“ Харибда, Сцилла, черная вода,
Крапленая небесная колода,
Кто выдумал, чтоб жизнь была беда,
А самой страшною бедой была свобода!»
Б. Куприянов
“… об истинности веры же суди
по степени свободы обретенной “
Фрадис
Свобода есть ни чем не ограниченная возможность, а вовсе не возможность, выбирать между добром и злом. Бог есть Дух и Бог есть свобода. Бог есть ничем не ограниченная возможность. Для Бога нет ничего невозможного.
Человек, созданный по образу и подобию Творца, свободен. Такой человек есть не только человек природно-социальный, но – трансцендентальный человек. Он принадлежит двум мирам – миру дольнему , психоматериальному миру, но и миру горнему, Царству Духа, царству свободы. Царству Божьему, проще сказать.
Свобода – не есть природа, свобода есть Дух. Свобода – есть Дух и акт , а не субстанция. Человек есть не только природа, но и Дух, и поэтому он свободен. Человек жив дыханием, изошедшим из уст Бога в момент творения. Дух этот, присутствующий в человеке, есть нетварное и невыразимое в каком бы то ни было определении, так , кажется, формулирует это С.Н.Булгаков. Человек есть открытая возможность и акт, и человек есть сумма его поступков. Человек, как сумма поступков существует в истории, что отнюдь не бесполезно и бессмысленно, поскольку история – это грань метаистории. Как личность в полном и подлинном смысле, тварь обоженная , он вечности Бога принадлежит.
Человек трансцендирует, превозмогает. Человек волен превзойти самого себя – вырваться за рамки психо-материального, природно-социального – и тогда он встречается с Богом. Бог есть любовь и свобода. И в свободе и любви для человека отступают границы невозможного, становятся не столь незыблимыми, неумолимыми законы этого мира, мира необходимости, невозможности, неизбежности… Неумолимость отступает. В свободе и любви человек преодалевает собственную ограниченность, эгоизм, индивидуальность, преображается в личность – единственную и неповторимую, по замыслу Творца. А свободная личность свободно приемлет чужое бытие, и таким образом достигается то, что Н.О.Лосский называет высшей степенью « конкретного единосущия «. На основе любви к Богу и всем существам мира чудо становится возможным. Чудо преображения.
Не преобразование, не «скачок» из мира необходимости в царство свободы, одними производственными отношениями и социальной революцией тут не обойтись. Не преобразование – но преображение мира , которое суть коллективное, соборное творчество в Боге, в Духе, в свободе и любви. Которое суть чудо.
Мир прощен, конечно же прощен. Бог искупил грехи мира через безгрешного Сына Своего. Господь наш спас мир однажды и навсегда, прощен, преображен, благославен навеки. Такой преображенный , обоженный мир в вечности и есть Царствие Божие. Во времени же в истории каждая конкретная личность – на пике напряжения своих душевных сил, в трансцендировании –ежемгновенно участвует в этом процессе соборного творчества, в чуде преображения мира. Такое соборное творчество называется верой. Вера есть боговдохновенный бунт против очевидности. Вера иррациональна, вера – это просветленный, благодатный бунт, как борьба и работа.
Кто выдумал, что мир абсурден?! Мир устроен по таким железным, непробиваемым законам… Очевидно, что напрасна жертва. Очевидно, что неодолима смерть. ( какая железная очевидность). Очевидно, что все вполне безнадежно.
Вера не признает очевидного, вера иррациональна всегда. Вера есть абсурд, просветленный и благодатный абсурд, как бунт против очевидности, против всех очевидностей этого мира. Бунт против невозможности, « борьба о невозможном «… Об этом много и хорошо говорит в своих работах Шестов. Для абсурдного мышления нет невозможного. Для Бога невозможного нет. ( А мудрость человеков – безумие перед Богом, про это не стоит забывать).
Для веры невозможного нет, для веры есть только чудо, которое для Гегеля « есть насилие над естественной связью явлений и потому есть насилие над духом». Но чудо – это творческий акт. Творческий акт сам суть дух и свобода, всегда – рождение нового, до этого не бывшего, и волен установить новые законы. Дополнив существовавшие прежде, или отменив какие-либо из них или даже все, утвердив тем самым новую закономерность.
Можно и так сказать, что всякий творческий акт совершается в области добытийственной, в самой глубине существования, до разделения на субъект и объект, где немыслимы любые законы, где не существуют закономерности ( закон и мера, причина и следствие) в понимании Гегеля, того, что он называет естественной связью явлений. Свобода коренится в экзистенции, в вечности Бога, где в настоящем присутствуют прошлое и будущее, где явления вне каузальной связи. Закон же лежит в плоскости бытия, которое уже « есть продукт рационализирующего и объективирующего познания, есть порождение мысли» ( Бердяев ). Вышесказанное пока вполне не внятно, очевидно несовпадение в терминах, но противоречия по сути нет.
Для непосредственного религиозного сознания еще проще: чудо от Бога, для Бога же невозможного нет, для Бога нет законов, Бог сам есть закон, начало всех законов ( пока мы не будем брать это слово с кавычки…) И вера иррациональна в том смысле, в каком польза не может считаться критерием истины. И чудо есть результат веры, которая по слову апостола « есть осуществление ожидаемого «. ( Евр. 11 : 1 )
В личной встрече , в сокровенной глубине своего существа, для человека Бог , живой и личный – всегда открытая возможность сыновьего раскаянья и отчего прощения, всегда возможности преодоления « невозможного «, всегда – вопреки всем очевидностям мира, искаженного грехом, возможность сделать бывшее не бывшим, вернуться туда, где он давал имена вещам, новым вещам нового мира, и совсем не знал стыда…
Всякий раз , переживая восторг и изумление пред делом рук Твоих, Господи, мы как бы становимся сопричастны красоте творения, сопереживаем в ней и в ней соучаствуем. Каждое переживание красоты в немалой мере есть приближение этого « ожидаемого «, о котором говорит Павел.
Шопеновский этюд, холст Модильяни, лицо в толпе, воскрешенный в памяти морской пейзаж, четверостишие Пастернака…
Не как люди, не еженедельно,
Но в столетье, может, раза два
Повтори творящие слова.
Я просил Тебя, членораздельно,

Просто так, в простоте сердца и от полноты сердца сказанное слово благодарности, сотворенная молитва – это еще один шаг на путях Истины, любви и свободы, приближения к Ней. Знание о Боге начинается со страха Божия. Благодарность Творцу за творение Его и есть страх Божий, по большому счету. Боязнь оскорбить Творца небрежением, невниманием, равнодушием к красоте творения…Такое небрежение красотой, невнимательность к красотам мира, неспособность – нежелание или неумение оценить ее и быть благодарным за нее есть достойные сожаления духовное безволие и то вот, что Чехов называет мозговой ленью. Даже грехом искаженный мир не нелеп . Мир нелеп нелепостью, сам себе мстит человек, в нелепости обвинивший мир, и что может быть бессмысленней и нелепей такой мести?!
Мы слышали, что « Красота спасет мир». Сопереживать ей, значит сорадоваться и радеть о красоте, преумножать ее, значит ревновать о славе Божьей, о Боге ревновать, который сам суть Истина, Любовь, Свобода, красота…* Не у разума спрашиваем о Боге, о тайном, но творя бескорыстно красоту, добро, соучаствуем в творении, и тогда в сердце своем находим подсказку к великой тайне Миротворения. Бог творит мир – из ничего и просто так, без причины.
Когда мы говорим, что мир возник из небытия, из ничто, мы вынуждены попытаться дать определение этому ничто – что же есть ничто, полное отсутствие бытия / не бытие, нечто бытию противоположное?/, или же ничто есть чистая потенция бытия, бытие в невыявленности неопределенности своей, а если для объяснения « природы» ничто каким-то образом справедливы оба эти утверждения…То в силу чего, из отсутствия чего-то , возникает возможность его, как одно переходит в другое, потенциальное становится актуальным, – и тут мы вступаем на путь дискурсивного мышления, чреватый многими парадоксами и противоречиями. Что есть Абсолютное и как возможно что-то, что вне Его, внешнее Ему. А если возможно, то властен ли Он над тем, что существует помимо Его? Как в абсолютном возникает относительное, в едином – множественное? Идея эманации приведет нас к пантеиизму. Идея премирной и несотворенной – не Богом сотворенной – свободы, как ее понимали Беме и Бердяев, над которой Он не властен, совершенно не приемлема для христианского сознания. Нужно ли вообще пытаться логически разрешить эти парадоксы, пытаться рационально разъяснять кажущиеся неразрешимыми противоречия, нужно ли дробить Целое в многочисленных определениях, препарировать Тайну? Мы помним всегда , когда имеем ввиду Абсолютное, что это есть то Начало, « через которое все начало быть «, в котором исчезают все противоречия. Тут устраняется всякий парадокс, разрешается любое противоречие, тут совпадают противоположности и сходятся какие угодно бесконечные параллейные прямые.
Бог есть Начало, то есть причина. Сотворение мира и человека есть свободный творческий акт, он же не может иметь причины, он произволен, в смысле беспричинен. Свобода не может быть детерминирована .Мир сотворен просто так и в дар, как Дар Простой и вполне убедительный, на наш взгляд.
*Конечно же атрибутами, которыми мы наделяем Бога, говоря о нем, не исчерпывается и не определяется природа того, что свободно от всяких определений. Это лишь , по-человечески оправданная , попытка хоть отчасти приблизиться к пониманию того, что несоизмеримо выше самого человека.
Пример дает в своей книге « Бог и Мировое зло» Н.О.Лосский, говоря, что когда человек творит что-то новое, например, когда поэт создает новое произведение или скульптор высекает из камня, каждый из них нуждается в рабочем материале, элементарно – будь то перо или бумага или камень и резец, или личный душевный опыт и духовное наследие прошедших поколений. Бог же в полноте Своего бытия не имеет нужды ни в чем, не нуждается Он и в причине. Таким образом это ничто, из которого был сотворен Мир, не есть нечто, это надо понимать просто как дотоле не бывшее, как новое и другое*, вызванное к жизни волей Творца, ничем не обусловленным, произвольным творческим усилием. Без причины, просто так, – ведь подлинно творческий акт всегда произволен, бескорыстен и приходит от полноты сердца, от преизбыточной полноты творческой энергии, которая всегда имеет основанием своим любовь и добровольное стремление любовь эту разделить с другим, как дар другому. Конечно же тут работают причинно-следственные связи, абсолютное не умещается в прокрустово ложе детерминизма. Нет ничто как чего-то, как пресловутой « несотворенной» свободы, а есть лишь: « Да будет!» – и «Вот хорошо весьма», а что между ними, то – молчание.
Когда стрелки бросят циферблат,
Так сбудется, приснится нам обоим.
Все будет как в стихах нобелиата,
Все , одиночество, большой порожний дом,
И зимний дождь, и сладкое вино,
Натекшее из треснувших зеркал.
Дойди наощупь до того угла,
Прими ладонью тишину обоев,
Как есть в пальто усаживайся в кресле,
И если вспомнить все, все вспомнить,
Если: город, хлопотание маркиз,
И по карнизу – и по всем карнизам! –
Стук коготка назойливый и птичий,
То в этом смысл, в том смысле, что наличность.
А может и в другом, в том, что вот это есть.


*совершенно отличное от Бога по природе своей. Понятие Бог и мир лежат в совершенно различных сферах, между ними нет ни намека на тождество, потому что тогда нам пришлось бы предположить наличие рационального отношения между Богом и миром или, опять же, прийти к пантеизму. Бог не есть причина и ничего не определяет. Бог есть чистейший дух. Он вне всего и Он во всем.
Пожалуй, и не стоило бы к этому возвращаться, но раз уж так случилось, сказать, что Бог в абсолютной полноте Своего бытия не имеет нужды ни в чем, не нуждается Он и в мире и в человеке. Пусть это верно, но какая это сухая и обидная мысль. Впрочем, и она была верна до поры лишь. До той поры, как «возлюбил Бог мир так , что отдал Сына Единородного» в жертву – нам во спасение. ( Цель жертвы за грех – совершить искупление греха, чтобы спасти грешника от суда . КБС, с. 303) С этих- то пор, думается, мы вправе утверждать, что у Бога два чада, что Бог( в абсолютной полноте Своего бытия) именно нуждается в человеке – нуждается в человеке ровно столько, сколько в Боге нуждается человек, поскольку основа таких отношений – свободное приятие или отвержение Творца тварью. Казалось бы, такое рациональное отношение, основанное на формальной свободе, – безупречный залог взаимонаправленного движения: Бог – человек. И это действительно так.
Однако всякому, кто хоть однажды, хоть издали знал присутствие отчей любви, был согрет теплом этой любви, такая формулировка покажется слишком круто замешанной на ratio . Эта необходимость подобна монолиту, базальту, свобода же… Головка бронебойного снаряда, изобретенная адмиралом Макаровым, делается из мягкого металла, так же и алмаз поддается медному сверлу. Свобода легко взламывает любое ratio. Та свобода, которая не есть свобода от понуждения, или от взаимных обязательств, свобода от чего-то еще (против чего-то еще), отрицательная, отрицающая свобода. Просто свобода.
Есть люди, которые сомневаются в существовании Бога.
Есть другие, которые сомневаются в моральном характере Его любви.
Есть и такие, которые стремятся сделать внутренний диалог с Творцом постоянным.
Где-то в своих записных тетрадях Камю пишет, что опыта нет, есть мудрость. Просто в один день просыпаешься мудрым. Мудрость – как обладание знанием через откровение.( Как святость по благодати) . Та мудрость, которая начинается с предельно конкретного знания , полученного в личном, глубоко интимном общении с Богом, о том, что Бог есть любовь. Из того немногого, что нам дано знать о Боге, мы знаем наверно, что «Бог есть любовь», а знать это , значит знать много , достаточно знать. Бог есть любовь, это и есть та соборная истина, одна на всех, как братская могила. Но как смерть каждый человек встречает в одиночку, так и истина эта , одна на всех, постигается субъективно.
Бог есть тайна, перед которой пасует человеческая мысль, это так . Но это еще не значит, что человек должен отказаться от попыток осознать себя, понять , кто он, откуда и зачем, опознать себя и мир, как творение – и тут мыслью своей человек неизбежно обращается к Богу. Человек всегда дерзал мыслью и всегда будет дерзать, ведь путь познания, говорят, бесконечен. Но страх Божий, кроме того, что он есть благодарность, в том числе есть самоограничение человеческой мысли перед тайной, смирение мысли, смирение… Просто на этом пути человек всегда должен четко сознавать, отдавать себе отчет в том, что есть дерзость и что есть добровольное смирение мысли, которое всегда благодатно.
Абсолютное начало есть любовь, потому что оно – самоотрицание существа и утверждение им другого, так об этом говорит В.Соловьев. И вроде бы ни к чему продолжать о том, что абсолютное, замкнутое в себе самом, ограниченное собой, уже имеет предел и границы, а потому перестает быть абсолютным. Что абсолютное выше существования, всякое же существование по отношению к абсолютному бывает относительным, стало быть множественным. И что таким образом, абсолютное первоначало есть единство себя и своего отрицания. Абсолютное первоначало – Бог,

Есть любовь не потому, что иначе оно перестает быть абсолютным, а просто потому что – любовь.
Знание о Боге, знание о том, что Он есть любовь, открывается человеку в личной встрече с Творцом, в сокровенной глубине его существа. Бог нуждается в человеке – и нуждается, возможно, в человеке больше, нежели сам человек может о том подозревать. Спаситель прямо говорит, что на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся , нежели о девяносто девяти праведниках, и иллюстрирует это притчей о блудном сыне. Думается, мы вправе допустить, что Богу в безмерной милости его и человеколюбии бесконечно дорог и заблудший, в безумии своем отвергнувший Творца.
Такое знание, которое всегда суть откровение, не может быть выражено в понятиях, но в символах лишь. Настоящая философия существования не может быть онтологией, которая всегда есть построение учения о бытии при помощи понятий, об этом писали многие. Для философии существования возможна лишь метафизика – как прочтение символов. Символ иррационален, он не полежит расшифровке в рациональных терминах… Святое писание насквозь символично в своей предельной конкретности. Сокровенное знание о том, что Бог есть любовь, с которого начинаются и мудрость и святость, стяжаемые в миру, здесь и сейчас, – «ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество от создания мира через рассматривание творений видимых» (Рим. 1.20)… Такое знание может быть выражено в символах, посредством художественных образов . Неудивительно, что многие экзистенциальные философы были, прежде всего, писателями. Федор Достоевский, безусловно обладавший огромными знаниями ,никогда не пытался оформить все это рационально.
Любовь Бога к человеку всегда будет больше ответной любви, уже хотя бы потому, что Творец выше творения. Возможно, именно с этого знания начинается и мудрость и святость – две , пожалуй, самые достойные человека цели. Я услышан, значит я существую, вот смысл и цель внутреннего диалога с Богом, который многие хотели бы сделать постоянным и непрерывным. Истолкование символа есть диалогическая форма знания, в форме диалога осуществляемая. Любовь есть творческий акт взаимонуждания и взаиможертвования.. Любовь есть нуждание – от преизбыточной полноты любви и творческой свободы – в «другом», отличном от себя. Любовь есть жертва, и сладостная жертва, как принесение в дар другому самого себя. Желание
разделить дар любви и свободы, как творческое требование «другого» и добровольное смирение перед «другим». Любовь к Богу, прежде всего, – это первая и главная заповедь.
И не важно , по большому счету, какой будет та первая любовь, с которой начинается знание о себе, о мире , о Боге. Человек не должен быть один. Любовь – всегда откровение, узнавание себя в другом, как бы припоминание себя, своего неискаженного, идеального образа, как бы заново – себя – творение. Благословен Богом союз мужчины и женщины. В любви двое заново творят друг друга и творят новый мир, преумножая любовь в мире.
Пусть будет свет.
Пусть будет все, что будет.
Пусть будет даже то, чему не быть.
Мне страшно, разве можно так любить, как любим мы?
Скажи, а как мы любим?
Как свет глубок.
Как глубока истома.
Как вечность эта в третьем этаже с окном на поле…
Да, и угол дома соседнего – весь в золотой пыли.
И столько жизней прожито уже!
И так томительны и юность и бессмертье.
А хочешь – серник из татарской сказки и быстрый воск на медленном снегу?…
Какой-нибудь приморский город, запах жареной рыбы…
Дождя…
И на берегу мокнут развешанные для просушки сети.
Дети.
Дети?
Да, дети – в прятки играют в дожде.
Дети прячутся в дождь.
Мне страшно – разве можно так любить, как я люблю?
Как я люблю.
Как петь.
Как – уходить.
Как возвращаться.
Как – молиться , как тонет в небе птица, как … я забыл.
Как – ждать.
Любовь к Богу – это та заповедь, которая превыше всех прочих, как свидетельствует Сам Спаситель. Впрочем, своим истоком любовь к Богу может иметь любовь к своим родителям, к женщине, ближнему, к родине наконец… Не важно. В какой-то момент благодарность Творцу за право обладания всем этим вырастает в чувство подлинно сыновьей любви. Однажды, однажды , когда любимое лицо хлынет светом… Однажды, когда миллионы сердец ждущих ударят в такт. Однажды мир будет тронут радостью и смущением человека, после долгой разлуки едущего повидать взрослого сына, в тамбуре вагона дальнего следования сокрушенно потирающего шершавый подбородок: «Вот , сына еду увидеть, а у них в разетках тока нет»
«Был я в городе Старая Руса, Достоевский писал там Иисуса, что на Митю – Алену разъят» (Е.Рейн) Чем ближе мы к пониманию человеческого в нас самих, тем понятнее и ближе нам герои Достоевского, Алена и Митя, тем ближе мы к пониманию природы того, «что не может быть выражено, что вне любых определений». По печальной иронии, вслед за этим основным положением обычно следует впечатляющие количеством страниц монографии. Но как бы то ни было, всякая попытка богословия не может начинаться иначе, чем с имени Иисус. В самом слове уже как бы слышится подсказка : Бог – и Слово. То Слово, которое было в начале, которое было у Бога и которое было Бог.
То Слово, Логос, которому покоряется вселенная в невообразимом многообразии всех видимых и невидимых элементов. Как вечная сила Творца и Божество его через рассматривание творений бывают видимы, так и путь к пониманию сущности Бога, в трех Лицах Единого, лежит через понимание природы конкретной личности Сына – Слова, Бога воплощенного ( хотя догмат о воплощении относится к таинствам и считается непостижимым для человеческого разума…) Иисус, Сын Человеческий, Сын Божий, второе Лицо Пресвятой Троицы- Логос. Слово, как откровение, Слово, обращенное к кому-то, к чему-то, что есть иное, ” другое ” по отношению к Творцу. Мир иноприроден Богу, но во Христе происходит невозможная, чудесная встреча Божественного и человеческого, встреча Творца с творением.
Бог и Слово Бога к твари становится плотью и обитает с нами, принимает страдания и смерть… Творец разделил судьбу творения, чтобы спасти и обожить тварь. Огромность этой любви-жертвы и любви-смирения Творца перед тварью поистине огромна и не умещается в рамках ” дневного ” человеческого сознания. Мы знаем, что Бог не становится, потому что Он ” есть Господь и неизменен “. Таким образом один из постулатов догматического богословия о вечности и неизменности Бога , утверждение о том, что ни в результате творения, ни жертвы ради творения Бог равно ничего не утрачивает, ни приобретает, не входит в противоречие с другим догматом о богочеловечестве Христа, с утверждением о том, что в результате воплощения человеческое вводится в Божественное , без чего было бы невозможно конечное спасение и обожение человека. Божественная предвечная Личность Слова не создает новую человеческую ипостась, но в Себе творит Свое человечество в чреве Девы, предочищенной Святым Духом.
Личность Христа пребывает божественной от века и человеческой личности в Нем нет, так что , действительно, Пресвятая Троица остается вечной и неизменной. Взаимопроникновение же двух природ – божественной и человеческой – это то, что св. Максим Исповедник называет перихорезой , взаимопроникновение без смешения. Единство, целокупность человеческого естества и Божественного без слияния их. Халкидонский орос так это формулирует: ” неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно “…
Поэтому, когда мы говорим, что у Бога два дитя – мир и Христос, одновременно соприродный нам и Божеству , Сам Бог воплощенный, мы, помятуя о том, сколь скуден и условен наш человеческий язык, конечно же берем это – одновременно соприроден – в большие кавычки. Одновременно не может быть понято буквально уже хотя бы потому, что Сын – Он ” прежде всех век “. Соприроден же верно в той мере, в какой Бог не есть природа, но Бог есть Дух, в той мере, в какой вообще мы вправе рассчитывать на звуки, которые способны издавать для выражения своей мысли…
Однако основной акцент тут нужно сделать на том, что Сын, в отличии от мира, который сотворен по воле Бога , рожден – и рожден предвечно не по воле, но в едином творческом порыве, в единстве и согласном действии воли Отчей и Сыновьей воли, ибо двое – Трое! – одно суть, и ” трое по воле нераздельны” ( св. Гр. Богослов ).

Как нераздельны по воле, также и каждое Лицо Святой Троицы обладает всеми Божескими совершенствами и в равной мере суть Истина, Свобода, Любовь, Красота… Идея перихорезы, с трудом поддающаяся осмыслению и лишь приоткрыающая тайну богочеловечества Господа Иисуса Христа, может послужить нам для попытки осознания другой тайны. К этой идее обращаются отцы Церкви, когда говорят о том, что Трое – нераздельные в своей неслиянности, неслиянные в совершенном Своем единстве – ” взаимопроникновенны без смешения или примеси ( св. Ин. Дамаскин).
В сущности, все, что нам необходимо знать о тайне трех, содержится в Никео – Константинопольском Символе веры и в символе Афанасиевом. И хотя Спраситель говорит, что Отец больше Сына, порядок перечисления Божественных имен в молитвенном призывании не должно понимать как какую-то субординацию внутри совершенной полноты Божественной жизни. Конечно, Отец больше Сына, но это не значит, что Сын меньше Отца, это вовсе не предполагает подчинение Сына Отцу, но – сыновнее повиновение воле Его в добровольном смирении Сына перед Отцом, в безграничной взаимной любви… В другом месте мы читаем, что хула на Сына Человеческого простится, хула же на Духа Святого не простится ни в веке сем, ни в веке будущем, – и кому когда удавалось дать однозначный ответ на эти слова Спасителя, почему так?
Кроме различения Божественных Лиц по таким личным свойствам как нерожденность, рожденность и исхождение, мы можем различать Их и по другим, и здесь мы воспользуемся определенными, заимствованными из книги Владимира Лосского ” Догматическое богословие ” : Отец есть источник, Сын – явление , Дух – сила являющая.” Поэтому Отец есть источник Премудрости, Сын – сама Премудрость, Дух – сила, усвояющая нам Премудрость. Или : Отец есть источник любви, Сын – любовь, Себя открывающая, Дух – любовь в нас осуществляющаяся. Или же еще, по формулировке митрополита Филарета : Отец – любовь распинающая, Сын – любовь распинаемая, Дух – любовь торжествующая… Во внутрибожественной жизни Пресвятой Троицы, где царит единственно дух любви и творческой свободы, конечно же , немыслимы отношения подчиненности Сына Отцу или какой-то зависимости Духа от Отца ( и Сына – ” филиокве” в католицизме).
Путь к пониманию единосущия трех Начал,трех Лиц в Едином Боге начинается с тайны личности, ею он и завершается. Греческое слово усия, означающее сущность, основание, в 4-м веке заменили словом ипостась, близким по смыслу усия, в которое , однако, отцы Церкви вложили качественно новый смысл, придали ему новое, иное звучание. Слово это – ипостась в буквальном переводе означавшее лицо, лик, личину, было призвано выразить идею неслиянности Божественных Лиц в нераздельном Их единстве, абсолютную тождественность и абсолютное различие. Через ипостась, таким образом, в безликую сущность ( усия ) было всеменено личное начало. С тех пор мы говорим, что Бог Един в трех Ипостасях, в большей или в меньшей степени сознавая, что мы при этом имеем ввиду. В Боге – Творце вселенной, основателе и промыслителе, мало кто когда сомневался всерьез. Учение о Святом Духе, вероятно, следует признать недостаточно развитым в рамках традиционного богословия… Так или иначе , единственно через личность Христа-Господа, через образ Спаса, нам наиболее близкий и родной, имеем мы, люди, надежду приблизиться к пониманию тайны Бога триединого, и не умом, но сердцем скорее.
Мы находимся в затруднении по одному важному вопросу, конкретно – по вопросу о Софии. С одной стороны , вопрос этот нельзя обойти вниманием, с другой , сказать что- либо определенное о св. Софии также весьма непросто. Немногим из тех, кто пытается рассуждать на эту тему, начиная Валентином и заканчивая о. Сергием Булгаковым, удалось избежать упрека в вольнодумстве и дерзости, если не осуждения в ереси.
Согласно учению Валентина, ” существуют 30 эонов, последним из которых является София ( мудрость ). Первый эон – ” Бездна ” / Бюфос /, нерожденная монада , невыразимый, трансцендентный бог, ничего не знающий о мире и не вмешивающийся в его дела. Грех Софии – попытка проникнуть из любопытства в божественную ” бездну “, за что она наказывается падением. Хотя сама она не выходит за пределы божественной полноты бытия – Плеромы, но, соединившись с желанием, она порождает Демиурга, отождествляемого с ветхозаветным Яхве. Для искупления греха Софии всеми эонами порождается Спаситель-Христос, соединяющийся с человеком Иисусом, чтобы создать звездное царство – ” Кеному ” по образу и подобию высшего царства и принести людям спасительное знание “.
Размышлял о Софии и Владимир Соловьев, и в размышлениях его много ценного. Как , впрочем, и ошибочного – так последовательно развитое, в духе Соловьева, утверждение о том что абсолют есть всеединство, может привести нас к пантеизму, а буквально понятая та его мысль, что как женская индивидуальность Софии воплощается в образе св. девы Марии, пожалуй, смутит ум читателя. Вообще личность Соловьева достаточно противоречива, его мистический опыт , его ” видения ” иные могут счесть / в плане духовной прелести / подозрительными, а свидетельства о встречах с божественной Софией – как имеющие, возможно, известную эротическую окраску.
Особенно плодотворно в области софиологии потрудился С.Н. Булгаков. В своей книге ” Свет невечерний ” он пишет о том, что София есть грань между Божеством и не божеством, между Богом и миром. София есть основа тварного мира, но не тварь. Св. София , по Булгакову, – есть ангел твари и Начало путей Божиих. София – любовь Любви и любовь к Любви. София , ” Идея ” Божия не только идеальное представление, лишенное жизненной конкретности и силы бытия. Идея эта обладает реальнейшей реальностью, обладает личностью и ликом, есть субъект, лицо – или ипостась. Ипостась эта отлична от Божественных ипостасей и не участвует во внутрибожественной жизни, не есть Бог. Она является началом новой, тварной многоипостасности, за ней следуют многие ипостаси /людей и ангелов/, находящиеся в софийном отношении к Божеству. София находится вне Божественного мира, не входит в его самозамкнутую, абсолютную полноту, но допускается в него по неизреченному снисхождению любви Божией. София только приемлет, не имея что отдать, себяотданием же Божественной любви она в себе зачинает все, в этом смысле она женственна. Мир в своем женственном ” начале ” уже зарожден ранее того, как сотворен. Зарождение мира в св.Софии есть действие всей св. Троицы в каждой из Ее Ипостасей, простирающееся на восприемлющее существо, Вечную Женственность, которая через это становится началом мира тварного.
” Как приемлющая свою сущность от Отца, она есть создание и дщерь Божия; как познающая Божественный Логос и Им познаваемая, она есть невеста Сына /Песнь Песней / и жена Агнца / Новый Завет, Апокалипсис / ; как приемлющая излияния даров Св. Духа, она есть Церковь и вместе с этим становится Матерью Сына, воплотившегося наитием Св. Духа от Марии, Сердца Церкви, и она же есть идеальная душа твари, красота. И все это вместе: Дочь и Невеста, Жена и Матерь, триединство Блага, Истины , Красоты. Св. Троица в мире есть божественная София”.
В поздних своих работах о. Сергий говорит где-то о падшей Софии. Очевидно, не без серьезных к тому оснований, он заслужил порицание московского патриарха и Карловацкого синода. К сожалению, мы не располагаем в данный момент возможностью обратиться к работам оппонентов Сергея Николаевича – в частности , у нас нет под рукой книги архиепископа Серафима ” Новое учение о Софии, Мудрости Божией”, также как и книги Владимира Лосского ” Диспут о Софии”.
Если мы в духе апофатического богословия, основным положением принимаем то, что ” Бог есть то, что не может быть выражено”, и вынуждены всякую мысль о Творце вселенной начинать с частицы ” не “… Следует, вероятно, допустить, что человек также неопределим, как Бог, носителем образа Которого он является. Как не может быть определена свобода, открытая возможность и риск нового. Поэтому мы говорим, что существование предшевствует сущности… Как подчеркивает в своей книге ” Свет Невечерний” С.Н. Булгаков, Бог вдунул Душу в человека, следовательно, при этом произошло некоторое исхождение Божества. И вот тут начало человеческой личности. И следовательно, как образ Божий, он имеет формально природу Божества, есть Бог ” in potencia”. Человек есть безусловная личность, по образу и подобию Создателя, т.е. личность вне контекста: вне космического, социального, психологического, индивидуального контекста. Личность пребывает всегда.
Личность принадлежит сфере добытийственной, до разделения на субъект и объект, коренится в области Духа и жива тем дыханием , изошедшим из уст Бога. Да, человек не только дух, но и в первую очередь дух. Сущность не есть суть; суть же человеческой личности – дух и свобода. В этом смысле суть /понятие /тождественно существованию. Сущность же , понятая как ” внутреннее содержание предмета, выражающееся в единстве всех многообразных и противоречивых форм его бытия”, действительно сфере бытия принадлежит, и только в этом контексте справедливо утверждение, что человек есть сумма его поступков.
Н.О.Лосский с его учением о нормальной эволюции субстанциональных деятелей утверждает, что только таким образом может быть логически обоснована свобода личности , как нам кажется, эта теория слишком тесно смыкается с индусской идеей сансары , что умаляет и обесценивает значение человеческой личности , как имеющей свое начало в Боге. Свобода личности не может быть логически доказана, попросту не нуждается в логическом обосновании. Свобода вне рациональных определений…
” Не понимаю, зачем ему /Лосскому/понадобилось все это”, – кажется так высказался Вышеславцев. Цикл перерождения на пути к достижению совершенства, пусть это не круг, а все же спираль, мало соотносится с идеей единственной и неповторимой , как это понимает христианская церковь, личности, сотворенной Богом по образу и подобию Его. Своими усилиями – как бы долог не был этот путь – подобия не стяжать. Собственно личность, сверхкачественная и сверхвременная, – это уже завершенный образ, образ и подобие, но подобие невозможно стяжать, богоуподобление для человека возможно лишь по благодати.
Первый человек в раю был свободен именно той свободою , которая есть не возможность выбирать между, а которая есть возможность, открытая возможность, поэтому он был ни необходимо смертен, ни необходимо бессмертен, был в состоянии превозмогать смерть. Первочеловек обладал свободою, конечно же, отличною от той, которой мы обладаем в рамках мира психоматериального. Но и здесь , через посредничество Святого Духа, действуют Божественные энергии, которым открыта наша душа. Пусть для нас недосягаема вся полнота той первородной свободы, пусть мы лишены возможности вкушать от древа жизни, пусть скованы узами своей падшей, искаженной грехом природы, но ведь душа бессмертна, это мы знаем, чувствуем так, а во Христе, втором Адаме, преодалевшем смерть, имеем надежду и обетование жизни вечной. В себе носим частичку вечности – в силу неуничтожаемости души мы уже сейчас, здесь и сейчас, причастны вечности Бога. И чем более открыта душа веяниям Святого Духа, Утешителя, тем короче путь возвращения, тем ближе мы к этой вечности. Уже сейчас… Чтобы после грехопадения человек мог становиться Богом, Богу надо было стать человеком.
На Голгофе, на кресте Светом Неприступным просияло лицо убитого Брата – Христа, Богочеловека. Иисус впускает в себя смерть, Иисус побеждает ее. Во Христе, в метаистории мир искуплен, преображен и обожен, и если, позабыв про радугу, что стоит в облаке со дней Ноя, можно было бы подозревать о каком-то проклятии, но отныне – нет больше проклятия, проклятие окончательно снято на Голгофе. Голгофа есть момент искупления мира и человека, очищения грехов его. Голгофа есть та точка, где небо навсегда соединилось с землей и отныне – ” все новое “.
И говорили про Него: ” вот человек, который любит есть и пить вино”. И – ” разбудив их, начал ужасаться и тосковать и сказал им : душа моя скорбит, побудьте здесь и бодрствуйте со мною” , и ” Отче, все возможно Тебе, пронеси сию чашу мимо меня”, и ” Боже мой , для чего ты оставил меня”… И вот, чем более Он человек… Богу нужно было отчаяться, чтобы человек мог стать богом, так пишет об этом Камю. Чем более Он человек – и особенно в последние дни Свои и часы, – тем неизбежнее победа над грехом, смертью, тленом, тем неизбежней преодоление человеческого одиночества и разорванности природы его, тем ближе небо и жизнь в триединстве добра, истины, красоты.
Воскресший Господь, Богочеловек, сев одесную Отца, тем самым вводит человека в лоно Самого Бога Живого, в самое Пресвятую Троицу и утверждает его над ангелами, несмотря на всю их близость к Престолу Божию. /Человек, в полноте пола своего, содержит в себе начало плоти всего мира, которым способен властвовать, в отличие от ангелов, собственного царства не имеющих и призванных к служению Богу, так свидетельствует об этом св. Гр. Палама /.С этого момента, с момента Голгофы / in potencia / обоженый человек вновь разделяет с Богом вечность, по праву принадлежащую ему. Вечность же эту не следует понимать как категорию времени, тем более отождествлять ее с бесконечностью , которая суть лишь понятие, по смыслу противоположное понятию конечности. /Вечность, если может быть понятием , то во всяком случае понятием качественным, а не количественным /. Конечно же, вечность Бога не определима, как Сам Бог, но принадлежность вечности этой нужно понимать скорее как – возможность разделить полноту Божественного бытия, как дар , по благодати – абсолютного творчества, как власть над невообразимым многообразием вселенских элементов… Как дар абсолютной свободы, которая есть ничем не ограниченная возможность и дерзание нового. Как дар непосредственного участия в том, что само есть Добро, Истина, Красота.
Вначале Бог говорит : ” Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему…”, а затем мы читаем – ” И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их”, – и между этим намерением и уже совершенным действием, как бы творческая пауза, умолчание, пауза, в которой поместилось столько!… Очень, очень замечательно, что тут появляется женщина, хотя смысл сказанного , как мы безошибочно знаем это, состоит в том, что природа человека в наисокровеннейшей тайне пола, где ” двое – одно”, состоит в том. что природа человека остается цельной, единой в двойственности своей. / Отчасти огромная эта тайна расшифровывается в следующей главе кн. Бытия, но лишь отчасти./ Главное здесь то, что во второй части свидетельства о сотворении Богом человека опущено слово подобие – и очевидно, что не случайно опущено. ” В одной постели, на одном кресте, доступная, как память, недотрога, сказала мне о том, что , всретив Бога, я не узнаю Бога в темноте…” / Ю.Чередниченко/.
Грехопадение – это как бы старт, начало пути от образа до подобия ; от образа, изначально данного, до подобия , которое обретается в процессе становления, осуществление заданного, процесс этот совершается в истории и собственно обретением становится в результате обожения по благодати. В результате взаимонаправленного движения воли Бога и воли человека , в результате свободной и окончательной встречи их. Грехопадение существовало как возможность, которая могла быть никогда не реализована, и человек пребывал бы в счастливом неведении, в блаженном неразличении добра и зла… Нужен ли был Богу просто счастливый сын или же человек трагический, человек, познавший раскол и трагедию свободы? Который из них более любим и в котором нужда больше?… Думается, что оба одинаково любимы.
Смысл Божественного запрета не сводится к угрозе, но к предостережению: ” чтобы вам не умереть”. Вот тут впервые в тексте появляется это ” чтобы “, всего- навсего союз, как часть речи, грозный союз, всегда чреватый ” предполагаемым, допустимым, возможным…”. Чтобы, потому что, за то что… – такие безобидные на вид слова. Когда мы говорим, что возможность грехопадения существовала для того, чтобы вследствие грехопадения человек мог осознать свою свободу, чтобы для человека его свобода стала осознанной . Уже в самом построении фразы чувствуется нестерпимая неуклюжесть, зуболомная искусственность. Тут уже как бы подразумевается принцип каузальности, возникает такое ощущение, будто грехопадение было предопределено, будто Богу был нужен именно падший человек, вполне с лихвой осознавший свою свободу, и т.д.
Грехопадение человека не было детерминировано, в раю немыслимо само понятие детерминация. Всякий детерминизм уже есть порождение уже падшей, искаженной природы, плод искаженного, ущербленного сознания. Грехопадение не было ни случайно, ни закономерно, оно есть результат свободного действия, свобода же парадоксальна.
Детство беспечно и легкомысленно, и мы можем предположить даже, что Ева польстилась не на лукавые слова ” будьте как боги “, сколько просто приятный вид плодов соблазнил ее. Но пусть даже не только внешняя привлекательность самого дерева, пусть даже и то, что оно ” дает знание “, ведь все равно здесь не больше чем детски-безобидное любопытство, навряд ли больше, чем просто любопытство… Детство легкомысленно , и не так уж, казалось бы, велик проступок Адама, ведь, в конце концов, он стал жертвой обмана; вина его именно заключается в неспособности принять последствия своего поступка, в малодушном отказе принять их. Он обвиняет в случившемся жену и , косвенно , самого Бога: ” которую Ты мне дал “, малодушно заявляет он. В эту именно минуту и происходит раскол как внутри самого человека, так и отпадение его от Источника жизни, Блага, Истины, Красоты. Своими словами, своим поступком он нарушает единство собственной природы, ведь ” двое одна плоть будут”. Тут еще как бы детское сознание , но это сознание ребенка, уже вкусившего плода, познавшего стыд… Но путь к раскаянию окажется долгой дорогой, слишком долгой. Долгим выдался для человека день седьмой.
Малодушие уже есть лукавство и неискренность, в первую очередь, перед самим собой. Человек есть сумма его поступков, говорим мы, и способность признать и принять их последствия , в том числе, определяется степень его свободы. Всякий поступок влечет за собой определенные последствия, которые должно свободно принять. Отказ от ответственности за свои дейсвия означает малодушие, что само по себе есть грех. Малодушие, как недостаток мужества и воли , есть грех и есть зло.
Раскол полноты пола внутри человека, человеческое одиночество / понятое как богоотпадение, в том числе / , преодолевается , пусть это не единственный путь , через воссоединение двух полов в человеке , через восполнение в себе своего человеческого естества. Грех проник в мир через жену, через Жену же в мир пришло и спасение. Господь Иисус искупает грех Адама . Заступничеством Девы Марии оправдана Ева.
Зло не есть недостаток добра, как в сфере человеческих отношений подлость не всегда есть трусость, хотя трусость чаще всего именно подлостью бывает. Бог не создавал зла. Зло не есть ” нечто “, не есть сущность и природа, ибо все, что создавал Бог, есть добро и ” добро зеле “. Зло не есть природа, но состояние природы, как бы болезнь природы, искажающая ее. Зло не имеет в себе живоносного творческого начала, хотя обладает неким отрицательным содержанием , способным исказить содержание положительное.
Жизнь вселенной устраивается согласно определенному порядку, металогическому, метафизическому… Жизнь вселенной подчинена целесообразности, подчинена порядку, в котором есть место творчеству и свободе , но отнюдь не произволу. Грех, проникший в мир через человека, нарушает внутреннее единство самостоятельных элементов, взаимосвязанность их в подчиненности единому замыслу. Искажается творческая гармония целесообразности, возникают разрывы в связях, образуются трещины – зияния страха, одиночества, отчаяния, насилия, мировых катастроф… Изначально мир не нелеп, в мире есть место всему, кроме нелепости.
Конечно же, свобода человека начинается не с момента грехопадения, она присутствует изначально, с момента грехопадения она лишь становится осознанной, вполне осознанной. Во власти Бога, казалось бы, было удержать человека от рокового шага, не допустить катастрофы, но тогда человеческая свобода была бы ограничена, ущемлена, а это недопустимо, это произвол. Покуда существует человек, Бог бессилен перед его свободой. Можно уничтожить творение, но не стеснить его свободу. Во власти Бога было пойти на добровольное смирение перед свободой твари.
И путь блаженного неведения /ибо это все же путь, а вовсе не некая неподвижность, близость к Источнику жизни, благодать, непосредственно ощущаемая, возможно, это и есть подлинное бытие, в противоположность, если так можно выразиться, событийности,которую мы, собственно, имеем в истории/, и другой путь – многотрудный путь возвращения человека в Отчий дом, равно исполнены цели и смысла и оправданы. С этим , впрочем , вслед за Иваном Карамазовым могут не все согласиться, но ведь в конце концов согласятся и они.
Иуда предает Христа, Каин убивает Авеля, Люцифер в гордыне своей восстает против Бога и пытается погубить человека… Зло пришло в мир через человека, но начало свое берет в мирах ангельских, о которых нам не много известно. Мы говорим ” духи безплотные ” , однако же мы знаем, что они обладают определенной телесностью, что они, как и человек, были созданы существами свободными, существами, обладающими всеми качаствами личности, наделенными самостоятельным сознанием и свободной волей… Об этом ясно свидетельствует поступок Люцифера и последовавших за ним ангелов.
Бог не создавал зла, можно сказать, что его вовсе не существует как ” нечто “, как природы. Что его не существует до того момента, когда оно осуществляется существом , наделенным сознанием и волей, т.е. личностью, и таким образом становится очевидно, что зло самостоятельного бытия не имеет, но существует лишь как потенция воли, как состояние злой, но все же свободной воли.
Проклятье… Вся сила Божьего гнева обрушилась на змея, на Сатану легла вся тяжесть проклятья. Человек же был лишь отлучен от рая – на время, на определенный / не нужно понимать это ” определенный ” буквально / срок, достаточный для осознания человеком своей вины – и раскаянья, и прощения, и возвращения.
Кожаные одежды, которые сделал Бог человеку и жене его, предполагают подверженность плоти страданиям, старению, смерти. Но в целом Божественный замысел в отношении человека не изменился, и человек по-прежнему остается царем земли и любимым, призванным к обожению творением Бога. Сам тон Священного писания поначалу вполне оптимистичен и положение человека представляется поправимым /не безнадежно оно, конечно же, и сейчас , и замысел Творца продолжает действовать /, но зло в мире умножалось, положение человека усугублялось, сам человек усугублял его… Пути Господни неисповедимы. Пути всякого свободного существа также весьма непредсказуемы. Принято считать достаточным объяснением бунта Сатаны против Бога гордыню этого самого сильного у Бога ангела.
Почему Каин убил Авеля мы знаем. Нам известно, что Иуда предал Христа за тридцать монет. Известна цена предательства, но не вполне известны мотивы предательства Учителя учеником, и вряд ли тут просто жажда обогащения – слишком ничтожна сумма /евангелист Матфей пишет, что это была зависть /. Зависть , ревность , обида… Гордыня сильнейшего ангела, Сына Зари, может иметь самые непредсказуемые и глубокие , но тем не менее, так понятные сердцу человека истоки. И потому мы дерзаем говорить об апокастазисе / св. Гр. Нисский, Ориген / , о воссоединени, в конце концов, раскаявшегося Люцифера и его ангелов с Богом и воинством небесным…
Всегда можно сказать ” да ” и можно сказать ” нет “, но да будет ” да, да ” и ” нет, нет “. Всегда можно пойти налево, или направо можно пойти. Но говорят, что все прямые, если они достаточно прямы, или же достаточно длинны, хотя бы, то сходятся в конце концов в одной точке. Вот и господин в клетчатых панталонах, явившийся Ивану Карамазову, говорит о том же – о том, что рано или поздно и он пройдет свой ” квадрильон квадрильонов верст”. Поэтому мы верим в окончательное примирение сатаны и всех отпавших демонов с Творцом, что знаем, не мерою воздаст Господь, что безмерна милость Его. И знаем, что и самим нам не приходится расчитывать на оправдание перед Господом, но на милость Его уповать лишь.
Итак, перед тем как изгнать Адама из рая, ” Бог сделал ему и жене его одежды кожаные, и одел их “. Увы, с этого момента не только эдемская телесность первочеловека была облечена в ризы смерти и тлена, но самый разум его также оказался заключен в неуклюжие доспехи того, что называется здравым смыслом / именно ” здравый смысл ” мешает карамазовскому черту воскликнуть ” Осанна ” /. Будучи отлучен от ” радости совершенной” – от Источника жизни, будучи лишен возможности созерцать идеальное устройство мироздания, как славу Творца и воспринимать благодать, непосредственно на него изливаемую, с тем чтобы проводить ее в мир, на владение которым он призван, человек утрачивает способность видеть вещи ” как они есть “, в их истином свете – в свете Истины, полагающей Себя началом их и их в Себе объемлющей. Так, неизбежно, человек оказывается во власти многих частных, а потому беспомощных вне единящего их Начала истин, подпадает под власть, так сказать, дискурсивно-дискретного мышления. С этого момента начинается история человечества, которая скорее похожа на хронику блокады и попыток эту блокаду прорвать.
Подобно клеткам, пораженным раком, взбунтовавшимся против естества и целесообразности, искажения человеческого сознания – и все различные виды зла, как плоды таких искажений, – все множаться в мире. Спокойное достоинство от сознания единственности и неповторимости своей личности в мироздании легко вырождается в ячество и эгоизм. Радостная уверенность в себе, которую дарит сознание своей власти над землей и бытием, сознание владения и умения управлть своим владением, подменяется пошлым беспокойством, потому что никогда не может быть удовлетворено до конца. И вот, искажения множатся, болезнь изоляции и отчуждения от благодатного источника Истины, которая Сам Бог суть, прогрессирует, так что даже общение с Богом, сама возможность откровения Бога о Себе человеку , становится со временем все более и более проблематичной.
Впрочем, на начальном этапе человеческой истории, как мы видим это из книг Ветхого Завета, Бог еще имеет общение с людьми, прямо вмешивается в их дела, спасает иных, других губит.
Общением в подлинном смысле слова – в том, во всяком случае, в каком знает это слово религия, такие отношения между Богом и человеком назвать трудно. Бог являет свою волю избранным немногим, в этом акте действует единственно Его избирающая воля, тут нет союза двух воль, Бог властно навязывает Свою волю человеку, обрушивая на того всю громадность безусловного авторитета. Из всего того, что мы находим в этих книгах, довольно сложно вывести какие-либо положения о человеческой свободе, на первый взгляд. Тут еще не religio, не связь, но мертвящее царство Закона, тут царит Закон – моральный кодекс, а по существу уголовное уложение. Отношения типа: властелин – раб не предполагают свободы, а значит откровения. Откровение Истины возможно лишь в свободе и любви, любить же из страха – кому когда удавалось?!
Период истории, который охватывает Ветхий Завет, – это лишь приуготовление человечества к окончательному откровению Бога о Себе, откровению о том , что воля Его – не закон Авторитета, не возмездия и воздаяния идея, но что воля Его – это милость Его, любви и свободы закон в соединении и единстве двух воль: Божественной и человеческой. Не рабское подчинение из страха и угрозы мести, но сыновнее послушание в свободе и любви нужно Богу. Возможно, так же как и для человека, для Бога, при том, что Он всемогущ и всеведущ, не была с самого начала очевидна вся тщетность усилий спастись единственно через Закон. Именно потому, что Он всемогущ, Бог волен ограничить собственное всемогущество перед свободой человека и всеведение Свое – и пройти вместе с человеком путями свободы, пусть и рискуя вместе с человеком ошибиться. Ошибается ни Бог, но человек, Бог позволяет ему ошибаться. Бог не становится, в мировом процессе происходит становление человека. Творчество есть свобода и риск нового, новое же предполагает долю неопределенности и непредсказуемости, иначе само значение слова обессмыслилось бы и обесценилось. Творение продолжается, идет седьмой день его, Бог присутствует во всем и помогает, но ничего не предопределяет.
И вот именно, именно в том, что Он устраивает потоп, дабы спасти одного праведника, а прочих всех уничтожить, в том что Он испепеляет города и опрокидывает Башню, сказывается бессилие Бога перед свободой человека, вновь и вновь повторяем мы, бессилие – как безмерное уважение к человеческой свободе. Он может повелеть водам залить землю, может призвать на нее все испепеляющий огонь, но все же не может насиловать человеческое сознание и волю человека , навязать человечеству в целом путь спасения Он не может.
Бог не становится, Он неизменен. В истории, которую мы не случайно называем Священной, становится человек – и богочеловек! Становление это богочеловека, происходящее в истории, не следует понимать как движение, направленное на изменение физической природы человека, которое возможно, конечно же лишь в эсхатологии, в конце времен.
Становление это – прежде всего изменение нравственного сознания человека. Путь нравственного становления человека, который начинается с вопроса: ” Каин, где брат твой Авель? “, неизбежно должен завершиться вопросом : Авель, где брат твой Каин? ” /об этом прекрасно говорит Бердяев/ . Долгим был этот путь, долгим выдался день седьмой. Бог отдыхает, человек – богочеловек! – становится. Ад не вечен, вечен лишь Бог и Его Царство. Ад побежден воскресшим Спасителем, Иуда и Каин встречаются в раю. Это нужно показать Богу, но прежде всего, безусловно, себе.
Отчасти противореча самому себе, в других вещах говорящему о христианстве в более жизнеутверждающем ключе, В.В.Розанов известную свою статью ” О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира” завершает полными личной убежденностью словами о том, что не надо ничему улучшаться, а надо лишь, чтобы все поскорее уничтожилось. Мир прогорк во Христе – и Розанов не может благославить мир, новозаветный во всяком случае, такое впечатление. Евангелие для него – это проповедь гроба, христианство само гроб, смерть и монашество суть. Не может Розанов благославить мир, как не может представить себе Христа улыбающимся.
Над входом в храм Воскресения, близ Байдарских ворот в Крыму, написан Пантократор – и как далеко не похож ОН на Спаса Ярое Око, писанного в 14 -м веке . Действительно, такое ощущение, будто Господь улыбается – и улыбка на Его лице не кажется неуместной. Вседержатель со стены Форосской церкви, построенной в начале ушедшего столетия, благославляющий мир и всякого человека, грядущего в мир, ассоциируется не с грозным Судией, взыскивающим и воздающим, мстящим и карающим, но именно с Учителем из Галилеи и Искупителем. Человечество знало много богов, карающих, грозных, но Учитель из глухой Галилеи – Единственный, чья слава – в милости Его. Разве не улыбается Господь в Евангелии, говоря о птахах, что не сеют, не жнут?… Если есть в Палестине воробьи / а право, трудно представить себе такое место на белом свете, где бы не было воробьев, так же трудно, как удержаться от улыбки при взгляде на веселое это племя /, то не их ли Он имел ввиду? Трудно представить себе Спасителя с лицом беспристрастным и хмурым на брачном пире в Кане Галилейской – или когда во время волнения на море шел по воде к перепугавшимся ученикам: ” Не бойтесь, это Я, ” – мог ли он не улыбнуться в эту минуту, успокаивая их?… Мир прогорк во Христе, но Христос неотделим от мира, в который пришел, чтобы спасти, и радость с пришествием Его много-много умножилась в мире. Мир – поле, мир – дом… Именно сюда вернется Спаситель в Славе. Христианство асхатологично, апофеоз его – за порогом времен. Однако разрушение дома никак не приблизит приход Господина его.
Очевидно, и об этом говорят богословы всех веков, что для того , чтобы человек стал богом, Богу нужно было стать человеком – во всей полноте принять в Себя человеческую природу; оставаясь Логосом, вторым Лицом Пресвятой Троицы, Он воспринимает от пречистой Девы Ее человечество во всей полноте и подлинности, то есть, еще раз сами себе напомним мы, личность Христа Божественна, природа же двойственна – в неразделимой неслиянности двух природ: Божественной и человеческой, в единстве Божественной и человеческой воли.
Согласное единство двух воль – вот залог взаимонаправленного движения : Бог – человек, основание в нас богочеловечности. Насколько Он Бог, настолько же Он человек, и Иисус Христос истинно Бог и истинно человек. Если бы Божественое начало в Христе преобладало над человеческим (в этом ошибка монофизитов), человеческое в нем было бы умалено и поглащено Божественным, и все было бы напрасно и зря – мы не могли бы говорить тогда о Воплощении, а значит и не имели бы надежды… Никакой надежды не имели бы.
Евангелие устремлено к небесному, основной мотив – это отречение , но отречение это вовсе не предполагает отвращения к миру, бывает так, и не редко, что здесь – ” Там жизнь мировая согласна с мирской, и дальнее плачет о близком, и радости праздник пронизан тоской и жертвенной кровью обрызган,” – это Бори Чичибабин, его первый Псалом Армении. Основной мотив Благовествования – отречение, но не от мира, а от мирского, хотя мы и не всегда верно понимаем, что именно подразумеваем под мирским. Отвратительна похоть власти, славы, наживы,пошлость суеты, также отвратительна, как скопчество, ксенофобия сектантов или брезгливое презрение к действительности иных псевдорелигиозных снобов. Боязнь грязных рук- есть, кажется, такой диагноз у психиаторов.
В контексте Евангелия, опять же, сердце – это само средоточие человеческого в человеке, средоточие человеческого существа. Для того, чтобы спасти мир, нужно было обладать истинно человеческим сердцем – огромным человеческим сердцем, способным этот мир вместить./ Жесткосердие – есть ли больший упрек человеку, нежели обвинение в жестокости сердца /. Бог воплотившийся… ” Слово стало плотью и обитало с нами.” Иисус из Назарета, Сын Бога, Бог, призванный спасти мир, владел еще ремеслом плотника – и думается, неплохо владел. Никто другой, как Христос, принявший все – вплоть до смерти, но кроме греха, мог бы понять Иуду – да просто по-человечески, как в народе говорят. Полнота воплощения и неизбежность Воскресения напрямую связаны друг с другом, неразрывно, это нужно понимать.
Неузнавание Бога не неизбежно, тьма богоотпадения не беспросветна. Не нужно бояться темноты, ее нужно и возможно побеждать. Свет подлинной человечности в нас самих, человечности, свободной от зависти, ревности, похоти, жлобства – от нелюдства, в общем. Подлинная человечность в нас , свет сердца – и есть свет того волшебного фонаря , который озаряет темень богоотпадения и просвещает и освящает искаженную грехом природу человека. И вот, чем более мы люди, чем больше человеческого в нас, тем ближе мы к узнаванию Бога на перроне того вокзала с потушенными огнями, ” куда не прибывают поезда “. Чередниченко : “…ну что ж , я спрячу крылья под рогожу, возьму фонарь, поеду на вокзал. Мы встретимся, и быть того не может, чтоб я тебя, о Боже, не узнал “. Бога не видел никто и никогда, это так, но видевший Сына Человеческого ” видел Отца ” ( Ин. 14.9).
Не природа обладает волей – сознанием и волей наделена личность, которая есть дух в первую очередь, а уж затем природа, а именно: через непостижимую тайну Боговоплощения мы, каждый из нас, через посредничество Святого Духа, связующего все, что есть, и все, что над тем, что есть, имеем твердую надежду на богоуподобление.
Ответственность – это свобода. Пусть это еще не вся свобода, но настоящая свобода начинается именно с ответственности. Грех – это несвобода. Адам подпадает под власть греха не тогда, когда нарушает запрет, а в тот момент, когда испугавшись последствий своего поступка, пытается ответственность за случившееся переложить на жену ( та, в свою очередь, на змея ). Но рабство греху не неизбывно – против всякого рабства возможно и должно бунтовать. И в тот же самый момент начинается другая, трудная, как борьба и работа, человеческая свобода – свобода человека хотя и отпавшего от Бога, но не окончательно оставленного Им.
Падение переживается нами, каждым из нас, индивидуально, как череда измен, больших и малых, но чаще все же мелких, ежедневных, кажущихся незначительными и вполне безобидными – измен самому себе. Это и есть то самое падение, первородное, одно на всех, как братская могила. И такое состояние падения есть, увы, самое устойчивое из всех состояний.
Мы люди, мы слабы, мы подвержены страхам, сомнениям, ошибкам. Мы люди и слабы, но мы не ничтожны, мы сильны сознанием того, что не одиноки в мире, и что латинская поговорка ” человек человеку волк ” – это вредная выдумка и ложь. Есть многие, которые сомневаются в существовании Бога, есть и такие, кто сомневается в моральном характере Его любви. Есть и такие, кто мучаются невозможностью пребывать с Ним в постоянном диалоге… Но есть и такие, и таких тоже немало, счастливые, в простоте сердца – и с достоверностью откровения знающие: ” Я услышан, значит я существую”. Великая деликатность в отношениях с Богом и самодисциплина, вот условие истинной религии и залог подлинного существования.
Свобода человека начинается с ответственности – с готовности сделать выбор и мужественно принять все последствия своего выбора. Пусть мир во грехе лежит, но вот именно потому, что грех проник в мир через человека, человек должен с достоинством и мужеством осознать свою ответственность за судьбу мира, как свою в мире судьбу. Призванность человека к владению миром, как это задумано было Творцом вначале / и замысел этот остается в силе /, требует от человека творческой активности в мире и истории, а не пассивного ожидания спасения. Конечно, не поправить тьмы усильями светилен. Одних человеческих усилий недостаточно, чтобы поправить беду. Но Логос воплотившийся приходит в мир и просвещает тьму, покоряет Себе, не насилуя или уничтожая, но изнутри просвещая. В тело свое принимает смерть – Божеством побеждает.
Бог не становится, но в истории действует богочеловек, история освящена присутствием в ней Богочеловека, Иисуса Христа, конкретного лица. История человечества – это история человека, стремящегося реализовать заданное подобие, как Личность Божественная. Христос обладает той надмирной свободой, не искаженной и неотягощенной грехом, естественной / или экзистенциальной / свободой – отличной от свободы падшего человека, которая по большому счету есть лишь свобода выбора, свобода выбирать между добром и злом. Воплощение Бога предполагает восприятие Им человеческой природы во всей полноте ее, то есть обладание плотью, душой и духом. /Если мы все же, вслед за Павлом, делаем различие между душой и духом, понимая первое как средоточие инстинктивных потребностей и желаний, дух же – как то дыхание Творца, изошедшее из уст Его в день творения и вошедшее в человека и в человеке пребывающее вечно и неизменно, душу разумную/.
И именно в этой области, области духа, происходит слияние двух воль, двух природ, тут преодолевается различие между естественной, надмирной свободой и элементарной свободой выбора. Тут царит просто свобода, нераздельная и не ограниченная ничем. Тут встречаются Бог нисходящий и восходящий человек, это встреча в духе, который сам есть свобода, бесстрашие и победа над невозможностью, необходимостью, нелепостью… Встреча в Духе, которым и жива Церковь Христова на земле. То, что начиналось с ответственности, как послушание, обретает в Духе подлинность свою и полноту. Не рабская покорность / Закону / – но сыновнее послушание Отцу, добровольное смирение в любви и бесстрашное приятие его воли, по примеру Сына. Послушание Отцу и есть тот бунт против греха – как борьба и работа, и залог нашего спасения.
И так, Бог стал человеком, чтобы человек мог стать богом, в истории происходит становление богочеловека, потому-то и называем ее Священной. Человек принадлежит к двум мирам, и пусть Евангелие устремлено к небесному, но пути в Царство Небесное лежат через мир – пути свободы, на которых человек совсем не одинок. Дальнее в близком присутствует, Царство Небесное незримо присутствует здесь / и многое ли можно было прибавить к тому, что уже есть здесь /, здесь и сейчас, и Священная история свершается своим чередом, и скачут, где им хочется, воробьи, веселые твари, и улыбается всем входящим и мимо идущим Господь со стены Форосской церкви.
В сакрализованном мире нет проблем бунта, как нет вообще никаких проблем, поскольку ответы даны раз и навсегда, пишет Камю, и Камю безусловно прав. Также прав и тогда, когда говорит, что ” мы живем в десакрализованной истории, и что сегодняшняя история с ее распрями вынуждает нас признать, что бунт – это одно из существенных измерений человека, хотя, конечно, человек не сводится к восстанию.”
В истории человечества был период, применительно к которому можно использовать термин ” сакрализованный”. В том смысле сакрализованный и в той мере, в какой освящен законом, данным человеку самим Богом/ закон – как всенародно провозглашенная система действий Бога по отношению к человеку, которой управляют ангелы /. Грех существовал и прежде, до закона, но лишь в свете закона грех становится преступлением, поскольку ,” где нет закона, нет и преступления ” / Рим.4:15 /. Но не закон дает власть над грехом.
Если бы можно было спастись законом, для чего нужна была такая жертва? Спаситель приходит в мир – и враз устаревают все календари, теперь ” все новое “, Бог плотски входит в историю, начинается домостроительство Сына… Но было бы грубейшей ошибкой недооценить значение Ветхого Завета, большим несчастьем было бы впасть в ересь, последовав за Маркианом, признававшим лишь Новый Завет и отвергавшим Ветхий и его Бога- Отца , как злого Демиурга. Новое наследует старое, ветхое присутствует в новом, открывается в новом, новое в ветхом скрывается, как об этом говорил бл. Августин.
При всей той чрезмерной, какой она кажется на первый взгляд, апологетике Ветхого Завета, вообще всего ветхого, то есть касающегося того собрания книг, которые свидетельствуют историю взаимоотношений человека и Бога до пришествия в мир Бога воплотившегося, эмоциональная подоплека восхваления Розановым ветхого очевидна и вполне оправдана. Тоска по дому и родству… Человек уходит из дома , делает шаг от жизни к судьбе; юноши покидают отчий дом – уходят искать удачу и жену. Чтобы Бог мог стать человеком, прежде человеку еще нужно было стать человеком, просто земным человеком со всеми страхами, слабостями, заблуждениями / если бы мы Иакову, например, чье имя унаследовал Израиль, народ Богом избранный, приписали такие качества как честность, смелость, крепость в вере, то это было бы мало сказать преувеличением /. Строго говоря, присутствие закона в ” ветхих ” книгах ощущается скорее как подчинение домашнему уставу, это ощущение дома, быта… Безусловный авторитет Отца и безоговорочное подчинение Авторитету тут вполне естественны, закон еще не стал ” покрывалом на сердце ” и ” бременами неудобоносимыми”.
В реальных исторических обстоятельствах избранный народ являл собой этнически замкнутое племя с устоявшимся общинно-родовым укладом, впоследствии, на рубеже 11 – 10 -го вв. до н. э. Израиль обретает государственность / затем он утратит ее, и надолго утратит /. Заключая союз с человеком – сначала с Адамом, потом с Ноем, Авроамом и Моисеем, – Бог через праотцов и пророков являет Израилю Свою волю – понятно, что в категориях, доступных сознанию человека, принадлежащего конкретному историческому времени. Откровения действуют не только в вечности, но и в истории, человек есть также историческое существо. / …закон должен быть приспособлен к духу народа , иначе он не будет принят. В силу этого, если в законе есть элемент божественного, то в нем еще непременно есть элемент не-божественного.” Б.П.Вышеславцев, ” Этика Преображенного Эроса”. / Видно, не срок еще было говорить о милости, о свободе, о любви к врагам; мысль о недопустимости, невозможности своего положения редко, наверное, приходила на ум рабу того времени.
Мир не музей, по миру не в суконных калошках ходят. Сакрализованный мир, по счастью, невозможен – сакрализованный быт / быт закона / возможен лишь. Благочинность или вот то, возможно, что называется благолепием, пронизывающие как внутренний, так и внешний строй христианской Церкви, происходят как раз из тех времен, когда Бог был ближе к людям и принимал непосредственное и видимое участие в их делах. Это еще не единство в Боге Бога и человека, но лишь союз Бога и человека , основанный на договоре, однако благоговейное отношение к истории ветхих времен, подобное тому ощущению, какое выносит человек из детских лет, естественно для современного христианина – ведь без детства не бывает зрелости.
Сохранить в покалениях истинную веру в единого Бога и подготовить человечество к Новому откровению, к приходу Мессии, Освободителя, такова была цель Творца, таково принципиальное значение Ветхого Завета.
Все же остается искушение столкнуть в непреодолимом противопоставлении Ветхое и Новое, Закон и Благодать. Несовместимость Закона и Благодати очевидна, нужно лишь правильно расставить акценты. Суть Благовестия не в том, чтобы откреститься от старого, но – в новое креститься. Сам Спаситель говорит : ” Не думайте, что Я пришел нарушить закон и пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить”. Свобода предполагает ответственность, стало быть преемственность, стало быть дело пророков продолжено и цепь поколений неразрывна.
Чтобы исполнить пророчества и дать новый закон, Бог плотски входит в историю, Слово становится плотью, человеческое вводится в Божественное, понимание спасения приобретает бесконечно более глубокий смысл. Впрочем спасение / которое есть не просто освобождение от рабства греха, но призвание к обожению / как цель не изменилась. Но отныне для единения с Богом требуются качаственно новые средства. И эти новые средства даны человеку, дано новое грозное оружие над грехом. Любовь – это и есть непобедимый Эскалибур. Любовь побеждает все. Проповедью милости и любви Господь вносит в мир качественно новые, высшие ценности взамен прежних, обветшавших, отныне оправдания делами закона будет уже недостаточно для повзрослевшего человека перед лицом Бога. / Да и не оправдание, повторимся мы, нужно Богу от человека, но сыновнее нелицемерное раскаяние и отческое прощение /. Понимание закона, как системы запретов, или руководства к достижению личной праведности остается в прошлом. Новый закон метаюридичен, металогичен и, поскольку есть дух и свобода, преодолевает противоречие в понятиях.
Идея личной праведности спасения уступает место абсолютному требованию спасения для всех. Дело не только в том , что сознание племенного человека расширяется и вырастает до сознания вселенского: нет отныне эллина, нет иудея… Отныне спасение возможно для всякого – для последнего отверженного и осужденного законом , и последний будет первым в Царстве Отца: оправдание верою даром возможно теперь для всех. / Отцы церкви разделяют неизменную волю Бога в отношении к свободным тварям на безусловную и условную: под первым нужно понимать то, что Бог желает спасения всем, под вторым – возможность спасения обусловлена свободным приятием истинной веры, возвещенной человечеству Христом – Сыном /.
Морали закона приходит на смену подлинная религия как связь, как непосредственное отношение Бога и человека в сокровенной сыноотеческой близости. Прежний закон становится в этого момента если не злом, то во всяком случае , тщетой и препятствием на пути достижения этой близости, ” покрывалом на сердце “.
В ввиду высших, абсолютных ценностей, возвещенных Христом миру и принадлежащих Царству Божьему, таких как любовь, милосердие, свобода, достоинство и неоспоримая ценность всякой человеческой личности, меркнут все относительные и преходящие, на которые опирался прежний Завет, понимаемый как союз, основанный на договоре, как этика и норма закона. Просто несоизмеримо большее затмевает / точнее наоборот – ведь то, что свет затмить не может, но для того, чтобы выразить это, мы не находим верных слов / собой меньшее – и нет понятия несоизмеримости, а есть неисоизмеримость, просто несоизмеримость, видная на глаз. / Подробный анализ антиномии закона и благости можно найти в выше упомянутой книге Бориса Вышеславцева / .
Смысл яростных речей ап. Павла, напрвленных против закона и тех, кто держится за ветхое и ставшее вдруг бесполезным, не сводится к новому осуждению и проклятию, но звучит одновременно как призыв ” стоять в свободе ” и упрек в малодушии пошатнувшимся. Стоять в свободе дело, пожалуй, не слишком легкое и не всегда простое , даже очень непростое и трудное, но это единственный путь , единственно достойное человека дело. Побег в детство невозможен, а если и был бы возможен , если бы можно было вернуться к прошлому, то теперь, с приходом Искупителя, это означало бы только одно: именно малодушие и измену делу всеобщего спасения и лично Господу Христу Иисусу, принявшему страдания и смерть за нас – да ведь не пред буквой закона измену, а по совести. Увы, кто из нас свободен от такого упрека в малодушии самому себе! Сколь многие и поныне находятся в плену законнической морали, т.е. в добровольном рабстве. Новый Завет – это путь, истина и жизнь, – и вот непременно путь , подчеркивает Бердяев.
Также мы совершенно согласны с Николаем Александровичем, вслед за Ницше утверждавшим, что истина есть творимая ценность. Истина есть творимая ценность – и творится она соборно.
И вот что еще говорит Бердяев в своей книге ” Истина и откровение “: ” Ничто не должно быть признано в истории сакральным и ни к чему в ней не должно быть отношения покорности и послушания. Но нужно принять историю внутрь себя и активно участвовать в исторической судьбе. Я принимаю историю не потому, что я часть истории, а потому, что история часть меня. Это значит, что я принимаю ее не как послушный раб, а как свободный человек”.
Сакрализованный мир обречен на иллюзорное, недостоверное существование в умах всякого рода утопистов. Любая попытка сакрализации того, что вечно движется и постоянно изменяется, того, что состоит из бесконечного числа частностей, живого и конкретного, того, что зовется жизнью, предполагает абстрагирование от этого живого и предельно конкретного в каждом его проявлении и уход в область мертвящих и бесполезных в своей отвлеченности построений, предполагает объективацию.
У человечества есть достаточный трагический опыт устроения Града Божия на земле без Бога – то, что Федор Достоевский называет муравейником. Многочисленные попытки освободить человека всякий раз приводили к новому, еще более жестокому порабощению его. Многочисленные попытки уйти от закона, от законнической морали неизменно заканчивались тем, что человек оказывался в тенетах закона еще более беспощадного и неумолимого.
Большой наивностью было бы полагать, что даже последовательно осуществленное христианское теократическое государство хотя отчасти приблизило бы нас к Царству Небесному. Впрочем, такое заключение отнюдь не предполагает пассивного ожидания спасения / безвольного упования на вмешательство свыше. Конечно же, порабощенная грехом природа мира и человека может быть преображена / освобождена от рабства греху лишь Тем, Кто на кресте искупил грехи человечества, вырвал у смерти жало, чья сила бесконечно превосходит силу ада. Но верно также, что вера без дел мертва, верно, что существуют истины веры, усвояемые умом верующим, и существуют истины деятельности, усвояемые волей и осуществляемые в жизни. Верно святоотеческое учение о том, что человек – это поле битвы, где противоборствуют две силы, что человеческое сердце, сердце каждого человеа и есть Армагедон – место, где сойдутся в оный великий день Бога Вседержателя царя земли и всего мира, чтобы воевать против Господа Иисуса. И верно, что битва эта совершается в нас каждый день и час , и от человека зависит выбрать, на чьей он стороне. Освобождение от греха в нас самих; архитектура православных храмов напоминает нам об этом. Горение духа и ожидание благодати: капля и пламя свечи – горят в лучах Непобедимого Солнца купола русских церквей.
/ Тут в скобках мы хотели бы добавить, что в свете христианского вероучения история человечества может и должна быть признана Священной, поскольку является гранью метаистории, поскольку освященна присутствием в ней Богочеловека Христа и поскольку в ней происходит становление богочеловека. С другой стороны, действительно, нельзя не согласиться с Камю, Бердяевым и многими другими в том, что ничто в истории не должно быть признано сакральным. Просто мы делаем четкое различие между такими понятиями как сакральный и священный, коллективный и соборный, индивидуальный и личный и т.д. /. Сакрализованным может быть быт, но не бытие, не мир , мир не музей, мир – поле, мир – дом, а еще это – творческая мастерская, тут не музейная тишина стоит, тут все движется, тут стук молотков и визг пилы, как на петровских верфях: тут вовсю идет строительство ковчега Нового Завета. История есть творческий акт, свободный творческий акт, и в артельном труде встречаются и соединяются добровольные усилия всех членов вселенской церкви, берущей начало от апостолов. И этот артельный труд, совершаемый в страхе Божием / который суть радость, в первую очередь, благодарность и радость /, и называется соборностью…
” Моя звезда, не тай, не тай , мы нашумели, как гостиница, и если не напишем Рай, нам это Богом не простится!” / Денис Губанов /.
Последний раз в рамках этого коротенького эссе / ни в коей мере не претендующего на работу, выполенную в стиле системы доказательств, но скорее – на априорную умозрительную концепцию автора / мы повторим, что, хотя Бог вне определений, из того немногого, что нам дано знать в Нем, мы наверное знаем, что ” Бог есть любовь”, и это уже очень много. Конечно откровение о Боге должно быть свободно от антропоморфизма, вернее – антрополатизма. Однако Бог предельно конкретен в личной встрече, и такой опыт встречи не может быть совершенно изъят из субъективно- экзистенциальной, а следовательно и из социальной сферы.
Личный мистический опыт не менее ценен /обретаемый в наисокровенной глубине того, что можно назвать , наверное, целомудрием смиренномудрия, и исключительной деликатностью и благодарностью, или же еще проще сказать – стыдом называется: ” Я не блудил, как вор, воли своей не крал, душу не проливал, словно в песок вино, но подступает стыд, чтобы я только знал: то, что снаружи крест, то изнутри – окно” . Иван Жданов /, чем опыт соборный, не менее достоверен, а потому не менее, никак не менее истинен. Но именно будучи всеменен в лоно соборной церкви, такой опыт обретает полноту и действенность Откровения и Истины. Истина есть творимая ценность, и творится она соборно: ” Так, Господи, и мой обел прими на утверждение храма / М. Цветаева /. Спасение есть соборно творимая ценность. Праведники Ветхого Завета, пророки вроде Данила и Иова, в момент страшных судов способны спасти не больше, чем самих себя.
Православная церковь практикует крещение как взрослых людей, сознательно решившихся на такой шаг, так и младенцев, и это верно, потому что окончательное осознание факта воцерковления не сразу и отнюдь не без участия Святого Духа происходит. Лишь наитием Святого Духа приоткрывается соборная истина и становится возможным приближение к тайне века Нового. Две тысячи лет назад мир крестился в новую, спасительную веру, и две тысячи лет уже происходит осознание и творческое утверждение Истины, той простой истины, что Бог есть любовь.
Визг пилы и стук топора – это не какафония, не лязг и дребезг Вавилона, не согласный гимн Творцу и Спасу, литургия, “общее дело “. Конечно же , Ковчег Спасения на его пути всегда подстерегают опасные течения, подводные камни и мели… Всегда существуют две равные опасные крайности для христианства: впасть в чрезмерную благодушность или же проповедью гроба и суда, и вечных адских мук подменить слово утешения и надежды, действительно необходимое столь многим. О необходимости решительного ухода от судебного понимания христианства не устают говорить лучшие православные богословы и религиозные философы нашего времени.”… классический образ педагога покажется весьма слабым каждому, кто почувствовал в Боге просящего подаяния любви нищего, ждущего у дверей души и никогда не дерзающего их взломать,” – это В.Н.Лосский. Вот и С.Л.Франк пишет о том, что ” Бог не есть судья, а наш спаситель. Человек осуждает себя перед лицом своей собственной совести, но Бог спасает человека и проявляет больше любви к грешнику, чем к праведнику, потому что грешник нуждается в ней больше”.
Бердяева вообще можно цитировать бесконечно. Свобода человека в Боге, свобода человека от садистической идеи вечных адских мук / ” Авель, где брат твой Каин? “/была главной темой не творчества даже, но главной темой всей жизни и судьбой Николая Бердяева. Тут , в частности , можно вспомнить и то, что он говорит о пользе богоборчества для очищения Откровения от антропоморфизма и социоморфизма.
Человеческая совесть, моя совесть восстает против представления о Боге карающем, Боге – Судие и Мздовоздаятеле. Решительно воздает и не приемлет… Богоискательство в истории человека вообще и человека ” частного ” внешне нередко принимает форму богоборчества. И все же, видимо бунтующий против Бога человек – В.В. Маяковский, например, – не будет ли ближе к Богу, нежели человек забитый и напуганный..
Одиночество – это такой пейзаж за окном, в котором нет нераскаянности, как и неумалимости нет. Да и самого пейзажа нет, а есть совешенное его отсутствие. Пустыня, сиречь. Пустыню нельзя любить или не любить – слишком она огромна. Пустыню можно принять или не принять. С осознания собственного одиночества , заброшенности начинается поиск , искание ” другого. ” Пустыня одиночества может быть исполнена благодатных даров Духа Святого, предверьем в жизнь вечную, в царство Духа. Пустыня может стать тоской тщетности, горделивым одиночеством духа, отягощенного волей к могуществу и стремлением к самоуничтожению. Впрочем и из нее есть выход…
Так же нередко, как за кажущимся богоотрицанием живет дух богоискательства, под видимым богостроительством кроется безбожие. Исступленная набожность, противоположная подлинному религиозному чувству, принимает , как правило, такие уродливые формы нетерпимости, сектанства, – самые тоталитарные формы! Тщеславное сознание своей избранности, призванности, бывает так замешано не на действительной гордыне /ледяное отчуждение Сатаны/, но имеет своей подоплекой элементарно – испуг. Испуг, страх выйти из пустыни… Ничего парадоксального нет в том, что в пустыне собственного одиночества можно скитаться толпой, скопом.
Слишком легко готов испуганный человек расстаться со своей свободой, Божьим даром – главным своим достоянием. Боящийся же в любви несовершенен. Отказ от личной свободы ведет к оскуднению если не Божественной, то во всяком случае к оскуднению полноты Бого-человеческой жизни… Но ,” Да будет воля Твоя”, говорит сын Отцу, вольный человек, – и корабль плывет.
Господи, спаси, помилуй!
Осени ковчег не Ноев.
Только стон стоит над Миром
НЕ ВИ-НО-ВЕН… , НЕ ВИ-НО-ВЕН…