Две миниатюры

Кино, вино и домино

В июле Люська успешно сдала экзамены в культпросветучилище и в конце августа перебралась в город, к тётке, у которой теперь и собиралась жить все эти три учебных года.
– Артисткой будет, – похвалилась Дарья Парамоновна перед соседями, которые в этот душный сентябрьский день собрались перед её домом, на лавочке, чтобы обсудить последние новости и просто потрепаться. Дарьино желание похвалиться было понятно: сама она с юных лет работала в совхозе дояркой, поэтому желала дочери счастья, а не радостного приобщения к этому, задери его совсем, созидательному труду на благо общества.
– Ага, – охотно поддакнул её супруг (и, стало быть, люськин отец), известный уличный картёжник и доминошник Кондрат Назарович. Выпить он тоже никогда не промахивался. но выпивать боялся: характер у его благоверной в отношении выпивки был ох как крут. Чуть чего – и без разговоров прямой в челюсть. Накачала мышцу, таская тридцатилитровые молочные бидоны.
– Артисткой, – повторил он и уточнил. – Из погорелого театра.
– Тьфу на тебя! – шутливо сплюнула Дарья Парамоновна. – А хоть бы из погорелого! Уж всё лучше, чем коровам хвосты крутить, – и размечталась. – Может, в кино будет сниматься. Как, может, Гурченко. «Пять минут, пять минут…». Или Доронина.
– А чего же, – охотно согласилась старуха Антипова. Она тоже вышла на улицу подышать свежим воздухом, а заодно и посплетничать.
– Очень даже станет, – продолжила она. – Сиськи у ей выросли. И ж.па вон какая гладкая. Так что обязательно будет.
Дарья Парамоновна открыла было рот для достойного ответа этой старой вонючей колбасе. Чтобы она лучше за своими сиськами глядела, а на чужие не пялилась. И что у культурных не ж.па, а ягодицы (это у некультурных именно что жо), но её опередил Пашка Бибиков. Пашка работал в совхозе шофёром, считал себя тем ещё специалистом шофёрского труда и по характеру был малым добродушным, но нервным. Заводился с пол-оборота по каждому пустяку. Например, когда его называли не Бибиковым с ударением на первое «и» ( БИбиков), а на второе – БибИков (от слова «бибикать». Что он по роду профессии регулярно и делает.).

– Какая артистка! – фыркнул Пашка. – На артисток в Москве учат, в специальном институте. Этом, как его… брык… гик… вгик… А в этом культпросвете – на культурных работников. На библиотекарей разных. Или кружки вести в Доме культуры. У меня двоюродный брат там учился. Наши тогда обрадовались, думали, что он теперь культурным станет. Размечтались… А он шпалы с рельсами на железной дороге таскает. В ремонтной бригаде, разнорабочим. Уже два раза в вытрезвитель попадал. Тот ещё артист.
– Наша шпалы таскать не будет! – решительно заявила Дарья Парамоновна, эта удивительная в своей восхитительной упёртости женщина. – Шпал нам только не хватало! Лучше уж пусть в библиотеку идёт. Помощницей к Вальке (Валька была здешней библиотекаршей. Та ещё бикса. С косой до… В общем, вам до ягодиц будет. До ваших до невыносимо культурных. Которые ж.пу образуют.). А чего? Очень культурная работа. Чисто, светло. Батареи тёплые, мух мало. Сиди себе за столом, карточки выписывай да пыль с книжек вытирай.
– И платят копейки, – опять подколол Пашка (нет, что за человек! Одна сплошная язва! В каждый горшок ему обязательно плюнуть надо! Именно что Бибиков на второе «и»! И на десятое «о»!).
– Тем более, что сейчас в библиотеку и не ходит никто, – добавил он. – Сейчас у всех желающих – Интернет.
– У меня нету, – тут же уточнила Антипиха. Пашка в ответ махнул рукой: тебе-то зачем? Тебе уж скоро с Богом разговаривать! Старуха его поняла, поджала губы: обиделась.

Поговорили ещё: про новый автобусный маршрут, который теперь продлён до самого кладбища (красота!), про цены на капусту, которую через неделю уже пора начинать квасить, про погоду… И разошлись по домам. На улице снова стало тихо и пустынно. В придорожной пыли купались куры. Где-то на задах затявкала собака. С откоса послышался протяжный гудок тепловоза: там возили щебень на цементный завод. Артистка, подумал Пашка, закрывая калитку. Действительно из погорелого театра. Матюгается так, что заслушаешься…

Родная кровь

– Дядя Гаррий Бонифатьевич! Дорогой мой, несравненный, милый дядя! Это я, ваш племянник Евлампий! Не узнали?
– Не-а.
– Значит, богатым буду. Хе-хе… Чего меня к вам привело-то, дядя вы мой драгоценнейший… Я очень хочу учиться! Прям мечтаю в натуре! Но у меня нет для этого достаточного количества денег. Ни копейки, дядя! Прошу вас: дайте мне денег, чтобы я выучился и выбрался из той беспросветной нищеты, в которую загнала меня судьба-судьбинушка и жизнь моя, и без того задрипанная! Вы же знаете, дядя, что мы всей нашей горемычной семьёю живём в глухой беспросветной деревне, в которой нет ни электричества, ни света, ни воды, ни канализации, ни даже Интернета. Потому что деревня наша, или как поётся в песенке, «деревенька моя, несравненная дальняя», окружена непроходимыми болотами, безлюдными лесами и такими же полями без всяких признаков хоть какой человеческой цивилизации. Хоть какой, дядя! Вышел за околицу – и сразу или утоп, или пропал, или угорел, или просто сгинул! Прям какая-то аномальная зона в натуре! Больше того: вокруг деревни зимой и летом, осенью и весной, день и ночь стаями бродят огромные голодные волки и крысы, а по самой деревне – вечно пьяные здоровенные мужики с огромными топорами, устрашающими вилами и вострыми лопатами. Которые только и думают, как бы чего украсть, украденное тут же пропить, после чего, обнявшись всем своим преступным коллективом, шататься по единственной нашей деревенской улице имени итальянского революционера Джузеппе Гарибальди ( вы поняли, дядя? Где Италия, и где мы!) и оглушительно исполнять или пламенные песни типа «Па-ра-воз ли-дя-ной дверь-скрипучая, За шер-ша-вой сте-ной тьма ко-лю-чая… Синий- синий!», «Не думай об секундах свысока…» «Это время гудит – БАМ-М-М-М-М-М!», или непристойные частушки типа «Мимо тёщиного дома я спокойно не хожу…» под аккомпанемент задорных гармошек и таких же деревянных балалаек. В общем, ужас и дикость. Никакого даже намёка на культуру. Я вся горю!
– Да, складно чешешь! Как по маслу! Молодец! Постой! Что значит, нет ни света, ни воды? Что это за сюрреализм? В двадцать первом веке же живём!
– Это вы в двадцать первом, а мы – в двадцать втором. Но только до нашей эры. Да у нас, если хотите знать, теперь даже сельсовета нет. То есть, он был, как и клуб –источник знаний, но его сожгли всё те же пьяные мужики. А клуб спалили ещё раньше, на Покрова. На народное, тоись, гуляние. То есть, нет у нас, горемык контуженных, троглодитов окаянных, никакой Советской власти. Хучь плачь.
– Кстати, у нас её тоже нет. Какая Советская власть? Она закончилась уже тридцать лет назад. Закрылась в результате соглашения по обоюдному согласию.
– Вот видите. А нам об этом ничего не известно. Потому что живём среди непроходимых болот, устрашающих лесов и волков с топорами, бутылками и спичками.
– Всё забываю тебя, племянничек, спросить: а как твоя фамилия?
– Как и ваша: Плошкин-Поварёшкин. А по матери – Эпштейн.
– Это ты, дурак, Плошкин. А я – Ложкин! И не Поварёшкин, а Записдулин! От слова «за…». В общем, за власть Советов… А по мамаше, говоришь, Эйнштейн? Это мило. А я подумал – Ломоносов. По простоте своей душевной. В смысле, моей.
– Ага. Только «эп», а не «эй».
– Чего, чего? Я к тебе, можно сказать, со всей своей открытой душой и распахнутыми объятиями, а ты дядю на три буквы посылать?
– Да ни в коем разе, дяденька! Простите дурака горемычного, коль прогневал вас, касатика! Не со зла, ей-бо, а по скудоумию собственному! Хучь плачь!
– Хм… Ладно, хрен с тобой… А на кого же ты хочешь учиться?
– Конечно же, на эффектного меньжира. Или певца эстрады. Чтоб не потеть, а деньги капали. В общем, на успешного бизнесмена. Чтобы денег было как грязи. И девок тоже.
– Что ж, достойное желание… Одобряю и благословляю.
– А хрен ли мне толку от ваших одобрений и благословений? Денег надо. Тугриков и гульденов. Можно в свободно конвертируемой валюте. Или даже в самих конвертах. Я не гордый. Приму с почтением.
– Да, ты не гордый. Ты – наглый. Танком прёшь. Это я понял. Значит, вот ты накой ко мне заявился! Вот, значит, для чего обозначился! Денег просить! Хорош, нечего сказать! И сколько же тебе надо?
– Немного. Для начала хотя бы миллион.
– Сколько?
– Миллион. Одеться, обуться, отожраться и прикорнуть где-нибудь на полатях. У вас есть полати?
– Какие на … полати?
– Которые в дому. Вы же не прогоните бедного несчастного племянника на мороз на лютый, на стужу смертельную?
– Какая стужа, какой мороз! Июль на дворе! Жара до тридцати! Клопы, и те дохнут!
– Так я ж на перспективу… Причём, на долгосрочную.
– Хм… А судимость у тебя есть?
– Да как вам, дядюшка, сказать…
– Честно!
– Если честно, то две. Но осуждён безвинно. Оговорен негодяями, воспользовавшимися моими доверчивостью и смиренным благодушием. Я же мухи не оби…
– А за что сидел?
– Да так… За вооружённый групповой грабёж с элементами разбоя.
– Опаньки!
– … но я не грабил и не разбойничал! Я культурно стоял на стрёме. А эти скоты всё свалили на меня. Будто я был ихним безжалостным главарём. Так как насчёт финансирования, дядюшка?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.