

Итак, вы благополучно прошли вместе со мной две стадии:
1) Вы ему понравились
2) Вы его привязали к себе; он регулярно звонит, ждёт вашего приезда, встречает в аэропорту и провожает вас с грустным видом.
Ну, и что? Третья и заключительная стадия может так и не наступить. В Италии можно быть “женихом и невестой” в течение десяти и более лет. Есть даже термины “исторический жених” и “историческая невеста”- всю жизнь собираются, но никогда не женятся- приводим в пример Джанкарло. Но нас с вами это вряд ли устраивает, потому что через десять лет нам будет …неважно сколько, но это уже совсем не возраст невесты.
В моём случае потребовалось два года только для того, чтобы он решил, наконец, представить меня родителям. Тогда это казалось мне победой, большим прогрессом в наших отношениях.
Боже, как я ошибалась! В последовавшие за ними четыре-пять лет ничего интересного ровным счётом не произошло. В смысле – никаких сдвигов в сторону брака. Правда, я была официально принята в семье, то есть, каждый раз, приезжая, навещала родителей и брата с женой, неизменно задабривая их подарками. Подарки благосклонно принимались, а брат каждый раз заводил разговоры о политике и проблемах в России, демонстрируя мне документальные фильмы: о бездомных детях в Санкт-Петербурге, об убогой старости в домах престарелых – маниакально записывал на видик всё, что касалось России.
Так же маниакально штудировал он зачем-то тему “панкреатит” в медицинском словаре, когда мнe случилось обследоваться по этому поводу- хотел знать всё о моих дефектах и болезнях…К разочарованию брата, диагноз не подтвердился. Или начинал разговор о русских проститутках, сам по себе сомнительный и скользкий, учитывая присутствие жены Марии. Странно, что у неё не возник вопрос: зачем это её муж останавливается и заводит шутливые беседы с русскими проститутками? Навряд ли только из чистого любопытства и желания послушать их забавный акцент, который он так противно имитировал.
Почему-то считал, что жизнь проституток должна меня как-то волновать, или полагал, что я имею к ней какое-то отношение?…
Итак, я была принята в семье, но дальше этого дело не продвигалось. Меня уже брали сомнения, и чувства начали остывать. Kто знает, чем закончилась бы вся история, если бы…
…не налетел экономический кризис!
Свежий и отрезвляющий, как цунами, он поднял на гребень гигантской волны доллар и обвалил нашу национальную валюту, а заодно утопил, или до смерти напугал, многих таких, как я, которые только-только начали шуршать бумажками в кармане и мечтать о светлом будущем. И это означало почти наверняка, что моей русско-итальянской коммерции настал конец.
Слишком слаба я была в одиночку против такой стихии. Выстою или нет- кто знает?
И я решила: хуже, чем в России, в Италии мне не будет. Там ждёт меня родная (почти) семья и, слава богу, мои небольшие, но сбережения в банке. На кого ещё опереться в беде, как не на друзей?…
Сломив, для начала, их сопротивление.
И я поставила ультиматум: сейчас или никогда.
Сейчас или никогда.
А тут ещё вторая часть проблемы: он беден. Как говорят здесь, в Абруццо, “morto di fame”, “помирающий с голоду”… Нет, это я не к тому, что мы – против бедных; наоборот. В этом-то и отличие русских женщин от тех же американок.
Как только американка понимает, что перед ней – лузер (неудачник, то есть, понятно), она автоматически начинает собирать чемодан. И он ничего не имеет ей возразить, знает сам: она права. Тихо хнычет себе и смотрит, как она уходит.(“She’s gone”).
Русская начинает поганого лузера жалеть, вытирать ему слёзы платочком и носить ему кофе в постель.
Неудачники нам кажутся всегда как-то милей, бедные- как-то духовней…
Не жалейте! Уж на ком подлый лузер потом отыграется, так это на вас, сердобольная вы моя – а на ком же ещё? Больше-то не на ком: вы были свидетельницей его унижения и не отвернулись. Этого он вам никогда не простит.
Читали книгу ужасно меркантильной особы Ginie Polo Sayles, которая в Италии называется “Как удачно выйти замуж и устроить свою жизнь?”, а по-английски просто “How to marry the rich?” Прочтите, я вам советую. И усмехнитесь.
Потому что за богатого выйти легко. Богатые, как известно, женятся с удовольствием и по многу раз. У них нет денежных проблем, они не должны думать, как прокормить семью, которую собираются завести, и что делать потом.
Они уже знают заранее, как утверждает миссис Sayles, что все влюблены именно в их состояние, и это даже доставляет им удовольствие. Богатый заранее готов к тому, что при разводе как минимум половина его огромного состояния отойдёт жене, и заранее с этм согласен.
У бедного – всё сложнее. Он и так уже весь в экономии и долгах; а вдруг жена всё проест?…У него нет “второй половины” состояния, которая останется ему при разводе, а есть только дырявые носки, потёртые, в катышках, брюки и свитер и старая вонючая машина. Или мопед.
И вообще, он всю жизнь мечтал жениться на богатой, и потому он особенно капризен и перебирает кандидатуры.
Ох, намучаетесь вы, я вам обещаю!…И с горя побежите искать богатого.
К тому же, богатые, как правило, лучше воспитаны – их с детства учат хорошим манерам и обращению с дамами. А бедных не учат. Не всех.
Ох, и наслушаетесь вы, и насмотритесь, и нанюхаетесь всякого!
Но если уж вам очень хочется добиться трудного и почти невозможного, и всё-таки женить на себе бедного (и вонючего, и невоспитанного) итальянца, и нанести, наконец, решительный удар- то я подскажу верный ход:

заплатите его долги!

Тогда он поймёт, что принцессу можно ждать целую вечность; а вы – уже здесь, и случай упускать нельзя. Бедные – они гораздо практичней, жадней богатых, и при виде денежки, которой всегда не хватает, реагируют правильно.
Помогите ему расплатиться с долгами; но не со всеми сразу, не до конца, а так- наполовину.
А то он быстро потеряет к вам интерес.

Г Л A B A 1 7 .

ГОРАЗДО ЛЕГЧЕ ВЫЙТИ ЗАМУЖ ЗА НОРВЕЖЦА.
ЖEHA ГOБЛИHA*.

Итак, жил-был в далёкой Норвегии старый тролль.
Он жил на горе, поросшей густым-прегустым лесом вблизи города Гербен, и поэтому фамилия тролля, как и многих других его родственников и соседей, была Гербе. А звали его Бьорн- обычное тролльское имя.
По жизни он работал механиком на рыболовецком судне, и каждый месяц на две недели уходил в море, а потом две недели сидел у себя на горе, пил и охотился на оленей в лесу.
Имел он ружьё и топор. Ружьё- ясно, чтоб из него стрелять, а топор- чтоб разделывать тушу. И то, и другое в руках нетрезвого тролля- орудия опасные.
И жену он себе привёз из польского королевства. Родила она ему двух детей, и жили бы они припеваючи, если бы можно было жить припеваючи с троллем…Но извёл он вконец жену и детей, потому что нрав имел дурной, невыносимый. И такое же поведение.
В конце концов, полька взяла детей и ушла себе в кризисный центр, куда ей посоветовали обратиться соседи.
В Норвегии, к счастью, есть кризисные центры, где потерпевшим жизненные неудачи женщинам дают приют, оказывают помощь, моральную и материальную, а также помогают несчастным, перенесшим психический стресс или подвергшимся тому или иному давлению со стороны мужа.
В Италии, скажем, их нет. В России – тем более. Нет смысла открывать такие центры в странах, где пришлось бы поместить туда всё женское население. Все в стрессе, а кое кто- и в шоке ежедневно, решая проблемы выживания в экстремальных условиях. А если кто не хочет подвергаться давлению со стороны мужчин- держись от них подальше, и всё. И не будут давить.
С этим уже научились справляться. А вот что делать, если на женщину давит само государство, не даёт заработать спокойно на жизнь?
Ладно, оставим это и вернёмся к троллям. Итак, хорошие соседи, в том числе и шеф местной полиции Хеннеман. помогли спасти жену Бьорна, укрыв её и детей в кризисном центре. И тут же, естественно, стали его врагами. Он писал на них жалобы, угрожал и ругался, и стал ещё больше пить и стрелять в своём одиночестве на горе. Бедным оленям в лесу житья от него не стало.
Наконец, обратился тролль за разводом. Его адвоката из Осло звали Хрольф, а женат он был на русской, нашей землячке-ростовчанке по имени Лиля.
Адвокат Хрольф был настоящим развратником, зацикленном на сексе. Он покупал своей жене в специальных магазинах “Садо и Мазо” кожаное бельё и посещал с ней секс-клуб, где обменивались парами. Особенно нравилось Хрольфу когда, облачённая в кожаный лиф и трусы, жена сидела на нём верхом и стегала его семихвостой плёткой, приговаривая: “Дриттсек!…Дритсек**!”
Да, Хрольф извращенцем был ещё тем, зато адвокатом – толковым. Благодаря его стараниям полька не получила от Бьорна ничего, кроме скромных алиментов. Впрочем, детей наш тролль надеялся отсудить. Как мы увидим потом, он очень любил детей – как все тролли, Кощей, Баба Яга и прочие педо-каннибалы.
Хрольф объяснил ему, что это будет нелегко. Одинокому мужчине, который, к тому же, уходит через каждые две недели в море, вряд ли дадут на воспитание детей. Скорей всего, придётся ему жениться во второй раз; но выбрать жену не такую строптивую, а послушную и готовую на всё. Таких немало в странах “третьего мира”; немало родственников Бьорна, таких же белесых и красноносых троллей, как он, женилось на тайках и филиппинках- нужно только найти женщину в трудном положении…Да, кстати!
Хрольф выудил из ящика фото:
– Подруга моей жены; ищет мужа-норвежца.
Тролль посмотрел и оскалил зубы: дама с красивым лицом и длинными волосами. Такая как раз была в его вкусе.
-У неё, правда, есть маленький сын, но он- не помеха. Кажется, так голодают сейчас там, в России, что готовы на всё, чтобы выбраться оттуда,- рассказывал Хрольф.- Хорошая хозяйка, спокойная…Что ещё нужно? Будет сидеть на горе, вести хозяйство; а там, глядишь, отсудишь детей – она и за детьми бесплатно присмотрит. Сплошная экономия: не надо больше платить алименты, не надо платить сиделкам и няням, кухарка- тоже не нужна…И плюс- женщина как- никак! Хо!
Хрольф потёр руки. Ловко выходит, а?
Тролль задумчиво смотрел на фото. Белокурая женщина выглядела приветливой и покорной. Да и пухлый малыш на другой фотографии – тоже совсем неплох.
Пожалуй, стоило съездить. Он привык доверять адвокату. Такая жена обойдётся ему недорого.
И вот, лишь стаял снег, Бьорн отправился за новой женой в Россию, бывшую “Империю Зла”. В город Ростов-на-Дону.
Ну, что ж. Мы ничего не знаем о той красотке, которую тролль увидел на фотографии. Кто она? И какая жизнь толкнула её в объятия красноносого и кривозубого обитателя фьордов?
Я многое знаю о ней, и вам расскажу.

Эх, Алина. Твои дурацкие приключения можно сравнить только с моими дурацкими приключениями.
Когда-то, много лет назад, в огромном дворе, населённом сотней девчонок нашего возраста, только мы с тобой не любили играть в “дочки- матери”: пупсики, тряпочки, кастрюльки, разложенные под кустами, и детское сюсюканье…Мы отправлялись в “путешествия”, уходя иногда за километры от дома, за городскую черту, и лазили там по каким-то свалкам(горы), вонючим ручьям(реки) и рощам (лес). Родители нас искали; её не так, чтобы очень, а у меня дома, я помню, была истерика, когда мы провалились в ручей, берущий начало в городской канализации, и я потеряла в нём шапку и ботинок.
А ведь это Алина завела меня в тот ручей, сказав: “Кто со мной – тот герой, кто без меня- тот паршивая свинья!”
И где мы теперь, с нашей тягой к приключениям? Ты- на севере, я- на юге, но нс по-прежнему связывает эта способность везде находить благодатные ручьи, полные…хм, неважнo.
Мама оставила семью, когда ей было пятнадцать лет, и уехала с младшим братом в Житомир “устраивать личную жизнь”. Алина осталась с отцом. Отец тоже не любил сидеть дома; он уезжал на заработки неизвестно куда, неделями не появляясь и не оставляя ни денег, ни продуктов в холодильнике. Так, Алина смолоду привыкла расчитывать сама на себя, иногда – на друзей, но она не жаловалась. На мать – никогда, на отца – изредка.
И само собой, в такой ситуации, когда вы предоставлены самому себе, никто вам не мешает приобретать жизненный опыт.

РАЗНЫЕ ТИПЫ МУЖЧИН: ЖУЛИК, ПАРАЗИТ, ВЫМОГАТЕЛЬ (очень опасный тип).

Единственным её недостатком, кроме избыточного веса, была излишняя доверчивость. Она всегда думала о людях лучше, чем они того заслуживали, и в результате сто раз наступала на те же грабли. Мужчины бессовестно пользовались её добротой и наивностью.
Например, субъект, который, помимо дружбы, предложил Алине помощь в реализации обуви: взял на плечо большой баул, полный товара…и не вернулся. С тех пор она его больше не видела. Встретились они, в конце концов, спустя много лет, случайно, но это были уже другие времена и другие обстоятельства…
Случалось ей также занять крупную сумму сотруднику из соседнего отдела, который собирался открыть собственный ресторан. Собрав такие суммы с нескольких доброхотов, он, видно, передумал открывать собственное дело и скрылся в неизвестном направлении.
Но это – лишь истории денежных потерь; они не так ранят сердце.
Другое дело, когда женщин используют, играя их лучшими чувствами.
“Действительно серьёзная” и долгая история была у неё с добрым молодцем, который к ней переехал жить. Поэтому мы не оставим его анонимным, а назовём, как его называла Алина – Пашуней.
Пашуня был специалистом в тогда ещё новой и малоизвестной области информатики и шёл, таким образом, в ногу с прогрессом. Но с головой у него, к сожалению, было не всё в порядке, хотя Алина этого не замечала и с моими оценками не соглашалась – обижалась всерьёз.
Слегка косоватый взгляд, неправильный прикус, странные речи, особое поведение; один из тех типов, при встрече с которыми мой мозг сигнализирует: “Осторожно: психи!” Неизвестный е недиагностированный недуг типа лунатизма заставлял его блуждать по ночам и зависать порою над спящей Алиной в угрожающих позах…Пару раз она, просыпаясь в тот самый момент, видела над собой оскаленные зубы и судорожно сжимающиеся пальцы потенциального душителя. Это её беспокоило, но не очень; обычно она тут же укладывала его в постель, и наутро он ничего не помнил.
Ничто не моглo омрачить тогдашней её эйфории. Подлец Пашуня заполнил всё её существование. Ко всему прочему, у него имелись ещё старая бабушка и парализованная мать. Обе жили на разных квартирах, и Алина ездила ухаживать за обеими. Помимо работы и учёбы на вечернем факультете.
Распорядок дня её был таков: утром кормила Пашуню и шла на работу в проектный институт; в обеденный перерыв навещала бабушку – помыть, подмыть, убрать, накормить; после работы – к маме, опять подмыть, убрать, накормить; потом- в вечерний институт на занятия, автоматика и роботехника; затем возвращалась домой и кормила Пашуню…Причём готовила хорошо, серьёзно- всякие там вареники, кулебяки, селёдки под шубой- тут варёной картошкой с яичницей не отделаешься.
И так – каждый божий день два года!
Как она всё успевала – не знаю. Я говорила: “Отдохни, уменьши нагрузку; вы даже ещё не женаты, а ты так возишься со всеми его родными…Заставь шевелиться Пашу!” Но добрая Алина сделала мне строгий выговор: нет во мне христианского милосердия! И, продолжая в таком же духе, уже в разговорах с другими не называла его иначе, как “своим мужем”.
Как выяснилось, преждевременно.
Поведение информатика было довольно странным, и не все к этим странностям были так снисходительны, как Алина. У многих он вызывал раздражение и желание сделать ему что-нибудь этакое…плохое. Например, имел привычку ссориться в очередях, довольно необычную для его молодого возраста. Обычно магазинные склочники – люди постарше. А этот любил прочитать стоящим впереди него пенсиoнepaм лекцию о том, что”такие, как вы, и продали Россию” или “всех вас надо было расстрелять в сорок первом”(или в сорок пятом?…в общем, в каком-то там памятном году). Понятно, что такие разговоры никому не нравились, и не раз крепкие ещё деды начинали его обступать…
И наконец, Пашуня получил то, чего добивался. Как-то вечером, в переулке, кто-то стукнул его железной трубой. И вряд ли случайно и незаслуженно.
Перелом обеих голеней. Пашуню кладут на вытяжку в травматологию. То есть, обе ноги у него в гипсе, подвешены к потолку, и с постели он не встаёт. Зато встаёт проблема судна: он делает всё под себя. Теперь Алина успевает в один день подмывать трёх человек: маму, бабушку и самого Пашуню.
Это тяжело – три задницы в день, но Алина борется, не сдаётся.
Однажды, вернувшись в больницу поздно вечером, в неурочное время, онa застаёт у его постели посетительницу, девушку с его работы.
Они курят вдвоём (он чистый лежит, Алиной подмытый), пьют коньяк и мило беседуют.
-Вы кто?- удивляется девица.
-Я – Пашина жена, – говорит Алина. – А Вы кто?
-Как же так, Паша?! Ты не говорил, что женат!
Девушка встаёт, берёт сумочку и, обиженная, уходит.
Пашуня побежал бы её догонять, но не может: обе ноги привязаны к потолку. И он изливает свою досаду Алине:
-Зачем так сразу- “жена”? Ты мне всех моих сотрудниц распугаешь…Мы так не договаривались!
…Пашуня вышел из больницы, пожил ещё у Алины какое-то, нужное для реабилитации, время, а точнее- пока не отбросил костыли, а потом ушёл к маме – “чтобы обдумать всё и побыть одному”. Видно, устал от её забот.
А тут и бабушка умерла- “потому что Алина плохо за ней ухаживала”- так сказали Пашуня и его мама. И вскоре Пашуня женился, на той самой сотруднице, которая приходила его навещать с коньяком.
УXAЖИBAЙTE, УXAЖИBAЙTE ЗA ПAШУHЯMИ, ЭTИMИ ПAPШИBЫMИ CУKИHЫMИ детьми, ПPEДATEЛЯMИ , BOЗИTECЬ C HИMИ, ГOTOBЬTE ИM KУЛEБЯKИ! ПOЭTOMУ Я BCEГДA ГOBOPИЛA, ЧTO XBATИT C HИX И KAPTOШKИ C ЯИЧHИЦEЙ – BCE PABHO KOHEЦ OДИH. ДEЛAЙTE BЫBOДЫ.
Увы, Алина никаких выводов не сделала, а только опечалилась, заскорбела душой…
Получила, наконец, диплом инженера, который ей пригодился, но ой, как нескоро. Найти работу стало трудно, да инженерам у нас в те времена ничего и не платили.
Проходит время. Вот уж ей хорошо за тридцать, и жизненный опыт накопился, в смысле смиренья и скорби, и комплексов; и на лбу проступает отчётливо надпись: “Идеальная жертва. Редкой наивности.” И те, кому надпись та адресована, прекрасно её различают; а дальше – только вопрос желания…

Тут-то и вышел на сцену номер второй – господин Горелик, зрелый и тёртый калач. Пройдоха, пьяница, тёмная личность.
Говорит, как казаки в столицах: “ходють, смотрють”… Худощавый блондин средних лет с бледным лицом и металлическими зубами, этакий кубанский Дэвид Боуи.
Бывший работник милиции или других органов. Похоже, замешан в чём-то нехорошем; говорят- в убийстве первой жены. Но не привлечён за отсутствием доказательств, а только тихо уволен.
Старается нравиться женщинам, и с некоторыми, немолодыми одинокими тётками, хорошо ладит, и заодно устраивает свои дела. Среди его любовниц есть влиятельные и полезные лица- например, директриса торга.
К Алине не переезжает, так как уже живёт с молодой женщиной, от которой у него маленький сын; а также есть дочь от первого брака.
Для Алины всё это не имеет никакого значения: она влюблена.
(И опять: не понимаю и не одобряю. Можно простить человеку тёмное прошлое, работу в КГБ и убийство бывшей жены- бог с ним со всем, но “ходють, смотрють”? и железные зубы?…я бы никогда не смогла.)

И вот, в свои тридцать пять лет Алина Петрова – больше не инженер, а заведующая отделом в большом магазине на улице Астронавтов. Директор этого магазина, а так же ОООО, Общества с Очень Ограниченной Ответственностью-
г-н Валерий Горелик, её близкий друг и новая любовь. И дела в магазине идут неплохо- кризис уже не за горами, но народ кое-что ещё покупает.
У подруги появляются первые деньги, и она их на радостях тратит; некоторым, по доверчивой привычке, даёт в долг, затем они с Гореликом едут на Капри, и опять Алина тратит деньги – он обещал ей дальнейшем всё возместить, оплатив поездку как служебную командировку.
Из Житомира к ней поспешно вернулась мать с подросшим уже старшим братом; они снова живут все вместе, как одна семья, с Алиной и папой в одной квартире, работают все в её магазине и кормятся с её рук.
И в то же самое время в её жизни произошло радостное событие: Алина беременна. Впервые за тридцать пять лет! А ей уж казалось, что этого никогда не случится!…Конечно, она понимала, что на брак с Гореликом можно не расчитывать – слишком много детей и семей он уже наплодил.
Но вопрос о том, оставить ли ребёнка, даже не стоял. Ей нужен был этот малыш.
К тому же, Валерий Тимофеевич не отказывался признать наследника и дать ему свою фамилию; они даже решили между собой назвать его в честь дедушки- Тимошей.
Последние месяцы протекали не совсем удачно; повышалось даваление, начались отёки, анализы мочи не радовали своими показателями. Алине советовали лечь в больницу заранее; плод пугал акушеров своими размерами, обещая выйти гигантским. Иного и нельзя было ожидать, глядя на раздувшуюся в конце беременности Петрову: монгольфьера могла взорваться.
А что вы хотели? давали знать о себе избыточный вес и не первая молодость.
Это в Италии пятилетние дети у женщин моего возраста – обычное явление, а у нас, в России, после тридцати лет любая первородящая считается “пожилой”. Хотя, может, эту классификацию уже пересмотрели?
Короче, в родильном отделении ЦГБ ожидали почечной эклампсии. И когда Алина, наконец, появилась там с намерением лечь- в магазине её подменили мама и надёжная подруга-бухгалтер- акушерки сказали с обычной для них прямотой и враждебностью:
-Вы что к нам пришли- увеличивать смертность?
И их опасения за малым не сбылись; но Алина и Тимофей твёрдо решили увеличить численность крупных особей на планете, и не испортили показателей родильного отделения. Ребёнок родился путём кесарева сечения, в полном порядке, весом шесть килограммов и ростом шестьдесят один сантиметр.

В те самые дни в кассе магазина ОООО обнаружилась недостача. При каждой новой проверке она становилась всё более значительной и необъяснимой. Похоже, магазин накрылся медным тазом.
Сдатчики, приходившие получить деньги за давно проданные вещи – Горелик брал и товар на комиссию – уходили ни с чем, им говорили, что “пока магазин расчитаться с ними не может”. Многие возмущались и грозили расправой.
Всё это, ясно, было делом рук Горелика, который наделал где-то долгов и хотел их покрыть за счёт магазина. Он и раньше имел привычку запускать руку в кассу и брать оттуда, когда ему нужно и сколько нужно, безо всяких объяснений.
Зачастую подолгу не являлся на работу, и в критические моменты Алина восполняла недостачу из своего кармана, но предпринять что-то против своего шефа и покровителя не хотела. А может, опасалась.
Всё произошло в её отсутствие. Выйдя из роддома, Алина узнала, что Горелик “временно отстранил её от работы”, а фактически-уволил, якобы “желая оградить её от неприятностей”.
Оставалось только найти виновного. Его “праведный гнев” обратился вначале на бухгалтера, как возможную расхитительницу и растратчицу, но та с помощью опытной мамы, тоже бухгалтера- тридцать-лет-в торговле, быстро отмазалась от этой грязной истории, пообещав Валерию Тимофеичу, в случае чего, показать, где раки зимуют, при помощи налоговой инспекции; отчего он сразу охладел и подозрения с неё снял.
Где взять другого козла отпущения? Или козлиху.
Ею оказалась нетрудно догадаться, кто – “материально ответственная” Алина.
Смешно, что она пыталась перед ним оправдаться и доказать свою очевидную непричастность к воровству – уж он-то прекрасно знал, куда делись деньги…
Я пробовала открыть ей глаза, но она не верила, считала- а может, и по сей день считает- что оба они стали жертвами “подлой бухгалтерши”, обворовавшей их на огромную сумму и очернившей её в глазах Горелика.
Любимый не виноват, думала она, он тоже стал жертвой этой негодяйки.
(Конечно, потихоньку там таскали все, кто мог; но взять такую сумму мог себе позволить только главный).

CTPAДAHИЯ AЛИHЫ.

Горелик был неумолим. Требовал, чтобы Алина заняла где-нибудь денег.
“Где-нибудь”- это, в том числе, и у меня.
Это был первый случай, когда я ей отказалась помочь. Речь шла о помощи не ей, а ему. Я была совершенно уверена в том, что имею дело с аферистом, а аферисты занимают деньги не для того, чтобы их вернуть.
Он явно бился в агонии. Звонил мне, а мы почти незнакомы, и просил пять тысяч- вначале на неделю, а потом- уже на пару дней. Откуда возьмутся пять тысяч через пару дней, если сейчас их нет?…Конечно, я отказала.
Алина была в отчаяньи; заняла для него две с чем-то тысячи долларов у какой-то маминой подруги, и расплачивалась с ней в дальнейшем долго и нудно, со слезами и скандалами.
А потом Горелик напустил на неё кредиторов. Тем, кто приходил в магазин за деньгами, он просто давал её адрес.
Алина пережила плохие дни и недели, выслушивая угрозы незнакомых людей и пытаясь объясниться с приходящими к ней домой рэкетирами.
Младенец Тимофей, который, как все младенцы его возраста, требовал к себе внимания, орал, недовольный такими визитами, и делал её ещё более уязвимой мишенью. Назревал тяжёлый нервный срыв.
И, как обычно в трудные времена, семья ретировалась, за исключением отца, которому некуда было деться. Мама с братом уехали к себе в Житомир. Здесь им больше нечего было делать: Алина уволена, денег нет; ребёнок, рэкет. Самое время валить домой.
Какое-то время Алина скрывалась на квартире у тётки, но Горелик преследовал её по всему городу, травил, как дичь, забыв о том, что недавно они вместе крестили младенца, которому он дал свою фамилию.
О, это был на редкость подлый и опасный экземпляр! Весь его расчёт состоял в том, что запуганная и затравленная, без работы и копейки денег, она не выдержит и заставит отца продать всё имущество, чтобы отделаться от него.
Больше ждать поступлений ему было неоткуда; под влиянием этого железнозубого вымогателя осталась только она – последняя надежда.
Господин Горелик вынуждал отца Алины продать квартиру и гараж, чтобы “вернуть ему потерянные по её вине деньги”, чуть ли не украденные ею…пока она лежала в роддоме.
Наконец, устав от этого абсурда, Алинин отец заявил на него в ФСБ. Там не очень стремились разобраться в ситуации; были заняты другими делами.
Тогда Алина с сыном уехала в Житомир, надеясь хоть там, у мамы, найти приют, покой, немного отсидеться и избавиться от этого кошмара. Но Горелик достал их и там, направив по следу бригаду рэкетиров: хорошо, что без утюгов и паяльников – угрожали только словесно.
Около года Алина жила у матери. Наконец, та сказала, что больше их содержать не может. Пришлось возвращаться в Ростов.
Но времена изменились. Теперь, в разгар кризиса, работу было найти невозможно. Она стала брать на дом заказы- шитьё, но прокормиться этим вдвоём с ребёнком не получалось. Они почти голодали.
Я носила ей все мои вещи, нуждавшиеся в ремонте, и направляла к ней моих клиентов, которым нужно было укоротить рукава или брюки, подогнать костюм по фигуре (разумеется, тоже за мой счёт- как в лучших магазинах). Но всё это были гроши.
Тогда-то Алина и решила, что в России ей больше нечего делать. Таково было её глубокое разочарование. Здравая мысль; но я не верила, что ей удастся вот так, ни с того ни с сего, устроиться где-то ещё. Относилась скептически.
Она доставала каталоги брачных агентств; начала переписку с какими-то старыми маразматиками из Америки. Один из самых перспективных заокеанских женихов, как выяснилось, писал ей из дома престарелых для душевнобольных, куда его сдали дети, и оттуда планировал их совместное будущее…
Во время одной из рабочих поездок в Италию, я с помощью Марчелло дала для неё объявление в одну из газет Пескары. Откликнулись пятнадцать человек, но Алине никто из них не понравился: один был странным, другой – слишком старым, третий – мусульманином из Марокко, угнетателем женщин, и все- слишком маленького роста. Она, со своими метром восьмьюдесятью, сразу разочаровалась в итальяшках, несмотря на все мои усилия. А мне пришлось попотеть над этой перепиской!
И вот, Алина встречает знакомую, которая уже много лет живёт в Осло и замужем за адвокатом – Лилю. Лиля приехала в Ростов, чтобы навестить родителей. Знакомство нуждалось в тщательной культивации, чтобы вырасти в дружбу и дать плоды. И конечно, Алина не уставала напоминать подруге о своём желании найти спутника жизни в Норвегии…Она “переориентировалась” на скандинавские страны, и образ рослого светловолосого викинга полностью вытеснил образ маленького смуглого латинянина.
Наконец, добилась хотя неожиданного, но результата. От норвежской подруги пришло интересное предложение: приехать к ним и быть третьей в их семье, чего, оказывается, страстно желает Лилин муж Хрольф! В секс-клубе они, видите ли, встречаются с другими парами и одиночками, так что досуг привыкли проводить подобным образом, а Алина им “очень подходит”, и они оплатят ей билет.
Алина пришла посоветоваться.
Я была в замешательстве и никак не могла вообразить Алину в подобной ситуации: домохозяйки и сожительницы в “шведской семье”, un mènage a trois… Спросила её для начала: представляет ли она себе круг своих обязанностей?
Выяснилось, что её представления о групповом сексе были немного наивны. Она полагала, что они с Лилей будут как-то артистично “перекатываться” в постели, а Хрольф будет на них восхищённо смотреть.
Я должна была открыть ей на это глаза.
– А как ты насчёт куннилингуса – тебя это устраивает?..
-Кунни- что?…Тьффу-у-у!- круглит глаза Алина и трясёт в отвращении руками.
Вот именно – “тьфу”. Да мало ли что ещё!
(Удалось мне напугать её этим куннилингусом. Я сама его боюсь.)
К тому же, нужен легальный статус, а как его получишь в такой “шведской семье”? Она со мной согласилась.

Впрочем, вскоре Лиля позвонила из Осло и дала отбой; просила забыть и замять это щекотливое предложение. Наши женщины к такой трансгрессии ещё не готовы.
Но неунывающий Хрольф нашёл другое решение: он показал фотопортрет Алины одному своему клиенту, которому помогал развестись с женой, некоему Бьорну Гербе, шестидесяти лет. И всё пошло, как по маслу.
Даже странно, как быстро всё произошло…В апреле девяносто восьмого этот гоблин (а вернее, всё-таки тролль) вдруг появился в Ростове.
Его приезду предшествовало краткое уведомление.Алина суетилась, готовясь к встрече; а так как у неё дома не было телефона, он звонил мне. Звонил ночью накануне своего приезда, четыре раза подряд, из Москвы, вроде из бара гостиницы, пытаясь на ломаном английском выяснить что-то насчёт документов Алины, и был, показалось мне, в стельку пьян.

Прервёмся ненадолго. Что-то надоели мне эти русские и норвежцы.
Что, у нас в Италии своих засранцев нет?…Мы их называем нежно и мелодично, как бы касаясь гитарной струны: “стронци”***.
—————–
* BOOБЩE-TO OH HE БЫЛ ГOБЛИHOM; OH БЫЛ TPOЛЛEM, BHECУ ПOПPABKУ. ГOБЛИHЫ – ЭTO BO ФPAHЦИИ; HO MHE ПOЧEMУ-TO “ГOБЛИH” HPABИTCЯ БOЛЬШE…
**“дриттсек” – “мешок с дерьмом “ (норв.)
***stronzo- засранец (ит).

ГЛABA 18.

ПOЗHAKOMЬTECЬ: HAШ БPAT PИHO .

KPATKAЯ ИCTOPИЯ CEMЬИ KOЦЦИ.

У итальянцев, за которых вы выходите, или собираетесь выйти замуж, как правило, есть мама и папа, и почти у всех- сёстры и братья.
В общем, семья, с которой надо считаться. Советую приглядеться к семье, а также ко всем её членам в отдельности, прежде чем решиться на отчаянный шаг. Она во многом определит ваше дальнейшее существование, как бы вы ни были независимы, так как ваш будущий супруг ой, как от них зависит.
Если не материально, то морально. И наоборот.
В этой семье вы сможете сделать полезные наблюдения. Посмотрите, кто здесь командует, как папа относится к маме, а она – к нему, как они проводят досуг и о чём говорят, и вам станет отчасти понятно ваше будущее. Возможно, сейчас ваш избранник чем-то отличается от своих предков, но не так сильно, как вам кажется. Через десять лет, а может, и раньше, он уже вплотную приблизится к их модели поведения.
И если его мама вами уже недовольна, обязательно настанет такой момент, когда он поймёт, что мама была права. Насчёт вас, разумеется.
А итальянская мама – это мама особенная. “Мамма”, как говорят здесь, с двойной “м”, и слышится в этом звуке особый причмок, пристрастие и нежеланье младенца расстаться с грудью.
Наблюдая в течение долгого времени семейство Коцци, я выяснила, что:
-Командует здесь мама, потом что у неё “не в порядке с головой”, и все боятся её “расстроить”, поэтому она может себе позволить всякое…
-Папа её боится
-Отношения колеблются между ненавистью и терпимостью
-В конце концов, заправляет всем их первенец, манипулируя мамой
Да, кстати! Узнайте, нет ли в семье душевнобольных, особенно если вы собираетесь завести детей. А то, как говорит учительница по “науке”- “вы в курсе, что у вас может родиться ещё один дебил?”

Так вот, история этой семьи.
Ещё до Второй мировой дед Рино Коцци приплыл из Америки, где зарабатывал деньги и даже служил в армии- и сразу построил дом. Он построил его у проезжей дороги, у подножья горы, на которой стоит городок Челлино, culo del mondo (“задница мира”), как называют подобные забытые богом места.
Старый дом с башней, средневековой кладки, оставленный кем, неизвестно, уже стоял здесь же, неподалёку, и служил им для разведения кроликов и хранения сена, а также для свалки всякой ненужной рухляди.
Там селилось множество крыс, а в башне – летучие мыши и совы.
Почему, вернувшись из Америки, дед не мог выбрать места получше, поближе к морю, а забился в такую глушь- ума не приложу; но он поставил свой дом там, где поставил, и точка. Детей своих не было, поэтому они с женой взяли к себе одну из племянниц, Аннализу. С родителями она в дальнейшем почти не виделась, зато стала единственной наследницей дяди и тёти, к неудовольствию других племянников. Ей достались обе постройки и участок земли в три гектара: по тем временам- очень неплохо. Подозреваю, что это и привлекло, в первую очередь, красавца Дарио, начавшего без гроша в кармане службу карабинера…Он щеголял формой, чем-то похожей на гестаповскую, и тонкими усиками под носом. В те годы, согласно уставу, карабинерам было запрещено жениться, и он решил оставить полицейскую карьеру, чтобы посвятить себя семье и более надёжному сельскому хозяйству.
О чём впоследствии очень жалел.
Никто не знает, как прошли их первые совместные годы, любили ли они друг друга и был ли мир в их семье. Детям об этом ничего неизвестно. Да и неинтересно: в семье Коцци не принято предаваться сентиментальным воспоминаниям и копаться в прошлом; всякие эмоции? чепуха и капризы. А также не принято праздновать годовщины и дни рождения, делать подарки…Я, например, ни разу не видела, чтобы родители проявили хоть каплю дружеского участия друг к дугу. Хоть какой-нибудь знак поддержки: поцелуйчик в щёку, похлопыванье по плечу, простое прикосновение, одобрительный взгляд…уже не говоря о том, чтобы сказать что-то приятное.
Тем не менее, едят всегда вместе и спят в одной, ужасающе грязной, постели- видно, такое представление имеют о “супружеских обязанностях”. И не грустно ли стариться так, доживать последние дни?
C детьми что-то долго не получалось. Прошло десять лет, прежде чем родился первенец Рино – засранец, неврастеник, интриган, названный так в честь деда. Спустя ещё два года увидел свет и Марчелло, ребёнок тихий и послушный, с ангельским круглым личиком, кроткий и нерешительный. Можно сказать, слабовольный. Он не был запланирован, и только католическое отношение к абортам спасло его от возвращения в небытие.
Странно, но родители больше любят вздорных и крикливых чад, чем их послушных и исполнительных братьев…В дальнейшем тон в семье всегда задавали двое: мама и старший брат, для достижения своих целей используя одни и те же приёмы: капризы, истерики, а если надо – и прямую агрессию.
После родов в психике Аннализы произошёл перелом. Вторая версия гласит о том, что перелом произошёл в менопаузе; а я рискну высказать смелое предположение- она с самого начала была не в себе; мне трудно представить её нормальной в каком бы то ни было периоде её жизни. Дарио всегда отмалчивался, во время скандалов не отвечал на выпады жены и с непроницаемым видом курил.
Это было ошибкой с его стороны, потому что молчание мужа доводило Аннализу до бешенства.
Как-то раз в порыве гнева она хватила Дарио шваброй по голове так, что швабра сломалась, а он чуть не подавился сигаретой, которая попала ему в рот…такими методами ей удавалось вывести его из “транса”.
В другой раз ссора была во дворе; она взяла с земли большой камень и шваркнула ему этим валуном по ногам…Валун попал в цель. Сигара выпала изо рта.
С криком: “Брутта матта!…Брутта матта*!!” и искажённым от боли лицом Дарио скакал по двору на одной ноге. Вторая затем опухла и почернела- едва удалось спасти её от гангрены. Но бывший карабинер продолжал стойко нести свой крест.
Доставалось и детям. В приступах злобы уставшая от домашних дел Аннализа обрушивала на любимца Рино град шальных ударов, и даже кусала его за голову, что, возможно, повлияло на его дальнейшее поведение.
Когда дети подросли, они начали ссориться между собой и с родителями.
Впрочем, родители Коцци их ничему особенно не учили. Уже хорошо, что оба окончили среднюю школу – старики-то и в начальной не досидели.
Им давали есть три раза в день точно по расписанию, с детства наливали вино- “оно даёт здоровье и силу “- и выпускали пастись на травку. У них не было игрушек, они не читали книг; зато росли в экологически чистой среде, ели всё только из своего курятника и со своего огорода, почти ничем не болели, и с детства знали, в отличие от меня, чем одна зелень отличается от другой. То есть, с уверенностью могли указать, где растут бобы, а где – дзуккини, фасоль и салат, что для меня и сейчас остаётся загадкой.
На образовании родители не настаивали, было ясно: дети вырастут и- пойдут работать. А жаль. Могли бы сообразить: в Италии специалист – будь то доктор, учитель, адвокат- оплачивается и ценится совсем не так, как в России, где многие из нас могли бы подтереться (или подтёрлись уже за ненадобностью) своими дипломами… А в те годы ценился ещё больше.
Кстати, диплом высшей школы, что соответствует нашему аттестату о среднем образовании, до сих пор является в Италии предметом гордости владельца и считается большим делом. Я обнаружила это случайно.
Читая в газете брачные объявления, заметила, что многие пишут о себе, особо выделяя: “diplomato, diplomata”, или требуют, чтобы избранник(-ица) были “diplomato(-a)”.”Что это?”, удивилась я, будучи тогда ещё слабо знакома с языком. “Не может быть, чтобы все эти люди состояли на дипломатической службе!” …и спросила Марчелло.
Он объяснил: “diplomato” значит – “окончил школу и получил диплом”.
Вопрос об окончании школы никогда не приходил мне в голову; казалось само собой разумеющимся…В Ростове, например, среди моих знакомых не было ни одного, кто не окончил бы школы, и почти никого, кто не окончил бы институт.
Тут мысль и пришла мне впервые в голову, и я спросила: “А ты? Ты- “diplomato”?
Раньше я его об этом не спрашивала; было понятно, что высшего образования у него нет – продаёт носки – но школа?…Он смутился и сбивчиво пояснил, что “в школе учился очень хорошо, но в последние два года как-то потерял интерес”, бросил, и в результате диплома у него нет, а есть только “licenza media”- справка об окончании восьми классов(вместо тринадцати).
Лет с четырнадцати оба Коцци, которые тогда ещё были дружны и неразлучны, стали прогуливать школу, уходить в поля, курить коноплю. Младшему брату хотелось во всём быть похожим на старшего, и это ему удавалось…
Странно, что родители ничего не замечали. Их худые бледные лица с мешками под полузакрытыми глазами раскачивались на тонких шеях и почти ничего не выражали. Такое славное дело, как гашиш, увлекло братьев с головой; они стали ездить за ним даже в Неаполь. К тому времени мама с папой купили детям машину, а потом и вторую. За гашишем последовал кокаин, и к моменту призыва в армию Марчелло был уже конченым наркоманом.
Жаль. Опять-таки жаль. Кажется, в школе он учился действительно неплохо, и жизнь его могла сложиться иначе, прояви родители к нему хоть мало- мальский интерес.
Братья были так же озабочены сексом, как и марихуаной.
Их одолевали два желания: курить и дрочить. Мастурбируя по многу раз в день, настойчиво и болезненно, не знали, как подступиться к женщинам. Их не научили говорить, общаться…да им и не приходило в голову, что с женщинами нужно вначале установить словесный контакт, говорить; о чём ещё там говорить?…И путь к нормальным девушкам и женщинам был для них закрыт.
Дамы пугались, завидев братьев, стрались их обойти стороной, как обходили местного маньяка Бобо, который, отсидев в тюрьме за неудачную попытку изнасилования, проникся к женщинам ненавистью и презрением, и часто сидел, поджидая их в своей машине на автобусной остановке. Когда синьоры, выходящие из автобуса, проходили мимо, он делал им знаки рукой: угрюмо манил к себе. Лицо его при этом ничего хорошего не выражало.
Надо ли говорить, что никто не шёл! Никто не спешил воспользоваться бобиным приглашением.
С братьями Коцци было то же самое. Их взгляд был пристальным и тяжёлым, как у голодных, приценивающихся к мясу, и не выражал ничего такого, что могло бы понравиться девушке и подсказать, что в ней видят личность. К тому же, все симпатичные провинциалки в те годы были замужем, а все приличные местные девицы- под надзором родителей, в ожидании выгодного брака.
Коцци, дети крестьянки и бывшего карабинера, не считались “блестящей партией”. Поэтому к их услугам были лишь проститутки, выручающие в любой ситуации итальянцев: старых, молодых, бедных, больных, некрасивых- всех. За ними не нужно было ухаживать, чего братья и не умели; те, не теряя времени, переходили “прямо к делу”, что и требовалось.
Иногда Коцци сидели в “приёмной”, как у врача, в длинной очереди мужчин, мрачно листающих в ожидании порножурналы…
-Следующий, пожалуйста!
Или вечерами кружили в машинах, иногда останавливаясь, чтобы выглянуть из окна и спросить:
-Сколько?

Общение за деньги не требовало хороших манер и изобретательности. Здесь не было никакой конкуренции: только дождаться очереди и заплатить согласно тарифу…Это был даже не спорт, а так – утешение обиженных судьбой.
Но братьям Коцци так не казалось. Даже если путана нетерпеливо указывала им на часы, говоря, что до конца “сеанса” осталось пять, четыре, три минуты…или вела по телефону переговоры со следующим клиентом, который должен был сменить их в кроличьей спешке, они всё равно считали себя молодцами, латин-ловерами и покорителями женских сердец.
Это слегка приводит меня в замешательство.
Я, например, могу себе представить, как бы чувствовала себя, отсидев в очереди таких же, как я – одиноких, озабоченных и никому не нужных, за платным сексом, и наконец, будучи принятой сомнительной красоты и гигиены молодчиком, который обслуживает безобразных старух с утра до вечера, и уже стискивает зубы от ненависти, только и думая о том, чтобы поскорее вырвать у меня потную бумажку из рук и отправить меня пинком под зад в коридор…Думаю, что моему самоуважению такой опыт не пошёл бы на пользу, и ничего не добавил бы к списку”моих блестящих побед”.
Даже: думаю, что позже, прийдя в расстроенных чувствах домой, я бы попросту застрелилась (“вот и прошло моё время, никто меня больше, кроме как за деньги, не хочет!”). Или, по крайней мере, заплакала бы навзрыд…
По той же причине я отчасти довольна, что не разбогатела; в противном случае на старости лет меня бы мучили сомнения: а не из-за денег ли желают мне добра все эти милые люди? Теперь этих сомнений, ровно как и денег, нет; и я любой свой успех могу смело приписывать личным качествам.
Хотя мужчины, как мы знаем, устроены по-другому; голова и все другие органы работают иначе, и самолюбие у них, видимо, проявляется в других ситуациях; или они этих тонкостей вообще не улавливают.
Как братья Коцци, романтичнейшие итальянцы.
Понятно – ни о каком ухаживании или духовном общении с женщинами (противно только подумать!) никто и не подозревал. В семье Коцци такого не было. Не говоря уже о цветах и подарках.
Смешно! Такие вещи если хороши – то разве только в кино. В глупых фильмах из жизни светского общества. Марчелло предпочитал вестерны: о настоящих, крутых мужчинах, которые ни с кем не здороваются, не бреются и смачно плюют на пол. Кожаные куртки, задубевшие под мышками от пота, трусы, полные дорожной пыли и зверская гримаса на лице – вот пример для подражания…
Правда, попадались немолодые, разведённые синьоры и вдовы.
Таких дам он навещал по нескольку раз, а одна синьора “из признательности” даже подарила ему золотую цепочку; но такие истории случались нечасто.

В армии Марчелло стали лечить от токсикомании.
И хотя ему пришлось несладко: просил родителей, чтобы его забрали домой, рыдал по телефону, несколько раз убегал из госпиталя и обкуривался до потери сознания – в конце концов, им это удалось.
Слава итальянской казарменной медицине – ур-ррра-а!… Действительно – редкий случай. Он полностью избавился от привычки к гашишу и кокаину, частично – от мешков под глазами, посвежел и заметно прибавил в весе.
Рино, вернувшись из армии, решил стать актёром. Пошёл учиться в театральную студию, участвовал в любительских постановках итальянской комедии в роли Буратино, и даже снялся в учебном историческом фильме – в роли предателя, сдавшего полиции заговорщиков- бунтовщиков. Что примечательно: ему не зря дали именно эту роль – способность к предательству, этакая гнильца явно проглядывают в его физиономии.
Работы “по специальности” он так и не нашёл, в Италии актёров предостаточно; но для домашнего театра прошёл неплохую школу…
Когда вернулся Марчелло, Коцци, опять-таки вместе, взяли в аренду бар-табаккерию. Бар приносил отличную выручку. Братья отдавали хозяину в счёт аренды лишь доход от продажи сигарет – остальное брали себе.
Всего за несколько месяцев на их счету в банке осело двадцать семь миллионов лир, а в начале восьмидесятых это были деньги.
Но Рино, с его стервозным характером, не мог удержаться надолго нигде. Он не хотел работать; являлся в бар, где с раннего утра уже возился исполнительный брат, поздно, и только портил отношения с клиентами.
А вскоре рассорился и с хозяином. С баром пришлось расстаться.
Они сняли другой – в Пинето, у моря. Этот, опять же, сулил барыши – особенно в летний сезон.
В это время вся семья Коцци из Челлино перебралась в Пинето: Дарио нашёл себе работу на фабрике. Коцци сняли полдома у одной супружеской пары.
Здесь Аннализа, привыкшая жить в уединении, тихо и спокойно у себя в глуши, впервые столкнулась с конкуренцией в лице других женщин Пинето и отдыхающих. Все эти дамы бесстыдно разгуливали по бульвару, прямо у неё под окнами, вызывая жгучую ревность и тревогу за мужа. В этот период в голове у неё всё окончательно запуталось, помутилось, щёлкнуло, перемкнуло…и началось.
Ей стало казаться, что Дарио завёл шашни с домовладелицей. По углам она слышала шёпот, находила странные волосы на лестнице и под матрасом…
Вряд ли подозрения были на чём-то основаны, но психика вышла из-под контроля. Годами сдерживаемая негативная энергия женщины, лишённой ласки, любви и человеческого тепла, вырвалась наружу…И Аннализа стала демоном, проклятием Пинето.
Она кричала с балкона на весь приморский бульвар, что хозяйка квартиры – “пут-таа-нааа!!!”, что она застукала её под лестницей со своим мужем, а муж хозяйки- “корнуто, корнуто!!”(стало быть, “рогоносец”) и, кривляясь, показывала ему рога, а потом и треснула его пару раз по башке для острастки.
Досталось и многим другим горожанам. Тема была всё та же: прелюбодейства и всеобщее моральное падение. Поскольку никто не хотел слушать дальнейшие “разоблачения”, была вызвана “скорая помощь”, и Аннализу доставили в клинику “Вилла серена”, что значит “Спокойная вилла”, где её в лучших традициях заведения, наконец, успокоили. Но конечно же, только на время. Аннализа стала притчей во языцех, местным аттракционом Пинето, и ещё не раз потом была гостем “Спокойной виллы” не по своей воле.
Кстати, эта история с “рогами”- ещё один пример местной специфики, неизжитый ещё в Италии(я уже не говорю о Сицилии) предрассудок.
Если в России, желая поиздеваться, вы покажете кому-то “рога”- фигуру из двух пальцев, второй и третий, или второй и пятый – вас не поймут. Подумают, что приветствуете дружеским жестом “миру-мир” или “да здравствует хэви метал!”
Здесь рога- один из худших оскорбительных жестов; хуже, чем “fuck you” и прочие ещё не укоренившиеся интернациональные символы.
Хотите проверить – покажите рога едущей навстречу вам со скоростью машине; может случиться, что она изменит направление движения и погонится за вами, хотя ещё незадолго до этого водитель очень спешил по своим делам…
То же касается обидного прозвища “рогоносец”. Называя так итальянца, вы как бы полностью лишаете его мужских и человеческих достоинств, выставляя его на посмешище. Это как если бы вы одновременно назвали его жалким слизняком, импотентом и идиотом. А скажите у нас кому-то, с пафосом: “Рогоносец!”- и что?…В лучшем случае на вас посмотрят странно и ответят:
-Тю.
Пока мама развлекала таким образом народ, сын Рино буйствовал в новом баре. Работать в системе обслуживания, с людьми, ему явно не удавалось. История закончилась так же, как и в первый раз: ссорой с хозяином, клиентами – и братьев изгнали, расторгнув договор об аренде.
Только тут Марчелло пришло в голову, что лучше в дальнейшем работать одному.

Можно сказать, что в целом семья Коцци потерпела фиаско, показав свою полную неспособность жить среди людей, даже в таком маленьком городке, как Пинето. Не выдержала, так сказать, проверки цивилизацией, и потому должна была её покинуть.
Дарио не устраивала перспектива быть мужем городской сумасшедшей. Он оставил Пинето, работу на фабрике и переселился навеки в Челлино- возделывать огород. Здесь, в удаленьи на несколько сотен метров от ближайших домов, крики и вопли Аннализы, выходившей время от времени на балкон или на дорогу, чтобы “разрядиться”, не так беспокоили соседей. Они неслись к отрогам гор, отдаваясь там гулким эхом. Некоторых она всё же достала изощрёнными ругательствами в их адрес, главным образом, обвинениями в распутстве и ношении рогов. Не обошла даже священника, который стал одной из главных её мишеней…Кончилось тем, что падре- и тот потерял терпение. Перестал её увещевать; пришёл в один прекрасный день и при всех залепил ей пощёчину.
В другое время, однако, вела себя рассудительно: аккуратно готовила, стирала и вела хозяйство. А если женщина готовит и ведёт – что ещё вам от неё нужно?!
Муж и дети по-прежнему были у неё под каблуком, так как невыполнение любого каприза грозило повторением соло на балконе, а опозоренная и так уже семья всячески старалась этого избежать. Это избаловало маму и немного испортило её и без того тяжёлый нрав.
Она по-прежнему не видела ласки от членов семьи и сама не дарила её никому; но теперь она, по крайней мере, знала, как воздействовать на них и держать в узде.
Дарио тайком и регулярно подмешивал в воду жене смесь антидепрессантов и транквилизаторов, прописанных однажды психиатром. Дозы и длительность такого “лечения” его не беспокоили – главное, чтобы вела себя “тихо”- отчего Аннализа спала иногда целыми днями, или находилась в состоянии некого ступора.
В моменты оживления обстановки в семье бывали потасовки типа “мама-папа”, “мама-сын”(естественно, старший) и “папа-сын”(те же и они), а также между братьями и всеобщие. Чувствительный Марчелло от всего этого “casìno”(шума, скандала) не выдерживал и, взяв машину, уезжал из дома, чтобы вернуться лишь поздно ночью.
Как-то раз папа Дарио в cxватке с Рино достал ружьё, зарядил его и кричал: “Застрелю, сволочь!…Убью, подлец!”, но сын завладел ружьём и с размаху разбил об пол, а потом прокусил Марчелло руку почти насквозь.
Втроём не могли- или боялись?- справиться с ублюдком.
Вызывали карабинеров.

Марчелло был официантом в ночном клубе, продавал мороженое в Германии, ездил в Венесуэлу к дяде, имевшему там обувный цех…но дела пошли хорошо лишь когда он вернулся в Италию и взял лицензию выездного торговца.
Жизнь шла своим чередом: базары, ярмарки, обеды с друзьями, вечером- поездки на синей Альфа Ромео. И за всё это время- ни одной истории с женщиной, которую можно было бы назвать “романом”.
Первая любовь пришла к нему поздно, уже за тридцать, когда он встретил Павлу Матушкову, гражданку Чехословакии, худую блондинку с гладко зачёсанными волосами и шармом немецкой куклы. Ей было достаточно позвонить, и он бросал всё. Брал машину, деньги и гнал в Прагу по автостраде, не останавливаясь, через всю Европу.
В те времена едва закончившегося социализма даже самые бедные итальянцы чувствовали себя в Праге королями. Сейчас цены, увы, уже не те, и бедные итальянцы в Праге теперь чувствуют себя теми, кто они есть на самом деле – бедными оборванцами…
Кто знает, чем могли бы закончиться безумные поездки в Прагу, если бы не вмешался брат. Мелкий пакостник Рино напортил и тут. Поехав однажды вместе с Марчелло, чтобы познакомиться с Павлой, он каким-то образом с ней не поладил: устроил скандал, поссорился, наговорил гадостей. Его мнение было ещё в какой-то мере важным для Марчелло: он “представлял семью”.
Что уж он сказал этой чешке – не знаю. Но могу себе представить. Факт тот, что Матушкова с тех пор и слышать не хотела о братьях; а Марчелло больше трёх лет возил с собой её фотографии в бардачке машины…
Возможно, тогда же ему пришло, наконец, в голову, что и личные дела нужно устраивать в одиночку?

Вскоре непризнанный актёр, фотограф-дилетант, и многое другое ещё – Рино- женился. Марчелло, по расчётам семьи, не должен был жениться никогда; он был ещё слишком молод, и вообще – ему полагалось жить с родителями, досматривать их и стариться вместе с ними; и только чьё-то злобное вмешательство расстроило эти планы…
У актёров всегда было трудно с занятостью, но Рино компенсировал свою невостребованность, играя роли то деспота, то интригана в домашнем театре. Первым и самым терпеливым его зрителем, после мамы, конечно, была жена Мария, преданная Мария; “женщина с юга”, как характеризует её Марчелло. А юг Италии- совсем не то, что север; там нравы другие- те ещё нравы.
Женщины там “знают своё место”. Если муж засранец и негодяй- терпеть, не обсуждать!
И Мария не обсуждает. Она в две смены работает медсестрой и ассистенткой у зубного врача, содержит мужа и дочку Кристину. Кроме того, разрешает ему покупать один за другим дорогие фотоаппараты (хобби). Их у него целая коллекция, как у суперклассного фотографа- профессионала. И мотоциклы (другое хобби), их у него, по-моему, четыре.
При этом работающая на две ставки Мария одета скромнейшим (а по русским меркам- неподобающим) образом: носит дешёвые куртки и джинсы из супермаркета, бесформенные трико с Микки Маусом на груди; у неё нет приличного пальто или костюма на выход, а кофты растянуты и покрыты катышками.
Как-то раз Мария наставительно мне сказала- ей действительно кажется, что она знает всё о жизни?-“Ты знаешь, Ольга, как нужно составлять себе гардероб?…Меня научила моя мать”.
Нет, я, разумеется, не знала, но мне интересно было послушать.
“Покупай себе одну вещь летом, одну- зимой”,- торжественно изрекла Мария,-“одну летом, и одну- зимой; и так постепенно, за несколько лет, составишь себе гардероб”.
Я осталась под впечатлением и не нашлась, что ответить. Между нами разверзлась невидимая пропасть. При всём уважении к её маме, я бы подсказала ей другой способ составления гардероба, куда более быстрый и радикальный: взять пару штук евро (или, в прежние времена, миллионов лир), предназначенных для покупки глупостей для Рино, и, пробежавшись с шоппингом по бутикам Пескары, купить себе самое необходимое на первый случай; и так, за два-три шоппинга ты составишь себе гардероб…на ближайший сезон, разумеется; потом всё выйдет из моды. И в следующий сезон – всё повторить.
За все годы семейной жизни Мария ни разу никуда не выезжала. Как, впрочем, и Рино. Никогда не летала на самолёте. По мнению свекрови Аннализы, “разве она может себе это позволить? Она должна экономить и жертвовать собой ради семьи”( Ох, уж эти любимые свекровью страдания и жертвы!).
Жертвовать – во-первых. А во-вторых – с кем она оставит Кристину? Hе с Рино же, который не работает и не знает целыми днями, чем заняться? И разве может быть такое, чтобы жена поехала без мужа одна в отпуск?
По мнению Марчелло, Марии “и так хорошо”, она “всем довольна. В своей семье ей было ещё хуже- там был деспот-отец”. (И она сменила его на эгоиста-мужа). И потом, “женщины с юга, они все такие – довольствуются малым”.
В последние годы эта измученная женщина тридцати шести- тридцати семи лет перенесла две операции по поводу кист яичника и одну по поводу варикозных вен на ногах. Во время последней из этих операций- киста яичника- семья проявила обычную “солидарность”, решив все, как один, собраться в больнице и оказать бедной Марии моральную поддержку.
Проехав пятьдесят- шестьдесят километров, мы оказались в старой, мрачной и давно нуждающейся в ремонте больнице города Пенны. В тоскливой бездеятельности, со скорбными лицами, мялись мы в коридоре в ожидании вывоза каталки.
Когда Марию, наконец, вывезли из операционной, ещё под наркозом, с полуоткрытым ртом и землистo-жёлтым лицом, будто размятым прессом, каждый посчитал должным заботливо склониться над ней; причём на лицах родственников явно читалось сожаление и неодобрение (“Да что ж ты такая больная, нашему сыну досталась?…Не годишься же никуда”), а на лице мужа Рино- неодобрение вместе с гадливостью.
Да-да, прямо-таки с гадливостью он заглянул в полуоткрытый рот Марии.
В этот момент я поняла многое о жизни. Может, понимала и раньше, но теперь плохие подозрения полностью подтвердились.
Рискуя показаться чёрствой, я, тем не менее, увела Марчелло через полчаса из палаты. Мы уже вдоволь постояли над Марией с постными лицами, и я заметила, что в данный момент мы ничем другим не можем ей быть полезны.
Он с облегчением согласился. Только Рино остался ещё на какое-то время- взирать на неё со смущённой неприязнью.
И потом, на улице, я сказала Марчелло: если со мной что-нибудь случится, неважно что – операция, попаду в аварию и прочее – никаких родственников в больнице! В моей палате, по крайней мере.
В любом случае, я предупрежу медперсонал: никаких визитов до тех пор, пока я сама не позову. Пока не буду себя чувствовать достаточно хорошо, чтобы причесаться, накраситься и принимать посетителей. И тогда – пожалуйста, приносите ваши цветы и конфеты!
И – никаких скорбных лиц. И фальшивого сочувствия.
Я не хочу, чтобы, пока я лежу без сознания, на меня глазели с гадливостью, как на раздавленное насекомое.
В такой момент можно позволить быть рядом только человеку, который действительно желает мне добра; тому, кому я безусловно доверяю; кому не противно будет, если у меня откроется рот или потечёт слюна. А здесь таких нет.
Поэтому- никаких родственников, сказала я.
Надеюсь, он понял. И моим первым кошмаром, когда я очнусь в больнице, не будут Дарио, Аннализа, Рино и Мария…и он сам, естественно.
Ну, если Марии “и так хорошо”- болея, работать без отдыха и потакать капризам мужа, отказывая себе во всём- какое мне дело? Оставим её в покое и закончим эту “семейную” главу, больше ни на что не отвлекаясь.

Два года назад, однако, Рино стоял на пороге славы.
Каким-то образом ему удалось пробиться на съёмки двухсерийного фильма “Адвокат Порта”. Отдельные эпизоды картины снимались у нас, в Абруццо. Ему дали, как он взволнованно сообщил, роль портье в гостинице, который “врёт, хитрит и всё время болтает с мамой по телефону”.
Ну, чудесно! Самое то. Я же говорю: роли дают ему не случайно. Предыдущая(и единственная) была, если вы помните, ролью предателя, выдавшего товарищей- революционеров; за это товарищи его замучили – уморили голодом в какой-то пещере. Там были очень натуральные кадры: Рино тянется зубами к куску мяса на большой вилке, но в последний момент ему не дают укусить, отдёргивают вилку и дразнят…Учебно-исторический фильм. Для итальянца, я думаю, смерть от голода- самая страшная смерть; вот их и учат таким образом, что не нужно предавать товарищей!
Но это было давно. А теперь, после сорока лет, ему, как Джону Траволте, предоставился второй шанс.
У брата – внешность мелкого плута и мошенника: ниже меня ростом, толстая шея, тонкие ноги, длинный нос и тонкие усики под ним. Глаза очень нечестные. Что ж, роль портье, пусть эпизодическая, могла его прославить; его могли заметить, сделать ему другие предложения… Что-что, а врать, хитрить и говорить с мамой- Рино горазд.
Два вечера подряд, борясь со сном, пережидая многочисленные рекламы, смотрели мы этот фильм, ожидая: вот, вот! сейчас будет Рино!
(Тогда наши отношения ещё можно было считать “нормальными”).
Но он мелькнул всего лишь раз- где-то вдали, у входа в гостиницу, маленькой фигуркой у телефона. Не было даже намёка на крупный план…Потом камера лишь мазнула его сзади по затылку, и только самый внимательный и дотошный зритель узнал бы Рино. Если бы мы не знали, что это- он, и не выискивали бы его специально в кадре- кто обратил бы внимание?…
И никакой фамилии в титрах.

Ирина Смакина не смотрела “Адвоката Порта”. Она вообще не следила за успехами Рино в кино, и увидев его, даже не поняла, что перед ней – выдающаяся личность, на которую надо обратить особое внимание.
И тем не менее, конфликт начался с Ирины.

——-
*BRUTTA MATTA – безобразная дура ; сумасшедшая (ит.)

Г Л A B A 19.

СМАКИНА И БУРАТИНО.

Смакина сама по себе – не тот человек, что способен вызвать катаклизмы, бури и землетрясения, наоборот- нормальная простая женщина с Урала. (Тут мне выражение вспоминается: “Ты что, с Урала?!”- имеется в виду: “Ты что, совсем, что ли? не соображаешь?…”- не знаю, если только в Ростове употребляется, или повсеместно). Явное преувеличение, что я могу сказать…Но разница, конечно, есть, между теми эмигрантами, что из Ростова, и теми, что не из.
Нет этой быстрой ориентации, этого творческого темперамента, этой коммерческой хватки и живости мышления, свойственных ростовчанам.
Если, например, Зоя Попова из Ростова-на-Дону мечется здесь, в итальянских водах, как хищная рыба, заглатывая всё, что видит на своём пути, то Ира Смакина с Урала- рыба степенная, флегматичная, склонная к спокойному и низкооплачиваемому труду- так себе, тихонько плавниками шевелит… Даже смеётся спокойно так, медленно, неохотно.
Хорошая женщина, работящая; одна из немногих русских с кем я отношения всё же поддерживала, хотя потом они сами как-то сошли на нет; трудно было каждый раз темы для беседы подбирать- ничего её, практически, не интересовало- только семья и быт, семья и быт.
Но на итальянцев производила впечатление.
Историю о том, как она сюда попала, как работала вначале в семье у разведённого Серджио с двумя детьми, и он то собирался на ней жениться, то расторгал договор о найме и заставлял её возвращаться в Россию; то забирал её снова из России и возобновлял этот договор – я пересказывать не буду. В конце концов, этот добрый итальянец окончательно выгнал её и женился на следующей домработнице, румынке. Однако, разрешил Ирине, которой податься было некуда, пожить ещё какое-то время у него в кемпинге, на пляже – сам он с детьми в доме, естественно, жил – до наступления холодов.
И тут, видя, что срок рабочего договора истекает, а вместе с ним и срок вида на жительство, да и тёплому сезону- тоже конец, Ирина поступила так же, как Антонио Йеццони в своё время поступил: обратилась в брачную контору. Конечно, полутора тысяч долларов, или чего там в то время – трёх миллионов лир?- у неё не было; но там, в бюро, вошли в её положение (“Девушка, миленькая, подыщите мне кого-нибудь, а?..”)и дали ей, за пятьдесят, считай, долларов, двух кандидатов. Oдним из них оказался плотник -вдовец ирининого возраста, с ребёнком тринадцати лет. И у неё на Урале остался мальчик тринадцати лет.
И тот вдовец, Агостино, как только увидел Ирину- потерял голову. Розы, ужины и – предложение руки и сердца! Потом, когда они поженились, правда, выяснилось, как зачастую здесь бывает, что у него не в порядке с головой.
Но это уж потом.
А вообще, видите, как брачные агентства в Италии работают? Антонио обратился- и на тебе- Стелла; и вот уже у них и ребёнок подрос, и открыли они, взяв заём, похоронное бюро, и в течение первого года удалось им похоронить уже двух человек. Один, говорят, ещё не заплатил за похороны (родственники не заплатили); и с начала этого года – ещё двух; и это уже – прогресс, потому что в районе есть сильная конкуренция в этих делах, а умирают редко…
И цветы на кладбище продают всей семьёй.
А Ирина обратилась – и дали ей Агостино. И всего- навсего пятьдесят баксов.
Историю их совместной жизни тоже рассказывать не хочу, сокращу; да и неважные они персонажи, проходные. Упомяну только, что и там комичного было немало – и всё на почве ревности.
Смакина выезжала из дома на машине, а муж её – следом за ней на мотороллере, и гнался за ней по Пескаре, а она, маневрируя в городском движении, пыталась от него оторваться; и так они кружили подолгу… А поскольку Агостино был аутолезионистом – напомним: тот, кто сам себе наносит травмы- то за время их супружества он нанёс себе от ревности и злости множество разных повреждений: сломал себе руку (ударив об стену), ногу(прыгнул с крыши) и голову(об сервант).
Как-то раз из протеста, от безденежья и отчаянья, Ирина даже завела себе любовника, богатого предпринимателя; но только жизнь начала было налаживаться и меняться к лучшему – не повезло: богатый предприниматель, будучи в преклонном уже возрасте, за пятьдесят – умер.
Пришлось вернуться к плотнику- аутолезионисту. Так по сей день и живут: Ирина, Агостино и их сыновья -одногодки.
Но это всё лишь предыстория. История сама – о том, как эта Смакина Ирина внесла разлад в нашу семью; в мою, то есть, актуальную семью, в которой, как вы знаете, не все себя хорошо чувствуют; и так сидим все как на пороховой бочке – не хватает лишь того, кто запал поднесёт…

Одним прекрасным летним вечером продавала я бижутерию на приморском бульваре Пинето бедным отдыхающим. (Богатые на Адриатике не отдыхают, едут на курорты Сардинии). Приезжает Ирина и предлагает мне помочь, и я с радостью соглашаюсь, потому что Марчелло, как обычно, ушёл к себе в агентство смотреть бега, “играть в лошадей”, а людей было много, гораздо больше, чем в последнее время; теперь и помощь уже не требуется…И так эта продажа бижутерии её увлекла, что она никого не видела и нe слышала. Да и шумно было- музыка доносилась из двух-трёх точек неподалёку. В этом шуме и суматохе никто не услышал треск мотоцикла и не заметил, как прибыла важная персона, один из персонажей классической итальянской комедии Буратино; а попросту- брат наш, Рино Коцци.
Приехал на одном из своих четырёх коллекционных мотоциклов, снял каску, встал в стороне и обиженно губы поджал. Выразил недовольство.
Длинный нос навис над губой, углы рта и косматых бровей смотрят вниз; голова большая, шея толстая, живот выпирает. Руки и ноги хилые, тонкие… Подошёл, поздоровался. Увидел Ирину.
У неё было – всё наоборот. А противоположности притягиваются. Шея тонкая, верх изящный, худой, ноги и особенно мягкая часть – уже не худые, очень объёмные, и белые брюки в ночи это подчёркивают…
Блондинка, на голову выше Рино…что тут сказать? Куда к чёрту! (Выражение моей бывшей свекрови. Она, когда видела по телевизору композитора Яна Френкеля, говорила, качая головой восхищённо и недоверчиво: “Здоровый мужик! Kуда к чёрту!”)
У Рино за годы жизни с Марией, женщиной маленькой, смуглой и плоской, ушастой и несколько косоглазой, развились комплексы. То есть, развился болезненный интерес к другим женщинам. Особенно к иностранкам, о лёгкости и доступности которых ходят легенды. Охоте на них он посвятил практически весь свой досуг. Как только жена уйдёт на работу, а дочка в школу, Рино – гулять…Бродит весь день по Пескаре и ждёт удобного случая. Но что-то легенды легендами, а случай всё не предоставляется.
То ли ловец он неумелый, неловкий, то ли иностранки эти – какие-то странные…Вроде и доступны – а ни одну ещё не удалось увлечь; и продажны – а ни одну ещё не подкупил. И опять же, ограниченность денежных средств. Мария на хозяйство ему деньги даёт, на мелкие расходы – даёт, а на женщин, естественно, не даёт; ей такое и в голову прийти не может.
Оттого и страсть его к женщинам стала – сродни ненависти.
Например, в его доме, жаловался он много раз, этажом выше живёт “красивая русская девушка”(узбечка), и по вечерам приходит к ней один “старый, брюхатый”(Буратино имитирует его походку). Как может такая красивая девушка встречаться с таким старым?!- негодует Рино- моралист. Только за деньги! Иначе: почему не встречается вместо этого с ним, “молодым и красивым” соседом?!
Вздыхает. Он этих девушек решительно осуждает и презирает. Не хватает ему личного шарма, а он считает- денег ему не хватает.
Эх, были бы деньги!…Заменили бы личный шарм.
И так стоял Рино возле моего прилавка, болтая о том – о сём и продолжая меня отвлекать. Сначала вроде ему нужен был брат, Марчелло, но идти искать его в указанном направлении он не спешил; стоял и щурился на большой белый силуэт…Прогнать его было неловко и невозможно – родственник, как-никак.
И я представила ему Ирину: вот, мол, брат Марчелло, а это – Ирина.
Смакина ему кивнула, окинула беглым взглядом и продолжает мне помогать с продажей. Видимо, не заметила ничего интересного; маленький нервный мотоциклист с усиками, похож на предателя…Из-за шума толпы она его слышать не может, а он меня всё время о ней расспрашивает, справки наводит:
-А кто её муж? Чем занимается? А рога она ему наставляет?
-Вот этого я не знаю, – пожимаю плечами.- Об этом мне ничего не известно.
-Холодная она какая-то, – неодобрительно кривится брат.
-То есть?- спрашиваю.
-Не говорит! молчит всё, насупилась. Я русских много в Пескаре видел – и все такие, суровые, не улыбаются…Почему?
-Да нет, Рино, – говорю я. – Она мне видишь, как помогает? Сконцентрирована, занята с покупателями, и в отсутствии Марчелло это мне очень кстати. А то, что не разговаривает – понятно; о чём ей с незнакомым человеком говорить?
Кстати, о помощи: одно время и Рино помогал Марчелло с бижутерией, но только за десять процентов выручки.
-Ты вот – не такая угрюмая, – настаивает брат.
-У всех- разный жизненный опыт, – оправдываюсь,- может, у меня он был более радостный и весёлый, потому что я в тяжелых ситуациях не побывала, а другим пришлось, видимо, кое-что пережить – оттого они и серьёзные…
-Может, и так, – упрямится Рино, – но она мне даже в лицо не смотрит!
-Ну,- смеюсь я, – значит, ты её не заинтересовал. Бывают случаи необъяснимой симпатии, антипатии…или твой вид не вызывает доверия.
-Да? – искры интереса в глазах Буратино. Это объяснение нравится ему куда больше. Он любит, когда говорят о нём и, в частности, о его внешности.
-Конечно! Ты – в образе злодея, портье-вруна, мужчины-интригана…такому нельзя доверять.
Он польщён. Глаза светятся удовольствием.
-Может быть, усы?…- он прикрывает их рукой.
-Да, и усы тоже. С ними ты – характерный персонаж, зловещая фигура. Негодяй. Ну, ты ж знаешь – штампы кинематографа.
Кивает головой (мол, того я и добивался).
-А без них?
-А без них- лицо гораздо честней, наивнее.
Рино доволен своей способностью к превращениям.
Тут и Марчелло появился; обмениваются ничего не значащими фразами. Никакой радости от встречи друг с другом братья не испытывают, друг дружкой тяготятся…Внешне похожи, а в сущности – люди чужие. Каждый считает другого дураком, и говорить им совершенно не о чем. Часто в присутствии Рино Марчелло оставляет его и уходит к соседям по вечернему базару – коммерсантам поговорить , надолго, и брата с собой не зовёт, а тот стоит бестолково возле моего прилавка, не зная, что предпринять.
Мне это совсем не нравится, и я незаметными жестами прошу его брата забрать.
-А!- машет рукой Марчелло. Мол, “нужен он мне!”
Tут Ира собирается домой и, попрощавшись со всеми сразу и ни с кем в отдельности, уходит. Рино бросает ей злобный взгляд вслед, испепеляя белую попу в ночи, и цедит сквозь зубы:
-Даже не попрощалась как следует! Никакой культуры!
-Брось, Рино, – вступаюсь я, – она сказала всем “чао”.
Но Рино качает головой. Обижен в лучших чувствах.
Единственной среди моих знакомых, с кем ему удалось поладить, была Марина Верденская, женщина без запросов и предрассудков. Мать троих детей и владелица пяти торговых точек, одна из наших процветающих ростовских коммерсанток. Но это было очень давно и к большим победам никак отнести нельзя.
Впрочем, мне не было дела ни до него, ни до Ирины. Она всего лишь моя знакомая, не лучшая подруга, и ссориться из-за неё с братом- Буратино мне не хотелось.
Но на следующий вечер повторилась та же история. Марчелло опять из агентства следит за бегами в Эскотте и в Сиракузах; Ирина приходит помогать, и брат Рино тут как тут – все в сборе.
– Какого хрена?! Где Марчелло? – вроде как возмущён отсутствием брата, а сам смотрит на Ирину, которая в этот вечер – вся в голубом и ещё больше увлечена бижутерией. Давеча я подарила ей серебряный браслет на ногу – кавильер, и она его уже носит.
– Марчелло там же, где и всегда. – Я не выдаю “великой тайны”. Они, семья, как бы “не знают” о том, что Марчелло играет. Ничего, когда- нибудь узнают. Не мешало бы им узнать, чтобы потом, в случае чего, не приписывали мне разорение “работящего и экономного” Марчелло.
– Играет?- прищуривается Рино.
– Не знаю, – говорю.- Я, видишь ли, занята и следить за ним не могу – поэтому не знаю.
– Играет…играет, – делает он для себя вывод.
Ну, я и не спорю; только брат начинает мне досаждать. Неужто каждый день, то есть вечер, должна я терпеть его здесь и развлекать беседами? Почему ему некуда пойти, кроме нас или в Челлино? Если бы помогал, как Ирина…
-Сходи за Марчелло, – прошу я дочку. Она знает, где его искать.- Скажи, что брат пришёл.
А Ирина в это время обслуживает всю эту толпу у прилавка и, естественно, и ухом не ведёт в сторону Рино. Даже не видит, что он пришёл. И правильно делает. Нечего на него и смотреть, сразу видно: типичный комплекс неполноценности в мотоциклетной каске, частично компенсированный манией величия.
И вот, от нечего делать, опять начинает он к ней придираться; то есть, ко мне, так как она- в десяти шагах, на другом конце прилавка, и даже понятия не имеет о том, в какой мере Рино ею недоволен…И лишь появился Марчелло, она опять взяла свою сумку и, попрощавшись со всеми, ушла. А брат взорвался.
-Как-кого хрена!! Она даже не посмотрела мне в лицо!! Ты ей скажи, что вы не в России находитесь, а в Италии, ясно?!…А в Италии так не принято! В Италии смотрят людям в лицо! И она должна смотреть мне в лицо!!
Я немного опешила и потеряла всякий интерес к работе.
Что-что? На меня кричат, повышают голос…
Агрессивная сущность, которую мне удаётся обычно скрыть, начала пробуждаться во мне; кровь ударила в голову, глаза стали горячими изнутри…не говоря уже о внутреннем голосе, который нашёптывал мне о том, что со мной так не разговаривают. Кажется, кто-то только что сказал мне, что я не в России, а в Италии? Кажется, я ошиблась страной, и коварный абориген только что информировал меня о том, что “Это- не Америка, это- Африка”?
Дальше я обычно превращаюсь в страшное подобие вампира или робота -трансформера: переносица расширяется и набухает, мышечная масса возрастает, увеличиваясь вдвое (адреналин творит ужасные вещи!), и в конце превращения я легко беру негодяя рукой за горло и бросаю его с нечеловеческой силой в ближайший фонарный столб или стену…
Или сдерживаюсь: самоконтроль и глубокое дыхание.
Мой конь уже закусил удила; но я держу, держу его поводья!
– Что это значит- “В Италии, а не в России”? И почему она должна на тебя смотреть?- вежливо спрашиваю я.- А если она не хочет? Или занята делом?
– Ка-ак- почему?!- захлёбывается он. Возбуждён до предела. Глядишь- сейчас яйца вылезут из глазниц.- Потому что здесь так не делается! Это Италия!
– Ну и что?- пытаюсь воззвать к разуму.
Нарушены культурные традиции Италии, а Рино – их ревностный хранитель.
– Вон- китайцы, а там сенегальцы. Как они, по-твоему, должны вести себя в Италии? А их женщины?…Должны перед тобой расшаркиваться, кланяться тебе? Достаточно того, что они работают, не нарушают законы и прочее; и Ирина работает, и сегодня пришла – и мне помогает по-дружески, в отличие от некоторых тут, кто не знает, чем заняться, и крутится под ногами!
Вряд ли он понял, кого я имею в виду.
-Да это – вопрос невоспитанности!- кричит брат на всю улицу, разводя руками и как бы призывая в свидетели всю общественность.- Не-вос-пи-тан-нос-ти!!
-Да уж, насмотрелась я на воспитанность итальянцев, – говорю я ему.- Тебе не нравится, когда на тебя не смотрят, а мне не нравится, когда смотрят – останавливаются вот так, открыв рот (я изображаю идиота с открытой пастью, оглядывающего Рино с ног до головы) и любуются, как в зверинце. Это по-нашему невоспитанность – глазеть на людей. Неприличное любопытство! И навязывать им своё общество, когда они не хотят.
-Да, но вы – в Италии, и не должны забывать, что вы- в Италии!…
Я придерживаю коня-трансформера, который уже встал на дыбы, чтобы забить Рино копытами и вмять его в землю. Останавливаюсь на предпоследней стадии трансформации, дальше- уже опасно, идёт неконтролируемый процесс.
Могла бы ещё кое-что добавить. К примеру:
“Суть твоей истерики понятна. Женщина не обратила на тебя внимания, а ты считал себя самым желанным объектом в радиусе ста километров. Это обидно, но я-то тут причём?” Или: “Ваша Италия мне пока ничего ещё не подарила; ни ваша семья, ни ты лично. Я работаю, в отличие от тебя, паразита, и ни от кого не завишу. И ты мне будешь ещё указывать, куда мы в Италии должны смотреть – в лицо тебе, или ещё куда, налево или направо?…” И наконец: ” А кто ты вообще такой, чтобы говорить от имени Италии? Данте Алигьери? Леопарди? Феллини? Хранитель традиций и культуры? Иди ты к…!”
Но посмотрела на Марчелло и промолчала. Бывали уже такие случаи, когда он, прекрасно зная, какое братец дерьмо, вдруг становился на его сторону. Теперь его реакцию нельзя было предугадать. Во-первых, проиграл в лошадей – это сразу заметно. Во-вторых, смотрит в землю и ковыряет что-то в руках – цепочку или кулон – в замешательстве.
-Смотри мне в лицо, – говорю я строго, поднимая его подбородок. Стараюсь перевести всё в шутку.- А ну-ка! В Италии…
– Она и со мной мало говорит; только с Ольгой, – бурчит он себе под нос оправдательно – то ли, чтобы утешить брата, то ли – и сам обижен её невниманием?
– Мне, в сущности, наплевать, -заключаю я. Для меня главное то, что она помогала, и совершенно бесплатно. А на кого она там смотрит или нет – мне всё равно.
– А мне тоже плевать!- не унимается брат.
Как же так? Его, итальянца, проигнорировала, не заметила какая-то русская.
-Она себе здесь никого не найдёт!- надрывается он, забыв, что Смакина- уже замужем.- Только какого-нибудь дурака!
Смешно, ей-богу.
– Ясное дело,- говорю я, – если учесть, что умного найти вообще трудно. Я вот всю жизнь ищу и найти не могу. Видимо, большинство- дураки.
С этим Рино согласен: все. Кроме него (и Марчелло?…)
Теперь его ненависть к Ирине и всем женщинам этого типа перенеслась на меня.
Хорошо я беру на себя роль громоотвода, а? Главное, что никто меня об этом не просит.
Один раз я так защищала в поездке вышеупомянутую Марину Верденскую, в дальнейшем главную конкурентку в деле одёжного бизнеса, от нападок пьяного коммерсанта Пульчевского, называвшего её “обезьяной” и другими нелестными прозвищами. Закончилось тем, что он предложил мне “выйти с ним из автобуса и поговорить, как мужчина с мужчиной”. Что я и сделала, хотя насчёт моего пола в тот момент он ошибался.

Злой брат ушёл, обиженный и раздражённый. А яростный конь внутри меня всё никак не мог успокоиться. Ему даже захотелось курить; но к тому времени я уже года три, как рассталась с вредной привычкой, и к чему тогда все мучения в спортзале?…А потом- стукнуть копытами Марчелло. Почему не сказал своему брату: “Да отцепись ты, кретин! Чего ты хочешь, собственно, от моей жены?”
Потом подумала, что он боится Рино. Побаивается. Даже если размерами он крупней, зато – трусоват. А если дойдёт до схватки – известно, кто побеждает: не самый крупный, а самый агрессивный. А в Марчелло агрессии – как в плюшевом медвежонке. Не зря в молодости, когда Рино в семье чудил: то кусал Марчелло за разные места, то приставлял ему к горлу нож, тот- нет, чтобы дать отпор – вызывал карабинеров!
Смех, да и только. И почему-то росло предчувствие, что этим дело не кончится. Придёт время, и Рино ещё покажет своё истинное лицо. Главные битвы с Буратино – ещё впереди.

Итак, вы поняли, что с итальянцами всё не так просто?
Намного проще с норвежцами.

ГЛABA 20.

ПИCЬMA ИЗ HOPBEГИИ. ЧTO CЛУЧИЛOCЬ C ЖEHOЙ ГOБЛИHA .

В конце апреля тролль объявился в Ростове.
Это был пожилой, с виду рассеянный и добродушный, типичный житель скандинавских стран. Бледная кожа, большой красный нос, маленький подбородок, на голове- немного тонких седых волос. Большой лоб и кривые зубы, как у всех гоблинов- троллей.
Он привёз Алине продукты питания- кучу копчёных колбас и паштетов в тюбиках- действительно думал, что здесь голодают. Ну, в случае с Алиной, он не был далёк от истины; сидя без работы, они с младенцем Тимой слегка оголодали. Я тоже была приглашена на ужин, отведать тролльских угощений.
Из вежливости хвалила, но по сравнению с итальянской едой это было, конечно, не то… что-то жирное, солёное, майонезообразное. (В чём-то итальянцы правы: по качеству продуктов они, несомненно, впереди).
Тролль всюду водил Тимофея за ручку, что-то нежно ему шептал, и это нас всех умиляло. И что самое главное, тут же ей дал деньги на оформление документов. То есть, был полон решимости с самого начала- не то, что Марчелло, с которым я билась шесть лет. Сразу было видно: человек не привык время даром терять.
За неделю его пребывания здесь Алине удалось оформить все выездные документы. Кроме одного: разрешения отца Тимофея на вывоз его за границу.
Понятно, что обращаться с такой просьбой к господину Горелику, и даже ставить его в известность о том, что они уезжают, никто не собирался. (Было очень сложно объяснить Бьорну, почему; он так и не понял.) Горелик, конечно, использовал бы ситуацию для вымогания денег, а то мог бы и навредить…
Нет! Алина искала нотариуса, который оформил бы эту, в общем, ничего не значащую, доверенность без участия “отца”. Она предлагала им деньги, но нотариусы попадались или слишком честные, или очень, по её выражению, “бздливые”. (Какой чисто славянский звук- “бзд”! Где ещё услышишь? Музыка!)
Тогда в одной мастерской, где делают на заказ печати и штампы, ей за пятьсот долларов США изготовили, наконец, печать нотариальной конторы со всеми прибамбасами – и вопрос был решён.
Она упаковала весь свой скарб, включая швейную машинку, собрала Тимошу и улетела с Бьорном в Москву.
Я провожала их в аэропорту и запечатлела прощание на плёнку( и тут же была, как водится, задержана службой безопасности аэропорта ” за незаконную съёмку в здании аэровокзала” с моей видеокамерой).
Алина была величественна и горда; Тимофей- прелестный малыш, точная копия своей мамы. Бьорн вёл себя хорошо и нежничал с ребёнком. Внешне он казался мне старше Алининого отца.
Больше я её не видела. Вплоть до её прошлогоднего приезда ко мне в Италию, спустя несколько лет. Хотя из писем, звонков и э-мэйлов знала обо всём.
Сначала вести, долетавшие к нам от норвежских фьордов, были хороши: они живут в доме на горе, в лесу, где пасутся олени и журчат родники.
Муж уходит в море на месяц и приходит на две недели. И хотя было ясно, что интимная жизнь с троллем, если она имела место, не могла доставить ей большой радости, все понимали, что “для Тимоши так – лучше”, а ради блага Тимоши она была готова на всё. Алина окунулась в обеспеченный западный быт и забыла обо всём. Так нам казалось.
В июне они уж поженились. Как видите, выйти замуж за норвежца легко.
Но самое интересное – впереди.

…Ребёнок действовал ему на нервы уже в самолёте.
Он не сидел чинно и спокойно, сложив руки на коленях, как должны сидеть все воспитанные двухлетние дети, а беспрестанно куда-то лез, возился, двигался, шумел, бесконца всё хватал и трогал. Он мог по тысяче раз открывать и закрывать пепeльницу, если в данный момент ею интересовался, включать и выключать лампочку над головой; а в гостинице, где они останавливались на день- телевизор.
Он мог свести тролля с ума.
Точно так же когда-то вели себя и его дети, пока не стал их воспитывать и учить уму- разуму. Дебелая же мамаша, как и его жена-полька, ничему не учила сына и слишком редко и несильно шлёпала его. Ну, ничего. Сейчас Бьорн пока ещё терпел – не показываться же сразу во всей красе!- но потом-то уж он займётся воспитанием этого ребёнка! и сразу. Не станет ждать, пока тот подрастёт и будет уже поздно. Да и мамашу (он покосился на Алину, сидящую рядом с радостной улыбкой: “Наконец-то мы с сыном вырвались! Летим!”) следует кое-чему поучить. А то – ишь, радуется! Губы раскатала. Думает – нашла дурака.
Бьорн не дурак. У него ей придётся поработать!
А пока он только кривился, показывая жёлтые зубы, и просил “унять” Тимофея, жалуясь на головную боль…

В Норвегии ей понравилось всё и сразу: вид на фьорды с балкона, пасущиеся вдали олени – их можно видеть в бинокль, и чистая родниковая вода.
От чистого воздуха кружилась голова, но это не был, увы, “хмельной воздух свободы”.Она мыла, стирала и убирала весь дом, пользуясь этой кристалльной водой. Oтмыла всю грязь, включая кафельные плитки в туалете, забрызганные мочой гоблина, и загаженный за время одинокой жизни Бьорном ватер.
Она готовила, и тролль ел прямо из кастрюли, причмокивая. Пекла диетическое печенье и варила диетическое варенье – у гоблина был диабет.
Вскоре выяснилось, что Бьорна никто не посещает, и сам он не посещает других и Алине настоятельно не советует; мир полон завистников и врагов; живёт на своей горе, как отщепенец, наведываясь только изредка к родственникам, которым повёз как-то раз показывать невесту.
И родичам, представляя Алину, говорил, что она не умеет готовить (а то вдруг какой другой тролль на неё позарится!), и что в России, где он тоже ел до отвала, он встретил “такую нужду и нищету – подумать только!” В доме у Алины “не было даже ножей и вилок, и все ели прямо руками!” А Алинин отец,”не имея кровати, спал в нише, прикрываясь газетами”. В то время Алина ещё не понимала как следует по-норвежски и вежливо улыбалась, пока он излагал другим троллям свои чудовищные вымыслы, байки – это ей всё намного позже рассказали.
Когда он разделывал рыбу, невеста попросила его не выбрасывать кости – хотела сварить уху. На что, осклабившись, тролль отвечал: “Это только русские едят кости; норвежцы едят мясо”. После этого Алина кое-что поняла и ни о чём таком его уже не просила…
И наконец, настал “час расплаты”. Он дал ей понять, что пора бы начать исполнять и другие обязанности- обязанности супруги. Хотя фактически супругами они ещё и не были – “но, между взрослыми людьми, понятно…”
Произошла заминка. Алина была как-то ещё к этому не готова. Как-то ещё не сроднились до такой степени, чтобы…
“Ничего,- сказал тролль,- привыкнешь”. Не знаю в точности, что он сказал, но смысл был такой, что если ей что-то здесь не по вкусу, он тут же отправит её в Ростов.
Этого Алина допустить не могла. Пришлось уступить и изведать сомнительных радостей близости с пожилым норвежским троллем.
Вслед за этим Бьорна одолели сомнения: а стоит ли ему жениться? Вдруг она не так уж проста, как кажется на первый взгляд, и хочет его (а было бы странно, не так ли?) использовать? Tолько для того, чтобы выбраться из России?
Поразительная мысль посетила тролля. Удивительно, что старый мужчина, взявший женщину с ребёнком, пользуясь их трудным положением, из России, именно для того, чтобы её использовать – в качестве домохозяйки, бесплатной будущей сиделки для своих детей и, наконец, матраса – не мог смириться с мыслью о том, что его также захотят использовать, хотя бы для того, чтобы выбраться из тупиковой ситуации, а? Он, вероятно, думал, что должен вызывать у неё только любовь, благодарность и восхищение?
Но оставим эти домыслы и вернёмся к фактам.
В июне они поженились. Надо ли говорить, что Б.- иногда мы будем его называть и так, сокращённо, Б.- тут же составил контракт, защищающий его имущество ото всяких поползновений, и не оставляющий жене в случае развода никаких шансов. Алина подписала и была довольна. Всё же это был первый мужчина, который сделал ей предложение и на ней женился; это должно было тешить женское самолюбие. В России после тридцати лет твои шансы выйти замуж резко падают. Да и до тридцати для многих – большая проблема, вы знаете.
А в Норвегии тем временем – нехватка женщин; особенно в сельской местности, и народ не так уж придирчив к стандартам и габаритам, не избалован совсем.
И вот, новая жена тролля хотела как можно скорее освоиться в незнакомой стране. Стала изучать язык, ходить на курсы.
Бьорну такой шаг к самостоятельности очень не понравился. С кем это она хочет общаться, выучив язык? Не с соседями же и не с общественностью ближайшего городка, общаться с которыми он ей категорически не советовал, а проще сказать, запретил?…Учитывая, что там – полно врагов, пособников в деле побега первой жены. Достаточно, если она будет объясняться с ним на пальцах, живя в изоляции, в лесном доме. Поэтому, как только вечером она садилась за уроки, Б. звал её на кухню, где рубил топором оленью ногу, и показывал ей, “как нужно готовить”. Алина умела готовить, и её раздражали эти “уроки”, весь смысл которых был в том, что её место – на кухне, рядом с мужем, а не с учебниками.
В Гербен он вывозил её за покупками. Было бы лучше, ясно, вообще никуда её не возить и никому не показывать, но без провизии не обойдёшься.
Лето было прохладным, близилась осень и гардероб Алины явно нуждался в обновлении. Муж привел её в секонд- хэнд и предложил ей там что-нибудь выбрать. Такое начало её расстроило. Конечно, не ожидала норковой шубы и бриллиантов- была наслышана о “бережливости” европейцев – но так уж совсем?…
После вычета всех налогов, выплат и алиментов Б. получал “чистыми” в долларовом эквиваленте больше четырёх тысяч в месяц и вполне мог себе позволить отдел готовой одежды в супермаркете. Видя непередаваемое словами выражение на лице Алины, туда он её и повёл. Там висели “классические модели” для тех, кому за шестьдесят и тех, кто уже поставил на себе крест. Алина готова была разрыдаться, и тогда уж троллю пришлось отвести её в в другое место, где довольно недорого ей удалось приобрести приличные вещи.
Этим щедрость тролля, однако, была исчерпана. С одеждой для Тимоши дело обстояло проще: Б. решил вообще на него не тратиться. А кроме того, сделал Алине выговор за то, что Тимофей ” слишком много ест и пьёт сока”. На просьбу Алины устроить его в детский сад Бьорн ответил отказом: я, мол, женился на тебе, а не на твоём сыне, и платить за детский сад не буду!Беднягу Тимофея злой тролль неоднократно предлагал “отправить домой”, глумливо добавляя:”А вдруг его там папа ищет?”
Чтобы Алина могла ездить за покупками и в его отсутствие, Бьорн купил ей велосипед. Она каталась в последний раз в раннем детстве, поэтому поначалу ей пришлось нелегко. Съезжать с горы и подниматься, крутя педали, в гору, да ещё с ребёнком на запасном сиденьи – это вам не фунт изюма. Алина, весившая прилично, часто падала, заваливаясь набок вместе с велосипедом и сыном, отчего была вся в синяках…Она предпочла бы сдать экзамен на права и ездить на какой-нибудь подержаной машине – нo, как говорится, не всё от неё звисело.
Один раз перед выходом в море тролль отвёз Алину в Осло, к Лиле и Хрольфу, которые ee настойчиво приглашали. В столице, у друзей она надеялась временно отвести душу; однако, долго пробыть ей там не удалось.
Хрольф стал недвусмысленно к ней приставать, а Лиля, хоть и была приучена относиться к смене партнёров без предрассудков, вдруг что-то заревновала. Отношения затрещали по швам, и пришлось им вернуться в свой домик в лесу.

Те дни, когда Б. уходил в море и оставлял их, наконец, в покое, были блаженством. Возвращаясь из рейса, тролль начинал пить. А пил он не слабо. Потом брал ружьё и стрелял в ворон. От выстрелов, шума и птичьих криков малыш Тимофей плакал. Он не привык и боялся; и если раньше следовал всюду за Бьорном- в гараж, в мастерскую, и особенно нравился ему маленький трактор, на котором они вместе возили дрова- то теперь его избегал, стал пугливым и плакал по ночам. Бьорн злобно кричал Алине, чтобы она “что-нибудь сделала с ребёнком, заставила его заткнуться”- он не даёт спать. Потом опять предлагал “отправить его домой”- “папочка его, наверное, ищет…”
Несколько раз, когда Б. был сильно навеселе, она замечала, что он лезет к ребёнку в трусы. На требования “объясниться” он отвечал, что “всех отправит домой к такой-то матери”. А ответ на вопрос “почему” был прост: потому что он- педофил, дорогуша. Вы ещё не были знакомы с педофилами?…Так вот он – один из них; познакомьтесь.

К счастью, Алина начала заводить знакомства в городке и расположила к себе людей. Её друзьями стали: шеф полиции Хеннеман, помогавший спасти от тролля первую жену, англичанка Трикси, другие дамы, среди них- заведующая социальными службами. Tе, кто в дальнейшем и ей помогли освободиться от тирании местного маньяка Гербе.
Бьорн был возмущён тем, что жена общается с “врагами”, потихоньку ускользает из-под контроля и мало-помалу начинает ориентироваться…
Он не разрешал ей самой выходить из дома, если только не в случае крайней необходимости- для пополнения запасов продовольствия. И составил список лиц, знакомство и встречи с которыми были абсолютно недопустимы. В него, конечно, входили все вышеуказанные и многие ещё. Руководствуясь этим списком, Алина могла теперь знать точно, кто те порядочные граждане, к кому можно обратиться за информацией и, в случaе чего, за помощью. Пользуясь его месячными отлучками, продолжала заводить полезные связи и собирать сведения о том, как можно устроиться в Норвегии.
Работу она могла найти только после получения “оппхольда”- вида на жительство, а “оппхольд”- после того, как проживёт с мужем не меньше года.
Но год она боялась не протянуть. Жизнь в уединении, в лесу, со злобным, подозрительным, ревнивым пьяницей- троллем, к тому же, вооружённым ружьём, топором и с педофильскими наклонностями – становилась слишком опасной.
И в один очень плохой день всё решилось само собой.
Ещё раньше она заметила, что Бьорн, которого бесило, что Тимофей трогает все инструменты в мастерской, кое-что там изменил. Например, к ручному станку, не нуждавшемуся ни в какой электропроводке, при помощи клемм подвёл электрический ток. Так же были теперь “оснащены” и некоторые другие металлические поверхности; при прикосновении к ним вас основательно било током. Кроме того, шнур с оголённым концом, до которого Тимоша легко дотягивался и который убрали повыше – теперь услужливо свисал с потолка, как бы приглашая взяться за него… Алина, видя особый интерес сына, просила Бьорна убрать шнур, но он его опустил пониже.
В городке ей сказали потом под большим секретом: Бьорн, будучи пьяным, хвастался родcтвенникам, что “отучит” противного ребёнка трогать что ни попадя – и потому подключил электричество в мастерской и гараже к кое-каким устройствам.
Алина пришла в ужас. Не обрати она внимaния – с малышом Тимофеем в любой момент могла произойти трагедия.

Когда Бьорн вернулся домой, супруги своей не застал. Она ушла по стопам первой – в кризисный центр. Хеннеман и прочие, ясно, пособили ей в этом деле. Возможно, для них было радостью и развлечением забирать у Бьорна жён, одну за другой- эти события разгоняли скуку провинциальной жизни…
Разьярённый муж кинулся на поиски, но никто не мог (и не хотел) ему дать ответа. Он грозил Хеннеману и прочим: он знает, чьих это рук дело! Он не делал жене и ребёнку ничего плохого; он любит их!
Но кризисный центр – такое место, где женщинам гарантируют безопасность и покой; поэтому адрес этого учереждения обычно не афишируется.
Тролль звонил по телефону, но Алину не подзывали. Все знали уже её историю, и симпатии были безоговорочно на её стороне.
Ей дали комнату, деньги на всё необходимое и устроили Тимофея в детский сад. Ей также были предоставлены адвокат и психолог. То есть, стали заботиться о состоянии её здоровья, в том числе психического, о чём раньше, на протяжении тридцати восьми лет её жизни, никто не заботился…Днём она ходила на курсы, а вечером душевный персонал центра предлагал ей выйти куда-нибудь проветриться, погулять- на дискотеку, что ли…Нельзя же целыми днями сидеть с ребёнком! А пока за Тимошей присмотрят: накормят его, искупают.
Настала райская жизнь.
Её историей заинтересовались газеты. Была напечатана статья с фотографией(вид с затылка), где перечислялись все гонения и унижения, которым подверглась Алина. Стали звонить представители разных организаций, предлагая помощь и поддержку. Пришли письма от норвежских мужчин, предлагавших ей руку и сердце. И наконец, позвонила одна дама из Парламента, и сказала ей, что на очередном заседании будет слушаться и рассматриваться новый законопроект, имеющий к её делу прямое отношение. Так что Алина, хоть сейчас и находится на положении “туристки” без “оппхольда”, имеет все шансы получить право на проживание в стране, как подвергшаяся психическому давлению со стороны мужа, что в Норвегии приравнивается к экономическим преступлениям.
Всё это время тролль не оставлял тщетных попыток найти её и вернуть. Он говорил знакомым, что любит Алину и не понимает, почему она ушла…
Но Алина Гербе, ободренная поддержкой общественных организаций и Парламента, вкусившая прелестей кризисного центра, не собиралась возвращаться к мужу- гоблину.
Она уже осознала себя как личность. К тому же, за ней настойчиво ухаживал его родственник, а точнее, двоюродный брат, Рулле, с самого начала положивший глаз на пышную красавицу Алину.
Этот родственник Рулле был намного добрей, да и внешностью чуток благообразней, чем Бьорн; хотя того же типа, тех же лет и фамилию носил ту же- Гербе. Жил с мамой на другой горе, разводил овец (опять эти горы и овцы!), не пил, не педофильствовал, не был никогда женат. Он стал делать Алине подарки, подкинул деньжат, и на своей огромной машине для кемпинга с кроватью, кухней и всем остальным вывозил их с Тимофеем на долгие загородные прогулки. Давно, а может, и никогда, не знавшая такой заботы и ласки, уставшая путница припала к его плечу и не стала даже обращать внимания на такой пустяк, как отсутствие у него эрекции.
Всем известно, что в современном мире эрекция необязательна, это – как бы пережиток прошлого, семидесятых, восьмидесятых. Теперь есть другие способы, препараты и приспособления. А также, на худой конец, виртуальная реальность, где всё получается куда лучше и интересней.
Алина и Рулле в дальнейшем купили один такой агрегат. Описание его устройства заняло добрую половину одного из её писем, и заставило меня сосредоточиться, морщить лоб и сопереживать….
Принцип простой: действует, как вакуумный насос. Или шприц. Состоит из полой трубки, куда вы вводите его и создаёте, оттягивая поршень, в трубке отрицательное давление. Орган, попавший в трубку, наполняется кровью, увеличивается в объёме и приобретает нужную форму.
…Той же трубки, я полагаю?…
Говорят, что это больно. Алина свидетель: она проводила эти негуманные манипуляции и эксперименты в надежде добиться какого-нибудь результата от бедного Рулле…
Затем вынимаешь какую-то втулку, открывается клапан- и то, что получилось, можно уже вынимать. Но, говорит Алина, ко всеобщему разочарованию, будучи извлечён, объект тут же теряет форму, обмякает и опадает.
Значит, вся процедура проведена зря.
Но Алина, слава богу, инженер, она что-нибудь придумает, я уверена; какое-нибудь усовершенствование, при помощи которого заставит эту штуку ещё послужить людям. Да и вообще, как уже сказано, сейчас в мужчине – не это главное. Оказывается, до Алины у Рулле вообще никогда не было женщин, что неудивительно; зато, в конце концов, он остался доволен и сказал, что “никогда и не думал, что заниматься сексом так приятно!”

В это время озлобленный тролль номер один, Б., подал заявление на развод.
На сепарацию, как у них это называется.(В Италии, кстати, тоже вначале- “сепарационе”, а потом уж, окончательно- “диворцио”).
В перечне вещей, которые он требовал у Алины назад через адвоката – уже не Хрольфа, естественно, а другого – значились: три куска мыла, крем для рук, зубная паста, туалетная бумага и ещё кое-какие необходимые принадлежности в том же духе. Алина была удивлена: час работы адвоката стоит намного дороже, чем весь этот гигиенический набор. Но, видно, Бьорна интересовали не столько деньги, сколько восстановление справедливости. Ведь он взял её из России без мыла и даже без туалетной бумаги; всем этим добром она разжилась и пользовалась в его доме, так что…будьте любезны!
Она собрала для бывшего мужа посылку, куда сложила всё по списку, и добавила от себя пакет женских адсорбирующих прокладок- могут пригодиться.
И, начиная кое-что подозревать, ревнивый Бьорн со своей горы следил в бинокль за передвижениями Рулле: куда это он направился на своей даче на колёсах? не к его ли бывшей жене?…Ах, подлец…Ну, подлец!…

Не бойтесь! Закончилась эта история хорошо, как в волшебных сказках.
И можно даже сказать, что добро победило зло.
Как Алина всегда говорила, “каждому даётся по его вере”. Она верила – и вот…
Спустя год проживания в кризисном центре им дали квартиру; и конечно, Рулле не оставил их своими заботами. Он оплачивал даже звонки Алины в Москву известному психотерапевту, который давал телефонные консультации и советы, как справиться с последствиями перенесённого стресса…Когда она пряталась в Житомире от рэкета и господина Горелика, тоже обращалась к целителям и экстрасенсам, чтобы найти причину свалившихся на неё несчастий и бед. И выяснились интересные вещи.
Оказывается, в ростовской квартире Алины, а именно в туалете, открывался “проход в иные миры”; жаль, что я раньше об этом не знала, бывая у неё, и неоднократно пользовалась этим “Старгейтом”, как обычным сортиром; а могла бы- глядишь- проскочить в другое измерение!
И по комнате летали негативно заряженные чёрные шары.
И всё – в результате заклятий, наложенных недоброжелателями. Естественно, полная “очистка” такой квартиры, не говоря уже о закрытии “чёрной дыры”, стоила бы не дешевле, чем евроремонт.
Рулле оплачивал и приезды в Норвегию, по очереди и тайком друг от друга, Алининых мамы и папы. Они всегда- тут как тут, как только дела налаживаются…
Потом был развод со злым троллем и свадьба с добрым Рулле. Новый муж купил ей дом за полмиллиона (ур-ра!), компьютер, потом ещё один, для сына, собаку- долматина, и разрешил водить машину(гип-гип-ура!…) Чуть позже Алинина мама, шестидесяти пяти лет, тоже вышла в Норвегии замуж, за обеспеченного вдовца Трулле. А следом и двоюродная сестра с Урала приехала и тоже нашла себе мужа- молодого инженера по имени Густав.
Вот почему я советую теперь всем заинтересованным и потерявшим надежду ехать в Норвегию. Там очень туго с женщинами; их не хватает.
Особенно в сельской местности.
Теперь Алина, как самая “состоятельная” из русских в Норвегии, занимается даже благотворительностью: занимает деньги тем, кто в них нуждается, и даже пускает к себе жить людей, находящихся в трудном положении. Жалуется в письмах, однако, что народ платит ей “чёрной неблагодарностью”; деньги назад не возвращают, с квартиры съезжать потом не хотят, да ещё и критикуют- “обсирают”- точное её выражение. (Словесно, имеет она в виду).
Только Бьорн остался безнаказанным. Хотя всё могло пойти по-другому. Альтернативная, скажем, история.
Если нельзя было ночью подсоединить к его заднице те самые провода высокого напряжения, то ничто не мешало, пока он спит, прыгнуть на него сверху и придавить своей тяжестью – ух, брат!… -как сделала недавно одна синьора в Италии.
Он умер бы точно, я вам гарантирую. Со злобным троллем было бы покончено раз и навсегда – безо всякого шума, без всяких разводов и адвокатов…В лепёшку.
Судебный медик установил бы смерть от сдавления чем-то тяжёлым. Чем? а кто его знает. Может, бревно упало в сарае. И даже если бы выяснили, что причиной смерти послужила Алина – трудно было бы доказать преднамеренное убийство.
Впрочем, я не подала ей такую идею, боясь обидеть и быть понятой неправильно. Алина всегда считала, что я немножко над ней издеваюсь.Но это тот выход, который безусловно выбрала бы я – ни за что не догадалась бы пойти в кризисный центр, как потерпевшая.
Характер у меня дурной, да и терпения нет. Хотя, признаю: в этом и есть глубокая мудрость- самому не суетиться, не пороть горячку. Сенсибилизировать общественность, отдаться на попечение разных организаций- для того они и созданы. Уметь привлечь к себе внимание и вызвать сочувствие.
Кстати: мне нужно этому научиться. Всегда решаю свои проблемы сама; сама себе адвокат, психолог и кризисный центр…
Почему я никогда ни у кого не вызываю сочувствия? Вот вопрос.
Hенависть, возмущение вызываю я у людей, желание строить козни- узнаете это из следующей главы, а жалость или сочувствие?
Никогда. Со мной, вероятно, что-то не так.
Ну вот, видите? У них в Норвегии- всё в порядке, потому они и на первом месте по уровню жизни.
Чего нельзя сказать о нас в Италии: и место-то только двадцать четвёртое, да и не в этом дело…

Г Л A B A 21.

“ MAPAЗMЫ KPEПЧAЮT : MEHЯ OБBИHЯЮT 1) B ПPEЛЮБOДEЯHИЯX И 2) B ПPИCTPACTИИ K AЗAPTHЫM ИГPAM.”

Как там поётся в известной опере о клевете? “…И, как бомба, разрыва-ается!…”
Здесь до таких ядерных масштабов не дошло, но имели место две трескучие петарды, пущенные в мой адрес. А так как оба обвинения были абсурдны – ну, как бы я могла? так погрязнуть в пороках, ей-богу…- то самое время о них рассказать.
Сначала в Челлино Аттаназио, где родители Марчелло после обеда мирно куняли себе на стульях, поступил анонимный звонок.
– Следите лучше за вашим сыном!- сказал суровый мужской голос.- Он проигрывает всё на скачках, вместе с этой русской. И она – ещё более заядлая (нет, даже- “осатанелая”,”оголтелая”, можно было бы дословно перевести, “игрунья”), чем он. Посмотрите – вылетят в трубу!!
– А Вы кто такой будете?- спросил папа Дарио.
– Доброжелатель, – скромно и с достоинством представился голос.

Сработало безотказно, ещё бы. Родители всколыхнулись…
Правильное и очень своевременное предупреждение, если учесть, что их сын уже лет десять, как “всё проигрывает”.
Этот звонок уже сам по себе в достаточной мере подмочил мою репутацию в глазах родителей, и без дальнейших происков Буратино. Из борца против азартных игр я превратилась в “заядлую осатанелую игрунью”, этакую “игрочиху”. Две-три недели спустя, несмотря на объяснения и уверения Марчелло, Дарио и Аннализа всё ещё смотрели на меня косо: он – по-карабинерски сощурив глаза, а она – вообще не смотрела; выражала своё неодобрение молча, сидя вполоборота ко мне на стуле, жуя губы и раскачиваясь. (В последнее время у неё появилась также малоэстетичная привычка вываливать язык и доставать им до подбородка).
Понятно. Разве сын может играть?…Это всё она, русская.
Не сомневаюсь: если эту семью в дальнейшем ждут опись имущества и долговая яма- виновата во всём буду я.
– Кто бы это мог быть?- недоумевал Марчелло. Анонимный звонок расстроил его не на шутку.
– Да кто угодно из твоих друзей из агентства,- говорю,- мало ли там психов? Вспомни, с кем ты там поссорился в последний раз. Или кто позавидовал, когда ты недавно выигрывал?
В последний раз он там поругался с пожилым синьором в засаленном пиджаке и со скверным характером, известным скандалистом. Марчелло привёл в агентство Кикку, которая чувствует себя среди игроков в своей тарелке и никому не мешает; но завистливый синьор, который курит, к тому же, немыслимо вонючие сигары, всё бурчал себе под нос, что “собаки воняют”. Это моя-то чистенькая Кикка, моя ароматная и душистая собачка!
Естественно, Марчелло ответил, что “некоторые люди воняют сильней, чем собаки”, а иные, как этот синьор, ещё и плюют в агентстве на стены, так что…
В чём – в чём, а в любви к животным мы с ним солидарны.
– Да нет, этот не стал бы…Да он и не знает моей фамилии и номера родителей.
Тогда я вспомнила, кого я видела в тот день на улице в Пескаре, непосредственно перед звонком, и сказала:
– Значит, это был Грациано. Больше некому.
-Да нет, – не верит Марчелло.
Но я уже была уверена. Другим вариантом мог быть только наш брат Рино, но он не нуждался в анонимных звонках, имея возможность и так каждое воскресенье обрабатывать родителей открыто, рассказывая им, под какое ужасное (моё) влияние попал младший брат.
Потом выяснилось, что я была права, что всё- таки- Грациано.

Но дадим преимущество Буратино. Он первый наносит удар.

Итак, мы с братом Рино долго терпели друг друга, несколько лет.
Точнее, он терпел меня, пока я казалась ему не слишком опасной и была не членом семьи, а всего лишь “подругой Марчелло”.
А Марчелло, как ему известно, дурачок.
Думал, что от меня отделается так же легко, как от Павлы Матушковой. Я же терпела его до тех пор, пока он не перешёл определённых границ.
При встречах мы были вежливы друг с другом, и если бы он хотел, могли бы стать даже друзьями; но это не входило в его планы. Я всегда поддерживала его в спорах, стремясь завоевать его симпатию, и видела, что ему это приятно. Ему определённо нравилось, когда Марчелло проявлял своё невежество в тех вопросах, в которых он “разбирался”. Я терпела обеды у него в гостях каждый раз, когда приезжала в Италию, обеды, на которых всегда обсуждалась Россия – коммунистическая, посткоммунистическая; и конечно и непременно – наши проститутки. Всегда проститутки. Дались ему эти проститутки! Кем он воображал меня – главой их синдаката?
Здесь же, за столом, присутствовала его жена Мария, и её не удивляла его странная осведомлённость о местах их, проститутской, дислокации по дорогам Абруццо, расписании работы, и то, что он “ради любопытства” часто останавливается с ними поболтать.
Нужно быть совсем глупой, чтобы представить себе Рино, остановившегося с украинками только “пошутить и поболтать”, “безо всякой задней мысли…только потому, что у них такой забавный акцент”, трясётся от смеха брат. Но лицо Марии, обычно грустно -озабоченное, как у больной старушки, в этих случаях становилось безмятежным; она даже слегка улыбалась, когда остроумный муж имитировал их акцент, повторяя: “Коза вуой? Сэссо? Чьенто миля “.
Мне было противно.
Терпела я и когда в последние наши каникулы с дочкой в Италии, будучи приглашёнными месяц гостить у родителей Марчелло, мы вдруг оказались перед необходимостью снимать квартиру и тратить лишнюю тысячу долларов, что не было никак предусмотрено. Брату вдруг понадобилась его комната – фактически, их общая с Марчелло спальня в Челлино, на случай если он захочет “переночевать иногда у родителей”- и это именно накануне нашего приезда. На самом деле, капризный брат не появился в Челлино ни разу, но не успокоился до самого дня моего отъезда, когда мы должны были освободить квартиру для новых жильцов. Так, мы не смогли провести в Челлино (то есть бесплатно) даже эту последнюю ночь – пошли в гостиницу. Рино, любимый сын, обнадёжил родителей, что придёт, что ему позарез нужна его комната и кровать. Надо ли говорить, что и в этот раз он так и не появился!
В общем, политика была ясна: политика отчуждения.
Рино стал опасаться, что я “слишком влезла в семью”, “слишком близка к цели”, а в его планы женатый брат никак не входил. Родительский дом и так уже был записан на его имя, вместе с землёй; и ему подошёл бы брат, старящийся с мамой и папой, всегда при них, бездетный, не претендующий на “наследство”.
Поэтому история с комнатой повторилась и тогда, когда я приехала в Италию “насовсем”, расчитывая завершить эту долгую эпопею законным браком.
В доме у Дарио с Аннализой остановиться не удалось. В гостиницу!…Там принимают гостей. Брату, смотри-ка, опять срочно понадобилась комната и кровать. Его тяга к родному дому чётко совпадала с моими приездами.
В тот раз, несмотря на мои протесты и желание сразу ехать в гостиницу (там хотя бы чисто и топят), Марчелло решил проявить характер и настоять на своём. Я осталась с ним у родителей; но вечером явился брат, как бы “собравшись ночевать”(на самом деле – только чтобы устроить сцену; нужно ему ночевать в этом холодильнике!). Увидев, что его комната занята, хлопнул дверцей машины, взвизгнул тормозами и, не сказав ничего, уехал.
Ах, как была расстроена мама! В кои веки раз сын приехал к ней ночевать, а в его комнате- незваные гости!
В короткое время, благодаря этим демонстрациям протеста и психологическим манипуляциям Буратино, я превратилась в какой-то предмет раздора в семье, в персону non grata. К тому же, Марчелло изложил им сущность экономического кризиса в России, падения рубля и краха моей коммерции, и стал подходить к разговору о том, что поскольку я не смогу теперь приезжать по делам, то возможно, останусь насовсем, и…
Мама ничего не понимала и раскачивалась на стуле. Ей было ясно, однако, что если раньше я приезжала и уезжала, и денег у меня было хоть отбавляй, то теперь денег у меня станет намного меньше и уезжать я не собираюсь. Амплитуда её раскачиваний на стуле становилась угрожающей, и наконец она заверещала истеричным старческим фальцетом:
– Женитесь?…Женитесь! Женитесь!! Посадишь себе на шею их всех- трёх человек!!
(Кого это – трёх? Один- это я, второй – моя дочка; а третий-то кто?)
– Помогать всем этим! (“Все эти”- опять же мы?) Обуза! Обуза!!Обуза!!…
Хотя её сын к тому времени уже задолжал мнe порядочную сумму, она об этом не знала. Как и об азартных играх. Её нельзя было волновать.
– Марчелло никогда не женится !- внезапно закончила она, будто вынесла свой приговор.
Дарио молчал и курил.
Я встала и тут же откланялась, выразив сожаление о том, что они все так настроены против меня; а я-то считала их друзьями и полагала, что знаю лучше…
Дело было в канун Рождества. На следующий день, к моему удивлению, Аннализа позвонила ко мне в гостиницу и пригласила меня на свой рождественский обед.
Я отказалась.
– Как же так? Ты здесь одна, без семьи,- недоумевала она.
-Ничего страшного, – я объяснила синьоре, что обычно праздную Рождество с семьёй или с друзьями, а их ни к одной из этих категорий отнести нельзя.
Видимо, обидела всерьёз.
Марчелло пошёл один; там были Рино с Марией. Конечно, разгорелся диспут и скандал, и в центре обсуждения была я. Рино рвал и метал. Он кричал, что русские – коварны, а Марчелло – наивен, сопровождая это неповторимыми итальянскими жестами; и что он сам никогда не женился бы на Марии, если бы у неё не было постоянной работы. (Мария, мои поздравления! Сказать такое при тебе. Женился только потому, что ты могла его содержать!)
Впрочем, она никак не отреагировала.
Естественно, в тот раз никто ни на ком не женился, и я, у которой кончался срок визы, должна была уехать. Спасибо брату Рино: он хорошо обработал стариков.
Однако, я взяла его себе на заметку, и из списка всего лишь малоприятных личностей он был переведён в список врагов, от которого до списка “к ликвидации”- всего один шаг.
“I’ll be back”, как говорят в кино Терминаторы. Спустя три месяца я вернулась и довела дело до конца. Несмотря на все козни и происки брата.
Это, так сказать, из истории наших “холодных войн”.
Впоследствии это никогда не обсуждалось; через пару месяцев после регистрации старики пришли в себя и сменили гнев на милость, и я опять была, как ни в чём не бывало, “принята в семью”. И даже делала вид, что ничего ен знаю о том, как Рино ставил мне палки в колёса, о его подрывной деятельности.

Дальше последовал эпизод с Ириной Смакиной, когда я уже начала терять терпение, но простила его, засранца, как не пользующегося успехом у женщин- за исключением лопоухой, во всех отношениях, Марии.
Иногда мне было его даже жалко: неудавшаяся актёрская карьера и так далее. И может, продолжала бы прощать и избегать конфликтов во имя мира и покоя в семьe, если бы дело не коснулось опять-таки Кикки.
Не знаю, любите ли вы собак.
Я принимаю их дела настолько близко к сердцу, что заслужила прозвище ” Olga la Canara”(“Собачница”), данное мне, конечно же, их гонителями. И всерьез полагаю, что следовало приехать в Италию лишь для того, чтобы встретить здесь Кикку. Представить себе не могу, что мы бы не встретились и не узнали друг друга! Сама судьба, как видно, свела нас вместе..
Когда-то и у Рино с Марией тоже был пёсик – маленькая нервная Лилли.
Хорошая собачка, немножко слишком суетливая и запуганная; но было бы странно, впрочем, чтобы в семье, где есть Рино, кто-то вёл бы себя по-другому, включая животных. Какое-то время, однако, он был собакой доволен – развлекался, бросал ей мячик…Наказывал, правда, если мочилась в коридоре, а гулять с ней, выводить во двор, не любил – некогда; куда приятней весь день, пока жена на работе, гулять одному.
В Челлино Лилли приезжала с ними и лазила, конечно, везде, где ей только заблагорассудится. Кристина сажала её мне на руки, и родители веселились- собачка вносила оживление. Но вот прошёл год – и Лилли им надоела; взрослым, стало быть. То некому было с ней гулять, и бедное животное, несмотря на страх наказания, писало в квартире – нельзя же терпеть весь день; то у Кристины обнаружили какую-то аллергию – вряд ли на собачью шерсть, но тем не менее…
От Лилли решили избавиться. Сперва её отвезли к родителям в Челлино. Здесь она, не нужная никому, бегала вокруг дома, и даже в холодные ночи это привычное жить в тёплой квартире создание не могло найти себе приюта – разве что у кроликов в сарае, да и тот был, скорей всего, заперт.
Животные в семье Коцци как-то не вообще не выживали, разве что самые стойкие и неприхотливые, типа крыс. На кур и кроликов периодически нападал мор, вызванный загадочными эпидемиями; собаке, привязанной зачем-то годами на цепь, давали прокисшие макароны; чёрный кот во дворе истошно мяукал от голода.
Дом стоял у самой дороги, по которой редко, но со страшной скоростью проносятся машины; но папа Дарио за жизнь Лилли не волновался- опасался, что Лилли “нанесёт какой-нибудь ущерб”, то есть “заставит упасть какого-нибудь велосипедиста”, а ему “придётся платить”. И жаловался Марии.
И Мария, добрейшая из женщин, сказала:
– Тогда сделайте так, чтобы она исчезла.
Дарио не нужно было повторять два раза. Он завёз собачку подальше от дома и выпустил, как он говорит, возле кладбища, недалеко от какой-то фермы, а затем уехал.
Все эти действия, не говоря уже о том, что ни в чём не повинное существо, привязанное к своим хозяевам и не приученное самостоятельно добывать себе корм, было обречено метаться в отчаяньи и искать этих хозяев -предателей, а может, и на голодную смерть…Так вот, эти действия подпадают под статью закона и являются преступлением. Нельзя брать собак и потом бросать их, когда вам вздумается. Надеюсь, что Лилли повезло, и какая-нибудь добрая душа подобрала её…
Я узнала об этой истории слишком поздно, какое-то время спустя, иначе я взяла бы несчастную Лилли себе, хотя будучи собакой Рино, она не была мне особенно симпатична. Кристине они сказали, что “Лилли вышла замуж” и “теперь у неё будут дети”. Какой цинизм! Издевательство. Девочка грустно улыбалась сквозь слёзы, не зная, то ли ей радоваться за свою собаку, то ли горевать оттого, что она почему-то больше её не увидит. Кристина долго переживала свою потерю, и рисовала себя неизменно с чёрной собачкой, Лилли, рядом. Возможно, помнит её и сейчас.
С этого времени, однако, по высочайшему решению брата, собаки в доме родителей стали нежелательны.
Я ничего не знала об этих решениях, потому что меня всегда мало интересовали его решения…и когда мы взяли Кикку, брат уже проповедовал в семье новые принципы санитарии и гигиены; говорил о страшных болезнях, которыми можно заразиться от собаки, о её “нечистом дыхании”, которое само по себе уже губит ваше здоровье. Марчелло возражал брату и говорил ему, что так, как они поступили с Лилли, порядочные люди не поступают.
Но всё было бесполезно: негодяй сказал, что если он избавился от собаки, то теперь собак в доме быть не должно. Родители молчали, как всегда, согласные во всём с о своим дебильным первенцем. Или Лилли была лучше, чем Кикка, или, скорей всего, Рино – гораздо лучше Марчелло.
Что позволено Юпитеру, не позволено быку.
Надо сказать, что Кикка сразу оценила ситуацию, поняла, что Рино говорит что-то нехорошее о собаках вообще и о ней в частности, и отнеслась со взаимной антипатией; стала рычать на него из-под стула, и никакие попытки подкупить её колбасой не имели успеха. (Враги, Кикка. Это – враги! Не бери колбасу у врагов!)
Тогда Мария, внезапно нагнувшись под стул, залаяла по-собачьи, неожиданно пронзительно и громко для такой маленькой женщины:
– Вуф! Вуф! Ввуф!!…
Я даже замерла, остолбенев на мгновение.
С Киккой от испуга случилась истерика – теперь она лаяла взахлёб.
– Что это с ней?- засмеялась Мария.- Боится?
– Никогда раньше не видела человека, который лает, – предположила я, и увела собаку.
И опять я решила не раздражать брата. В результате, на Рождество мой маленький щенок сидел и скулил под домом в машине, хотя ему могло быть так хорошо и спокойно у меня на коленях; а я каждые полчаса выходила к нему проверять, всё ли в порядке.
Когда брата в Челлино не было, мы впускали в дом Кикку; но отношение родителей к ней резко изменилось. Если раньше, когда она бежала к ним стремглав на второй этаж, чтобы приветствовать, лизала им руки, махала хвостом, они умильно улыбались и приговаривали: “Ти-ти, ти-ти, ти-ти!”, то теперь при её приближении мама стала брезгливо отдёргивать руки, показывая неодобрение или, может быть, страх заразиться…
Собак искренне не понимал причину такой перемены. Почему больше не гладят, не ласкают?…
Потому что Рино запретил. И если уж их отношение к людям зависело от его подсказки, то что уж говорить о какой-то собаке? Постепенно, однако, Киккин энтузиазм иссяк, и она оставила их в покое – только сдержанно помахивала хвостом при встрече.
“Вам же хуже, – думала я.- Разочаровали существо, которое искренне желало вам добра. Не за деньгами же приходило и не за продуктами, как некоторые!”

В тот достопамятный раз брат был один, без Марии и Кристины. И начал, как ни странно, заигрывать с Киккой, улыбаясь и говоря, что “умеет найти подход к собаке”.
Ни к кому он не умеет “найти подход”- ни к женщинам, ни к собакам, вот что я скажу. И те, и другие сразу чувствуют фальшь. И Кикка не попалась на удочку; она прекрасно помнила, что это “тот, плохой”, который не любит собак и жена которого громко лает. Поэтому она держалась на расстоянии и гавкала, как только он к ней приближался. А вообще, мой пёс – сама нежность и дружелюбие, у Кикки повсюду много друзей.
Наконец, Рино взбесился:
– Да заставь ты заткнуться эту собаку!- заорал он.- А то дам ей пинка – покатится с лестницы!
Я встала и выпрямилась во весь рост. Не знаю, смогу ли я одолеть взрослого, и наглого притом, мужичонку, хоть не совсем карлика, но и далеко не гиганта?…Наверное, смогу. На всякий случай, я взглядом искала сподручный тяжёлый предмет: кочергу? или щипцы для угля?…Лопатку?
– Знаешь что, – говорю я спокойно, стараясь подбирать слова и не сказать лишнего, – при всём уважении к этой семье, – смотрю на маму и папу, – если кто-то сделает что-нибудь плохое моей собаке – я сделаю то же самое ему.
Этого он не ожидал. Может, это пошло вразрез со сложившимся у него представлением о женщинах, но во-первых, у него это представление неправильное, а во-вторых, когда никто меня не защищает, я могу защищаться сама.
– Так значит, ты ещё не поняла, что собака в этом доме нежелательна?! Как тебе ещё объяснить?!…Здесь- не Россия, а Италия, и вы должны стараться подняться до уровня нашей культуры!- не успокаивался брат.
– Я, Рино, до твоего уровня культуры уже поднялась в начальной школе, – говорю я. – Уже умела читать и писать, когда ты только начал связно говорить. Хоть я и младше тебя, – добавила.
Во время короткой паузы он вспоминает этапы своего культурного становления.
– …А!- кричит торжествующе после. – Тебе не нравится, что мы – крестьяне?! А ты-то кто?! Говоришь, что ты- медик, но это ты говоришь! Мы-то не знаем, какой ты медик!
– Я привезу тебе копии документов, как только переведу их в Риме; у тебя будет твой собственный экземпляр, – заверяю его.- А насчёт собаки – твои родители никогда мне не говорили, что собака в доме им мешает.
-Я сказал, что собаки в доме быть не должно!!
-А как же твоя собака? Она бегала здесь везде.
-Я избавился от неё!
-…и совершил подлое, гнуснейшее преступление. Ужасную вещь совершил.
-Здесь дом весь загажен крысами; крыс полно, – вступает Марчелло. – Если тебя так волнует гигиена – сделал бы что-нибудь в доме: уборку, дезинфекцию, побелил бы стены…
Тут Рино орёт, как он загружен и занят, а вот мы, которые живём близко, мы должны были бы помогать старикам! И красить, и белить! Он, Рино, всегда думает о маме с папой, он и только он!
-Почему же тогда, – говорю, – ты не хочешь, чтобы мама и папа жили с тобой?…
Молчание. Глаза ещё навыкате от возмущения, щёки вздуты, но ответа нет. Этот бестактный вопрос застал Рино врасплох. Ах, никто не осмеливался ему его задать…Уже год, как Аннализа жалуется детям, что не хочет жить “одна с Дарио” и плачет, и собирается “уйти в дом престарелых”. А Рино отвечает, что в их новой квартире ей места нет, а единственная свободная комната “вся занята мебелью”.
Всё кончилось тем, что пришлось мне её утешать и согласиться, в случае необходимости, взять стариков к себе.
– Что ж, снимем дом или квартиру побольше,- сказала я, хотя каждая клетка моего организма кричала в ужасе: “Нет! Нееет!!”,- и будем жить вместе. Попробуем хотя бы.
Однако странно, что старший любимый сын с невесткой-итальянкой и родной внучкой не хотят их брать к себе, а невестка-иностранка, которую не хотели “принимать в семью”- согласна.
– Хорошо, – брат выпускает воздух и делает лицо нераскаявшегося злодея, – считай, что ты мне преподнесла урок…довольна? Я – вот такой плохой; и что?
– Да, сдаётся мне, мил человек, что ты на самом деле плохой, – говорю, – но это ещё не повод на меня орать, повышать на меня голос; потому что со мной так никто не разговаривает. Я к себе требую уважения, а ты себе стал позволять- сейчас как бы из-за собаки, а тогда, летом – из-за Ирины…
– А! Эта кретинка?!- смеётся он неестественным смехом.- Та, что наставляла мужу рога? Да я бы её – пинком под зад, на месте её мужа!
-Вот, пожалуйста, ты её абсолютно нe знаешь, а позволяешь себе…
-Да сразу видно, – машет он рукой, – что это…несерьёзная…(хотел подобрать, видно, другой эпитет, но при родителях передумал)
-А ты- серьёзный?- удивилась я.- Ты у нас что- очень серьёзный?
Только это спросила.
И вопрос повис в воздухе. Оказывается, в этот момент он испугался; подумал, что сейчас я расскажу о его похождениях с Мариной Верденской, матерью троих детей и актуальной владелицей трёх магазинов в Ростове. Я не собиралась этого делать. И в мыслях у меня не было. Хотела только сказать – имеет ли право он, с его “серьёзностью”, осуждать других?
Но брат не понял; весь раздулся и побагровел.
С ним случилась истерика, и он внезапно заголосил:
– Ну, трахнул я твою подругу! Ты это хотела сказать, да?!…Я трахнул твою подругу! – и разводит руками, как в театре: видите, мол – я никого не боюсь!
И нервно смеётся.
– Да нет, я не это хотела сказать, – машу я рукой, – но раз уж ты сам признался…
Родители не ожидали таких откровений. Слегка опешили, хотя быстро оправились. Им-то что? Может, в глубине души порадовались за сына, что не скис ещё совсем в семейном болоте, молодец – живёт полной жизнью.
Главное, что Марии не было. Да если бы и была Мария – я уверена, она бы и виду не подала. Её ничем не прошибёшь.
А мне тем более эти разоблачения никакого удовольствия не доставили. Потому что, во-первых, меня коробит от слова”трахать”, а во-вторых, трудно себе представить более неприятное зрелище, чем спаривание Верденской и Буратино- как неэстетично! Уже не говоря о том, что и “подругой” назвать её нельзя. Была бы подругой – я бы с таким типом не стала её знакомить…А в -третьих, преступление, которое они совершили вместе с Марией, бросив собаку, по мне намного хуже дурацких супружеских измен.
Это вот – аморально и гадко.
И тут брат пошёл ва-банк, и настал мой черёд удивляться.
– А ты что делаешь, когда ездишь в Пескару? А?…
– Я?
– Да, ты!
Ожидал, наверное, что поймает меня в капкан и вызовет такой же поток саморазоблачений? Увы, самое страшное, в чём меня можно уличить – это в покупке какой-нибудь тряпки в бутике, на которую у меня, по идее, не должно быть денег, а они есть, тайно выкроенные из семейного бюджета. Но я, как человек осторожный, входя в особо роскошный магазин, всегда оглядываюсь: не шпионит ли кто украдкой? Нет ли за мной слежки – каких знакомых, или того же брата?
А ещё меня можно увидеть в магазине пластинок. И в книжном. Или просто идущей по улицам. Мне нравится теряться в толпе большого города и ни с кем не здороваться на каждом шагу. Я выросла в большом городе, я скучаю по большому городу. Вот что я делаю в Пескаре.
Да и что такое Пескара? Всего-навсего сто тысяч человек. Имитация, иллюзия большого города.
-Ты знаешь, что ты делаешь,-отвечает он многозначительно.
– Я-то знаю: гуляю, в магазины захожу…А ты что имеешь в виду?
Хотя всем уже было ясно, что он имел в виду.
– Ты что, её с кем-то видел?- прищуривается Марчелло.
Ага, вот оно, наконец! Вот этого нам не хватало – страстей, немного ревности; а то что-то увял интерес, всё как-то буднично, пресно…подбавь-ка, брат, огонька!
– Не хочу говорить, – уклоняется Рино.
И таким образом ясно даёт понять: да, я, может, с кем-то её и видел.
Но дело в том, что по чистой случайности во время моих прогулок по Пескаре мне ни разу не довелось встретить ни одного знакомого мужского пола, или хотя бы соседа по базару, с которым я могла бы остановиться на пять минут поболтать или выпить по чашке кофе…так что, Рино, голубчик, все твои инсинуации- чистой воды выдумка и провокация, потому что ни с кем ты меня не видел.
Жаль, жаль. Потому что в противном случае оставались бы какие-то сомнения в твоей порядочности, а теперь их не остаётся. Рино – абсолютно нечестный и непорядочный брат. Возникает сильное желание подойти к нему и дать оплеуху, этому мелкому интригану, но я его подавляю.
– Так ты видел с кем-то её или нет?- настаивает Марчелло.
Вот какой оборот принял разговор. До чего легко сбить итальянца с толку!
Bсе уже говорят одновременно; воцарился хаос, беспорядок. Папа, по-моему кричит, что хотел бы, чтобы в будущем все ограничили свою сексуальную активность семейным кругом, а мама неизвестно отчего развеселилась и хохочет, открывая беззубый рот.
– В общем, – говорю я, подводя итог,- здесь проблема не в собаке и не во мне, а в том, что Рино хочет нам дать понять, что он в доме хозяин; его комната, его кровать, он устанавливает правила; а остальные, включая Марчелло и родителей, права голоса не имеют. Почему он сперва поссорил Марчелло с Матушковой, а потом старался избавиться от меня? Потому что ему нужен неженатый брат, без семьи. Он волнуется за своё наследство: дом, который записан на него, землю и прочее.
-Что-оо?!- взвивается Рино.
-Так вот, – продолжаю я, – если дело в этом, то меня это твоё наследство не интересует; всё это хозяйство даже не представляется мне ни ценным, ни привлекательным, оно и выеденного яйца не стоит – я уже об этом говорила. Что я буду здесь делать – возделывать пол-огорода?
-И меня ни хрена не интересует!- говорит Марчелло.- Пусть забирает всё.
-А ты откажись, если тебя не интересует, – живо вставляет брат.
Мы поднимаемся и уходим. Брат остаётся – орать на родителей.
И с одной стороны, Марчелло доволен – наконец я без обиняков выложила брату всё, что он хотел бы сказать годами, но не решался; но посеянные сомнения, с другой стороны, дают всходы, и на обратном пути в машине он то и дело спрашивает:
– Мог он тебя всё-таки видеть с кем-то в Пескаре? или не мог? Нет, мне – всё равно, но разговоры эти мне не нравятся…
– А он тебе для того и сказал, чтобы ты сомневался.
– Да нет; он так просто сказать не мог.
– Да что ты! Конечно, нет!…Твой брат – чеcтнейший человек.
Я устаю от этой комедии. Он верит этому интригану, выброшенному со скандалом отовсюду; и даже, спустя какое-то время, вздыхая с неподдельной горечью, говорит:
– Ты заставила меня поссориться с братом.
– Можешь вернуться и помириться. Можешь даже поцеловать его за то, что клевещет на твою жену, то есть меня. Другой бы на твоём месте…
Но это ведь бесполезно, объяснять Марчелло, как должен был бы вести себя на его месте настоящий мужчина, жену которого позорят и ложно обвиняют.
Даже смешно: почему я всегда жду, что кто-то поведёт себя “как настоящий мужчина” и неизменно остаюсь разочарованной?
Потому что никто себя так не ведёт. Кроме меня.
Может, я- последняя из настоящих мужчин?

На следующий вечер позвонила взволнованная Мария.
Марчелло только вернулся с работы.
– Беги, спасай брата!
Что случилось? Рино в очередной раз поссорился с соседями – из-за парковки машин под домом или какой-то ещё ерунды – и разгневанные жильцы повели его к морю, чтобы набить ему морду. А может, его убить. А поскольку друзей у него нет, и Марчелло – единственный брат, то должен же он что-нибудь сделать, защитить Рино!
Я была уверена, что Марчелло побежит, как всегда, спасать. Вот он, удобный случай помириться с братом!
Но не побежал. Видно, устал после работы.
– Мария,- сказал он, – мне жаль, но пока я доеду до Монтесильвано, за это время его или уже убьют, или дело решится миром. А во-вторых, надоело его спасать. Скажи своему мужу: пусть научится ладить с людьми.
Повесил трубку и сел есть.
Брат вышел из истории с соседями живым и невредимым, но не сделал для себя никаких полезных выводов (именно потому и не сделал).
Приехав в конце недели, как всегда, в свою вотчину Челлино и зайдя в свою комнату, он заметил пропажу с полки одной из немногих книг, а именно позарез ему нужного в этот момент орфографического словаря. Словарь, который тридцать лет до этого пылился на полке и принадлежал обоим братьям, мы взяли для Кати. Брат устроил скандал: почему его вещи берут без спроса? И потребовал срочно вернуть. Аннализа была расстроена и раскачивалась на стуле. Вечно её первенца обижают!
-Если вам нужен словарь, пойдите себе и купите, – говорила она Марчелло, – пойдите и купите, – повторяла она.- А этот я покупала Рино, когда он учился в школе!
Видя маму в таком состоянии – впрочем, как обычно после визитов Рино- Марчелло взбесился. Этот словарь, наконец, переполнил чашу терпения; а у Марчелло эта чаша – размером с таз. Скрежеща зубами, он позвонил брату и сказал, чтобы тот перестал возбуждать попусту мать, у которой не в порядке с головой; пусть, если что не так, обращается прямо к нему, Марчелло, и он найдёт способ его удовлетворить. Пусть не трогает мать, которая после его приходов вся накрученная, как пружина.
На этом “культурная часть” его речи окончилась. Видно, по- хорошему брат не понимал и спорил.
– Тебе нечем заняться, а?!- сказал он тогда.- Слишком хорошая жизнь?…так я тебе её испорчу; я тебя в больницу отправлю!! лечиться! Что тебе нужно?!Что? словарь?…Что ещё?!Моя жена тебя не устраивает?…А? Ага!…Да, есть люди покруче тебя – ты этого не знал?…Ну, будь здоров.
Это было уже кое-что. Наконец заговорил, как мужчина.
Хотя бы один раз, для разнообразия.

С братом мы не разговаривали два года.
Аннализа всё это время пыталась нас “помирить”. Однако, представляла она себе это примирение своебразно: считала, что я должна попросить у Рино прощения.
Интересно, за что?…
Я была неправа, “рассказав о том, что он спал с моей подругой”.
Во-первых, говорю, это не я рассказала, а он сам. Во-вторых, не при Марии. А в-третьих- это правда (и Марчелло – свидетель кивает головой).
А вот то, что он пытался сказать про меня, ваш сын – это уже сознательная клевета, и я, говорю им, найму адвоката, устрою ему процесс с возмещением моральных убытков и прочим (это я только пугаю, но они об этом не знают; растерянно хлопают глазами). В ходе процесса его попросят предъявить доказательства, а так как доказательств нет – извиниться публично.
Он должен извиняться, а не я, уважаемая свекровь.
А возмещения морального ущерба я потребую, потому что- кто знает? Из-за этих посеянных сомнений могут испортиться наши отношения с Марчелло; а то и разведёмся…В иных семьях на почве ревности и клеветы случаются страшные вещи: вот, то и дело видишь по телевизору- кто-то кого-то зарезал или застрелил; происходят трагедии, жизнь подвергается опасности- так или нет?
Родители кивают головой, соглашаются.
Поэтому тот, кто клевещет, берёт на себя большую ответственность. И должен платить. Надо быть поосторожней с людьми. А то люди бывают разные. Один всё проглотит спокойно, как Марчелло, а другой сначала вашего Рино задушит за оскорбление жены, а потом уж начнёт разбираться.( Это я опять фантазирую на тему: “Мужчины, мужчины, мужчины к барьеру ведут подлецов”. Никуда они их не ведут). Ваш Рино кончит плохо рано или поздно, если не изменится.
Сказав эту речь, смотрю на притихшую аудиторию свёкров.
Папа Дарио вроде со мной согласен. А мама качается на стуле и шамкает беззубо ртом:
– У меня два сына; и одному я не могу ничего сказать, и другому… А ты, Ольга, должна выполнять свой долг! Э!…
…Какой именно?…Ничего я не поняла. Одно ясно: теперь ни о каком совместном проживании с родителями и речи быть не может. Не хватало ещё, чтобы я взяла стaриков к себе и досматривала их, а по воскресеньям к ним приходил любимый сын Рино, получал от них свою “стипендию” и вдобавок командовал нами!
Нет, я умываю руки.
И кого, интересно, он думает, можно найти, встретить на улицах Пескары, если предположить, по его теории, что я выхожу из дома искать мужчин? Каких-нибудь маньяков, уличных приставал?…Кто из нормальных людей к тебе подойдёт на улице? Разве что такой субъект, как он сам, который как раз с этой целью и бродит по городу. Как он себе это представляет?…Судит по себе, конечно. Но я-то- не он. Как мало знают они людей!
Как глупо всё- как в мексиканской теленовелле!
Ох, боже ты мой, боже мой.

“Примирение” с братом состоялось в один прекрасный день.
Жаль, что Аннализа этого не увидела, потому что была уже не с нами, а в лучшем из миров. И произошло это совсем не так, как ей бы хотелось.
Два месяца спустя после её смерти, на Пасху, после семейного обеда, во время которого я всё ходила проведывать, как там моя Кикка в машине, я решила: хватит. Выпустила её и дала ей зайти в дом, не объясняя ничего никому.
На лестнице Мария испуганно вытаращила глаза:
– Ты дала ей зайти? (Боялась реакции своего господина)
– Да, – спокойно ответила я.
Никто не сказал больше ни слова. И брат сидел и молчал.
Кикка стояла перед ним, гордо держа хвост пистолетом, а он разглядывал пол у себя под ногами…Может, торжество, которое я испытала при этом, было не совсем, вы скажете, адекватным, но эта победа не показалась мне малой и незначительной.
Учитывая обстоятельства.

Ну, а теперь вернёмся к загадочной личности, звонящей по телефону.
К анонимному доброжелателю.
Ни для кого не будет новостью, если скажу: все браки переживают кризис.
Ещё бы! Понятно. Надоедают друг другу до смерти; на горизонте возникают соперники… Та же ситуация не обошла и меня; только моей соперницей …стал мужчина. Этот факт меня несколько удивил.
Где-то за год до анонимного звонка этот тип появился в “лошадном агентстве” и сразу всех очаровал. Ну, не всех, а самых впечатлительных, вроде Марчелло и Гверино, молодого паренька в очках, которого привёл в агентство папа, когда тот был ещё в нежном возрасте, и который бросил, наконец, из-за пагубной страсти к лошадям университет.
Грациано Бартолоцци электризовал! Он приходил с улыбкой на гладком приятном лице, смеялся, вытаскивал деньги из кармана и щедро всех угощал в баре. Во время забегов он возбуждался и “скакал” по агентству на воображаемой лошадке, двигая “поводьями”, как делают дети. А если выигрывал, то кричал:
– И айда-а!!…К кассе! Вот так вот!!…К кассе!
И очень нравился новым друзьям.
Вскоре они стали буквально неразлучны, ходили за ним по пятам, Марчелло и Гверино. По очереди угощали друг друга обедами и ужинами, и Грациано звонил Марчелло по сто раз на день, только чтобы сказать:
“Чао!! Ты где?…А я- здесь!”
Казалось, и часа не могут прожить друг без друга. Каждый раз лицо Марчелло расцветало нежной улыбкой, как только он подносил телефон к уху:
– О! Грациано! – восклицал он так ласково, будто слышал голос любимой девушки. Да что там! С женщинами он никогда так не говорил. Я, по крайней мере, не замечала, и давно не видела таких улыбок, адресованных мне.
Грациано стал просто его кумиром. И это ещё не всё.
Если днём он работал в какой-то коммерческой организации, то по вечерам пел в различных барах. И вот, представьте, начал петь в баре напротив лошадного агентства. Туристический сезон ещё не был в разгаре и певцы там, в общем, не требовались, но Грациано пел “почти бесплатно, для друзей”, и “чтобы привлечь в бар клиентуру”. А также устраивал караоке и многое другое.
Никогда я не любила массовиков- затейников. А Грациано был, по всему, именно массовиком. И затейником.
Конечно, Марчелло и Гверино безвылазно сидели там. Марчелло наш певец посвящал самые задушевные песни из своего репертуара, и там, где говорилось о “верном друге”, отрывал руки от сердца и тянул к нему…казалось, все сейчас зарыдают. Пел он неплохо, надо сказать, не лажал. И эта музыкальность, и пачки денег, что Грациано вечно таскал с собой, невольно впечатляли друга.
Он обещал Марчелло, что они поедут вместе в Венецию, в казино, и там Грациано, как “менее опытный”, будет играть по подсказке Марчелло, а потом даст ему пятьдесят процентов от выигрыша; и поездку оплатит, конечно, он; а также поможет ему взять “почти за бесценок” новый грузовик…и много ещё чего обещал. Марчелло верил всему и повторял восхищённо: “Да, Грациано- это…блестящая личность!”
Когда я робко напоминала ему, что до сих пор тот не выполнил ни одного своего обещания – ни насчёт машины, ни насчёт казино, Марчелло отвечал невозмутимо:
– Ну, и что? Что это значит?…
Критиковать Грациано в тот период “великой дружбы” было противопоказано- как кощунствовать и осквернять святыни.
Я, мало-помалу, начала чувствовать ревность к этой “блестящей личности”. Поведение Грациано казалось мне подозрительным; слишком очевидно хотел он нравиться, постоянно в этом усердствуя; и это наводило меня на мысль – зачем?
Он так старался привязать к себе этих двух незадачливых простаков, Марчелло и Гверино, что у меня появились разные сомнения. Иногда казалось, что Грациано ведёт себя как женщина, которая старается завоевать мужчину. Или наоборот-как мужчина женщину. В этом я не очень-то разобралась.
У Грациано была жена, на несколько лет его старше (а ему на вид было тридцать шесть- тридцать семь), выглядевшая, по здешним меркам, довольно смело, если не сказать – вызывающе: открытый пупок, перфорированный и усыпанный блёстками, ранней весной, когда ещё холодно; короткие юбки с разрезами до бедра и всё в таком духе. Иногда она присутствовала в баре, пока муж пел, но взаимного интереса друг к другу они не проявляли.
Грациано был вежливым и слащавым с женой, но никогда – таким оживлённым и возбуждённым, как с Марчелло. Он приглашал его на ужины со своими “клиентами”, “не хотел идти один, без своего лучшего друга”, однако там представлял Марчелло не как базарного торговца или курьера “Бартолини”, а как “предпринимателя, имеющего свою фирму”, или тому подобное. Видно, стеснялся “лучшего друга” с таким непрeстижным родом занятий.
Странно, что Марчелло не чувствовал себя хотя бы слегка уязвлённым и поддерживал эту игру. Если бы имел немного собственного достоинства, мог бы и призадуматься. Это ведь даже не девушкам в шутку представляться “пилотом авиалайнера”, как Никола. Здесь мужчина представляется мужчинам.
А если завтра они увидят тебя на рынке, стоящим за прилавком? как будешь выглядеть?…
Не знаю. Плюнь в глаза – божья роса.
Врал Грациано часто и безо всякого смысла. Например, будучи от тебя в двух шагах, говорил по телефону, что он – в командировке во Флоренции, или на ипподроме в Риме. Иногда бывал тут же разоблачён, но это его не смущало – делал вид, что “пошутил”.
Рассказывал смутно и путано о своей прошлой “службе в полиции”, и о том, как оставил её при загадочных обстоятельствах, так как в полиции “все подкуплены” и бытуют “всякие злоупотребления”. Я не верила: нa бывшего полицейского он не был похож; скорей всего, знал о службе в полиции понаслышке, от своего отца, который вроде действительно там служил.
Неважный, может быть, из меня психиатр, но что-то мне всё это напоминало. Психомоторное возбуждение, эйфория, скачки на невидимой “лошадке”, частая смена идей, склонность к бессмысленному вранью. А ещё – желание казаться не тем, кто он есть, и нравиться, нравиться любым способом. Быть в центре внимания.
К некоторым описаниям душевных расстройств подходит. И как нельзя лучше. А?…Но Марчелло отмахивался от меня, как от назойливой мухи – уж очень этот Грациано его развлекал. Куда больше, чем я.
К тому же, я не умею петь; наличность моя к тому времени кончилась – была вложена в дело, а пустых обещаний я не даю…Поэтому заинтересовать Марчелло мне было поистине сложно.
Но понемногу Грациано стал показывать и “оборотную сторону” своей медали.
Начал издеваться над Гверино, а потом и сочинять какие-то скабрезные истории гомосексуального толка, касающиеся Гверино и музыканта- аккомпаниатора Грациано. Гверино долго ни о чём не подозревал, но когда до него дошли, наконец, слухи, Грациано стал отпираться: он ничего такого не говорил, а говорила барменша Соня.
Соня была вне себя от ярости; на этом сезон выступлений Грациано в баре агентства закончился- вход для него был закрыт. Поссорившись с владельцами бара, Грациано, “чтобы загладить вину”, пообещал Гверино “очень дешёвый сотовый телефон”. И принёс ему, действительно, телефон (как потом выяснилось- продал ему свой). К тому времени он уже растратил все деньги с дедушкиной сберкнижки и влез в долги, как случается рано или поздно с любым игроком. Затем предложил Гверино собрать деньги у друзей, если им тоже нужны “дешёвые сотовые телефоны”.
Конечно, нужны! Гверино собрал пятьсот тысяч лир и отнёс их Грациано.
Теперь, однако, певец с телефонами не спешил; надеялся выиграть и купить их потом в магазине по обычной цене. Только тогда Марчелло стал покачивать головой с осуждением и говорить, что так, мол, “нехорошо, нечестно”.
Что не помешало ему в один прекрасный день, когда мы выехали всей семьёй в Пинето, бессовестно бросить нас с дочкой на произвол судьбы и пойти с Грациано на ужин, как только тот его позвал. Внезапный незапланированный ужин был, естественно, “только для мужчин”, и нам предложили вернуться домой, в Атри, на автобусе, хотя планы у меня были совсем другими.
Обида, которую мне нанесли, бесцеремонно отправив домой, как докучный нежелательный элемент, действительно задела меня за живое.
Нет, джентельмены так не поступают!
Мы удалились, не сказав ни слова и оставив на совести Марчелло это предательство семьи в целом и дружбы со мной в частности. Я бы не смогла поступить подобным образом. Возвращаясь на автобусе в Атри, я сожалением вспоминала о том, сколько раз выручала его в трудных ситуациях- разве давала, как Грациано, пустые обещания?…И вот она, свинская благодарность.
Если он предпочитает ужин с Грациано соблюдению приличий…А может, не знает, что такое приличия?…Ба! А может, они влюблены?! Говорят, многие мужчины доживают до преклонных лет, не осознавая своих настоящих наклонностей.
Я решила пока оставить всё так, как есть, и наблюдать за ходом событий. И наверное, всё прошло бы гладко, если бы на следующий день Грациано не сказал мне весело, в небрежной манере, глядя нахально в глаза:
-Надеюсь, ты не обиделась? ужин был чисто мужской….
Конечно. Разве я должна обижаться?
Я сказала ему, что так не делается. Если семья в полном составе и на одной машине выехала на прогулку, то приглашают на ужин всех или никого. Или, по крайней мере, предупреждают заранее о “мужских ужинах”, и уж в любом случае не отправляют женщин домой одних на автобусе.
Марчелло не может пожаловаться, что ему не дают выходить из дома и общаться с друзьями. Впрочим, заметила я, вся вина – Марчелло, который принял это предложение, а не его.
Грациано изменился в лице, насупился и произнёс надменно:
– Вот как? А я надеялся, что мы будем друзьями…
Ввиду подобной фальши я отбросила всякую дипломатию и прямо объяснила ему, что совершенно не нуждаюсь в такой “дружбе” и как-нибудь обойдусь.
Слава богу, я знаю, что такое дружба, и как себя ведут друзья и не друзья – имею представление.
Не буду описывать скандал, который мне устроил Марчелло по поводу того, что я обидела “лучшего друга”, дражайшего Грациано. Скажу только, что была удостоена таких эпитетов, как “фальшивая”, “скандалистка” и даже “засранка”.
Очень хорошо.Наши отношения, как оказалось, держались на соплях, и мне не жаль было бы, если бы эти сопли окончательно расклеились. Если из-за такого ничтожного типа, как Грациано, мой муж готов бросить меня посреди улицы и говорит мне такое, значит, наши дела очень плохи. Я стала думать всерьёз о разводе и даже посетила сайт www.divorziofacile.it (“лёгкий развод”)
В то же самое время Гверино стали поступать домой странные телефонные звонки угрожающего и неприличного характера.
– Уу-уу!…Уууу!- выл кто-то в трубку.- Жопу тебе порву! Порву жж…
Гверино вешал трубку. Звонили из автомата. Голос был изменённым, но очень знакомым. Гверино почти мог поспорить, что это был Грациано. Тем более, что раньше, пока они “дружили”, Грациано много раз звонил в его присутствии другим лицам и развлекался, говоря на разные голоса: “Это доброжелатель. Твоя жена наставляет тебе рога…” и прочее. Тогда Гверино это смешило, хотя он и не понимал, как может человек под сорок лет развлекаться таким образом.
Теперь звонили ему, и было уже не смешно.
Открылись любопытные подробности. Грациано растратил доверенные ему на работе общественные средства и был уволен, и так же поступил со сбережениями дедушки, который доверял ему свою сберкнижку, чтобы делать покупки. С женой, кажется, он тоже разошёлся; но она ему, похоже, не очень была нужна с его наклонностью к “чисто мужской дружбе” и “мужским ужинам”.
Кроме того, он пару раз приносил в агентство фальшивые деньги. Полицию не вызывали, но просили его “удалиться без шума, по-хорошему, и больше здесь не появляться”. Он и не появлялся.
Странно, что у Марчелло тоже внезапно как бы пропал к нему интерес. Больше они не звонили друг другу, но дать честную оценку действиям Грациано -певца он так и не решился. Хотя бы признал, что ошибся в выборе “лучшего друга”, отдал должное моей проницательности – “ах, как ты была права!”, извинился бы, наконец!
“Не всё в порядке с головой”,- ограничился он, как всегда, мягким сожалением по поводу Грациано.
Прошло ещё несколько месяцев. И вот, в конце февраля, когда птички поют и уже начинают цвести деревья, иду себе по Пескаре и вижу Грациано. Неподалёку от “лошадного агентства”, разумеется. Идёт прямо навстречу и не здоровается, хотя меня заметил, вне всяких сомнений.
Ну, и бог с ним. Был он странный какой-то, взьерошенный, вроде как не в себе, или в расстроенных чувствах. Видно, в агентстве Пескары дела шли не лучше, чем в Пинето. И буквально в тот же день, после обеда – анонимный звонок…
И тут же возобновились звонки Гверино, который давно и думать о них забыл. Только теперь доброжелатель не грозил ему “порвать жопу”, а говорил с родителями.
– Ваш сын, – говорил он, – погряз в наркотиках. Спасите вашего сына!
– Я этим делом, – клялся Гверино, – заставлю заняться полицию. Скажу, что мне угрожают. Пусть отследят хотя бы раз, откуда звонит этот подлец!
В том, что это – Грациано, он уже не сомневался. Как и я. Только тогда, наконец, Марчелло с большой неохотой поверил.
Как-то вечером он позвонил Грациано из автомата, не называясь, но и не меняя голоса, и преувеличенно торжественно, на мой взгляд, сказал:
– Tu! Uomo di merda*!
И наобещал ему заунывным голосом каких-то устаревших – откуда он их берёт?- но от этого не менее ужасных расправ. Например: “Ti incapretto”(“Свяжу тебя, как козла”) – то есть когда руки привязывают сзади к ногам, и так далее, и тому подобное…Это всё скорей напоминало перечень санкций или чтение часослова, чем стращание негодяя…эх!
Грациано повесил трубку, ничего не ответив. Так закончилась история их странных отношений. Но Грациано не был, увы, последним увлечением Марчелло.
Следующий “лучший друг” уже стоял у порога…

——-
*“ЧEЛOBEK – ДEPЬMO “ (ИT.)

ГЛАВА 22.

MAЛAГPИДА.

Среди массы испорченных, морально гниющих, но невинных и безобидных в своей простоте людей, есть, впрочем, один “ловец человеков”, высматривающий определённую дичь. Что именно он высматривает?
Эрколе Малагрида – самый приличный из тех, кто окружает Марчелло. Он располагает к себе с первой встречи.
Его не интересуют овцы, куры, женщины и трансвеститы; он любит поесть и страдает сахарным диабетом, не курит, не пьёт и не подвержен порокам типа азартных игр и прочих глупостей. Он умеет дружить и вообще, в отличие от многих его “заскорузлых” приятелей – обходиться с людьми.
“О, Эрколе – это синьор”, – с уважением говорят о нём.
Он совершенный и прирождённый дипломат; всегда знает, кому и что сказать, а кому и что не нужно говорить.
Прохаживается то с тем, то с другим, взяв доверительно под руку, и шепчет что-то на ушко; потом разражается вдруг добрым весёлым смехом и хлопает собеседника по плечу: “Браво! Молодец!”- и вызывает ответную улыбку…Он почти всегда согласен с вашей точкой зрения, но тут же вкрутит вам, как винтик в мозги, свою.
Он щедро вас угостит, и возможно, не раз. Он покажет вам всем своим поведением, насколько вы умны, особенны и как он всё это умеет ценить. Пообещает вам в любом случае свою посильную помощь и поддержку, как друг. “Мы должны быть все, как одна семья”, – скажет он вам при более близком знакомстве, за дружеским столом. И это не пустые слова, скажу я вам. За ними кое-что стоит.
Это первая фаза- ухаживание и обольщение.
Эрколе Малагрида- вечный оптимист. Выходец из очень состоятельной семьи, владевшей многочисленной недвижимостью, много лет назад он открыл финансовое учереждение, которое давало гражданам ссуды, а также принимало от граждан деньги с целью их выгодного вложения и получения доходов.
Но что-то не заладилось (так гласит легенда), и Малагрида стал банкротом с долгами в пять миллиардов лир (два с половиной миллиона долларов), судебным разбирательством и описью всего имущества. Он до сих пор иногда вынимает из ящика пожелтевшую газету, где на первой странице- его молодой портрет под крупным заголовком: “Финансовые махинации”.
Он пострадал, говорит Эрколе, “из-за неопытности и излишнего доверия к людям”. Слишком многим по доброте душевной он ссуживал деньги, а те потом их “не отдавали”.
Убедительное объяснение?…Здесь, по крайней мере, все поголовно верят и сочувствуют.(Наверное, так же объяснялся Мавроди по поводу “МММ”).
Потом он пережил “очень тяжёлый период”; и он, и мама, и жена, имущество которых также было описано.
Такое пережить! Он даже лечился у психиатра. Да, да. (Эрколе сокрушённо качает головой и ритмично трясёт коленями- что-то вроде нервного тика).
Но потом – начал работать. Нашёл “богатого коммерсанта с севера”, скупающего товар оптом в разорившихся магазинах, стал для него выявлять по всей стране эти магазины и скупать, для чего пришлось ездить взад и вперёд по Италии…И так, потихоньку- полегоньку- он выплатил почти все долги!
И вот он здесь, перед вами, живой пример неунывающего и всё пережившего человека- разводя руками и улыбаясь, говорит вам тем самым Эрколе, восставший из пепла. (Кто знает, почему, но у меня такое ощущение, что денег, как и связей с нужными людьми в банках, он никогда и не терял.)
” И вы тоже можете пережить ваши трудности; у вас-то они не такие, как были у меня- не пять миллиардов же долга?”
“Не-ет, конечно”, – думаете вы.- “Всего-то миллионов сто, что по сравнению с пятью миллиардами- сущие пустяки”. Тем более, что у вас есть такой друг, как Эрколе, который, несмотря на все крахи и разорения, имеет почему-то контакты со многими директорами банков и может ходатайствовать о выдаче вам ссуды.
Конечно, он подготовит вам все документы и выступит сам гарантом, даже если у вас ничего нет, никакой собственности, и просто так, без него, никакой банк ссуды бы вам не дал. Он, Малaгрида, готов заняться вашими делами, как помог уже тому-то и тому-то…Вон дома у него сколько папочек, “личных дел” каждого из таких друзей; и там есть все документы: дебиты, кредиты, сведения о годовом доходе и прочее. А как же- чтобы помочь людям и не запутаться, ничего не потерять, иметь всё под рукой; он любит порядок.
Эрколе занимается финансовыми махинациями.
К потенциальному учстнику таких махинаций предъявляется главное требование: он должен быть “чист” в финансовом отношении; нигде не проходить ни по какому делу о банкротствах и других денежных неурядицах. Тогда на него можно брать ссуды и оформлять любые банковские документы.
Вот какого человека ищет наша акулка среди мелкой рыбёшки, человеческого мусора…
Пару лет назад он “занялся” делами Марчелло. Нужно ли говорить, что Марчелло был буквально им очарован?

Вся наша жизнь с этих пор изменилась. В Малагриде он видел не только “финансового консультанта” и доверенное лицо, но также гуру, почти что отца родного!
Эрколе Малагрида стал правой и левой рукой, ведущим и рулевым, непререкаемым авторитетом, и с тех самых пор наша семья неукоснительно следовала его советам. “Эрколе говорит”…”Эрколе отсоветовал…” “Мы с Эрколе решили..”
Он уговорил Марчелло бросить “невыгодную” коммерцию и устроиться экспресс-курьером к “Бартолини”. Места на базарах, те, что приехав в Италию, купила Я, обеспечив себе рабочее место, были проданы в спешке и за бесценок, a Марчелло был куплен подержанный грузовик. Так, из двух коммерсантов при помощи Малагриды мы стали : Марчелло – курьером и я – домохозяйкой.
Потом он помог Марчелло взять в банке ссуду, половину которой Эрколе, конечно, забрал себе. Каждый должен был платить свою часть интересов, но наивный Марчелло радовался деньжатам, играл на бегах и не думал пока о том, как будет это все отдавать.
Денежки быстро и незаметно ушли: часть – на покрытие долгов, часть – на ремонт фургона- развалюхи, у которого каждый месяц случались поломки…И добрая часть, конечно, осела в лошадном, столь любимом Марчелло, агентстве.
Потом- ещё одна ссуда, и ещё одна…
Причем, Марчелло каждый раз получал все меньше и меньше; из крупных займов ему доставались “чисто символические” суммы, что может, было и справедливо, учитывая быстроту и “разумность”, с которой он тратил деньги, а также полную неспособность его платить интересы. В результате долги Марчелло не только не уменьшились, но как бы не увеличились!…Были проданы в спешке и по смешной цене места на ярмарках в Марке и Абруццо.
Тем временем, Эрколе привлекал все новых людей, создавая подобие “пирамиды”; чтобы отдать один заем, требовались два или три других, и так его деятельность все расширялась и разветвлялась, охватывала и вовлекала…
Это вторая фаза: использование.
Потом наступает третья; когда с вас больше нечего взять.
На ваше имя уже было взято все возможное и невозможное, у вас огромные долги, и ни один банк в мире ни за что не даст вам даже ломаного гроша.
Впереди у вас теперь- только одни неприятности.
На этой стадии Эрколе теряет к вам всякий интерес. Не берет вас больше за ручку, не заигрывает и не поет вам на ушко, как ребенку: “Марчелло хороший, Марчелло пригожий!”
Теперь говорит: “Марчелло- мачелло”. “Мачелло”-это разделка туши, “мачеллерия”- мясная лавка.
Так что Марчелло теперь – не что иное, как туша, готовая к разделке.

Третья стадия: “разделка”.
Можете обратиться к адвокату, который поможет вам объяснить на процессе, как вы истратили все эти деньги и каким образом собираетесь их платить.
В России сидели бы уж в тюрьме. Но в Италии, слава богу, процессы тянутся долго, и все не так трагично.
А если хотите напоследок что-то еще предпринять и выйти из этой игры с выгодой для себя, у Эрколе есть для вас еще один вариант. Вот он – последний шаг к “спасению друга”.
Эрколе давно уже намекал, что в такой ситуации, как у Марчелло, недостаточно полумер, нужен “крупный удар”(“кольпо гроссо”)….Сидя у себя на кухне, Эрколе то скрещивает руки на груди, то воздевает их над головой и сокрушённо вздыхает; мол, думай сам!…гарантировать ничего нельзя.
Нетерпеливо трясёт коленями под столом.
Некая фирма, открытая на ваше имя, в короткие сроки продаст огромное количество товара без оплаты налогов государству. Если мошенническая компания просуществует достаточно долго, можно заработать сто пятьдесят- двести миллионов лир*. А можно и меньше – это неизвестно.
Ваша роль в этом проекте называется в Италии “теста ди леньо”(“деревянная
голова”) – человек, который будет потом некоторое время сидеть в тюрьме.
Как председатель фирмы “Рога и копыта”.
Именно такая возможность была предложена Марчелло.
Ну, что, хочешь быть ” деревянной башкой”?
Тут я, до сих пор пассивно наблюдавшая, как уплывает из рук мой маленький бизнес, a вместе с ним возможность найти в моем возрасте работу, за исключением разве что домашней, решительно воспротивилась.
Никаких “деревянных голов”. Ни в коем случае!
Родители Марчелло не обрадуются, увидев его пopтрет на первых полосах местных газет, и неизвестно еще, что может случиться с мамой.
Марчелло подумал и тоже со мной согласился.
Эрколе разочарован отказом. Как же теперь Марчелло сможет отдать ему долги, не участвуя ни в каких криминальных закрутках?

Но не от всех “использованных” и назначенных в “разделочный цех” можно легко избавиться. Вокруг Эрколе пристроились и кормятся себе разные людишки – особые живые организмы, живущие с ним в дружном симбиозе.
Один из них Энцо, мужичок шестидесяти лет без определённых занятий. Сначала был привлечён Эрколе, как остальные, с целью взять на его имя ссуды, а потом, оставшись без работы и средств, стал доверенным лицом, чем-то вроде секретаря. Ходит с Малагридой по банкам и конторам, споровождает его везде- вдвоём им, кажется, веселей. Конечно, Эрколе охотно обошёлся бы без него, но, находясь под постоянным давлением, даёт ему ежемесячно “зарплату”.
Энцо – старый жучара, бывший коммерсант. Стреляный воробей.
У него псориаз и большая бородавка на глазу. На мякине его не проведёшь; и главное- он не просто “работает на хозяина”, но умеет заставить себя уважать, защищает свои права!
Малагрида, скажем, даёт ему около тысячи долларов в месяц, плюс бензин и еда; так Энцо вносит в список и другие расходы.
-Слушай, Эрколе, – гудит он недовольно,- мне шестьдесят один год…Могу я раз в неделю пойти к путаниции? Могу себе позволить такую отдушину?
Эрколе молчит и поднимает брови.
– Я, когда к женщинам не хожу – у меня голова какая-то странная становится, – продолжает тот с некой угрозой, будто Эрколе в том виноват.
– А ты, Энцо, гм….того…сам с собой, – советует Эрколе, перекладывая документы.
-Что?!- возмущается ассистент.- Да я и в детстве себе такого не позволял, а сейчас мне шестьдесят один год! Ты что говоришь – соображаешь?!…Унизительно это всё.
Эрколе никак не реагирует.
– Мне сто тысяч лир в неделю нужно, – настаивает Энцо.- Я себе уже, ко всему, и круг путаниции создал: одна – полька, одна – кубинка и одна – из Венесуэлы. Так должен же я теперь раз в неделю их посещать?
– Не вижу необходимости, – пожимает плечами Эрколе.
– Ты не видишь! А я – вижу необходимость!- злится Энцо.- Тебе, может, не необходимо, а мне – необходимо! Это как же?! Если я тебе говорю: “Я голодный”, а ты мне говоришь, что ты – нет, то какое мне до тебя дело?! Я- голодный!
Эрколе качает головой и даёт сердитому ассистенту сто тысяч лир – лишь бы отстал.
…Уверена, что и для меня Малагрида рано или поздно придумает какое-нибудь дельце. Я- настоящий лакомый кусок: ни в каких финансовых операциях ещё не была задействована, нигде не “запалилась”, ни под одним подозрительным документом своей подписи не поставила.
Не в моём это стиле.
———
* 75000-100.000 $

Г Л A B A 23. .

“MЫ ПOБEЖДAEM B KOHKУPCE И BЫИГPЫBAEM ….. БИЛET HA POДИHУ.”

Ну, и к чему это всё было написано?- спросите. А так, ни к чему.
Для собственного удовольствия и в целях аутопсихотерапии. А если кто-то надеялся прочесть что-то умное, дельное и полезное – нужно было с самого начала брать книжку “Об умных и образованных итальянцах”. Могу поспорить, что такая существует, так же, как и люди, о которых в ней говорится. Или “О прогрессивных явлениях и тенденциях в современной Италии”.
В моей книжке говорится о других итальянцах. И о другой Италии. И боюсь, что именно таких- подавляющее большинство.
Я, к сожалению, попала в такую струю – не в элиту, и не в богему, а в самое, что называется…то самое. Простонародье.
Что вижу- о том и пишу.

Да, не очень все вышло гладко.
Как вы уже догадались, я – человек тяжелый: чувствительный и раздражительный. Таким и в знакомой, домашней среде нелегко. А жизнь в Италии, Абруццо, на первых порах была похожа на безответную любовь.
Хотела понять и быть понятой, принятой, хотела доказать, что не нужны мне, к примеру, деньги; нужны, конечно, как всем, но не для этого, не милостыни просить я приехала. А нужно мне так мало: уважение, доверие, дружба.
Но именно этого и было труднее всего добиться.
Гораздо легче, порой, заработать деньги.
Жизнь в Абруццо меня смешила, часто злила, и порой заставляла плакать.
Надо сказать, что писание это, которое не могу назвать ни “романом”, ни “произведением”, попросту спасло меня от возможной депрессии.
“Возможной”, так как я совсем не уверена, что действительно впала бы в депрессию- с моим непоколебимым оптимизмом и опытом работы на рынке и “скорой помощи”!Человека, имеющего за плечами такой разнообразный жизненный опыт, нелегко сломить, удивить и чем-либо напугать. Но бывали моменты, когда трудное внедрение в новую жизнь и влияние чужого разума так утомляли меня, что я начинала опасаться за моё психическое здоровье.
Например, напряжённо думая о том, как отомстить брату Рино и представляя себе разные направленные против него действия, я поскользнулась на лестнице и поехала вниз, как санки, вытянув руки и ноги!
Это страшное внезапное скольжение закончилось только на последних ступенях, где я долго лежала, размышляя о том, прав ли автор “Диагностики кармы”, утверждая, что негативная энергия, испускаемая нами в виде мыслей и плохих намерений, вначале разрушает чужую ауру, а затем возвращается к нам, как бумеранг? Причём в троекратном размере?…
Потом, медленно поднимаясь и осторожно сгибая сустав за суставом- к счастью, всё было цело- я поняла, что это было предупреждение.
Прежде чем предаться размышлениям о том, как уничтожить врагов, нужно выбрать себе мягкое и надёжное место- например, на диване, и принять устойчивое положение тела, чтобы в случае “возвращения бумеранга” причинить себе наименьший вред.
Но это ещё не депрессия- когда хочется покончить с другими.
Моя знакомая англичанка Энни – та, выйдя замуж за итальянца и прожив в описанной мною среде тридцать лет, действительно впала в депрессию; и лежала в больнице, и хотела два раза покончить с собой. А её ни нервной, ни экзальтированной назвать нельзя- само воплощение британского здравого смысла. Видимо, жизнь здесь, в провинции Абруццо, нанесла её здравому смыслу непоправимый ущерб.
А я в таких случаях садилась за компьютер и, хихикая злобно и потирая руки, отводила душу, развлекалась, описывая быт и нравы. И настроение поднималось!
Ну, и конечно, прибегала к таким испытанным средствам, как сладости, шоппинг, спортзал, коллекционирование пластинок.
Энни во всём этом себе отказывала и пила лекарства.

OT XAHДPЫ BAM ПOMOГУT BCEГДA
KHИЖKA, MУЗЫKA, ЧAЙ И BATPУШKA;
TAM, ГДE C PУCCKOЙ – KAK C ГУCЯ BOДA,
AHГЛИЧAHKA ЛOЖИTCЯ B ПCИXУШKУ.

Потом, поскольку “Tutti matti” писались слишком долго, больше трёх лет ( за отсутствием литературного агента никто меня не торопил), некоторые персонажи и действующие лица начали уже умирать, сами по себе. От старости.
Например, моя свекровь, мятежная Аннализа, царствие ей небесное. И синьора Аньезе, та, что говорила, что “среди русских мало хороших”- она тоже, в конце концов, умерла, хотя, казалось, вылечилась от рака; Никола-врун – от инфаркта и г-н Горелик в Ростове – от неизвестных причин…
Другие, наоборот, как Антонио и Стелла, открыли похоронное бюро и, как я уже говорила, в суровой борьбе за выживание их дела, буквально вырывая покойников из рук у конкурентов, похоронили уже четверых.
Скрофетто стал достопимечательностью Атри – этаким местным Бахусом, год от года всё больше завоёвывая позиции и повышая свой престиж, судя по тому, что на всех традиционных парадах и шествиях его неизменно ставят в первые ряды, одетого в смокинг и цилиндр и обёрнутого в итальянский флаг. Его физиономию в том же цилиндре и с галстуком- бабочкой можно лицезреть также на рекламных проспектах областных винодельческих ярмарок и дегустаций.
Видимо, считают, что внешность у него колоритная. А запах- что запах?…
Хотя даже на рекламных проспектах, если присмотреться, Скрофетто никогда не держит в руке бокал(не дают ему, не доверяют, что ли?), а всегда пластмассовый стаканчик; из чего можно сделать вывод, что вино, которое он пьёт- всё то же, дешёвого разлива.

Я получила гражданство. Иные развелись, а те-разорились…
Арестовали человека-попугая Сильвано; он прославился на всю Италию- закрыл родителей в доме на ключ без питья и еды, привязав их для полной уверенности к кроватям; и только блиц карабинеров спас стариков от неминуемой лютой смерти.
Посадили в тюрьму певца и мошенника Грациано за кражи в магазинах и использование чужих кредитных карт.
Эрколе Малагрида – жив и здоров, ещё на свободе…

Незаметно выросла дочь, превратившись на моих глазах из двенадцатилетней русской девочки, которую я привезла сюда, в нахальную итальянскую девицу. Которая глумится, ко всему, над моими ошибками и произношением и стесняется своих корней. Наверное, это происходит со всеми эмигрантами молодого поколения. Они не хотят отличаться, хотят быть, как все. В фильмах про итальянскиx эмигрантов в Америке всегда есть какой-нибудь Микеле, который хочет, чтобы его звали Майклом, или какой-нибудь Франческо, который упорно называет себя Фрэнк.
Первые два года в школе, пока она осваивалась и заводила себе новых друзей, для меня прошли нелегко. Когда мы с ней выходили вдвоём, она вела себя настолько странно, что я, обычно спокойная и уверенная в себе, совершенно терялась.
– Посмотри налево, посмотри налево, – начинала она вдруг шептать, впиваясь мне в руку ногтями, – да не туда! Налево…Ну, всё, поздно уже.
-Да не смотри же ты так туда!- злобно шипела потом на меня, едва мне удавалось, наконец, локализовать объект. – Я же сказала тебе: “Не смотри!”
-То “смотри”, то – “не смотри”; да кто они такие?- удивлялась я.
-Никто. Из нашей школы, – бормотала она раздражённо и тащила меня скорее прочь. – Теперь свернём за угол; быстрей!
-Зачем за угол? Нам же нужно туда, в другую сторону…
-А затем; неважно, – она отчаянно косила глазами и ускоряла шаг; дыхание учащалось и мы сворачивали за угол, как будто сделали что-то нехорошее и нам нужно скрываться.
-Да что такое? Объясни!- теряла я терпение.
-Там стояли те, кто меня знает.
-Ну, и что? Почему мы не могли там пройти, если тебя знают? Ты стесняешься, что ли? Могла бы поздороваться…
-Здесь так не принято, -туманно объясняла она.
Так мы и бегали по Атри, как зачумлённые, пригибаясь и на полусогнутых ногах. И везде был кто-то, кто нас знает.
В то время, как мы проходили мимо другой группы, теперь уже девочек её возраста с ранцами: “Молчи, молчи!”- вдруг зашептала мне она.
– А что такое? Почему?
– Ты говоришь по-русски…
– Ну, и?…Все знают, что я- русская.
– Да, но не надо привлекать внимaние, – цедила она сквозь зубы, едва шевеля губами.
Никогда не видела никого более запуганного, неуверенного в себе и закомплексованного, чем моя дочь в новой обстановке. Меня это всё огорчало.
-Если хочешь, будем говорить по-итальянски, – говорю я ей, когда мы выходим из “опасной зоны”. Если по-русски стесняешься. Хотя мне кажется глупым, когда двое русских наедине между собой говорят по-итальянски.
– Тем более, что ты говоришь с таким акцентом, – с сарказмом улыбается дочь.- Лучше уж молчать.
– Тогда давай чревовещать…
– О, господи!…Не издавай неприличных звуков!- оглядывается по сторонам.
-Так что ж это? По-русски я не могу говорить – привлекаю внимание, и по-итальянски с акцентом опять не могу- привлекаю внимание. Всегда привлекаю внимание.
-Конечно. Вон ты – какая верзила. И одеваешься как! И волосы красишь…
– Как?
– Как все русские! У всех русских такой вот жёлтый цвет волос. И каблуки ты можешь носить поменьше? Раз уж ты такого роста.
Моё лёгкое огорчение начинает переходить в глубокую грусть и разочарование.
Моя дочь меня стесняется! Из-за того, что я отличаюсь и как-то выделяюсь.
Ей не нравится мой вкус, моя индивидуальность. Она предпочла бы иметь маму “как у всех”- традиционную, провинциальную, поменьше ростом, с тёмными волосами (кстати, среди итальянок тоже полно крашеных блондинок, но волосы у них не такие “жёлтые”- кто знает, почему?). Одетую просто и мрачно, без вычурных деталей. И говорящую без акцента.
Итальянку.
Что я могу тут поделать?…Это не я. И не вижу, чем же я хуже.
В школе вообще есть мамы, которые выглядят, как бабушки- многие поздно обзавелись семьёй.
Рост у меня метр семьдесят два, довольно средний по нашим меркам, и я не собираюсь носить только кроссовки. А что, если бы мы жили во Вьетнаме, или среди пигмеев? Я не могу стать меньше ростом, и может, наоборот, хотела бы быть сантиметров на пять повыше.
Одежда? Вот уж никогда не думала, что мой стиль станет предметом конфуза для дочери. Когда-то мои клиенты, те, кто покупал у меня одежду в Ростове, говорили, что сама я одеваюсь “слишком скромно”. В Италии я решила наверстать упущенное и нaчать, наконец, одеваться лучше, как подобает солидной леди моего возраста; координируя сумки с обувью и остальным, стараясь покупать только хорошее и изредка давая простор фантазии.
Чем мой кожаный плащ “Just Cavalli” хуже, чем эти бесформенные чёрные куртки из супермаркета? Чем мои славные жакеты Ungaro и Roccobarocco хуже их прямых классических пальто?…А разные детали типа молний и шнуровок там и сям, придающие готический шик? А мой красный в полоску, зеброй, пиджак- опять- же- Кавалли?…
Не знаю.
Может, русские тщеславны. Может, любят азиатскую роскошь, декор. А для кого тогда стараются стилисты? Для кого тогда все эти журнaлы мод? Давайте все оденем чёрную пухлую куртку(“дудун”), джинсы и армейские бутсы, как ученики Катиной школы в Атри; ни одного яркого пятна- сплошная серо-бурая масса. Eсли итальянцы в провинции хотят одеваться все одинаково, как китайцы времён культурной революции- это их дело.
А почему бы русским не отличаться?
Американцы гордятся тем, что они- американцы, первопроходцы Дикого Запада, и напяливают, где надо и не надо, свои нелепые ковбойские шляпы; а шотландцы на официальных приёмах- килт, и так далее. Почему русские не могут позволить себе одеваться вычурно и с претензией?
Могли бы переплюнуть американцев, как первопроходцы космоса; надеть на головы шлемы с надписью “Гагарин” или “СССР”…Так далеко наше тщеславие не заходит. Но я не хочу сливаться и вливаться. Мне нравится быть иностранкой.
A у подростков своя психология. Им важно – не выделяться, быть частью группы.
И хотя со временем кое-какие комплексы ушли, и в старших классах Катерина уже разгуливала с друзьями и подругами по Атри с независимым видом, и казалось, её репутации умницы и красавицы уже ничто не могло повредить…
…Приезд бабушки из России с меховой шапкой на голове вызвал у неё потрясение, близкое к шоку. Забытые комплексы и кошмары воскресли, вернулись из небытия.
Если мы шли по улице все вчетвером, она ускоряла шаг, чтобы идти рядом с Марчелло, и громко болтала с ним на диалекте, всем своим видом показывая: “Я- здешняя, я – как вы. А эти чучела сзади – мне незнакомы”.
Нельзя сказать, чтобы погода была тёплой; может, меховая шапка была и кстати, но бабушку пришлось переодеть, заменив её кепкой.
В Италии вообще редко носят головные уборы, даже если холодно- не привыкли.
Но Катя всё равно её стеснялась; не хотела, чтобы бабушка открывала кому-нибудь дверь, подходила к телефону или появлялась на балконе. Притом, что бабушка вовсе не была безобразной или особо смешной. Наоборот; местные жители делали ей комплименты и составили о ней мнение, как о приятной и, учитывая её возраст, хорошо выглядящей пожилой даме. Более того: стоило только отпустить бабушку одну на прогулку к морю, как сразу нашёлся пылкий старикан, который захотел подарить ей ведро моллюсков, приглашал совершить поездку в его машине и пытался поцеловать её в губы.
Стоило только оставить её одну!…Нет, Катерина недооценивала бабулю.

Так вот, я уже говорила, что Катя быстро освоила язык, и со второго года учёбы в лицее я слышала от учителей, что она знает грамматику и пишет лучше, чем итальянцы. Поэтому, когда ей предложили участвовать в литературном конкурсе, я не удивилась.
Конкурс проводился в двух, так сказать, категориях – среди итальянцев и среди иностранцев, на ту же тему – “Толерантность”. То есть, терпимость в широком смысле: между народами, религиями и вообще. Патетическая тема; сразу можно себе представить некоторые трескучие фразы и обороты, знакомые нам всем по школьным сочинениям о дружбе народов.
– Ты напишешь для конкурса иностранцев, а я переведу, -предложила Катя. – А я напишу для конкурса итальянцев. Там премия – цифровой фотоаппарат, я бы хотела такой.
-А у иностранцев что?
– Я бы вообще в нём не участвовала, но наша по итальянскому заставляет, – скривилась Катя.- Там премия – билет на Родину.
-Не знаю, -сказала я.- Посмотрим.
Меньше всего мне хотелось писать что-нибудь такое, полное пафоса и общих мест. Если бы что забавное…А тут тема серьёзная и скучная, и к тому же, нужно писать от имени Кати-подростка.
Но время сдачи работы подходило, и она теребила меня всё настойчивей:
-Ну, ты напишешь или нет? Меня наша по итальянскому уже достала.
И тут меня вдруг осенило. Все мои записки, они как раз на эту тему- толлерантность. В смысле уживания (с большим трудом) людей с разным типом мышления, разными идеями, интеллектом; людей разного пола и возраста, наконец. Предрассудки, глупости, конфликты.
Вот и напишу. И как раз то, что нравится итальянцам – семейная трагикомедия. Отлично, гениально…нужно только всё немножко изменить.
Студентка, то есть Катя, думает: “Толерантность…о чём нaписать?”И вдруг ей приходит в голову: “Напишу о моей семье. Где, как не в этой семье, найдёшь людей настолько непохожих и противоположных: русских и итальянцев, пацифистов и нет, националистов и интернационалистов, феминисток и маскилистов, старых и молодых, умных и не очень?” И, после краткой характеристики двух главных персонажей- “он” и “она”, несогласных между собой ни в чём, начиная с еды и питья и кончая войной в Ираке, начинаются диалоги ссорящихся по разным поводам супругов, взятые понемногу из разных глав книжки, более или менее забавные и кончающиеся в самый, казалось бы, неожиданный момент примирением. Компромиссом.
Ссорившиеся супруги, наконец, в один из недолгих моментов перемирия вместе пьют кофе, смотрят передачу, смеются и гладят сидящую между ними собаку, которую оба любят. “Если уж эти двое, после, казалось бы, непростительных взаимных выпадов, упрёков и всякого абсурда, находят общий язык, что же другие-то? Неужели не могут?…И если противоречия раздирают мир, толерантность – тот самый цемент, на котором он ещё держится. Или я не права?”- заключает автор-” подросток”.

Катя прочитала написанное и наморщила лоб.
-Ты что, с ума сошла?!- вежливо спросила она меня.- Я такое не буду в школу нести.
-Почему?
-Как- почему? Этот твой юмор никто не поймёт.
– Никто?- расстроилась я.
– Конечно! Ещё станут ко мне приставать: “Ты что, Катя? У тебя проблемы в семье? Может, тебе нужен психолог?”
– Не знаю, – сказала я. – По-моему, это оригинально. По крайней мере, не то, что напишут другие.
– Ещё бы!
Однако, скрепя сердце, дочь села за перевод, и через некоторое время, прочитав, что из этого получилось, я заскорбела душой, застонала, заохала:
– Да что же это такое! Ты мне всё тут изменила!…Теперь уж точно весь юмор пропал. Вместо смешных фраз на диалекте – какие-то закруглённые, грамматически правильные и пресные построения; а иные пассажи вычеркнуты совсем- нет, так не пойдёт. Ты или переводи, как есть, или лучше – совсем не надо! Что это у тебя торговец на базаре разговаривает, как профессор словесности?
– А как он должен разговаривать – на диалекте?
– Конечно, он так и говорит.
– Так значит, ты не поняла, что должно быть написано литературно! А так, как у тебя- вообще не говорят.
– Как- не говорят?…Я сама слышала.
-Да, говорят; но так не пишется! Короче, ты всё равно не поймёшь- оставь меня в покое! Я вообще не хотела эту ерунду писать.
-А я – тем более! Ты меня заставила, – обиделась я.

Спустя месяц-полтора, когда мы об этом благополучно забыли, мне позвонили из этой самой комиссии литературного конкурса и сказали, что моя дочь выиграла первый приз; но просили пока держать это в секрете, так как ей хотят сделать сюрприз. Поздравили меня с талантливым ребёнком и сказали, что в своей работе она с большим теплом и уважением отзывается обо мне.
-В самом деле? Да что вы!- была я приятно удивлена.
-Да! А Вы читали её работу?- спросила меня растроганно синьора.
– Мм…Да, читала. (“И писала”, хотела добавить я, но отдала себе полностью отчёт в том, что нельзя умалять дочкиных заслуг, так как перевести эту белиберду на литературный итальянский язык было, возможно, намного труднее, чем всё это написать).
Итак, мы выиграли билет на родину. А поскольку Катя, будучи ещё несовершеннолетней, лететь без сопровождения не могла, то в конце концов ей выдали стоимость этого билета- четыреста пятьдесят евро. Деньги мы честно поделили между собой.
Конечно, вся “слава” досталась Кате; директор школы вызвал её к себе и сказал, что она- гордость лицея, учителя брали друг у друга копии этого “развлекательного чтива”…
Всё это вызвало у дочери досаду; её не радовали похвалы и внимание. Ей не нрaвилось то, что я выставила нашу семью, пусть даже в виде литературных персонажей, на всеобщее обозрение. И ей бы хотелось вместо дурацкого и, в её глазах, малопрестижного конкурса для иностранцев, победить в другом- в том, что для итальянцев, с цифровой камерой. Но этого не произошло, и пришлось довольствоваться тем, что имеем.
Кстати, в театре Терамо, столице нашей провинции, была торжественная церемония награждения, и актёры читали мои диалоги в лицах. Говорят, многим понравилось. Я, по крайней мере, осталась довольна, хоть и не присутствовала.
Во-первых, чем-то помогла дочке.
Во-вторых, никак не расчитывала быть кем-то прочитанной, не говоря уже- опубликованной или что-то в этом роде. А так- хотя бы небольшие фрагменты моих “Tutti matti” кто-то оценил. И потом, это был мой первый писательский гонорар. Четыреста пятьдесят евро за каких-то четыре-пять страниц- неплохо. Я подсчитала, что если разбить весь роман на такие куски и продать, вышло бы пятнадцать тысяч евро- неслабая сумма!
Да и билет на родину, если подумать – справедливая премия.
Тем, кому что-то не нравится, как мне – собирайте вещички и езжайте себе восвояси! Правильно? Так не едут же! остаются и продолжают…роптать.
Многим эмигрантам не нравится жить за границей, жалуются, что всё- не то и не так, что тяжело менять привычки, перестраиваться; но почему-то мало кто возвращается.
…Может, потому и не возвращаются, что денег на обратный билет, билет на Родину, нет?
Да и на Родине, похоже, никто их не ждёт. Без денег-то.

P.S. Хотела на этом поставить точку, но случайно, перелистывая старые журналы, вдруг наткнулась на маленький заголовок:

“ПEPBAЯ HAЦИOHAЛЬHAЯ KOHФEPEHЦИЯ ПO УMCTBEHHOMУ ЗДOPOBЬЮ”

Ур-ра! наконец они решили её созвать!
И наконец настал тот день, когда мои догадки и предположения полностью подтвердились! Значит, я была права?!…Насчёт итальянцев?
2001й год. Только в 2001м году они заинтересовались впервые своим умственным здоровьем. И прошла эта конференция тихо так, без шума…Никто о ней даже не слышал. Читаю в журнале (мелкими такими буковками, в разделе “Научный альманах 2001”, а надо бы- крупными заголовками, во всех газетах- и бить тревогу, набат!):

« HA OTKPЫTИИ ПEPBOЙ KOHФEPEHЦИИ ПO УMCTBEHHOMУ ЗДOPOBЬЮ MИHИCTP ЗДPABOOXPAHEHИЯ УMБEPTO BEPOHEЗИ OБЪЯBИЛ, ЧTO 10 MИЛЛИOHOB ИTAЛЬЯHЦEB CTPAДAЮT ПCИXИЧECKИMИ PACCTPOЙCTBAMИ”. TO ECTЬ, KAЖДЫЙ ШECTOЙ.

Каких там десять миллионов! Это статистика официальная, сильно заниженная, так как учтены только те, кто зарегистрирован и лечится у психиатра. Так большинство же нигде не зарегистрировано и никогда не лечилось! И больными себя не считает. Подумайте только, сколько ненормальных людей проходит мимо каждый день, и далеко не у всех на уме хорошие мысли…Это национальное бедствие. Сделайте же что-нибудь!
Думаю, что “первая конференция” вряд ли пришла к каким-то полезным выводам и решениям, и сомневаюсь, что за ней последовала вторая.
Да и что они могут изменить? Возможно, уже слишком поздно и ситуация безнадёжна. А мы всё смотрим телевизор и каждый день узнаём о новой трагедии- типа сегодняшней, свежей:

Семья – мать и сын – снимала в аренду хороший дом и платила хозяину тысячу евро в месяц. Потом в течение двух или трёх месяцев они не смогли продолжать платить, так как на денежном фронте возникли проблемы.
– Что сделал сын?- радостно предлагает мне угадать Марчелло.
Я уже знакома немного с “итальянскими трагедиями”, и не говорю: “Решил снять квартиру подешевле”, а предполагаю:
– Убил хозяина.(Тогда можно ещё два -три месяца не платить за квартиру, пока труп не обнаружат).
– Нет!- радуется Марчелло. – Не угадала!…Убил мать, а потом себя.
Вот и пойми их логику!

По крайней мере, меня не обвинят теперь в пустословии и злопыхательстве. Или в злословии и обвинениях в адрес публики без веских доказательств.
С 2001 года ничего не изменилось. И раньше, глядя каждый день пять- шесть таких ” трагедий” по телевизору, сочувственно качали головой, и теперь качают.
А что им ещё остаётся? Только качать.
А если мне не верите- могу сослаться: читайте журнал “Фокус”(Focus) за февраль 2002, вкладыш “Альманах науки 2001”, на странице ХI, первый столбец слева, где написано:

“ TUTTI MATTI “
( “BCE CУMACШEДШИE”)

И это не я говорю.
Это ваш министр здравоохранения говорит.