Вечер был в самом разгаре. Фужеры громко звенели, рекой текла шипящая и дурманящая жидкость по прозвищу Шампанское. Повсюду слышался хохот. Играла музыка. Дамы в пышных платьях элегантно кушали длинными десертными ложечками холодное мороженое. Кавалеры,  в основном офицеры в сверкающей парадной форме опрокидывали один за другим бокалы с шампанским, в перерывах рассказывая что-то друг другу и разрываясь  раскатами оглушительного хохота. Играла музыка. Пестрело в глазах от мелькавших костюмов разных цветов. Несколько изящных пар кружились в вальсе в середине зала. У всех было отличное настроение. На устах у каждого сверкала улыбка. Казалось, нельзя было не поддаться общему веселью. Но, среди всей этой толпы выделялся один человек. Он был одет в светский костюм, но блестящая выправка, суровый, надменный взгляд и манера держаться в обществе выдавала в нём сугубо военного человека. Этот человек не смеялся, не разговаривал и держался отстранённо, смакуя маленькими глотками шампанское. Оказался здесь этот сударь, а вернее будет сказать месье, совершенно случайно. Звали молодого человека Мишель Филипп Дюпре. Как мы правильно догадались, Мишель был лейтенантом драгунского полка Великой армии. В Петербурге он находился на отдыхе.  А сейчас, отойдя в сторону, внимательно наблюдал за группой молодых офицеров, беседовавших о чём-то. Давайте тоже посмотрим на них. Спиной к Мишелю  стоял штаб-ротмистр лейб-гвардии уланского полка. На нём был тёмно – синий мундир с красными лацканами и обшлагом.  Синие рейтузы были украшены красными двурядными лампасами. Справа от улана находился поручик лейб–гвардии Финляндского полка, одетый в тёмно – зелёную егерскую форму с выпушкой красного цвета, на мундире его были тёмно – зелёные лацканы, по подобию уланских. Рядом с поручиком стоял, немного выставив вперёд ногу и запрокинув назад голову, подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка. На нём был двубортный тёмно – зелёный мундир со стоячим воротником такого же цвета, красной выпушкой и золотым шитьём.  На ногах были надеты белые обтягивающие рейтузы и кожаные сапоги. Рядом с подпоручиком и лицом к улану, стоял корнет гусарского Его Величества лейб-гвардии полка.  Узнать его было не трудно. Поверх алого доломана с синим воротником, был накинут на левое плечо, повинуясь распространённой моде, алый ментик с кутасами золотого цвета, обшитый по краям чёрным мехом. Синие чакчиры  обтягивали ноги молодого офицера. На ногах были надеты сапоги со шпорами  и твёрдыми голенищами, доходившими до середины икры. На поясе болталась красная ташка с жёлтой обкладкой и офицерская сабля. В руке он держал кивер с двуглавым орлом вместо кокарды.  К этому офицеру было приковано внимание всей группы. Юное весёлое лицо. Доброта и прямодушие в  голубых глазах и вместе с тем гордое выражение лица выдавали в нём натуру разгульную и весёлую, но вместе с тем  не лишённую благородства. Звали корнета Александр Волков. Несмотря на свои юные годы, он уже успел прославиться на весь полк, как весельчак, шутник и повеса. В любой компании он был центром внимания. Так и теперь, стоя в кругу офицеров, он расточал колкие шутки на различные темы, поминутно вызывая смех у гвардейцев. Одна из таких шуток и задела нашего знакомого – Мишеля, и, стала причиной произошедшего конфликта…

– Господа, а слышали ли вы когда-нибудь о Наполеоне, – с ехидной улыбкой спросил Волков у собравшейся компании.

– Кто же о нём не слышал? – с удивлением спросил улан.

– А что именно вы о нём слышали? – задал следующий вопрос гусар.

–  Ну, главным образом то, что он недурной полководец, – сказал поручик.

– А я, господа, знаю, что он чертовски мал ростом. Эдакий коротыш. Поговаривают, что он настолько мал, что когда садится на лошадь, что, кстати, не может сделать без помощи посторонних, его совершенно не видно из – за шеи животного.  Так что, друзья мои, если во время боя вы увидите лощадь без седока, скачите прямиком на неё, возможно, вам улыбнётся удача, и вы возьмёте в плен великого императора французов, – при этих словах Волков многозначительно поднял вверх указательный палец и громко рассмеялся. Офицеры дружно разделили его веселье.

Лицо Мишеля побагровело. Он с силой закусил нижнюю губу и почувствовал во рту привкус крови. Не в силах больше слушать раздражающий его смех, он сильно замахнулся и бросил на пол фужер. Раздался звон разлетевшегося вдребезги бокала. Всё сразу стихло, как по дуновению ветра. Лица более чем сотни гостей с удивлением уставились на молодого человека.  Все ждали, что произойдёт дальше.  Дюпре медленно и гордо посмотрел на недоумевающих людей, стянул с руки перчатку и медленно подошёл к Волкову.

– Мсье, я смотрю, вы большой шутник…  Я вызываю вас на дуэль, – сказал он на французском и кинул перчатку в корнета. Благодаря быстроте  юношеской реакции он поймал её, удивлённо и недоумевающе оглядел сначала перчатку, потом Мишеля, затем зал. Собравшись с мыслями, гусар ответил оппоненту на прекраснейшем французском:

– Мсье, я благодарю вас за оказанную честь, но я не буду драться с вами. Если я оскорбил вас своей невинной шуткой, то примите мои искренние извинения.

– К чёрту все ваши извинения, – вспылил француз, – вы оскорбили не только императора, не только меня, но и весь французский народ.  Мне недостаточно ваших извинений. Мы будем драться, немедля, иначе я уличу вас в трусости, сударь.

– Ну что ж, –  в полном спокойствии ответил Волков, – если вы так жаждите крови, я весь к вашим услугам. Разрешите, кстати, посоветовать вам секунданта. Ведь, если я правильно понимаю, вы не из наших мест и вряд ли имеете здесь знакомых.

– Буду вам весьма признателен, – ответил Мишель и поклонился, – жду вас возле крыльца, вместе с секундантами.

Спустя пару минут противники уже стояли по разные стороны барьера.

– Господа, прошу сходиться, – сказал один из секундантов.

Молодые люди сделали пару шагов на встречу друг другу. Мишель остановился. Пару секунд на прицеливание. Выстрел! Облако порохового дыма развеялось и, Дюпре увидел совершенно невредимого гусара с опущенным пистолетом.

– Мсье, я надеюсь, что вы удовлетворены? – спросил с улыбкой Волков.

– Чего вы ждёте? Стреляйте, – закричал Мишель.

– Я предупреждал вас, что не буду с вами драться, однако, тогда вы сказали, что будете считать меня трусом. Вы до сих пор считаете меня таковым?

– Нет, теперь я так не считаю, – ответил француз с некоторым недоумением.

– Тогда, мы можем считать, что наш конфликт исчерпан, мне не за что убивать вас, давайте лучше пожмем друг другу руки и выпьем по бокалу шампанского в знак примирения?

–  Не понимаю вас, секунду назад я стрелял в вас, с целью убить, а теперь вы предлагаете мне выпить с вами шампанское? – удивленно спросил  Дюпре.

– Ну да – просто ответил Александр.

– Вы очень странный человек, единственное, чем это объясняется, так это тем, что вы русский. Разрешите узнать ваше имя.

– Корнет гусарского Его Величества лейб-гвардии  полка Александр Михайлович Волков.

– лейтенант Драгунского полка Великой Армии Мишель Филипп Дюпре, – представился в свою очередь Мишель, – отныне и на веки ваш должник и покорный слуга.

Поклонившись и подобрав с земли пиджак и шляпу, он стал медленно удаляться.

– Прощайте Мишель, – крикнул ему вдогонку Волков.

Дюпре повернулся и сказал:

– Никогда не говорите прощай, мой юный друг, мир очень тесен и вероятность новой встречи очень велика. Поэтому лучше сказать  друг другу до новых встреч. Это больше похоже на правду.

– До новых встреч, Мишель.

-До новых встреч, Александр.

 

Прошло два года. Войска Наполеона вторглись в Россию. 26 августа (7 сентября по новому стилю) 1812 года произошло решающее сражение около деревни Бородино, названное впоследствии Бородинским. Сражение шло уже больше шести часов, когда Кутузов приказал 1 кавалерийскому корпусу под командованием генерала Ф.П.Уварова атаковать левый фланг неприятеля и совершить рейд в тыл противника. 1 кавалерийский корпус включавший в себя Елисаветградский гусарский, лейб-гвардии Гусарский, лейб-гвардии Драгунский, лейб-гвардии Уланский, Нежинский драгунский и лейб-гвардии казачий полки совместно с казаками под командованием атамана М.И.Платова  на два часа задержал решительную атаку противника, не дав Наполеону ввести в бой свой последний резерв – старую гвардию. За это время русские войска сумели привести в порядок разрозненные полки и провести перегруппировку. Полки Уварова и Платова к четырём часам дня вернулись из рейда. Вот только поручика Волкова среди вернувшихся не было…

Очнулся Александр в каком-то сарайчике. Последнее, что он помнил, так это то, что рядом с ним разорвался вражеский снаряд, конь его встал на дыбы, а сам он вылетел из седла и сильно стукнулся головой. Голова болела и немного кружилась.  «Где же я есть?» – была первая мысль гусара. «На госпиталь не похоже. Может меня после битвы подобрал какой – нибудь сердобольный мужичок и теперь выхаживает? Вряд ли. Он бы на печку положил, заботой бы окружил. А не в сарае бросил. Неужели …» – Волков не посмел закончить мысль, такая невозможная и страшная казалась она ему.  Он встал и, пошатываясь, подошёл к большой двери. Толкнул – не поддаётся, толкнул сильнее  – никак. «Ну, точно, заперто. Неужто и впрямь я в плен угодил. Вот те на. Надо отсюда как – нибудь выбираться, пока меня не хватились.»  Только он успел это подумать, как послышался скрежет засова, отпирающего дверь. Поручик в страхе отскочил к стене. Дверь открылась, и в неё вошел мужчина, одетый в чёрный плащ. Лицо этого человека показалось Александру знакомым. Но вот только где он видел его раньше, вспомнить не мог. А незнакомец снял капюшон и уставился на Волкова.

– Что, Александр Михайлович, не узнаёте?  – спросил он на русском, но с плохо скрываемым акцентом.

– Не имею чести знать вас, сударь.

– Ну как же, я ваш должник. Мишель Дюпре. Ну, помните, Петербург, бал, дуэль. Вы ещё отказались стрелять, – не унимался мужчина.

– Мишель вы ли это, – недоверчиво спросил гусар.

– Я. Вспомнили?

– Да, как же такое забыть. Не узнал вас, богатым будете.

– Обязательно буду, но после, а сейчас пойдёмте. Я придумал, как всё устроить, – затараторил Мишель и вытащил Александра из сарая, – я думаю, вы понимаете, что просто отпустить вас я не могу, это было бы изменой и предательством, так как мы с вами, увы,  по разные стороны баррикад. Но и бросить вас в беде, помня о вашем благородстве, я тоже не могу. Однако я нашёл выход. За вами остался выстрел. Тут, недалеко, есть рощица, там и приведём план в исполнение. Вы убьёте меня, или ранете, это как уж мне повезёт, и сможете благополучно уйти к своим и избежать плена. А я же верну вам долг и не буду считать себя предателем. По-моему отличный выход.

При последних словах Мишеля, Александр резко остановился и вырвал свою руку из руки товарища.

– Что вы несёте, Мишель, я не буду в вас стрелять.

– Но Александр, этим вы ставите меня в затруднительное положение. Моя совесть сражается с разумом и от этой внутренней борьбы мне ещё хуже, если бы вы стреляли в меня. Ладно, вы же хороший стрелок, я уверен. Выстрелите мне в ногу. От этого я точно не умру, но зато избавлюсь от целой кучи проблем.

– Мишель, я не буду стрелять в вас, – упрямо продолжал Волков,  – как говорят у нас в России, после драки кулаками не машут.

– Чёрт, чёрт, чёрт. До чего же вы упрямы. Я вас прошу, нет, я вас умоляю, убейте же вы меня, в конце концов. Я не в силах больше терпеть. Мне кажется, что я веду себя как предатель. Но и бросить вас на произвол судьбы не могу. Я вас прошу, сжальтесь… Что вам стоит нажать на курок?

Поручик задумался.

– Ладно, я согласен. Но с одним условием. Стрелять я буду с закрытыми глазами,  чтобы уменьшить шансы попасть в вас.

– Ах, чёрт с вами. Хоть так, – радостно сказал Дюпре.

Мужчины дошли до  рощи. Мишель вывел Волкова на небольшую полянку. Сунув ему в руку  пистолет, он быстрыми шагами направился на противоположную сторону.  Александр огляделся вокруг. Юное, ещё неуверенное дыхание осени уже чувствовалось в окружающем пейзаже. Листья клёнов были тронуты желтизной. Вяз и дуб ещё молодились, но присмотревшись можно было увидеть, что осень медленно, но верно подкрадывается и к ним. Не было той свежести в зелени, какая наблюдается весной или нежарким летом. Волков очнулся от налетевшей на него задумчивости, когда услышал голос Дюпре:

– Стреляйте.

Александр не раздумывая закрыл глаза, поднял пистолет вверх и нажал на курок. Прозвучал выстрел.

– Что вы наделали, – закричал Мишель, – зачем вы выстелили вверх. Сейчас тут будет полно солдат. Они вас схватят. Что вы наделали.

– А теперь, Мишель, заберите у меня пистолет, свяжите руки и скажите, что взяли в плен русского лазутчика.

– Что вы несёте. Неужели вы вправду думаете, что я способен на такую подлость. Может быть, я и не очень хороший человек, но не настолько. Вы дважды даровали мне жизнь, и я отплачу вам тем же. Бегите. Сейчас же бегите.

– Но что вы скажите своим  товарищам, когда они будут здесь? – спросил гусар.

– Скажу, что увидел, как русский пленный убегает в рощу, пустился за ним в погоню, стрелял вслед, но так и не догнал.

– Как, не вы один знали, что я в плену?

– Конечно нет, мсье, не будьте столь наивны. Просто вы были сильно контужены и долго лежали без сознания, поэтому про вас на время забыли. А теперь бегите, вам нельзя терять ни минуты. За вами будет погоня. Знайте, ваши войска покинули Москву, так что не вздумайте туда соваться.

– Как, сдали Москву? – на лице Александра возникла такая горечь с примесью недоверия.

– Да, Москву, но бегите же, бегите.

– Прощайте Мишель, а точнее до новых встреч. Спасибо вам за всё.

– До новых встреч, Александр. До новых встреч.

Александр в последний раз с добротой и благодарностью взглянул на Дюпре и бросился бежать со всех ног. Мишель стоял и смотрел ему в след.  В этот момент ему очень захотелось ещё свидеться с Волковым.  Мишель выжил и после, поистине чудесного спасения из России, разочаровавшись в гениальности Бонапарта и заработав воспаление лёгких, подал в отставку, поселился в Париже и до конца жизни больше не брал в руки оружия. Несколько раз он пытался разыскать Александра Волкова, даже два раза ездил в Петербург, но безуспешно.

Александр Михайлович Волков, после спасения из плена добрался до частей русской армии и вернулся в свой полк. Участвовал в изгнании Наполеона из России и в заграничном походе русской армии. Получил чин штаб-ротмистра, заслужил орден Святой Анны третей степени с мечами. Ему пророчествовали хорошее будущее в гвардии. Но этому не суждено было сбыться, на третий день, после входа русских войск в капитулировавший Париж, Александр Михайлович Волков был убит на дуэли с прусским офицером, который оскорбился его шуткой. Умирая на руках у своего товарища, который был его секундантом сейчас и четыре года назад, он сказал:

– Странно, у тебя нет некого ощущения дежавю. Что-то похожее было четыре года назад, в Петербурге. Когда в меня стрелял Мишель. Вот только тогда он промазал, а сейчас … – он не успел договорить. Коварная старуха с косой забрала его. Бравый русский офицер был похоронен под боком у своего друга, так долго искавшего его. Но Мишель этого не знал. Он жил в надежде когда-нибудь встретиться с Александром. Воспаление лёгких, полученное зимой 1812 года, подорвало здоровье лейтенанта. Он скончался в возрасте 45 лет. И по невероятной прихоти судьбы был похоронен рядом с могилой Александра Волкова. Так и поныне, два противника, товарища, друга лежат бок о бок в сырой земле, но, к сожалению, нам не известно встретились ли их души на том свете или до сих пор ищут друг друга.

Сейчас на часах 7:26 утра. Я стою на пороге покосившегося дома и курю уже третью папиросу. Да, сильно я изменился за это время.  Раньше, чтобы проснуться, принять водные процедуры, позавтракать и собраться на работу у меня уходил минимум час, а сейчас … Я встал 20 минут назад и уже умытый, одетый, сытый и гладко выбритый жду, когда за мной, наконец,  заедет Михалыч, с которым мы ещё вчера договаривались о том, чтобы он забрал меня из моего временного пристанища и завёз в редакцию. Ах, извините. Совсем забыл ввести вас в курс дела. Я работаю, то есть служу в редакции дивизионной газеты. Да, я военный корреспондент, по званию уже целый капитан. А Михалыч – мой личный водитель и верный товарищ. С весны 1942 мы вместе, за плечами у нас весь ад Сталинграда, Курское сражение и вот теперь освобождение Украины. А  на дворе сентябрь 1943 года. Наш Юго-Западный фронт проводит Донбасскую наступательную операцию, по освобождению территорий Донецкого угольного бассейна. Сейчас идёт самый разгар боевых действий. Начавшаяся 13 августа, сейчас –  11 сентября, операция идёт полным ходом, практически каждый день наши войска освобождают новые населённые пункты, вчера десантники Азовской военной флотилии и части Южного фронта освободили Мариуполь. Наступление проводятся по всем фронтам. Я ещё не слышал сегодняшних сводок Совинформбюро, но могу привести вчерашнюю сводку, стопку  которых  мне выдали в редакции для раздачи лицам, не имеющим радиоприёмники. Вот эта сводка:

«В течение 10 сентября наши войска вели успешное наступление на Павлоградском направлении и, продвинувшись вперёд от 20 до 40 километров, овладели городом Барвенково, городом и железнодорожным узлом Чаплино, районным центром Харьковской области Петровская, районными центрами Днепропетровской области Петропавловка и Межевая, а также заняли свыше 140 других населённых пунктов, в том числе крупные населённые пункты Верхний Бишкин, Шебелинка, Чепель, Протопоповка, Великая Камышеваха, Запаромарьевка, Андреевка, Степановка, Славянка, Вознесенка, Преображенка, Троицкое, Николаевка, Фёдоровка, Подгороднее, Ново-Павловка и железнодорожные станции Брагиновка, Фурсово, Кирпичёво, Демурино, Просяная. В районе западнее и юго-западнее Сталино (Донбасс) наши войска, продолжая успешно развивать наступление, продвинулись вперёд от 10 до 20 километров и заняли город и железнодорожный узел Волноваха, город Красногоровка, районный центр Марьинка, крупные населённые пункты Александровка, Александринка, Ново-Троицкое, Николаевка, Бугас, Платоновка, Дмитриевка и железнодорожные станции Еленовский Карьер, Старо-Михайловка. Наши войска, наступающие вдоль побережья Азовского моря, сломили упорное сопротивление противника и овладели городом и портом Мариуполь. Севернее Брянска наши войска, преодолевая сопротивление противника, продвинулись вперёд от 5 до 10 километров и заняли более 80 населённых пунктов, в том числе Немеричи, Гуличи, Манино, Усохи, Савино, Вербежичи, Сукремль, Куява, Сурь, Улемль. Южнее Брянска наши войска форсировали реку Десну, заняли на западном берегу Десны населённые пункты Камень, Крымский Бугор, Розовка и ведут бой за город Новгород-Северский. На Прилукском направлении наши войска продолжали наступление и, продвинувшись вперёд от 10 до 15 километров, заняли свыше 80 населённых пунктов, в том числе районный центр Сумской области Липовая Долина. В районе юго-западнее Харькова наши войска вели наступательные бои, в ходе которых улучшили свои позиции. На Смоленском направлении наши войска продолжали вести бои по улучшению занимаемых позиций.»

Из этой сводки видно, что наши войска по всем фронтам теснят врага, освобождая советские города и сёла. Да, это им не 41-й. Сейчас, мы с немцами поменялись местами, теперь мы наступаем, а они нехотя, держась за каждый населённый пункт, отступают.

О, а вон, кажется, и Михалыч подъехал. Я  бросил с крылечка окурок и в два прыжка оказался возле чёрной командирской эмки, вскочил в неё и сказал:

– Михалыч, ну как же так, на полвосьмого договаривались, а сейчас уже пять минут девятого, ты же знаешь, как Кузькин не любит когда опаздывают.

– Прости Владимир Григорьевич, дождь вчера был, дороги подмыло маленько.

– Ладно, давай газуй, может, успеем.

Машина рванулась с места и, петляя по бездорожью, направилась в соседнее село, где располагалась редакция газеты. Через двадцать минут я уже вбегал в избу, где  располагался кабинет редактора. Возле двери я столкнулся с коллегой по перу, моим хорошим товарищем – Петькой Тяпкиным.

– О, Володька, здорова, опаздываешь? – с ехидной усмешкой сказал мне Петька.

– Здорово,  Кузькин у себя?

– У себя, злющий… жуть просто – также с улыбкой ответил Тяпкин, – слушай, а ты меня на левый фланг дивизии не подкинешь, там немцы сейчас контратакуют?

– Не знаю, если по пути будет, то подкину.

– Ну, я тогда жду?

Жди – ответил я и забежал в избушку.

Подойдя  к двери и услышав ор, который стоял в кабинете, я выдохнул, оправился, постучал и открыл дверь.

– Здравия желаю, товарищ майор, разрешите войти?

– А вот и Ефремов явился, не запылился. Какого чёрта вы опять опаздываете, сколько раз я говорил вам, что вы – офицер, политработник, представитель партии, что вы должны быть примером, а вы опаздываете, проявляете безалаберность и безответственность. Не дай бог такое ещё раз повторится.

– Прошу прощения товарищ майор, больше такого не повториться, – сказал я с надеждой, что на этом всё закончится, но не тут то было.

– Ах, не повториться, который раз я слышу об этом…

Минут 10 продолжалась гневная лекция о моём поведении недостойном высокого звания советского офицера. Я еле сдерживался, чтобы не послать этого противного мне до мозга костей майора, который сидя всё время в кабинете разглагольствовал о том, что святая обязанность каждого военного корреспондента, являющегося офицером советской армии, при первой же возможности вместе с регулярными частями идти в бой, уничтожать фашистских захватчиков, а мы, по его утверждению, как трусливые зайцы при первом же выстреле прячемся в кусты. Мне очень хотелось напомнить, что у меня два боевых ранения, полученных на передовой. Или напомнить о погибшем неделю назад  молоденьком лейтенанте, который и месяца не прослужил у нас. Он, собирая материал для репортажа и находясь в расположении одной из рот, которая вела ожесточённый бой за овладение небольшим хуторком, взял на себя командование, после гибели ротного, повёл бойцов за собой в атаку и взял этот хутор, но был смертельно ранен.  Но я сдержался, потому что уже несколько раз пробовал вступать с ним в спор, но ни к чему хорошему это не приводило. Поэтому выслушав весь этот гневный бред, я взял от него указания следовать  в медико-санитарный батальон дивизии и написать до вечера заметку о его работе и о героях медиках. Злой выйдя на улицу, я встретил Петьку и сказал ему, что еду в медсанбат. Ехать было долго, и чтобы успокоиться, я начал смотреть по сторонам, но это ещё больше ухудшило моё настроение. Грязь после дождей, размытые дороги, сгоревшая наша и немецкая техника, сброшенная в кювет, чтобы не мешать движению. Вот пошла колонна наших солдат, направляющаяся в тыл. Я ехал, смотрел на этих усталых, грязных людей и думал…  Мне было интересно, какие мысли витают в голове у этих сильных и с виду даже свирепых мужчин? О чём думают идущие невпопад люди, штатские люди, которых война засунула в обмундирование, которым выдала оружие и, которых заставила убивать. Я вгляделся в лицо ефрейтора. Голубые глаза, растрёпанные немытые русые волосы, поверх которых была небрежно нахлобучена пилотка с алой звездой, прямой, как стрела, нос, острые выступающие скулы, впалые щёки с многодневной щетиной – вот он, настоящий боец Красной Армии. На груди солдата болтается медаль «За отвагу». Почётная в солдатской среде награда. Всё это не вызвало во мне прямо никаких чувств. Каждый день я видел сотни таких людей. Людей со своими судьбами, людей, которые, в принципе, заслуживают сострадание. В этом человеке меня больше всего привлекло выражение его лица. Его лицо выражало тоску. Тоску по дому. Ну, сколько ему лет? Лет тридцать на вид. Дома, наверное, ещё живые родители, жена, наверняка уже дети. А где глава семейства, который должен обеспечивать родных, трудится по дому? А он месит грязь, не пойми где. А почему? А потому что война! Проклятая война выдернула этого мужчину из дома. Война заставляет его ежечасно рисковать собой, лезть под пули, мокнуть в карауле, давить вшей в блиндаже в редкие минуты затишья, валяться в грязи, в осыпающемся окопе, и молиться, чтобы снаряд, который так близко и так страшно воет, пролетел мимо. Вот что заставляет делать этого человека война. Страшная и никому не нужная вещь! Но вот закончилась колонна наших солдат и на почтительном расстоянии от них, следом шагала колонна военнопленных. Это отмечал не я один, но немцы к концу 43-го изменились. Это были уже не те холёные, откормленные захватчики, пришедшие к нам в начале войны.  Сейчас угрюмо брели в нестройной колонне ободранные, грязные фрицы, большинство из них были довольно щуплого телосложения, на некоторых сверкали очки, да и настроение у этих пленных было уже не то. Я общался с немцами, взятыми нашей разведкой в качестве «языков» в 1941. Они отказывались говорить, предлагали сдаться им, обещали выгодные условия при сдаче в плен. Некоторые вскакивали и кричали «Heil Hitler». Но все те пленные, в 41-ом, были уверены, что в скором времени их освободят. Эти же  брели сейчас куда-то в глубокий советский тыл, в лагерь, не надеясь уже ни на что. На их лицах была безнадёжность, а у некоторых тревога и страх, видимо они боялись расплаты за свои прошлые прегрешения, а может просто наслушались страшилок от своих пропагандистов, какие зверства творят с немцами в наших лагерях. Ход моих мыслей прервал Михалыч:

– Владимир Григорьевич, что-то вы смурной какой-то, хотите анекдот расскажу, новый совсем, пока вас ждал ребята рассказали, лопните от смеха.

– Ну, давай, любитель анекдотов, рассказывай – с невесёлой усмешкой ответил я.

–  Идёт 1942 год. Вдруг около нашего крейсера всплывает такая старая, деревянная подлодка, из неё высовывается обросший дедок в тулупе, и спрашивает у командира:

– Сынок, война-то ещё идёт?

– Да, дед, идёт.

– Ууу, проклятый Наполеон!

Я от всей души смеялся с Михалычем, а тот, увидев, что я смеюсь начал заваливать меня другими анекдотами, коих знал огромное множество. Так пока мы доехали до медсанбата, моё настроение кардинально изменилось, и из машины я вышел уже радостный и забывший о своей злобе на майора.  Медсанбат дивизии располагался в  нескольких избах в посёлке. В бывшем здании сельсовета располагались операционные, перевязочные и койки для тяжелобольных, а также пункт приёма раненых. В близлежащих избах стояли койки для легкораненых и раненых со средней степенью тяжести, а также различные хозяйственные помещения. Как мне объяснил куривший у входа санитар,  кабинет комбата расположен в главном здании, то есть в бывшем сельсовете. В коридоре я остановил медсестру и спросил:

– Привет сестричка, а скажи мне, пожалуйста, где ваш комбат?

– Здравствуйте, товарищ капитан. Товарищ Михайлов сейчас в операционной, а кто вы и зачем он вам? – с удивлённым выражением лица спросила она меня.

– Я корреспондент из дивизионной газеты, буду про ваш батальон статью писать.

– А, я доложу о вас товарищу капитану, как закончится операция.

– Спасибо тебе, красавица  – с улыбкой сказал я. Меня, кстати, Владимиром зовут.

– Маша – немного смутившись, ответила она мне.

– Очень приятно.

– Мне тоже – улыбаясь, сказала Маша и весело побежала по коридору.

Весёлый, я начал выходить из здания, но вот прямо передо мной дверь распахнулась и, громко матерясь, отталкивая меня и тяжело ступая в сельсовет начал заходить санитар, неся на носилках раненого. Вид этого раненого уничтожил всё моё хорошее настроение. Молодой солдат, с наспех перебинтованным, прямо поверх гимнастёрки животом, корчился на носилках от боли и истошно орал. Мне стало не по себе от этих воплей, я не раз видел, как умирают люди, но старался никогда не смотреть, как они мучаются. Я спокойно относился к тому, что стоя в окопе и разговаривая с солдатом, он вдруг резко падал, словно подкошенный, а затем доносился звук выстрела. Я сам осматривал его и видел, что он мёртв, но воспринимал  это как должное – война. Я привык к тому, что в один момент обрывалась человеческая жизнь, за два года постоянных разъездов по передовой и не к такому привыкнешь. Но никак я не мог привыкнуть к человеческим страданиям. Когда человек находится на границе жизни и смерти, когда он вроде ещё жив, корчится от боли, кричит, просит помощи, а тут подбегает санинструктор, смотрит на него и говорит: «Не жилец» и бежит дальше, и всё. Никто, никто уже не может помочь ему, к нему уже относятся как к трупу, его уже вносят в списки погибших, а он всё ещё лежит, пытается схватиться за последнюю ниточку жизни, мучается. Вот к этому я не смог привыкнуть и, наверное, никогда не привыкну. А шедший следом санитар и тащивший на себе следующего раненого, зло посмотрел на меня и крикнул прямо в лицо:

– Какого лешего стоишь, живо иди, помогай.

Этот крик привёл меня в себя, и я побежал к подъехавшей грузовой машине с красными  крестами на боку, в которой лежали, вповалку, кто как, раненые.  Когда мы приехали в расположение медсанбата, было около десяти часов.  Последняя машина с раненными приехала в семь часов вечера. Весь день, практически без перерыва санитарные машины привозили в госпиталь пациентов.  Весь день мы с Михалычем помогали выгружать  раненых. Я просто валился от усталости, хотелось есть, спать или хотя бы просто лечь и ничего не делать. Весь я был в крови, всю форму придётся стирать. Мы сидели на скамейке возле здания сельсовета.  Я угощал санитара, работавшего вместе с нами,  папиросами и заодно решил расспросить его о комбате.

– Про нашего комбата легенды ходят, он говорят хирург от Бога. Любой говорят, кто к нему на стол попадает, обязательно поправляется, руки у него золотые – начал свой рассказ санитар по имени Лёша.

– Да ну, брешут – с недоверием отозвался Михалыч, который сидел рядом и слышал наш разговор.

– Да ты чего, старшина. Да вот те крест – и молодой санитар показательно перекрестился.

– Ну, ну, ну, ты попросту не божись, рассказывай давай – осадил я вспылившего собеседника.

– Да чего рассказывать, весь медперсонал говорит, что он отличный врач, мужик тоже вроде неплохой. К нам прибыл месяца три назад, до этого поговаривают, где-то в Белоруссии партизанил, его там ранили, эвакуировали и вот теперь он у нас. Орден у него есть, не то «Красная звезда», не то «Красное знамя», не то «Отечественна война», каждый разное говорит, но я его с наградами ни разу не видел, может, вообще у него их нет, пёс его знает.

– В общем, Лёха, ни шиша ты про своего командира не знаешь – заключил я его рассказ.

– Я то тут при чём, я не особист, чтоб про каждого всё знать, да и вообще засиделся я тут с вами, товарищ капитан, дела у меня. Разрешите идти? – Встав и козырнув, спросил он.

– Ну, иди, иди.

И вот, Алексей уже развернулся, чтобы идти, как на крыльцо вышел мужчина в сером, застиранном халате, багровеющим под последними лучами заходившего солнца. Санитар повернул голову, на своей длинной шее, через плечо сказал нам:

– А вон и сам комбат, с ним и разговаривайте – и, вернув голову в нормальное состояние, пошёл дальше.

Мужчина, на которого указал санитар, выглядел  лет на 28-30. У  него были чёрные, как смоль волосы и правильные черты лица.  Телосложение его было стандартным, при росте 185-190 сантиметров, он имел достаточно широкие плечи и явно сильные руки.  Во всех действиях врача была видна его упрямость и сила воли. Даже рядовые его действия были решительны и быстры, но в тоже время спокойны и плавны. Меня сразу заинтересовал этот человек. Я встал со скамьи, и немного пошатываясь от усталости, подошёл к капитану:

– Здравия желаю, товарищ капитан, военный корреспондент дивизионной газеты Ефремов – по уставу представился я. У меня к вам пару вопросов.

Он медленно перевёл на меня взгляд и посмотрел мне в глаза. Когда я заглянул в его глаза, я испытал жуткий непонятный страх. Я смотрел как будто в бездну. Они, светло голубые, гипнотизировали, приводили в ужас. Это были глаза человека, который, казалось, видел всё. Эти глаза передавали всю ту усталость, которая скопилась в человеке не за дни и даже не за месяцы, а за годы постоянной, непрерывной борьбы за жизнь. Но не за свою, а за жизнь того конкретного человека, который лежал перед ним на операционном столе. Причём эта усталость была не физической, тело иногда могло отдыхать. Но постоянное моральное и умственное напряжение, постоянно натянутые до предела нервы, передавались сейчас во взгляде этих давно потухших глаз. Несколько секунд, которые показались мне вечностью, он смотрел в мои глаза, без всякого интереса, просто тупо стоял и смотрел, потом, как будто очнувшись, быстро осмотрел меня с головы до пят и негромко, устало сказал:

– Пошёл вон отсюда. У меня там, – он качнул головой в сторону двери, – полсотни раненых, а кроме меня, ещё всего  два врача, а ты тут ко мне со своими вопросами. Пошёл отсюда со своей газетой к чёртовой матери.

Сказав это, он резко бросил окурок, развернулся и ушёл, оставив меня стоять на улице, остолбеневшим от сказанного им. Но я  взял себя в руки, и настиг его уже в коридоре:

-Товарищ Михайлов, я всё понимаю, но и вы меня поймите, мне сегодня вечером надо сдать статью, если у вас нет времени со мной разговаривать, разрешите мне хотя бы присутствовать на операции, посмотреть, так сказать, как вы трудитесь?

Он многозначительно посмотрел на меня, вздохнул, и сказал:

– Ладно, так уж и быть. Я распоряжусь, чтобы вам выдали халат и впустили в операционную. Только одно условие, без разговоров и не мешать.

– Спасибо большое, товарищ капитан – радостно сказал я.

Когда я вошёл в операционную, в халате, белой шапочке и с марлевой повязкой на лице, как раз начиналась операция. На столе лежал уже довольно немолодой мужчина, у него была изрешечена осколками правая нога. Знакомый мне капитан сказал:

– Сергей Петрович, давай наркоз.

-Афанасий Иванович, наркоза осталась человек на 10, а там есть более тяжелораненные – ответил мужчина уже преклонных лет.

– Твою мать, вот крысы тыловые, неделю назад писал, что нехватка препаратов, чтоб подвезли.

– Зря вы ругаетесь, Афанасий Иванович, они подвозили, но уже всё кончилось – вмешалась в разговор операционная сестра, – раненных много.

– Ладно, давай, где у нас там спирт, тащи его сюда – сказал врач и обратился к больному.  Папаш, видишь ситуация какая, придётся потерпеть.

– Ничего сынок, меня в гражданку казаки нагайками били, я стерпел, и сейчас стерплю – улыбаясь сквозь боль, ответил солдат.

– На вон, глотни – и с этими словами хирург приподнял раненому голову, а другой рукой протянул стакан со спиртом, который принесли к тому времени.

Выпив предложенный спирт, солдат, зажал в зубах плотно свёрнутое полотенце.  Капитан сказал:

-Ну, начнём с богом.

И взяв в руки скальпель, сделал разрез на ноге. Солдат зарычал, вены вздулись у него на лбу, на шее выступили жилы. Мускулистыми руками он впился в края стола, было видно, как испарина выступила у него на лице. Два санитара схватили его и прижали к столу. А врач в это время, производил привычные для себя действия, он работал. Вот упал и звякнул на дне железного блюдца небольшой осколок. Шла напряжённая работа. Медсестра, ассистирующая хирургу, только успевала менять инструменты.  Минут через сорок, в миску падает последний, шестой осколок. Врач накладывает швы и пациента, давно потерявшего сознание от адской боли, уносят.  Начинается активная работа санитаров и медсестёр. Надо, как можно скорее подготовить всё к следующей операции. Вот Михайлов подходит ко мне, сидевшему на лавочке возле стены. Он садится рядом и молча опускает голову и смотрит в пол. Проходит около пяти минут, всё готово к следующей операции, заносят раненого. Начинается обработка операционного поля. Я внимательно смотрю на доктора. За всё это время он ни разу не шелохнулся.  Минуту спустя медсестра говорит, что всё готово, можно приступать.  Я не понимаю, почему капитан не идёт.  Я беру его за плечо и говорю ему, что всё готово. И тут я понимаю, что он спит.  Всё время, пока велась подготовка к операции, он спал. Я начал расталкивать его, он открыл глаза, посмотрел на меня мутным взглядом, посмотрел на стол и спросил: «Готово?». Когда ему ответили, что больной готов, он встал, попросил 50 грамм спирта, и, выпив, сказал уже твёрдым, проснувшимся голосов: «Ну, с Богом». Операции шли одна за другой. Медсёстры менялись уже несколько раз, а врач стоял. Стоял на своём посту, который никому не мог отдать или доверить. Потому что на этом посту решался вопрос жизни и смерти. За всё время пока шли операции, только пару раз он обращался ко мне, предлагая выйти, когда принималось решение об ампутации. Я всякий раз принял его предложение. Но возвращался сразу же, как начиналась следующая операция.  Последний больной был прооперирован в полвторого ночи. Я, который просто сидел на скамейке и даже несколько раз засыпал  во время операций,  валился с ног от усталости. Я не мог понять, как мог всё это время работать этот человек. Как он мог, не просто  выполнять какие то монотонные действия, а думать, принимать решения. Несколько раз, когда я резко просыпался, я даже не мог понять, где я, что за крики раздаются рядом со мной, но первое что я видел, это было лицо капитана Михайлова, напряжённое, суровое, собранное. Когда закончилась последняя операция, он ещё несколько минут стоял на месте, держась за операционный стол и пошатываясь. Когда под руки его подхватили два санитара, ноги у него подкосились, голова опустилась, и он повис у них на руках, сначала я подумал, что он потерял сознание, но приподняв его голову, я понял, что он просто спит. Как я добрался до нашей машины,  не помню, но на утро я проснулся на заднем сидении эмки. На часах было уже десять часов утра. Я был в замешательстве. Материал в редакцию я должен был предоставить к вчерашнему вечеру, все сроки истекли, а я даже не сделал набросков статьи.  Я стоял возле машины и думал, как буду оправдываться перед начальством, когда мои размышления прервал голос:

– Ну, наконец-то вы проснулись, товарищ Ефремов – Это  с радостной улыбкой, как к старому знакомому, подошёл ко мне Афанасий Иванович, – у вас помнится, были ко мне какие-то вопросы? Я полностью в вашем распоряжении.

– Если быть откровенным, то материала у меня уже предостаточно, но статью я должен был сдать ещё вчера, а сейчас у меня нет даже набросков.

– Раз вам всё равно спешить уже некуда, и вопросов ко мне нет, то приглашаю вас в мой кабинет на чашечку чая.

– А вы знаете, не откажусь.

Мы прошли в кабинет капитана. Он достаточно быстро сделал чай и спросил с усмешкой:

– Ну как вам у нас?

– Если честно, приятного мало.

– Да, работёнка у нас не из приятных.

– Афанасий Иванович – спросил я, – а вы, с какого года на фронте?

–  С первого дня. Я в 40 – м, после окончания института, по комсомольскому призыву был направлен военврачом на границу. Попал на заставу в Белоруссии.

– А вы, поговаривают, там и партизанили? – спросил я.

– Да – ответил врач, – на нас немцы в первый день как полезли, мы их отбросили. Они пробовали ещё пару раз, но прорваться у них так и не получилось. Но, видимо, где-то на другом участке они прорвались и начали там наступление. Про нас как – будто забыли, а спустя два дня мы поняли, что находимся в окружении. Хотели прорываться, но наш командир предложил уйти в лес и партизанить до возвращения наших. Он в гражданскую тоже партизаном был, поэтому опыт ведения войны в тылу врага у него был. Мы ушли в леса и там два года партизанили. Скажу вам с точки зрения врача, лечить раненных в тех условиях, в которых мы находились – сущий ад. Госпиталь в землянке. Сырость, холод, антисанитария. Операции делать вообще невозможно. Наркоза нет. Лекарств тоже практически нет. Бинты стирали по сто раз. Одним словом здесь, просто рай для хирурга.

– А санитары говорят, у вас орден имеется, какой, если не секрет?

– Чепуху болтают. Нет у меня наград, и в помине не было.

– Но почему? – возмутился я, – ведь вы делаете такую важную и благородную работу.

– Вот видите – сказал капитан, – работу. А награды дают за подвиги. А я лишь выполняю свой долг, и не нужны мне за это никакие награды. Лучшая награда для любого врача, это когда его пациент сам встаёт с больничной койки, он двумя руками пожимает на прощание твою руку, и уходит от тебя живой на своих двоих. Ценнее этой, никакой награды нет, и никогда не будет.

Я только хотел открыть рот, чтобы что-то сказать, как в кабинет залетела уже знакомая мне Маша и сказала взволнованно:

– Афанасий Иванович, ранненых привезли. Операционная готова. Подавать?

– Конечно – ответил Михайлов, – сейчас подойду.

Он одним залпом допил оставшийся в кружке чай, поднялся, надел висевший на стуле халат и сказа мне:

– Извините, долг зовёт.

– До свидания сказал я ему уже в коридоре и протянул руку.

– До свидания – ответил он мне и пожал руку, – Но лучше бы, чтоб это свидание проходило не в этих стенах.

– Это уж точно – ответил я и побрёл к выходу.

 

Стояло знойное утро. Была невыносимая жара. Наша чёрная эмка ехала по асфальтированной дороге, кое-где разбитой снарядами. У меня было задание написать статью про взаимоотношения наших солдат с солдатами союзников.  Уже три дня, как закончилась война. Наша дивизия стояла в западной Австрии. Здесь мы соединились с англо-американскими войсками. Дорога была пустынна. По бокам тянулась редкая лесопосадка. Михалыч без умолку болтал о своих планах после возвращения домой. Я слушал его в пол уха. Мысли мои были заняты какими-то бессмысленными, но приятными размышлениями. Вдруг, рядом с машиной что-то взорвалось. Прозвучали автоматные очереди. У меня сильно обожгло бок. Стало нестерпимо больно. Михалыч замолчал и уткнулся головой в руль. Машину повело, она ушла в кювет и перевернулась. Я потерял сознание.

Когда я очнулся, я снова ощутил ужасную боль в боку. Мне захотелось закричать, но вместо крика из груди у меня вырвался слабый хрип. Передо мной был белый потолок. Я попытался приподняться, чтобы осмотреться, где я, но не смог. Жуткая боль не давала мне этого сделать. Тут надо мной появилось красивое лицо молодой девушки. Она посмотрела на меня и спросила:

– Очнулся?

И тут же повернувшись куда-то, сказала вдаль:

– Афанасий Иванович, тут Ефремов очнулся. Вы просили вам сообщить.

Где-то недалеко я услышал знакомый голос:

– Сейчас подойду.

Вскоре надо мной появилось знакомое лицо, всё с той же добродушной улыбкой и всё с такими же уставшими, страшными и бездонными глазами. Это был Афанасий Иванович Михайлов. Он сказал:

– Ну, вот мы с вами снова и свиделись. Как раз так, как оба не хотели.  Повезло вам. Можно сказать чудом спаслись. А вот вашему водителю, увы, повезло меньше. Мы сделали всё, что было в наших силах, и даже больше. Но два ранения в голову, это приговор. Чудо, что он так долго ещё держался.

– Он сильно мучился? – спросил я практически бессознательно.

– Нет, он сразу потерял сознание и ничего не чувствовал.

Я отвернулся от доктора. Глаза мои стали мокрыми. Я закусил губу, чтобы не расплакаться. Во рту почувствовался вкус крови. Липкий комок подполз к горлу. На душе стало пусто.  А в голове, сменяя одну другую, бродили только две мысли: «Он не мучился. У него трое детей. Он не мучился. У него трое детей» Сильная и тяжёлая рука легонько похлопала меня по плечу. Шёл четвёртый день после великой Победы в великой, но безжалостной войне, которая закончилась, правда, только на бумаге!

 

Историческая справка.

За годы Великой Отечественной войны в рядах Красной армии служило около 200 тысяч военврачей,  500 тысяч фельдшеров, медсестёр и санинструкторов. Из них: ранены 210 тысяч, погибли и пропали без вести более 85 тысяч медицинских работников, среди которых более 5 тысяч врачей,  9 тысяч средних медицинских работников, 71 тысяча санитарных инструкторов и санитаров. Смертность медицинских работников была на втором месте после смертности бойцов стрелковых подразделений. В 1941 году  средняя продолжительность жизни санинструктора на передовой составляла 41 секунду. 41 секунду!  За 1941 – 1945 года  через руки медиков прошло свыше 22 миллионов человек, из которых более 17 миллионов вернулись в строй! 72,3% раненых и 90,6% больных воинов вернулись в части. Это самый настоящий мировой рекорд.  В немецкой армии врачи смогли вернуть в строй только около половины  больных и раненых. Каждые сутки советские врачи возвращали в строй около дивизии.  Огромная заслуга военной медицины заключается в отсутствии во время Великой Отечественной войны эпидемий таких страшных болезней как холера, сыпной и брюшной тиф, чума.  Из 100%  больных, поступивших на излечение, только 9%  были заражены инфекционными заболеваниями. Всё это стало возможно только благодаря слаженной работе военно-медицинской службы Красной армии.

За героизм и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками, 44 медицинским работникам было присвоено звание Героя Советского Союза, 285 человек были награждены орденом Ленина, 3 500 — орденом Красного Знамени, 15 000 — орденом Отечественной войны I степени, 86 500— орденом Красной Звезды, около 10 000 — орденом Славы. Более 20 руководителей медицинской службы и главных хирургов фронтов были награждены полководческими орденами Советского Союза.

 

24 апреля 1983 года. Пермь.  Средняя школа №23. Класс 6 «А». Именно сегодня Миша Остапенко решил подойти к Кате. Она нравилась ему ещё с четвёртого класса. И вот сегодня, наконец, он решился. Но прежде чем произойдёт этот значимый момент в жизни нашего героя, давайте сначала узнаем о нём немного побольше.

Миша родился в семье офицера и бухгалтера. Его отец, гвардии капитан, командир роты, геройски погиб при выполнении интернационалистического долга в Афганистане, 3 года назад. Посмертно его наградили орденом Красного Знамени. Любящая жена очень тяжело перенесла смерть мужа. И казалось, только сын удерживал её в этом мире. Она сильно постарела, осунулась. Практически каждую ночь, все три года, Миша просыпался по ночам от сдавленного плача матери. Сам он тоже очень трагически перенёс смерть отца. Но нюни не распускал. Помнил его слова, сказанные им перед отъездом в Афган: «Смотри Миш, остаёшься в семье за главного, мать береги». Тогда, правда, он не придал им большого значения. Но когда пришло извещение о смерти, понял всё. И поэтому при матери не показывал всей боли скопившейся в груди, только успокаивал её и тихо глотал стоявший в горле комок, смахивая при этом предательски ползущую по щеке слезу. Миша быстро повзрослел, начал по мере сил помогать матери. И в школе держался как то особняком, много не болтал, смеялся очень редко, но каждый знал, что если будет нужно, то Миша выручит, не бросит в беде. Но, как известно даже во времена глубокой печали, человеческие сердца открыты для любви. А первая влюблённость, и того подавно может отодвинуть на задний план, что угодно. Смерть отца начала как то сглаживаться в сознании парня, да и мать стала реже плакать. И он практически полностью окунулся в грёзы юношеской любви. Теперь, уважаемый читатель Вы знакомы с достаточно печальной судьбой Миши. А что же касается его избранницы Кати. Об этом я Вам сейчас поведаю.

Катя Афанасьева родилась в семье врачей. Она была весёлой, озорной девочкой. В школе считалась первой красавицей. Активистка, спортсменка, отличница, ну просто идеал советской девочки. Каждый день она получала по несколько записок с признаниями в любви, как минимум по два приглашения в кино или кафе. Но все эти предложения, каждый раз отвергались без всяких разъяснений. Но именно эта неприступность девушки и разжигает огонь в мальчишеских сердцах, ибо всем известно, что запретный плод сладок. Но почему, почему отвергалась даже малейшая попытка проявления интереса к своей персоне? Ответ очень прост. Молодая девичья душа, взращённая на любовных романах, нашла среди серой толпы одинаковых поклонников одного, кому преданно передала своё сердце.  Но вот только именно он и не писал записок, не приглашал на прогулки и практически не обращал на Катю никакого внимания. И самое интересное, это была полная противоположность девушки. Хулиган, двоечник, абсолютно не представляющий ничего из себя мальчик, к тому же с позором не принятый в пионеры, стал избранником юной девочки. Но самое обидное во всём этом, что Петьке Шнурову, именно так звали этого паренька, это было абсолютно безразлично. У него на уме были только мальчишеские забавы и развлечения. Ну а теперь прошу меня великодушно извинить за столь утомительное описание наших героев. Что ж вернёмся к той ситуации, в которой мы оставили Михаила.

Началась большая перемена. Именно сейчас Миша собирался всё рассказать Кате. Он ужасно волновался и, наверное, в двадцатый раз прокручивал в голове, что же он скажет, когда подойдёт. Наконец решившись, Миша быстро встал со своего места и прямиком подошёл к Кате. Катя сидела на своём месте окружённая кучей подружек  и несколькими настойчивыми воздыхателями. Михаил подошёл, и уже было открыл рот, чтобы выпалить приготовленную заранее фразу, но не смог вымолвить и слова, а только после, наверное, минутного молчания, смог промычать, что то невразумительное и опустил голову. Удивлённая Катя, и не менее удивлённое её окружение, молча смотрели на парня. И может быть всё и закончилось бы этим смятением, если бы не один из Катиных поклонников, сидевший в её окружении и наблюдавший всю эту сцену. Он, увидев смятение Михаила, громко засмеялся и сказал: «Ребят смотрите, тут корова к Катьке в женихи пришла записываться» после этого он заржал ещё громче. И быть может сейчас наш герой и затеял бы с ним драку, но тут все стоящие рядом ребята тоже разразились хохотом, и Катя среди них смеялась громче всех. Комок горькой обиды подошёл к горлу, на глазах навернулись слёзы. Миша выбежал из класса, слыша, как ему вслед летят злобные шутки и громкий смех. Вернулся он только со звонком, с красными глазами. Как только он вошёл класс разразился хохотом. Отовсюду послышались реплики: «О корова вернулась», «Да вы смотрите глаза краснющие, плакал видать», «Ха да он ещё и плакса». Причём всё это сопровождалось ехидным смехом. Миша спокойно прошёл на своё место и сел. Уже на следующей перемене он подрался с одним из своих одноклассников, который начал его задирать. Но это не остановило ребят. Слух о неудачном Мишином признании расползся но всей школе. Он стал «местной знаменитостью». Его начал обзывать каждый, начиная от второклашек, и заканчивая десятиклассниками.  Домой он стал приходить, то с синяком, то с разбитой губой, а когда пришёл со сломанным носом, мама решила перевести его в другую школу. Больше Миша в 23 школе не появлялся. Вам может показаться, что на этом и заканчивается история о юношеской любви и жестокости мира, но у неё есть продолжение.

Катя Афанасьева с золотой медалью закончила 10 классов и хотела, идя по стопам родителей, поступить в медицинский институт. Но в московский. И вот она, вчерашняя девчонка, уже ехала в столицу, чтобы стать полноценной студенткой. Я не буду описывать её долгий путь, встречу родственниками, осмотр столицы, сдачу документов для поступления и вступительные экзамены, я скажу коротко. Экзамены она сдала очень хорошо, но в институт её не взяли. Причём объяснить причину отказа не удосужились. И вот Катя, вся в расстроенных чувствах вернулась домой. Рассказав всё дяде, у которого она остановилась, и, сказав, что она будет пробовать поступить до тех пор, пока не получится, услышала достаточно странно предложение: « Катя туда так просто не попадёшь, надо либо иметь какое то покровительство, которого у тебя нет, либо льготы. Насчёт второго я могу тебе помочь. Можно пройти курсы медсестёр при ДОСААФ и добровольно съездить в Афганистан. Конечно, это страшно, но там тебя точно определят в какой-нибудь большой госпиталь, поработаешь годик медсестрой и когда вернёшься, поступление тебе гарантировано. Тут решать тебе». Катя была немного ошарашена словами дяди и сказала, что подумает, посоветуется с родителями и примет решение. Полночи она не спала. Но зато, взвесив все «за» и «против» она решилась. Отправив письмо со своим решением родителям, она уже через неделю была на курсах медсестёр при ДОСААФ СССР. За время курсов она уже свыклась с тем, что поедет в Афганистан, и сейчас  это не вызывало у неё никаких отрицательных мыслей. И вот наконец-то курсы закончились, и Катя попала в Афган, в госпиталь в Кабуле. Катю назначили операционной сестрой. Операции проводили часто. Причём различные. Начиная от боевых ранений и заканчивая грыжами и аппендицитами. Сначала от вида крови, ран и запаха лекарств Кате было немного не по себе, но потом она привыкла, начала интересоваться процессами операций и ей даже давали самой зашивать неглубокие раны или разрезы. Так прошло около трёх месяцев, как однажды, когда Катя дежурила, уже около 12 часов ночи в госпиталь привозят раненного. Его срочно подают на операционный стол, поскольку ранения очень серьёзные. У молодого сержанта была перебита осколком и оторвана, почти по колено правая нога, от попадания осколка в бронежилет, было сломано два ребра и было одно пулевое ранение в левое плечо. Солдат потерял много крови и сейчас был бес сознания. Кате стало очень плохо, когда она увидела оторванную ногу, и она чуть было не упала в обморок, но смогла пересилить себя. И тут она вдруг посмотрела на лицо сержанта, и оно показалось ей очень знакомым. Пока шла подготовка к операции, молодой человек пришёл в себя и спросил: «Где я?». Тут Катя узнала его. Это был тот самый Миша Остапенко, который, как ей сейчас казалось, так давно пытался признаться ей в любви. Она не могла в это поверить, не могла поверить в то, что тот мальчик, которого она тогда отвергла, теперь лежит перед ней на грани жизни и смерти. Это не умещалось и не сходилось в её сознании. А Михаил, смотря мутным, предсмертным  взглядом, узнал её, и не капельки не удивляясь, сказал: «Катя, передай маме, я отомстил, отомстил за смерть отца и за её слёзы, отомстил…». После этих слов он потерял сознание и уже больше никогда не очнулся. Увы, но врачи не смогли свершить чудо. А Катя всё-таки упала в обморок. Её свалила горячка, в которой она провалялась больше двух недель. А когда пришла в себя узнала, что Михаил Егорович Остапенко, командир отделения разведроты, в ту ночь с группой отправился на задание. Он шёл впереди, и первый попал на минное поле. Там была подготовлена засада. Духи знали, что наша разведка пойдёт по тому ущелью, заминировали тропу, и после первого взрыва напали на разведотряд. Остапенко приказал своим отходить, а сам остался прикрывать отход. Но разведчики успели вызвать «вертушки» и вытащить своего командира. На Михаила было написано представление на звание Героя Советского Союза. Узнав это, Катя попросила у командования госпиталя самой съездить и рассказать матери о смерти сына. Она выполнила последнюю просьбу Миши и передала его слова матери. Старая женщина, потерявшая последнюю отраду жизни, не выдержала. Нервы сдали. Она сошла сума, и через год скончалась.

Сегодня в 7 часов утра Виктор как обычно пошёл в тайгу. Шёл он туда недели на две, а там как пойдёт. Витя был промысловым охотником и в тайгу шёл, как на работу. Он отстреливал белок, соболей, горностаев, бурундуков. Кто-то скажет, что это не самая гуманная профессия, но признайтесь, что нужная. Ведь каждая дама желает себе в подарок шубу или меховую шапку, а откуда им взяться, если в Сибири вот такие вот парни не будут недели, а то и месяца проводить в тайге, добывая пушного зверя. Ну, в общем, хороша его работа или нет решать Вам, но мастерства Виктор в ней достиг необыкновенного. С 35 шагов попадал точно белке в глаз, из обычного охотничьего ружья. Ладно, давайте сначала поближе познакомимся с нашим героем. Виктору Гончарову недавно исполнилось 20 лет, но охотником он уже был бывалым. Отец его начал брать с собой на промысел с 12 лет и лес он уже знал, как свои пять пальцев. Раньше они с отцом вместе на охоту ходили, но около года назад, случайно напоролись зимой на медведя-шатуна. Да на здорового такого, прежде чем тот навечно успокоился, пришлось около 10 патронов каждому всадить. Вот он-то отца и покалечил, ударил по руке так, что та «отсохла», и врачи потом ничего сделать не смогли. Фельдшер то деревенский только гипс наложил, чтобы кости срослись, а в город, до лета не попадёшь. Так и остался у Виктора отец инвалидом. Но сын семью прокармливал, раз в год ездил в город, сдавал шкурки и закупал, всё самое необходимое: крупы, соль, спички, патроны для ружья ну и многое другое. Ведь до их деревни по «дороге» можно доехать только летом. В остальное время, только вертолётом. Он был и связью с «большой землёй», и почтальоном, и магазином. А семья у Виктора была большая. Кроме отца и матери, три брата и две сестры. Братья ещё малые были, но самого старшего, среди них в следующем году уже можно было брать с собой в помощники. Ну а сейчас Виктор пошёл в тайгу один. Мать с отцом проводили, в дорогу еды дали, спички, патроны. Оделся, потеплей. Хотя на улице и март, но в Сибири в это время морозец ещё держится.

Первые три дня охоты прошли более чем удачно. В мешке у Виктора было уже несколько шкурок промыслового зверья. Витя лежал на подстилке и смотрел на маленький клочок неба, просматривающийся между величественными соснами, разросшимися кругом. Под боком горел костерок. Молодой охотник лежал и думал, что жизнь то хороша. Спустя какое-то время Виктор заснул. Заснул крепким, «богатырским» сном, каким спят люди, уставшие после тяжёлого дня. Но тут вдруг, сквозь сон Виктор почувствовал что-то неладное. Как будто бы рядом с ним кто-то ходит и шепчется. Первое, что мелькнуло в голове у парня, это было: «Медведь!». Виктор открыл глаза. Во круг была непроглядная тьма, только за спиной слабо колыхались языки  костра. Молодой человек начал медленно поворачиваться к непонятным звукам за его спиной. Как вдруг он почувствовал, что ему на плечо надавили ногой и в тишине леса прозвучало: «Лежи, не рыпайся». В голове у нашего героя замелькали мысли. Человек, явно не дружелюбно настроенный стоял позади него и давил ему ногой на плечо. У Виктора в голове сразу родилось подозрение: «Зэки». Да, встречал он их уже однажды, еще, когда с отцом ходил. Они их тогда отловили и назад на зону вернули. Она тут недалеко, километрах в 15 была. Видимо и эти оттуда драпанули и сейчас скитались по тайге.  Несколько секунд парень пролежал неподвижно, обдумывая как ему поступить. И вот он принял решение. Любой другой на его месте, наверное, лежал бы и трясся от страха, но только не Виктор, словно змея, молодой охотник выскользнул из-под ноги зэка, которая придавливала его к земле, и с такой силой ударил в противоположную сторону, выше колена, что послышался хруст костей. Зэк упал на спину и завопил, как зверь, держась руками за выбитый коленный сустав. Виктор мгновенно вскочил на ноги, глаза уже более менее привыкли к темноте, и он отчётливо заметил ещё один силуэт. Заключённый, увидев, что их жертва сопротивляется, выхватил нож  и со славами: «Ну, хана тебе фраерок» кинулся на охотника. Виктор вспомнил, что у него на ремне висит длинный разделочный нож, вот только, если стрелять он умел отлично, а драться научила жизнь, то нож против человека, ему приходилась применять впервые. Ни техники работы ножом, ни элементарных приёмов ножевого боя, молодой человек не знал, как-то раньше не было необходимости. А разъярённый беглец мчался на парня, ничуть не смутившись, когда у того в руках, тоже заблестел металл. Зэк сделал выпад с ножом, надеясь быстро расправиться с противником, но Виктор резко отпрыгнул в сторону, и нож только порвал с боку тулуп. Если быть откровенным, то наш герой не на шутку испугался, когда совсем рядом пролетело лезвие с холодящим металлическим блеском. После своего первого промаха противник нашего охотника не растерялся  и сделал ещё более резкий выпад, пытаясь вогнать нож в грудь охотника. Виктор увидел это движение и понял, что в этот раз отпрыгнуть уже не успеет. Тогда он, совершенно наудачу выставил свой нож вперёд. Удача улыбнулась парню, клинки ударились друг об друга и разошлись в разные стороны. Вот тут зэк разозлился не на шутку. Он начал выписывать ножом такие пируэты, какие редко можно увидеть в соревнованиях по фехтованию. Он размахивал ножом, пытаясь поранить соперника, и как не старался Виктор парировать удары, его руку обожгло сильной болью. Он выронил нож и не успел ещё до конца осознать своё поражение, как что-то острое и холодное вонзилось ему в грудь. Витя не почувствовал не боли, ничего. Только мелкая дрожь пробежала по телу, ноги ослабли, он упал, ударившись головой, и потерял сознание.

Когда Виктор очнулся, начинало светать. Не понятно, сколько он пролежал бес сознания, сутки или всего несколько часов. Но Виктору было ужасно холодно. Он попытался привстать, но всё тело прожгла боль, и охотник упал обратно. Голова, правая рука и грудь болели, всего бил озноб и было ужасно холодно. Парень оглядел себя. Он лежал на снегу в подштанниках и нательной рубахе. Другой одежды попросту не было. Видимо забрали «победившие». На груди и руке расплывались багровые пятна. Всё тело ломало, сильно тошнило, и при каждом малейшем шевелении нестерпимо болела грудь. Виктор попытался собраться с мыслями, что давалось ему очень тяжело. Он с трудом вспоминал, что произошло. Видимо при падении он сильно ударился головой и получил сотрясение. Но вот немного придя в себя, молодой охотник решил отползти под ближайшую сосну. Сделать это оказалось не так-то уж и легко. Но собрав в кулак всю волю и все оставшиеся силы, он дополз до сосны и опёрся об ствол. Молодой человек посмотрел на то место где он лежал. Снег был густо пропитан кровью. Но в настоящий ужас пришёл наш герой, когда увидел, как из-за кустов на него с интересом смотрит молодой волк. Именно небольшой молодой волк. Что он тут делал, да ещё и один, неизвестно. Волки обитают в тайге, но живут стаями и предпочитают больше поймы рек, чем глухую чащу, в которой находился охотник. Но для Виктора это всё сейчас было не важно. Им овладел животный страх. Он был без оружия, ужасно слаб и абсолютно беззащитен, как перед стаей, так и перед одним волком. Но молодой санитар леса, постояв около минуты и с любопытством посмотрев на человека, развернулся, махнул хвостом и был таков. Виктор долго не мог прийти в себя, каждый шорох он ловил и воспринимал за начало атаки на него. Но спустя, около получаса, он немного успокоился и, решив, что нужно превозмочь себя и разжечь огонь, иначе он совсем замёрзнет, подполз к остаткам костра. Руками, ничего не чувствуя обмороженными пальцами, он начал разгребать угли. Казалось бы всё четно. Но вот он нашёл тлеющее бледно красным цветом полено. Изо всех сил, превозмогая боль, начал он раздувать обуглившейся кусок древесины, и вот появился слабый огонёк. Небольшое полено начало гореть. Виктор положил его назад и пододвинул другие, не догоревшие ветки и поленница. Через два часа неимоверного труда по собиранию дров, костёр запылал в полную силу. Охотник долго наслаждался теплом костра. Его начало клонить в сон. В голове пришли в кучу мысли, и одна из них очень сильно заинтересовала парня. Как так получилось, что после того, как зэк всадил ему нож в грудь, он выжил и через какое-то время очнулся. Парень снял с себя рубаху и увидел настоящее чудо. На груди, возле сердца, у него висела проткнутая насквозь деревянная икона Пресвятой Богородицы. Эту самодельную икону ему подарила мама, перед его уходом на охоту. Надевая её, она сказала: «Теперь Богородица тебя сохранит. В огне не сгоришь и в воде не утонешь». После этих слов мать перекрестила сына и поцеловала в лоб. Именно икона спасла парня, отведя на себя беду. С нечеловеческой силой нанёс удар заключённый. Он пробил насквозь святой лик, и слегка порезал грудную мышцу, не достав до сердца. Но из-за большой площади удара было сломано несколько рёбер, и образовалась большая гематома. Но всё это были пустяки, по сравнению с возможностью получить холодный металл в сердце. Виктор, поняв всё это, посмотрев на пробитую и треснувшую икону, вспомнив мать, отца, братьев и сестёр, горько заплакал. Мужчины тоже могут плакать. Даже самые сильные и крепкие духом. Парень горько рыдал на всю тайгу, не стесняясь никого.

В деревне был ажиотаж. Возле дома Гончаровых собралась большая толпа. Все ждали. И вот на порог, из избы вышел городской врач, прилетевший в деревню на вертолёте. Он оглядел толпу и сказал: «Жить будет», после чего протиснулся сквозь ликующий народ и пошёл к вертолётной площадке. Да вы правильно поняли. Два дня назад, после недельных скитаний, к деревне вышел обмороженный, грязный и трясущийся, весь в крови и в одном исподнем, славный охотник Виктор Гончаров. Радости его семьи и всех односельчан не было предела. Его подхватили и донесли до дома.  А когда сдали на попечительство родителей, увидели, что в здоровой руке он с силой сжимает деревянную икону Пресвятой Богородицы.

На краю частного сектора стоял небольшой домишко. С виду – обычный дом. Серые, деревянные стены, такая же крыша, резные ставни, выкрашенные голубой краской облезшей за долгие годы, небольшое крыльцо без перил. Обычный дом. Но именно этот дом сейчас окружала тихо подъехавшая милиция, поскольку по проверенным сведениям здесь находилась воровская малина, на которой затаился залётный вор по кличке «Хромой» вместе со своей бандой. Эта разбойничья шайка уже около четырёх месяцев терроризировала город. Она совершала ошеломляющие своей дерзостью ограбления. Был обчищен райком комсомола: убит сторож, украдены членские взносы. Спустя неделю, посреди дня, был ограблен ювелирный магазин. Так же не обошлось без жертв: убит сторож и продавщица. Вроде бы после такого удачного дела преступники должны были залечь на дно, но не тут-то было.  Спустя ровно неделю было совершено нападение на инкассаторскую машину. Все инкассаторы убиты, а машина подожжена. Единственное, денег в машине не было. Поэтому уже на следующий день был ограблен продуктовый магазин. Вынесли кассу, убили трёх мужчин, пытавшихся их остановить. И это только самые громкие дела. А так, было совершенно более шестнадцати ограблений, и только два из них обошлись без кровопролития. И самое главное, несмотря на то, что большинство преступлений было совершено днём, милиции ни разу не удалось застать разбойников на месте преступления.  И вот сейчас она хотела взять реванш.

Операцией по задержанию преступной группировки руководил майор Павел Вязин, начальник  оперативного отдела. Вот милиция уже окружила дом. По цепочке пронеслось: «Огонь открывать только по команде». Защелкали затворы автоматов. Было раннее утро. На востоке струился алыми лучами рассвет. Заорали петухи. Майор взял в руку громкоговоритель и произнёс:

– Говорит милиция. Всем находящимся в доме, приказываю выйти с поднятыми руками. Вы окружены. Сопротивление бесполезно. Даю минуту на размышление.

Вязин встал за толстое дерево и вскинул руку с часами.  На часах было без пяти шесть. Майор перевёл взгляд на дом. Казалось, ничего не происходит, на мгновение у него даже закралось сомнение, не ошибся ли наблюдатель, который вчера доложил, что воры именно в этом доме? Но вот в окне промелькнула какая-то тень. Нет, всё верно, они там. Ошеломлённые, растерянные, напуганные они там, не знают что делать.

– Может, их вообще там  нет, товарищ майор – сказал подошедший к нему молоденький старший лейтенант.

– Да нет, там они – ответил майор, – сейчас сам увидишь.

Он поднёс ко рту громкоговоритель и закричал:

-Минута вышла, сдавайтесь, иначе я прикажу открыть огонь. Считаю до трех, и мы открываем огонь на поражение. Раз. Два. Тр…

Вязин не успел договорить, как рядом с ним просвистела пуля и ударилась в находившееся неподалёку  дерево. Дом ощетинился смертоносным огнём. Из всех окон сеяли смерть автоматные очереди. Майор спрятался за деревом и закричал что было мочи: «Огонь». Но в этой команде уже никто не нуждался. Началась яростная перестрелка. Находясь в более выгодном положении, укрывшись за стенами, преступники вели круговую оборону. Вот упал один милиционер, вот другой закричал и схватился за окровавленную руку. Но потихоньку начали пропадать автоматные дула в окнах  и уже спустя полчаса, на траве лицом вниз лежало восемь человек с наручниками на руках.  Ещё четырём наручники уже были ни к чему. В ходе задержания погибли пять сотрудников милиции, ещё семеро были ранены.

Вязин сидел у себя в кабинете, к нему заглянул тот же старший лейтенант.

– Заводить – спросил старлей.

– Заводи – ответил майор.

Дверь открылась, и в кабинет зашёл мужчина со скованными наручниками руками. Его завели двое конвойных.

– Присаживайтесь – сказал ему майор,- конвойный, расстегни наручники.

Перед  ним сидел человек небольшого роста, коренастый, широкий в плечах. На вид ему было чуть больше 45, но седые волосы создавали впечатление, как будто перед ним сидел старый дед. Своими мускулистыми руками он растирал занемевшие и натёртые в наручниках запястья. Его голубые глаза смотрели на майора. И почему то лицо «Хромого» показалось Вязину знакомо. Он спросил:

– А мы раньше с вами нигде не пересекались.

– Пересекались – ответил вор.

– И где же – осведомился милиционер.

– Пересекались мы с вами каждодневно с 42-го по 44-ый в разведроте 141 дивизии 6 армии сначала Воронежского, а затем 1 Украинского фронта. Что Коль, не узнаёшь?

– Пашка! Это ты? Пашка! – закричал майор.

– Я – ответил «Хромой».

Два друга слились в крепких объятиях. Двадцать четыре года. Долгие двадцать четыре года прошли с момента их расставания, когда тяжело раненного Николая Вязина увозили в медсанбат дивизии. А уже на следующий день там очутился и Павел Венчиков с перебитым бедром. Когда Павел немного оправился, он выяснил, что Николая в медсанбате уже нет, его эвакуировали в тыловой госпиталь.  Ногу у Павла удалось спасти, но кости срослись неправильно, и в итоге одна нога стала короче другой на целых 2,5 сантиметра, из-за чего Венчиков сильно хромал. Его комиссовали.  С тех пор и до этого дня они больше не виделись.

Только спустя несколько минут товарищи оправились от шока, Николай сел на своё место и сказал:

– Ну, рассказывай Пашка, как ты до жизни такой докатился.

– Да долгая это Коля история, долгая и горькая.

– А мы разве куда-то спешим? – спросил Вязин, – бери, закуривай и излагай.

Венчиков взял папироску из протянутого портсигара, закурил. А майор сказал:

–  Не узнаёшь?

-Кого? – удивился «Хромой»

Портсигар – ответил Николай, – твой, ты же мне его на память в карман сунул,  когда меня в госпиталь увозили.

-А, точно – ответил Павел, крутя в руках портсигар, – ты смотри, сохранил.

– А как же – сказал майор, – ну ладно отвлеклись, давай рассказывай.

-Ну, что рассказывать. На следующий день после того, как тебя отвезли в медсанбат, мне случайным осколком перебило бедро. Доставили в госпиталь, заштопали, а кости срослись не так, как надо, одна нога у меня стала короче другой на два с половиной сантиметра. Комиссия признала меня годным к нестроевой,  и отправили меня в войска по охране тыла в город Орёл. Там я год отбарабанил в охране тылового госпиталя, а в 45-ом дембельнулся.  А как ты знаешь, дома у меня нет, сам я детдомовский, семьи нет. Ну, вот я и остался в Орле.  И вот передо мной вопрос – куда идти? Делу я никакому не обучен, физический труд с моей хромотой мне не подвластен. Устроился кое-как строителем. Зарабатывал копейки, еле еле на еду хватало.  Пытался в институт устроиться, мне говорят образования недостаточно. Пошёл в вечернюю школу. Два месяца проучился,  а потом меня выгнали.

– За что? – удивлённо вскрикнул Вязин.

– Да, по глупости. Пьяный припёрся и набил  учителю морду, за то, что у него белый билет был и не воевал он. А у него мать – директриса этой  школы. Вот меня и попёрли. Вот тут-то во мне что-то и надломилось. Знаешь, так тоскливо стало. За что, спрашивается, я кровь на фронте проливал? За что в немецкий тыл на брюхе ползал? За то чтобы теперь жить в нищете, в снимаемой комнатушке метр на метр с голыми стенами. В общем, тогда-то я пить и начал. По взрослому, не пересыхая. Так, что в одно утро под забором проснусь, в другое, непонятно где. Самому противно было, но всё равно продолжал пить, пока в один день не проснулся в милиции за решёткой.  Мне сказали, что я, находясь в состоянии алкогольного опьянения, совершил убийство.  Да, вот так вот. Пришил я случайно какого-то пацана 22 лет. Суд постановил, что я совершил убийство по неосторожности, и мне грозило лишение свободы на срок до трёх лет, но  учитывая мои прежние заслуги перед Родиной, мне дали 1,5 года. Вот там-то на зоне, меня и взяли в оборот. В то время Коля в блатном мире начиналась всем  известная «Сучья война», когда законники начали грызться с ворами-фронтовиками.  Там, я тебе скажу, такая бойня была, ничуть не лучше чем на фронте.  И когда эти самые законники узнали, что я воевал, меня сразу хотели на нож поставить, но тут вмешались воры-фронтовики. А главным у них был «Лютый». Он, как оказалось, после штрафбата угодил в нашу армию, но только в соседнюю дивизию.  Ну, и когда узнал, что мы ещё и соседями были, взял меня, так сказать под своё крыло.  С зоны я вскоре вышел, полтора года, не вечность, прошли. Устроился опять на стройку, пить бросил, в вечернюю школу устроился, с девчонкой познакомился, уже жениться собирался. В общем, жизнь у меня потихоньку начала налаживаться. Но вот, в один прекрасный день ко мне заявился «Лютый». И опять пошло, поехало. Он взял меня в свою шайку, и дал конкретно понять, что если я сбегу, то меня найдут, и порежут, вместе с девушкой. Вот тогда-то Коля, я и стал вором. На первых порах было нормально. На дела меня не брали. «Лютый» берёг меня, как хорошего бойца, для встреч с законниками. Вот тем-то я глотки резал нещадно. За счёт этого вскоре и стал любимчиком, и кем-то по типу заместителя у «Лютого». Так прошло несколько лет, но вот на одной из сходок «Лютого» убили. Он умер у меня на руках, и завещал мне стать главарём.  А куда мне было деваться. Уйти и спокойно жить, мне не дали бы, поскольку  я должен был выполнить последнюю волю вора.  С тех пор я и стал у них за главного. И вот уже лет 15 я в этой «должности». А дальше я думаю, ты и сам всё представляешь. Грабежи, убийства, побеги от милиции. Так что, вот так вот  Коля, жизнь меня помотала.

– Паш, так ведь у тебя руки, по локоть в крови. Причём в крови невинных людей. Ты убийца Паш! – грустно проговорил Вязин.

– А ты кто, Коля. Или ты забыл, как ты в разведке караулы резал? – вспылил Венчиков.

– То была война. Там всё было по-честному. Либо мы их, либо они нас.

– А это тоже  война Коля, своя война, своеобразная. Тут тоже, либо ты их всех, либо они тебя заложат – уже практически проорал «Хромой».

– Да, не того Пашку я знал, тот Пашка был другой – с грустью сказал майор.

– А и не Пашка я теперь вовсе. Я вор, вор по кличке «Хромой» – сказал Венчиков,- можешь меня прям так и называть, я уже привык.

Павел взял сигарету и жадно закурил. А майор опустил голову и глубоко задумался. О чём? Одному Богу известно. Никто и никогда не узнает, что творилось в голове у Николая Вязина в эти минуты. Но вот он поднял голову и сказал:

– Паш, а тебе ведь вышка светит.

– Я догадывался – с невесёлой усмешкой ответил Павел, – да и пёс с ней. Задолбала такая жизнь, в постоянных угрызениях совести. Я за неё не держусь.  Ладно, Коля заболтались мы с тобой. Давай по протоколу, и я пойду – сказал, затушив окурок, бывший разведчик, орденоносец и коммунист, а нынешний вор по прозвищу «Хромой».

На часах был третий час ночи, а майор всё ещё сидел у себя в кабинете. Сидел он с тяжёлым сердцем. Его друг, боевой товарищ, с которым они два года ели из одного котелка, пили из одной фляги, спали под одной шинелью, с которым он не раз ходил в разведку, с которым они вместе рисковали жизнью, за которого он, Коля Вязин, в те годы готов был порвать любого, сейчас сидел за решёткой и, по сути, доживал свои последние часы перед и так всем ясным приговором. Майор курил не переставая. Пепельница вся была завалена окурками. Под потолком расплывалась огромное облако сигаретного дыма. На столе стояла початая до половины бутылка коньяка. Вязин находился в грустной задумчивости. Но вот он встал и отправился к камерам с заключёнными.  Подойдя к дежурному, он сказал:

– Слушай, братец, а открой мне «Хромого», хочу с ним ещё раз переговорить.

-Есть товарищ майор, но не слишком ли поздно? – спросил дежурный.

– Никогда ещё не поздно – задумчиво ответил Вязин.

И вот они с Павлом снова сидят в его кабинете.

– Значит так – говорит майор, – сейчас выслушай меня, пожалуйста, и не перебивай. Мы сейчас с тобой находимся  на втором этаже. Окна моего кабинета выходят на улицу. За углом дома стоит такси, которое отвезёт тебя на вокзал. Вот билет на поезд до Архангельска, деньги и твои новые документы – с этими словами Вязин протянул другу небольшой конверт, – в Архангельске, в порту, найдёшь начальника порта, некого Лисицына Петра Андреевича. Скажешь ему, что от меня, и он устроит тебя матросом на любое судно, которое выберешь. Но прежде, чем ты выпрыгнешь в окно, ты  должен мне поклястся всем, что тебе дорого, всем святым, что для тебя ещё осталось, что ты никогда больше, слышишь, никогда не возьмёшься за старое, что ты порвёшь все контакты с блатными. Ну как, клянёшься?

– Коля, это же должностное преступление, ты этого не сможешь скрыть, тебя посадят – сказал вместо ответа Павел.

– Начхать – ответил Вязин, – меня, как посадят, так и выпустят. А тебя к стенке поставят, и вот этого я себе точно никогда не прощу.

– Коль, я же тебе уже говорил, что я уже с жизнью распрощался. Так оно может быть и лучше. А вот тебя я подставлять не буду.

– Значит вот так – задумавшись, сказал майор.

– Так – ответил «Хромой».

– То есть, жизнь тебе не дорога? – не унимался майор.

– Не дорога.

– Ладно – сказал Вязин и приставил табельный пистолет к виску,- свою жизнь не бережёшь, побереги мою.  Ты же знаешь, у меня духу на курок нажать хватит.

– Не дури Коля – закричал Павел.

– Бери пакет, и в окно.

– Хорошо, хорошо, – сказал Венчиков, беря пакет, – давай, что ли выпьем на прощание.

– Иди Пашка, не доводи до греха – ответил ему майор, всё ещё держа пистолет возле виска.

– Ну, прощай дружище – сказал Паша и протянул ему руку,- спасибо тебе за всё.

– Не за что Пашка, я просто плачу по счетам – сказал Николай и горячо пожал руку друга.

Павел на минуту задержался в проёме окна, он смотрел на друга, и скупая мужская слеза катилась по его щетинистой щеке. Но вот он развернулся, бесшумно, словно кошка спрыгнул на землю и, прихрамывая, побежал за угол к ожидавшему его такси, к новой жизни, к самому себе. А Вязин стоял у распахнутого окна и смотрел вслед удаляющемуся другу. За окном стоял октябрь, моросил мелкий противный дождик, в окно задувало прохладу, город спал, а майор 47 летний майор милиции Николай Вязин стоял у раскрытого окна и вспоминал годы своей юности выпавшей на тяжёлые годы Великой Отечественной войны. Когда майор сказал другу, что платит по счетам, это были не пустые слова, тогда в августе 44-го, именно Павел Венчиков двое суток тащил на себе раненого Николая. Двое суток они пробирались к своим из вражеского тыла. И тогда Павел спас его, и только сейчас спустя двадцать четыре года Николай смог вернуть другу старый должок.

На следующий день Майор Вязин был арестован. Суд приговорил его к 10 годам заключения.  Но в тюрьму Николай шёл с лёгкой душой, поскольку опасного преступника и рецидивиста «Хромого» милиции поймать так и не удалось.

Прошло 10 лет. И из тюрьмы вышел уже не мужчина полный сил и энергии, а самый настоящий дедушка. А у ворот тюрьмы его встречал коренастый мужчина  небольшого роста, с седой бородой и такими же седыми усами, одетый в флотский костюм, с капитанской фуражкой на голове. Мужчина представился:

– Капитан дальнего плавания Северного флота Иван Алексеевич Озёров.

А на Вязина в этот момент смотрели голубые, полные энтузиазма и жизни глаза, точно такие же, как и тридцать четыре года назад.

 

 

ВАЖНО:

Заявки на публикацию своих произведений в журнале «Новая Литература» направляйте по адресу NewLit@NewLit.ru (тема: «От автора»), вложив в письмо ссылку на свое произведение, опубликованное на NOVLIT.ru.

Обратите внимание: журнал «Новая Литература» не принимает к публикации произведения с других сайтов, кроме http://novlit.ru/.