Я подожгла всю Пермь,

Свет, ночь, день,

Луну и огни,

водопады.

Только верь:

Я не знаю, сколько ты падала,

Сколько били они

И как пахла сирень, но

Я не знаю, про что

Сочинять стихи,

Кроме тебя.

Я счастлива знать, что ты знаешь, как я

выгляжу.

Я не боюсь закончить жить на костре, и

Я счастлива знать, что ты есть на свете,

И счастлива знать, что ты обо мне слышала.

Дышишь, да?

Счастлива. Счастлива.

Думаю про тебя,

И я счастлива знать, что ты знаешь, что знаю я.

Счастлива, что ты глотаешь слюну.

Если я тону

В тебе,

В  бреду,

Как во сне.

Знаешь, да?

м

Всё тебе посвящаю,

Пусть ты меня отвергла —

Любовь не знает отчаяния,

Также не знает меры.

Любить — это значит не знать

Боли, не зная рук.

Любить — это больше стрелять

С шага в сердца друг другу,

Чем писать большое и разное,

Маленькое и дикое,

Выть и ни сном ни глазом

Не знать, как теперь ты выглядишь.

Любовь знает восторг,

Любовь не знает вины,

Она поджигает восток,

Пирует во время чумы.

Я всё тебе посвящаю,

И меньшее — это стихи.

Любовь меня полгощает,

Как поглощаешь ты.

Зато для тебя буду вечно юной,

Зачем-то тебя обнявшей,

Нескладной, ботинки не снявшей,

Весёлой, краснеющей, шумной,

 

Запрыгнувшей как-то на́ стол,

Принёсшей огромный торт,

С разбега — и прямо за борт,

Поскольку, скажу, не властна

 

Над откровением.

Скользили по стыку ночных переулков едва различимые тени. 

Хотела сварить наркоту на кухне, но вышли опять пельмени.

 

Хватаю твои эфемерные плечи, и птицы клюют сумасшедшими стаями. 

Плечи растаяли, птицы растаяли, я остаюсь: все равно мы не стали бы.

 

Вырвало липкими комьями,

Тем, что одето в лазурную ткань.

 

Только глянь,

Оно душится и кривится, 

Корчится в приступах, приступах Ада, 

Что-то лежало под тканью, 

Под рёбрами нашими, рядом,

 

И это что-то была доброта.

 

Закрой мне глаза, 

Закрой ещё шире,

Молись, чтоб мне голову размозжили,

Зачем-то о тех, кто в ней приступом жили,

Такое число историй сложили, 

Страшных историй, 

Липких и жилистых,

 

Но все они были о нас и о нашей любви.

 

Беги.

 

Я хочу, чтоб о нашей любви 

Тысячи тысяч историй

 

С неба

 

Сошли

 

И вели

 

Каравеллами,

Пусть,

Как вошёл в Иерусалим

Иисус,

равный любви,

 

И ветвями махали вслед, и цветенье лоз

Трепыхалось, 

И небо вдали 

Возгорелось нашей любовью.

 

Как можно простить себе, кем мы не стали, 

Когда сама <i>Мать-Земля Гея</i> гонит по городу в приступе голода и избавлении от него?

 

Я так люблю это место, где начинается твой живот: 

Богоподобное зрелище на пупок и на всё, что ниже, 

И я это вижу,

 

Словно картина немого в восторге Рембрандта,

И я не могу дышать до вопроса: “Ты как там?”

 

Неужто ты существуешь на самом деле, как звёзды, 

Как Марианская впадина?

 

Я хочу гладить тебя,

 

Обнаженную, в тишине, и знать, что все, что искусство, — дарено мне.

 

Выживу из ума и умру, прикасакясь к тебе руками, как Дьявол касается Господа.

И растяжки и мышцы на теле, как росписи,

Волосы,

И глаза как задавленная трава, 

И если бы я могла,

 

Я возвела бы на пьедестал,

Тебя,

И каждый, каждый бы замирал

И падал к земле, бился лбом о руду,

 

Мой Бог,

 

Ты стояла бы в красном углу,

 

Обнаженная и такая полная,

Ветер окон сполна продувает локоны,

 

Господи, пусть ты выстоишь и покажешь им волшебство, 

Ты одна настоящее божество.

I.

Ты меня положила на жертвенный камень,

И я умерла.

И только поэтому я до сих пор живу.

Только поэтому делаю из тебя слова,

Словно снимаю с них горькую кожуру.

 

Это было хорошее время, теперь пора:

Под ногтями застряла их мякоть, и руки в соке,

К пальцам липнут слова,

Забираются в рукава

И уже в рукавах растекаются в словостоке.

 

Богу — богово, мне — огонь, а тебе — слова.

Чем не стала тебе эта лёгкая ноша? Потерей?

Под твоими шагами едва приминалась сухая трава,

А ты говорила, что тащишь меня на себе, и я верила.

 

А ещё говорила, что жжёт тебе ноги гнилая крапива,

Говорила, что слабые руки проел прошлогодний репей,

Я воскликнула: «Верба цветёт!»

Ты ответила: «Ива»

Эту цену могли заплатить только те, кто не знает о ней.

 

1. Эпилог

И птицы над кладбищем плачут, а не поют,

А кровавая рана небес на заре — это птичья кровь.

Ты меня уложила на жжёного цвета траву,

Ты зарыла меня в карамельных листьях от холодов.

 

Словно в мягкой постели, лежу на сырой земле,

А на небе гремит, разрываясь, грохочет свет,

Это ангелы, следом за птицами, плачут со мной о тебе,

Только ангелы знают, какой уготован тебе рассвет.

 

Только сильные плачут над слабым, трясущимся телом,

Только им, пилигримам небесным,

Известна цена свободы.

Как же станешь свободной? Плотника сын воскрес,

А меня ты оставишь храниться на лоне природы?

 

Чем ты станешь теперь, когда знаешь её насквозь?

Когда эта цена для тебя стала мерой и стала истиной?

Когда эта цена — твоя мать, твоя дочь, твоя ось,

Когда эта цена твои мысли и тело выстелет?

 

Невозможно от этого скрыться, нельзя сбежать,

То, что ты похоронишь, навеки срастётся с тобою.

В крыльях птиц не перо — для тебя остриё ножа,

Только жертва уходит, а ты остаёшься с горем.