В ПАМЯТЬ О ВСЕХ ТЕХ, КТО ГОРЕЛ, НО ВЫЖИЛ В ОГНЕ,
И ТЕХ, КТО, ОБАГРИВ РУССКУЮ ЗЕМЛЮ КРОВЬЮ,
ПОДНЯЛСЯ В ПОЛНЫЙ РОСТ И ДОШЁЛ ДО БЕРЛИНА

Две “Русской”, ржаная буханка,
колбаска, лучок и сальцо
в скатёрке на траке от танка
у стелы с гранитным лицом.

Они приезжают негласно
сюда, где лежит командир.
У этих людей седовласых –
эпоха войны позади.

Прозрачным канатиком нервным
разлиты по сто “фронтовых”.
Без закуси, молча, по-первой
за павших. Затем – за живых.

– А помнишь, как мясом горелым
несло там… И чёртом стал бог…
Я в бойне тогда грешным делом
портки обмочил до сапог.

Да разве ж такое забудешь?!
По швам расползалась броня.
Пылали и танки, и люди
в безбрежной лавине огня.

Десятки оторванных башен
взлетали в дуэлях армад.
И даже бывалым был страшен
тот дьявольский танковый ад.

Вот снова сдвигаются кружки
по тем, кто почили в броне.
По третьей – за бывших подружек
и фарт в смертоносной войне.

А дальше – за «тридцатьчетвёрку»,
в которой и брали Берлин.
Ну, вот уже голос нетвёрдый,
и слёзы вовсю потекли.

Июльского ветра порывы
солдатам целуют виски.
Их души – доселе в нарывах!
И плачут навзрыд старики.

Под курских соловушек трели
старлея последний помин:
– Ты молод, а мы постарели…
Мир праху, Арсентьич! Аминь!

Сияет Звезда на граните
над списком сусальных имён,
и памяти тонкие нити
целы в лихолетье времён.