Владимиру Савину
Стара, как мир, истина: каждому из нас уготованы испытания, какие мы способны выдержать.
Но откуда же взялись силы, чтобы вынести то, что обрушилось на долю полковника в отставке Александра Александровича Кураго, доживающего свой век без двух ног (сначала ампутировали одну, а через полгода – другую) и практически начисто лишённого дара речи после тяжелейшего инсульта?
Александр Кураго, высокий, белокурый, с вечно смеющимися голубыми глазами и ямочками на розовых щеках и в страшном сне не мог бы себе представить, сколь жутким выпадет финальный акт его жизни, последний что ли дюйм.
А как всё чудесно складывалось — легко, игрово, иногда с продуманным, разумеется, риском, но всегда успешно, словом, как по нотам!
Саша Кураго, коренной киевлянин, родился в семье потомственных военных, причём не просто служивых, а полковников. Правда, прадедушка, которого Саша уже не застал в живых, был полковником ещё в царские времена, и об этом в семье, по понятным причинам, говорить было не принято. Хотя свято хранилась одна-единственная чудом уцелевшая реликвия: старинная фотография, наклеенная на пожелтевший от времени картон, на которой были запечатлены красивый усатый офицер и застенчивая миловидная барышня — будущие Сашины дедушка и бабушка.
Семидневного Сашулю (с именем дискуссий быть не могло: если мальчик, то Александр — по незыблемой семейной традиции), завёрнутого в белоснежный конверт с голубым бантом, принёс на руках его отец, Александр Кураго, молодой ещё лейтенант и тоже будущий полковник. А нести-то было, собственно говоря, совсем ничего — от больницы № 22 (как раз напротив Владимирского собора), где в 49 лет скончался классик украинской литературы Михаил Коцюбинский, боявшийся больше возможной собственной кончины случайной встречи в больничной палате любимой жены и любимой же любовницы, до старого дома на Пушкинской.
Саша, окружённый любовью и вниманием домашних, рос красивым — внешне и, что более важно, внутренне — мальчиком. Легко и успешно закончил две школы — общеобразовательную, с углублённым английским, и музыкальную. А стезю выбрал, естественно, военную. Блестяще окончил сначала высшее военное училище в Киеве, а затем — академию в Москве, причём, с защитой кандидатской.
Практически одновременно с получением последнего диплома расписался с соклассницей, тихой, из интеллигентной семьи, девушкой, а ныне начинающим врачом-педиатром — Анастасией.
Настя вскоре забеременела. А у Александра началась служба. Настоящая. Сначала в пограничных районах, потом в горячих точках.
Александр Кураго раз в полгода приезжал на побывку в родной дом на Пушкинской. По-быстрому общался со стареющими родителями. Играл с маленьким Сашей. Настю по-прежнему нежно любил, но с собой не звал — опасно как. О своих ранениях помалкивал. Впрочем, Настя всё прекрасно понимала, видя искорёженные осколками ноги супруга — для этого даже не нужен был диплом врача.
Намотавшись по свету, полковник Александр Кураго, наконец, вернулся в милые сердцу пенаты. Родители отошли к тому времени в мир иной. Сын, уже старший лейтенант, служил где-то в Закарпатском округе. И, кажется, пробил заветный час немного пожить для себя.
Теперь нередко можно было увидеть замечательную пару — высокого седовласого мужчину с красивым волевым лицом, которое украшал шрам на подбородке, и милую стильно одетую женщину средних лет в очках, — медленно бредущую, взявшись за руки, от театра русской драмы к дому на Пушкинской.
Александр Александрович на покой не отошёл. Он успешно защитил докторскую и преподавал в академии Генерального штаба. Так, в удовольствие, не из-за денег. Правда, лекции читал сидя — ходил уже тяжело, франтовски опираясь на массивную трость.
А ночью — хоть на стенку лезь! Часами, не сомкнув глаз, лежал, грызя подушку от выматывающей всю душу боли в ногах, чтобы не разбудить жену.
Когда Анастасия Ивановна первый раз проснулась от дикого стона мужа, скрывать было уже нечего.
Подняли на уши всю медицину. Начались бесконечные консилиумы, обследования, новейшие методы, порой взаимоисключающие друг друга, лечения…
Прошло несколько лет — тяжёлых и изнурительных.
После ампутации первой ноги вскоре не стало Анастасии Ивановны — сердце не выдержало.
Александра Александровича разбил тяжелейший инсульт, в результате чего он почти полностью лишился речи и отнялась левая рука.
Сын, Александр Кураго-младший, уже тоже полковник, срочно (помогли связи уважаемого отца) вышел в отставку и со своей семьёй — женой Ирой и двенадцатилетним Сашкой — вселился в большую и какую-то пустынную теперь квартиру на Пушкинской.
Полным ходом шла подготовка к очередной операции. Речь шла уже об ампутации второй ноги. Медицинские светила госпиталя не на шутку волновались — выдержит ли сердце?
Поздним вечером накануне операции Александр-младший в накинутом наспех на плечи больничном халате сидел на койке отца, боясь глянуть на его красивое лицо, которое не мог обезобразить никакой шрам.
За окном лил дождь, монотонно барабаня в чёрное струящееся окно.
— Ничего, батя, прорвёмся, — повторял, как заклинание, дрогнувшим голосом Александр-младший, гладя ладонью прозрачную руку отца. — И дождик, говорят, хорошая примета…
Александр-старший внимательно смотрел в глаза сына, будто подбадривая его: мол, ничего, сынок, ты только так не волнуйся, а я всё выдержу, вот увидишь…
Безмолвное и безногое тело привезли домой. Ирина с сыном, чтобы не травмировать психику ребёнка таким тяжёлым зрелищем, временно переехали к её родителям.
Александр-младший напрочь отказался от сиделки. Он всё взвалил на свои плечи. Ухаживал за отцом, как самая лучшая на свете няня. Кормил с ложечки, обмывал, менял бельё, стриг ногти и волосы. А по вечерам читал по одной главе его любимого «Евгения Онегина».
На табуретке возле отцова дивана всегда лежали блокнот, открытый на чистой страничке, и привязанный шнурком карандаш. Иногда Александр-старший писал одно-два слова, хотя Александр-младший быстро научился по мычащим звукам угадывать все просьбы отца.
…В тот день Александр-младший, как всегда, где-то к обеду открывал дверь ключами, поддерживая коленом пакеты с продуктами. День был хороший — тёплый, солнечный, свежий, какие бывают только в первые майские недели. Пушкинская на глазах преображалась под сенью зеленеющих вековечных деревьев.
Он привычно расставил продукты по полкам в холодильнике и сразу же направился в комнату отца. Тихонько приоткрыл дверь…
Александр-старший лежал на спине. Глаза были закрыты. Александр-младший, чтобы не тревожить сон отца, хотел было прикрыть дверь, когда заметил, что на листке блокнота что-то написано большими неуклюжими буквами. Александр-младший осторожно подкрался к табуретке и прочитал: «Спасибо Сынок» — всего два слова.
Александр-младший стоял, как вкопанный, с блокнотом в руках. В сознание медленно вползала жуткая данность, что отец уже не проснётся.
По подоконнику бодро вышагивал воробей, с любопытством заглядывая в окно.