Алексей Петрович, не спеша, приоткрыл дверь не большой комнаты, тихо проскользил по не зримому ламинату и остановился у постели дочери. Прислушался. И резко приподнял край одеяла. Личико девочки, чуть подсвеченное экраном планшетника, скривилось.
– Ну, па-а-а-а-ап… Я – немно-о-о-о-о-ожко…
– Это – что за дела?.. – «грозно» зашептал Алексей Петрович. – Второй час ночи… А ну, живо «таблетку» – сюда…
– Ну, па-а-а-а-ап… – опять заныла девочка.
– Никаких «пап», – сделал страшное лицо. – Алиска, спаткай… Спаткай, родная… то утром опять будешь никакушка… Варёная да квёлая… Опять Нина Александровна станет на тебя жаловаться… Что ты носиком на английском клюёшь… Конечно, какой – английский, если до трёх ночи в инете чатиться?..
– Я не ча… – девочка заелозила в постели. – Ой, ножка запуталась… Пап?..
– Что, доченька? – Алексей Петрович смотрел на голубоватый экран планшетника.
– Что, родная?
– Пап… – девочка помолчала. – Пап…
Мужчина глянул на бледное личико дочери.
– Ну, что ты папкаешь, Алиска? Давай-ка спаткай… Ночью надо спаткать… А не по инету скакать… Вот со школы придёшь… Пообедаешь… И беги к своим инетовским френдам… Где ты там обитаешь? В фейсбуке, в контакте?
– Везде…
Девочка вдруг вылезла из-под одеяла и, скрестив худенькие ножки, села на разобранной постели по-турецки.
– Пап…
– Что, родная? – Алексей Петрович поправил воротник розовой байковой пижамки дочери. – Говори, говори… У тебя что-то случилось?
– Это – правда… – Алиса снова помолчала. – Это – правда, что ты скоро уйдёшь от нас?
Алексей Петрович опешил.
– Как – уйдёшь? Куда уйдёшь? Зачем?
– Вообще уйдёшь… – девочка, не мигая, смотрела на отца. – От нас… С мамой… К другой женщине…
– Господи… – мужчина присел на край кроватки дочери. – Алиска, родная… Кто тебе это сказал? Что это такой ты говоришь? А?
– Я… – девочка вновь помолчала. – Я слышала… Я слышала, как ты с мамкой… Как ты с мамкой ругался… Позавчера… Вы думали, что я ушла… На уличку… Тебя ждать… К машинке нашей… А мне в туалетик захотелось… Я из туалетика вышла…Вышла и слышу – как мамка плакает… Не громко плакает… Плакает и говорит тебе: уходи… Мы, говорит, без тебя справимся… Говорит и плакает… Плакает и говорит… Я чуть постояла у двери… Курточку поправила… И на уличку пошла… В потом… А потом вы вышли… Мамка припудрилась… А всё равно глазки были красненькие… Ты нас бросаешь, пап? Да? Когда? Скоро? Навсегда?

Алексей Петрович осторожно обнял дочь и сквозь майку почувствовал – как сильно и часто бухает сердце девочки.
– Боже… Алиска… Доченька моя родная… Какие… Что за глупости ты говоришь… Ты… Ты напридумывала… Чёрт знает что…
– Если ты от нас с мамкой… – девочка замерла в объятьях отца. – Если ты уйдёшь… Я… Я тогда… Я в окошко… Я в окошко выпрыгну… В окошко… Я не хочу… Я не хочу без тебя жить… Слышишь, папка? Я не буду без тебя жить…
Глаза Алексея Петровича повлажнели.

– Прекрати так говорить! Слышишь?! Немедленно прекрати! Я никогда не оставлю тебя! Никогда! Мы всегда будем вместе! Ты для меня – самый родной человечек на Земле! Самый близкий! Самый любимый!
– А – мама? – девочка пошевелилась и опять замерла. – А что – мама?
– А что – мама? – Алексей Петрович поцеловал дочку в бледный височек.
– Ты уходишь от мамы? – Алиса чуть отстранилась. – Бросаешь маму? Да? Только не ври…

Алексей Петрович медленно вздохнул. Шумно выдохнул.

– Значит, бросаешь… – девочка включила маленькое розовое бра – над изголовьем кроватки. – Как ты мог, папка? Я же всё чувствую… И всё понимаю… Да, я ещё – маленькая… Но я всё вижу… И всё чувствую… Я вижу – как ты на маму стал смотреть… Ты стал смотреть, будто мамка тебе чужая стала… И она на тебя стала так смотреть, точно… Точно нет тебя… И глаза у неё – красные всегда… Заплаканные какие-то… Как ты мог, папка? Зачем ты так делаешь?
– Алис… – Алексей Петрович посмотрел на маленькую синюю височную жилочки дочери. – Доченька моя родная… Понимаешь… Так бывает… Так бывает между взрослыми людьми… Люди давно живут вместе… Каждый день… Друг друга видят… Слышат… Да, наверное, устают… Устают… Устают друг от друга… Поэтому иногда…. Иногда злятся друг на друга… Обижают друг друга… Делают глупости… Словом…
– Да как – злятся?! – вдруг крикнула девочка. – Зачем обижают?! Вы же – родные люди! Родные! Мы – одни семья! Одна, папка! Мамка, ты, я! Зачем нам злиться?! Зачем обижать?!…
Алексей Петрович пожал плечами.
– Иногда так получается… Просто иногда….
– Скажи… – Алиса опять пристально посмотрела в глаза отца. – Скажи, пап… Т ы уже не любишь маму… Ты полюбил другую женщину? Да? Другую? И мама об этом знает? Да? И прогоняет тебя? Ты не хочешь уходить, а мама тебя прогоняет? Я слышала, как она тебе кричала: я не хочу тебя видеть, негодяй! А, как я в коридор зашла, сразу такой милой сделалась… Такой хорошей-хорошей… Как-будто я не вижу… Не вижу, что всё лицо у неё – в красных пятнах… Скажи, пап…

Девочка вдруг улеглась бархатной щёчкой на широкую ладонь отца.
– Скажи, пап… Ты больше не любишь маму? Да? Больше не любишь? И как мы станем так жить? Когда никто никого не любит… Когда все только ругаются… И глаза у всех – никакие… Я не хочу так жить… Я не буду так жить… Слышишь, пап? Если мама тебя выгонит, я выпрыгну в окошко… Мне – не страшно… Я выпрыгну… А вы ругайтесь дальше…

Дверь спальни чуть приоткрылась. В узкой щели Алексей Петрович увидел смутный очерк жены.

– Я не боюсь, пап… – девочка обняла отца за шею и прильнула нежной щёчкой к уху мужчины. – Я не боюсь умереть, пап… Зачем жить, когда боишься идти домой? Боишься увидеть ваши лица… Красные, в пятнышках… Увидеть, как вы не смотрите друг на друга… Даже на меня уже не смотрите…Так, по привычке говорите: Алиса, садись кушать; Алиса, Алиса, одевайся; Алиса, вымой руки; Алиса, иди спать; Алиса… Я не хочу так жить. Я не знаю – как люди так живут… Когда никто никого не любит… Когда все делают вид, что всё – хорошо… Ничего – не хорошо… Давно уже – не хорошо… Уже давно всё – плохо… Очень плохо…

Дверь в спальню дочери приоткрылась шире, и Алексей Петрович увидел, как в свете бра ярко полыхнули глаза жены.

– Не прогоняйся, пап… – девочка всхлипнула. – Слышишь? Не прогоняйся… Скажи маме: если ты меня выгонишь… Нет. Я сама скажу. Сама. Утром. Если она тебя прогонит, я из окошка выпрыгну…
– Да ты понимаешь – что городишь?! – вдруг разозлился Алексей Петрович. – Из окошка она выпрыгнет! Ты понимаешь, что так говорить не красиво? Гадко так говорить! Отвратительно! Даже думать об этом забудь! Ясненько! Даже не смей об этом думать!
– Пап… – мяукнула Алиса.
– Жизнь… – мужчина накинул розовое одеяльце на плечи девочки. – Жизнь – это тебе не конфетка… И – не шоколадка… Из окошка она выпрыгнет… Если бы все девочки, у которых родители ссорятся, из окошка прыгали, то вообще бы девочек на Земле не осталось… Это – жизнь, доченька… Обычная человеческая жизнь… Люди ссорятся, мирятся, иногда ругаются, снова мирятся, опять злятся друг на друга… Так было всегда… Со всеми семьями: перестают любить друг друга, изменяют друг друга, влюбляются в кого-то другого и не могут жить во лжи… Понимаешь? Уж лучше людям расстаться, чем врать друг другу… Каждое утро… Всю жизнь… Врать, врать, врать…
– Ты врал маме? – девочка чуть отстранилась. – У тебя была другая женщина, а ты врал, что любишь маму? Да?! Ты изменял маме?!
– Нет! – Алексей Петрович помолчал. – Просто… Чёрт. Ты пока… Доченька, ты пока просто не поймёшь… Не поймёшь, что…
– Не пойму чего? – тихо и раздельно спросила Алиса. – Не пойму того, что ты обманывал маму? Пойму, папа. Пойму. Я это уже поняла. Только не понимаю – как ты мог… Как ты мог быть с другими женщинами… Потом приходить домой, к нам с мамкой… Целовать маму… Обнимать её… Ты другим женщинам же слова говорил? Такие же, как – и мамке? Тебе было с этими женщинами хорошо? Так же, как с мамкой? Тебе было с этими женщинами хорошо? Лучше, чем с мамкой? Чем – со мной?
– Нет, нет, нет! – Алексей Петрович прикрыл глаза. – О, господи… Нет, доченька… Нет! Не лучше. Не веселее. Просто… Я просто… Запутался. Я не знаю – какие слова подобрать, чтобы… Короче… Я люблю твою маму! Очень люблю! Безумно! Но, когда люди живут вместе… Семьёй… Что – ты… Не знаю – как сказать… Что-то притупляется, наверное… Теряется острота жизни… Алиска, пойми: твою маму! Очень люблю! Безумно! Но, когда люди живут вместе… А ты… Да, семьёй. Что-то притупляется. Да, притупляется. Теряется острота ощущений. Ничего не происходит. Никого. Ничего Нигошеньки. Проходит день за днём, а ты… П ты даже не замечаешь этого… Да. Просто не замечаешь. Работа, до, работа, гараж, работа, дача… Один день похож на другой, как две капли воды… Ничего не происходит. Ничего интересного. Ничего. Живёшь, как робот. Автоматически. День –
за днём… Месяц – за месяцем…Год – за годом… И тогда…
– И тогда, – вдруг перебила отца девочка, – появляется другая женщины. Да, пап? Весёлые, молодые, красивые… С которым тебе весело, здоровски, прикольно… Про маму ты забываешь…Конечно! Зачем – мама, когда с тобой интересные, молодые, красивые женщины? Пап…
Алиса тихо всплакнула.
– Пап… А думал о том, что этим убиваешь? Убиваешь нашу маму… Убиваешь меня…Я чувствую…Да, я всей собой чувствую, как мама умирает… Всякий раз умирает, когда тебя нет вечером дома… Когда ты – с другими женщинами… И я умираю… Вместе с мамой… Мы оба сидим дома… И вместе умираем… Каждый раз, когда ты… Когда ты гуляешь с другими женщинами…

Девочка вдруг плюхнулась на подушку и уставилась влажными глазами в бледно-сиреневый потолок.
– И когда-нибудь умрём. Я выпрыгну в окошко. А мамка… Мамка от горя умрёт… Уснёт… И не проснётся… А ты этого не заметишь… Что нас нет… Тебе будет не до того… Ты будешь гулять… С другими женщинами… Будешь целовать их… Дарить им цветочки… Нас не станет… Квартирка станет пустая… А ты этого не заметишь… Ты уже сейчас… Уже сейчас не замечаешь маму…Словно её нет… Уже нет…Меня ещё замечаешь…Потому что любишь… Пока любишь…Маму уже не любишь… А меня ещё любишь… Меня любишь и своих женщин любишь…
– Доченька… – Алексей Петрович потянулся ладонью к лицу дочери.
Девочка резко отпрянула.
– И ты будешь жить… Один… В пустой квартире… Один… Нет, не один… Будешь жить в нашей квартире со своими женщинами… Со всеми своими женщинами… Станешь с ними хохотать и веселиться… И никто не будет тебе мешать…Ни мама со своими слезами… Ни я со своими окошком… Ты нас похоронишь и всё… И скоро вообще забудешь нас…Как-будто нас вообще никогда не было… Ни мамы, ни меня…

Алиса прикрыла глаза.
– Ты этого хочешь, пап? Этого? Значит, таки будет. Значит, нас не станет. И у тебя будет всё здорово… Ты ещё – молодой… Здоровый и красивый… Сильный… Женщины тебя станут любить… У тебя будет много женщин… Разных женщин… И никто тебе не будет мешать… Только…
Девочка вдруг повернула светло-русую головку и лучистыми глазами посмотрела на отца.
– Пап, только ты нас с мамой… Не сжигай нас с мамкой в печке…Я очень боюсь в – в печке…Я раз пальчик о горячий чайник обожгла… Больно-больно было… Я сразу пальчик под холодную водичку сунула…И всё равно…На пальчике пузырёк надулся… И пальчик долго болел…
Алексей Петрович замер.

– Ты нас… – девочка помолчала. – Пап, ты нас с мамкой похорони, как всех… В могилках… В гробиках… Рядышком… Хорошо? Хотя… Там, наверно… Там, наверно, – червячки…Да? Ну, пусть нас лучше червячки кушают, чем в печке гореть… Я очень боюсь в печке гореть… В печке очень страшно гореть… Пап? А, пап?
– Что? – Алексей Петрович едва разлепил запёкшиеся губы.
– А когда умрёшь… – Алиса задумалась. – Когда умираешь… Тогда ведь… Ведь тогда уже ничего не чувствуешь? Да, пап? Тогда совсем ничего не чувствуешь? Ничегошеньки? Тебе тогда уже всё равно? Хоть – печка, хоть – червячки… Правда? А вдруг…
Девочка привстала.
– А вдруг я не до конца умру? Не до конца умру, когда из окошка выпрыгну… А все подумают, что я умерла… А я живой буду… Но глазки открывать не смогу… Я фильмик смотрела: там одна девочка утонула… В речке… И дышать перестала… Все подумали, что она умерла… В гробик её положили…Потом – в могилку…И лопатами закопали… А она – раз и ожила… Прямо – в могилке, в гробике…Вокруг – тишина… Страшно… Из гробика не вылезти… Она кричать стала…Громко кричать стала… Это ей казалось, что – громко… А вверху на уличке, ничего слышно не было… Нет, было слышно… Но – чуть-чуть… Как-будто котёнок пищит… И одна старушка… Там, в фильме, одна старушка рядом проходила… Принесла цветочки на могилку, что – рядом… Цветочки положила… Хотела уже уходить… И вдруг услышала… Услышала, как кто-то пищит… Сначала не поняла – кто пищит… А когда сообразила, что из-под земли пищат, чуть от страха не упала… Но не упала… И сама кричать стала… Громко кричать…Прибежали другие люди… Потом – рабочие с лопатами… Раскопали могилку с девочкой… Гробик открыли… А там… А там – эта девочка… Испуганная-испуганная… С разбитыми кулачками… С красненькими кулачками… От крови…Это кулачками о крышку гробика колотила… Пока кричала… Кричала и кулачками колотила… Колотила… Коло… Ко…

Алиса замолчала.
Алексей Петрович несколько минут смотрел на уснувшую дочь. Осторожно поправил синее, в золотистых звёздочках, одеяльце. Тихо выключил бра. И, стараясь не шлёпать босыми стопами по ламинату, медленно вышел из спальни дочери. Прикрыл за собой дверь. И, прихватив под локоть жену, двинулся по тёмному коридору.

– Лёша… – на пороге гостиной женщина оглянулась на мужа. – Лёшенька…
– Ложись спать… – Алексей Петрович глянул на дрожащий подбородок жены. – Спать… Скоро – утро…Надо…
Мужчина потёр переносицу.
– Надо со всех стеклопакетов снять ручки… Вообще снять… Открывать только утром и вечером… На проветривание…И то – не распахивая на всю ивановскую… Только щели оставлять. Вверху и внизу. Проветривать и закрывать сразу. А ручки спрятать. Нет, не спрятать. Все ручки, кроме одной, я на работу отнесу. И в сейф положу. Утром, во время завтрака, проветри, и вечером, перед сном, тоже проветрим. .. Дома ручка у меня будет… До утра… А утром я её уношу… До вечера… Пока Алиска не перебесится. Со своим окошком. Ишь, чего придумала… В окошко прыгать… С девятого этажа… Идиотка…
– Лёша, – вдруг тихо заговорила женщина. – Лёш, а, может, лучше поставить кондиционер? А? Мы же как-то хотели поставить…А потом… Не знаю… Забыли, наверно… Вон, соседи наши, Черенкевичи и прочие по подъезду поставили… Всегда – свежий воздух, летом – не жарко, пыль из комнаты, говорят, убирает… Давай поставим? В спальне Алиски. И – в гостиной. Да? Сколько он стоит? Дорого? Если –хороший, с наворотами, то, наверно, – дорого…А ручки – да… Ручки надо снять…Пока Алиска не успокоится…Стёкла, конечно, бить не будет…А вот – в открытое окошко…Кто знает – что у ней в голове? Иногда такими взрослыми глазами на меня смотрит, что просто оторопь берёт…Как-будто и про меня, и про тебя всё знает… Всё знает… Но не говорит. В себе держит. Мне так страшно тогда становится. Родную дочь не понимаю. Словно ей – тридцатник, а мне шесть. Как посмотрит своим умными глазёнками, у меня все мысли в голове путаются… Лёша…
Женщина помолчала.
– Лёша, а ты меня ещё любишь? Скажи, Лёшенька… Любишь? Или – всё? Или всё угасло?
– Да, – наконец, вымолвил Алексей Петрович. – Надо ставить кондишн. Два кондишна. У Алиски, и в гостиной. Два. А ручки снять. Вообще. Чтобы духу их не было. Сегодня поеду: выберу, закажу, оплачу. И пусть на этой же неделе ставят. В четверг. Или – в пятницу. А сегодня утром… Пока Алиска в душе будет, я я комнаты проверю и ручки отвинчу… От греха – подальше. От греха по…

Свежий, холодный сквозняк вдруг стремительно промчался по коридору и распахнул дверь гостиной. Что-то гулко стукнуло. Алексей Петрович замер и опрометью бросился в комнату дочери.
В кроватке никого не было.
А распахнутое большое окно стеклопакета мерно стукало о белую пластиковую раму.
– А-а-а-а-а-а! – набирая громкость заголосила Ирина. – О-о-о-о-о-о!..
– Ну, вот… – за спинами родителей остановилась девочка. – Опять вы кричите… Как резаные… И пописать спокойно нельзя…И душно, как в баньке…Пять поругались? Нет, я от вас точно в окошко выпрыгну…