КОГДА ИГРАЕТ КРОВЬ (?,!,…)

1

Плоть играла, вздрагивала – ноздри били животворной явью, тело вытетивилось, изготовилось к осуществлению. Но движения не было – только предвосхищение его; мягкость линий убаюкивала, ублажала, прижимала к земле, хотелось бесшумно двигаться к пульсирующему сквозь тонкий эфир запаху, к бесподобному состоянию обжигающего сочащегося тепла. Короткими мягкими приземлёнными рывками стелилась она над сухой, бледно-зеленого цвета землёй, неспешно, на полусогнутых, продвигаясь между малозаметными холмиками вспученной тверди. Там впереди вздрагивали эти прелести, они сладко и грациозно паслись на колючей и противной траве и чем ближе они открывались, тем больше трепетало и частило затаённое глубоко внутри ощущение возможного претворения. Антилопы мерно двигались около поросли зонтичной акации, небольшим овалом группировавшейся около их прародителя – высокого дерева. Ещё было довольно далеко и томительно. Звук будущего торжества был глубоко затаён и скрыт из-за возможной неудачи; но всё равно она действовала, так как и было предопределено в матрице многовековым опытом прежних побед и поражений. Стремительный рывок и полет начался – мгновение и мелькающие копыта Импалы уже рядом, вот они (охотник и жертва) сливаются в одну сплошную, длинную кляксу и, кажется, что момент от альфы до омеги свершился.., однако Импала в последнее мгновение взлетает над кустами акации… и вот она уже далеко, а пронзительный забег заканчивается болезненным уколом шипа и остановкой, которая приносит только тремор и разочаровывающую абстиненцию. Необходимо время для зализывания раны и возвращения – в этом и есть кровавая суть бытия, где через шипы и рубцы рождаются новые клетки земной бесконечности.

А саванна жила своей прежней жизнью: также степенно маршировали слоны от одной группы акаций к другой, изредка задерживаясь у наиболее аппетитных крон (шёл сезон сочной зелени и необходимости мучать себя куцей травой не было), грациозно и пугливо паслись газели, где-то вдали, около земли, кружились марабу и грифы – видимо оборвалась чья-то нить долгоденствия; вот и пятнисто–жёлтые, с динозавровой головой, проплыли небоскрёбы Африки, около кустарника душистого африканского бутеня небольшая группа львиц вальяжно лежала в раздумье, всё было, так же как и вчера и век тому назад, а будет ли через 100 лет – неизвестно. Жизнь и смерть, как и везде, соседствовали друг с другом, а разделяла их такая тонкая и одновременно важная грань, как возможность и желание продолжения своего вида и рода. Это проявлялось не явно, но было сутью всех взаимоотношений и взаимосвязей: результатом же был новый день и новые исходы.

Солнце закатывалось быстро, как это и бывает на экваторе. Её насущные планы крутились вокруг, где бы и как бы поесть; к тому же немного ныла правая лапа, так что не до разносолов: нежных антилоп и аппетитных газелей – перехватить бы хоть что-нибудь. Надо осмотреться и прежде всего найти точку для наблюдения и скрадывания – это и было сделано: она забралась на небольшой холмик и стала высматривать желанную добычу. Надо было учесть всё: и свою ранку, и позднее время, и растущий голод. Осматриваясь вокруг, она долго не замечала ничего интересного – рядовая мизансцена обычного африканского театра, где есть большая труппа, разнообразная по амплуа и темпераменту и её постоянный режиссёр – инстинкт и воля к жизни. Ей обязательно надо стать участником этого спектакля и желательно в первом акте, а не после антракта, когда большинство участников уйдёт со сцены. И вот наконец-то ей предоставляется главная роль в этой драме, хотя для кого – то и трагедии, так как все жанры подвластны этому амфитеатру с труппой колоссальных размеров, с героями и статистами, с невольными зрителями и неожиданными участниками – всё по воле случая, по прихоти судьбы и рока.

На большом участке цинодоновой травы (по- простому «свинороя») она увидела бородавочников-праведников, как обычно, коленопреклонённо пасущихся на траве: там были несколько самочек, которые самозабвенно и упорно рылись в какой-то съедобной кочке; одна из них была с перебитой волочившейся ногой, с грустным, потерянным взглядом – и это был шанс. Сжавшись, согнувшись, прижавшись, она двинулась по направлению к возможному ужину, однако резко остановилась, увидев направлявшегося в том же направлении, но с противоположной стороны, монстрообразного носорога, который перемещался по только им предначертанному маршруту, где нет места сомнению, недоумению. Надо затаиться и, по возможности, использовать эту ситуацию. Приближение этого чудовища не осталось незамеченным у свинюшек, и они поспешно умчались в ближайший кустарник, но небольшая хромающая самочка не могла угнаться за соплеменницами и была застигнута пугалищем почти на том же месте. То, что последовало за этим, выглядело как жуткий сон: носорог, наклонив голову почти к земле, неожиданно и в то же время проворно подкинул несчастную свинку своим огромным Рожищем – это был катастрофический кульбит: она взлетела, как мяч посланный свечой – приземление было ужасающим – подобно мешку с картошкой, и наступила тишина, нарушаемая довольным урчанием пасущегося гиганта. Прошло несколько минут, и несчастная свинка стала подавать признаки жизни: сначала задергалась нога, потом она стала повизгивать и встряхивать головой; носорог удовлетворенный вкусным столом не обращал внимания на свою, уже забытую, жертву, ещё немного времени и довольный собой и миром, пробурчав свою мелодию ууууаауууаа, он степенно удалился. Вот и наступила моя минута и её нельзя упустить, мелькнуло у нашей кошки, а то набежит, налетит очередь нахлебников поживиться. Осторожно, не спеша, двинулась она к бородавочнику, подойдя, потеребила его лапой, стараясь держаться в удалении от страшных клыков, резко прыгнула в сторону, услышав визг и увидев конвульсивные движения свинки, но затем резко бросилась на неё и стала сдавливать горло чушки – та визжала, всхлипывала на последнем дыхании, но в этот раз все закончилось быстро и наша хищница, не мешкая, впилась в пульсирующую горячую плоть, и хотя до мякоти не просто добраться, уж больно толстая шкура, но и это преодолимо чуть большим временем и упорством. Какое блаженство после трудностей и переживаний иметь заслуженный провидением и удачей ужин! Однако, где-то на подходе, судя по характерному скулению, близкие «друзья» кошек гиены, а с этой ненасытной орущей ордой ей одной не справиться – необходимо быстрее поесть и перед отступлением прихватить с собой кусок покрупнее, чтобы сытно и спокойно закончить этот самый обычный, ничем особым не приметный, день. Так было и сделано, ещё до прихода стаи уродин: наша усатая подруга с куском наперевес полегоньку двинулась в сторону невысоких кустов молочая, где она, доев не спеша мясо, улеглась на ночлег.

Прошло несколько дней, наполненных охотой, наблюдением, бдением, словом обыденщиной; а потом сквозь бледно-красную корону восходящего солнца она увидела двух усатых красавцев осторожно и гордо вышагивающих сквозь высокую траву – её же не было видно среди хаоса валунов, небрежно брошенных творцом за миллиард лет до «нашей» эры, и чем ближе они подходили, тем четче были видны их печально-задумчивые морды с четкими черными слезами по абрису головы. Довольно быстро они высмотрели себе убежище в высоком камыше, неподалеку от нашей киски, с интересом наблюдающей за этим мальчишником, со странным предощущением будущего.

Дневное светило, подобравшись к зениту, решило понаблюдать немного за суетой своих посессоров; их будни и праздники, их любовь и ненависть, их агрессия и кротость были обыденными и очень краткими мгновениями в вечном маятнике определенности. Бесконечность Абсолюта накладывала на быстротечность момента свой уютное charme, в котором любое действие было великим и низменным одновременно, потому, наверное, что каждый отдельный субъект природы был конечен в своей несовершенной индивидуальности.

Наступало время охоты. Пара молодых ладных гепардов располагала всем необходимым для этого: опытом, сноровкой и самое главное, совершенно невообразимым количеством объектов для будущего изысканного стола. Но охота для них – это не только инстинкт, но и ритуал, освященный прошлыми поколениями, их матричным опытом засад, атак, удержаний, удушений – всем циклом упражнений, предшествующих завершающему финалу и победной трапезе. Сначала они выбрали место для выслеживания и выбора того, кто станет объектом их внимания и, возможно, яством их будущего ужина. Неподалеку от нашей наблюдательницы они поднялись на большой камень и начали… Вокруг были многочисленные стада буйволов, зебр, антилоп, газелей, но надо реально оценивать свои возможности: будущая жертва должна быть достижимой и оказаться в нужное время в нужном месте. Братья определились с направлением атаки – поблизости, около кустарников, паслось небольшое стадо ориксов; там были в основном самки с несколькими детенышами 1,5-2 лет и, несмотря на отсутствие взрослых самцов, они выглядели внушительно: крупные, гордые, с двумя отточенными шпагами на голове, они представляли желанную, но грозную добычу. Надо было определиться тактически: точно все рассчитать, учесть особенности бега спасающихся антилоп (а они, в отличие от мелких газелей и зайцев, показывают хвост по – прямой), приблизиться на 10-15 метровое расстояние и только тогда зачитать приговор, имея в виду, естественно, и такие доводы защиты, как рога. Старший выдвинулся в авангард и стал медленно, внимательно, сжавшись в пружину, двигаться по направлению к сернобыкам, движение было бесстрастным и вялым, так казалось со стороны, однако эта обманчивая пантомима должна была в какой-то момент выплеснуться протуберанцем стремительной конечной вспышки. Необходимо отсечь одну из особей, желательно удобную, податливую, менее опасную – задача со многими слагаемыми и с обязательной позитивной суммой, во всяком случае, со стороны хищника; с другой стороны: антилопа должна чутко обонять, осязать, быть постоянно настороже, находиться в отличной «спортивной» форме и постараться это уравнение превратить в отрицательный дискриминант. Братья действовали слаженно и системно: их направление движения, синхронность взаимодействия по мере приближения к стаду проявлялись незаметно, но неотвратимо – каждый выполнял свой маневр автоматически, и все это выглядело, в конце концов, как знамение судного дня. И эта затянувшаяся прелюдия – адажио, наконец- то, окончилась стремительным аллегро, где партии были распределены безукоризненно, а партитура учитывала все особенности и таланты исполнителей. Кульминация и финал слились в один консонансный лейтмотив: младший гепард вылетел на антилоп неожиданно и стремительно, они в панике помчались в противоположную сторону, старший, атакующий стадо чуть сбоку, мгновенно выбрал небольшую самочку, не поспевающую за всеми, и несколькими летящими движениями достал её, затем зацепил лапой, повалил на траву и тут же стал придушивать – антилопа взбрыкивала и пыталась подняться, однако подоспевший брат придавил круп и вдвоем они быстро завершили охоту. То ради чего всё делалось – свершилось: есть мягкое, горячее, пульсирующее мясо, есть радостное возбуждение от взаимной удачи, есть, в конце концов, это братское чувство единения. Они, немного передохнув, прежде всего отдышавшись, приступили к трапезе. А где же наш наблюдатель? Вот и она – наша кошка была активным участником этого процесса, в качестве горячего пережеванта результата и, вот после «заслуженного» её приза, она решилась выйти на сцену в последнем акте спектакля. Появившись из укрытия, не спеша, как будто небрежно, без особого интереса и внимания приближалась к едокам, которые, естественно, тут же обратили на нее своё внимание; а со стороны Старшего очень живое и специфическое. Их встреча не была в полной мере неожиданной, братья учуяли её ещё до появления, а она услышала их довольное урчание, когда была ещё довольно далеко от них. Осторожно приблизившись к завтраку на траве, она чутко прядала ушами, пытаясь проникнуться атмосферой приёма и своими дальнейшими действиями, но кажется, её ждали, во всяком случае, Старший чуть отодвинулся от туши и тем самым ангажировал её к столу, ждать второго приглашения не понадобилось – она с достоинством и удовольствием присоединилась к ним.

Пока новообращенная компания живо столуется, мимоходом отгоняя двух назойливых гиеновых собак, можно вспомнить старинное и красивое предание об этих редких животных.

В древние времена, когда все животные только обживали землю, появился первый гепард, назовём его Тир. Его гибкое тело, его длинные ноги, его парящий хвост все это было залогом необыкновенной скорости и ловкости, шкура же его тогда была светлой как белоснежный песок, без единого пятнышка. Однако чувство одиночества не покидало его и заставляло искать своих собратьев. Однажды вдали он увидел больших красивых кошек, как ему показалось, очень похожих на себя. Тир радостно бросился к ним, но величественный и огромный Лев грозно рыкнул и произнес:

Ты что здесь делаешь? Чего ты хочешь? – Я совсем одинокий. Я ищу друзей. Я хочу быть рядом с вами, – жалостно произнес Тир. На эти слова Лев холодно ответил:- Ты совсем не похож на нас, посмотри у тебя длинные, тонкие ноги, у тебя когти не втягиваются внутрь как у нас. И вообще ты больше похож на собаку. Так что ищи своих сородичей в другом месте. Грустный гепард сиротливо продолжал свой путь и через некоторое время он увидел стаю гиеновых собак греющихся на солнце, Тир радостно поспешил им навстречу, но они, увидев его, громко завизжали и залаяли, а Вожак, приблизившись, пролаял:

-Ты зачем пришел к нам и что хочешь? Тогда Тир рассказал о своей истории, о своих мытарствах, о встрече со львами которые обозвали его собакой, что и привело его к ним. Рассмеялись они от этих слов и залаяли в ответ:

– Какая же ты собака. Посмотри на себя: голова и уши у тебя круглые, хвост же гораздо длиннее нашего, и гиеновые собаки зло прогнали гепарда. Долго бежал, блуждал Тир, но наконец-то прилег под высокой акацией; потом, вспомнив рык льва и злобных собак, стал горько плакать. Тир совсем не ожидал, что кто-нибудь его услышит, но в этот момент к нему тихо подошел жираф и спросил: – Почему ты плачешь? Он низко согнулся, расставив широко свои наидлиннейшие ноги, склонил свою бесконечную шею и посмотрел на него грустными темными глазами. Потрясенный вниманием такого большого животного гепард, всхлипывая, рассказал о том, как его прогнали львы – объявив собакой, как жестоко отнеслись гиеновые собаки – назвав кошкой. Не успокаиваясь, Тир произнес:

– Я столько плакал, что на моей мордочке, остались навсегда черные полосы. Услышав эту печальную историю, жираф тоже стал горюче рыдать. Жираф плакал, так долго и слез было так много, что, в конце концов, вся шкурка гепарда покрылась темными пятнами. Через какое то время к дереву подлетела маленькая птичка, увидев Тира, она восхищенно прочирикала: – Много видела я разных зверей на земле, но более красивой кошки не видела никогда. И с того самого дня гепарды навечно остались обладателями великолепного пятнистого меха, грустного взгляда и, в благодарность птичке, « чириканья», которое выделяет их из всего животного мира.

Время для фуршета было на редкость удачным, львы отдыхали, гиены, вообще-то, большие любители бражничать в сумерках и по ночам, только летающие падальщики ожидались, но втроем гепарды легко способны отбить охоту этим незваным гостям. Ориксы редко достаются в качестве трофея гепардам, так как их весовая категория и вооружение являются мощным камнем преткновения для успеха; но удачное сложение нескольких моментов обеспечило этот триумф. Количество мяса было столь значительно, что менее взыскательные и придирчивые зверобои, безусловно, припрятали бы большую часть добычи до худших времен, однако это не относится к настоящим любителям и ценителям парного мяса. Их плотный, обильный завтрак, перешедший в щедрый обед, все же закончился, затем они постарались найти уютное местечко для усваивания пищи и отдыха. Прошло несколько дней в трудах и сибаритстве, наша кошка притерлась к братской компании, хотя микроклимат через некоторое время стал иной, да и братья изменились совершенно: их взаимоотношения стали тяжелыми, сложными и какими-то беспокойными. Повод предельно ясен: есть красавица и есть красавцы, претендующие на особое внимание самки, и выбор не только за ней, но и за той совокупностью особенностей, которые включают за собой и силу, и харизму (свою животную, но не менее цельную), и старшинство (осознанное или метрическое, что не столь важно). Гепарды жестко не выясняли право «первой ночи», так как все разрешилось по-братски: Старший проникся своим предназначением и окунулся в него с неистовством и безрассудством юниора. Теперь уже всё зависело от самочки. Когда он в первый раз подступился к ней с плотными намерениями, то получил в ответ скрипучий визг и плохо скрытую антипатию, да и не могло быть иначе: девичья честь не позволяла обнаружиться торопливому ответному чувству. Но немного погодя она благосклонно позволила приблизиться и даже прикоснуться к своей милой мордашке его грубой физиономии; дальше он прямо распоясался и стал вылизывать своим шершавым языком её щечки, прижиматься головой к голове. Им было действительно хорошо: они нежно мурчали, игриво закручивали хвосты; и когда Старший подтянулся к ней сзади, её шея сладко выгнулась дугой, и она нежно прикоснулась к его голове, потом мягко потерлась, заурчала, зажмурила глаза; и только после этого наш молодец сошёл в неё ласково и плавно; во время соития он прихватил зубами её холку нежно, горячо и хотя продолжалось это событие недолго они не отвалились друг от друга, а раскинулись рядом как два сфинкса застывших в виде роденовского изваяния. Их отношения продолжались несколько дней, с паузами на охоту, но как-то незаметно наступил последний вечер – он был как предвосхищение ухода, как легкий ветерок, беззаботно похищающий сиюминутность ради бесконечности.

Необыкновенно тихое утро встретило их на следующий день, будто весь мир обновился в преддверии чего-то важного, сущностного. Привычные куртины слоновой травы с вкраплениями масляных деревьев, акаций, с разбросанными тут и там каменными «копеями», выглядящими инородно и нереально, смотрелись иначе, чем всегда: что-то неуловимое, яркое произошло с природой и с ними. Близился момент расставания, но без длинных церемоний, дерганых сцен, короче без всего многовекового балласта «comédie de moeurs», потому он и состоялся просто и незатейливо: гепарды разлучились безыскусно – мальчики ушли, а девочка осталась.

Как правило, человеческая чета развивается от сложного к простому: от страсти до будничности, от новизны до степенности, от ревности до хладнодушия; каждая же пара животных – наоборот: от первородного инстинкта до потребительского разнообразия, от краткого объединения до полного освобождения.

Зимы конечная пора Звонит пасхальная игра

Весенний поздний перелет Важнее праведных хлопот

Бравурных песен разворот Безумным дням предъявит счет

Холодный ветер перемен Схоронит призраков измен.

Наталья вздрогнула от вихря рассеивающихся ночных мистификаций, встряхнула головой и постаралась в один миг избавиться, отбросить их, шагнуть в утро, как в new reality, то есть с надеждой и оптимизмом, которые обычно выручали её. Повседневность сразу превращала любое дерганное настроение в цепочку действий, где-то автоматических, где-то безусловных – и это взнуздывало на системность намерений и безальтернативность поступков. Однако философичность утра не отменяла обычных бытовых вопросов: опять не ясно как одеваться: зима стала карикатурой далёких фильмов, книг, картин и вызывает одновременно раздражение и ностальгию по чему-то забытому, сказочному, фантастическому, о чем испытываешь неловкость вспоминать и, в конце концов, что-то воссоздаешь, в каких – то затерянных мирах памяти и успокаиваешь себя надеждой. Так что же Мише все – таки надеть, вроде не холодно, но мерзковато-слякотно, да и не любит сынок пухлые вещи (ему хочется выглядеть стройным, спортивным перед девочками; господи и это третий класс; она не помнила себя в этом возрасте, а было это совсем не так давно – 20 лет тому назад – вечность и один миг), ну что – либо подберу – чего, чего, а одежды хватает. Всё это быстромыслие завершилось легким завтраком и как всегда лихорадочными сборами, с непременными потерями и победными находками, с неизменными воплями, подхлёстывающими скорый уход. Вот они уже во дворе и, как всегда, машина заводится с какими – то странными всхлипываньями; говорили ей не раз, что давно пора сделать диагностику и ТО в нормальном месте, а не у «дяди Васи» с ближнего гаража, но то нет времени, то нет свободных, от других, особенных, внутренних обязательств, денег, а когда они есть – вот тогда это уже больной вопрос, обращенный, прежде всего к самой себе, двигающейся разнонаправленно к фантомным целям, у которых гораздо больше чувств и совсем немного очевидности. Наталья всё же успешно отвозит Михаила в школу, потом мимоходом заскакивает в сетевой магазинчик (отличающийся от большинства разумным соотношением цены – качества), возвращается домой, с, как всегда, стойким ощущением безупречно выполненного долга, с выдохом счастья ( мелочного конечно), но заслуженного беззаветным служением родному человечку и валится на любимейшее кресло; теперь наступает время для корректировки дня, и хотя кругооборот будней вроде статичен и банален, но иногда находится возможность внести новый колер в палитру дня и оживить холст чуть-чуть. Опять она начинает разбираться со своими текущими проблемами: а их как волосы укладкой не соберешь, пенкой не раздуешь, чтобы улетели от первого вихря…, надо развернуться вглубь и вспомнить всё – начало начал…, но каждый день ты отодвигаешь саднящие мысли в глубинные подвалы памяти, потому что проще и приятнее жить сегодняшним, да и лучше надеяться на потом, там где можно пребывать сколь угодно долго – если не думать, не сознавать, не мечтать, то есть жить как все, не заморачиваться, как говорят по-современному. Вот такой выбор. Каждый раз, когда Наталья начинала копаться в собственном прошлом, она отбрасывала реальность и придумывала сказку, но не детскую, а очень даже взрослую с грязными подробностями плотских отношений, с героями и обывателями, мало похожими на действительно окружающих её людей и с тягостным, но обязательным опрокидыванием в явь.

Однако надо двигаться на работу. Конечно, приятно выезжать из города, когда все активно тянутся (правда, активность, скорее всего какая-то нервно – паралитическая) навстречу и дорога в удовольствие; хотя не такая я продвинутая автомобилистка, чтобы получать истинное удовлетворение от этого процесса. Проехав Проспект, машина вылетела на радиалку и довольно скоро Наталья была на месте: перед ней, как всегда радостно и неожиданно, открылся сосново – еловый лесочек – это и было её пристанище, её работная обитель. Тот редкий случай, когда работа – и удовольствие, и плата, и расплата за эту самую…за мою изящную отверженность; после рождения Мишутки это далеко не самая сложная страница её запутанной истории и уж точно не трагичная, и в силу этого петля Мебиуса, в которой они все: Миша, отец, Костя оказались одновременно – удерживает и пытается разъять их. Наташа споро прошла в свою комнату, начала переодеваться в амазонский, как шутит Костя, костюм; изредка небрежно посматривала в зеркало и придирчиво оценивала себя: всё же, если судить строго по гамбургскому счёту, отражение было вполне благоприятным: красивая независимая шатенка, со слегка выдающимися спереди и сзади формами, с довольно-таки приемлемым ростом и вдумчивым шаловливым взглядом внимательно и сурово смотрела на неё, без всякой симпатии и жалости. Она подошла к кабинету Константина с чувством зыбкого внутреннего дискомфорта: где-то внутри, глубоко, задумчиво трепыхалась надежда на его возможное отсутствие, хотя бы на сегодня; она постучала и открыла дверь – никого не было. Позвонив Косте, она, с облегчением, услыхала, что из-за безотлагательного финансового дела, он, скорее всего, приедет позже или сообщит дополнительно о планах и, кстати, он просит её проконтролировать завоз фуража, да и по строже проверить качество и количество, а то вместо дела опять ей кто-нибудь, не отходя от кассы, начнет изливать свои чувства и обещать эдемские кущи в ближайшем поселке. Вздохнув от души, от сладкого монолога шефа, Наталья погрузилась в рутину, – так она ерничала, используя это слово вместо длинных и путаных объяснений о дне насущном – всё складывалось, изначально, удачно и, как обычно, с некоторым волнением она отправилась в конюшню. Её, прежде всего, волновало состояние Шалуна: все – таки операция это не разовый прием таблетки, а серьезный стресс для любого животного, включая и человека, но у человека огромное преимущество: вербальная способность быстро донести о своих проблемах; а лошадь должна абсолютно полагаться на своего друга – берейтера и замечательно, если он настоящий и понимающий четвероногого по взгляду, по движению, по взмаху хвоста – тогда выздоровление проходит благополучно и быстро. Зайдя, она как обычно отметила чистоту и порядок в конюшне – благодаря Митричу, они не знали забот – он, Митрич, создавал особую атмосферу, в которой и лошадям и людям было хорошо. И всё равно подходя к деннику Шалуна, Наташа немножко напряглась, ведь ещё два дня тому назад, когда она выгуливала его в бочке на корде, он довольно прерывисто и тяжело дышал, а ей хотелось сегодня проехаться в манеже, естественно, без седла прогулочным шагом и промерить пульс его до прогулки и после. Ещё её мучило сознание вины перед шалунишкой из-за операции – ведь он потерял свою жеребячью особость; также примешивалась какая-то необъяснимая грусть и жалость, как – будто её саму лишили части плоти. Но когда Наталья села и потрепав шею Шалуна, пустила его по кругу, она забыла обо всем – так всегда с ней происходило в седле; конь был не с высокой холкой и потому не доставлял проблем по выездке без седла: немного баланса, немного выдвинутых вперед ног и чуть – чуть отклониться назад… Недолго продолжался этот аллюр отрешенности и единения: когда твоё тело соединяется с другой живой, теплой, трепещущей плотью и дышит с ней одним единым камертоном. Зашёл Митрич, сообщил о прибытии важного клиента КМ; пришлось Наталье спешиться, передать Шалуна конюху, отправиться в пристройку конюшни, где уже был подготовлен к работе старый, спокойный Аргун; затем она подошла к деннику Олимпии и спросила себя: ну как эта красавица – не устроит мне сегодня опять цирковое представление?.. Пусть и есть такой риск, но всё равно каждый выезд на этой лошади вызывал в ней такой прилив адреналина, что это компенсировало все загадки и повадки данной фурии. Олимпия – ахалтекинка, и для специалиста это почти всегда диагноз: грация, сила, правильный экстерьер плюс исключительная подвижность и темперамент, однако, всё это со сложным характером, требующим уважения и терпения. От тренера, конечно, зависит очень многое: настройка лошади, использование её сильных качеств, но Олимпия умудрялась, в определенных ситуациях, становиться не ведомой, а ведущей, что приводило Наталью в ярость, которую она, как могла, скрывала от текинки, понимая бессмысленность гнева к этой тонкой и нервной госпоже; зато когда у них возникал резонанс, тогда выездка превращалась во что-то необыкновенное и фантастическое: их неразделимость напоминала монолитность античных кентавров. И каждый раз ей хотелось возвращаться вновь и вновь к этому чувственному состоянию. Впрочем, вот и VIP, хотя сначала в помещение явились важность и значительность, которые не просто сопровождали КМ, но и стремились постоянно быть в авангарде событий, подчеркивая ихнее величие. Наташа вывела Аргуна, помогла забраться КМ в седло, и нисколько не беспокоясь за них, взяла под уздцы текинку, приговаривая теплые, только для них двоих знаковые слова, затем легко вскочила в стремена; дальше у них была обычная прогулка по лесному кругу, с нытьем пассажира о галопе, о скорости, о кураже, в общем, обо всем том, что возможно и было в его прошлой жизни, но уже давно кануло в лету. Наташа, по необходимости, вела диалог с ним, заполняя его «высокопрофессиональными фразами о коневодстве», ибо Костя говаривал: «многие блага за сладкие слова», и это не самая сложная плата за работу, которая по душе; КМ – человек очень занятый и, само собой, выездка, горные лыжи, дайвинг – обязательная атрибутика господина такого положения, так что время, выделенное на престижную галочку, быстро вышло и Наташа, с облегчением проводив его, позволила себе пройтись галопом, доставив огромное удовольствие и себе, и Олимпии. Идти на ахалтекинке, в отличие от многих других пород, было сплошное удовольствие: не раскачиваясь, низко неся ноги, она как бы скользила по поверхности словно « спидбот» в штиль. Трудно представить более разнообразные характеристики, сосредоточенные в одном животном: длинная спина с высокой холкой, поджарый живот, тонкие стройные ноги – текинец очень напоминает такого же уникального зверя – гепарда, и было время, когда они обитали в одной, родной для них, местности – Туркестане.

День тёк по обычному лесному расписанию: много времени на воздухе, достаточно физической нагрузки, так что к середине дня Наталья о еде уже не думала – она сначала мысленно, потом реально мчалась, как пришпоренная лошадь, к всегда уникальному домашнему яству, приготовленному женой Митрича Натальей Михайловной, по-простому, тётей Наташей; там было так вкусно и разнообразно, что все с сожалением прощались с ней на выходные и как нечто ужасное представляли её возможный уход, которым она периодически ворчливо всех пугала, в качестве наиглавнейшей платы за свой вдохновенный труд. Обед был тем своеобразным толковищем, где все наконец-то встречались, где всё закипало и разливалось, не только по тарелкам, но и по людям, где по-простому объяснялись друг другу спорные вещи и заедались обиды и недоразумения; ровно так было и сегодня, к тому же в отсутствии Константина атмосфера была смешливее, громче, безыскуснее. Наталья приветствовала всех, как обычно, независимо от того видела их сегодня или нет: «моё почтение конная гвардия»; конечно в этом заклике присутствовало нечто скоморошье, но он стал привычным и когда она, по каким-либо причинам, не произносила этих слов, то тотчас вызывала вопросы о здоровье, о настроении и т.д. В завершении обеда, когда она лакомилась киселем с пирожком, ей позвонили с желанного номера и каким-то странным девичьим голосом попросили Славу, то есть того кто и должен был быть на трубке; Наташа, что давно уже было не свойственно ей, растерялась и вместо ясности внесла сумбур, ответив какой-то белибердой, после чего отключилась, поперхнулась киселем и окончательно нарушила гармонию, тщательно и деликатно сохраняемую после Олимпийского упоения. А тут ещё подошел старший охранник – и поток разнонаправленных рефлексий опрокинулся вовнутрь: что он вчера видел? Да и пусть – не убудет. Не школьники… Наташа, словно в полузабытьи, провалилась в минувшее, и теплая струя колыхнулась и покрыла её: ласковая рука как будто снова трепала волосы, мягкие губы проникали в самое сокровенное, небритые волосики услаждали щёчки и ванька-встанька входил в её преисподнюю неуемно – она с трудом и сожалением выдернулась из горячечного пароксизма и выскочила наружу, на свежий воздух. Ветерок и тихий морозец охладили её, вернули в действительность – она набрала Славин номер: «аппарат абонента выключен или…» – этот механический голос почему-то успокоил и обратил к привычному ходу вещей; следующий конник должен подъехать в течение получаса, а фигура Н. вызывала у Наташи приятные мысли и ожидания. Он появился, как всегда одетый несколько театрально, если не карнавально и всё равно это удивительно гармонировало с его манерой говорить, двигаться, смотреть каким-то особым снисходительно – проницательным взглядом; весь его облик безапелляционно заявлял – вот такие мы описатели земли русской, да и лицо его ладное, холеное, с аккуратной чеховской бородкой всегда выражало доброжелательность к любому собеседнику, и это не фигура речи, а несомненная правда, да и не только к одушевленному, а и к деревцу, и к окошку, даже к проходящему невдалеке поезду – он всех одинаково любил и осенял своим вниманием и почтением. Опять «аппарат абонента выключен или…».

– Ну-с голубушка, как поживаете, каково самочувствие Ваше, дражайшая Натальюшка, как дела у сынишки? Это был ритуал, причем совершенно естественный, не навязчивый, приятный. – Спасибо, у нас, слава Богу, в норме всё, учимся, воюем друг с другом, но без применения холодного и горячего оружия – основа диалога была стандартна, хотя нюанс – дополнение: улыбка, прищур, взмах руки и иные богатства человеческой мимики придавали общению всегда особенный характер. Всаднику была подана лошадь – рыжемастная с золотым отливом Кама, такая же широкая, как и одноименная река в весеннее половодье – дончанка густого типа, крупного телосложения, временами прекрасно работающая и в упряжке; член СП с легкостью вскарабкался на савраску: «ну что родимая, не подведешь, не уронишь честь свою и мою – негоже мне с корпулентностью моей-то с землицей лобызаться», степенным речитативом пропел литературный аксакал. Наташа только посмеивалась, выслушивая всегда оригинальные словесные эскапады одного из любимых своих посетителей – после него настроение почти всегда было чудесным. За животное она тем более не беспокоилась – это была надежная, многократно испытанная лошадь; их путешествие продлилось минут 50, заполненных всевозможными актами камлания Н. с деревьями, птичками, облаками – со всем что движется и не движется и главное отвращает взор от мегаполиса к Природе. Они тепло распрощались. В который раз: «аппарат абонента выключен или…». Странное отключение телефона не беспокоило, а несколько удивляло – Славе это как-то не свойственно; да и Костино отсутствие, правда, объяснимое им, тоже пробуждало лёгкое теребление. Беспокойство возникло не из чего – только мгновение тому ей улыбалась жизнь, а теперь она сама, ещё не понимая и не видя каких-либо тревожных знаков, натянулась как тетива.

2

Размеренная работа легких в толще воды прокатывалась полифоническим аккордом – этот звук уже давно стал камертоном подводного восторга, накрывающего с головой такой полнотой неземных ощущений, что он боялся их расплескать излишним многословием потом, после возвращения домой. Конечно, он был не один – группа погружалась в подводный пещерный лабиринт – совсем простой, релаксовый – пользующийся огромной популярностью у начинающих дайверов, у гидов, да и у опытных подводников: глубина совсем небольшая 10 – 15 метров, пробиваемая солнцем фантастическая игра цвета, света и тени – играющие кружевными бликами, ажурные как веер кораллы Хиксона, бледно-красные альционарии, а на выходах из проходов, словно китайская терракотовая армия, грандиозные площадки поритов навытяжку встретившие ошалевших от впечатлений дайверов; и всё это без единого риска декомпрессии, без каких-либо напрягов – это ли не маркетинговая радость устроителя, выступающего в одном лице и инструктором и бизнесменом; Костя, и сам, будучи коммерсантом, отдал высокое должное фактуре этого места и качественному брифингу, предваряющему погружение и создающему атмосферу праздника и отдохновения. В силу простоты, доступности сайта он обныривался всеми добравшимися сюда (к счастью место было удалено от центров пузатого отдыха); Константин, имея всё же небольшой опыт, пристроился в кильватер змейки и пользовался сполна преимуществами свободного плавания, не утруждая собою бадди (напарника), он совершал незначительные маневры по разным направлениям и старался увидеть, записать, снять побольше чего-то оригинального, не пуганого: сначала встретил пару мелко-линейных, по окрасу, императорских ангелов с черными плавниками и желтым хвостом, потом, совсем неожиданно выскочил на серповидного ангела прекрасной наружности: с длинными нитями на плавниках, сине-черно-матовой расцветки с широкой желтой лентой посредине и на хвосте, но заснять не смог – он быстро скрылся в какой-то трещине, а в завершении на него из щели выглянули два ряда коротких конических зубов торчащих из ритмично открывающейся пасти перечной мурены желтоватой окраски, усыпанной по всему телу мелкими светло-коричневыми пятнышками (столь точно классифицировать смогли сообща уже на лодке по видео и по описанию); погружение продолжалось больше часа, но всему приходит конец и после ненужной, но обязательной, « по кодексу», остановки безопасности довольные и покоренные сайтом поднялись на борт корабля… Наступало время обеда, после пауза, а затем по погоде третье и, возможно, четвертое, ночное, погружения. Сегодня на обед помимо обычного, кстати, разнообразного меню ожидалась рыба, купленная у местных рыбаков – они уже привычно причаливали к яхте, стоящей у рифа, и с упоением торговались: были куплены три белополосых сладкогуба и две золотистые барабули за 20 долларов, хотя первая цена озвучивалась 50, но среди дайверов были 2 одессита с опытом Привоза, так что с аборигенами они легко справились. Жареная рыба, даже скорее ее запах, умопомрачительно витали над головами прихожан братской морской обители, и когда прозвучал колокол, ждать никого не пришлось; рыба была восхитительна – это и не удивительно, что может быть вкуснее свежей, только с пучины, рыбки? Ничего! Костя не удержался от соблазна – позволил себе пиво (вообще то он предпочитал не употреблять огненную воду до крайнего погружения), уж больно напрашивался сей тандем для данного обеда. После обеда, после обмена впечатлениями, после заполнения логбука он поднялся в свою каюту и прилег на диван; Костя оплатил верхнюю палубу и это был не экивок снобизму, а просто необходимость при чутком сне нормально отдыхать перед нырялкой. Он расположился поудобнее, закрыл глаза… опять россыпью вернулись все части лего, которые никак не собирались в реальную, и главное, благоприятную картину его микрокосма: сразу выскакивала как черт из табакерки Наташа, сладко заявляя – вот я, её растрепанный вид вызывал отчаянное влечение и такое терпкое чувство любви – ненависти, что он не вполне понимал, где опора их отношений, а где их разрыв – она то отстранялась, то приближала его до липучего и вязкого края, молчала, не дышала, была не здесь – в эпилоге отрывалась так, что становилось страшно от абсолютной пропасти между… – пропасти непонимания её поступков, её загадочного поведения: она принимала ласки как прожжённая одалиска – без души, без жеста, устанавливающего хотя бы какие-либо нити взаимного…ну почему она не моя…нее… угол домика, вдалеке деревья…покрывало тёплое углубление…. одинокий берег река… грудь озеро она… я…жарко…мною её…, как душно – Костя выпал из сна, включил кондиционер, сходил в туалет, присел на постель: сложно вообще установить взаимосвязи у стольких людей, связанных друг с другом непосредственно – это, в первую очередь, отец, ведь Ната дочь его друга – это и Миша, малыш Наташин, маленькая, но тоже очень неповторимая натура и главное чудо – Ната, ведомая чертиками то куража, то непослушания. Он складировал и берёг в себе, те редчайшие моменты, когда она тихо, с ласковым доверием из-под мохнатых ресниц смотрела на него снизу вверх, ладонью приглаживая то свои, то его волосы. Воспоминание и ранило и замиряло одновременно, ему хотелось воссоздавать эту картинку снова и снова, чтобы не потерять сначала память, а после и её саму…- колокол отбил очередной брифинг и, выкарабкиваясь из дум, Костя спустился в кают- компанию. Там было шумно и мечтательно: мужчины громко обсуждали прошлое и настоящее, а женщины строили воздушные замки, которые непременно хотели материализовать, по собственным архитектурным проектам. Костя присел на диванчик недалеко от плазмы, на которую выводили будущий маршрут, с указаниями особенностей места и с другими характеристиками (фауна, пейзаж, сложность, предельная глубина); к нему подсел его подводный напарник – Артур, они познакомились лишь на лодке, как и бывает обычно на сафари, если не сложилась до этого постоянная спарка. – Как спалось, уж больно ты надутый какой-то – улыбаясь в пол-уха, довольно ухмыляясь, спросил он Костю. Несмотря на провинциальную, чуть смешную, самоуверенность маленького (не по телосложению) нувориша, в нем, тем не менее, наличествовало обаяние хваткого и напористого зверька, со своими правилами «хорошего тона», со своим миром домашних женщин и маркитанток (положенных ему по региональному штату), но и со своим, не столичным, а первоначально-купеческим замахом на честность и порядочность. – А надулся я от обиды – ведь за тобой угнаться, что за столом, что под водой невозможно – отшутился Костя, стараясь не особо напирать на хороший аппетит и соответствующее телосложение Артура. Инструктор Сергей начал брифинг – предстояло обычное погружение и, так как значительная глубина не планировалась, Костя решил нырнуть на найтроксе – ему нравилось, изредка, продышаться, обогащенным кислородом, воздухом. После брифинга он замерил состав – 34% кислорода, проверил по таблице предельную глубину погружения для данной смеси и пошёл одеваться…

День заканчивался как обычно, однако в неурочное время прозвучал колокол и Сергей сделал неожиданное объявление: завтра с утра лодка будет находиться, примерно 4 – 5 часов в порту города С., где можно будет прогуляться всем желающим, Он попросил не беспокоиться: все запланированные погружения будут выполнены, а остановка связана с заменой основного компрессора по забивке баллонов. Утром, позавтракав, народ стал группироваться по настроениям: кто купаться и загорать, кто пройтись и отвлечься. С Костей собирался пойти Артур, но в последний момент передумал и, когда он уже выходил, напросился Павел, самый незаметный и тишайший из их команды. Прогулка стала одним из самых забавных воспоминаний Кости: Павел давно хотел приобрести спортивные солнцезащитные очки с креплением на затылке для волейбола, велосипеда и других активных телодвижений, и он уговорил Костю навестить торговый центр недалеко от порта. Да, собственно, и уговаривать не пришлось – Косте нравился дух и нрав южного базара, его назойливая постановочная любезность с мизансценами театра док. Как и случалось обычно, они попали в мир световых, звуковых миражей, приправленных моно и мини групповыми спектаклями, кое где со зрителями, кое где без них. Паша, в один из моментов, выпал из поля зрения Кости, которого с восторгом и ликованием поили каркаде, не забывая сообщить ему, мимоходом, что в течение ближайших 5 секунд соломоновы сокровища разверзнутся и всё что он пожелает – исполнится; но, к их большому разочарованию, он пояснил, что это у уже 14 визит в их страну, что он из-за большого уважения к ним не смог отказаться от угощения и, увы, вынужден с благодарностью покинуть их. В это время Павел набрёл на магазин с гигантским выбором тёмных очков, всевозможных вариантов и расцветок; увидев его, восточный друг – торговец, немного не просчитав темперамент клиента, слишком сладко бросился на него. Паша последним всхлипом: «я схожу за другом» оборвал нить сцепления и вырвался на свободу. Да, вот так европейская ментальность, с одной стороны, и нега детей пустыни, с другой, попали в неразрешимое противоречие, где стремительность (в смысле бегства) европейца победила. Наконец-то они соединились, несколько ошеломленные грандиозным вниманием всех без исключения продавцов к своим персонам. Но цель всё ещё маячила впереди огоньками витрин и призывными фигурами лавочников. Проскользнув несколько магазинчиков на автопилоте, они находят то, что Паша искал – цена обозначается, естественно, веселая с переходом в хохот: вот тут и начинается новая пьеса на подмостках восточного театра абсурда – да нет, не современного модернистского с фигурами отторжения и другими прибамбасами артхауза, а традиционная, с вживанием в образ, с внимательными и яркими глазами и чувствами. Итак, Павел очень хочет купить и выбор большой, аж глаза разбегаются, меряет одни, другие, советуется, рассматривает в зеркале, словом, для хозяина плод созрел и надо трясти; в это же время Константин со скучным, скептическим, сонным видом, еле волоча ногами, бродит по магазину, всё более сужая круги к выходу. Торговец, опять « неожиданно», после того как была назначена относительно разумная цена, объявляет что его неправильно поняли и что эти « фирменные» очки стоят совсем другие деньги, на что Паша уже не реагирует – примагниченный очками, как туземцы Полинезии бусами в давние времена, – очками, которые так залихватски смотрятся на его носу, он не в состоянии что-то внятно говорить и требовать. Костя понимает, что надо брать инициативу в свои руки; он нехотя, как бы шепотом, сообщает Паше, что точно такие же очки он видел в аптеке около порта по совсем смешной цене, звук этого сообщения таков, что оно конечно услышано: и вот продавец уступает до той цены, которая устраивает всех и наконец, обалдевший Павел с очками, деньгами и остатками оптимизма вылетает из магазина на волю. Перебежками, отрываясь от алчущих их аборигенов, они покидают этот вертеп соблазнов и стремительно двигаются к лодке. Уже на яхте Паша делает признание: он каждый раз мучается и нервничает, общаясь с продавцами, и он готов переплачивать, только бы снова и снова не повторять эту пытку. Костя смотрит иначе: зачем дергаться, суетиться – надо включаться в событие с радостью, получать удовольствие от игры глаз, слов, жестов и тогда помимо материальной выгоды обретаешь несомненное моральное удовлетворение; вспоминая потом об истинных подробностях случая, он воспринимал его только внутри истинного происшествия.

Текучий городской туман разъедал корни растений и людей, неистребимо хотелось перемен: хотя бы временных и импульсивных. Всё окружающее пространство вызывало гадливость и отторжение, хотелось солнца и яркой зелени – временной стык между осенью и зимой напоминает один из кругов Божественной комедии и скорее всего не самый верхний – душа и тело требуют: отринь всё, но уезжай к южному морю, поближе к местам нашей працивилизации, где сняв одежду, приковывающую нас к Северу, человек кратковременно возвращается к своим истокам.

– Ну а как нам быть с Мишей? Прерывать учёбу на втором году невозможно никак, а лететь без него… он тоскливо на меня вчера так посмотрел, что я не могла даже заснуть,- Я тебя не понимаю. Ты же сорвалась с цепи сама, поскандалила с Костей; мне, под угрозой увольнения, пришлось договариваться, искать замену, и вот, пожалуйста, у тебя опять хандра.

Очередной диалог взбадривал отношения Славы с Наташей, придавая им стойкий, упругий характер.

– Да и маму ты дёрнула, а у неё, как ты сообщила, два спектакля на этой декаде…- Боже мой, он беспокоится о маминой карьере, какое благородство, какие у нас рыцари выросли рядом, только руку, почему то не подадут в транспорте и нежность проявляют только в сокровенные моменты.

За этой приятной и элегантной беседой время съедалось как пространство в чёрной дыре; потом заполошные хлопоты, прощание, назидание, обнимание, проливание… полёт прошел легко и благополучно и вот уже их встретили, посадили, отвезли, покормили и поселили…, наконец; а после переодевание и: медленное умиротворенное движение вниз к песочку, среди радужных, по оперению, цветов, спящих пальм к легкому, нежному, колеблющемуся морю, встретившему их штилем и редким, для этого времени дня, безветрием. И первое плавание – без маски, ласт, только ты, твои силы и возможности – чистое, без примесей, ощущение тела, погруженного в материнскую плоть Океана. После, положенного, традиционного начала, надо немного отдохнуть – потом наладится ритм праздной, желанной жизни и не нужно будет ни о чем думать, кроме Миши, отчаянно борющегося с учёбой и грустной картинкой за окном.

Не предупредив, не посоветовавшись, будто я безликая фигура дальнего горизонта, отработанная и совершенно бесполезная – как воры в ночи удрали; со мною отказывалась: «я не могу без сыночка, почему ты не понимаешь меня, как ты можешь быть таким эгоистом», какая сука и этот иуда, притворяющийся другом. Но она – прямо из одной теплой постели в другую как… Его оторвали от потока грязи, в который он сладостно погрузился, почти захлебнулся. – Нет виски не надо, пожалуйста, водки,- ответил стюардессе Костя, улетавший на край, чтобы выть в отдалении и, по возможности, забыться. Несмотря на стрессовое настроение, он всё же надумал очень интересный маршрут, который давно был намечен и намечтан: сначала КЛ (столица), а потом легендарный дайверский Остров около Борнео. Чувства и бизнес-планы всегда жили отдельно: смешивать эфир с материей бессмысленно и контрпродуктивно – стихии разные и микстом, ни при каких обстоятельствах не становятся. Всё было заказано, оплачено дома, так что Костя автоматом пролетел, проехал такие мелочи как суета трансфера и заселения; отель находился в центре, выбрал по рекомендации куковского путеводителя – не подводил никогда раньше, пешком китайский квартал и центральная площадь Мердека. Связался по скайпу с домом: спросил о работе, о частностях, невзначай о Наталье, сказал, что номер мобильника только для близких, без исключений на всяких бывших… Чудесно поужинал в большом рыбном ресторане с открытой террасой и немного прогулялся по китайскому кварталу, пробитому тяжелыми запахами, галдящему по вавилонски, но всё-таки неуловимо обаятельному своей восточной вязкой патиной. На завтра был запланирован FRIM (научно-исследовательский институт леса Малайзии), незаезженное толпами туристов место, с уникальной подвесной тропой по верхушкам влажного тропического леса, среди птиц и небесных просторов. Костя провалился в ночь мгновенно: длинный перелёт, сердечная лихорадка сделали своё дело, но утром был как огурчик – обильный шведский завтрак, скоростной КТМ до Кепонга (не брал такси из-за пробок, да и уровень сервиса поездов высокий); выйдя на площадь – не увидел множества такси, обещанных интернетом, и начал, несколько беспокойно, метаться то в одну, то в другую сторону. Модерируя свои планы, он чётко знал об определенных сложностях намеченной одиссеи: ограничение в течение дня на посещение подвесной дороги (250 чел.), довольно большое расстояние от центрального входа до офиса-кассы и поэтому ему хотелось всего сразу и желательно быстро. С трудом отлавливая редких прохожих, Костя всё же получил нужное направление: в нескольких десятках метрах внизу проходило шоссе – оно то ему и было нужно. Выяснив направление и перейдя на другую сторону он, кажется, оказался в исходной точке, где почти сразу поймал такси, правда неожиданно оказался с попутчицей, которая узнав направление, извинившись, тоже села в автомобиль; так, толком не познакомившись, они, случайно, стали коллегами по вояжу.

Пара счастливых отдыхающих занималась привычным делом: выясняла отношения, напоминая, со стороны, то ли молодоженов, то ли заслуженных ветеранов брака:

– может, хотя бы здесь, мы будем вместе – я уже привыкла к твоим постоянным спортивным отлучкам дома, но у моря мы одни и мне не хочется оказываться постоянным объектом сексуального внимания, когда я брожу в одиночестве, как неприкаянная, – с какой-то странной лихостью сказала Наташа.- Почему бы тебе тоже не заняться волейболом, теннисом – ты же играешь неплохо, что за леность такая? Мы вместе бы были опять же, а одна… Ты нагоняешь тоску – вот к слову Костя как-то говорил, что люди боятся одиночества, потому что наедине с собою лишь немногие наслаждаются приятным обществом.- А я, в свою очередь, отвечаю, что не понимаю, как ты словно мазохист при всяком удобном и неудобном случае его упоминаешь – припечатала Наталья, заканчивая поединок точным туше.

– Хорошо сдаюсь – все оставшиеся дни как шерочка с машерочкой будем.- Ловлю тебя на слове, Николай сказал, что после ужина будет представление ансамбля бедуинов. Пойдём? – Да, я уже сказал тебе, что всегда готов. – Не ерничай. Забрав Николая, пошли ужинать – был обычный шведский стол с привычной свободой абсолютного выбора, ограниченного только уровнем отеля и здравым смыслом выбирающего: то есть, ты свободен выбрать всё из того, что есть, но лучше так не есть, а все же руководствоваться здравым смыслом. Каждый прием пищи рядом с Колей проходил весело, но молчаливо, так как в застолье он священнодействовал – отдавался ему как неистовый любовник при первом свидании, растрачивая всю свою невостребованную энергию; его монотонные поклоны, напоминающие молитву правоверного мусульманина, его дань пище, бессловесная и торжественная выглядели так, что любой сотрапезник Николая тоже проникался этим чувством, и обеденный стол незаметно превращался в своеобразную гастрономическую Мекку. Однако есть время пищи телесной, а есть время пищи духовной, и оно наступило – наша сплоченная троица подвигается к подмосткам, устраивается поудобнее и алчет зрелища. Мужчины в длинных белых расшитых рубахах, женщины в платьях с красными, фиолетовыми, синими вставками на белом, в сочных алых косынках, почти до пола, составляли бедуинский ансамбль. Как и любой другой фольклорный коллектив, он брал за живое, прежде всего заразительной живостью естества, зажигающегося изнутри всплесками исторической памяти тела – поэтому зрители легко вспыхивали тоже и вот уже все вместе кружились в огненном костре страстного единения. Вихрь танца, с его центростремительной силой, забойный африканский барабан – дарбука, и разгоряченные солнцем плясуны, вовлекли Наташу и Славу в головокружительный хоровод… Как всегда наиболее раскованными были немцы (со многими из них Слава и Коля играли в волейбол) – их отличительной чертой является необыкновенная свобода коллективного бессознательного, когда они в любой стране, в любом предприятии спортивного, развлекательного, познавательного характера, часто не обладая особыми талантами, легко и непринужденно вливаются в мероприятие и активно в нём участвуют. Так и здесь – они громче всех кричали, не в такт подпрыгивали, но в тоже время создавали тот курортно-праздничный хаос, который был здесь уместен. Густая, слегка куртуазная атмосфера мягкого пресыщения накрыла вечер патокой фривольного настроения – оно ни к чему не обязывало, ни к чему не призывало – подобно тому, как грунт на картину, под роспись и лессировку южной ночи. В Наташе возникло то редкостное состояние, когда ночное небо и ты соединяются в странный протяженный глоток вдоха – избавления и хочется продлевать его бесконечно. Она подошла к Коле, просидевшему весь карнавал доброжелательным зрителем, и присела рядом.

– Коля, как хорошо – я так тебе благодарна за напоминание и за то, что ты нас разбередил и сюда привёл. Я уже и не помню, когда так отрывалась – полное беспамятство и задор. Смотри, Слава ещё не угомонился: соло среди девушек – его традиционный конёк.- Ну, Слава любит быть в центре событий, да и ты это не раз отмечала. А мне интересно было наблюдать за вами – ведь люди в танце и в спорте лучше всего звучат: катарсис и физическое усилие проявляют человека и сбрасывают мантию просвещенности, и вот он перед вами весь наружу – каков есть.

Хелена – так звали немку, попутчицу Кости; чуть позже она представилась как Лени, так проще и приятнее было обоим. Кстати об общении – мир давно стал билинговым и моноязычность родной страны уже давно выглядит анахронизмом в Х% степени. Костя знал английский достаточно поверхностно, немного читал и говорил на польском, украинском и других восточнославянских языках; в силу высокой самооценки чувствовал себя уверенно, что не всегда соответствовало реальности, но помогало твердо смотреть в глаза собеседнику и убедительно кивать головой. Водитель подвёз их к офису, оказывается, такая оказия предусматривалась при небольшой оплате на въезде, и все Костины опасения о расстоянии развеялись; Лени, когда они вышли из машины, оказалась высокой модельной фигуры девушкой, зеленоглазой шатенкой бойкого вкуса и сильного нрава. Это выяснилось быстро: не цвет глаз и волос, тем паче рост, а инициатива и решительность её; Костя несколько парадоксально воспринимал Ленину активность: с одной стороны быть пажом такой девушки было и приятно и престижно, с другой – такая роль была для него исключительна и нова. Столь легкие простые взаимоотношения, вне ролевых установок, очень отличались от российской привычки ранжировать всё, даже знакомства. В офисе купили билеты, получили карту всего заповедника, вышли, присели и слегка познакомились. Лени, потом, более развернуто, в процессе двухдневного общения сообщила, что она «collector» (представитель галереи произведений искусства); правда Костя до конца не понял, был ли это семейный бизнес или она была свободным художником (фрилансером), но ему не хотелось назойливо выспрашивать, быть настырным; правда, когда она рассказала о своем уже 25 дневном «travelling» по Юго-Восточной Азии, стала понятна вероятность любого из предположений, кстати, может и обоих. Развернули карту и стали обсуждать маршрут, решено было: сначала « canopy walkway», собственно сама тропа, потом перекус в пикнике-зоне, а потом, в зависимости от времени, какая-либо из пешеходных тропинок в зарослях леса. Итак, в дорогу. Сначала километровый проход по асфальтированной дорожке до базы, так эта точка именовалась, потом пятисотметровый подъем, крутой и каменистый, к началу подвесной тропы; Костю озадачила скорость передвижения длинноногой спутницы, столь изящного сложения: её загорелые икры быстро мелькали то спереди, то сбоку – они обгоняли некоторых пилигримов, в основном мелкого и крупного возраста и быстро добрались до старта. Сама тропа была разбита на, примерно, 50 метровые отрезки, между которыми находились жестко закрепленные площадки, где весело галдели школьники, фотографировались туристы и отдыхали граждане печального возраста; правда, когда Костя и Лени сами ступили на тропу, они поубавили смех и улыбки, так как надо было одновременно держать равновесие, держать фасон, и пробовать увидеть, снять, насладиться – сразу не получалось, но уже на 2 и 3 переходе они… увидели колышущиеся верхушки деревьев внизу, дымку облаков на горизонте и Лес – доисторический, огромный, величественный и желанный. У Кости возникло побуждение – пропитаться запахом, дыханием, мощью его, забыть кто он и откуда. Видимо что-то подобное пригрезилось и Лени – потому они заканчивали маршрут в молчании и задумчивости, и хотя еще был небольшой водопад с ниспадающим ручьем и другие красивые места, они больше не останавливались – трепетно несли новый мир своей памяти.

– Здесь ты должен быть легким, счастливым, необязательным – играть импульсами своего подсознательного, открыто, без оглядки на толпу, на социум. – Да я тебя отлично понимаю, но лучше упростить твой энергичный пассаж таким сравнением: так же ведет себя кошка с пойманной мышкой, она не оглядывается на окружающий социум и играет легко и весело, подчиняясь импульсам своего рефлекса. И я прошу тебя Володя, не надо углубляться во фрейдистское толкование кошачьих привычек, тем более я некомпетентен в этой области. Я заранее заявляю пас. Этот разговор не мог произойти в первые дни отдыха – зато сейчас сладко утомленные жарой, морем, истомой телесного они вернулись в мир простых интеллектуальных забав. Подобрался небольшой кружок единомышленников по касте; как такое происходит умом не понять – это два-три слова при встрече, один жест и взгляд и готово, вы записаны в чьих-то скрижалях как свой. Какой свой – тут не рассматривается, тем более на курорте, где как в дороге все откровенны до отвращения, как будто завтра судный день. Так вот Ната, Слава и Коля к концу недели прицепили или прицепились к Володе, врачу из Питера и к его подруге Эльзе (сразу же Лизе), полной противоположности Владимира, как и бывает обычно, спортивной, спокойной, внешне покорной женщине, позволяющей полную свободу Владимиру, в четко обозначаенных границах. На пляже они образовали небольшую колонию, вместе играли в волейбол, теннис, часто вечерами гуляли по территории комплекса – она была и живописной и протяженной, само собой и в ресторан ходили сообща. Совместно приняли решение съездить на экскурсию в Луксор, с посещением Карнакского храма и достопримечательностей берега мертвых – так назывался противоположный край Нила, где были долины Царей и Цариц, колоссы Мемнона. Неожиданно выяснилось, что Лиза не просто была уже там, но и провела круиз на теплоходе с заходом в памятные места Древнего Египта, и она очень коротко, в двух словах, одобрила поездку: « я открыла для себя совершенно другой Египет». Такая подробная, исчерпывающая рецензия всех вдохновила: « Поехали!» – дружно воскликнули и приобрели тур. Целый караван автобусов, с вооруженными солдатами в авангарде и арьергарде, утром забрал их из отеля и через четыре часа чуткого досыпа перед ними открылся Луксор. После прохода с экскурсоводом через стандартные красоты Карнакского храма Амона: аллею бараноголовых сфинксов, большой гипостильный зал, гигантскую колонну и статую Рамзеса II всех отпустили на полтора часа для самостоятельного плавания. «Давайте я покажу вам место, поразившее меня больше всего»- столь длинный спич выдала Лиза, затем провела их рядом со священным озером, выглядящим как обычный пруд, правда в каменных берегах, и подвела к Белой молельне изящной, какой-то божественно прозрачной, с тонкими линиями красивых рельефов. Она на всех произвела впечатление своей миниатюрностью, в отличие от размеров всего увиденного ранее, и выглядела как прелестная камея рядом с куросом VII века до н.э. « Интересно Лиза, спасибо Элиз, но ты никогда не делилась со мною таким своим высокохудожественным прошлым. – Володя вымолвил это с небольшой обидой.- Когда ты в круизе была, я и не знаю даже? – Меня взяли с собой родители ещё до тебя, не волнуйся. Предваряя вопросы, хочу обратить внимание на ещё более выдающееся, на мой взгляд, место, которое мы посетим во второй половине дня. Я не помню точное название этого храма, но знаю, что связан он с женщиной-фараоном Хатсепшут. – Ну, конечно, потому-то он и произвёл на тебя такое неизгладимое впечатление»,- не удержался Владимир затронуть гендерную тему, задиристо развивая её, между посещениями храма и музея Луксора и, с аппетитом приканчивая её во время обеда, в ресторане на берегу Нила. После обеда, немного отдохнув, автобусы помчались на другой берег реки, дальше была долина Царей, со стойким ощущением пребывания в склепе, в промежутках перебежки от одного теневого щита к другому (жара в этой долине была нечувствительна, видимо, только покойникам), затем автобусы и снова в путь.

Они просто перекусили в кафе около маленького озерца, скорее всего производного от водопада и ручья, пройденных ими при спуске, разговорились о близких, с непонятной для каждого долей откровенности: в Костиной версии – он, в основном, приехал для дайвинга и остановка в КЛ небольшой и простительный каприз, у Лени – ещё проще: она путешествует с бойфрендом, который сильно обгорел на пляже Пулау-Пинанга и отсиживается под кондиционером, наслаждаясь сычуаньской кухней отеля. Дальше их намерения и сливались и разъединялись, и в этом присутствовала легкая грусть расставания. Открыв карту-гида выбрали пешеходную тропинку Saleh в зоне D – и решили исследовать её, кстати начиналась она сразу за озером. Поход по тропе запомнился Косте по нескольким позициям: во-первых, не было никакой тропы, а был практически невидимый пунктир, почти незаметный, напоминающий скорее родные кущи, во-вторых, они услышали такие мелодии и трели какие и не предполагали здесь послушать, в третьих, Лени, неожиданно, побаиваясь любого хруста и скрипа, вскрикивала и хватала его за руки и не только. Как выяснилось, она ужасно боялась змей, что не удивительно, но и варанов, которые тоже шастали под ногами, тем более в лесу, где абсолютно отсутствовала зеленая подстилка, то бишь – трава. Ещё одним феноменом оказались « стеснительная крона» – когда листья проявляют смущение перед своими собратьями, Костя сначала и не понял, что ему показывала Лени, однако всё-таки докумекал, наконец. На выходе из тропы они, наконец не только услышали, но и увидели нескольких певцов – это оказались лесные голуби, необычной раскраски, зеленые с желто- коричневыми вставками на грудке. Затем они вышли на дорогу и медленно направились к выходу, там Костя быстро нашел такси и подвез Лени к станции; на завтра они договорились о встрече в парке Птиц и обменялись телефонами. Лени уехала к своему обожженному другу, а Костя от « жадности познания» поехал к знаменитым, раскрученным в СМИ, пещерам Бату. В результате он зверски устал, а в памяти остались безумный, по скорости, подъем к Храмовой пещере по 300 ступенчатой лестнице, рядом с вопящими цыганящими обезьянами, потом 15 минутное состояние дикой потной усталости, скамья… музыка и песнопения в индуистском храме…умиротворение… благость органов и чувств. Такое никогда не случалось с ним раньше: минуты абсолютной слабости, с темнотой в глазах… и плавное, тихое возрождение с надеждой на будущее. Наступил последний день столичного вояжа, запланированный ещё в Москве: с утра парк Птиц, потом башни Петронас, а вечером прогулка по индийскому и китайскому кварталам. Поехали! Воскликнул про себя Костя, плотно позавтракав в гостинице и отправившись в дорогу. Так как времени до свидания в парке было ещё много, он решил мельком заглянуть на центральную площадь Мердека и обязательно увидеть здание старого железнодорожного вокзала. Площадь была как площадь – всё оказалось предсказуемо сервильное: геометрическим центром площади, города и страны являлся Королевский крикетный клуб, основанный, естественно, чиновниками метрополии. А вот старый вокзал оказался вкусным подарком для архитектурного гурмана – совсем не эклектичная комбинация мавританского фасада с суховатым английским интерьером давали такую пищу глазам (углубления, ажурные арки, минареты, купола), что он с трудом вырвался из этого великолепия и поехал в Озёрный парк.

Кавалькада машин, разделяясь и соединяясь, следовала по апробированным и «обязательным» местам тура: быстро заехав, проехали долину Цариц, потом колоссы Мемнона – остатки заупокойного храма, выветренные, обвалившиеся гиганты, представляющие больший интерес для гидов, чем для зрителей, так как остановка у них распределяла потоки автобусов и упорядочивала экскурсантов по памятным местам. « Лиза…мы ждём, тобою обещанного сюрприза, а ты молчишь и ничего не комментируешь. Может мы уже проехали?.. – Элиза откликнулась не сразу на Наташино замечание. – Мы как раз подъезжаем, через минут десять, я предполагаю, будем там». Вот, наконец, они и добрались до Дейр – эль-Бахари к заупокойному храму Тутмоса I, задуманному Хатсепшут, построенному Сенпутом с гениальной интуицией, позволившей извлечь всё возможное из естественного кирпично-охряного скального амфитеатра. Когда Наташа увидела его на автобусной остановке, – находясь на довольно большом расстоянии от мемориала, то безупречные линии храма издали воспринимались её как космическое творение, приближаясь, она, понимала, что этот храмовый комплекс дело рук человеческих, кстати, в самом прямом смысле слова – какие особые орудия труда, технические приспособления могли быть 3500 лет тому назад; всё, всё было задумано этой женщиной, а построено, одним из первых гениев архитектуры Сенмутом и, конечно, ремесленниками Древнего Египта, что важно – свободными людьми, могущими творчески влиять на строительные процессы. Идея, по тем временам, была совершенно новой, революционной: величие не в божественных вертикалях, а в земной террасной планировке с множеством пилястр, колонн, скульптур и прекрасных барельефов с изображениями самой царицы и её путешествия в страну Пунт (рельефы, показывающие жирафов, обезьян, гепардов и изделия из слоновой кости). Закончили экскурсию и вернулись в гостиницу довольно поздно и, когда доедали поздний ужин, Наталья вдруг разразилась монологом: «после увиденного сегодня я поняла, что история религий, искусств, знаний не имеет какого-то нулевого Абсолюта-начала, с которого всё появилось. Когда я увидела в миражном мареве геометрически выверенный каскад храмового комплекса, то узнала безусловные очертания будущего шедевра эллинской архитектуры – Парфенона. И никто меня не убедит в противном. – Наташенька, успокойся, с тобой никто не спорит. Дай нам переварить еду и впечатления, а завтра продолжим этот разговор»- спокойно произнес Володя. После ужина попрощались с Володей и Лизой (их коттедж был в западной зоне) и пошли к себе; номер Николая был в соседнем домике, в связи с этим они часто гуляли вместе, тем паче удивительная удобоваримость его характера способствовала этому. « А ты что думаешь о нынешней поездке? – обратилась к Николаю Наташа.- Мне понравилось. И гид был хороший, заметно, что ему самому интересна история Египта.- Ты воспринимаешь это как историю Египта, а я совсем нет. Я не вижу никакой связи между Древним и современным Египтом, ни в людях, ни в традициях, да и внешность нынешних и тех рельефных мало имеет общего, как мне кажется. – Ната, может, хватит, ты уже и до Николая добралась. Пойдем отдыхать. – Ты, конечно, устал Слава; такая чрезмерная нагрузка выпала: целый день на автобусе, подвозят туда, сюда, да и голову зачем- то напрягать надо, что делаешь ты только по необходимости». Это была последняя эмоциональная вспышка Наташи, на которую Слава прореагировал спокойно, и, обняв её, уверенно и настойчиво увлёк в номер.

Перед входом в парк Константин слился с толпой детей: они были с родителями, с педагогами, постарше – самостоятельными группами, все на месте кроме Лени, которая, что за странность, не пунктуально по-немецки, а по-простому по-женски опаздывала; Костя откушал мороженого (хотелось молочного коктейля, но в Азии это эксклюзив), и начал нехорошо ругаться, естественно, про себя. В момент особо красочных фразеологических оборотов выскочила раскрасневшаяся Лени, скороговоркой объяснившаяся (вышло недопонимание с водителем), мгновенно настроившаяся на победный лад – и вернулось вчерашнее настроение и обаятельное взаимопонимание. Лени была одета в этот раз не по походному, а нарядно: легкий яркий бирюзовый топик с открытым верхом, держащийся на мохнатой петельке вокруг шеи, и летящие шелковые штаны летней цветовой гаммы. Костя сделал комплимент Лени, не только словами, но в большей степени глазами и руками – она приняла его, и они, наконец, вошли в парк. Встретил их Хорнбил – визитная карточка парка, одна из этих птиц-носорогов сидела прямо на дорожке и с неким презрением обозревала, суетящихся вокруг людей; однако дальше, по мере движения, эти картинки становились настолько привычными, что птицы и люди всё меньше обращали внимания друг на друга. В аннотации они прочли, что общий открытый парковый вольер (сетка натянутая достаточно высоко) самый большой в мире – после этого нехороший огонёк загорелся в глазах Кости, да размер имеет значение, да и количество крупных птиц впечатляло, как и условия, очень близкие к натуральным, тоже. Особенно впечатлили африканские и австралийские страусы в начале, потом павлины, в разных частях парка, и какие-то экстраординарные в огромном отдельном вольере, в конце маршрута вышли на озерцо фламинго, печально и задумчиво качающихся в отдалении. Решили исправить настроение и вернулись к амфитеатру детского птичьего представления. Там не только забылись, но Лени и поучаствовала в спектакле, вызвав необыкновенный энтузиазм у детей и у Кости тоже. Видя кружащихся вокруг детишек, Костя после нескольких дней забвения вспомнил о Наташином сынишке и чуть-чуть взгрустнул, но Лени вселила бодрость своей энергией и потащила к площадкам попугаев и вольерам орлов…Время прощания приближалось. У него был билет в башни Петронас, купленный ещё в Москве, – он ещё в первый день поделился с Лени этой радостью, так как приобрести тур на месте практически было невозможно, и сейчас, хотя у него и возникали вопросы к самому себе, ответ дала Лени – она рассказала об экскурсии в башни в хвалебных тонах, заметила, что предполагает посетить сады гибикусов и орхидей и, возможно, парк бабочек, о котором много слышала удивительного. Они пошли к выходу, потом длинно пили чай, о чём-то медленно разговаривали, долго двигались к такси… Лени взяла Костю за руку и, склонив голову чуть набок, глубоко и быстро поцеловала его в губы, резко отвернулась и пошла в противоположную сторону. Ему показалось, что она сказала ещё какую-то быструю фразу, то ли «see you later», то ли что-то похожее. Такси шли конвейером и через секунды он ехал сквозь город, скрепя зубами от вечных вопросов наднациональных таксистов о женщинах и о любви. Впереди у Кости были башни, вечер, утро, самолет и остров.

« А чтобы ты посоветовала нам в будущем увидеть в Египте? Поездка в Луксор и окружающие его места нам понравилась.- Обращался к Лизе Слава (это был их последний вечер отдыха), утром они улетали домой, Николай улетал тем же рейсом, а Володя с Лизой через два дня. – Лучше всего взять круиз плюс большое путешествие по Нижнему Египту, как мы ездили, но сейчас сложные времена и можно ограничиться только речной частью.- Что ты считаешь сложным? Политическую обстановку? – Да, я думаю, поездка по Каиру и в Александрию в данный период затруднительна и опасна, тем более мы до Каира ехали из Асуана в роскошном вагоне с английским стюардом – сомнительно, что сейчас этот маршрут сохранился. – Время у нас есть, будем надеяться на лучшее будущее. А в речной части было что-либо особенное, поразившее больше всего. – Да, совершенно, уникальный заупокойный комплекс из двух храмов – Абу-Симбел: из Асуана туда возили автобусами, плотина закрывает проход судам. Я не могу передать словами, да и альбомы не расскажут то, что можно постигнуть только глазами. Могу лишь позавидовать тем, кто увидит это в первый раз». Вечер был долгий, протяженный, по словам, тостам, стеклянным обещаниям, но и он закончился…

3

Квартира в старом доме конца 19 века, слегка обновленная, но временная по настроению и духу.

Наташа. Видишь, как мы хорошо устроились, ты нисколько нас не стеснила. Ты молодец, что позвонила заранее, но лучше через скайп общаться – я не люблю разговаривать в тёмную: приятно видеть собеседника, его глаза, жесты, и если даже возникают какие-то бытовые несуразности, то они только утепляют беседу, делают её домашней и простой.

Лиза. Спасибо. Однако мне нелегко преодолевать наши питерские комплексы; Володя считает, что с ними надо жестко бороться, потому что излишняя щепетильность и сдержанность в мире отечественного феодального концепта, так ему видится современная российская действительность, оставляют нас на задворках мейнстрима.

Из второй комнаты приходит Миша и просит маму помочь по математике. Наташа идет с ним. Элиза достает ноутбук и включает его, затем спрашивает у Наташи пароль входа и начинает работать на нём. После некоторого времени…

Лиза. Помогла Мише, всё нормально?

Наташа. Да, по математике необходимо поправлять – гуманитарные гены сказываются. На чём ты остановилась?

Лиза. В общем, я высказала главное, но для уточнения – Володя считает, что деликатность это скорее европейский каприз старых демократий, имеющих возможность жить в условиях стерильного пространства, не сравнимого с нашим.

Наташа. Ты сказала о некой размытости командировки, а в чём её основные неясности ты не объяснила? Или рано пока говорить о конечных целях?

Лиза. Вот! Вот, как ты, верно, уловила мои флюиды – я и сама лучше бы не объяснила… Изначально меня снарядили только для участия в торгах…Конечно, я тебе подробности, по телефону, не сообщала. Это будет Кристис, аукционный дом, второй по значимости на российском рынке, с ним наша галерея сотрудничает не первый год. Но незадолго до отъезда мне предложили опубликовать мою диссертационную работу в развернутом виде, с большим охватом художественных произведений и прочитать несколько лекций по этой тематике. Мне, безусловно, очень интересно такое предложение и сейчас я занимаюсь как раз согласованием основной работы с данным приглашением.

Наташа. Буду банальной – я завидую, и не стесняюсь этого; у меня сейчас не жизнь, а серость и вата: какой-то мутный вакуум, в котором я барахтаюсь и затягиваю в него окружающих.

Наташа опускает голову, всхлипывает раз-другой, быстро успокаивается, после того как Лиза прижимает её голову к себе.

Лиза. Я видела тебя, ещё несколько месяцев тому назад, в совершенно другом настроении: ты вся вибрировала энергией, блистала умом, никаких предпосылок мировой скорби. Что произошло?

Наташа. Ничего?! Просто я никого не хочу видеть. Твой приезд и моё настойчивое, даже навязчивое предложение остановиться здесь – это сплошной эгоизм. Я за тобою хочу спрятаться от всех и попробовать найти себя снова.

Лиза. Спасибо. Я постараюсь, хотя бы на короткое время, стать громоотводом твоих чёрных человечков,… но ты мне ничего не сказала о Славе и…

Наташа. Не надо! Никаких вопросов о самцах. Табу!

Ресторан для своих. Рядом автомобили VIP– класса, большинство с водителями. Камерная ниша в углублении одного из двух залов, за фигурным столиком Костя и ещё 3 мужчин.

Мужчина 1. Хорошо мы этот вопрос считайте решили, уточнить надо только банковские проводки по датам. И где этот кореш, которого надо посмотреть?

Костя. Самвел, я предупреждаю вас – без самодеятельности, я вам уже говорил – мы были друзьями.

Мужчина 2. Константин Михайлович, все люди раньше или позже были и будут – только разница во времени и интересе…

Мужчина 3. Влад, остынь сейчас время не барыг, а мозгострелов – старайся больше слушать и подтянешься к ним.
Мужчина 2. Твой, Анатоль, дребезг иногда не делу помогает, а кляпом становится, из-под него ни вздохнуть, ни пернуть – ты уже достал меня.

Мужчина 1. Влад, Анатолий не устраивайте здесь базар, лучше кушайте спокойно – Константин Михайлович расстарался угощением. Да и тебе Владимир не стоит забывать, как ты сам недавно вспоминал, о памяти по гроб жизни. Или забыл, как Анатолий тебя спас и сколько это стоило – сейчас все страхуются, надо переплачивать по полной, на весь околоток.

Костя. Самвел, Слава позвонил, сказал, будет минут через пять; делайте, как договорились: он заходит и вы, чтоб не было такой трескотни, как сейчас, прощаетесь и выходите. Его машина Ниссан Х-трейл, я думаю, другого Ниссана там нет. Я позвоню вам завтра и, наверное, предварительно договоримся о встрече, только я бы …

Входит Слава. Подходит к метрдотелю и затем идёт к Косте. Самвел говорит что-то своим коллегам, они встают, прощаются и быстро уходят.

Слава. Добрый вечер. Ну и проверка здесь, прямо как в секретной конторе.
Костя. Здравствуй. Чужие здесь не ходят, а своих знают.

Слава. Это сейчас с тобой прощались такие свои, а мне они показались калькой 90-х годов – мафиози и его бойцы, малость выдрессированные и одетые.
Костя. Люди всякие нужны, люди всякие важны.

Слава. Предполагаю, что нам давно надо было выяснить отношения, но ты не хотел не только видеться, даже общаться по телефону; я думаю, и мои извинения здесь ни к чему: я чувствую до какой степени я неприятен тебе, но я хочу исключить Наталью из этой переделки.

Костя. Это не переделка-проделка – это подлость в н-степени, так как замешан друг, теперь бывший, и женщина, которая клялась мне и божилась всем, что можно только представить…

Подзывает официанта, спрашивает Славу и делает заказ.

Ты перешел на водку? Что нервы стали сдавать или другие причины? Но меня мало интересует твоё сегодняшнее настроение, и не сомневайся выворачиваться наизнанку и разводить сентиментальные сопли я не собираюсь, а попросил тебя приехать столь срочно по одной причине. Я хочу тебе сделать безальтернативное предложение. И ответ мне нужен уже завтра.

Слава. Так делают не предложение, а сообщают об угрозе – ты меня пугать позвал? Мог и не морочить голову с заказом, а по-простому через бугаёв этих преподнести или это сейчас так у вас не делается – моветон; все насмотрелись американских фильмов и сериалов, теперь надо, сначала, в ресторане объясниться. Да?

Костя. Не кипятись, выслушай спокойно – тебе такое никто никогда больше не предложит. Стань хотя бы на время реалистом: в нашем современном мире заработок тренера настолько жалок, что обсуждать его стыдно и при всей любви к профессии ты фактически лузер. Я уже не упоминаю твои долги и кредит, так что послушай меня без гонора.

Слава. Не укоряй меня долгами, я тебе верну первому, перезайму, в крайнем случае…

Костя перебивает его и энергично взмахивает руками.

Костя. Давай не вскриками и всхлипами обмениваться. Выслушай меня. Я сказал ранее, что мы не будем романтизировать нашу жизнь, но давай и не опускать её ниже пояса. Я попытался забыться в поездке, на дайвинге – не получилось, предполагаю всё же, что твои отношения с Натальей не роковой случай…

Нет, дай мне закончить, не останавливай.

Костя. Короче! Я предлагаю тебе уехать на три года в Юго-Восточную Азию за мой счет; я закрываю твой кредит и выплачиваю долги, затем ты получаешь две карты международной платежной системы с кредитной линией на 3 года, при расходе не более 5000 тысяч долларов в месяц; всё, включая авиабилет в Сингапур, получаешь завтра в это же время. Ты мечтал о путешествиях, о странствиях, но когда я тебя звал с собою, гордыня не позволяла тебе быть приживалкой, как ты выражался – вот тебе шанс начать жизнь с листа, да к тому же с такими условиями. Ты сможешь не только проветриться и насладиться – есть возможность построить какой-то начальный бизнес.

Слава во время этого выступления дважды выпивает, угрюмо смотря на тарелку с едой. Затем встает, прощается и медленно идет к выходу.

Костя. Так ты позвонишь? Или завтра, уже, здесь встречаемся?

Слава в ответ неопределенно жестикулирует и выдавливает слово.

Слава. Позвоню.

Старинный особняк в районе золотой мили. Охотничий зал.

Александр. Если не углубляться в детали, то общее впечатление очень хорошее. Правильно я тебя понял?

Костя. Я могу и в деталях, но ты же человек занятой – председатель правления…

Александр. Не надо так тяжеловесно, ещё немного и упомянешь другого председателя – Фунта, тьфу-тьфу не вспоминать всуе – кончилось ведь трагикомично. У меня до 17.15 свободный график, а мы перестали пересекаться вообще, и я рад, что ты заехал ко мне почти сразу после возвращения. Так что давай хвастай тем, чего я лишён в последние годы. Только не думай, что я стенаю, нет; просто каждый создаёт свою вселенную из тех материалов, которые знакомы ему и удобны… и редко мучает себя сомнениями после. Тем более красивый кабинет – временная мантия наемного менеджера,… но всё я эту тему закрываю…

Доедают десерт, запивают морсом и переходят на второй этаж в кабинет с табличкой «Председатель правления банка…»

Костя. После твоих слов я вспомнил наши беседы на даче и удивительное чувство легкости… после, я ведь в силу молодости хотел быть похожим на тебя. Позднее мне запомнилась фраза «жизнь – невероятное в бесконечности», эти слова я препарировал много лет и так и этак – хотел прожить хоть часть жизни невероятно, но у тебя ведь речь шла о бесконечности. Ты помнишь?

Александр. Конечно, помню. Была мечта, были, наверное, и какие-то

предпосылки, так я тешил себя надеждой, во всяком случае… Потом стремительная карьера – время и место совпали – да вот бесконечность оказалась для меня только космическим понятием, как видно теперь, верхние эшелоны власти и любое творчество… вероятность сопряжения ничтожна; боюсь говорить о будущем возвращении (предвосхищаю твой вопрос) бессмысленно: я иссох, стал администратором – пусть солидным, и вся моя энергия уходит на благо нашего банка и сохранения высокого статуса моей семьи.

Произнося последнюю фразу, Александр скривился и боднул головой, то ли на слова произнесенные, то ли на что-то глубоко сокровенное и скрытое.

Александр. Да, извини меня, я всё о себе, что у тебя, женился или гуляешь?

Костя. Мне тяжело говорить о прошлом, лучше о поездке: в начале – познакомился с девушкой: высокая, фигура отпад, зеленые глаза, улыбается как мадонна – она из Германии; случайно попали на одну экскурсию и соединились, чтобы живее провести время, но секса не

было – только попрощались как-то знаково, с надеждой на неопределенное что-то.

Александр. Вопрос, а смотрели как – друг на друга или в одном направлении?

Костя. И в чём вопрос?
Александр. Друг на друга – значит временно, быстротечно, а в одном направлении – это словно пара глаз, видящих на горизонте единое целое.

Костя. Отвечая тебе, хочу быть циничным, ведь после некоторых событий я к женщинам отношусь практично: меня, прежде всего, увлекает аромат женщины – можно его выпить и её же закусить, следовательно, твоя лирика – какой-то анахронизм.

Александр. Вижу, надломилось твоё душевное состояние, но это преходяще, и ты ещё вернёшься в мир магических чувств. «Всё будет так, как должно быть, даже если будет наоборот». Но давай всё же сдвинемся с этой точки. Неужели у тебя в путешествии не было ничего интересного?

Костя. Да… конечно было. Самое оригинальное – абсолютное отсутствие соотечественников, даже просто русскоговорящих. И значит получился

классный тренинг языка и отдых от родных березок и наваждений, тоже родимых.

Александр. И сколько дней именно дайвинга было?
Костя. 10 дней – и очень хорошие отношения сложились с женщиной администратором в офисе дайв-центра: она распределяла дайверов по сайтам каждый день, и я 8 дней был на Сипадане, хотя по договору – максимум 5 дней, таковы условия и правила. В конечный день я уже сам её попросил разнообразия, и она меня экспедировала на спидботе к другому острову. Там нас было трое: пара китайцев с Тайваня и я – тоже понравилось место: много кальмаров, интересное макро и сам остров исключительно стерильный … биостанция, практически полное отсутствие туристов.

Александр. А сам знаменитый Сипадан? Что-то не слышу восторга.

Костя. Коротко! Мечта сбылась, не знаю, куда после ехать, чтобы не разочароваться. Сбылась идея фикс моих дайверских фантазий: я погладил акулу за хвост, не прикормленную, как практикуют на Кубе и многих других местах, а естественную и свободную и хотя это была двухметровая белоперая – не самая опасная, адреналинчик вспрыснулся; я уже не говорю о разнообразии пелагических рыб, о черепах, о супе каранкасов и барракуд – настоящая поэма подводного экстаза.

Александр. Что ты мне недавно тут о лирике ворчал? Нет, не отказывайся от слов – хорошо, я рад твоим воспоминаниям, ведь повседневность ускользает – остаются только события с плюсом или минусом, хотя со вторым знаком нам хочется реже сталкиваться. О

твоей жизни в бизнесе я не спрашиваю, думаю, у нас будет место и время для этого; в конце концов, брошу я все эти значительные проекты и попрошусь к тебе скромным экономистом. И поеду наконец-то на дайвинг, о котором ты так красочно рассказываешь.

Костя. Ой, не верю. Это ты кокетничаешь сам с собою – что-то сложно представить тебя вне игр высшего света, но вдруг… буду счастлив, видеть тебя своим партнером, чем черт не шутит… Я вижу, моя аудиенция заканчивается, судя по времени.

Александр. Да, извини, я тебя предупреждал о неумолимом Хроносе – я очень рад нашей встрече, предполагаю теперь мы будем чаще видеться.

Провожает Костю до парадной лестницы. Тепло прощаются. Александр возвращается в кабинет и делает запись в ежедневник.

Телефонный разговор. Наталья в своей квартире.

Слава. Привет Натусь, ты ждешь меня? Я соскучился, хочется покрепче прижать тебя…

Наташа. Опять по телефону говоришь то, что я готова слушать бесконечно, но рядом, а не виртуально, да и хочется всё же слышать от тебя более ласковые и чуткие слова.

Слава. Не придирайся, я ведь рядом с тобой глупее становлюсь.

Наташа. О да, я живо представляю сейчас наши взаимоотношения, только и исключительно по телефону, и тебя премудрого пескаря, смотрящего на меня снизу. Нет уж, уволь – лучше по-прежнему, по – привычному, когда ты со мной, и я вижу твои голубые, искрящиеся огоньками, глаза, а руки нежно и убедительно ладят со мною – тогда мы вполне обходимся вообще без слов.

Слава. Как у тебя дела на работе? Что у Мишки в новом садике, привык или со скандалом ходит?

Наташа. Миша привыкает, главное появились точки сопряжения кое – какие: дети, с которыми он подружился и воспитательница требовательная, но без занудства, ты же помнишь, как мучились в прошлом месте; спасибо Косте за помощь.

Слава. Опять Костя, ты, наверное, специально растекаешься перед своим благодетелем; мало того, что ты ноги раздвигаешь и никак не желаешь кончить этот балаган, все время кормя меня рассуждениями, о всеобщей зависимости друг от друга и нелепыми доводами о порядочности…Интересно, что ты под ней подразумеваешь?

Наташа. Не надо мучить меня, ты знаешь… сколько раз мы объяснялись: я не могу, не представляю себя без опоры на мужчину – для меня абсолютно немыслим такого рода мир. Ты можешь обвинять меня во всех смертных грехах, мы можем снова безумствовать и грубить.

Но я не хочу повторения подобных сцен, особенно, при Мише, как в последний раз, всё равно тебе придется ждать или … я не знаю пока ответа.

Слава. Опора тебе нужна – тебе не подпорка нужна, а дубина здоровая.

Наташа. Прекрати! Продолжаешь свои бешеные выходки. Тебе мало того, в чем я призналась тебе и не один раз; сколько надо повторять, что Костя мне помог в самый сложный момент жизни и сейчас я мучительно разрываюсь между Вами тремя…

Слава. Что!! Какими ещё тремя…

Наташа. Уймись! Ты даже не подумал о Мише, за своим эгоцентризмом и темпераментом не видишь ничего сложного: мир у тебя линеен до горизонта – до твоего личного горизонта–пространства, куда поместить ещё кого-то очень сложно.

Слава. Аа… Извини меня, я опять психую.

Наташа. Твои извинения стали неизменной индульгенцией, поощряющей невоздержанность и грубость. Проще сразу думать, о чём говоришь и не опускаться до края. Хорошо давай успокоимся… я жду тебя вечером… Соскучилась…Очень. До встречи.

Слава. До свидания!

Когда бы воля снизошла Куда бы праздность привела?

Он верит в чудный разворот Облезлый вечный обормот.

Мелодий ряженых молва Минуты страшные добра.

Где меры внутренний оплот Границ земных круговорот?

Наташа. Мама, ты приехала опять меня воспитывать, не поздно ли? Уж лучше отец с его мгновенным гневом, чем тоскливое каждодневное мучение. Уже прошло 8 лет, Миша лучшая плата за мою глупость, да я и не считаю ошибкой моё прошлое; настоящее не возникает само по себе – оно вскормлено, удобрено моими мучениями и терзаниями.

И.П. Как ты красиво научилась говорить, как будто со сцены…

Наташа. Успокойся, мама, я тебе не конкурент, лишь жалкий любитель…

И.П. Не перебивай меня. Слезы, нервы, отцовы хлопоты, твоя сегодняшняя устроенность в столице – это тоже в далеком прошлом, и ты как Клеопатра сама создала своё королевство, в котором даже шуту не позволительна никакая критика.

Наташа. Мама, я в восхищении, ты говоришь так, что можно представить тебя в образе, да и не только в своём, но мы не театре и я не восхищенный зритель, а всего лишь твоя дочь, ждущая не твои талантливые репризы, а понимание и материнскую помощь, тем более я запуталась окончательно.

И.П. Так давай распутывать этот клубок – ты звонила мне в последний раз во взвинченном состоянии и, надеюсь, понимаешь, как тяжело решать по телефону такие вопросы… Слава богу, у Жени и в семье и на работе спокойно и стабильно, потому, в первую очередь, наше сегодня и завтра мы связываем, прежде всего с тобой и Мишей.

Наташа. Мама, всё это так, но разбираться мне надо самостоятельно – не могу я прикидываться счастливой, с тем с кем у меня резонанс исчез напрочь, а благодарностью чувства не прикроешь, да и противно стало – я же не куртизанка, чтобы отдаваться за… привилегии.

И.П. Ну, Наташенька, мы же тебя не подталкиваем…

Звонок Наташиного телефона.

Наташа. Мам, извини… Да слушаю тебя, Слава. Да не одна. С мамой…

Я предупредила, что ты заберешь его… Нет только не сейчас… Конечно могу, я не стесняюсь мамы… Да представь – посвящена… не жалею…Жду вас – осторожнее, пожалуйста!

И.П. Твой Слава! Я не готова сегодня знакомиться с ним, если можешь…

Наташа прерывает маму.

Наташа. Мама, извини, что перебиваю, я сама ещё не готова – можно не гнать лошадей, спешимся до лучших времен. Я встречу их во дворе, переговорю со Славиком, мне, кажется, он тоже не торопится…

И.П. Я не хочу задавать тебе бестактный вопрос – можешь не отвечать, но что вас связывает – ты так и не объяснила? Из твоих прерывистых реплик я только уловила какую-то химию, как ты назвала то, что всегда звалось проще и естественнее – распутство.

Наташа. Тебе ли, мама становиться пуританкой, какие высокие отношения у вас в театре были, я помню с детства, да и не очень ты скрывала это от нас: вы с отцом довольно громко обсуждали альковные истории; я никогда и не думала это вспоминать, но ты спрашиваешь – я отвечаю: да у меня необыкновенные чувства к Славе, каждое его прикосновение меня поднимает вверх и опрокидывает навзничь одновременно, я не знаю, как долго будет такое блаженство, но каждый день мой.

И.П. с печальными глазами и скрещенными руками, без движения, сидит у окна. Тишина.

Баня среднего класса. Всё скромно, но со вкусом – без лишней патетики. Собираются свои, то есть многолетние посетители; есть небольшие компании по возрасту и интересам.

Костя. Как же я соскучился по русской бане. Нет, сауна это замечательно, но дух и пар русской бани непередаваемы.

Слава. Ура, в парную! В парную!

После пара. На двухместных диванах сидят напротив друг друга несколько человек, кто в халатах, кое- кто в простынях. Видимо они завсегдатаи этого заведения.

Старик. Здравствуй, Славик. Давненько тебя не было, как дела, какие новости?

Слава. Спасибо, не хуже прошлого, двигаюсь постепенно по комментариям твоим – очень интересно, неожиданно, даже невероятно для классической, общепринятой точки зрения. Спасибо… Я сегодня с приятелем. Познакомьтесь.

Старик и Костя пожимают руки. С Костей знакомятся ещё несколько человек.

Костя. А что за комментарии ты мне ничего не рассказывал?

Слава. Да вот мне Володенька дал свои наработки по Библии и по истории христианства, он перечитал, проштудировал Книгу трижды, и много лет размышляет над прочитанным. Да ты лучше сам его спроси.

Костя. Конечно первоисточник лучше любого компилятора…, извините, как вас по отчеству.

Старик. Какое отчество! Мы в бане как первые отроки на Земле – обнажены и праведны, во всяком случае, на время оно. И можно ли здесь между парной и чаем рассказать о моих внутренних теологических университетах,… хотя фрагментарно попробую… Я много лет посещал приходские собрания в нашей церкви, но очень редко находил ответы на вопросы, которые у меня возникали по мере узнавания литургической жизни. И я стал искать свое понимание храма и господа. Мне сложно было найти единомышленников: приходские женщины – это, увы, кликушествующие создания, не признающие никаких вопросов, батюшка старался свести любой разговор к чтению евангелия.

Костя. И к чему вы пришли? Вы для себя нашли или все еще ищите истину?

Старик. Не торопитесь… такими словами не бросаются. Я понял, что самое важное это Вера, а не покрывало окутывающее её и подменяющее собою святую правду.

Костя. Вы хотите сказать, что все эти институты церкви: соборы, одеяния, служители и многое, многое другое – это пелена, то есть покрывало.

Старик. Но это вы сказали, значит что-то подобное приходило и вам на ум ранее. Для меня же открылось моя истина, и она только моя – я верую во Христа истово, но верую в него, как в богоподобного человека, и определяющее в этих словах – именно человек – настолько великий, настолько необъятный, что я готов жизнь за него отдать в любое мгновение.

Старик прикрыл глаза и отодвинулся вглубь кушетки. Позвали на пар.

После парной.

Слава. Вот о ком я тебе рассказывал, вот такие у меня банные посиделки.

Обращается к высокому, статному мужчине.

Слава. Володя, вот ты человек не просто театральный, но и обрядный, придерживающийся поста и некоторых других христианских норм, а каков твой взгляд на эти максимы.

Костя. Слава, ты удивляешь меня сегодня исключительно оригинальными интересами, которые тебе удавалось так долго скрывать от меня – значит, ты только прятался за спортивную демагогию, а может и не считал меня достойным таких тем.
Слава. Мы проясним эти темные места потом, а сейчас может Володя всё же ответит.

Володя. Ой, Слава, ты меня загнал в тупик – куда мне о таких сложных вопросах говорить, ведь я кручусь со своими программами (да ты же прекрасно знаешь, сколько мы раз обсуждали с тобой) в управе и танцевальном коллективе и, если задумываюсь о сущностном, то только в контексте обычного человека – это проще и не так тяжело. А обряды, в те времена, когда я ещё работал в ансамбле, были естественной частью нашей программы – почти все народные танцы и есть мозаика православного и языческого опыта, так что пост и некоторое другое, как ты сказал, это и есть вышесказанная смесь духовного и физического, личного и общественного – ведь, по большому счёту, хочется быть со всеми вместе, особенно, в праздники.

Слава. А не попить ли нам чайку? У меня сегодня на 17 травах – лечебный.

Пьют чай. Костя уходит покурить. Несколько человек идут в парную – убираться и делать пар.

4

Когда бы воля снизошла Куда бы праздность привела?

Он верит в чудный разворот Облезлый вечный обормот.

Мелодий ряженых молва В минуты страшные добра.

Где меры внутренний оплот Границ земных круговорот?

Колебаться, сотрясать своды, метаться – с какой целью, для чего… может вместо бесконечных запятых, многоточий поставить жирную кляксу? И что в итоге: вместо громогласного рыка – глухой пук – такое беспамятство, развернутое самим собою; с последующей жалостью и презрением окружающих, прячущихся сначала за обязательную мемориальную обрядность, впрочем, тут же, с быстротой молнии, разворачивающихся в коконе своего обиталища, рыгающим сарказмом и уничижением. Время, где пауза умиротворения, не глобальная, не всеобщая, а личная – затворническая, очень замкнутая в пространстве не физического, а нравственного порядка; если же впускаешь такие понятия, такие слова – не выбрасываешь их в пропасть безразличия и немоты, пытаешься, с тугим опозданием вернуться к прошлому, тогда, наконец, всё же понимаешь, что в нём, в былом, ты был, состоялся в качестве особи, а не пошлой управляемой игрушки. В чём суть моей теперешней сиюминутности, почему вопросы повисли в густом эфире претенциозности и внутренней глухоты, почему ответы не даст никто кроме Альтер эго, которого нет, как и надежды на его появление; это не мучение по возможному исходу, а поиск пути – дороги для слепца, тыкающегося в стены вокруг; это искание не простое, когда за тобою толпа или легион, с которым на миру и смерть красна – нет! Это выбор одиночки, с внутренним светом и тьмой, с мелкими триумфами и гулкими провалами… Далее я вспоминаю цепь поступков стройно оприходованных бухгалтерией серого вместилища: мои жуткие сомнения, ночь шатаний, утро кошмаров, вечер опустошения, полёт в ведомое и сладкое, набор вкусовых, оптических, гормональных рецепторов… вязь сотканных чувственных забав… последовательный спуск с горок повседневности в черную дыру беспамятства. Но опять ничего нет, только есть призрачное видение светлячка – удаленного маленького, неуловимого, однако отмеченного некоей тайной – блеклого маячка надежды, и если всё же существует иллюзия пробуждения сознания, то её необходимо выпестовать – не погасить безумием спешки. Вот так по шажочку, мелкой иноходью возвращаешься к пустым берегам, лелея неосознанную мысль о твердой почве, с которой возможно снова начнешь start up, правда без особой веры в конечный итог, но с видимой аллюзией шекспировского финала, возможно и не последнего. Самое интересное – это должно созреть во мне самом – спасательный круг и кислородная подушка необходимы «страшным инвалидам» общего ряда, а мне поможет, видимо, только душ Шарко собственного изготовления. Когда мысли и память наконец-то синхронизируются, возникнет потребность нового порядка личной гигиены: выбросить использованное покрывало прошлого с его пятнами, кровавыми разводами и накинуть на себя белый саван, с которым или на последний приступ, или на ближний погост. Пусть здесь только начальный флюид душевного выздоровления – этого уже достаточно хотя бы для первого импульса, ещё не вполне ясно какого, но хочется верить – реального обновления.

Налюбиться не смогла – только зависимость чувств, под вымышленным покровом – жертвоприношение во имя сына или видимость оного для успокоения души. Потом больше: возвращение стыда как предтеча больного вопроса о будущем и о прошлом, как попытка вновь обрести облака над головой, гранит под ногами; но куда-то двигаться смогу только после обретения твердости и покоя – для этого многого не надо, лишь время и жаданье. Хочу, прежде всего, разобраться в себе… и затем в главных обвиняемых по делу ” Я против X и Y “, если, конечно, хватит решимости, злости вычерпать этот тухлый сосуд грязи и получить информацию по этим гадам, уползающим в тень, при любой попытке что-нибудь выяснить. Должна сама всё понять, найти причинность действий, мотивы каждого из них – и, наконец, определить собственное место в этой истории, потому что, в конце концов, итог на сегодня жалкий, а время стенаний прошло. Период порхания завершился, ретиться поздно: на моих не храмовых развалинах проще поставить новый свод и кирпич за кирпичом, шаг за шагом, без девичьей истерики собирать новый витраж жизни, желательно не стеклянный, а железобетонный, в надежде на то, что он предоставит нам защиту и спокойствие. Итак, что я имею: в плюсе – сын, да ещё работа, приятная во всех отношениях, в дальнем тылу, на крайний случай, мои родители, квартира в центре и утоленные амбиции, требующие реальной корректировки; в минусе – двое мужчин, потерявшихся в пространстве и времени, причем один, как летучий фантом, исчезнувший по-английски, а другой – физически осязаемый, но реально какой-то выхолощенный и опрокинутый. И я здоровая русская баба с естественными нуждами и потребностями, с маленьким ребёнком и неопределёнными планами на настоящее и будущее; а, практически, единственная коренная надобность – забота о сыне, это даже не просто потребность, а вымпел, флаг с которым прочнее смотришь на окружающих тебя людей и с отчаянной гордостью, несколько ролевой, на самое себя. Возвращаясь к моим баранам, то бишь мужикам, я не пытаюсь сверстать их под один гребешок – нет, хочу через их действия достучаться к своему внутреннему ощущению, докопаться, вскрыть гнойники и ни в коем случае не елозить, не лилипутничать ни перед кем. Конечно у меня пока только вопросы, но это и не удивительно – ответы уже другой уровень познания окружающих… и себя, иной взгляд на все события и явления; так что моя задача – найти того, кто объяснит, расшифрует прошлое, поможет снять гнёт неопределённости, короче, нужен психоаналитик, копающий твою жизнь не один год. Поэтому, в силу центробежной составляющей, не близкого человека, прикреплённого к тебе, в основном, финансовыми инструментами, он способен четко, решительно раскодировать твои глубинные табу, до которых ты сама вряд ли доберёшься. Правда такой специалист под рукой, как это ни странно, не обнаруживается, а традиция исповедания так далека от нашего настоящего, да и прошлого тоже. Впрочем – это красиво, вычурно подано в зарубежном синематографе, цепляющем наши души в полон изящных и жестоких сказок 18+. Сомнения и нерешимость мучают меня, в тоже время, в один из моментов морока, пробивается мысль-память о человеке, встреча с которым может изменить теперешнее положение… мне остаётся уповать на это.

День прошелестел длинно и неряшливо: по приходу – только суета, по расходу – время, которое вытекает из меня как из дырявого кратера, а созидательного «кот наплакал». Действительно есть огромное желание работать не моделью при искусстве, представляя в первую очередь товар на продажу, пусть и высокохудожественный, – прежде всего, хочется использовать свой потенциал, свои знания для истинного дела. Всё на продажу – это ведь не только слоган современности, здесь улавливается неразрывная линия от Рима – далее везде; да и Древняя Греция, конечно, тоже не целомудренная дева на вакхическом пиру, однако надо заметить – восхищавшая всех гетера Аспасия – прежде всего – раритет ума, блестящего красноречия, этикета, а потом уже, что естественно для её специализации, высокого искусства любви. Древний мир пытался узаконить чистоту эллинизма с запросами агоры и производил периптер Парфенона вместе с гимнасиями и палестрами, чтобы гармонией считались красивое тело и платоновские диалоги, потому-то и вспоминается та эпоха как практически недостижимый эталон античного миража. Даже больше – иллюзии, несмотря на то, что остались памятники высокого искусства, литературы, философии – воистину мир реальной памяти; однако это чаще категории мифологии и мечты, в которые всё же действительно веришь. Большинству же удобно жить в логических схемах и аргументациях одобренных доктрин, я и сама всё больше склоняюсь к некоему конформизму, всё время привычно и ласково оправдываемому обстоятельствами времени и места (почти как в классическом учебнике); на самом же деле – всё во мне самой; ведь строишь мир вокруг себя не по уставу катехизиса, а, чаще всего, по правилам вкусной и здоровой жизни, всё время, оглядываясь вокруг, и с радостью замечая многочисленных попутчиков на этой притягательной дороге. Сейчас, отдалившись от дома и от друга, в какие-то моменты тоскливо понимаешь собственную зависимость от плеча, локтя, прикосновений и эмоций ближнего, который очень может быть, в этот момент ни слухом, ни духом обо мне, возможно, вообще переминается с другой, забывшись по обыкновению. Оценивать на расстоянии легко – нет объективного критерия, только внутренний голос, желание, жар и слабость – короче святой женский набор, пользуясь которым выстраиваешь лихорадочный мир квази-визуального пространства. Веселое, видимо, я произвожу сейчас впечатление на работе и в гостях; к тому же свалилась на голову неожиданно, да и знакомство было шапочное южное, что обычно приводит к расхристанности общения, излишней болтливости, но практически никогда не склеивается надежно. Да и здесь я замечаю сама, всё далеко от гармонии и тихой гаванью этот уголок не выглядит. Могу ли я помочь кому-либо, если в такой момент сама зыбко тыкаюсь по всем направлениям, не зная, точно, в чем конечность поиска и почему беспокойство не покидает меня даже в дистиллированном воздухе уютной командировки. Главное, надо ли мучиться и мучить других… я же вижу, как после моих вопросов и сентенций, его разворачивает на простоту и определённость женщины с шестом. И самое интересное – я это понимаю, какой-то извращенной частью своего логоса, хотя, конечно, через некоторое время начинаю подвывать от этих мыслей и сомнений. Вот так выворачиваюсь перед собой, вываливаю мусор души, провожу корректировку по намерениям, и в итоге рождается какая-никакая перспектива выпрямиться, наконец. И после этого желание встряхнутся, взглянуть на окружающий мир по новому, по бодрому начинает отвоевывать свои позиции у хандры и сплина; ещё чуть-чуть и я вернусь к прозрачному периоду своей жизни, даже если толчея рутинного микрокосма опять заползёт в мою действительность. И всё-таки надо быть чуть теплее, домашнее – ведь необходимость взаимного движения исходит изначально от одного и только потом, после оттаивания, в глазах другого появляется та мягкая грусть, которая расчехляет чувства и приносит доверие. Мне кажется, даже определённо, я верю, что мы сможем вновь собрать конструкцию нашего миропорядка, не прежнего – нет, а другого обновленного, с опытом терзаний длинных ночей. И не будем подстругивать естество каждой из нас, сводя его к общему знаменателю; ведь сохраняя свой отпечаток существования (уникальный как узелок на пальце) мы оставляем свою метку, неуловимую, словно пылинка Вселенной, на древе жизни. После такого философического эдикта окончательно успокаиваешься и приходишь к мысли, что столь желанная стабильность – выражается полной женской непредсказуемостью, следовательно, пусть все идет, как идет, только на виражах надо не забывать, призывно работать бедрами.

Не могу открыть… Аппликация… Гудит глухо, к черту, пить холодную, минералку, если бы… Опять, к воде… душ. Блаженство, струится, ничего сзади, только вода-а а а, вода… из неё вышли – обратно вернемся, хорошо. Был ослепителен, остер – по собственной, другие – скорее ерничали, ухмылялись в зубы – в зубы и надо, но не в пивной – избранные… Да, ускоритель – будуарная вещь в себе: очень личная и клозеточно эксклюзивная. А какова она – зажгла меня с лёта, глаза блистали черным агатом, да и я бурлил её не один раз; она же изощрялась по-восточному с пассами необыкновенными – ядреная одалиска. Но сейчас скверно: горло, нос мутит – так гадко, отстойная катится жизнь, полная неразбериха с подругой, разрыв с другом, винтит бизнес не во время, поток… поток сплошной черноты, но тпру – иначе праздник непослушания превратится в вонючий отстойник для примитивных лузеров. Я должен сегодня вернуться окончательно. Надо попробовать с листа; я уже проходил это, получалось?! Получалось? Крепкий чай и покруче, затем что-то пожевать, даже через не могу… Спустя некоторое время. Сегодня намечаю планы на ближайшие дни: надо согласовать сроки по вводу торгового комплекса, а то они без моего контроля на самотёке улетят, как обычно, в невидимую субстанцию, и обязательно навещу конюшню, может под седлом и найду потерянную свободу мыслей и решений. Вызову машину, на коне решительно да, а сам за руль… не сегодня. И всё-таки снова думаю о ней – ведь цепь событий завязана узлом её поступков: непонятных, часто не имеющих никаких логических обоснований, бессмысленных и сводящих с ума. По-настоящему, я за эти годы, её и не познал – ни в каком смысле – обидно, противно быть постоянно на подхвате её колебаний, дерганий, вот так желать и ненавидеть – хорошая перспектива окончательно сдвинуться. Многое у меня в этом направлении получается спонтанно – превращаешься постепенно в раба не только собственных, но и чужих прихотей, даже где-то желанных – скользкая дорога непонятно куда. И как дальше жить с комком вопросов, с привыканием к разной пыле, с отсутствием настоящего самоуважения и, самое главное, пустотой впереди. Последний гуру, моя палочка-выручалочка, кажется, уехал в длительную командировку, а в сети и по телефону невозможно почувствовать собеседника, мельком увидев глаза, да и сам впадаешь в ступор, лицедействующего перед зрителем. Необходимо самому расковырять стигматы прежних отношений, возможно даже пустить кровь, если есть что пускать; может быть, уже всё так заскорузло, что не вскроешь, не обновишь. Надо не тянуть резину, собраться духом и телом, послать эту с…ую тусовку подальше и перезагрузится. Вернусь я, пожалуй, немного назад, присмотрюсь к себе, пощупаю, подумаю – станет понятнее, яснее куда пришел, и куда идти дальше. А пока пойду в баню, в ту простенькую, обычную – где нет козырных людей, связей, разговоров ни о чем – все нагое, естественное, без обдуманных сценариев за пазухой. Это редкая возможность понять сущность момента, спокойно вздохнуть в прямом и эзотерическом смысле. Вот опять умничаю, только отскочил, а уже выкобениваюсь перед самим собою – проще надо быть, как учила мама. В общем, – о сокровенном… найти место и время поразмыслить в других обстоятельствах, со свежей головой. Когда же вернется А.?

– Понравилась поездка? Ну конечно – с четырьмя кавалерами. Ты, подруга, становишься прямо ненасытной, хотя бы уступила какого-нибудь завалящего мне, я и пользованного возьму, не побрезгую – весело округлив глаза, сказала наперсница.

– Ну, иди, иди твой выход. Я то пошла, а вот тебя и не спросила, обойдусь без сопливых, без году неделя, а выдергивается как высокий профи, хотя выяснилось – обыкновенная давалка, тот ещё культурный уровень, как говорит Наумыч… Нормально прошло, принимали хорошо, надо бы побольше огня, но со столбом надо очень постараться, чтобы выдать эротизм, да ещё с коленцами, как требует Горыныч. Интересно, будет ли у меня дальше что-то с Владиком? Чувствую его желание постоянно, правда он не понимает, слава богу, не знает в деталях, что мне чисто профессионально – это основательно приелось, и уже хочется, чтобы секс и дружеские отношения были как-то разделены, потому что я уже сама с трудом различаю оргазм с озвучиванием ХХХ-роли, а дружбу с кокетством. Это не очень правильно, но любая творческая работа несет в себе разрушающее начало: особенно там, где она соприкасается с бытовухой, то есть с каждодневной рутиной. О, вот так выдала перл, наверно Влад прав – надо не у шеста совершенствоваться, а развивать свой потенциал иначе. Ну и слово – потенциал, как-то не ясно, что всё-таки развивать? У меня вроде бы оно развито и так чрезвычайно, опять же не собственное суждение – народное. А другой потенциал надо как минимум обнаружить в себе, а потом уже холить и наращивать. Хотя вот на их пижонистых соревнованиях, на лошадках, я уделала по полной всю эту интеллигентную публику. Конечно Владик несколько другой, и я принимаю его как раз за то, что он и умненький, и не ботаник, и даже очень мускулист, хотя на первый взгляд и не подумаешь. Когда первый раз увидела голышом – очень удивилась – приятно удивилась. Оказалось волейбол, футбол и ещё какие-то единоборства не зря; да и на скачках я почувствовала какую-то халтуру в его действиях, потом догадалась – это ведь его идея с поездкой, кстати… не стал бы он из-за денег портить праздник всем… и мне тоже. Вот! Он обычно очень широк в тратах и никогда в жмотничестве не замечался. И смешно и странно мне с ними… не ожидала такого чудного настроя, хотя где-то давно мысли мелькали – прислониться к другим, не прежним, изученным вдоль и поперек, в разных позах и на разных площадках. А среди Володиных приятелей выбор на все вкусы: тут тебе и физики, и лирики, и подслеповатые, и прилипчивые как мокрые промокашки – надо видеть их в жизненных ситуациях – это умора и жалость, потому Влад среди них вне конкуренции. Правда это с мальчиками, но есть ведь Она и я никак не пойму их отношений – такие глаза навстречу друг другу видела редко, только вдруг, через некоторое время, отчуждение и в разные стороны. Я помню, как они вернулись из Египта – от них изливалось такое сладкое чувственное настроение, казалось – счастье без конца, однако прошло несколько месяцев и как-то погасли лица и их общее – разделилось на частное. Позже моё приглашение… и милые бранятся – только тешатся – показалось, тот вечер не имел последствий – только казалось – вижу другую картинку: она как бы в командировке, Влад как бы на мне, я как бы с боку припеку – ищу своё место в этом пазле. Вот такая цепочка, как говорит Горыныч: то ли скрипка плохо настроена, то ли смычок короток. И вот опять задумываешься: стоит ли рыбка невода, может отпустить в свободное плавание, а там посмотрим?

Говорил, писал, спорил – мы такой рубль не заработали, как будто выиграли в лотерею. Результат – понятен: обременительный и легко доставшийся приз ни к чему не обязывает; срезается рентабельность рубля и при любой навязанной конъюнктуре хедж – фонды обрушивают весь, пегий пока ещё, рынок в штопор. Как поступают китайцы: приходят с обыском, с финансовыми ограничениями, с контролем – какая скука, но результат уже на следующий день. А мы та самая наполовину беременная, которой и мамка не велит (вертикаль), но очень хочется (мы ж финансисты – буревестники либеральной экономики). Либертарианские взгляды симультанно кладутся в тексты лекций для студентов 2-ого курса, жизнь же складывается по другим лекалам и постановлениям. Я и сам, анализируя метаморфозы собственного опыта, вижу как элементарные доводы, без ссылок на чикагскую школу монетаризма, чаще находят отклик и понимание решателей проблем на самом высоком уровне. А наше абстрактное желание на старом двигателе экономики ехать быстрее, причем топливо использовать не по старым схемам, когда за счет долгоиграющей конъюнктуры, бралось на Западе под такие проценты, что отбивалось на раз, а использовать, в нынешних условиях, тот самый единственный инструмент – ФНБ, который одаривает не по уму, а по рангу берущего и по его пушистой близости к великому посольству… Всё-таки хорошо думается вдали от дома, вдали от переизбытка контактов разного уровня и смысла – в последнее время я все больше замечаю за собою некую склонность к сплину, к уединению. Наверное, процесс естественный – не о возрасте речь, а о перераспределении жизненных сил, изменении приоритетов: многое из верхнего ряда задач померкло, стало ненужным, скучным, а мелкое, как казалось ещё недавно, бытовое, домашнее заняло все прежние ниши каталога предпочтений. Тут и возвращаешься на обетованную землю, начинаешь оглядываться по сторонам, оценивать себя по гамбургскому счету, чтобы среди самых близких людей почувствовать взаимопонимание и тепло. Тогда и только тогда понимаешь, что память, прежде всего, понятие родовое – лишь исключительные люди (их очень мало) могут прожить рядом с семьей, почти не соприкасаясь, не имея потребности душевной близости, для всех остальных – это жестокий выбор: сложный поиск баланса между профессиональным эгоизмом (по большому счету – во благо себя) и потребностью отдать большую часть собственного времени и естества родным. Вот и сегодня пришло крайне дерганое сообщение от крестника, с невразумительным текстом, похожим на лепет ребенка. Следовательно, его сегодняшнее настроение послало это недоразумение. А так не хочется отвлекаться, да и сложно способен на множество дел – хотя бы главное выделить и исполнить, пока есть силы. Но опять вопрос, можно ли подменять сиюминутное возбуждение простыми логическими схемами и создавать из них законченную картину, без сомнений, вопросов, флуктуаций? Нет! Окончательно нет – миг тому сомневался, дуализм возносил как задачу с ингредиентами необходимыми для полноты существования, как условие творческого созидания, а теперь, наконец-то как будто пронзило – время в любом случае субстанция, ускользающая к концу стремительно и фатально, и если ты оставляешь на потом душевность и сострадание – может и не случится. Позвоню я всё-таки крестнику – не понравился мне тон его послания, отвлекать видимо постеснялся, может быть подумал, что в данный момент сильно занят. А у меня обычная, рутинная, хорошо оплачиваемая лекция-семинар, где я, в большей степени, используем в качестве этакого свадебного генерала, бросающего известные фразы и афоризмы, ставшие определенным музейным анахронизмом, но всё еще вызывающие хохоток полуспящей аудитории. Уже давно хочется плюнуть на всю эту приевшуюся фанаберию… ведь давно понял, что не интересует бизнес моделирование как метод научного познания – ему подавай человеческие слабости, компроматы, коммуникации в качестве средства обогащения и удовлетворения амбиций. А конституционное право на социальное государство вообще вызывает оторопь и снисходительное кивание головой – мол, эти предвыборные глупости оставьте для черни. Вот так и проходит жизненный цикл – в окружении циничных прагматиков и нуворишей, и хотя мои симпатии на другой стороне поля, бессмысленно ждать честного арбитража, так как мяч надолго отдан судьей избранной команде, а вторая – живет в иллюзорном мире хитро препарированных мифологем.

Aller Anfang ist schwer. Aber wenn es der Wille, etwas besser zu machen schneller. Всякое начало – тяжело. И потому – это лучше делать быстро.

Хелена хмыкнула – как удачно все перешли на английский, его четкая унификация позволяет удрать, допустим, от некой машинерии родного немецкого и излишней протяженности славянских языков, с их искусной лексической морфемой – суффиксом.

Скайп – замечательный инструмент общения, и в тоже время искусный эвфемизм реальных отношений. Еще резче – эрзац. Поэтому мне мало таких, по большому счету, одноканальных отношений: только вербальный инструмент контакта – делает фрустрацию повседневным элементом жизни. Скорее всего, Костя интересен своей удаленностью – тем более надо увидеть и попробовать этот (Den Brunnen schätzt man erst dann, wenn es kein Wasser mehr gibt) колодец, может быть, там и нет воды. Хотя от легкого, южного общения и остались только разноцветные или как говорят в Польше «кольрови» впечатления, тут же свой густой мазок накладывает обрыв связей с Генрихом – даже не во множественном числе (какие там многогранные связи, так только секс, правда весьма рельефный) – всё равно быстро собралась и лечу. Экспромт устраивать не буду – отель зарезервировала, не густо проинформировала о прилете – у него есть время для маневра, а у меня – для встраивания в незнакомую среду, а там как образуется, так и будет. Плюс ко всему и работа подвернулась по адресу, правда если честно, то я сама повернула эту работу в нужном направлении, а дядюшка, как обычно не отказал – всё-таки родственные связи даже в наше циничное время что-то стоят. В общем, программа наметилась: участие в аукционе, Wanderung durch die Museen, и если случится контакт между мною и Костей, тогда продолжение истории. Под контактом я, прежде всего, понимаю равномерность наших шагов, взглядов, желаний…

Резвый день быстро закончился… Полночь… Ночь… Новый как будто не собирается начинаться. Когда ожидание становится невыносимым, рассвет осторожно, крадучись пробирается через шторные лакуны и безжалостно провозглашает – подъём! Организм противится, огрызается, вопит: ” хочу спать, никуда не пойду, нет мочи двигаться, преодолевать” и только физиологический инстинкт малой необходимости приводит динамический механизм в действие.

Но Morgenstund hat Gold im Mund, буду здесь не патриотичной – по-русски это звучит весомее: « Кто рано встает, тому Бог дает».

По рекомендации дяди, Хелена остановилась в районе Арбата – улицы каких немало в туристических городах; « все на продажу» – вот их девиз – они даже похожи друг на друга: стайками туристов вслед за зонтиком гида, банальностью сувениров, характерных для местности, реставрационным новоделом архитектурного наследия и, само собою, эклектичной пешеходной зоной. Значимой особенностью гостиницы (подчеркнул дядя), являлась особая аура, сохранившаяся со времен СССР – отель в то время был вотчиной советских чиновников очень высокого ранга (1-ые секретари республик, то есть фактически главы государств) и “славился” своеобразным качеством обслуги, не берущей чаевые и своеобразно, подобно английским поместным дворецким и камердинерам, несущим, слегка потешное, достоинство как драгоценную хрустальную чашу. Естественно, последние десятилетия изменили статус отеля и его работников – гостиниц высокого уровня появилось достаточно, но некоторые анахореты былого все ещё присутствовали в ментальной и материальной обстановке. Проявлялось это в мелких незаметных деталях, которые и описать сложно, но в мозаике общей картины складывалась странная эклектичная система, где люди и, в какой-то степени, вещи существовали в сообразном разным временам статусе, а profit получали только победители новой эпохи.

Мой звонок, показалось, был ожидаем и приятен. Он даже подготовился к встрече: программа, составленная им, потребовала моей небольшой правки, но я не стала сразу что-то отвергать, хотя и не всё спрягалось с моими планами и стремлениями. Было бы обоюдное намерение – это, в конце концов, предмет обсуждения. Но самый приятный момент – предощущение новой встречи, ведь в первый раз выпал случайный билет или, может быть, и не случайный. Кто знает всё о предопределенности бытия? Кто? Некто или Никто?! Потому доверяюсь, прежде всего, интуиции и прошлому опыту, что в принципе едино. Интересно всё-таки проверить чуткость памяти – что нафантазировала, что южное солнце нагрело, а где обычное побуждение быть желанной?

А

Здесь вечный ракурс перемен Незримый обморок язычества.

Омм чакрит множество систем С петлёй вселенных вне количества.

-Ты знаешь, что все попытки просчитать длину и место возникновения таких объектов в физике двумерного пространства абсолютно бесперспективны, так как мы – обитатели трехмерного мира – видим всё вокруг двухмерным, – обратился к Володе Яков, продолжив тему: как объединить всё в единую теорию – Теорию Всего. Вот на что претендует теория суперструн с её 10 измерениями, необходимыми для работы, если же измерений больше, то математические уравнения уходят в сингулярность.

Володя странно посмотрел на друга и предложил ему решить новое сложнейшее уравнение: сделать четкий, с использование матанализа, выбор между пиццей и пельменями и самое главное – правильно определиться с подливкой. Это сейчас единственно стоящая проблема, которую необходимо решить фундаментально.

-Ты считаешь, что надо использовать математические алгоритмы? – с восхищением, уважительно посмотрел Яков. – Да, я думаю, регулярно кушать вообще не следует, надо составить эвристические, эти самые – и этого тебе будет достаточно, – закончил фразу Володя и выскочил из студии. Он направился к соседке Лере, одновременно неся с собою легкую коробку с пиццей и невероятную тяжесть бытия. Володю встретили оживленно и приветливо, спросили, где пиво и почему всего одна коробка; Элеонора загадочно улыбнулась Володе, но не только ему – напротив болтал ногами, сидя на бабушкином сундуке мальчик светлой наружности, рельефной мускулатуры. Ещё было несколько Лериных друзей и человек пятнадцать тусовщиков, не обративших никакого внимания на Владимира, но мгновенно отобравших пиццу, заодно проигнорировав отчаянные попытки Володи влиться в их компанию. Братия смотрела, обсуждала, бражничала – вела себя свободно и совершенно раскованно. Володя оказался перед дилеммой: назад в затхлый мир интеллектуального садизма или слиться с массой – получить удовольствие предельного гедонизма, не отягощенного комплексами вины и сомнениями разума. Он выбрал поэзию лени: не говорить, не спорить, не ревновать, оторваться вдребезги, забыться. Лера, стесняясь и извиняясь, оказываясь в поле зрения Владимира, пыталась иногда помаргивать и внутренне подпрыгивать, впрочем ему уже стало всё равно – он достиг некой формы блаженства, когда мир физический и экзистенциальный сплавились в один ОМ. Дальше – тишина… Но тут явился Яков, родоначальник 12 колен израилевых, так он позиционировал себя, и вырвал Володю из нирваны империи шалопайства:

– пришли Тимур и Радик, ждут тебя. – Зачем? – Мы же договаривались поиграть сегодня, ты что забыл? Столь короткий диалог, почти незаметный, всё-таки не остался сокровенным, кто-то из Лериных спортивных друзей бросил вопрос о виде и способе игры, на что Лера, небрежно смущаясь, ответила, что все спортивные соревнования научной группы проходят на мягком диване и ограничиваются игровыми приставками, а, иногда, скраблами и другими настольно-подростковыми радостями. Буркнув что-то о превратностях выбора и цели, Яков улизнул с корриды, где его роль ограничилась бы уборкой арены, а не ролью матадора, тореадора, тем более быка. Он прихватил с собою Владимира, услыхав в конце приветливый гогот некоторых зрителей. Дома их ждали Тимур, Радик и все игровые гаджеты в боевой готовности; обменявшись трафаретными репликами об амурных бедах Тимура (при женщинах на него нападал тремор, который тормозился только постоянным питием воды, что потом, разумеется, сказывалось); подробно расспросив Родиона о здоровье его любимой и неотвратимой, как стихийное бедствие, матушки, они наконец-то собрались отдаться власти порока, липкого как банный лист, вязкого как осенняя пашня. В гостиной началась обычная нудная разборка: кто с кем будет играть, как будут сидеть; Володя настолько привык к этому бедламу, что с радостью всплеснул руками и сообщил о том, что он уже нашел себе партнера с удивительными и объёмными… мы… мускулами, чемпиона по бодибилдингу, и он, к счастью, пообещал Лиле вас не обижать и быть сдержанным, после нашей победы. Его сообщение почему-то не вызвало энтузиазма у компании, более того, Радик вдруг вспомнил о каком-то обещании, резко откланялся и был таков. Володин воображаемый качок, видимо, не вписывался в затейливый мир рафинированных молодцов и даже в теории разрушал гармонию космических рейнджеров. Но Радика всё же остановили, объяснив виртуальность богатыря явью; с трудом убедили его остаться и сыграть квест по полной, ему даже, как нервно пострадавшему, предоставили приоритет начала. А он сразу же предложил биосенсоры, заранее приобретенные, для отслеживания состояния реципиента; правда тут же возникла перепалка о новом интерфейсе с адаптацией под управление тач-скрином, прерванная очень тихим, но уверенным воплем Тимура об адаптационных механических биосимуляторах, которые будут играть сами, без человеческого воздействия – только пучком мысли. В итоге, гостиная была разделена на три помещения, декорированных в трех реальностях, а окончательной, промежуточной задачей стало – спасение человечества… И не сомневайтесь – миссия была выполнена!

Следующий день Радик посвятил себе любимому: его мнительный организм не выдержал сложносочиненного финала игры и всех перипетий общения. Он опять поддался гипнотическому давлению матери – она легко и настойчиво убедила его о приближающейся катастрофе (её Судного дня). Правду сказать, в разнообразных интерпретациях эта фраза регулярно нарушала их деликатный мир, так что всё это в совокупности вынудило Родиона заболеть, практически по-настоящему: с лихорадкой, жаром и тусклым лицом. На многочисленные звонки приятелей мама жестко отвечала, как фурия злокозненным врагам: « довели дитя до ручки, не встать, не пить, не кушать, мать родную видеть не хочет»; в такие дни 28-летнее дитя упоительно разлагалось в своей комнате, мечтая об одалисках и поигрывая разнообразными гаджетами. Данное времяпровождение было нормальным для него и кроме подтрунивания уже никаких других эмоций не вызывало, а наиболее удачной фишкой считался выстрел Владимира о не целевом использовании каузального места. Скоро всё же квартет избранных (собственным рейтингом) пилигримов опять соединился в экстазе борьбы по изменению сенильного миропорядка. Только небольшое лирическое отступление притормозило их революционный порыв: наконец-то Тимур нашёл свою вторую половинку, которая по описанию, как минимум, была мисс Мира и Жолио Кюри одновременно – она явилась для него из небытия и только для него, и этот дар богов он оценил вполне и до конца. Обиднее всего было то, что она никоим образом не догадывалась о своём предназначении и неизвестно каким образом и как могла бы принять этот умопомрачительный подарок? Тимур, во время своего спича, столь блистательно мерцал и светился, что только Яков, со свойственным его племени “изыском”, вторгся на территорию волшебного эдема с восхитительным замечанием: ” интересно как долго её одиночество будет ждать ваше высочество”. Воинственное оживление после таких слов прошло и рутина повседневности вновь обрела власть над реальностью дня. Володя взгрустнул. Тимур надулся. Радик оглянулся. Яков встрепенулся. Всем захотелось чуда – не завтра, не потом, а именно сейчас, в этот миг, чтобы выбить наваждение печали, грусти, обрести наконец-то энергию движения, хотя бы какого-нибудь. Пауза затянулась и набухла – ожидание, в любом случае, должно разрешиться прорывом, а вот кто станет хирургом момента – это ведомо только музыке сфер, так обычно обзывалась роль Владимира в театре затянувшейся пантомимы.

– А не вернуться ли нам к истокам? – вымолвил Володя. – Предлагаю ипподром! – Ипподром!? – затосковал Тимур. – Это же прошлый век.- Вова у тебя начался кризис правнука Гиппократа? Да?! – включился Яков. – Ты хочешь клятву выполнить в особо циничных условиях, надеюсь не на лошадях.- Все успокоились, нам необходимо встряхнутся и выход на воздух это не худший вариант для субботы. Хотя Яков может в этот святой день жуировать иначе, как господь ему подскажет. – Не надо всё время дергать наш зуб мудрости – ты всё же не стоматолог, а данное словосочетание – иносказательная версия народа Книги… это, во-первых, а во-вторых, я настолько религиозен насколько и ты, то есть никак. Религия как толчок культурологический – да, как энциклопедический – бесспорно, как история народов – разумеется, но ни в коем случае не догма, не абсолют. – Вот и замечательно, значит едем, а интересные детали завтра, уже на месте – закончил Владимир.

Утром наши пилигримы подтянулись к Владимиру, с удивлением обнаружили амазонку, интересно экипированную, и, наконец, получили вводную, которая, правда, ничего не прояснила и только запутала ситуацию. Наличие дамы, воинственной и спортивной, вынудило мальчиков мелкое внутреннее брожение не вываливать наружу – только несколько косых взглядов друг на друга, особо на Володю и всё. Разделились по машинам: Яков и Тимур с Володей, с Лерой Родион, гордо принявший даму как бесспорный трофей. Надо заметить, что культурная столица, видимо, считала верховую езду, во всех её проявлениях: скачки, выездка, конкур не достойной высокого внимания; потому только мелкие частные лавочки занимались этим высокодоходным бизнесом. Почему – высокодоходным? Ответ прост, до крайности: абсолютно не демократичное ценообразование на исключительно незатейливые услуги. Но хватит бесхитростной коммерческой хандры. Итак, дорога – в деревню Приколово уезда Обдиралово – вот конечная точка северной одиссеи. Володя, естественно, волновался – хотя это мероприятие и не было полным экспромтом, однако сказать, что оно было подготовлено идеально тоже нельзя. Так что сюрприз ожидался полный. Только Лиля наслаждалась дорогой, ворковала с Родионом, слушала музыку – иначе и быть не могло, так как её лёгкий козырной характер быстро настраивался на мажорный лад, словно диксиленд в бравурной инструментальной композиции. Не прошло и часа как они подъехали к КСК « Аут» – картина открылась, откровенно говоря, довольно привычная: пепельно-ватное небо, сквозь него редкие кивки солнца, прибалтийское мелколесье – цвета увядшего березового веника и только изумрудная трава, резко выделяющаяся среди этой мокрой печали, вносила надежду на будущее. Их ждали, всё-таки Влад правильно подготовил главную составляющую всякого удачного мероприятия – необходимую сумму для радушной встречи (позже выяснилось, наиважнейшее, что большая часть гонорара выплачивалась в конце). Наконец, была оглашена программа: до обеда – тренинг на прогулочных лошадях, знакомство с партнером, то бишь, с кобылкой, потом ресторан, без излишеств, и на закуску – состязание. Чемпион получает всё – бесплатно, остальные расплачиваются, довольно внушительной суммой. Оказалось, кстати, что, кроме Родика, все имели какой-никакой опыт прогулок на конях, в разных опциях их жизненного пути; однако Родион, вдохновленный поездкой с шикарной партнершей, не проронил ни одного критичного слова. Затем в течение 2 часов они выслушивали забористую речь, с вкраплениями таких слов как аллюр, галоп, рысь, импульс, потом медленно перемещались по одной из левад, им пояснили, что так называются эти изумрудные поляны. Скорость движения очень напоминала Лиговский проспект вечером, только с более оптимистичным настроем и с меньшей нервотрепкой. Сразу же выяснился лидер – Элеонора, она не просто была в теме: через несколько минут потребовала другую коняку, так как ей надо более серьезное, в смысле темперамента животное. Да и её умение работы с лошадью вызывало уважение не только у приятелей, но и у профессионалов. После двух степенных проходов по овалу левады, Яков предложил помимо розыгрыша 1-ого места, дабы интерес не померк сразу же, учредить поощрительный приз за 2-ое место, и это предложение тут же, без всяких споров, что удивительно, было одобрено высоким собранием. По мере приближения исхода волнение постепенно окутывала пленников неотвратимости чарами роковой определенности. И хотя со стороны их взрослые сиречь мужские потуги выглядеть ” на коне” молодцами казались юморными, сами они уже были в том состоянии, когда объективно оценивать себя не в состоянии – бал правит эмоциональная составляющая, а это путь не туда – куда… Зашумели объездчики в паддоке (Яков вычитал их немецкое происхождение, и декламировал, цокая языком, берейтеры), вывели готовых лошадей, и вот, вот случится событие года – Гран-при сезона, только для посвященных. Вот и момент истины наступил: лошадки готовы, ездоки подсажены, лихо вскочила в седло только Элеонора, еще раз выписан подробный инструктаж: не пугать, не бояться, не торопиться, так как они (кобылки) уже давно никуда не спешат. Старт! Они рванули как марафонцы при отбытии – не спеша, но с большим достоинством, кучно прижимаясь друг к другу, задыхаясь и трепеща от значительности доблестного акта. Таким образом, они и шли по дистанции, с чувством необыкновенного счастья и единения – не до побед, просто вместе, просто заодно; однако, не долго длилась эта гармония увядания: Лера где-то на половине дистанции пришпорила лошадь и легким аллюром ушла от бравых молодцев. С первым местом, как и предполагалось, всё решилось определенно. Но кто будет вторым? Интрига была ещё перед стартом – больно ездоки равные: ни рыба, ни мясо, ни кафтан, ни ряса. Элеонора финишировала и победно махала руками, призывая к энергичным действиям. Со стороны складывалось впечатление, что эпилог будет коллективным и потребуется фотофиниш для определения везунчика; уже заключались пари у немногочисленных, но активно болеющих зрителей, сексуально повизгивала Лера, прыгая то на одной, то на другой ножке – это был апофеоз дня. И вот когда до линии торжества осталось метров 100 – 150, Яков неуклюже, мешковато свалился с лошадки, так это выглядело со стороны, на самом деле он слез с коня по доброй воле, и, подвывая в такт себе, легким ходом, подпрыгивая по – лягушачьи, припустился к финишу. Это был не бег, а издевательство над любыми формами соревнований, но Он опередил всех. Он победил. Он торжествовал. На финише всеобщее возмущение выразил Радик (он втайне рассчитывал оказаться рядом с победной амазонкой):

– Ты нарушил все джентльменские нормы поведения, такой не было договоренности – это против правил, я требую безусловной дисквалификации. Второе место за мною. Я был на финише на 20 сантиметров впереди Володи и Тимура.- Что? Ты просто наглец. Ты чем измерял расстояние, уж не длинным ли своим носом или чем другим, что мы не заметили, да и не смогли бы разглядеть – ожесточился Тимур. – Ну, все успокоились. Хотелось бы услышать начальника математического цеха, а то за вашей перебранкой Яков забылся.- Володя, несколько уязвленный результатом квеста, попытался перехватить инициативу. – У меня есть ответ на ваши претензии: моя лошадка увидела Тарасип и её чуть не хватила кондрашка от страха; я просто был вынужден спешиться, а как финишировать мы детально не обсудили, я закончил гонку единственно возможным способом. – Ну, видишь, ведь я тебя предупреждал – он подготовился и ещё демагогию разводит. Что за Тарапусик какой-то?- Не Тарапусик, а Тарасип – это такой древнегреческий божок – виновник страха лошадей, когда они его видят, то возможны всякие ужасы, вплоть до смертельных – радостно и подробно делился знаниями Яков. Элеонора с полураскрытым ртом и очаровательной гримаской наблюдала за этим скетчем, с трудом распределяя симпатии между актерами; в конце концов, ей надоел этот балаган, и она простым и надежным женским способом опустила занавес:
– Всё, закончили, брэк. У вас не было четкой договоренности о том, кто финиширует лошадь или человек, а потому Яков где-то прав в своих доводах, с другой стороны, Родион – тоже, так как помимо чисто протокольных результатов, есть ещё и пацанское право: надо не быть жлобом, выискивая лазейки удачи, а вести себя по товарищески, потому второе место отменяется и победителю достаётся всё. Яков очень довольный своей викторией и не подумал возразить; также спокойно восприняли приговор прекрасной Фемиды отставшие соискатели. Простое решение не теребило ничьё самолюбие и оказалось удобоваримым для всех. В конце концов, с ними случился восхитительный, слегка скрываемый, приступ эйфории – они свершили такой экстрим, что каждый, внешне не показывая, был удовлетворен собою и теперь жаждал хорошо отметить свой подвиг, тем более – меню предвещало большое, изобильное счастье чревоугодника. Но при входе в зал их остановил высокий элегантный мужчина (метрдотель) и попросил, во избежание нарушения дресс кода заведения, надеть, любезно предоставленные, галстуки и бабочки; особо изысканно выглядела бабочка на бардовой майке Тимура, но подобные детали мало кого волновали, потому что истинным сюрпризом оказалось меню ресторана. Даже в печатном изложении оно окутывало ароматом изысканных названий; эти вербальные знаки источали тонкие флюиды первичного животного начала, так что к заказу все отнеслись со священным смирением, обреченного на обжорство, папуаса. Вроде, обычное a la carte, но с таким гастрономическим разнообразием, с безупречным вкусовым балансом между «зеленой кухней» и деликатесными блюдами типа тартара из полярного оленя с луком в сливочном фондю или, например, великолепно исполненным, именно только так можно выразить увиденное, жареным молочным поросенком из печи, фаршированным сморчками и белыми грибами. Вот такая поэзия куртуазного пищевого снобизма. Лера же просто ткнула пальчиком в симпатичную строчку меню – «судак в кляре в белом соусе с каперсами». – Обожаю! И поставила запятую, а точку после мороженого в клюквенном киселе. Мужчины дабы выставить яркое оперение друг перед другом, Элеонорой, и остальной частью человечества, включая официанта и метрдотеля, заказали более вычурные блюда, например Владимир – мороженое из морского гребешка с конкасе из омуля, с хрустящими чипсами из ржаного хлеба, а Радик – перлотто с рапанами. Несмотря на поразительную кухню, не только органолептическую, но и красочно натюрмортную, отроки довольно часто бросали взгляды (сложные по атрибутике) на простые яства Леры – тем более ей поднесли первой – и противоречивые чувства обуревали их: кухонная лингвистика хороша, прежде всего, на бумаге, а не во рту. После обеда, сидели на веранде, обсуждали прошедший день, хвалили Влада за сегодняшний праздник души, придумывали продолжение банкета в будущем. Невдалеке расположились несколько джентльменов с сигарами, неожиданно один из них приветливо салютовал Лере, потом подошел к ней с фразой, которую кроме Владимира никто не понял: –The red horse среди подруг, с множеством подпруг,- после они оживленно беседовали, смеялись и вели себя как близкие, даже очень близкие друзья. Элеонора почему-то не познакомила этого господина со своей компанией, и, за исключением Влада, остальным это не показалось нормальным. Когда её спросили, кто это, она мельком обронила фразу о творческих знакомствах. Фраза, конечно, была чересчур обтекаемая, как и сама Лера – загадочная, странная, цепко привлекающая живой мужской интерес. Таким образом, разухабистый денек неуклонно двигался под горку: незаметно накопилось некая усталость – не телесная – нет. Скорее подступило ощущение пресыщенности многообразием дня, да и друг другом тоже. Пошли разговоры о возвращении домой, с кем на Ваську, кто на Лиговский? Обычный финал любого путешествия, иногда с эпилогом, чаще с грустью и, одновременно, с необходимостью освободиться на время от появившейся привязанности, требовательной к собственному мирку прикрытых желаний. Назад ехали в том же порядке, практически молча, только Яков попытался что-то выяснить, но на него буркнули, зыркнули и он замолчал. Уже в городе, прощаясь с Володей и Лерой, моментами возникало напряжение – естественное в свете уходящего дня и нерешенных загадок. Оставшись наедине с Лерой, Владимир удивился её выдержке и спокойствию после такой неожиданной встречи в ресторане.

– Интересно, что ты подразумеваешь под неудобством и выдержкой? Я такая, какая есть, и никакого желания мимикрировать, притворяться паинькой перед другими и самой собою у меня нет. Давай же наконец поедем, хочу принять ванну и выпить чашечку кофе. – Они тронулись в последний путь. Свернули на Лиговский, дорога была свободна, Влад резко дал газу – машина легко и сноровисто откликнулась и они помчались домой; оба притихли, задумались, ушли от разговора. Когда подъезжали к Рязанскому переулку, Владимир неожиданно и резко затормозил (там был знак – не более 30), тут же раздался глухой, как глубинная бомба, хлопок, напоминающий взрыв нескольких бутылок шампанского, автомобиль стал выкручиваться, скользить, вырываться, Влад пытался двумя руками удержать руль, но машина не поддавалась управлению, их несло к поребрику и тротуару. Лера всё это быстротечное событие наблюдала как будто откуда-то сверху, отстранено и равнодушно, но это не было оцепенением прострации – ближе к реальности были бы слова об усталости или даже о бессилии постоянного укорота будущего, в котором нет надежды на уподобление. Прозрачные, словно рентгеновский снимок, пальцы замкнулись на рулевом колесе, словно жертвенный кентавр Володя соединился с авто в каком-то фантастическом привое. Лера с каким-то странным чувством смотрела на чудо-машину из металла и плоти – этот жутковатый Голем существовал сам по себе, ему не было дела ни до кого – люди, машины ушли в вечность, а он стал высшей субстанцией наблюдающей за всеми…

Где я? Кто Я? Почему я?

Ответом им было – эхо.

– Никто не обязан отвечать за свои действия, если на то воля госпожи!- Ответить Кост не мог – его тело уже перестало чувствовать боль и даже горючая, скользкая жалость оставила последние попытки вызвать что-то соединяющее плоть с памятью. Измывательство длилось бесконечно; цель – сочное, вкусное, живительное наполнение зрачков питательной, влажной, горючей сладостью удовлетворения. Палач не был профессионалом – желание было чистое, не порченое деньгами, карьерой, другими пряностями, единственная червоточинка заключалась в родстве с виконтом. Он – бастард виконта, правда, в силу особых обстоятельств, признан исключительным наследником – бароном IV регистра. Но самым острым, пронзительным финальным актом наслаждения для Дерика, так его звали, становился приход двух сестричек к концу действа – они начинали ласкать его, липкого, пахучего сразу же, не замечая жертву совершенно – этот кусок мяса был лишь декорацией, незаметным задником сцены. Чем багрянее был холст, тем неистовее была оргия, казалось, – они алкали крови, разрушающей барьеры телесного исступления.

Анна с любопытством и опаской ждала визита Славена. Её будущее связывают с этим юношей и потребность продумать отношения или точнее придумать их – это, как раз её задача на сегодня. Тем самым уговорить, уластить, успокоить себя, для того чтобы предначертание уложилась в пасторальную картину девичьего воображения. Главный мотив герцогини ясен: скрепить разрубленный мечом миропорядок союза – в первую очередь с теми, кого ненавидит больше всего и кто к ней питает не меньшую злобу. А Славен – мальчишка, состоящий из набора комплексов, каждый из которых сам по себе избыточен для любого человека, но для царствующей особи ничто не чрезмерно – всему найдется применение – даже уродливым проявлениям кровосмесительной психики. Ощущение пронзительной боли притупилось – время, скорее всего не лечит, а протягивает остроту в бесконечное состояние гаснущего воспоминания. Ещё и невозможность наладить какие-либо связи со столичной знатью: ведь она в клетке, пусть золотой, бриллиантовой – какое уж там общение; к тому у многих – присутствует естественная боязнь каким-то образом обозначить интерес к ней, после всех этих трагических событий.

Удивительным образом он предчувствовал трагический конец. Решение отправить меня в Команду Вечного Набата – единственный шанс для выживания, так как отсюда выдачи нет и любые спорные вопросы, в том числе криминальные, решает собственное жюри, избираемое на 3 года всеобщим голосованием. Я защищен практически единственно возможным способом, так как КВН – последний реликт прежних времен и традиций. Но опять же в силу этих правил – не только нет выдачи, но и нет выхода, никаким способом, кроме летального. В Команде у меня в сущности только две обязанности: в любой момент быть готовым умереть во славу Союза, и обучать воинскому ремеслу, сосланных сюда преступников или неумех, совершивших что-либо неугодное их сюзерену или более мелкому, но мстительному властителю. У меня была другая новелла, оформленная в виде законодательного акта, малопонятного, но обеспечивающего правовое поле события. Правда принят в Команду я был на общих основаниях, то есть обыденно, если не сказать жестоко – по набатному стандарту, когда новообращенного испытывают на прочность особым древним способом, который далеко не все выдерживают.

Лицо больше не реагировало на речь, свою ли чужую – оно лишь обозначало её реальность, без деталей мимики и живости глаз. Постыдная гибель вождя, солнцеликого Борея, любимого мужа мучила её уже около года: как она могла упустить движение врагов, прикрываемое завесой интриг, коварства и лжи, только себя винила в случившемся, только на ней кровавое пятно памяти. Лерия вела себя все последние месяцы не как царствующая особа, а как женщина на тропе войны, правда не мстящая сразу, а накапливающая синергию возврата для длинношеего усекновения. Прошедший год принес только один положительный результат – её желание стать матерью летающих Демонов стало абсолютным. Она шла к своей цели без колебаний, ранее мучивших её, твердо и отчаянно, – по сути, смерть солнцеликого её ожесточила и выпрямила – дала направление движению, заставила отбросить сантименты, забыть блаженный мир.

Небольшая экспедиция приближалась к столице Кабрии; здесь она рассчитывала обрести пристанище и опору – Лерия верила в возрождение прежней империи. Она помнила слова Борея сказанные в конце его лучезарного цикла, и свою клятву, ради которой и жила все последние месяцы.

Стены, драпированные тяжелым бардовым атласом, портьеры маслянисто ядовитого цвета и даже занавеси на дверях, в сочетании со сладким, приторным ароматом многочленного заведения, ладились с местными обитательницами совершенно. Насельницы тоже выглядели аляповато: в рюшах крикливой расцветки, с бутоньерками из непонятно каких цветов, в шифоновых шарфиках – эти создания обходились незримым туалетом, так как скрывать им было нечего – всё для милого друга в стиле “ню”. В одном из помещений, в центре зала, в небольшом, но ёмком тазу, инкрустированным стразами, возлежал коротышка с бокалом в руке. Ему не надо было ждать подлива пития – лохань, в которой он находился, была заполнена вином. Вокруг него щебетало около десятка девиц, старательно настаивающих на его внимании и азартно ныряющих по первому сигналу к нему в купель. Внезапно, с грохотом открылась дверь, стремительно вбежал высокий мужчина, подошел ближе к карлику и, махнув рукой на дверь, быстро проговорил:

– Девочки, через минуту я вас теряю; Джон, отец тебя ждет в зале Верховного Совета – это срочно. Прошло несколько секунд и помещение опустело, лишь пышная миндальная шатенка без охоты вылезла из винного сосуда и не спеша, играя чреслами, вытекла из комнаты.

Элен всегда стеснялась своего имени: при рождении она ничем не выделялась, но вскоре её развитие превзошло все чаяния кормилицы и родителей, и она довольно быстро стала зачином анекдотов и грубых шуток. Женственное имя Элен, совсем не вязалось с мощной, атлетичной, богатырской фигурой и доставляло ей беспокойство, особенно в раннем детстве. Но немного повзрослев, она живо объяснила не только одногодкам, но и значительно более зрелым отрокам всю ошибочность их взглядов; в зрелости (относительной – ей исполнилось только 18 лет) она стала непременным участником рыцарских турниров, где слыла высоким мастером конного поединка.

Герцогство Эпландия было широко известно своими турнирами, на них собирались лучшие воины 27 королевств и 111 филиалов. Как раз сегодня она выиграла поединок против рыцаря Голубого залива, одного из лучших кольчужников Верхних королевств. Этот триумф, на глазах у отца – Великого Герцога, хотя и невидимо для окружающих, обрадовал её. Внешне это проявилось в чуть большем, чем обычно времени принятия почестей, в более энергичном поклоне ложе высоких гостей, где находился отец. Он уже давно смирился с подобными успехами дочери и старался смягчить её нрав, знакомя с возможными наперсниками достойных родов, но в связи с тем, что она регулярно выбивала их из седла, шансов оставалось всё меньше и меньше.

Никто не опознал Натали на протяжении всего плавания, да и не мог – замкнутая на нижней палубе, видящая только узкую полоску воды, ни с кем кроме помощника капитана не общающаяся – она фактически пребывала на судне фантомом. После того как глубокой ночью корабль пристал и выгрузился, помощник, вывел Натали, одетую в длинный плащ с капюшоном, на набережную и отпустил, сказав:

– Все обязательства мы выполнили, не забудь, что на слова «слава Кардигану» ты должна ответить «с петлей и двумя строчками» и если перепутаешь порядок слов не миновать тебе вечного покоя. Пройдя несколько десятков метров, она подошла к черному монстрообразному зданию, с коваными дверями, больше похожими на ворота. Этот колосс заканчивался где-то у облаков – он выглядел как грандиозный мавзолей для прошлых, настоящих и будущих поколений. Натали попыталась каким-то образом продемонстрировать своё присутствие, но эти врата оказались на редкость молчаливы – они надменно взирали с небесов, и какая-то пичужка была для них прахом. Через некоторое время, поняв бессмысленность своих потуг, она направилась к городу, хаотически разбросанному по холмам, для поиска ночлега и хлеба насущного.

Глаза светились неласково, нос заострился злым шипом, подбородок налился кровью – Дерик с трудом сдерживался, выслушивая нотации Барона. Он жаждал дела, а не слов – его натура отвергала паузы и раздумья, тем более нудную критику. Скрипучий, монотонный голос отца что-то выговаривал о допустимых нормах, о будущем и, наконец, выронил фразу о женитьбе, после чего Дерика немедленно потянуло в пыточную залу, дабы забыться, отвлечься от мерзости дня. Однако мысль о свежей жертве для утех, о новых интересных вариантах и комбинациях, которые, предвкушая, он уже начал, выстраивать в своих мечтах, его чуть-чуть отпустила.

– И кто же, наконец, польстился мною? Или это твои отдаленные планы, о которых никто не знает пока, кроме тебя? – заметил он, посмотрев на отца с ехидцей. – Можешь не волноваться. Прекрасная партия – Элен, дочь Великого Князя Эпландии, к тому же очень интересная девушка. – И чем она интересна, наверно какими-то особо уродливыми частями лица и тела? Да? – Нет, здесь ты как раз ошибаешься. Она высока, красива, с прекрасной фигурой, к тому же ещё победитель десятка турниров. – По вышиванию или рисованию? – Нет… Победитель рыцарских турниров, причем самых ключевых. Ты же присутствовал несколько раз там и, мне кажется, даже видал её. Но в то время я не мог тебя представить ко двору – это было ещё до твоего усыновления мною. Дерик надолго задумался, что происходило так редко, что вызывало тревогу, но справился:

– Вот и отлично, я давно мечтал об упругом, сильном животном, с которым мне будет забавно.

Герцогиня внутренне собралась, мелко усмехнулась – сложно противостоять триумвирату новообращенных евнухов, тем более, что их слова с последующими действиями никак не соотносились, а ей необходимо было любым способом загнать их, подобно волкам, в зону красных флажков, расставленных её так, чтобы никто не вырвался на вольный гон.

– Я думаю, что дальше бессмысленно обсуждать кандидатуру Анны, – она нравится и сыну, и мне. И, главное, Анна, – последняя или предпоследняя связь с Северными филиалами, а мне нужна хоть какая-то передышка после беспощадных родственных взаимоотношений. После этих словах заседание Совета можно было заканчивать, но для сохранения некоего политеса, обсудили ещё несколько формальных вопросов – спокойно и единодушно…

Анна не ожидала визита герцогини – раньше их общение проходило в стиле односторонних связей: ей передавали распоряжения, а она в меру возможностей их не исполняла; так что визит великой каверзницы и послушницы (для каждого по его молитвам), был событием необычным. – Как ваше самочувствие, моя дорогая. Я так соскучилась по общению с вами. Почему мы так редко видимся?- Но это зависит только от вас, Ваше Сиятельство, так как моя свобода ограничена этим помещением.- Помещением? Вы называете столь изысканный дворец, истинное произведение анарского искусства, простым домом? Для меня слышать подобное от будущей королевы неприемлемо. Мне хочется, чтобы наши отношения стали примером для других, и я сделаю все возможное для этого.- Да ты сделаешь своей безжалостной рукой всё, что тебе выгодно и встраивается в твою модель жизни, – подумала Анна и, потупив глаза, склонила голову в каком-то обреченном поклоне-согласии.

Сегодня наступил первый день его Дозора – пройдены испытания, подтвержден его воинский статус (в чем он и не сомневался), определены задачи данного дежурства. Лодка на которой он оказался, была самым совершенным техническим устройством, когда-либо виденным им: прозрачное днище, позволяющее видеть подводный мир и, главное, – огромный гребной винт, который приводился в движение системой приводов, связанных с барабаном, с закрученными драконьими жилами; сам барабан был закреплен на мощном продольном бимсе между двумя ватервейсами. Ничего подобного он не видел и ни о чем этаком не слышал – теперь он понимал, каким образом отслеживали подводных циклопов, а вот как с ними боролись и как их побеждали, надеялся узнать прямо сейчас. Между тем его и ещё одного новобранца сначала долго и подробно знакомили с механизмами и военным снаряжением корабля, потом прикрепили каждого из них к опытным бойцам и только после этого ощущение азарта, довольно давно оставившее его, вернулось. Однако, когда наставник услыхал вопрос о циклопах, то поморщился и зло сказал, что он предпочел бы их никогда не видеть, а Владену поручил, для начала, отдраить кубрик, как следует.

Оказавшись, наконец, перед монументальным порталом столицы Кабрии, Лерия поручила одному из воинов сообщить страже о своем намерении получить убежище и начать переговоры о союзе с Буле четырех – высшим органом власти кабрийского братства. Хотя, конечно, братство звучало несколько странно в государстве женского Абсолюта, где на территории столицы не проживал ни один мужчина, а для различного рода услуг, по соседству, был выстроен городок представителей сильного пола, который в данных обстоятельствах вряд ли характеризовал их мощь и влияние, а был обычной пристройкой к господскому дому. Но проживающих там их удел вполне устраивал: вкусно кормили, не сильно обременяли работой, да еще призывали на астральное соединение, правда надо сказать, что мужчины эту работу называли совсем другими словами, но исполняли её безотказно и с воодушевлением. Неожиданно быстро подошел ответ от кабрийской верхушки: Лерию с почтением принимают, спутниц тоже – мужчин в пригород. Зная особенности местной державы, Лерия с пониманием отнеслась к этим требованиям и уже через час блаженно плескалась в изумрудном бассейне, изредка надкусывая фрукты, обильно экспонированные в плетеных калатосах у воды. Её ждали нелегкие переговоры, причем с женщинами власти, что делало их ещё более непредсказуемыми и сложными; немаловажным обстоятельством был государственный нейтралитет Эссекса – модус вивенди, не только внутренний, но и внешний, так что её доводы должны стать безукоризненными и точными.

Джон с Яковом выглядели как выморочный пример альтернативного развития: первый – карлик с непропорционально крупной головой, другой – белокурый кудрявый красавец, свысока обозревающий мир черни. Таковы биологические шалости природы, но и не только её. Когда они вошли, совещание Совета было в разгаре: король что-то резко проговаривал, остальные – члены, потупив голову, больше инстинктивно, чем по сути, слушали сюзерена.

– Вот и они, ну один у б… – это, как раз, понятно, а ты, Яков, куда пропал, слава Богам, не окончательно? – Отец, мы были с Джоном на 9 и 11 башнях, проверяли их берегоукрепления, ты сам поручил недавно – внимательные пепельно-голубые глаза смотрели на короля без сомнений.

– Вы обязаны не только присутствовать, вы должны активно помогать мне в управление союза. Мы прекрасно понимаем всю зыбкость видимой преданности анклавов и земель; я жду от вас реальных предложений, а не вассального кивания головой. Вы будущее союза и обязаны брать на себя не только обузу наслаждения, но и радость ответственности. Мне только что сообщили интересные и в то же время тревожные сведения о Лерии: ваша кузина уже в Кабрии и визит её, отнюдь, не похож на прогулочный выезд. Один из вас, я думаю, Джон должен навестить наших верных союзников в Кабрии, тем более верных, чем значительнее их долг перед нами. А тебе, Яков, найдется занятие и поближе… ко мне.

После тяжелого разговора с Великим Герцогом Элен, хлестко, но не зло, подняла в галоп Фрезео, любимого боевого коня. Она приводила себя в порядок, отдаваясь стихии простора и одиночества. Звонким ледяным молоточком колотилась фраза – этот брак станет династическим – ты обязана подчинится, во имя благополучия герцогства. Элен хотела, но не смогла простить отцу подобное решение; если даже необходимость срочного выбора навязывала ему эту константу – все равно он обязан считаться и с её мнением. После триумфа на турнире такое унижение разрывало сознание: мистическое уважение, преклонение перед ним, и в тоже время – неизбежность бросится к другим устоям наобум, без страховки, а там или уцелеть, или исчезнуть. Конечно, она не думала о физическом исчезновении, но всякое ограничение свободы воли вызывало у неё не просто ярость, а дурман ожесточения, в который она боялась погрузится целиком, чтобы не повторить кошмар прошлого, которое они с отцом благополучно вымарали из памяти. Попытки отца переговорить о деталях свадьбы, о приглашении гостей Элен так веско закрыла, что больше поползновений на какие-либо лирические рассуждения не было.

Солнце поднималось так быстро, что город не успевал, как следует, перевести дух; ночная прохлада как будто и не посетила его, настолько быстро возвращался безжалостный зной; суховей привычно накрывал жарким покрывалом улицы и дома. Настроение удручалось тягостной безлюдностью пейзажа: лишь редкие собаки, одуревшие от пекла, тявкали в разных уголках городского рынка, чуть ли не единственного места с признаками жизни. Рынок, по определению, уникальное место: когда все кажется кончилось, когда пространство представляет унылый берег Стикса, здесь бурлит божественная комедия плоти – бурлеск Гермеса и Меркурия. Вот и сейчас, спекшийся воздух коммерческого ристалища прорезал гортанный вопль какого-то аборигена, затем подпевкой вступили ещё голоса, потом из ворот выбежали несколько отроков и помчались вниз. Сложно было разобраться, кто за кем гонится, кто, куда и зачем бежит, но происшествие всколыхнуло легкой зыбью городок; Натали выпала из полусна, полузабытья, очнулась и встала с каменного ложа, где она благополучно отмучилась большую часть ночи. Место было скверным, впрочем, потайным и тихим, потому-то она и воспользовалась им в темноте. Она не ела уже больше суток, и первой целью стал рынок, который она не только увидала, но и учуяла из-за специфического амбре, исходящего оттуда. На рынке она сразу подошла к рядам горячей снеди и купила себе несколько пирогов; неподалеку, у холма, бил родник – там Натали и устроилась, в тени крупного валуна. Она с наслаждением впилась в теплый румяный пахучий пирог и ела, ела, не останавливаясь, не прерываясь. Только насытившись, стала пить воду, изначально дав ей немного прогреться. В конце трапезы к ней подошел молодой человек странного облика: очень высокий, с маленькими руками и зелеными глазами, одетый в какой-то несуразный камзол с пестрыми обшлагами и розовым воротником. Без предисловий он вымолвил: – Слава Кардигану – и, не глядя на нее, отвернулся в сторону бухты. Натали так растерялась, что лишь пробулькала что-то в ответ и лишь спохватившись, схватила уходящего джентльмена за рукав и произнесла правильные слова: – С петлей и двумя строчками.

Кост уже перестал надеяться на избавление – ещё неделю тому назад он думал о передышке как об издевательской паузе для более изощренных истязаний и любой скрип вызывал в нем сладостно – кошмарное ожидание действия, которому нет конца. Но что-то изменилось, и кардинально: ни разу не появился любвеобильный живодер с подружками, лучше стала кормежка, да и приносил её вполне нормальный слуга, а не урод с заячьими ушками. Звуки, доносящиеся время от времени, сообщали о безусловных изменениях в жизни двора; особенно, часто и напористо звучал голос какой-то женщины, отдающей команды, распоряжения, требующей разъяснений и отчетов. Так прошли две недели, потом все затихло на несколько дней, затем два дня бурлил пир, после которого жизнь вернулась на круги своя. Но всему приходит конец – в том числе и рутине, даже если она и замешана на крови и предательстве. В один из ряда подобных дней в келью зашли двое – мужчина и женщина, странным было то, что они предварительно постучали, и, когда Кост прохрипел что-то невнятное, вошли не сразу, как бы дав ему время для готовности. Оказалось, что камера было незапертой, однако по свычке он даже не попытался выйти самостоятельно. Это была на редкость колоритная пара: статная рыжеволосая женщина в кольчуге, в высоких тяжелых сапогах и низенький крючконосый морщинистый человечек, неопределенного возраста. Первым заговорил он:

– Вашему заточению пришел конец, можете в любой момент покинуть замок, но мы рекомендуем вам немного укрепить здоровье. – А меня зовут Элен – я супруга барона, со мною Карл, мой дворецкий, он окажет вам содействие в скорейшем возвращении домой – лаконично закончила женщина.

Ветки, кусты, деревья не останавливали Славена, яростная погоня за кабаном близилась к победному завершению: его могучий конь с каждым броском всё быстрее доставал вепря. Я лучший, я великий, я воин, я охотник – пусть все видят и Она тоже… я им докажу, что трон мой, только мой, – стучало в голове. Он уже стал заносить копье для эпилога охотничьей саги, как внезапно теплая влага растеклась по щеке, затем сажа ночи опрокинула его с лошади и бросила к подножью дуба. Когда к нему приблизились придворные и загонщики, он уже не дышал – только обломившаяся стрела мерно вздрагивала в пробитом глазе. Сообщить герцогине сразу не решились, оттягивали момент разными уловками: то вызывали местного костоправа, то зачем-то казначея, непонятно для чего, зависшего на охоте, даже не на охоте, а около – на герцогской лужайке, где можно было вкусно поесть, не рискуя чахлым телом. Ему и поручили сообщить страшную весть, с трудом убедив, что ему-то ничего не грозит… Его не казнили. Зато герцогиня приказала четвертовать половину слуг, остальных в каменоломни, предварительно пытать, дабы выяснить: – Кто посмел? Выяснили: во всем виновата Анна, что устроило всех, особенно, герцогиню – и никаких доказательств не потребовалось. Она тут же была упакована в железную клетку, и после золотой – эта перемена оказалась разительной. Герцогиня сначала и её хотела сразу же казнить, но гранд-дама подсказала о заговоре и о целой когорте врагов, которых необходимо выявить, для чего, естественно, понадобится эта коварная северянка. Герцогиня подумала и вымолвила:

– Сначала всё разузнать, потом казнить, прилюдно – на площади.

Бахнуло так, что корабль нервно содрогнулся; Владен с напарником держали багры убедительно – как и показали им при подготовке; из-за того, что использовались блоки, усилие было равномерно распределено между всеми участниками охоты. Самым острым разочарованием Владена стало, фактически, слепое участие в операции: единственным реальным фактом поимки циклопа в общем оказался мощный толчок, в тот момент, когда пойманный зверь попытался вырваться из плена. Теперь надо было аккуратно переместить животное из сети в огороженный загон с водой; делалось это крайне осторожно и неспешно, чтобы не покалечить будущего союзника. Только сейчас Владен что-то стал понимать – пока смутно, неопределенно: оказывается страшный враг, ужасный монстр может стать товарищем по оружию и этот факт стал для него потрясением. Дальше – больше, все интереснее и интереснее становилось действо: сначала он увидел водяное убежище циклопа, затем первое кормление (Владен думал, что аппетитный жареный барашек заготовлен для команды, однако скоро убедился в обратном). Он обратил внимание на отношение воинов к наставнику этого страшилища: суровое мужское почтение недвусмысленно демонстрировалось – без стеснения. Удивительным было также быстрое изменение и в самом циклопе: налитый кровью и злобой глаз, после обеденной трапезы подобрел, стал с любопытством и сытой благосклонностью наблюдать за подсматривающими. Через некоторое время они подплыли к шхерам, где укрывались лодки – их всего было две. После причаливания наступило время новых открытий: Владену показали домашние квартиры циклопов – это были высеченные в скале гроты с сухими площадками для трансляторов ( так тоже называли наставников) и водной частью для монстров. Помещения выглядели чистыми, ухоженными – они выгодно отличались от военных казарм КВНа. На этом военная экспедиция успешно окончилась, начались дежурные будни: после сытного обеда и непродолжительного отдыха наступило время дозора на одной из сторожевых башен. Со своим подводным напарником они поднялись на верхотуру и, обсуждая перипетии дня, заступили на пост.

Джон прибыл в Кабрию вовремя: переговоры Лерии и Буле зашли в тупик. Реальность состояла в том, что женщины облеченные верховной властью не смогут договориться, ни о чем серьезном, тем более, когда одна из них – красивейшая девушка всех земель и провинций. То, что можно простить умнице и дурнушке совершенно не позволительно белокурой, зеленоглазой, волоокой, нимфе, претендующей на главную роль в грядущей эпопее. Потому-то их содержательное и безысходное обсуждение плавно перетекло в язык уклончивого политеса, когда за обтекаемостью слов не видно ничего конкретного. Джона не пригласили на совет Буле – для встреч с нужными мужчинами имелся специальный павильон, прекрасно устроенный, изящно меблированный. Когда он вошел в павильон, там уже находились Лерия и Марта, одна из четырех управительниц Буле. Странные флюиды пересеклись между Лерией и Джоном ещё в юности: с его стороны вполне понятно, но она – воплощение абсолютной красоты, вожделение большинства мужчин, видевших когда-либо её – это казалось неким извращением ума и тела. Они не виделись несколько лет, и если карлик остался в том же облике, то Лерия расцвела необыкновенно – её очарование стало невыносимым…

– Здравствуй, Джон, давно мы не виделись – если и дальше так редко будем видится, то не узнаем друг друга.- Да кузина, тебя и сейчас не узнать: настолько изменилась, что сложно словами передать твои достоинства и совершенства, – после этих слов он подошел к ней, и аккуратно взял за руку; со стороны все увиденное казалось страшным наваждением, но, присмотревшись пристально, заметно было, что они вместе выглядели как неравнодушная парочка. Они отошли от Марты в сторону живописной изгороди, чтобы поговорить наедине:

– Джон, все мои надежды идут прахом; правительницы на редкость любезны, готовы меня приютить на любой срок, но как только речь заходит о военном союзе – жесткое нет, без каких-либо объяснений. Меня подталкивают к ужасу, к хаосу: ведь, если я призову Демонов, мало не покажется никому, в том числе, впрочем, и мне самой. Я не знаю, что мне делать, ведь я дала клятву Борею? – Дорогая кузина, я сам мечтаю о перерождении, и побыстрее; мир, во всяком случае, мой мир катится в преисподнюю: убили брата, казнили много невинных людей; мать обвинила во всем Анну, собираются её публично казнить; отец лихорадочно выдумывает интриги, совет подмахивает любые, даже абсурдные решения. Так что мне сам Всенощный дает полномочия на союз с тобой.

Свобода – категория, на первый взгляд, простая, легко отвечающая на вопрос о праве человека и выборе гражданина, четким ответом – ДА. Но это поверхностно. Если покопаться, то понимаешь, что она – свобода – зависимая величина, где противостоят, как и везде в Мироздании, антагонисты – созидание и разрушение; они противодействуют по разному: то циклично, то хаотично, то равномерно, но непременно.

Кост, неожиданно, превратившийся в свободного радикала, все последние дни бесцельно бродил по замку; он забыл, потерял нить жизни и, в общем, особо её не искал. Процесс разрушения в нем приостановился, однако единственного легкого тычка достаточно, чтобы вернуть всё на круги своя, а зыбкое недоумение воли глубоко спряталось в ожидании нового зверя. Но к нему никто не обращался, никто не проявлял интерес – только двое слуг исполняли свои обязанности, незаметно и безмолвно. Впрочем, одно происшествие стало для него знамением вероятного исхода: как-то, невдалеке от своего обиталища, он увидал свою спасительницу, энергично идущую в одну из башен и, не без колебаний, через некоторое время последовал в том же направлении. То что он подсмотрел, стало для него концом света (во всяком случае, той земной юдоли, где он обретался в последний год): в одном из темных казематов башни, засучив рукава камзола Элен – его избавительница – хлестала кнутом Дерика – его мучителя, садиста – это совершенное исчадие ада. Это происходило в полной тишине, только звук сыромятной кожи тонко рассекал воздух. Невиданное сладкое тепло покрыло Коста и опустилось в полузабытые места и члены.

Недоеденный пирог сильно тормозил её передвижение за странным господином – хотелось не бежать стремглав, а остановиться и спокойно доесть. Однако неистовый отрок несся без оглядки и не было никакой возможности притормозить. Наконец, они достигли конечной цели и снова, не обращая на неё никакого внимания, не сказав больше ни слова, он передал её мужчине, совсем не вписывающемуся в мозаику города: высокому, красивому блондину с васильковыми, искрящими каким-то задиристым огоньком глазами.

– Девочка, ты должна безупречно исполнять мои рекомендации – иначе Кардиган навечно укроет тебя. А мне этого совсем не хочется. Сейчас мы поднимемся на девичью башню, там ты произнесешь клятву, после чего твоя прежняя биография станет фикцией, потому что с этой секунды ты превратишься в розовую привратницу Демонов 1 ступени. Но это только первый шаг к просветлению и вступлению в ранг избранников ночи; у тебя будет ещё много тяжелых испытаний и суровых будней, но после первой ступеньки назад хода нет. Надеюсь, ты хорошо все продумала и взвесила? Ведь у тебя было много времени. Итак? Ты готова? – Уже давно – ещё тогда, после подлого убийства родителей, я всё для себя решила – иного не дано. Брата отправили в КВН, надеюсь – он жив, сестра в заключении, в окружении убийц. Мы должны соединится и ответить им, за все содеянное – только в этом наше будущее! Наверх и быстрее!

Где-то вдали послышался равномерный звук крыльев, он постепенно становился всё ближе и ближе; через несколько мгновений Кост увидел клин Демонов, приближающихся к замку. То что он увидал, в дальнейшем вспоминалось ему как обморочное наваждение, как галлюцинация больного человека. Они были верховыми, то есть под всадниками и какими? Головной Демон был оседлан карликом Джоном, сразу за ним, по разным сторонам клина, аккуратно пристроились восхитительная Лерия и чудом вызволенная Анна, далее, несколько изумленный Владен и, совсем уже растерянная Натали. Прямо на его глазах они стали парковаться на соседней башне – зрелище было фантасмагорическое, невероятное, но свой маневр Демоны совершали с точностью и изяществом, хорошо объезженных коней, даже более того, главный при посадке игриво боднул головой и, одновременно, кокетливо загнул хвостик, а Джон, в свою очередь, громко, в кураже прорычал какую-то нечленораздельную фразу. Но это оказалось всего лишь прелюдией – дальше все задвигалось с невероятной скоростью: на башню ворвалась Элен, с горящим взором, пылающим лицом, обнаженным мечом; она ещё ни в чем не разобралась, но готова была сражаться без страха и упрека. Но её воинственный пыл буквально тут же был стреножен: ближайший, свободный от всадников, “конь Апокалипсиса” решительно и скоро, легким движением кончика хвоста запеленал Элен в какую-то холстину и положил себе на холку. Выглядела она комично – только меч вызывающе торчал из – под тряпки, но выглядел совсем не страшно – скорее забавно. На Коста, застывшего соляным столбом, на соседней башне никто не реагировал – как будто он был невидим людям, бесчувственен Демонам… Наступало утро, далеко, за горизонтом событий, медленно, тягуче, будто из под ненасытной лавины выползало солнце – антагонист же бледнел, мерк и умирал каждодневной вечностью; стая пернатых с командой отверженных властолюбцев приготовилась к вылету. Наконец вожак, с Джоном на загривке, ринулся вниз, споро расправил огромные крылья и постепенно стал набирать высоту и скорость, однако он не торопился покинуть временное пристанище – поджидал остальных. Когда все собрались и выстроились в прежнем порядке, вожак с ассистентами выбрал направление, и вот кавалькада новоявленных кентавров стремительно полетела навстречу заре. Кост проводил их взглядом, закрыл глаза, опустился на колени… и замок огласил нечеловеческий вопль, исторгнутый последним усилием пробитой памяти.

Б

Был мальчик – обыкновенный, городской общительный, как и все вокруг; он не был домашним ботаником, но и уличным хипстером тоже не был. В их королевстве все были совершенно ублаготворенные: потому что это было давно уже заявлено и неоднократно подтверждено свыше. Жить было просто и легко, так как сомнения были отменены за ненадобностью, вопросы поощрялись, в качестве развивающего элемента, и то в основном о степени счастья и радости или, в крайнем случае, о наличии чего-либо или кого-либо где-либо, но это уже не приветствовалось, но прощалось, как благоглупость простодушия. Родители мальчика работали писарями, как и все остальные, так как это была не только самая главная и единственная работа в королевстве, но и самая ответственная – все переписывали своды законов, актов, циркуляров друг у друга, а затем сверяли их у старших писарей, чтобы те в свою очередь протоколировали всё у главных, соответственно, письмоводителей. Мальчика звали Игнас, как дедушку, так было принято – это не было обязательным условием, но и не подлежащим сомнению. Учился он хорошо, но не блестяще, так как и это не поощрялось в среде писарей; среди школьников пользовался авторитетом и даже первой девичьей симпатией. С пятого класса он дружил с Урмой – жили они рядом, вместе ходили в школу, помогали друг другу в учёбе, родители тоже радушно относились к их общению. Но что мы всё о детях, когда в стране был Король; он был всеми обожаем и уважаем – его трудолюбие превосходило все мыслимые и немыслимые масштабы – праздным его никогда не видели, собственно не видели и работающим, так что и сомнений никаких не возникало. Зато его дочка – Виктория, несмотря на юный возраст, трудилась не покладая рук и была у всех на виду: она устраивала каждый месяц балы, турниры для рыцарей короля (хотя их было только восемь), и столь рьяно боролась за демократические права своих подданных, что приглашала на каждый бал, строго, пять молодых людей из народа. Её, с любовью, все называли наша Пушинка; такая она – белокурая, светленькая, почти прозрачная появлялась на всех торжественных культмероприятиях. Её обволакивающий, проникновенный голос побуждал вельмож и придворных служить королю так, что никаких вопросов и соответственно ответов не требовалось, – если же, случайно, возникали подгулявшие господа с вывернутым сознанием и длинным языком, то их больше никто не видел – говаривали, что их отправляли заковыристо общаться с дипломатами. Урма и Игнас очень любили гулять по окрестностям столицы; постепенно они прилепились сердцем к миру трав и лесов столь сильно, что им захотелось больше узнать об окружающей природе: разобраться в названиях кустов и деревьев, понять их полезность или опасность, познать живую стихию земли. Увы, родители и учителя не могли им помочь – предметы, которые они изучали в школе, были четко заточены на два основных профиля: на профессию писаря и на будущую жену писаря. Был, конечно, ещё дворцовый труд, но он был настолько тяжелый и сомнительный, что подвергать опасности попадания туда обычного человека было совершенно не гуманно и потому – это категорически воспрещалось. Ведь девизом королевства были слова: «Всё что не запрещено – обязательно не разрешено». Этот древний постулат прошёл многовековую проверку временем и менять его никто не собирался, а если и задумывался кто-то над этими словами, то ему очень быстро и аргументированно объясняли о несвоевременности и не солидности вопроса в такой не простой период страны. Так беззаботно и радостно проходили дни, недели, годы – дети подрастали, королевство процветало, принцесса становилась всё краше и краше; уже лучшие умы страны задумывались о будущей достойной партии для Виктории; правда сама она, прежде всего, радела о благе державы и под руководством несравненного короля, своего отца, отчаянно пеклась о судьбах подданных. Король всё более незаметно и талантливо делал своё дело и благость его наличия и, естественно, величия царила над полями и весями страны.

Игнас и Урма со временем превратились в двух юных и красивых тинэйджеров. Они настолько стали неразлучны, что окружающие, подтрунивая, называли их наши близнецы. Их прогулки постепенно превратились в маленькие путешествия, но они не вызывали никакого беспокойства у родителей и друзей – ведь жизнь в королевстве, как уже было замечено выше, была на удивление безопасная и спокойная. В один прекрасный день, в неизведанном до этого месте, они встретили на неприметной лесной тропе двух юношей на скакунах, даже скорее на чудо конях, настолько они были великолепны. Оказалось, что это неожиданное свидание было случайным только для Игнаса с Урмой – Пауль и Лукас, так звали молодых людей, видели их уже давно: их большая семья проживала испокон века в этом лесу и не спешила устанавливать отношения с кем-либо без особой надобности. Пауль пригласил их к себе, что можно предположить было тоже коллективным решением, и они охотно согласились. Верховые посадили их себе за спину, твердо пояснили, как держаться на коне, не только объяснили, но и продемонстрировали наглядно – Пауль с Игнасом, а Лукас с Урмой; потом они неслись по им только ведомым тропинкам – правда не долго, и вот они уже на месте: перед глазами городских подростков открылась большая поляна, вся застроенная аккуратными домиками, во всяком случае, такими они им изначально показались, а на небольшом возвышении стоял основательный бревенчатый дом, с несколькими длинными верандами, с двумя балкончиками на втором этаже. Они спешились и тут же были окружены подростками, весело галдящими, наперебой предлагающими себя в гиды. Игнас и Урма немного ошалели от такого бурного и гостеприимного приема и не только не запомнили, как кого звать, но умудрились пропустить момент выхода родителей этой дружной, зажигательной ватаги. Первый день знакомства запомнился им как нескончаемый хоровод внимания и изысканного кулинарного изобилия: их беспрестанно теребили дети, соревнуясь между собою, боролись за их внимание Лукас с Паулем; отец и мать, тепло, встретив их, затем незаметно удалились, так же как до этого неприметно явились взору. Правда мать, а имя её было Лаура, довольно быстро вернулась и пригласила всех к столу. Никогда они не кушали столь вкусно и разнообразно: стол был заставлен зеленью, всякого рода овощами и фруктами, а уж помидоры – им не приходилось не только есть, но и видеть раньше подобные – они были бордовые, тёмно-красные, буро-жёлтые и, наконец, фиолетовые, и все имели свой особый привкус и смак. И ещё был фантастический борщ – его не кушать надо было, а вкушать, настолько он был ароматен, наварист и живописен, словно съедобное полотно кулинара-художника, талантливо соединившего яркие краски лета в подлинное произведение поварского искусства. На фрукты и пирожки никаких сил уже не осталось, да и время скромно указывало на окончание этого во всех отношениях праздничного дня, как минимум для Игнаса и Урмы. Ребятам дали пирожков домой, доставили прямо к основной дороге, невдалеке от городских ворот; на прощание с них взяли обещание на будущее – они, по возможности, станут навещать их и продолжать общаться, чтобы ничто не прервало так удачливо возникшую симпатию друг к другу. Особенно надо отметить Лукаса, с того момента как он прокатил Урму, ему всё время хотелось думать, вспоминать о ней, воображать будущие встречи. Игнас обратил внимание на его повышенный интерес к своей подруге, однако отнесся с юмором к этому и немного подтрунивал над Урмой.

– Ты видела, как он на тебя посмотрел на прощание? Мне даже показалось, что у него глаза заискрились. – Обычно у тебя, Игнас, глаза сверкают только при виде еды, и горят они жутким пламенем, аж страшно – моментально ответила Урма. Время шло своим чередом, особо не принося каких-либо изменений: ребята учились, навещали своих, новоприобретённых друзей, помогали им в работе (а работа всегда находилась), делились новостями и планами, то есть их отношения укреплялись общими трудами и ожиданиями. Лукас также стал гораздо более сдержанным в очевидных доброжелательных проявлениях: казалось, кто-то с ним ласково побеседовал о братстве, дружбе, товариществе. В одно из посещений им выпала честь, в первую очередь Игнасу, открыть новую страничку жизни семейства, к тому же, несомненно, не афишируемую, подспудную. Мир столичных детей, да и обычных жителей был стерильно упорядочен четко устоявшимся бытом – в нём, как в нетленных скрижалях, все было выверено, запротоколировано, приведено в стабильное, нерушимое состояние, и даже желание что-то менять, естественное для юных отроков, кануло в лету. И вот потому очередное появление молодых людей в лесном поместье стало для них не просто новым путешествием – оно претендовало на что-то гораздо более значительное и весомое. Всё начиналось, разумеется, по-будничному, без продолжительных пояснений и словоизлияний – попросту пришёл срок пополнения топлива и мужская часть коллектива, с Игнасом, соответственно, была снаряжена в поход. Урма осталась с девочками и хозяйкой – им необходимо было вычистить помещение для топлива, приготовить баню для мужчин. Урма довольно быстро догадалась, для чего необходима баня: вся девичья часть коллектива очень быстро перепачкалась в остатках горючего, так что мыться пришлось и им. Урма никогда не парилась прежде и когда на полке её стали охаживать веником по всему телу, а в завершении ещё и по мягкому месту ей показалось, что она попала в преисподнюю, из которой уже нет выхода… но выход нашелся, и настроение разительно поменялось – легкость и свежесть наполнили тело необыкновенными ощущениями – и они были с ней потом очень долго. Затем пили чай – необыкновенный: на травах, с мёдом и цукатами, смеялись, шутили над мальчиками; и во всем баловстве, на равных, участвовала Лаура и сомнительно, чтобы кто-либо увидал бы в этом хоть какую-то фальшь – настолько всё было естественно и просто. После веселого чаепития стали помогать Лауре готовить большой обед (так назывался их ни с чем не сравнимый пир), в котором уже не раз поучаствовали Урма с Игнасом. Было как всегда не затруднительно, а ладно и споро – все знали свои обязанности, выполняли их не спеша и в удовольствие. Долго ли, коротко ли, вернулись мужички после трудов праведных – узнать их можно было только на ощупь, такими страшилками выглядели, ну может быть, исключая, отца семейства, который в силу опыта и верховенства меньше занимался тяжелой работой, больше направляя молодёжь, и из-за этого был более узнаваем. Они шумно попарились, помылись и свежие, удовлетворенные влетели в гостиную – и началась жестокая расправа с вкуснейшей едой; им было не до светских изысков, когда не пища становится сердцевиной стола, а манерность, этикет, вычурность. Урма со стороны наблюдала за трапезой, и интересное преображение явилось ей: юноши отсутствовали совсем не долго, а изменения произошли с ними разительные: мало того, что все похорошели изрядно – это ее, безусловно, заинтриговало: они заметно вытянулись, в плечах раздались и, вообще, выглядели как статные молодцы после живой воды; даже отец помолодел лет на двадцать и лихо сверкал очами из-под потемневших мохнатых бровей (седина как будто исчезла). Правда, помимо Урмы больше никто особо не впечатлился, и она даже засомневалась – уж не больное ли воображение разыгралось у неё из-за чрезмерности ярких впечатлений. Но прошёл обед… день… неделя… месяц и, наконец, аккуратно положив руки на колени, Лаура рассказала ей о волшебном хранилище бита, так назывался этот темный, тягучий, топкий материал, об его удивительных свойствах, о легендах, существующих со времен царя Гороха, о битоварах, поставляющих его королевскому двору, об их славе покорителей женских сердец, и о недолговечности их победоносной красоты и стати. К сожалению, сказочное превращение длилось не очень долго, поэтому разочарование было столь сильным, что не все легко примирялись с возвращением на круги своя – некоторые, из вкусивших амуровой червоточинки, после отрезвления навсегда теряли оптимизм и веру в себя, другие – попадали в зависимость от бита и пытались испытать это вновь и вновь, но редко кому удавалось вернуть волшебство снова. Метафизика высоких заумочных отношений не коснулась наших аборигенов – их патриархальная жизнь не нуждалась в искусственной подпитке. Они относились к чудесам покойно, словно это не сказочная данность, а естественная как восход солнца, весеннее цветение, осенний листопад. Время шло своим чередом: Урма и Лукас готовились к выпускным экзаменам, их друзья постигали мир природы, обучались в лесной школе, и никто не смог бы предугадать их будущее – только время расставляет все фигуры на доске жизни по своим, лишь ему известным правилам.

Несмотря на скромность обучения, его поверхностность все равно экзамены столь значительное – для многих и первое испытание, так что силы собираются в кулак, и хотя время ускользает, словно его пришпоривают хлыстом, всё-таки Урма и Лукас находят время для своих друзей, потому что каждое посещение лесной обители становится для них праздником. А что же за это время произошло в королевстве и произошло ли что-то могущее обратить на себя внимание, увлечь, заинтересовать? Увы, нет! В основном мир высокого двора жил по инерции – каждый плотно занимал свою сладкую нишу, кормился с неё и даже в мыслях не предполагал об изменениях, ведь любые разнонаправленные движения таили опасность чего-то нового и стихийного, а этого допустить никто не мог. Да и Пушинка изменилась в последнее время: её любовь к ближним и дальним подданным стала увядать, либерально-демократические реверансы незаметно закончились, балы стали реже, отдельные граждане из народа её перестали волновать, а рыцари вызывали у неё зевоту, что, в общем, неудивительно – ведь они столь давно не участвовали в сражениях, что совершенно потеряли сноровку и профессиональное мастерство. Весь её молодой пыл и нерастраченное время уходили на совершенствование гардероба и наведение красоты, хотя надо отметить она и без косметики была удивительно хороша. Так что наиболее приближенными и достойными людьми оказались портные, парикмахеры и другие мастера швейно – косметического цеха. Батюшку – короля в последнее время и вспоминать перестали, да и зачем понапрасну волноваться: поминали, будто он пребывает в каком-то удаленном загородном доме и ни в чем не нуждается: ни в охране, ни во врачах, ни в слугах. Такой счастливый отец, да ещё без охраны. Королевство упивалось стабильностью, как добрый хряк полной кормушкой. Но тучные годы имеют свойство заканчиваться, в каждом отдельном случае, по-разному: то ли стихией, то ли усталостью власти, то ли соседями, жаждущими прогресса. У нашего королевства всё было в порядке со стихиями, да и управленческие заботы никому ещё не подорвали здоровье, но вот с соседним королевством не сложилась гармония. Во-первых, наша принцесса отказала тамошнему корольку (он ей категорически не нравился – больно глуп и неказист), во-вторых, с давних времен они вынуждены были покупать бит, за очень приличные деньги, что на их взгляд было несправедливо. И вот в один летописный день, неожиданно, как всегда и бывает при исторических событиях, гонец привёз пакет, опечатанный огромным, в виде льва, сургучом. Страшно даже вскрывать, но пришлось министру-администратору взять на себя ответственность, тем более вскрытие государственных отправлений, было единственной его обязанностью. Лучше бы он заболел в этот день корью или коклюшем, так он подумал, прочитав этот мерзкий документ. Текст настолько был безобразным, что у министра резко поднялась температура и пропал голос. Срочно пришлось вызывать учителя пения, так как мало того, что он имел прекрасное бельканто, его умение запутаться и запутать других в одной сосне, было уникально, как, кстати, и желание всегда быть при дворе. Он с воодушевлением зачитал бумагу, которая, по простому, уничтожала весь мирный и теплый уклад королевства. Текст был таков, что тут же хотелось забыться, выкинуть из памяти, порвать, сжечь, да и того глашатая, который продекламирует эту гадость, тоже возникало желание как-либо изощренно казнить – жаль только палач, за ненадобностью, ушел на пенсию и выращивал очень вкусную капусту. Документ был прямолинеен как спина первой фрейлины и бесцеремонно требовал передать залежи бита в бесплатное пользование на 99 лет соседнему королевичу, а иначе все оппоненты будут биты и строго наказаны, вплоть до выселения на остров Несварения, где варить нечего, только несколько десятков деревьев и хилый домик станут отрадой, не принявших послание. Так как бит являлся чуть ли не единственным источником материального благополучия государства и его самых достойных граждан, то их всхлипы и крики, после оглашения приговора, ещё долго отравляли атмосферу обеденного зала, где проходило совещание. Почему обеденного, а не совещательного или протокольного, например? Ничего удивительного в этом не было – все помещения для важных государственных дел уже давно были переданы для более значимых мероприятий: для церемониальных, для бальных, для едальных. Итак, наступила то ли тишина, то ли покойная пауза, кто же разберет в такой ситуации – каждый стремился стать незаметным молчуном, без собственного мнения и голоса. Пусть кто-то другой решит задачу и сохранит статус-кво членов благородной команды… но бездействие затягивалось и принцесса, наконец, проявила волю. Её тирада была коротка и резала по живому:

– Тот, кто сумеет, в этой безвыходной ситуации, спасти королевство и меня будет награжден щедро. Я отдам ему свою руку и сердце, он получит титул виконта и станет первым другом престола. Все назначения на высокие государственные должности будут производиться только по его ходатайству. Точка! – Да именно слово точка должно стоять в конце документа, а не знак препинания.

На следующее утро баннер, с ультиматумом вредного королевича и воззванием несчастной Пушинки, были вывешены во всех видимых и невидимых местах. Они, конечно, вызвали бурную реакцию – адекватную и не очень: большинство искренне возмущались вероломством соседей, так подло предавших давние, практически родственные связи; но, как и бывает обычно в пиковые моменты, нашлись и перевозбужденные новостью граждане, активно предлагающие разнообразные способы спасения. Во множестве предлагались такие идеи, от которых за версту попахивало клиникой, определенного направления. Комиссия в скоростном режиме рассматривала заявки и тут же отвергала их – ни одной здравой мысли: то всем молиться, то утопиться, то отравиться, то есть рецепты душераздирающего уровня. В королевской канцелярии нарастала паника и уныние – с докладом к принцессе никто не шел (бросали монетку), ведь с каждым часом напряжение росло, а принцесса уже пообещала отозвать палача с пенсии, если не будет быстро найдено решение. В лесной обители тоже не прошли мимо такого события: обсуждали с жаром, с пылом все перипетии королевских проблем, возможности их решения, шансы сторон на успех. Конечно, жизнь двора и бытие обычных граждан практически не пересекаются – разные у них вопросы и соответственно ответы, кому – то ароматные коврижки, а кому-то синяки и шишки. Однако молодежь, и в такой ситуации, не смогла остаться равнодушной: громко спорили, увлеченно выдвигали идеи, больше умозрительные, чем практические – до чего-то конкретного было очень далеко, но шума и азарта было с избытком. И вот в момент особо горячей перепалки, неспешно, тихо вошел Альгис, отец почтенного семейства, поинтересовался их достижениями, услышал об итогах, спокойно заметил:

– Появилась у меня одна любопытная мысль, хочу обсудить… Я думаю – Игнас, с нашей помощью, и должен её исполнить. Хочу объяснять, почему именно Игнас? Он столичный житель, обученный, привычный к городской жизни, уже имеющий опыт маломальского общения. И есть надежда, что он как честный, доброжелательный человек постарается сделать жизнь лучше. Уже через час после вечери Игнас, в сопровождении Пауля и Лукаса, предстал пред очами, пребывающей в перманентном отчаянии, комиссии и озвучил план спасения. Недолго думая, предложение было принято, о чём моментально доложили принцессе. Главное спрятаться, а там « или ишак сдохнет, либо падишах» – важно сиюминутное спасение, что и устроило всю комиссию, не особо вникнувшую в спасительную идею. Пушинка же отнеслась серьезно к плану: Игнас немедленно был приглашен на аудиенцию, и даже его попутчики после непродолжительной перебранки были допущены к её стопам. Несмотря на серьезную ситуацию, Пушинка ждала встречи с разноречивыми чувствами: прежде всего она надеялась на волшебное спасение, но и сам молодой человек её интересовал тоже. Она даже волновалась и беспокоилась – ненароком окажется избавителем какой-нибудь страшный мужлан. И увидев его, она не без удовольствия отметила волнистые каштановые волосы, голубые глаза, высокий рост и стройную фигуру юноши, так что мысль о своевременности и правильности воззвания обрадовала её. Игнас, со своей стороны, был настолько взвихрен потоком событий, ошеломлен дворцом, что первая встреча с принцессой прошла как наваждение, причем непонятно какое – приятное или наоборот. Его план был одобрен ещё до ознакомления с ним: принцессу как видно больше заинтересовал сам докладчик, а вельможная челядь готова была проглотить любую ахинею, лишь бы их не задействовали в каких-либо патриотических выступлениях, могущих принести синяки и шишки, уж не говоря о чём-либо гораздо более серьезном. Был дан абсолютный карт-бланш на все необходимые мероприятия: Игнаса назначили сразу генералом от инфантерии, правда всё-таки не фельдмаршалом – им был, по многовековой традиции, первый министр-администратор – совершенно геройский, как сообщала пресса, человек, но на такую жертву, как потеря столь красивого и длинного титула он не мог бы пойти даже в чрезвычайных обстоятельствах. Самым сложным, оказалось, найти, хотя бы относительно пригодных вояк – знаменитых рыцарей с трудом отыскали в одном из заведений непреходящей мужской радости, но они как раз оказались не боеспособны. Регулярной армии в королевстве не было – это же нелепо тратить средства необходимые для украшения дворца и принцессы на никому не понятные цели. Следовательно, за два оставшихся дня надо было всего лишь организовать оборону и продумать тактику сражения – конечно по сравнению с напряженной жизнью сановников и постоянными трудовыми подвигами дворцовых портных, поваров, парикмахеров это была куда более простая задача. Пауль остался воскрешать рыцарей, ему в помощь дали нескольких королевских, почти бесполезных, слуг и одного древнего парикмахера, который оказался на редкость ценным кадром: лакеи, в основном, занимались перетаскиванием воинов в необходимом направлении, а вот цирюльник оказался докой в способах и средствах приведения бражников в удобоваримый облик. Игнас вместе с фельдмаршалом собирал будущих героев из разнородного мужского населения в той или иной степени знакомого с воинской и охотничьей практикой или, в крайнем случае, длительной супружеской жизнью, которая в отдельных эпизодах вполне тянет на локальную баталию. Кстати молодцов с воинским и охотничьим опытом оказалось неизмеримо больше чем героев домашнего фронта. Лукас же убыл к родным пенатам, где отец, братья, сестры и несколько ближайших хуторян активно готовились к битве титанов; несколько поколений жителей королевства прожили тоскливую мирную жизнью и не представляли всей радости и неожиданности будущего сражения. Особенно хорохорились молодые – для них весь этот военный переполох представлялся шумным походом с победным пикником в завершении. Надо заметить, что кипящий энтузиазм в начале, а опустошение в конце, довольно часто посещают народонаселение отдельных стран и территорий. Но это, конечно, в других землях, а в нашем королевстве всё было иначе: здесь все любили вспоминать прошлое, но не жить настоящим. В хлопотах и суете промелькнули незаметно два дня. И вот наступил этот день, иконография которого зависела от итога – ведь победитель подбирает всё, в том числе и историю.

Когда неприятель подошел к границе королевства, то увидал перед собою всего лишь несколько пеших подразделений, вооруженных, чем попало, а в арьергарде небольшой отряд всадников с пиками и знаменами. Соседский королевич сильно возбудился, увидав столь умилительную картинку – его войско выглядело гораздо внушительнее и солиднее: одних подвод с реквизитом было с сотню, не говоря уже об артистах, солистах и других обязательных элементах большой войны. Королевич, проштудировавший перед походом несколько томов военной энциклопедии, постиг, что главное для победы – это знамена, вымпелы и флаги неприятеля. Он приказал – не обращать внимания на пехоту, а сразу же атаковать всадников с вымпелами и стягами, чтобы не затягивать битву и закончить её к обеду, чем сильно обрадовал главного повара, который любил повторять: ” война – войной, а пампушки должны быть с пылу, с жару”. Битва разыгрывалась по сценарию Королевича: пехота, увидав конницу, дала дёру уверенно и достойно, а немногочисленные всадники также увлеченно и не менее твердо помчались по направлению к лесу. Воины Королевича до такой степени возмутилось бестактностью противника, что даже животы у многих свело. Они бросились вдогонку, чтобы всё-таки предотвратить вопиющее нарушение воинского этикета – такое безобразное уклонение от боя, при таких замечательных обстоятельствах. Лавина всадников во главе с Королевичем неслась в чащу с восторгом и упоением. Всё ближе видится улепетывающий противник, миг триумфа близок как никогда, ещё чуть-чуть… лесная дорога выносит на обширную поляну, через которую убегают королевские ратники, ещё усилие, последний рывок и… И отборная конница, с Королевичем во главе, внезапно, совершенно бесчестно – не по рыцарски, оказывается на каком-то гнилом маленьком островке, окруженным тем самым битом, ради которого затеялась вся эта компания. Оказалось – а это была продуманная и блестяще проведенная военная операция, в которой в меру сил и способностей участвовали все, впопыхах собранные добры молодцы. Сам этот маневр, как мы понимаем, был в последствии внесен в военные анналы нашего величайшего фельдмаршала, а на самом деле придуман Альгисом – достопочтенным главой лесного рода, однако затем очень быстро забыт, как это обычно бывает у самых достойных граждан государства.

Идея была проста и оригинальна одновременно: на топкую, вязкую поверхность бита были с двух противоположных сторон положены большие деревянные щиты, замаскированные различной лесной растительностью, к ним прикреплены канаты, уходящие в стороны, их, в свою очередь, прикрепили к небольшим тележкам, запряженными мощными першеронами. А дальше всё было четко отрепетировано Игнасом и успешно исполнено: в тот момент, когда орда Королевича влетела на остров, а последний всадник удирал по крайнему щиту на берег, кони рванули тележки, и искусственная дорога прекратила своё существование. Дальнейшее было и комично, и трагично как это и бывает в жизни: множество растерянных людей и обезумевших животных быстро приблизили финал этого милитари – спектакля: был выброшен белый флаг, принята капитуляция, довольно лояльная по отношению к агрессору. А на следующий день в королевстве начался праздник, постепенно перешедший в пир, на котором не только мёд пили, но и бражку тож. Но праздники кончаются быстро, а будни требуют оплату по счетам: с интересом все ждали выполнения принцессой своего воззвания, даже лучше сказать гласа; конечно, это не был юридически безукоризненный документ, что позволяло разным крючкотворам при дворе оспаривать его законность и настаивать на его неисполнении. Но Виктория, услышав подобные речи, разгневалась до такой степени, что все попрятались, но невдалеке. Дело в том, что она несколько дней внимательно изучала и анализировала сложившуюся обстановку… и, только намедни, пришла к правильному выводу. Не все чиновники вовремя уловили колебания и вздрагивания ферзевого курса, тем не менее, находится рядом, их заставляла непреходящая забота о государстве вообще и о себе любимом, в частности. Наконец Игнас был приглашен во дворец, о чем тут же сообщили разного рода люди, с упоением и за небольшое вознаграждение, помогающие государству достойно нести бремя величия и наличия. Перед встречей с принцессой Игнаса старались по быстрому обучить придворному этикету, правда, без особых результатов.

– Ведь очень сложно построить дом без фундамента, при том, что жить в нем и не предполагаешь, – так высказалась Урма впоследствии. Пушинка встретила своего спасителя ласково, где-то даже чересчур; первый министр был очень раздосадован – в кулуарах (в спальне – без свидетелей), он высказывался о неподобающем поведении, о знаке голубой крови, который нельзя марать ни при каких обстоятельствах. С другой стороны Игнас получил свою толику критики со стороны друзей и, особенно, Урмы. Почему от Урмы, конечно, объяснений не требует. Так прошли первые дни, недели новой жизни; принцесса присматривалась к юноше, приглядывалась к себе, прислушивалась к заморским суждениям – как бы терзалась и сомневалась, но всё равно активно занималась государственными делами. Игнас тоже был, по полной обойме, включен в верховное действо: подписывал бумаги, и самое главное, накладывал печати на большие, внушительные королевские документы. Причем процедура проходила очень торжественно: с фанфарами и вскидыванием вымпелов и флажков командой фрейлин. Все последние события ему грезились как странные не вполне реальные приключения с решительно непредсказуемым финалом. Да и он сам не до конца понимал, как оказался в данном месте, в данное время – почему привычный мир искривился до такой степени, что всё привычное – стало неуместным, а всё приобретенное – неприятным и искусственным. Только редкие поездки домой к родным и к друзьям возвращали ему какую-то надежду на то будущее, которое они не раз проговаривали в совместных беседах, в, казалось уже, далекие времена. А прошло всего лишь несколько месяцев как случились эти эпохальные (для мирного королевства, безусловно) события, когда они, благодаря Альгису и самим себе, отстояли свою, не самую идеальную, но привычную жизнь. Вот и сегодня он с нетерпением ждал встречи с ними и хотел задать им и себе прямые вопросы:

– Что делать дальше? Почему мы не способны изменить обстоятельства? Почему в нас не хватает упорства и воли настоять на своем?

С трудом ему удалось избавиться от почетного эскорта, положенного по чину, однако скорее показного, чем реального. Несмотря на внешне уважительное отношение принцессы, на титул, присвоенный её же указом, вся дворцовая публика относилась к нему, с трудно скрываемым непочтением. Ему было совершенно фиолетово – так часто выражались младшие девочки Альгиса – на холодные кульбиты челяди и холуйское пренебрежение администрации. Подъезжая к лесной усадьбе, подумал: « Наконец-то дома» – и содрогнулся от этой мысли – не хотелось пренебрежительно думать об отчем доме, с которым связано всё его детство, где и сейчас, как только он появлялся, матушка обихаживала таким теплом и любовью, что они оставались с ним надолго. Он совсем не удивился, когда сначала услышал, потом увидал смеющуюся Урму, только что-то кольнуло изнутри и ему с трудом удалось скрыть свое настроение. Навстречу вышли практически все, даже Лаура, для которой дела семьи были важнее всех вопросов мироздания.

– Молодец! Не забываешь старых друзей – скупо приобнял Игнаса Альгис.- Надеюсь, не откажешься откушать с нами или после благородной кухни не хочется? – Неправда, я опять готов повторять и повторять, что я не просто скучаю по нашим обедам, но и с трудом переношу избыточность королевского стола, где все очень вычурно и чрезмерно, а искусной, теплой руки Лауры нет. – После этих слов Лаура смутилась, покраснела и быстро ушла на кухню – видимо, для того чтобы успокоится среди привычной утвари. Урма, с гримаской-улыбкой на лице, неожиданно задала вопрос чрезвычайно интересный всем:

– Интересно и когда же нас позовут на свадьбу? Хотя вряд ли – не того сорта ягоды. Ты уж выдай секрет – не таись, мы же как- никак друзья. Не так ли? – «Конечно друзья и не обычные, а самые верные, с которыми был и в беде, и в празднике. А свадьба?! Я никогда не собирался жениться на принцессе, да и у неё совсем другие планы: её нарочные активно посещают соседние королевства; я услыхал недавно разговор 1-ого министра со 2-ым об исключительно удачной конпунктуре – точно не помню слово – после королевской великой победы над врагами. И что-то надо ковать – пока горячо.- А как же указ, обещание, данное всему народу? – сильнее всех разволновался Лукас. – Да я к тому же слышала, что палача отозвали с деревни. Правда ли? Не могу представить, как ты от такой чести и красоты откажешься – опять хитро обронила Урма. – Нет, палач на даче, но если возникнет вопрос: или венец – или голове конец, то выберу второе. А о чести и красоте – особый разговор: настоящие победители – министр-администратор и принцесса (о нас уже забыли, то ли будет через год); а про красоту отдельная песня – если бы вы знали, сколько времени по утрам Виктория проводит у зеркала, чтобы стать Пушинкой, то многие восторги бы увяли. В разгар доброжелательной беседы появилась Лаура и пригласила к столу. Альгис, молча слушал переговоры детей, в конце концов, усмехнулся в усы, поднялся и, чуть отстав, придержал Игнаса. Когда они остались одни, он обратился к Игнасу:

– Тебе все же необходимо быстрее разобраться в собственных чувствах – я вижу, как страдает Лукас, в какой неопределенности Урма; мне кажется надо быстрее, решительнее принять окончательное решение.- Да, спасибо, я как раз всё для себя решил. Даже незначительное время вдали от Урмы, убедило меня в том, что жить без неё я не смогу. И наконец-то хочу с ней окончательно объясниться… да что говорить вокруг да около – я мечтаю быть с ней рядом всегда и сегодня скажу ей об этом.

А в это время во дворце готовились к большому праздничному приему – правда никто не знал, что за праздник намечается, да это и не важно – главным был не повод, а сам прием, на который съезжались все сливки голубых кровей (не правда ли странная цветовая гамма?) ближних и дальних королевств. Кого здесь только не было: и принцы, и короли, и всевозможные наследники и наследницы; даже побитый Королевич пристроился к родственной свите из дальнего царства, питая слабую надежду, вернутся к прежним, довоенным, отношениям. Но среди всего этого гербария увядших особей ярко выделялась Виктория – её новое кредо было органично: всегда! Она очень многое включала в данное слово: после триумфального сражения – хотелось всеобщего признания, восторга и упоения ею, а в конечном итоге какого-нибудь выдающегося жениха. И тут, само собою, простой, скромный Игнас не встраивался в столь блаженную картину её будущего мира. Но с другой стороны не хотелось развенчивать собственное реноме в глазах народа, и хотя эта причина довольно смехотворна – Виктории желалось чего-то ветвисто-иллюзорного для разрешения такой ситуации. Её не по годам развитый ум напряженно работал в этом направлении, но пока ещё выход не улавливался; самым интересным – было абсолютное отсутствие достойного (по её замаху) претендента на роль жениха. Однако такие мелочи не останавливали принцессу, вставшую на дыбы, против своей же начальной воли. Министр-администратор, с большим волнением наблюдающий за метаморфозами дамского сознания, предложил Виктории довольно подленький план решения этой задачи. И она согласилась – без колебаний, так как сомнения – привилегия слабых людей, а принцесса себя к ним не относила. Итак, механизм был запущен, колесики завертелись. Игнас, ни во сне, ни наяву, и предполагать не мог ни о чем подобном: да и кто мог обучить простого парнишку интригам королевского двора. А комбинация придумана изящная: правда первая роль уготована не какому-то утонченному господину – а Королевичу, « герою» недавних событий, – скорее не герою, а всеобщему посмешищу и лузеру. Тем точнее оказалась идея министра – Королевичу, разными способами, разными людьми, разными словами было доставлена точная информация о мальчишке, который подло одурачил рыцаря и вверг его в позор. Так что ко дню приема все были активно заряжены и подготовлены. Разумеется все – кроме Игнаса. И когда Королевич, снизойдя до новодельного виконта, бросил ему перчатку в лицо, Игнас, в первый момент, до такой степени растерялся, что попытался кулаками, по-мальчишески, выправить ситуацию, но не тут- то было – его остановили и культурно объяснили, что таким образом ему нанесли публичное оскорбление и дабы не быть опозоренным навек, он обязан, в течение суток, выбрать вид оружия и направить секунданта к представителям Королевича. Кстати, уже через несколько минут после инцидента никто не мог вспомнить причину конфликта, что для понимающих людей многое объясняло. Виктория тоже пылко отреагировала на такой пассаж – ведь эффектный инцидент стал истинной изюминкой приема; в завершении праздника она очень нежно простилась с Игнасом, не забыв ему напомнить о чести и славе, о святых традициях королевства и о своем нежном отношении к нему. Вполне удовлетворенная собою и наивностью юноши, убежденная в точности расчета министра и в итоговом результате, она с легким сердцем ушла на покой. Игнас не смог сразу разобраться со своими ощущениями: то ли гордиться таким вызовом, всё-таки – королевская особь, то ли кричать караул, предвидя финал. Но дрожи в коленках и в руках не возникло, а явилась мысль об Урме и желание быстрее её увидеть и обо всём рассказать. Несмотря на поздний час, он явился к ней и, со смешками, мальчишескими выкрутасами, поведал историю вечернего события. Урма, однако, отнеслась к этой истории серьезно и моментально отреагировала: « Ранним утром мы едем к Альгису – только он правильно разберется и подскажет»,- увидев его жесты-возражения – «и не надо, петушится, утро – вечера мудренее». На рассвете они были у Альгиса; судя по реакции, он отнесся сверхсерьезно к рассказу и действовать стал быстро: позвал старших сыновей, Пауля и Лукаса, и подробно объяснив задание, отослал их. Затем внимательно, в мелких деталях, с уточнениями выслушал Игнаса, задавая ему вопросы, часто ставящие его в тупик, так как к самому инциденту они вроде бы не имели никакого отношения. Темы были о принцессе, о министре-администраторе, о других сановниках двора, о том кто, где стоял и в какой момент подошёл к Королевичу. Когда Игнас недоуменно разводил руками и не мог ничего внятно вспомнить, Альгис упорно настаивал и различными наводящими вопросами выуживал подробности светского раута. Урма перешептывалась с Лаурой и старшими девочками, для которых забористые события стали главной темой общения. Вернулись Пауль и Лукас, Альгис взял у Лукаса какой-то пакет и, предупредив вопросы, сообщил, что через 30 минут он ждет всех в большой гостиной. После этих слов поднялся наверх и закрылся в одной из комнат. Наконец-то, все собрались в гостиной и Альгис сообщил: «Ситуация совсем не комическая; Королевич при всей его внешней фарсовости – опытный дуэлянт, имеющий на своем счету ряд пациентов и почивших в бозе, так что сразится с ним на его условиях равноценно самоубийству. Это главное. Просто отказаться – унизиться в глазах высокородных господ, но это, в конце концов, чепуха – проблема в том, что в твоем лице, Игнас, они докажут нашу несостоятельность в качестве партнеров, не преминут данный эпизод всячески вывернуть – указать нам, и это главное, на то место в жизни, которое они нам предопределили».- Альгис остановился, надел очки, взял книгу и продолжил – «У нас мало вариантов, чтобы из этой ситуации достойно выпутаться. Я попросил Лукаса съездить к нашему старейшему педагогу из лесной школы и рассказать ему о теперешней проблеме. Учитель обладает богатейшей библиотекой: художественной и специальной, в том числе юридической, из которой он выудил, так называемый «дуэльный кодекс», который, я очень надеюсь, поможет найти выход из этой переделки». После этих словах Игнас и остальные слушатели переглянулись то ли в надежде, то ли в замешательстве – все ждали разъяснения. Альгис продолжил: « Хотя я довольно бегло просмотрел нужные мне абзацы кодекса, все-таки главное выяснил: вид оружия, и основные условия поединка выбирает сторона принявшего вызов; только здесь мы получаем пространство для маневра и использовать сиё должны полностью. Королевич потомок древнего рода шляхтичей, то есть человек, пропитанный с детства, духом и традициями внешних причиндалов светского этикета. Следовательно, мы должны предложить ему такие условия дуэли, чтобы вся его спесь взыграла и выворотилась. Ну вот, собственно, я и подхожу к развязке… Мы выбираем – пастушескую палку или посох, как угодно можно назвать эту неприхотливую и скромную часть дерева; тем самым Игнас предлагает играть не по их правилам, а по нашим и выбор оружия наш главный и убедительный козырь. Даже если вдруг Королевич согласится на такие условия – можно быть уверенными, что в битве на деревяшках Игнасу будет сподручнее, однако я меня нет сомнений в том, что данное предложение не удостоят никаким ответом”. После этого монолога все активно загомонили: вносились предложения по сражению палками (большим знатоком палочного боя объявил себя Пауль), девушки, перебивая друг друга, советовали модный гардероб приемлемый для данного события, Лаура печально смотрела на молодежь, вздыхала и с надеждой смотрела на мужа. ” Только не надо превращать серьезный разговор в балаган; и Игнасу надо окончательно разобраться с надеждами и планами – и есть ли они у него рядом с принцессой? Дальше: изменения в королевстве, благодаря Игнасу и всем нам, не произойдут сами по себе; Виктория отнеслась ко всем нам пренебрежительно, особенно к Игнасу: после победы мы стали ненадобны, даже скорее непотребны, потому что вызываем у нее, да и у остальных вельмож отторжение и неприятное ощущение неких обязательств, для них заведомо не стоящих – только обременительных, к тому же весь наш облик, манеры раздражают их. О её чувствах вообще упоминать не будем – их нет – это всё игра и притворство”. Последние слова были настолько убедительны, честны, что прения на этом закончились. А дальше события развивались по озвученной схеме: Лукаса, назначенного секундантом и отправленного к представителям Королевича, вообще не пустили дальше прихожей, продержав там несколько часов и отправив восвояси без ответа. Никаких встреч, контактов не предвиделось ни в настоящем, ни в будущем. Они как бы перестали вообще существовать, во всяком случае, для сильных мира сего; если Вас исключают вообще из любого контекста – значит, Вы не существуете для них, даже в качестве врага. Естественно, уже со следующего дня Игнас вместе с помощниками перестал посещать королевский замок, что с противной стороны не вызвало никакой реакции. Таким образом, все благие намерения принцессы были благополучно забыты, а народонаселению, как и в старые добрые времена, внятно и обстоятельно растолковали о сложном положении королевства, и о том, как все граждане должны сцепив руки быть заодно в столь сложное и опасное время, а поэтому любые перемены только на радость врагу. И жизнь в королевстве потекла спокойная и неизменная, то есть обычная – привычная. И наши друзья вели свои скромные дела также достойно, как и прежде. А Игнас и Урма сыграли свадьбу, где мед, пиво текли рекой, где веселье и радость не имели берегов, где не было одиноких людей – а был океан счастливых надежд и ожиданий.

Сохранённая копияПоказать ещё с сайта

Сохранённая копияПоказать ещё с сайта

+