Запах египетской книги, прекрасная, той, что платиново сжалась в гипнотической спячке на тумбе у моего изголовья, ломок, горяч и хлебен, и вопреки спазмам и взбуханиям меркуриальной склизкости, вздувающимся в глотке по мере прорастания ложноножек души на медленном вираже от тельца к близнецам, я, племянник доктора Тотенкопфа, сын южного полушария, что доказано бесспорно, того, где луна повешена верх ногами, и ядовито-фисташковый сок пропитал ее глаза, вдыхаю всеми порами тела, как сгустился рыбий пузырь внешнего сухого неба, наслоения туч на его коже окрасились вяжуще-сизым, а обнажения подернулись хрустальной паутиной бронхов, и уже давно зимние сны, эти ярко-холодные, будто удар бича, погружения в огонь, сменились белесым и водянистым, точно вываренное белье, томлением, однако все это – черное, не красное, не то, что включает в мозгу глагол «добавить», а рождает он кастрюлю, полную порфирного, словно каменная вечность, борща, и блики на черепе черпака и в его разверстой пасти, да, именно, мне все мало, мало, книга же, посвященная по видимости разговору почтенных матрон, описывала, на самом деле, темный мир творения, и я боюсь, что в эпилоге обнаружится, что те женщины сходятся под землей и толкают колесо природы, но только в противоход к колдовскому бешенству беспечного Зевса, и я пойму, прекрасная, что стержень механизма скручен из двух жил, некоторые называют их «Аполлон» и «Дионис», что Уран – правая и левая рука материнской пустоты, Крон – терпкость скрипа.