И духи пророческие послушны пророкам,

потому что Бог не есть Бог неустройства, но мира.

Тем ясным утром я встал позже обычного: воскресенье стало, а служба в церкви начиналась лишь к восьми. Походы в храм стали моим единственным развлечением того времени: я недавно окончил университет по специальности генетика, а работу в городе найти так и не случилось – пришлось вернуться в отчий дом. Надежда с каждым днем угасала: я стал раздражительным и желчным, а временами и высокомерным с окружающими. А все от нереализованности: я молод, а работы не имею – если не считать торговли овощами на местном рынке. А еще это чувство мерзейшее, что бывает, когда долго бездельем страдаешь: появляется страх перед работой как таковой – начинаешь бояться того, чего желаешь. Упаднический дух лишил меня воли и все мне виделось в мрачном окрасе.

Но теплым летним утром: спустя год моих мытарств – я обнаружил письмо на мое имя от генетической компании «ДайноДжен», расположенной в столице. Логотип компании на конверте изображал маленького человечка, ведущего за поводок доисторического ящера. О компании этой я кой-что слыхал по телевидению: пытались они динозавров возродить, а для чего – одним им было известно. Однако пастор наш: досточтимый Гутлеифр Гест – компанию ту иначе как «адовым отребьем» не обзывал, а ученым тамошним предрекал вечные муки в геенне огненной. Мистер Гест считал, что коли уж Господь тех динозавров в свое время уничтожил, то и не нам их воскрешать. Что ж: я с ним ни разу не спорил, хотя и не совсем согласен – а паства его поддерживала.

Но так или иначе, в конверте я обнаружил приглашение на собеседование через два дня в офисе компании на должность младшего научного сотрудника ОКПП: отдела по контролю за питанием плода. Радости моей не было границ, а одновременно и струхнул я прилично: за год одичал немало. Из людей около меня лишь маменька с папенькой были, да друг детства еще иногда в деревню наезжал: отвык я от разговоров светских. Откинув мрачные мысли, принялся я готовиться к отъезду. Перво-наперво позвонил в свое старое общежитие: местечко там имелось, к тому же стоило сущие пустяки. Далее к местному цирюльнику, в магазин за новой одеждой и за продуктами для прощального ужина: взял рыбы океанической на три фунта с четвертью, картофеля молодого на два и фасоли стручковой. Застолье наше затянулось до поздней ночи: спать я лег в час, когда петухи уже петь собирались. Понедельник прошел в томительном ожидании.

Во вторник утром проснулся я с первыми петухами. Наспех позавтракав вареными яйцами и чаем, сразу же отправился на обочину дороги, ведущей на железнодорожный вокзал: автобуса дожидаться. В пути не произошло со мной ничего примечательного: добирался я до города экономным классом с попутчиками из окружных поселений. Сев на свое место, уткнулся в книгу и просидел так всю дорогу. Заселившись в общежитие, разложил вещи по полкам и вышел прогуляться по знакомым местам: где ничего не изменилось, и лишь старые воспоминания вогнали меня в уныние.

Следующим утром я уже стоял у здания «ДайноДжен» и смотрел ввысь на это диво дивное из стекла и железа. Верхушка небоскреба терялась в облаках, а в моменты, когда солнце выходило из-за туч, глаза слепило его отражением. Люди сновали туда-сюда, что твои муравьи. Вдохнув, толкнул я дверь-чудесницу, что вертелась подобно карусели. Весь день прошел в заполнении анкет, бесед с работниками из отдела кадров и улаживании иных бюрократических формальностей. К трем часам пополудни я освободился и отправился на метрополитене в свое жилище. Поужинал оладьями из кабачков со сметаной, что маменька заботливо завернула в бумагу и уложила в плетеную корзинку. Погрустил маленько от чуждой обстановки и отправился в постель.

Ночью приснился мне кошмар. Будто я дитя еще лет двенадцати. Живем мы с родителями в городской квартире: на втором этаже с окнами на пустырь. Папенька ушел на ночное дежурство, а мы с маменькой смотрим мультипликационный фильм про роботов. Родительнице моей не здоровится: вид у нее изможденный и бледный, а поведение мрачное и раздражительное. Матушка сообщает мне, что идет спать по причине недомогания и отправляется в свою комнату. И вслед мне доносятся звуки ее шагов о половую дорожку: мягко, шаркая босыми ступнями. Мне тоскливо, а на сердце словно кто гирю повесил. Досмотрев фильм, я выключил телевизор и отправился в свою комнату, что находится в конце длинного коридора: напротив родительской. Дело было в то время суток, когда еще не стемнело окончательно, но солнце уже скрылось за горизонтом. Не включая света, иду я по сумрачному коридору: стены его окрасились синевой в дверных проемах и можно разглядеть цветы на выцветших обоях. Жутко мне оттого, что маменька дома, а чувство, будто одинок я и нет на свете ни единой родственной души. Будто та женщина, что ровно дышит в комнате напротив: уже не моя мать. Раздевшись, разложил я диван и улегся, закутавшись в красное верблюжье одеяло. Я долго лежал, слушая стук часов и глядя на небольшой холодильник в углу, где хранились замороженные ягоды на зиму. На нем имелись две лампочки: зеленая сообщала о том, что внутри холодно, но если загоралась оранжевая – холодильник начинал гудеть, совершая циркуляцию фреона. Мигание ламп подействовало гипнотически: в голове моей началась сумятица, и вскоре я провалился в сон. Дивно это – спать во сне. Проснулся я в самое ведьминское время ночи: в три часа. Сердце мое словно тисками сдавило, а горло будто свинцом залило: а все оттого, что из комнаты напротив раздавался ведьмовской вой. Дрожа всем телом, я откинул одеяло и опустил ноги на ковер. Я смотрел в черный дверной проем и на зеленую лампочку морозильной камеры. Вой не прекращался, а лишь сменялся иногда скрипучим смешком: нечистая сила надо мной издевалась. Решив, что пойду в родительскую комнату, дождавшись оранжевой лампочки, – я продолжал сидеть, обхватив себя руками и раскачиваясь взад-вперед. Услышав звук мотора, я оттолкнулся руками от колен и на ватных ногах направился в коридор. Мои чресла сковал необъятный ужас, и я был готов обмочиться. Выходя из комнаты, я ступил на порог: он скрипнул, и ведьма принялась выть с новой силой. Теперь я слышал ее тяжелое дыхание носом, причмокивание языком и ерзанье по кровати. Биение сердца отдавало в ушах, а я не мог даже заплакать или закричать на злого духа. Я продолжал идти: моя дрожь перешла в озноб, и голова ходила ходуном на задервенелой шее. Но вот я вижу окно напротив постели: в него пробивается желтый свет фонаря и отражается в листьях цветов на подоконнике. Сделав шаг, я вижу простынь: складки на ней меняют узор от лихорадочных движений. У меня все же получается выдавить: «Мама?», – а в ответ я слышу лишь хриплый смешок. Я делаю последний шаг и останавливаюсь: на простыне судорожно мечутся черные ноги, оставляя на белой ткани грязные разводы. Над кроватью кружит мушиный рой, и я чувствую болотную вонь. Шишига, захлебываясь от восторга, воет с удвоенной силой, а я, набрав в грудь воздуха, ору как ненормальный.

Открыв глаза, вскакиваю на кровати: простыня пропитана потом, а по лицу текут слезы. Из туалета в коридоре сильно пахнет канализацией.

***

С четверга потянулись серые будни. На службе мне доверяли лишь рутинную работу: подписывать бумаги в одном из многочисленных офисов, а после отнести обратно; заполнять формуляры на выдачу белков для питания эмбрионов; мыть пробирки после химических опытов и готовить центрифуги. Человек я достаточно нелюдимый, а потому друзей сыскать мне не удалось, но кой-какие сведения я все же добыл. Компания «ДайноДжен» занималась искусственным взращиванием динозавров в лабораторных условиях, но отнюдь не для того, чтобы использовать древних ящеров для увеселений: как в том старом фильме – а лишь с целью изучения. Я, как младший научный сотрудник, имел доступ на уровень А лабораторной части здания, а также ко всем офисам. Уровни В, С и D находились под землей и мне там бывать строго воспрещалось. Все сотрудники закрытых лабораторий проходили на службу через отдельный вход и даже в общем буфете не обедали.

Шли месяцы: наступила красавица-осень, затем зима взмахнула своей белой шубкой, а тоске моей не было предела. Общался я лишь с родителями по видеосвязи, да иногда редкое смс-сообщение получал от старых знакомых. Весной в утренней мартовской мгле запели дрозды и варакушки, а затем и лето покрыло улицы зеленым одеялом. На службе со временем я пообвыкся и заслуженно приобрел звание угрюмого молчуна себе на уме. От посещения массовых мероприятий отказался, а со временем и приглашения перестал получать после пары грубых отказов. От комнаты в общежитии также пришлось отказаться: скопления курильщиков перед входом, студенческие увеселения по выходным и общая кухня приводили меня в замешательство – а потому я переехал в пригород. Поэтому по утрам мне приходилось вставать на час раньше, а домой я приезжал в поздно. По счастливой случайности в подвале дома, в котором я снимал небольшую квартиру, находился книжный магазин. А потому, приехав уже затемно домой, я готовил ужин и садился в велюровое кресло у окна с эркером и погружался в литературный мир. Уйдя в книгу, я забывал о беспричинной тоске, и лишь когда часы показывали полночь, я возвращался в реальность и отправлялся в спальню с тяжелым сердцем. Выходные я проводил в занятиях спортом и домашних хлопотах. Несмотря ни на что, моя жизнь вдалеке от дома мне нравилась не в пример больше деревенской: я чувствовал отдаленность и уединение, а порой и на видеозвонки не отвечал, объясняя то отсутствием около планшетного компьютера: хотя и держал его в руках в момент звонка. Больше всего мне нравилось по выходным дням покупать кофе с молочной пеной в ковбойском кафе на углу и пить его, держа бумажный стаканчик сразу двумя руками. Так стоял я около лавки с фруктами неподалеку и смотрел на людей, спешащих с хмурым видом по делам, кажущимся им очень важными. Трудно то понять, но в те моменты я чувствовал настоящее умиротворение, особенно думая о том, что завтра буду заниматься тем же. Но близился июль, а значит время моего отпуска, который я собирался провести в деревне. Однако за несколько дней до отъезда случилось непредвиденное событие, поставившее под удар мою дальнейшую судьбу.

Придя вторничным утром на работу, я заметил большое количество людей, кричащих оскорбительные слова в адрес сотрудников «ДайноДжен». Протестующим было не по душе то, чем мы в наших лабораториях занимались. Все встало на свои места в момент, когда я заметил среди протестующих нашего священника, мистера Геста: тот стоял в старомодном твидовом пиджаке и коротких вельветовых брючках фиолетового окраса, вздернутых кверху подтяжками. Он яростно топал ногами и проклинал «ДайноДжен» на чем свет стоит, требуя прекратить заниматься непотребствами. Не желая, чтобы старина Гутлеифр меня заметил и проклял всех моих родичей, я поспешил зайти в здание, прикрывшись капюшоном для верности. Полицейские уже оцепили толпу, а у входа стояли военные бронированные машины с пулеметами в кузовах. Толпа вела себя агрессивно, но к активным действиям не переходила. В рабочем распорядке нашего дня ничто не изменилось, а лишь звуки сирен да гул толпы с улицы привлекали сотрудников: время от времени один из лаборантов подходил к окну и смотрел на улицу с тревогой на лице. До вечера все было спокойно.

Погода в тот день стояла мерзейшая: солнца было не видать сквозь черные тучи, весь день моросил дождик и ветер-силач норовил загнать холодные капли в открытые форточки комнаты для отдыха, где мы собрались в конце рабочего дня, обсуждая все нарастающие волнения на улице. Я стоял, облокотившись о косяк двери с кружкой бергамотового чаю в руках, а наша лаборантка: маленькая Пиппа Куинси с писклявым голоском – отправилась закрыть распахнувшееся от ветра окно. Подойдя к открытой створке, Пиппа потянулась к ручке, встав на цыпочки, а затем, отлетев на добрый ярд с половиной, грохнулась на спину. Кровь фонтаном брызжала из шеи несчастной, а мисс Куинси пыталась кричать, лишь молча хватая ртом воздух, что твоя рыба. Пуля, угодившая бедной девочке в шею, оставила отверстие в стекле: в виде георгина цветка – с кровавой пыльцой вокруг. Переполох в комнате поднялся нешуточный: кто-то оказывал первую помощь, иные бестолково суетились. Я первым делом опустил противосолнечные жалюзи на окна, а студента-практиканта из Шанкара Шьяма отправили в медблок за помощью. На улице к этому моменту уже вовсю стреляли. Стекла дребезжали от стрекота автоматов и уханья гранат. Машины скорой помощи выли, а мигалки окрашивали жалюзи в красный и синий цвет. Люди кричали благим матом, но слов было не разобрать. Так продолжалось несколько минут: мы сидели в совершенном молчании, и только стон бедной мисс Куинси оглашал комнату – в этот момент в коридорах завыла сирена, что та шишига, призывая меня выйти. Выстрелы к тому моменту раздавались уже внутри здания. Шанкар так и не вернулся, бедняжка Пиппа была на последнем издыхании, а потому за помощью решил отправиться я.

Коридор освещался плохо: аварийные фонари, да сигнализация мигала красным: круговыми движениями. Медблок находился на уровне А: двумя этажами ниже. Решив, что пешком будет безопаснее, я отправился к лестнице. Подходя к двери с указателем ступеней, услышал топот множества поднимающихся вверх ног. Я бросился за кадку с огромным цветком и укрылся за листьями. Дверь распахнулась и в холл вбежали несколько человек в масках. Переговаривались они с помощью раций, встроенных в ухо, за каждой репликой следовал щелчок с коротким шипением. Одеты злодеи были в форму болотного цвета, а штаны заправляли в высокие черные сапоги, что твои гноллы-мародеры. Часть злоумышленников отправилась выше по лестнице, а оставшиеся бандиты принялись озираться по сторонам, переговариваясь на одном им понятном языке. Посовещавшись, террористы разделились на две группы по двое и отправились в четырех направлениях: разведать местность, а может на запах крови шли. Когда двое разбойников подходили к моему укрытию, и я уже обращался к Боженьке с просьбами простить мне все грехи, лестничная дверь распахнулась и несколько солдат вбежали с гиками в холл, паля из винтовок по захватчикам. В итоге шестеро злодеев были убиты, а я бросился на лестницу, не дожидаясь исхода боя.

На лестнице пахло порохом, а в пролете меж третьим и четвертым этажами лежал солдат без лица: дробью прямехонько в лицо пальнули. От зрелища того в животе у меня неприятно зажурчало, а к горлу ком тошнотворческий подкатил. Быстро отвернувшись, рванул я вниз, да вот на луже крови поскользнулся и кубарем до следующего пролета прокатился: головой со всего маху в стенку угодил, и сознание меня покинуло.

Очнулся уже на больничной койке: из всего тела трубки отходят, а по ним жидкости медицинские прямехонько в вены поступают. В палате я один. По старой памяти вспоминаю, что над кроватями кнопки специальные: сестру вызвать. Так оно и есть – по правую руку звоночек. Жму. В коридоре зазвенело, да каблучки по полу из гранитной крошки в моем направлении застучали. Входит медицинская сестра: в белоснежном халате, в шапочке с завернутым кверху козырьком и белых же туфельках. Зубья в тон халату: белоснежные, улыбается от ушей, а сама вежливая – ко мне иначе как по имени-отчеству не обращается. На просьбы рассказать подробнее о том страшном происшествии отвечает уклончиво: мол, волноваться мне нельзя, а скоро сам все узнаю. Просит снять пижаму: процедуры пришла пора проводить. Я стягиваю рубашку через голову и жду, глядя в окно на падающий снег. Все замечательно: чистая палата, никого нет, кроме меня да сестрички, которая скоро уйдет, сделав процедуры, а неспокойно мне на душе. Что-то в этой идиллии не сходится: логики нет. Вдруг от ветра распахнулась маленькая форточка и меня приятно обдало свежим воздухом. В памяти всплыло воспоминание: тем треклятым вечером распахнулось окно в комнате отдыха и бедняжка Пиппа потянулась его закрыть, после чего шальная пуля цапнула девочку за шею. Помню, как меня приятно окатило дождевым воздухом: таким, что бывает лишь в редкие дни лета. Да только в июле снег не идет. И лишь я об этом подумал, как в ноздри ударил мне гнилостный запах изо рта шишиги: она уже сидела на мне и скалила свои гнилые зубья. Белоснежный халат превратился в грязные лохмотья, а в волосах болотной ведьмы копошились черви. Из ушей свисали серьги в виде раковин, из ноздрей текла мутная вода. Несколько червяков выползли из дырьев на шее и упали мне на лицо. И вдруг телеса мои пронзила боль: колдунья вогнала когти мне под ребра. Вытаращив глаза, я смотрел в ее желтые очи, а ребра мои будто кто тянул с непреодолимой силой, стараясь нутро достать. И просыпаться не хотелось мне в тот момент: понимал, что наяву зверь кровожадный вред мне нанести пытается – но ничего не поделаешь, пришлось призвать всю силу воли и закричать.

Свирепый ротвейлер-костолом вцепился мне в грудь и тащит вниз по ступеням. Схватив осколок стекла с пола, ткнул я им в собачий бок. Пес взвыл от боли и бросился вниз, оставляя кровавый след. Мыча от боли, я все же встал и, качаясь, спустился на лестничный пролет уровня А. Приложив карту к считывающему устройству, я толкнул дверь и вздрогнул, испугавшись своего отражения в зеркале напротив. Вид у меня был удручающий: халат на груди изъеден зловещим псом, тут и там кровяные пятна на белой ткани, глаза шальные, а лицо: бледная маска – иссиня-серое. Повернув налево, направился я к медчасти. До двери с изображением красного креста оставалось ярдов пять, как вдруг пол у меня под ногами заходил ходуном, а воздух сотрясся от грозного рыка. Меня резко швырнуло в сторону: в автомат со сладкой газированной водой – а все оттого, что дверь на лестницу, ведущую на нижние уровни, взорвалась изнутри и из дыма в дверном проеме стали выбегать люди, крича благим матом. Они оглядывались, боясь преследователей: кровожадных пернатых динозавров с мощными хвостами и грозными когтями. Хищные твари охотились, прыгая на людей и разрывали им животы загнутым в обратную сторону относительно других когтем. Благодаря подобному строению лап, они могли удерживаться на перекладинах, что твои птицы на ветках. Собрав последние силы, я бросился со всех ног сквозь кровавое побоище в медблок и что есть силы врезался в дверь плечом, не рассчитав, что открывается она на себя. Сильный удар головой лишил меня последних сил, и я упал на спину. Лежа, я смотрел в потолок и жалел лишь о том, что не смог принести лекарство бедной девочке Пиппе.

Следующие несколько недель только и разговоров было, что об ужасном обмане руководства «ДайноДжен». Из новостных сводок доподлинно известно, что компании удалось вырастить жизнеспособную особь велоцираптора и тава, а по неподтвержденным слухам и целый подземный комплекс с воссозданными природными условиями был выделен под нужды стегозавра. Все содержалось в строжайшем секрете, и все сотрудники подземных уровней давали подписку о неразглашении. Но кой-кто (чье имя остается тайной по сей день) состоял в родстве с некой особой, бывшей родом из моей деревни и каждое воскресенье посещавшей проповеди Гутлеифра Геста. Узнав, что попытки «ДайноДжен» все же увенчались успехом, терпение у богобоязненного Гутлеифра иссякло. Заручившись поддержкой террористической организации «Сыны Порядка», чьи взгляды во многом совпадали со взглядами проповедника, был совершен вышеупомянутый мной митинг у стен корпорации. Позже вооруженные до зубов террористы, заодно с римскими цепными псами-ротвейлерами, совершили нападение, за что впоследствии поплатились: в результате побоища была уничтожена и частично съедена значительная часть «Сынов Порядка», сотрудников «ДайноДжен» и полицейских, непонятно кого от кого защищавших. Хищные ящеры были частично убиты либо усыплены транквилизаторами, а что с ними случилось после: об этом я и знать не хочу и домыслам не доверяю.

Выписавшись из больницы, я отправился домой: отпуск мне требовался после тех событий. Зайдя в залитую солнцем квартиру, я обнаружил конверт на полу: видимо, почтальон под дверь просунул. Распечатав, я увидел письмо на фирменном бланке – человечек динозавра на поводке ведет. Меня уведомляли, что корпорация «ДайноДжен» приостанавливает свою деятельность ввиду трагических событий и меня отправляют в бессрочный отпуск. Собрав вещи, я отправился на вокзал. Времени было много, а потому зашел я в кафетерий неподалеку. Сел у окошка и пил кофе с молочной пенкой, держа стаканчик обеими руками: жаль покидать столицу – у нас в деревне о таких напитках знатных и не слыхали поди. Но часы на башне пробили сорок минут седьмого часа, и я отправился на перрон. Зашел в вагон эконом-класса и присел на полку, осматривая попутчиков. Поезд вскоре тронулся. Набирая скорость, могучая машина раскачивалась и стонала, а душа моя была преисполнена мрачных мыслей. Не хотелось мне покидать город, ставший родным за последний год. А потому схватил я сумку с верхней полки, оттолкнул в сторону кондуктора-громилу и спрыгнул на перрон, упав на колени. Отряхнувшись, оглянулся и увидел убегающий от меня поезд и грубияна-вожатого, грозящего кулаком. Усмехнувшись, нырнул я в подземный переход, соединяющий перрон с привокзальной площадью: и был таков.

P.S.

Если в темную летнюю ночь пройти мимо заброшенной скотобойни и свернуть налево, вы увидите поле дикой конопли. Свернув вправо, нужно идти до тех пор, пока не наткнетесь на маленькую тропинку, извивающуюся по полю, подобно змее. За полем вы попадете на пустошь, именуемую Гоустли Уиндс из-за могучих ветров, что разбойничают здесь с сентября по самый май. Выйдя на пустошь, сверните вправо и идите до самой лесной чащи, войдя в которую, обязательно отыщите небольшую поляну, окруженную тополями и кленами. На поляне той есть болото, на матовой поверхности которого играют блики Луны, а лягушки со сверчками и всяким другим зверьем, прячась средь незабудок и фиалок, неистово поют свои колдовские песенки. Как говаривают седовласые старцы, коли придешь ты на то место днем: никакого болота и в помине там нет – и лишь в летние теплые ночи, когда бесовские силы занимаются бесчинствами, дабы вводить нас в заблуждение, можно услышать, как за стрекотом сверчков да пением лягушек и жаб тихо воет шишига. Любого странника мороз по коже при этом дерёт, а правда такова, что болотная ведьма питается исключительно голубикой и морошкой, и не настолько страшна, как вы думаете.