Если твоя фамилия – Мешок, и ты, по мнению некоторых, умен, но мягок, как мешок дерьма, тебе не остается иного, как в наплывах умеренного восторга, все менее частых, бубнить будущим творцам зубных протезов лекции о Хайдеггере и божественном Эмпедокле. Полудетское грассирование Мешка напоминало, пожалуй, перламутр, слегка бликующий, призванный сочетаться с вожделенным, но, увы, отсутствующим предметом философской мечты – скуфьей черного бархата. Тонзура для академической ермолки открываться никак не хотела. Ему казалась, что ближе к зрелости крышка черепа одеревенела, взморщинилась, подобно дурно положенной краске. Иногда голос вдруг задрожит и намокнет, готовый взорваться плачем. И – да, конечно, если прильнуть языком к прохладной лобной кости, вкус будет рассыпчат и ярко-багров, похож на жгучие пряности.

Зеркало мглы дверного проема, вытянутое вертикальной готикой, исправно питало его кошмарами. Он видел беседу двоих с выпотрошенными, вполоборота, лицами, гибкими, словно автопортрет Сальвадора Дали, и песок перетекал из одной головы в другую сквозь пустые глазницы. Временами, правда, хватка ужаса лицемерно слабнет. И далекая сизая реклама над вечерним городом не кажется фантомным знаком незримо свершившейся катастрофы. Коллекционировал соответствия. Когда из дыры в красном и окружая это красное, скажем, красный эфес молотка для разбивания стекла, потопом проступает зеленое – это лава увертюр Россини, когда же скрипуче двоится холодный и железный гитарный рифф – это Шекспир, тот, кто, по словам доктора Ракоци, согласился ссудить свое имя Высшим Неизвестным, а может это яйцевидная маска Елизаветы, бледнеющая над колоколом виргинской юбки. Итак, бесконечность нечистых и бессмысленных сгустков волнения. Мы знаем однако, что теория Кантора, справедливо сошедшего с ума, разрешает сверху бесконечности воздвигнуть следующую величину, еще более бесконечную.

Однажды – нет, не раз в 311 040 000 000 000 лет, но головокружительно вне любых рядов, на обсидиан темноты спроэцировался некто из Петербурга, именно из Петербурга, и не столь уж нелепо назвать его Инкогнито с секретным поручением. Одет он был в сюртук по моде конца позапрошлого века, пронзительно-голубые глаза выпукло и ясно прошиты симметрией сфинксов и ростральных колонн. Лаборатория выходит окнами на канал – фраза, возникшая ниоткуда. И квадратные серебряные пуговицы на жилете. Оказывается, таков закон – в сердцевинных сплетениях мрака неизбежно, из раствора немыслимости, рождается свет. Сообщенное голубоглазым джентльменом Мешок, разумеется, позабыл. Несомненно, слог его безупречен, будто сам Дюрер вел резец, но при этом странно неуловим и текуч. Осталось что-то пугающее, о сродстве всех человеческих умозрений со смертью, то есть, буквально, они суть воплощение в смерть – за вычетом «темного прославления жизни», примерно так он выразился. И, вдобавок, то, о чем уже сказано – свет живет поверх узлов тьмы.