Неряшливый, слепленный без старания антураж межсезонья входил в ночь пустой, серой, лишенной оттенков картиной ночного города. Странным образом обезлюдел проспект, ритмично шагавший вдоль себя бездонно-черными силуэтами деревьев. Зачем Андрею понадобилось выйти из дома и направиться к машине, он сам не понимал. Смутное беспокойство, мучившее его поиском своей причины, заставило шагать в темноту. Там у края дороги, он помнил, припаркован его автомобиль. Надо ехать. Куда? Вопрос безответен. Колючим холодным ветром ночь лезла за воротник. Руки пытались помочь малочисленному отряду пуговиц выстроить крепкую, насколько то нужно, защиту от непогоды. Настырное перемещение воздуха вымывало слезы из глаз, и Андрей наклонял голову, тараня пространство. Зачем он идет? Куда он собрался ехать?
Неуютное бесформенное чувство комками гнездилось в мозгу. Топорщились странные и неуместные воспоминания. Рваные на мелкие клочки изображения. Их короткие вспышки были слишком малы, чтобы сложить их в картину, приемлемую для узнавания.
Что-то скрывалось за кромкой света, за границами опознания. Что-то важное, назойливо требующее внимания, но упрямо блюдущее свое инкогнито. Беспокойство росло. Шизофренически беспричинное беспокойство. Сиюминутная действительность не имела содержания, не имела смысла. Какая-то искомая правда по-насекомьему бегущими брызгами пряталась по щелям и ускользала. Андрей всем нутром ощущал приближение чего-то неотвратимого, что он был обязан предотвратить. Как? Он не знал, не мог даже страх свой сложить в отчетливое изображение.
Неожиданно взгляд его плотно ударился об увиденное. Ступор… Инстинктивное импульсное усилие всплыть из кошмара… Отчаяние…
Машина стояла, где он ее оставил, но с открытым капотом.
– ???
Ноги перенесли к автомобилю мгновенно. Как это? Кузов был пуст. Совсем.
Кто-то выгреб из-под капота все содержимое. И в салоне нет кресел, руля… Ничего. Остов.
Андрей растопырил руки, словно пытаясь схватить дуновение ветра, не успокоившегося еще вослед похитителям. Но зачем? Конденсат сделал мокрой спину. Пот холодный.
Андрей задышал ртом. Звучно. Шипением глуша растерянность.
Как же теперь ехать? И что вообще делать? Это же все насмарку… Как без машины? Ну, оставил же всего на пару часов… Черт!
Он несколько раз суетно оглянулся по сторонам, будто надеясь зацепиться за небрежно оброненную подсказку, которая поможет вернуть время вспять, все исправить…
Человек десять бежало вдоль по трамвайным путям. В молчании. За ними вдалеке появилась еще одна молчаливая бегущая толпа, но уже многочисленнее. А следом, как в прорвавшуюся брешь укрепления, хлынули сотни и сотни сгорбленно метущихся тел, перебиравших мостовую измученными бегом конечностями. Слов не было слышно… да и не было слов совсем. Первобытные звуки утроб, перепуганных безмерно. И миллионы глаз, в темноте еле видимых, но предъявлявших затравленность, только лишь вспыхнув вблизи на миг. Обезличенный сброд, убегающий от… Сдавшийся без раздумья, без патетического театрального геройства бросившийся спасать свою шкуру.
Человек без лица… один из людей без лиц, пробегая мимо Андрея, все еще стоявшего растерянно, сорвавшимся голосом взвыл:
– Война!!!
Андрей ничего не понял, но ноги его уже несли напролом сквозь вчера еще ласковый город с источающей страх толпой, в многоногой, многоголовой панике. Направление наугад. Да какое там направление? Его нет. Плечи, локти, колени толкались вокруг. Сбивая с прямой, заставляя споткнуться и перебирать до повторного равновесия дурацкими неуклюжими шажками, опрокидывая тело вбок или прямо вперед, пока ноги не поспевают за стремительным полетом наполненной ужасом головы.
Гадкой неправильной желтизной, испачканной серыми сумерками, сочился теперь восток.
Обглоданные ежегодным морозом ступени, ведущие в подвал, требовали внимания, которое случилось рассыпано в спешке уже до того. Широченный вход, узкий для обезумевшей толпы, заглатывал плечи и головы, постанывая время от времени жуткой коричневой дверью, ржавой, тяжелой, пупырчатой от заклепок, укрытых слоями краски, стекшей некогда по вертикальной плоскости от избытка, возникшего по причине не щедрости, но безразличия.
Андрей был внесен внутрь, его подпирали плечи и спины людей, не имевших имени, обронивших его по пути. Он торчал карандашиком в горсти таких же, как он. Он дышал. Он был мокр и напуган.
Через тонкую ткань одежды Андрей чувствовал лихорадочный пульс соплеменников, вразнобой содрогавшийся с разных сторон. Все молчали в опасении выдать свое присутствие. Многоголосое гудящее дыхание составляло нерадивый хор, певший мучительно в ожидании ясности.
Не нашедшие себе цвета в жизни, бетонные стены и безрадостный потолок хранили сомнительное достоинство, готовясь принять на себя катаклизм, пока еще лишь ожидаемый.
Андрей ощутил, как внутри его зашатался стержень, державший вчерашнюю жизнь. Устои его организма, его суверенного Я испытали сейсмические толчки. «Война!» – эта нарицательная информация вдруг качнула опору, и та задрожала, наращивая с каждой минутой разрушительную амплитуду. Андрей затолкался, почти забился всем телом в толпе. Он внезапно разбушевался, прорываясь обратно на волю. Где-то там оставалась Настя… Война!.. Как в свободном падении вдруг отброшены прочь оказались и мечта прокатиться на яхте, и желание наесться вдоволь спелыми до неприличия манго, и проблемы с работой, а еще пуще – недостроенный за городом дом. Незначительные, бессмысленно мелкие мысли, заботы и страсти. Ничтожные в измерении новой реальности.
Но Настя… Их единая жизнь не может стать вдруг расщепленной на две.
Еще вчера они вместе вдыхали вечерний ветер, ступая по синей набережной, поддавая ногами листья, держась за руки и сжимая ладони друг друга. Он таял, любуясь Настей. Он хлопотал глазами, стараясь вместить всю ее красоту в свою голову, пропитаться ее нежностью, постичь то, что неудержимо скачет вослед уносящимся секундам, зафиксировать чувство в тщедушном мозгу, коему так не хватает таланта упиваться сполна настоящим моментом. Всю счастливую жизнь Андрей неизменно мучился этим своим неумением. Предмет предвкушения, равно как и утрата источника всегда рисовались ярче, сильнее, достойней восторгов в сравнении с тем, чем владеешь сейчас.
Вот и теперь лишь уколовшая вдруг вероятность утрат взбудоражила в нем ту цветастую бурю, истерику мыслей… В злокозненной темноте хромая беда пришла! Тощая и обглоданная, обозленная на весь мир за свою нелюбимость.
Теплые золотом света фонари создавали свои камерные миры в изобильных бликами каналах. Гулкие шлепки воды по бортам гондол и разлетающиеся в стороны сквозь тишину щелчки одиноких шагов. Они с Настей стояли, обнявшись, у ограждения маленького моста, одного из сотен мостов, сцепивших, словно крючками указательных пальцев, берега каналов. И каким надежным теплом и спокойствием пахли ее волосы! Аромат разгонял сомнения. Нет, он даже не подпускал сомнения к этим влюбленным головам.
А лес, просыпавшийся после зимы… Влажный мох, разогретый до чувственной дури весенним солнцем, липкие пахучие почки дрожащих веток, взволнованные собственной зрелостью, раздувшиеся до того, что готовы уже лопаться и рождать в этот мир новые, девственные листки. Как тогда Настины поцелуи царственно правили его судьбой…
А потом в Новогоднем сказочном разноцветьи у наряженной на половину елки он обнимал ее, чуть не лишив дыханья. Боясь, что мгновенье не вечно, что изменчива эта жизнь. Будто предвидя…
Андрей с ярко вспыхнувшей где-то в желудке злобой забрыкался, вгрызаясь в толпу и точа себе путь наверх из вспотевшей сутолоки подвала.
Что с ней сейчас? Она ждет его. Она судорожно ищет его. Она голос срывает, зовя его. Он просто не имеет ни прав, ни возможности приговоренным столбом ожидать в подземелье судьбу, оторванную от нее!
Почти с дракой, под невменяемые окрики скрюченных паникой безымянных собратьев Андрей дотолкался до двери.
– Стой, стой! – истерично и, вместе с тем, властно, он крикнул безликому крепышу в беспогонной форме, тянувшему изнутри дверь с громадным желтым значком радиационной опасности, хоронившую их прошлую жизнь.
Шибанув его корпусом в стену, Андрей ринулся в проем, ободрал себе руку о ржавые металлические заусенцы наличника и затопотал вверх по лестнице, с силой вдыхая волю, чистый воздух, окрашенный в ярость грозой…
Наверху во всю ширь упоенно и самозабвенно шумел великанский лес.
Настя протянула Андрею руку, чтобы он поднимался за ней на пригорок.
Чешуйчатая смолистая кожа стволов пахла жизнью. Андрей мягко сжал Настины ладони. Невесомость, созданная счастьем.
Настя затанцевала по бугоркам, увлекая Андрея в чащу. Он зажмурил глаза на мгновенье. А Настя уже удалялась, размываемая пляской листвы, в светотени лесной, где лучами пронизан туман… и дым…
Дым. Гарь внезапно ворвалась в сознание через ноздри. Дым впереди проползал под кустами, подло протискивался меж корней, шутовски и издевательски. В считанные секунды дым перестал шутить. Он набрал густоту и заполнил объем ниже крон.
– Настя! – Андрей закричал прямо в дымную тьму, срывая связки, и ринулся в черную муть, за которой уже распоясались рыжие всполохи.
Ему виделось, что он ворвался в стихию, краски которой слились на скорости в полосы черного, белого и апельсиново-злобного цвета. И он несся вдоль них, пока не потерял ощущение времени. Наверное, он давно миновал границы леса, планеты, вселенной. Неведомой волной выплеснуло Андрея в бесконечную ночь, по которой ему суждено было плыть, не имея понятия ни о чем.
В уплотнившейся до черноты ночи воздух суетился мелкими вскриками птиц, древесных лягушек и замерших в лабиринтах листвы гекконов. Снотворная музыка моря где-то там, в отдалении ваяла пространство тьмы. Комната пока еще не утратила стен, но значение их исчерпалось. Больше не имелось границы, отделяющей мир внутри от мира снаружи. Мускулистые связи молекул устали, и вселенная расшатанной вихляющей конструкцией ввалилась в сознание, мало что теперь сознающее.
Андрей неуверенными движениями совершил поворот в кровати и застыл, как раздавленный манекен под вымокшей драпировкой простыни. Присутствие Насти он чувствовал и спиной – по жаркой сфере источаемого электрического поля. Полифония мрака забавлялась человеческой слепотой, распыляя по ночному космосу вычурные звуковые загадки.
Дуновение ветра прикидывалось полетом демона, стаккато дождя подражало суетливому бегу тысячи микроскопических босых ножек. Кто-то неузнанный перескакивал с ветки на крышу, кто-то вздыхал озадаченно, шелестел и потрескивал сухими стволами, нагибаемыми против воли. Мир вокруг жил без пауз, не глядя на смену времени суток.
Андрей сел и опустил ноги на пол, долго смотрел в пустоту и, наконец, встал утомленно и сделал два шага. Комната – камера – карцер… Он провел по стене рукой, словно стараясь понять, что являет она собой. Обернулся. Там, откуда он встал, громоздились недоброй грудой камни, тая в черноте своей предательскую неизвестность. А за грудой слабым серо-желтым свечением рисовал себя коридор, уходящий по кругу, слишком низкий, чтобы войти в него, не согнувшись.
Андрей опустился на корточки. В голове его мысли бродили с трудом, спотыкаясь друг об друга, проползая через густую массу туманного цвета и туманного очертания. Он помнил, что проснулся минуту назад…
«А где же Настя?» – неожиданный мощный удар в груди вывел его из анабиоза. Она, должно быть, ждет его у переезда…
Он потерял ее. Когда? Он не помнил. Собственное бессилие, мучительное осознание потери памяти скрутили Андрея и заставили почувствовать боль.
Упрямые попытки воскресить память приоткрыли лишь краешек тайны. Он вспомнил, что заболел. Когда? Чем? Он не знал. И копаться в деталях недостаточно оказалось сил. Он оставил попытки, поспешно убедив себя, что никакого значения детали не имеют.
Андрей вслушался в ночь. Где-то у переезда слышен был шум состава – расхлябанный, но ритмичный перестук, бранящийся с нагловатым металлическим лязгом, то и дело влезающим в разговор колес. Если не расчленять по отдельным нотам, звук состава скользил через ночь сплошной толстой тяжелой жестяной полосой. Две минуты, три, пять, десять…
«Какой же длины этот поезд?» – Андрей методично ждал, перебирая пальцами воздух в такт то ли звуку, то ли мыслям, устало толпящимся в глубине черепной коробки, переминаясь с ноги на ногу. «Такой состав не может существовать. Так не бывает!» Грохот волочащегося железного колосса не умолкал, не менялся.
На миг показалось, что поездом был вентилятор, гоняющий воздух в палате…
«Я же должен идти к Насте!». С усилием поднявшись, Андрей стал искать дверь. Справа темнота изогнулась и просветлела. Здесь тропинка вела в сад, за которым дорога. Нужно следовать по дороге на шум. Там у переезда ждет Настя.
Пустынные улицы южного городка, взятые в шоры коробками оград и заборов. Утро уже вытесняло страх, и пугливые вскрики невидимых существ сменялись осмелевшими хвастливыми посвистами.
Андрей запыхался, спешным шагом отматывая дорогу. Вот за поворотом уже – переезд.
Поезд действительно шел. Товарный. Он не был продуктом бреда. С одной стороны выскакивали из сумерек ржавые грузовые вагоны, измазанные нефтью цистерны, платформы с неподъемными кучами щебня. А в другую сторону эти многотонные катящиеся нагромождения уволакивались некоей прорвой, проглатывались пространством, еще прячущим лик в неушедшей ночи.
«Когда же он кончится? Дорогу же не перейти!» – Андрей наклонился, всматриваясь в мелькающие промежутки между колесами. Настя и в самом деле ждала на другой стороне. Были видны ее ноги, которые в нетерпении топтались в метре от края шпал. Она как будто надеялась перескочить железную дорогу, как только в составе возникнет просвет.
Состав не кончался. «Надо бежать к переходу». Метрах в двухстах через полотно зигзагом был перекинут мост. Ажурный, пешеходный, выкрашенный недавно в коричнево-рыжий колер. «Времени нет!». Андрей побежал к мосту, звонко простучал по ступеням башмаками…
Несмотря на раннее утро, жара уже наваливалась на плечи незримой ношей. Буйная зелень вокруг обреченно несла на себе пыль, от которой не избавил бы даже ливень.
Ступени кончились, дальше шла стальная сетчатая площадка моста, на середине пути нырявшая в трубу, освещаемую на всем своем протяжении лишь мелкими прямоугольными окошками. Спешить, спешить… Труба-туннель тянулась неразумно долго. Повороты какие-то. «Да, не было их тут!» Взгляд назад не менял впечатления и не давал иной информации. Андрей бежал, сглатывая густой вкус окалины, смахивая с глаз пот. «Сколько же еще?!» Пришлось остановиться, чтобы что-то понять. Попробовать понять… Выглянул в окно. Снаружи стоял лес… В глубоком снегу. Еловые мерзлые заросли.
Сзади хлопнула, дребезжа, дверь. Дверь?..
Андрей прислонился к стене. Мысленный судорожный поиск Насти внутри головы приближался к истерике. В узкие щели между неумело склепанными листами обшивки свистел ледяной ветер. По полу вяло кружилась газета, пока не увязла в наметенном недавно сугробе. Пара шагов. Глаза невольно скользнули по тексту заголовка, точнее – части его: «… онкологических больных…». Андрей сделал рывок в одну сторону, в другую. Замер. Дрожь в коленях возникла исподтишка, объединившись в злонамеренный союз с разрозненными толчками невероятных предположений.
Настя. Он опять ее потерял! Захотелось свернуться в углу и бессильно заплакать, топя свое горе в слякоти. Почему? Почему все так? Андрей завертелся по сторонам. Но сквозняк ледяным своим свистом дал понять, что вокруг никого нет. Коридор освещался бледным зимним светилом. Двери слева выстроились в единый ритм с окнами напротив: одна дверь на каждые три окна. Окрашенные почти белой краской, с трещинами на торцах полотен. Линолеум, утративший бездарный рисунок по линии, где чаще ступают ноги.
Андрей озадаченно посмотрел на дверь с номером 17, рванул ее, вбежал внутрь – к распахнутой кровати. Сел. Лег. Съежился клубком. Закрыл глаза… В уплотнившейся до черноты ночи воздух суетился мелкими вскриками птиц, древесных лягушек и замерших в лабиринтах листвы гекконов. Снотворная музыка моря где-то там, в отдалении ваяла пространство тьмы…
Полумрак помещения давал еще возможность различить контуры того, что вблизи. Настя была рядом. Она молча сидела на стуле, разложив на коленях почему-то обессилившие руки. Ладонями вверх. Веки сомкнуты. На лице застыла упрямая складка губ, упирающихся по бокам в не по возрасту глубокие складки.
Настя утомилась какой-то мучительной, безрезультатной, нескончаемой борьбой, отказаться от которой она не могла, и проиграть не могла, но и выиграть возможности не имела. Андрей это видел, озадаченно тыкал свой взгляд ей в лицо, а она отводила свой. Она что-то знала, во что он не был посвящен…
Монотонные стены, странный свет не во всю силу. Настины вчера еще звонкие, льющие свет глаза… Кто-то окунул их в стылую воду, гоняющую ледышки от одного борта бочки к другому. И лучи захлебнулись. Не потухли еще совсем, но тонули все глубже и глубже…
Мелкая угловатая колючка возникла внутри него. Она поначалу ворочалась лениво, потом осмелела, подросла и стала медленно разгораться. Уголек. Уголь. Краснеющий – желтый – белый. И весь мир вдруг столпился вокруг него. Теснился вокруг центра, напирая задними любопытными рядами на передние. Сжимался, давился… И мира не стало. Центром сплюснутой вселенной стала боль. Вбирающая в себя мозг, ослепительно белая боль. Она всасывала организм, она подменяла собой все чувства, она рушила все прекрасное, отнимала желания, нет, отрицала возможность желаний. Она заполоняла все. Она была одна. Единственная. Суть… Звон в ушах. И хотелось кричать. Орать. Ее это не отпугивало, но больше ничего нельзя было сделать. Белый космос, разрывающий плоть на клочки, дробящий сознание на осколки. Осколки острые, умеющие лишь резать… и порождать боль…боль…боль. Все внимание – к ней. Весь рассудок – в ней. И абсолютная, бессмысленная, космическая пустота вокруг. Пустая пустота.
Из пустоты в руку вонзилась игла. Тоже острая. Она металлическим бликом прорвала ночь. Звон в ушах начал постепенно отходить в сумрак.
Андрей громким всхлипом отринул сон. Солнце висело в наивысшей своей точке. От мокрого горячего сна где-то внутри осталась царапина, которая ныла слегка.
Впереди волны океана всеми оттенками синего, от прозрачно светящейся бирюзы – до изменчивого перламутра, танцевали, впадали в экстаз и аплодировали сами себе. Океан был картиной, океан был спектаклем. Он жил искренне и играл самозабвенно. Желтый туф доисторических скал вздыбился вдоль побережья окаменевшей пеной. И ветер нес к берегу сулящие рай ароматы.
Настя, так озорно загоревшая, схватила Андрея за руку и повлекла к воде.
А он будто еще не проснулся. Не было сил подняться, не было сил побежать за ней. Настя тянула. Тянула нежно, напористо, выбиваясь из сил… и умоляя глазами… Андрей видел, как ей немыслимо тяжело, как в стараниях тает ее собственная жизнь. Он закрыл на секунду глаза, и стянувшая его оболочка лопнула…
Как задорно, легко и счастливо было броситься в животворные глубины. Волны смывали любое наваждение. Они подхватывали мягкой мощью, отрывали от дна и учили летать. Настя рядом! Отходящая масса воды потащила в просторы. Новый вал наподдал игриво и бросил к берегу. Взявшись за руки, они кувыркались в беззаботной пляске брызг. Шумная музыка счастья… счастья, разлившего свои воды за пределы земли, оживлявшего то, что увяло, что утратило свет. Исчезали преграды, перечившие его полету. Только изумительная легкость, сознание могущества и наслаждение жизнью, переливчато искрящееся всеми цветами радуги.
Очередная волна накрыла с головой, перевернула, заставила перепутать, где верх, а где низ. Пальцы разжались, выпустив Настину руку. Вода, вода, вода… Андрея внезапно заполнила паника. Он рвался на воздух, но повсюду была лишь вода. Движения стали резкими, беспорядочными. «Тону?» Оттолкнуться бы от дна. Но – только вода. «А Настя?» Андрей таращил глаза в муть. Ничего. Сколько времени прошло? «Но я жив! Я дышу?» Он сделал глубокий вдох. Каким удивлением стало открытие этой способности дышать под водой! Почему же никогда раньше не приходило в голову… А ведь всего-то – вдохнуть.
Теперь нужно было плыть и искать Настю. Опять он терял ее! Тревога, срывающаяся в ужас. Ведь без Насти распадался во прах мир. Найти! Найти! Воздух не нужен. Волнующийся океан кидал подводное царство из стороны в сторону, хотя какие же волны, когда нет поверхности? Андрей повернулся туда, где вода показалась прозрачнее и светлее. Да, свет становился звонче. Но это были прожектора, направленные на него сквозь стеклянную стену. Подплыв к ней вплотную, он обнаружил, что за прозрачной стеной – комната, и Настя, кусая пальцы, ходит от стены к стене. Она, видимо, ждет его. Она тоже искала его! Это видно – она устала от поисков. Фигура даже как-то сгорбилась. «Как же так?» Андрей попытался ударить в стекло, но вода стала гуще и тормозила движения. Вода стала злой. Она насмехалась, злорадно цеплялась за локти и за колени. Андрей раскрыл рот, чтобы крикнуть, но вода заполнила горло, и звука не вышло.
«Да, вот же я здесь!» – слова рождались во рту и множились, забивая рот. Неужели бессилен? Рядом. Близко. Может быть, Настя взглянет в его сторону?
Масса воды сзади заскучала от однообразия ситуации и стала расти. Она толкнула Андрея к стеклу и начала прижимать. Сильнее, сильнее. Теперь не то, чтобы стучать в стекло, руку не было сил оторвать от поверхности. Тело плющило, покуда не стал гаснуть свет. В мозгу бушевала справедливая злость. Мыслями можно было свергнуть богов, продырявить земную твердь, свершить межпланетные революции… Свет погас.
Мрак тянулся во времени и пространстве. Занудный, беззвучный, не поддающийся измерению. Минуты? Дни? Годы?
Андрей обернулся, превозмогая тяжесть, взгляд устремив через плечо назад. Вплотную к лицу мохнато торчала морда. Черные выпуклые зрачки во весь глаз, выражения – ноль. Тупо-злобно. Нет, не злобно. Ей просто хотелось жрать. Загустевшие слюни болтались над ухом Андрея.
Гиена? – Андрей ожидал ужасающего зловония из пасти плотоядной твари. Но… она просто придавила его собой и смотрела вдаль.
Рвать куски предстояло другим. Стае.
В пустоте, не имеющей цвета, красной точкой возник свет. Маленьким булавочным острием. Красная точка пульсировала. Она существовала сама по себе, не имея отношения к пустоте и к космосу. Не ясно, откуда, но Андрей ее знал. Он знал о ее независимости, необратимости и неуничтожимости. Постепенно точка переместилась ближе и проникла внутрь распластанного по стене тела. Там она начала вращаться, вызывая озноб, затем – жар, и неприятно так наматывать внутренности на себя. И свет ее залил глаза. Неожиданно. Красная галактика совершила взрыв, но, не разбрасывая части целого в стороны, а вбирая в себя. Андрей обреченно открыл рот. Боль росла. Боль скоблила, рвала и грызла живьем. Алый всполох. Ничего не стало вокруг. Цвет литоль! Стая все же набросилась и рвала на куски… Омерзительно хохоча. Эхо молчаливого крика металось в пространстве. Андрею казалось, что его разъединили на несколько частей, и между частями еще тянутся на последнем пределе тонкие нити плоти, готовые лопнуть вот-вот окончательно. Он собрал со дна свои чахлые крошечные силы и резко свернулся пружиной, душа эту боль.
Стекло треснуло. Изможденное тело выплеснуло в полутемную комнату. Сквозь кровавого цвета пелену проступал силуэт. Настя.
Настя! Склонив голову так, что лицо было совсем в тени, она сосредоточенно что-то делала с рукой Андрея… Лицо, полоненное тенью. Взгляд, знающий только необходимость, отринувший сентименты, сожаления. И лишь крохотный слабый фонарик надежды в глубине, скрытый мутными водами застоявшегося отчаяния.
Пустой шприц безучастно звякнул в металлическую миску.
Сон накатывал нежным плотным комком сгустившегося воздуха.
Андрей снова бежал, задыхаясь и сглатывая пыль. Дорога желтела меж трещинами и буграми, рожденными сушью. Андрей споткнулся и, только начав падать, взглянул вокруг… Что за город? Двух и трехэтажные дома образовывали нестройную линию улицы. Солнечный свет безразлично слепил все вокруг. Цвет фасадов был пег. Улица была пуста. Плоскую картину заброшенности отрицали лишь чистые, развеваемые ветром занавески на окнах.
«Почему мне знаком этот город?», – Андрей завернул за угол и удостоверился в присутствии старой церкви за зеленью парка. Он знал каждый дом, погнутые стойки ограды у третьего столба, сместившийся блок гранита в цоколе церкви. Но у города не было имени.
Андрей прошагал два квартала, с подозрением всматриваясь в знакомые черты провинциальной архитектуры. Декорация цвета охры. И ни души. Словно город покинули все горожане минуту назад. Газета на специально отведенном для этого стенде трепетала в такт ветру отклеившимся углом. Пожелтевшая газета.
Андрей направился к ней, опасаясь увидеть ее год издания. Почему-то он был уверен, что время играет с ним. Выцветший заголовок гласил: «История болезни».
В тот момент из дверей на другой стороне улицы вышел и направился прямо к нему мужчина в костюме цвета песка.
Серега!?
Узнавание сотрясло Андрея. Серега ж лет пять, как…
– Здорово! – приятель по-деревянному бодро шагал навстречу. Он уперся в Андрея желтеющим восковым лицом – тем, что сваяли ему нерадивые специалисты в тот день, когда, лежа в гробу, он перестал быть похож на себя самого.
Андрей инстинктивно попятился, споткнулся и побежал. Быстрее, быстрее. Он мчался, гонимый ужасом, беспорядочным и неопределенным. Он мчался, нагоняемый загадкой, разгадки которой найти не желал. Петляя изогнутыми переулками, срезая путь подворотнями, он вдруг понял, откуда знает этот город. В нем некогда жил его дед. Сам Андрей никогда не бывал здесь. Вероятно, узнавание он унаследовал с кровью… Бред! Андрей остановился. За ним никто не гнался. Город оставался все так же тих.
Долгий бег наградил одышкой, мокрой рубашкой и легким покалыванием под ребрами. Пришлось упереться рукой в стену и стоять, пока мир не вернулся к покою. Рядом с ним уныло похлопывала от сквозняка рассохшаяся, утомившаяся скрипеть дверь. Она обращалась к нему. Звала?
Внутри здание населяла прохлада. Керамический пол коридора избороздили паучьей сетью трещины, стены были окрашены в синий до серого цвет. Все двери были не заперты и даже приоткрыты. Они были когда-то белыми. Они строго стояли на равном расстоянии друг от друга. Они все несли на себе таблички без надписей, защищенные пыльным стеклом.
Андрей ступал вдоль стены с опаской. Пустота была столь непривычна и даже противоестественна. В ней таился подвох. Почему здесь никого нет? Людей унесло временем? Или они стали так счастливы, что им попросту не хватило пространства такого дома, чтобы оставаться в его пределах?
Напряжение утомило. Андрей нерешительно проскользнул в помещение и, сгибаясь под ношей растерянности, дошаркал до кровати, стоявшей под светлым окном. Ажурные занавески вздрогнули при его появлении. За ними зеленые кроны деревьев пританцовывали под музыку ветра, который внутри был не властен. Тишину помещения нарушал только звук биения сердца единственного обитателя этого странного изолированного мира. Андрей улегся и повернулся лицом к стене, словно прячась от новой своей реальности.
Простыни пахли стерильностью. Простыни пахли больницей. Андрей утомился бежать и бороться с невидимым… Устал в бесконечных повторах блуждать в лабиринте. Устал лежать… Сколько времени он уже здесь? А Настя?! Он вздрогнул, выпадая из сна.
Настя все так же сидела рядом, свисая плечами вниз, обмякнув всем телом, лишь в лице ее не истощилась решимость.
– Настюша! – Андрей разомкнул пересохший рот, – а знаешь, я понял, насколько же мне хорошо с тобой. Я так люблю тебя. Это же все решает. Вот поправлюсь, и летом поедем с тобой снова… куда-нибудь… на острова…
Настя отвернула лицо к двери, и плечи ее стали вздрагивать.
Андрей постарался подвинуться ближе, сказать ей как сильно по ней тосковал там… в путешествиях разума, но комнату стал заполнять бледно-голубой свет. Андрей поймал эту точку, что где-то внутри него рождала иллюминацию. Точка росла, стягивая и склеивая тело, втаскивая его в себя. Он потерял свою мысль об островах. Теперь он был вынужден сосредоточиться на внутреннем острие, которое сверлило плоть, разветвлялось по организму, прогрызало ходы вдоль конечностей, заполняло до самых краев только болью, болью, болью… Отбиться от боли возможности не было. Она голубым туманом заволокла весь мир. Она стала новой природой, прародительницей сущего. Андрей барахтался, отбиваясь, пытаясь выскользнуть из клещей, соскочить в темноту, но тщетно. Он разомкнул рот, застонал сдавленно и протяжно, заскрипел не по-человечески.
Настя взметнулась, Андрей видел, схватила привычный шприц. Она совершала правильные движения, она наполняла Андрея волшебной жидкостью для борьбы, для изгнания боли. Но в этот раз волшебства не случилось. Неестественно небесного колера свет не менялся. Перед Андреем захлопывались десятками двери, кусками отрубая его от Насти. Каждая отнятая часть отгорала, вбивая в мозг кол. Голова молила об избавлении от пульсации и ежесекундных взрывов. В желудке, в плечах, в спине дробилась на осколки, крошилась во прах прошлая жизнь.
Настя рвалась к нему. Настя рушила двери, но новые двери втыкались в просвет между ними и сливались в один монолит с прозрачной стеной. Настя сбила уже в кровь кулаки, пытаясь достучаться к Андрею.
Он видел, как на помощь ей прибежала толпа незнакомых людей, ряженных в белое. Как они суетятся вокруг, протягивая какие-то провода, трубки, включая диковинные аппараты.
Голубая боль стала космосом. И внезапно Андрей ощутил, что средоточие этой боли угнездилось в лопатках. Там, вскрывая телесную оболочку, росли крылья?.. Андрей их не видел, но был убежден, что ничто другое не может так истязать, выворачивать на изнанку. Я полечу?
А как же Настя? А куда мне лететь без нее? Там, должно быть, ждет меня столь банальный белый, как вспышка магния, свет? Андрей обернулся протянуть Насте руку… А она замерла в странном ракурсе, рот ее исказился беззвучным воплем.
И свет во вселенной погас.
