Наталии Молчановой
Алёша наказан, и потому не взят в гости к Вишняковым. А значит, сегодня для него уже не будет романтической поездки на такси по вечернему, утопающему в огнях, заснеженному городу, не будет доброго толстого дяди Шуры Вишнякова с его удивительными фокусами (ещё бы: заслуженный артист, звезда цирка), не будет захватывающего дух трёхслойного коричневого торта, творения рук тёти Марты, а главное — сегодня он не увидит Полину, которая тоже учится в шестом классе, только, в отличие от него, музыкальной десятилетки, и уже лауреат нескольких детских фортепианных конкурсов…
Ну, наказан — так наказан, и тут ничего не попишешь! Причём, наказан справедливо — опять двойка (как на той репродукции в учебнике) по математике. Отец, надо отдать ему должное, всегда наказывает по делу: заслужил — получи! Маму отец старается не вмешивать в эти, сугубо мужские, разборки. Она, конечно, переживает, но покоряется — не вмешивается, по крайней мере, в присутствии отца. Алёша всё понимает. Ему жалко маму, такую хрупкую, беззащитную, одновременно делающую сто дел. Да и папу, в принципе, тоже жаль: он человек по природе своей добродушный, и ему ох как не просто держать фасон строгого и беспощадного…
Отец чётко заявил, что если Алёша не сделает все уроки, и в первую очередь математику (новые задания и, так сказать, на бис — старые), не почистит перед сном зубы и не ляжет спать ровно в двадцать два тридцать (так и сказал, будто нельзя простым человеческим языком объяснить, что в пол-одиннадцатого — и будет всё ясно?), то ни о каких гостях и впредь речи быть не может. Более того, под большим вопросом окажется подарок — айпад! — ко дню рождения. Понятное дело, на сегодня тема телевизора и компьютера вообще была необсуждаемой. Вот так!
Алёша уныло делал уроки, печально поглядывая в окно, за которым большими белыми хлопьями падал искрящийся в свете уличных фонарей снег.
Стемнело рано. Мальчик включил настольную лампу и обречённо вздохнул. Не сделанной оставалась одна эта клятая математика. Он долго всматривался в шеренги ненавистных цифр, но каждый раз итоговая цифра разительно отличалась от подсказываемой в конце учебника. Что же, опять звонить за помощью этой толстой Инге («мол, Ингочка, прости, пожалуйста, что беспокою, но у меня не сходятся концы с концами»), чувствуя её рыхлое ироническое дыхание — дыхание умственно продвинутого человека, подающего духовную милостыню (и это в последний раз!) бедному тупому незнайке.
«Нет уж, — злобно думает он, — не бывать этому, из принципа не буду звонить этой жирной Софье Ковалевской. Будь что будет!»
Алёша осторожно вытаскивает ранец из-под тяжёлого тела безмятежно дрыхнущего на нём рыжего кота Васьки и быстро (уф, гора с плеч!) укладывает учебники и тетради.
Васька на мгновение открывает два огромных, как автомобильные фары, зелёных глаза, сладко зевает, обнажив частокол острых зубов, и переворачивается на другой бок.
— Ну, что, Ватсон (Алёша недавно буквально заболел приключениями Шерлока Холмса и его друга-доктора, а потому Вася трансформировался с подачи сына для всей семьи в Ватсона), может, поешь немного?
Ватсон, не оборачиваясь, недовольно дёргает длинным белым усом: отвязался бы ты, не видишь что ли, что сплю…
Часы показывают уже начало одиннадцатого. Эти чёртовы уроки сожрали всё время, и на Холмса уже нисколечко не осталось. Ничего, уверен Алёша, в субботу ему уже никто и ничто на свете не помешает следить за расследованием таинственных и жутких преступлений!
В квартире становится как-то непривычно тихо-тихо. Странно колыхнулась штора, будто кто-то стоит, притаившись, за ней и украдкой наблюдает за беззащитным худеньким мальчиком, который один дома. Если не считать спящего беспробудным сном кота. Алёша вздрагивает. Он сейчас не знает, как лучше поступить: выключить настольную лампу и пойти в ванную чистить зубы в потёмках и там уже включить свет или же всё-таки оставить включённой лампу и тогда уже при свете спокойно направиться в ванную?
Настольная лампа остаётся включённой, однако спокойствия это не добавляет. Алёша осторожно, постоянно оглядываясь по углам, в которых, кажется, крадутся огромные таинственные тени, обречённо бредёт в ванную. Встав на цыпочки, он видит в зеркале, окошком вырубленном в белом кафеле, своё такое же белое лицо с широко раскрытыми глазами и полоской зубной пасты вместо рта…
Алёша с гулко бьющимся сердцем лежит в своей кровати, нервно перебирая пальцами барабан чёрного игрушечного револьвера. В ногах тяжело примостился верный Ватсон.

…Родители тихонько позвякивают ключами. Уже около двенадцати, но всюду горит свет. Дверь в комнату сына приоткрыта, и там темно.
Мама быстро сбрасывает с себя брызгающую растаявшими снежинками шубу и сапоги и босиком крадётся в тёмную комнату.
Алёша, свернувшись калачиком и подложив под щёку револьвер, крепко спит. Уместив на подушке рядом с мальчиком наглую рыжую морду, дрыхнет кот.
Ватсон, чуть приоткрывает зелёный глаз, будто говоря: будь спок, господа, всё под контролем!